13

Проводив Зофа, Элиас был доволен, что наконец-то остался в одиночестве на два долгих дня и две долгие ночи. Хотя от ужина со старым антикваром у него осталось ощущение какой-то незавершенности, которое ему не удавалось себе объяснить.

Он помыл и медленно расставил тарелки по местам.

Его неотступно преследовали все те же вопросы. Он беспрестанно думал о Книге, все время возвращался к собственной жизни, к жизни Зофа, и все это перемешивалось в его голове.

Что ему делать с Книгой? Какая ирония со стороны Автора! Может, он посылает ему сообщение, поручает какую-то миссию?

Жизнь проходит слишком быстро, чтобы можно было решить, какой путь, какое направление избрать. Она просто навязывает себя.

Однако он чувствовал, что в головокружении, которое наваливалось на него при соприкосновении с огненными буквами, таилось что-то основополагающее: Книга Жизни взывала к нему.

И ему удалось настолько отрешиться от мира, что эта мысль вовсе не ужаснула его. Так что, спускаясь этим вечером в Зал Книги, Элиас уже знал, что сегодня в его жизни должна начаться очень важная глава.

Он не стал медлить у полок с инкунабулами и сразу направился к рабочему столу.

Сев за него и облокотившись, Элиас в последний раз подумал о риске того, что собирался предпринять. Затем открыл наудачу лежавший перед ним том Книги в поисках какого-нибудь рассказа.

Но только зря потратил время, потому что, расставшись со старым Зофом и его тайнами, уже не мог думать ни о чем другом, кроме его участи.

Поставив книгу на место, он принялся расхаживать по концентрическим коридорам Зала. Была уже глубокая ночь, когда Элиас Мудрый наткнулся наконец на нужный ему том с тисненными золотом буквами З/О – НР.

Снова устроившись за столом, он открыл его. И вскоре осознал, что в рассказе, посвященном старому антиквару, большую часть текста занимали закодированные страницы, составившие добрую треть двухсотстраничного тома. Это было совершенно необычно…

В незашифрованной части было страниц двадцать, то есть тоже очень много по сравнению с другими рассказами, которые Элиас успел бегло просмотреть:

«Густав Зоф, сын Этель Кемперман и Франца Зофа, <…>, родился в Вене, умрет в Браунау-на-Инне 3 октября…»

«3 октября!» – ошеломленно перечитал Элиас и воскликнул: – Черт, это же всего через неделю!»

Причина смерти была закодирована… Но внимание Элиаса быстро привлекла новая подробность. В Манускрипте сообщалось:

«2 августа 1941 года переведен в Варшавское гетто <…>. 13 января отправлен в Треблинку (Польша). Разлучен с родителями. Смерть матери. Выжил в лагере, проявив способности к игре в шахматы. Сыграл партию против нацистского офицера. Смерть Дамиано. Потеря правого указательного пальца. Казнь отца, сестры и обоих братьев. Оставлен в Треблинке. Освобожден русской армией 14 августа 1945-го. Сиротский приют. Попытка самоубийства в Вене, в шестнадцатилетнем возрасте <…>».

Этим ребенком был Зоф. Тем, кто решил, что сможет вытащить из лагеря своих родных благодаря таланту к шахматам, но вместо этого стал причиной их гибели. Которой, впрочем, они в любом случае не смогли бы избежать, подумал Элиас.

Текст сообщал об этом недомолвками.

В тот день узников собрали на плацу Треблинки, и офицер, уверенный, что доказывает превосходство своей расы, бросил вызов полуживым людям:

«Я предлагаю свободу и подписанное моей рукой охранное свидетельство тому из вас, у кого хватит смелости сразиться со мной в шахматы! Так найдется хоть кто-нибудь среди вас? И вы считали себя хозяевами? Посмотрите на себя! Естественный закон восстановлен: здесь вы стоите меньше, чем мои собаки… Вы недостойны даже гнусной баланды, которую вам дают, вы недостойны жить. Взгляните на себя! Ни у одного нет смелости потягаться с господином…»

Окинув узников холодным взглядом, офицер увидел опущенные головы.

И тут ко всеобщему изумлению из строя вышел маленький Зоф и робко поднял палец.

Ребенок предстал перед вооруженным эсэсовцем и добился обещания, что, если ему удастся победить, он выиграет свободу не только для себя, но и для сестры, отца и двоих братьев. Его мать уже умерла. Забавляясь, нацист прилюдно поклялся.

По окончании этой ужасной партии офицер велел отрубить мальчику указательный палец, тот самый, который тот поднял, принимая его вызов. И решил оставить ребенка в живых, чтобы он мог засвидетельствовать превосходство арийцев над еврейской расой, а также чтобы он присутствовал при казни своей семьи…

По мере того, как Элиас читал, светящиеся буквы рассказа, казалось, пульсировали все сильнее и сильнее. Словно подстраивались под ритм его сердца.

Теперь Элиас понял все. Он был глубоко взволнован. У него со старым антикваром оказалось так много общего. Оба беспрестанно переигрывали одну и ту же шахматную партию.

И оба, с разрывом в двадцать пять лет, остались в полном одиночестве из-за бесчинств нацистов.

Кроме них лишь очень немногие по-настоящему помнили эту эпоху.

В XXI веке, спешившем перейти наконец к чему-то другому, память об этих черных годах, которую методично обращали в пыль книги по истории, уже была готова исчезнуть окончательно.

Чтобы избавиться от чувства вины, Европа сначала извлекла выгоду из репрессий израильской армии против палестинцев, новых мучеников.

И в конце концов ей удалось стереть следы собственного варварства.

«Так что все оказалось напрасно», – подумал Элиас.

Его взгляд снова привлекло к себе красноватое с золотым отливом свечение Книги. Он снова удостоверился: стоит поднести пальцы к тлеющим буквам, как они начинают пламенеть в два раза ярче. Происходит что-то необычное.

И внезапно все соединилось в его мозгу: жуткий рассказ об отрубленном пальце маленького Зофа, его шахматный талант, ужасные условия жизни в Треблинке, смерть Елены. И связью между всеми этими историями стала Книга.

Пальцы старика оживились, словно играя мелодию на невидимой клавиатуре…

Тогда-то Элиас и решил установить контакт с огненными буквами.

 

14

Элиас очнулся на серой, грязной улочке. Он лежал на земле лицом вниз, и его глаза еще не совсем открылись, когда он услышал чей-то настойчивый голос:

– Что ты тут делаешь? С ума сошел? Вставай сейчас же, не то они тебя убьют!

Он перевернулся на бок. Его пальто было в липкой грязи. Элиас с трудом встал на затекшие ноги.

Сообразив, что предмет, который он прижимал к себе, был одним из томов Книги, он тотчас же спрятал его за пазуху.

А подняв голову, заметил испуганное лицо оборванного молодого человека, который обращался к нему, дергая его за рукав.

– Где мы? – спросил Элиас.

– Мы в гетто, старик… Добро пожаловать в ад! Если быстро не уберешься отсюда, окажешься вместе с другими вон там, в общей могиле.

Элиас, едва державшийся на ногах, был ошеломлен. Он увидел вокруг себя огромную шумную толпу, метавшуюся в неописуемом смятении. Прежде чем убежать, его юный благодетель крикнул ему напоследок:

– Возвращайся к себе! Они хотят на нас страху нагнать из-за листовок на Умшлагплац.

Элиас остался один среди шума и сутолоки. Он чувствовал, как приближается опасность, а с нею вместе и ее едкий запах. И тогда он как можно быстрее стал пробираться к входу в какую-то полуразвалившуюся галерею. У него за пазухой трепетала Золотая книга.

Его глаза все видели, но рассудок еще с трудом соглашался принимать это: он в Варшавском гетто, месте страданий и смерти. Он в Варшавском гетто, и ему надо спасать свою жизнь.

Сердце в груди колотилось так сильно, что он побоялся лишиться чувств прямо на улице, среди этого хаоса. Страх вынудил его взять себя в руки. Он постарался как можно быстрее достичь входа.

Волна глухого ужаса затопила улицы и накрыла его словно мертвая зыбь. В этот миг он заметил бурые, похожие на тени каски, и понял, что это спускается по улице свора эсэсовцев, наудачу поливая ее свинцом из автоматов.

Он увидел, как падают женщины, мужчины, дети. Окровавленная плоть, сапоги, попиравшие тела. Скоро эти тела станут добычей голодных мародеров из гетто.

Более чем когда-либо Элиас прочувствовал, что такое страх гонимого. Повинуясь инстинкту самосохранения, он открыл Книгу.

Какой-то эсэсовец с ужасным лицом резко остановился и, сделав шаг в сторону, покинул шеренгу. Его взгляд уперся в Элиаса, и сердце старика похолодело. Хищник с приставшей к лицу механической ненавистью направился к своей жертве.

Отступив под арку, Элиас поднес руку к священным буквам. И покинул этот ад.

 

15

Зал был окутан обычным мягким, золотистым светом. Царившая тут безмятежная тишина казалась вечной.

Элиас сидел, уткнувшись лицом в онемевшее предплечье и испытывая странное душевное смятение. Но память о только что пережитом была совсем свежей.

Он все еще отчетливо ощущал запах страха, видел перед собой все образы этой улицы: направленные на него глаза эсэсовца, цвет крови жертв, эхо их криков, автоматные очереди, серое небо и еще лицо молодого человека, который помог ему встать. Грязная земля гетто оставила следы на его руках и одежде. Это не имело ничего общего с простым сном.

Его душа и тело свидетельствовали, что пережитое им и в самом деле было путешествием – путешествием, связанным с Книгой. Во всем этом явно был смысл.

Элиаса изумляло осуществление этого таинства. Неужели Бог хотел передать ему какое-то послание? И если да, то какое?

Но довольно скоро изумление уступило место страху: Элиас вдруг осознал невероятные возможности великого Регистра. Благодаря ему он получил четкое видение событий, изложенных в рассказе. Смог проникнуть в сам рассказ.

Это было так, словно Провидение позволило ему порыться в своих архивах. И он снова вспомнил об описанных в Библии видениях, которые посещали наделенных этим даром пророков – Нафана, Иезекииля, Илию, а также ясновидца Иосифа.

Элиас задался вопросом: возможно ли, что и другие, до него, тоже получали доступ к Тайной книге? Если Бог потрудился материализовать эту Книгу, то наверняка для того, чтобы она была кем-то прочитана… Да, эта Книга призывала своего Читателя – из каждого поколения, сквозь века. Но вот что было главным: раз этот Текст существовал, значит, тем самым его Автор хотел проявить себя. И Элиас смиренно склонился перед Ним в душе.

Он был глубоко взволнован бесконечными возможностями этого открытия. И, прежде чем покинуть зал Чуда, в первый раз после смерти своей жены Анны помолился.

Без усилий вспомнил освященные жесты и слова: «Благословен будь, Господь Вселенной, Владыка мира, Ты, давший мне это благословение».

 

16

Когда Ти-Том проснулся, над Браунау уже занялось погожее утро. Он первым делом развернул скомканную бумажку – длинный список покупок, который накануне вручила ему Польстериха.

Спустившись к реке, мальчуган достал из кармана кусок свежей колбасы, которым домработница оплатила его труды, и быстро уплел его. После чего вымыл лицо и руки в чистой воде Инна.

Потом вернулся к своему обиталищу и излюбленной площадке для игр: расположенному несколькими метрами выше заброшенному дому. Эта невзрачная постройка находилась уже за пределами городка, а большое объявление при входе сообщало о ее скором сносе, который, правда, все время откладывался муниципальными властями. Но там обосновался Томас. Он проводил целые часы, плутая по коридорам, населенным лишь насекомыми, и забавляясь. Ему нравилось воображать жизнь прежних обитателей за старыми дверями квартир. Заходя в каждую из покинутых обшарпанных комнат, он представлял былых обитателей и придумывал им диалоги, отражавшие жизнь нормальной семьи. Нашлась тут и комната с исправным камином, а среди хлама он откопал потертое, но все еще удобное кожаное кресло. На нижнем этаже здания имелась маленькая кочегарка, устроенная в бывшей дровяной клети, где под полом он обнаружил углубление. Отыскать его было непросто, и при случае оно могло стать превосходным тайником. Но от кого ему было там прятаться?

Мальчик перетащил в свою берлогу с камином кресло, украсил ее подобранным на помойке старым ковром, кусками обивочной ткани, а также свечами, которые стащил из магазина в центре городка.

Хотя тут были лишь грошовые мелочи да кое-какие книги, Ти-Том считал это место своим домом, где чувствовал себя в безопасности.

Он аккуратно поставил на маленькую полку, предназначенную для наиболее ценных предметов, прекрасный экземпляр «Шахматной новеллы», подаренный ему Элиасом.

Потом, обшарив многочисленные закоулки своей маленькой мусорной империи, направился к магазину Крюгеров.

Крюгерам он совсем не нравился, и это чувство было взаимным. Мальчуган казался им слишком непохожим на других, а главное, совершенно неуправляемым и никому не подконтрольным. Поэтому особую опасность в глазах хозяев он представлял для воспитания их детей. Впрочем, Ти-Тома ничуть не заботило, как они к нему относятся, и, приходя в магазин, он по привычке игнорировал косые взгляды взрослых.

– По поручению фрау Польстер? – сухо спросил Альберт Крюгер, хозяин.

– Да, герр Крюгер, – вежливо ответил Томас.

– Можешь брать товар, она открыла счет для нового жильца.

Вскоре Крюгеры и их клиенты, увлеченные болтовней, перестали обращать внимание на мальчугана, ходившего среди стеллажей с картонной корзинкой в руке.

Тут-то Томас случайно и подслушал интересный разговор между владельцами магазина, обитавшей неподалеку вдовой Шиллер и двумя сестрами Крафт, старыми девами, которые жили в соседнем с Элиасом доме.

– Видели того, кто поселился в бывшем доме таможенника? – спросила Марта Крюгер.

– Нет еще, – ответила вдова. – Но слышала, что он очень редко выходит и у него не очень хорошо со здоровьем.

– Фрау Польстер мне сказала по секрету, что на второй день работы застала его, когда он хныкал у себя в гостиной, как мальчишка.

– Мы его видели, – ответили в один голос сестры Крафт. – Суетливый какой-то, вечно чем-то занят и на австрийца совсем не похож. Впрочем, мы заметили, что он и на воскресную службу не ходит.

– Оно и неудивительно… – сказал вполголоса Альберт.

– Странно все-таки, – заметила Марта Крюгер, – выйти на пенсию и поселиться в Браунау, вы не находите?

– О, да, еще как странно, – поддакнула старуха Шиллер. – Что за нелепая мысль! Лично я это нормальным не нахожу.

– Однако вы ведь и сами удалились сюда на покой, фрау Шиллер! – сказали хором сестры, которых можно было счесть сиамскими близнецами.

– О, я-то, знаете, осталась тут в память о моем дорогом супруге. Сейчас уже поздно менять привычки.

– А вот мне кажется странным, – ввернул Альберт, – что он вообще захотел купить этот старый сарай!

– Не такой уж это и сарай, – отозвалась Ева Крафт, жившая с сестрой в подобном доме. – Нет, самое удивительное в этом человеке, что он не спит ночи напролет и непонятно чем занимается. Мы с сестрой часто видим ночью свет в его окнах. Я часто ломаю голову, что он может делать в такое время? Мужчина в его возрасте…

– Польстериха сказала, что он депрессивный какой-то… «Монако-депрессивный», вот как она сказала! – сообщила вдова Шиллер.

– Наверное, «маньяко-депрессивный», – поправила ее Марта, чтобы щегольнуть своими познаниями. – Впрочем, что она понимает в психологии, эта дурында…

Притаившись за высокой батареей консервных банок, Ти-Том навострил уши.

– Во всяком случае, – отрезала вдова Шиллер, – мне не нравятся люди, которые не ходят к мессе, сидят дома и не спят по ночам. Я в этом не нахожу ничего хорошего.

Чтобы наказать их за злоязычие, Ти-Том засунул банку первосортного супа Grieβnockerl себе за пазуху, а потом еще одну.

Оглядевшись по сторонам и понизив голос, чтобы ребенок не слышал, вдова добавила, кивком показав на дальнюю часть магазина:

– Никогда не знаешь, откуда выскочит этот крысеныш… Вечно крутится на улицах. Должна же полиция вмешаться! Поместить его в приют. Похоже, в округе все больше и больше воровства. Нельзя приваживать сюда чужаков, от этого ничего хорошего.

Остальные промолчали, хотя выражение их лиц выдавало полное одобрение. Они опасались, как бы мальчуган не застал их врасплох.

И не напрасно: Ти-Том все слышал.

Тогда, скрытый от их взглядов, он в знак наказания запихнул во внутренние карманы еще бутылку лимонада, три тюбика сгущенного молока, банку паштета из лососины для гурманов и три дорогущих шоколадных трюфеля в красивых золотых обертках. Он никогда не ел шоколада, а тут такой случай подвернулся…

– Слишком много чужаков развелось в нашей стране… – сказал Альберт Крюгер, глядя в пустоту.

 

17

После путешествия Элиасу было трудно определить, сколько на самом деле прошло времени. Он покинул зал Книги, тщательно закрыл люк и уничтожил все следы своего спуска.

На антресольном этаже были слышны голоса Польстерихи и Ти-Тома, хлопотавших по дому. Не встретив никого из них, он спустился по лестнице, подобрал газету с крыльца и установил, что выпуск помечен понедельником. Значит, вся суббота и воскресенье ушли у него на изучение Книги, путешествие и глубокий сон, который за этим последовал.

Томас только что принес покупки из магазина Крюгеров. Потянувшись, Элиас распрямил затекшее тело, потом принял душ и переоделся.

* * *

Чуть позже с кухни донеслись крики и глухой шум.

По какой-то неизвестной причине Польстериха разбушевалась. Осыпала Ти-Тома яростной бранью и пыталась его поймать.

Загнанный в угол и прижатый к каменной мойке ребенок запаниковал. Теперь-то он точно попался. Домработница замахнулась на него кулаком, сжимая что-то в другой руке.

Бесшумно подойдя сзади, Элиас схватил ее за правую руку, готовую обрушиться на застывшего от ужаса ребенка. Она обернулась, пьянея от злобы. Увидела старика, но все еще не унялась.

– Что вы делаете? – гневно возмутился Элиас. – С ума сошли?

– Это же негодяй, мелкий пакостник! Вот, глядите…

Польстериха раскрыла ладонь и показала три золотые шоколадные конфеты из магазина Крюгеров.

– Он их украл, мерзавец этакий! Устроить мне такое! В местной лавке… Позвольте задать ему хорошую трепку!

Элиас, по-прежнему удерживая руку фурии, взял конфеты и сказал, обезоруживающе улыбнувшись:

– А, Томас, как это мило! Ты не забыл…

Польстериха словно с луны свалилась. Промямлила:

– Как это?

– Фрау Польстер, неужели я вас не предупредил? Я попросил нашего Томаса принести мне шоколадных конфет, как раз таких. Видите, нет повода устраивать драму. Верно?

Ти-Том посмотрел на Элиаса так, словно он спас его из когтей чудовищ.

Домработница выругалась, но все же процедила несколько неразборчивых слов извинения. Старик из-за ее спины глядел на взмокшего от страха ребенка – как сообщник, но при этом строго.

Продолжая бурчать себе под нос, мегера вышла из кухни, оставив их наедине.

Не говоря ни слова, Элиас заглянул в суповую кастрюлю, стоявшую на плите. Налив себе полную тарелку томившегося там гуляша, он уселся за кухонный стол, аккуратно положив украденные конфеты перед собой, на самом виду.

Затем велел Ти-Тому сесть напротив и начал есть, поглядывая на него. Ребенок, оказавшись перед прибором Анны, выглядел немного смущенным, однако Элиас не стал его убирать.

– Ну что, Томас, прочитал книгу?

– Да, герр Эйн, большое спасибо.

– Ты можешь звать меня просто Элиас…

– Да, герр Эйн, большое спасибо.

Элиас вздохнул. Покончив с гуляшом, старик взял одну конфету и медленно развернул.

– И как она на твой вкус?

– Потрясающе, просто потрясающе! Только слишком короткая…

– Да я не о книге! – возразил Элиас с усмешкой. – Как тебе конфета, понравилась?

Ти-Том покраснел и приготовился получить заслуженный нагоняй.

– Я ее еще не попробовал. Не успел.

– Досадно, – сказал Элиас, кладя конфету в рот и подчеркнуто ее смакуя. – В самом деле досадно… Она – просто чудо.

Ребенок сглотнул слюну.

– Осталось еще две. Ты мне расскажешь немного о себе? – спросил Элиас, разворачивая вторую.

– Да нечего особенно рассказывать…

Старик откусил половину второго трюфеля.

– Мммм… Эта тоже очень хороша.

– Я сирота, живу один… И никогда не пробовал шоколада! – добавил он хитровато.

Пропустив эти слова мимо ушей, Элиас отправил в рот вторую половину, взял последнюю конфету и встал:

– Что ж, угостился на славу! Оставлю эту для кофе. А ты взамен возьми-ка это…

И Элиас отсчитал несколько монет, но, увидев обрадованную рожицу мальчугана, уточнил:

– Не для тебя, а для Крюгеров. Попроси прощения за то, что забыл заплатить. И рассчитайся за конфеты… да и за остальное тоже.

Добродушно ткнув в живот улыбавшегося Ти-Тома, Элиас нащупал бутылку и остаток добычи, спрятанной воришкой.

Когда мальчуган направился в магазин, он бросил ему вдогонку с порога:

– И не забудь проверить карманы – никогда не знаешь, что в них окажется!

Всю дорогу Томас думал об этом странном и привлекательном человеке, которого окрестил Элиасом Мудрым. Сунув руку в карман, он вдруг нащупал в нем что-то круглое и, разжав ладонь, увидел третью шоколадную конфету. Даже не оборачиваясь, он почувствовал покровительственный взгляд старика: тот смотрел ему вслед.

 

18

Была вторая половина дня, и Ти-Том только что вернулся к себе. Он побродил какое-то время среди руин своего обветшалого маленького королевства и покинул его незадолго до пяти часов. Он всегда уходил точно в это время, поскольку именно тогда заканчивались уроки в школе Браунау и ученики расходились по домам.

На обочине дороги, стараясь держаться подальше от шумной толпы юных шалопаев, появилась Марика, единственная дочка Рифеншталей. Томас ждал только ее.

Они были такие разные: он – маленький гаврош с Востока, она – примерная девочка, всегда в аккуратных синих платьицах и с безупречно заплетенными пепельно-белокурыми волосами.

Оба – и Марика, и Томас – были развиты не по годам. Марика уже училась в гимназии. Она была самой младшей и самой замкнутой в классе.

Как и Ти-Тома, ровесники ее не интересовали. И все же она нашла в нем единомышленника, того, кто чувствовал и выражал свои чувства точно так же, как и она. Оба страстно любили литературу и поэзию. В тот день Марика принесла листки со стихами Гельдерлина. Они собирались читать их вместе, одно стихотворение за другим, долгими часами.

Каждый четверг у Марики был урок фортепьяно в буржуазной гостиной ее родителей. Ее отец, Теодор Рифеншталь, и мать, Гертруда, урожденная Курт, необычайно кичились тем, что произвели на свет такое чудо. Герр Рифеншталь вообще кичился тем, кем он был, – местным бургомистром, австрийским провинциальным нотаблем, тучным и самоуверенным. А также ксенофобом – часто яростным и тупым.

Марика не любила отца, даже ненавидела его. Она была красивой, великодушной, чувствительной, то есть полной противоположностью папеньке. А еще она получила безупречное воспитание. У Марики было все, но только среди всего этого она задыхалась.

Единственную отдушину она находила в музыке. И еще – в обществе Ти-Тома.

По четвергам во второй половине дня он никогда не упускал случая послушать ее игру. Прятался за белыми ставнями в саду. И она знала, что он там, видела его порой мельком, из-за спины преподавателя. Разумеется, родители были не в курсе.

Так Ти-Том освоил, всего лишь слушая украдкой эти уроки, все правила гармонии, и в его голове мелодии Сезара Франка или Ференца Листа превратились в непреложные и совершенные музыкальные уравнения. Он каждую неделю слушал, как Марика играет свои экспромты, и мысленно исправлял неточности.

Оба ребенка знали, что им надо скрывать свою запретную дружбу. Родители Марики считали Ти-Тома бездельником. Но ему было плевать, и в тот день, как и в другие четверги, он поджидал Марику на обочине дороги из школы. Завидев прямой и гордый силуэт девочки, он почувствовал, как подпрыгнуло сердце в его груди. Всякий раз он испытывал это волнение.

И всякий раз Марике тоже было трудно скрыть свое счастье, стоило ей заметить верного Томаса, ожидавшего и видевшего только ее.

Некоторое время они шли вместе; она – рассказывая о Гессе и Манне, о Скалистых горах и озерах Италии; он – о том, как провел день, о новых сокровищах, обнаруженных в своем королевстве, о том, что прочитал, и, в частности, об этой изумительной «Шахматной новелле». Главный герой книги его очаровал. Он упомянул и Элиаса Мудрого, и чудесный вкус шоколадной конфеты из магазина Крюгеров. Марике этот вкус был знаком. Они обменялись улыбкой.

Но вдруг то, чего опасался Ти-Том, случилось.

Они увидели, как на перекрестке внезапно появился Эрван Грубер, гроза деревни.

Эрван и Ти-Том уже успели несколько раз сцепиться на этой дороге, чуть не дойдя до рукопашной. Эрван, возможно, был не намного сильнее Томаса, но отличался необузданностью и жестокостью. Кроме того, он никогда не расставался со сворой своих подручных.

Эрвану было четырнадцать лет, и он уже курил, как взрослый. Томасу однажды случилось видеть, как он во время драки потушил сигарету о лицо одного ученика. По словам учителей, он со временем становился все опаснее, и его отец, врач Ганс Грубер, частенько бил сына.

Так что, заметив, как этот дьявол идет навстречу в окружении своих подпевал, Томас и Марика напряглись.

Однако, против всякого ожидания, хулиган удовлетворился угрожающим взглядом, брошенным на Ти-Тома, и продолжил путь. Его приспешники тоже лишь стиснули челюсти, тупо подражая повадкам вожака.

Марика отвернулась, но Ти-Том, чья честь была задета, постарался из гордости выдержать взгляд Эрвана. И тогда тот бросил:

– Марика! Тебе не надоело путаться с этим босяком? Он же всего-навсего инородец, паршивая крыса!

Марика не ответила. Схватив Ти-Тома за руку, повлекла его дальше.

Мальчуган стиснул зубы и, не замедляя шага, не опуская головы, продолжил смотреть в глаза врагу, пообещав себе, что однажды тот пожалеет о своих словах…

 

19

День затягивался, и Элиас думал только о том, чтобы поскорее спровадить Польстериху и посвятить вечер работе с Книгой.

Молитва его укрепила. Усталости он не чувствовал, а потому решил вернуться в Большой зал и проработать всю ночь.

На столе по-прежнему лежал том с историей старого антиквара, тот самый, при помощи которого Элиас перенесся в гетто.

Но после того потрясающего опыта он теперь связывал с Книгой множество надежд.

Он снова начал читать и перечитывать длинный рассказ, посвященный Зофу, представляя страдания маленького сироты, затерянного в Треблинке…

Текст Тайной книги сообщал о его жизни очень мало.

И Элиас снова и снова вчитывался в загадочные пассажи, повествующие о решающей шахматной партии, о нацистском офицере и об отрубленном пальце. Рассказ прерывался закодированными записями, что делало повествование еще более темным.

«2 августа 1941 года переведен в Варшавское гетто <…>. 13 января отправлен в Треблинку (Польша). Разлучен с родителями. Смерть матери. Выжил в лагере, проявив способности к игре в шахматы. Сыграл партию против нацистского офицера. Смерть Дамиано. Потеря правого указательного пальца. Казнь отца, сестры и обоих братьев. Оставлен в Треблинке. Освобожден русской армией 14 августа 1945-го. Сиротский приют. Попытка самоубийства в Вене, в шестнадцатилетнем возрасте <…>».

Потом он вспомнил о намеке, который Зоф сделал во время их второй партии в шахматы…

«Мне хотелось бы столько всего изменить… Я бы не позволил неопытному ребенку, которым был тогда, играть с дьяволом, я бы знал, как отразить его ходы…»

Тут-то Элиас и нашел решение. Очевидное.

«Ну конечно!» – мысленно воскликнул он.

На самом деле «смерть Дамиано» означало «мат Дамиано»: ведь слово «мат» очень близко к еврейскому «мет» и происходит от арабского смерть.

Он понял, что ребенок проиграл партию, потому что угодил в ловушку знаменитого гамбита Дамиано – фатальной комбинации, которую преподают во всех шахматных школах.

С улыбкой на губах Элиас провел рукой над пылающими буквами Книги и восхитился их переливчатым пламенем. Исходящий от них свет обрисовал словно в китайском театре теней контур собственной руки на лбу.

Он глубоко вздохнул, готовясь прикоснуться указательным пальцем к огненным письменам. Отныне ему следует действовать быстро.

Элиас закрыл глаза. Пусть Книга сама определит место и наилучший момент. Надо довериться ей.

 

20

Он очнулся стоя, прижимая к себе том священной Книги.

Это была самая середина узкой улицы, окаймленной разоренными домами. На тротуаре толпились прохожие. Один из них толкнул его, даже не заметив. Элиас огляделся, стараясь подметить все подробности.

На углу какой-то мальчишка продавал газеты. Элиас подошел поближе:

– Мальчик, не позволишь ли заглянуть в твою газету, буквально на минутку?

Тот не осмелился отказать старому и такому почтенному с виду человеку…

Газетенка называлась Auf der Wache, «На страже», и была от 9 октября 1940 года.

Элиас с грустью посмотрел на маленького продавца. Что его ждет? Что станет со всеми ними?

Первая страница была целиком посвящена вопросу вступления в войну Соединенных Штатов и Советского Союза. Собирается ли Сталин разорвать договор с нацистами и напасть на Германию?

Элиас вздохнул и вдруг испугался, что уже не сможет вернуться в Браунау. Чтобы успокоиться, он жадно вцепился в Книгу под своим пальто. По спине пробежал холодок: Книга его защищает, ни в коем случае нельзя ее потерять.

Элиас вернул газету мальчугану и, вспомнив о причине своего присутствия здесь, спросил:

– А скажи-ка, мой юный друг, не знаешь ли ты мальчика примерно твоих лет по фамилии Зоф?

– Да, – ответил тот, кладя газету обратно в стопку и просияв, – отлично знаю. Он живет дальше, на улице, по которой вы пришли, в доме без ставней. Он сейчас наверняка во дворе играет.

Не раздумывая более, Элиас поблагодарил ребенка и двинулся по развороченной улице. Дом, о котором шла речь, был попросту развалиной. Он прошел в убогий подъезд и выглянул во двор: никого, кроме нескольких тощих кошек, рывшихся в мусорных бачках.

И вдруг в этой клоаке его окликнул какой-то человек. В голосе чувствовалась враждебность:

– Эй, вы! Вы кто? Чего надо?

– Здравствуйте, я ищу юного Зофа.

– А чего вам надо от этого недотепы? – рявкнул тот угрожающе. – Он у вас что-то украл?

– Нет, – благоразумно ответил Элиас, – просто хочу с ним поговорить. Я приехал издалека.

– Издалека?! Да тут все издалека! А впрочем, никто никуда отсюда и не денется!

– Я ищу маленького Зофа, это очень важно. Вы знаете, где он? – продолжал настаивать Элиас.

– Если не болтается по гетто, то, наверное, в подвале сидит, химичит невесть что. Вон там!

И он показал пальцем на маленькую дверь, за которой открылся спуск в недра наибольшего из домов, выходивших окнами во двор.

Двигаясь по нему, Элиас вскоре услышал глухие отзвуки странной молитвы, которую бормотал тонкий ангельский голосок. Поначалу Элиас был почти напуган, но потом вспомнил, что в случае чего ему надо лишь поскорее открыть Книгу, и ускорил шаг.

По мере того, как он продвигался на ощупь в темном лабиринте подвала, бормотание становилось все отчетливее, и вскоре он различил бледный свет, сочившийся из-под обитой железом двери.

Элиас осторожно приложил к ней ухо и ясно расслышал тихую литанию, точнее, непрерывную череду букв и цифр:

«…c2c3/g8f6, g1f3/d7d6, e2e4/c8g4, d2d4/f6e4, d1d3/g4f3, g2f3/e4f6, f1e2/b8d7, e1g1/c7c5, d3e3/e7e6, e2b5/a7a6, f1e1… a6b5 (вздох), d4d5/f6d5, e3e2/d8a5 (пауза, набор воздуха), b2b4/c5b4, a2a3/b4c3, b1c3/d5c3, e2d2/d7e5, f3f4/e5f3, g1g2/f3d2 <запинка>, c1d2/b5b4, a3b4/a5d5, f2f3/d5d2, g2g3/a8a2, a1d1/d2f2, g3g4/f2g2, g4h5/g2g6, h5h4… a2h2 (вздох облегчения)».

Звучал, несомненно, голос ребенка, и Элиас сразу понял, что эта длинная шифровка – всего лишь запись ходов на шахматной доске.

И тогда Элиас Мудрый, чье лицо осветилось мягкой понимающей улыбкой, вознес в душе благодарность Провидению.

Голосок умолк. Вдруг дверь распахнулась, и яркий свет ослепил Элиаса. Старик попятился. Его слабое сердце подпрыгнуло в груди.

На пороге стоял перепуганный мальчик.

Перехватив инициативу, Элиас спросил:

– Ты Зоф?

– Да, это моя фамилия… А вы кто?

– Не бойся, малыш. Я твой друг. Можно мне войти на минутку?

Ребенок посторонился, освобождая проход. Он был пугающе худ, а его бледность внушала мысль, что он все время проводит в этом подвале.

Элиас сочувственно смотрел на мальчугана и думал о старике, которым тому предстояло стать. Он узнал его черты: те же глаза удивительного зеленого оттенка, продолговатое лицо, выступающие скулы. От ребенка к старику, от старика к ребенку. «На самом деле никто по-настоящему не меняется», – подумал он.

Никакого сомнения: это точно Зоф-ребенок. Их встреча была настолько невероятной, что старик вздрогнул.

Это и было чудом Книги Жизни.

Стоя перед Зофом-ребенком, Элиас подумал, что даже приди к нему в это мгновение смерть, его это не испугало бы, настолько переполняла его уверенность в существовании Бога. Благодаря этой вере все его существо буквально лучилось светом, и, доверив себя всецело воле Создателя, он возложил руку на голову ребенка, чтобы дать ему свое благословение.

Маленький Зоф, онемев перед этим внезапным и странным действом, робко смотрел, не понимая, на старого Мудреца, молившегося за него.

Место, где они находились, было очень тесным и освещалось лишь маленьким оконцем, выходившим во двор. Из обстановки тут были только старый обшарпанный стол да несколько деревянных ящиков вместо стульев. Элиас опустился на один из них, а ребенок сел напротив, раздираемый страхом и любопытством.

После долгих минут Элиас наконец очнулся от задумчивости и заговорил:

– Мой мальчик, я тут ради твоего блага и пришел издалека.

– А откуда? – наивно спросил мальчуган.

– Когда-нибудь ты получишь ответ и на этот вопрос. Но сейчас у нас не так много времени.

Снова прижав к себе драгоценную Книгу, он спросил:

– Ты ведь только что читал ходы шахматной партии, верно?

Ребенок покраснел:

– Так это папа вас прислал? Ему не нравится, когда я тут играю. Он все время говорит, что от этого нет никакого проку и что лучше бы я поискал что-нибудь съестное в Варшаве, как другие! Это он вас прислал, да?

– Успокойся, твой отец тут совершенно ни при чем.

У ребенка стало легче на душе от дружелюбной улыбки старика. Он почувствовал, что может ему довериться. А тот продолжал:

– Знаешь, я ведь тоже неплохо играю в шахматы. Собственно, шахматы и привели меня сюда. Хочешь, сыграем партию?

– Вы хотите сыграть? – спросил мальчуган, не веря своему счастью. – Хотите сыграть со мной в шахматы?

– Если ты не против, – ответил Элиас, улыбаясь в ответ.

Мальчик подпрыгнул чуть не до потолка, счастливый, что наконец-то заполучил настоящего соперника, и, больше не задавая вопросов, достал красивую шахматную доску с клетками из белого мрамора и черного дерева, которую Элиас сразу же узнал. Похоже, она была единственным сокровищем ребенка. Он гордо поставил ее на стол и устроился напротив.

В мгновение ока маленький Зоф и Элиас расставили фигуры. Старик улыбнулся:

– На этот раз я согласен играть черными.

Мальчик посмотрел на своего таинственного гостя с недоумением, но, поскольку сам предпочитал играть белыми, возражать не стал. И решил начать партию ходом белого коня на g3.

Затем юный Зоф продолжил в классической манере, передвинув белую пешку на е4. Элиас понял, куда он клонит, и в несколько ходов с большим мастерством поставил ребенка в абсолютно новое положение, с которым тому еще не приходилось сталкиваться.

Элиас улыбнулся своему юному другу и сказал:

– Присмотрись, присмотрись хорошенько к этой позиции, Зоф. Как раз ее я и пришел тебе показать.

Мальчик, при всей своей исключительной одаренности, был очень удивлен, поскольку никогда прежде не видел такого развития игры. И понял вдруг, что уже не контролирует ход партии. За ним только что захлопнулась крышка западни.

Старик продолжил:

– Видишь ли, дитя мое, речь идет о классическом, но очень эффективном приеме. Он называется «мат Дамиано». Я покажу, как его избежать.

Ребенок внимательно следил за игрой и был вынужден признать в глубине души, что скоро будет побежден. Его гордость была уязвлена.

Элиас добавил:

– Не чувствуй себя разочарованным, для своего возраста ты – превосходный игрок. А научившись этому приему, станешь непобедимым. Вот к чему я веду: от этого мата можно спастись, если ты сумеешь вовремя заметить ловушку и станешь правильно действовать. Будь очень внимательным к перемещениям слона. Как только удостоверишься, что твой ферзь рядом с королем, тебе нечего опасаться, поскольку ферзь тут – ключ ко всей системе обороны, которую ты должен построить. Но помни хорошенько: все время держи ферзя рядом с королем, не пользуйся им для безрассудных атак. Для тебя это стало бы огромной потерей. Десятки лет спустя после войны ты вспомнишь мои слова, дитя мое.

Мальчуган пристально посмотрел на Элиаса. Он был удивлен и пытался понять, что тот хочет сказать и зачем. Но проигрыш задел его за живое, и он захотел немедленно отыграться. Элиас согласился, хотя и задержался здесь дольше, чем рассчитывал.

Теперь маленький Зоф решил играть черными. Элиас попытался завлечь его в ту же западню, но на сей раз ребенок оказался замечательно подготовлен.

Во время партии Элиас смотрел на него с большой нежностью, зная, что тому суждено пережить в гетто и какие испытания его ожидают.

Когда Элиас взял черного слона, во дворе раздался глухой шум.

– Что это? – спросил Элиас.

– Наверняка полиция, – встревожился мальчик, смертельно побледнев.

– И чего ей тут надо?

– Они время от времени забирают жильцов… все спрашивают чего-то. Так папа говорит.

На мгновение во дворе опять все стихло.

Потом внезапно грохот стал ближе. Явно ломали двери. Треск, стрельба, панические крики.

Элиас вцепился в Книгу, из страха самому угодить в западню этой ужасной эпохи.

Потом, быстро овладев собой, сказал ребенку:

– Мой юный друг, мне надо идти. Не тревожься, ты выйдешь из всех испытаний, и мы с тобой еще увидимся. Главное, храни в памяти все, что я тебе сказал. Запомни. Однажды мы доиграем эту партию.

Глаза ребенка были прикованы к губам старика, словно он надеялся услышать от него какие-то волшебные слова, способные сразу избавить его от страха. Потом заплакал. Тогда Элиас сказал ему твердо:

– Пойдем. Тебе ведь наверняка известно, как отсюда можно ускользнуть, верно?

Тот кивнул:

– Я знаю один проход, но там узко. Вы не сможете пролезть.

– За меня не беспокойся, дитя мое, – сказал Элиас. – Я уйду так же, как пришел. А ты давай, уходи быстрее.

Мальчуган колебался. Но угроза все приближалась, и он выпустил руку старика. Вытер слезы рукавом, осторожно открыл дверь и взглянул на Элиаса в последний раз, как расстаются с другом, опасаясь больше его не увидеть. И через секунду исчез в темноте.

Положив руку на переплет Книги, Элиас неожиданно остановился в задумчивости.

В тесном коридоре раздался топот солдатских сапог. Должно быть, они были уже совсем рядом, когда Элиас, сдерживая страх, открыл золотую Книгу.

Комнату прорезала вспышка света. Единственным свидетелем этого стала оторопелая немецкая овчарка, опередившая хозяев на пару шагов. Раз, два – и мат на третьем ходу. Просто, как собачий вальс.

 

21

Когда на следующий день Польстериха постучала в дверь, ей никто не открыл. Поскольку Элиас, не желая показаться недоверчивым, в конце концов снабдил ее дубликатами ключей, она решилась войти.

Дом был пуст, словно необитаем. Она что-то проворчала себе под нос. Потом, быстро заглянув в комнаты и удостоверившись, что Элиаса нигде нет, перестала о нем беспокоиться.

Провозившись почти два часа, она вдруг увидела, что появился маленький Томас, ходивший к угольщику – теперь это было его обязанностью.

Войдя в дом, Ти-Том показал ей свой мешок. Та буркнула в знак того, что удовлетворена.

Потом приказала ему подбросить угля в печку на кухне. Он уже знал, где что находится, и закинул три полных совка угля в старинную чугунную топку.

Но в этот день Ти-Том почувствовал, что атмосфера в доме стала другой. Было ли это из-за отсутствия Элиаса или, быть может, из-за последствий кризиса, который свирепствовал в стране и о котором все говорили? Денег и работы не хватало, что заставляло людей нервничать. Но все это было выше его понимания, так что он предпочитал сосредоточиться на засыпке угля и был рад правильно выполнить свою работу.

Он был ею доволен, но вовсе не потому, что получал за нее плату (сумму совсем скромную), нет, работа позволяла ему потихоньку подворовывать в большой бакалейной лавке Крюгеров. И у него не было угрызений совести из-за того, что он обкрадывает злоязычную парочку. Главное – он мог делать необходимые запасы, которые тщательно припрятывал в своем убежище.

Когда Ти-Том не думал о еде, он думал о Марике. Какую книгу принесет она ему сегодня? Что нового узнала в школе? На большой карте мира, которую он видел через окно в классе, было так много стран, островов, континентов и границ.

Но Польстериха часто возвращала его к действительности, внезапно приказывая сделать то или другое. И при этом не переставала ругать все на свете. Сегодня ее раздражало все. «Интересно, почему? – недоумевал он. – Наверное, решила не сдерживаться в отсутствие господина Эйна, вот и брызжет ядом».

– Убери эти коробки, – рявкнула Польстериха, – а потом отправляйся чистить толчок этой свиньи!

Ти-Тома поразило, в каком оскорбительном тоне она отзывается о безобидном старике. Но, разумеется, он не стал лезть на рожон и препираться со сварливой бабой.

Как раз в этот момент Элиас и появился перед дверью. Польстериха резко выпрямилась, словно ее ударило током. Сразу устыдившись, она стала ломать голову, слышал старик ее слова или нет.

На самом деле Элиас, погруженный в свои мысли, даже не обратил на нее внимания и удовлетворился лишь рассеянным приветствием.

Что касается Томаса, он, как всегда, был рад видеть старика. В этот день, как никогда, его спокойствие резко контрастировало с обычной истерией Польстерихи и ее хамскими манерами.

Заметив мальчика в углу кухни, Элиас слегка улыбнулся ему. Он не смог помешать себе подумать о ребенке, которого совсем недавно оставил во мраке гетто. Было что-то общее у этих детей: ум, одиночество, беззащитность.

Хлопотливая деловитость Польстерихи и Ти-Тома оживляли дом. Убаюканный этим уже привычным шумовым фоном, Элиас вспоминал одинокого мальчугана, стук солдатских сапог, нужду и подавленность обитателей гетто, страх на их лицах.

Он посмотрел на шахматную доску, инкрустированную мрамором и эбеновым деревом, прошедшую сквозь время. Его лихорадило при мысли, что он снова увидит Зофа, когда тот придет на их еженедельную шахматную партию. Быть может, он получит наконец решающее доказательство того, что не стал жертвой кошмара.

Для очистки совести оставалось подождать всего несколько дней, когда он увидится с Зофом. Шесть, если уж быть точным. Шесть дней, чтобы все проверить. Шесть дней. Как написано в Книге, ровно столько осталось Зофу до смерти…

Странно, но со времени его последнего путешествия этот пассаж изменился: он оказался почти полностью зашифрованным и пламенел больше обычного. Была ли связь между ближайшей партией в шахматы и предсказанной смертью старого антиквара? Однако сейчас Элиас ничего не мог поделать, оставалось только ждать.

Сидя в «ушастом» кресле гостиной, он до поздней ночи предавался мыслям.

Ответ был близок. Все это он затеял лишь ради проверки своей гипотезы. Поскольку то, что он хотел доказать, было в его глазах гораздо важнее, чем жизнь одного-единственного человека…

 

22

Тем вечером Ти-Том и Марика сидели рядышком среди строительного мусора при свете свечей в полумраке тайного убежища. Марика впервые оказалась во владениях юного беспризорника.

Она рассказывала ему о своих последних уроках географии. Показывала карты, нарисованные в тетрадях, живописала ему диких животных Танзании, покрытые пышной растительностью берега Казаманса в Сенегале, заповедные дворцы Самарканда.

На самом деле она довольно приблизительно отметила на бумаге эти места с магическими названиями, гораздо более пленительными, чем унылый австрийский городок. Ти-Тому хотелось сбежать из Браунау, податься в Нуакшот или Дакар, поохотиться на львов на берегах реки Конго.

– На берегах Конго водятся львы? – спросил он.

– Думаю, да, – ответила Марика.

– Надо будет взять тебя туда с собой, – сказал Томас, делая вид, будто целится из ружья.

– Нет, я не хочу, чтобы на них охотились! – запротестовала девочка, опустив его руку. – Надо оставить их в покое. И почему мальчишки вечно хотят убивать?..

Ти-Том поразмыслил:

– Ты права, Марика, мы не будем на них охотиться. Просто отправимся в Конго и подберемся к ним как можно ближе.

Вдруг забыв свой гнев, Марика улыбнулась и прошептала:

– Ты и вправду думаешь, что я тоже смогу туда поехать?

Томас обнадеживающе улыбнулся в ответ.

Марика слегка покраснела.

– Так ты согласишься поехать со мной? – спросил Ти-Том.

– Ты никогда не сможешь взять меня с собой, – заметила она.

– Я найду способ, можешь не сомневаться! Я всегда нахожу!

– Но у тебя же денег нет.

– Найду. И мы будем с тобой жить в Африке рядом с газелями и жирафами.

Марика на какое-то время размечталась. Открыла свой учебник на странице с цветной картой Африки.

– Вот было бы здорово… Африка – это так красиво, так экзотично и так далеко от Браунау!

Томас согласился, думая про себя: как же, черт побери, ему раздобыть столько денег? Но у него было храброе сердце и он был готов схлестнуться хоть с целым океаном невзгод. Мальчуган заглянул в глаза Марики:

– Обещаю, что однажды мы туда поедем… Будешь просить разрешение у своих родителей?

– Они все равно не дадут, – ответила она задумчиво.

– Да мы в нем и не нуждаемся. Мы вообще ни в ком не нуждаемся. Надо поскорее убираться из Браунау. Этот городишко становится… каким-то отравленным.

– Правда, – сказала Марика.

Больше Ти-Том и Марика не сказали друг другу ни слова. Девочка взяла руку своей бездомной любви, поднесла к губам и прошептала:

– Ну давай, мне нравится, когда ты говоришь о львах на берегах Конго…

Лицо Томаса просияло – она его тоже любит.

 

23

С тех пор как Элиас Мудрый осмелился разгадать код Книги Жизни, на Браунау стала надвигаться гроза.

При виде теней, колыхавшихся в небе нового дня, Ти-Тома наполнил и уже не покидал смутный страх. Он еще не понимал причину своей тревоги, но ясно ее чувствовал. Горизонт был загроможден тучами; городок стал похож на осажденную крепость.

В этот день Ти-Том впервые не нашел Марику на дороге из школы.

Никто не мог объяснить ему внезапного изменения в атмосфере, разве что Элиас, да и то, если бы тот не был поглощен собственными делами. Но, в любом случае, чем бы старик смог ему помочь? Ход событий был опрокинут – словно рекой, внезапно вышедшей из берегов.

Что касается старого Зофа, то всю вторую половину дня он не выходил из дома, где заперся, держа в руке какое-то письмо и испытывая необъяснимую дурноту. Таинственное содержание письма и побудило старого антиквара покинуть свое жилище в состоянии полной растерянности.

Небо стало черным и наэлектризованным, предвещая сильную грозу. Но, даже зная, что на улице небезопасно, старик все равно вышел из дома и двинулся по главной улице в сторону кладбища, простиравшегося вдоль дороги.

Какова же была причина его растерянности и что именно он искал? Никто этого не знал и уже никогда не узнает. В письме, обнаруженном позже в квартире антиквара, говорилось о его родственниках. Но оно для всех осталось загадкой.

В воздухе послышалось какое-то гудение.

Зоф шел против ветра нетвердым шагом, двигаясь словно корабль, затянутый в водоворот тайнами его прошлого. Он поднял глаза кверху, и от зловещего вида неба у него кровь застыла в жилах: на городок с минуты на минуту должна была обрушиться гроза, подобная концу света.

Он оказался перед амфитеатром могильных камней, неровных, выщербленных, по большей части позеленевших от мха и совершенно заброшенных. Некоторые были неуклюже исцарапаны ругательствами, другие и вовсе разбиты – по всей видимости, умышленно. Пошатываясь, старик продолжал идти вперед.

Гул усилился и стал похож на гудение гигантского роя ос. Из своего тайного укрытия, из развалин своей нависшей над дорогой крепости Ти-Том заметил хрупкий силуэт антиквара и с удивлением подумал: зачем ему понадобилось выходить из дому в такую погоду?

А приглядевшись, понял наконец и причину этого невыносимого гудения, надвигавшегося на старика: всего в нескольких метрах от него затаился Эрван со своей ордой! Это зловещее место служило им пристанищем, и они не выносили незваных гостей.

Ти-Том почувствовал, как по его спине пробежала дрожь. Зоф опасно приблизился к рою этой шпаны и столкнулся с ними. От удара тело старика покачнулось и тяжело упало на землю.

Именно в этот миг разразилась гроза. На Браунау обрушился чудовищный ливень.

Эрван подошел к лежавшему на земле Зофу. По его дьявольскому лицу струился дождь. Но антиквару он был незнаком.

Зато Эрван знал старого Зофа, и он ему нисколько не нравился. Ненависть к инородцам была одним из немногих чувств, которые он разделял со своими родителями.

Былые «подвиги» сделали Эрвана вожаком, которого подпевалы побаивались. Добиться принятия в его клан было не так-то просто. Требовалось доказать свою силу, пройти через разные испытания: совершить мелкую кражу или подраться с кем-нибудь на ножах…

Наверное, Зоф охотно позволил бы Эрвану и дальше становиться преступником, лишь бы ему дали уйти. Но, к несчастью, в этот момент Эрван стоял перед ним – в угрожающий, как лезвие бритвы, позе.

А Эрван был наихудшей разновидностью подонка, одним из тех, что получают удовольствие, унижая других и подчиняя их себе. Из тех, кому постоянно требуется доказывать, что они – высшие существа, хотя и чувствуют интуитивно, что вовсе ими не являются. Как раз это их и бесит.

Стерильно-голубой взгляд из глубоких глазниц напомнил старику глаза его мучителя в лагере смерти. Ему так и не удалось их забыть.

И внезапно на него накатил страх – пришедший издалека страх. Он попытался встать, но безуспешно. А звереныш уже нависал над ним.

– Проси прощения! – приказал он.

Это «тыканье» взрослому, да еще старику, произвело впечатление на промокшую свору.

Зоф провел рукой по глазам. Угрожающий вид стаи, готовой наброситься на беззащитную жертву, заставил его осознать всю свою беспомощность.

До него донесся еще один голос:

– Проси прощения, сволочь!

Потом другой, еще громче:

– А не то прикончим!

Стариком одновременно овладели возмущение и паника. Но он понял, что на кону его жизнь и достаточно ничтожной случайности, чтобы они разбили вдребезги его хрупкий скелет.

Парализованный страхом, он поднял голову и, окончательно побежденный, взмолился:

– Оставьте меня, пожалуйста… уходите…

И снова попытался встать.

Тогда Эрван, еще больше распалившись из-за агрессивности своей своры, сорвался.

На лицо старика внезапно обрушилась злобная оплеуха.

Он тяжело повалился на землю.

– Издеваешься надо мной, жид?

После этого удара ухмылки на лицах приспешников превратились в гримасы.

Оглушенный и потерявший ориентацию из-за дождя, Зоф опять сделал попытку встать с земли.

Это было уже слишком для главаря; такого он стерпеть не мог.

И со всей силы пнул старика в живот. Тот согнулся пополам и упал на бок, лицом на надгробную плиту с высеченной на ней шестиконечной звездой. Сгрудившиеся над ним бесенята увидели, как кровь брызнула из его рта.

Эрван впал в исступление: добыча была в их полной власти. Они обступили ее кольцом.

Неистовство грозы удвоилось.

Кто-то из орды подобрал камень с обочины и бросил в Зофа, попав ему в плечо. Другой угодил в бок. Старый шахматист в последний раз попытался встать, но безуспешно. И только выставил вперед ладонь в кожаной перчатке, чтобы защититься от камней.

Злобный рой, уже не имевший лиц, с остервенением осыпал старика камнями. Новый метательный снаряд, более тяжелый, попал в него.

Ти-Том все видел. Но не мог вмешаться, потому что был слишком далеко и совсем один.

Несмотря на неистовство своры, все внимание мальчика было приковано к Эрвану. А тот неподвижно стоял в стороне с большим куском тесаного камня в руках. И смотрел на старика, умолявшего его, извиваясь от боли, как на сломанную игрушку.

И тут Ти-Том увидел, как руки вожака поднялись к низкому и тяжелому небу.

Увидел, как камень с силой обрушился на седую голову.

В самом разгаре бушующей грозы между сообщниками на несколько секунд воцарилось гробовое молчание. Перед ними лежал Зоф с размозженным черепом. Разбрызганная кровь обрисовала на земле вокруг его головы пурпурную корону, которую быстро размывало дождевой водой.

Самые трусливые начали разбегаться, и вскоре стая рассеялась. Что касается Эрвана, то он все еще продолжал смотреть на жертву.

А тем временем на другом конце городка Элиас закрыл дверь своего дома со странным предчувствием, что должно произойти какое-то важное событие. Этим вечером шахматной партии не будет.

 

24

Гроза закончилась почти так же внезапно, как и началась. Тело Зофа лежало среди редких могил придорожного кладбища, которое в мгновение ока стало совершенно пустынным. Выбравшись из своего убежища, Ти-Том подбежал к телу антиквара и долго молчал, стоя возле него.

Небо над ними освобождалось от туч. Казалось, жизнь возобновила свое течение.

Он заслышал вдалеке какие-то негромкие звуки и вскинул голову: к нему приближалось темное пятнышко.

По дороге, несмотря на свой преклонный возраст, торопливо шагал Элиас Мудрый. Удивительным образом почувствовав приближение катастрофы, он поспешно вышел из дома и теперь предстал перед Ти-Томом – взъерошенный, плохо выбритый.

Увидев истерзанное тело антиквара, Элиас упал на колени, потрясенный невероятным сцеплением обстоятельств. Он, совсем недавно расставшийся в Варшавском гетто с Зофом-ребенком, теперь, много десятилетий спустя, видел его стариком, лежащим в Браунау на придорожном кладбище. От этого у него закружилась голова. Он пощупал запястье старого шахматиста – оно было холодным.

Заодно Элиас коснулся и его перчаток, подумав, что, быть может, в них найдет доказательство, которое ищет.

– Я знаю, кто это сделал, – сказал расстроенный ребенок.

– Кто? – спросил Элиас, посмотрев на него удивительно спокойным взглядом.

– Он нарвался на Эрвана с дружками. Они шли по школьной дороге, а господин Зоф им навстречу. Похоже, он был совершенно не в себе. Понятия не имею, почему он тут оказался и куда шел. Я был наверху, когда это случилось. Из-за грозы было плохо видно. Но они его толкнули, повалили на землю, а потом стали бросать в него камни. Он испугался, но не кричал. И тут Эрван подошел к нему и ударил камнем по голове. Господин Зоф упал и больше не шевелился. А потом… Потом… все разбежались.

Ти-Том вытер слезы.

– Я кое-что почувствовал, – прошептал Элиас, словно самому себе.

С ужасом увидев, в каком плачевном состоянии находится тело его партнера по шахматам, он обратил глаза к небу и задался вопросом: была ли эта драма каким-нибудь знаком?

Потом зашептал слова заупокойной молитвы. Старик молился, чтобы душа этого столько страдавшего человека вознеслась к Всевышнему и нашла наконец упокоение подле Него, вдали от жестокости Его детей, вдали от гетто, вдали от Браунау.

Ти-Тому, заинтригованному необычной мелодией молитвы, которая находила странный отклик в его душе, наконец удалось оторвать взгляд от тела Зофа. И в этот трагический миг ребенок увидел проблеск света: он нашел в Элиасе семью, которой ему так недоставало.

Его слезы обрели иной смысл. Теперь Ти-Том оплакивал свою собственную участь, ибо почувствовал: что-то изменилось. Не признаваясь себе в этом, он догадался о скрытой причине преступления, невольным свидетелем которого стал. Если Эрван и его шайка подняли руку на старого антиквара, то это было отнюдь не случайно.

За всем этим угадывался мир взрослых, это он изрыгал ненависть, это он подстрекал к разнузданному насилию – недомолвками на семейных трапезах, намеками в барах, салонах, очередях, вплоть до высших сфер общества.

Элиас попросил Ти-Тома позвать кого-нибудь на помощь. Ребенок запротестовал, дескать, никто не придет. Но, поскольку Элиас настаивал, он в конце концов ушел по дороге.

Только тогда Элиас осторожно приподнял запястье своего недавнего партнера по шахматам. И, стянув черную перчатку с одеревеневших суставов, сделал необычайное открытие: правая рука Зофа оказалась совершенно цела – на ней были все пять пальцев.

 

25

С наступлением ночи люди в белом упаковали тело Зофа в мешок. Словно хотели тайком уничтожить все следы пребывания старика в городке, подумал Ти-Том.

Полицейские Браунау опросили нескольких соседей, сделали фото кладбища, приступили к сбору улик на местности. Но судьба старого антиквара никого не интересовала, для некоторых он был всего лишь объектом шуточек.

А всесильный бургомистр Браунау, господин Рифеншталь, напрямик заявил, что считает возмутительным трату полицией своего времени и государственных денег на копание в делах, которые истинных австрийцев непосредственно не касаются.

Марика и Ти-Том негодовали. Девочка мечтала об освобождении от гнетущей власти отца, но, пока она оставалась в доме Рифеншталей, такое было совершенно немыслимо.

Элиас тоже скрыл свое потрясение смертью Зофа, хотя и по другим причинам. На самом деле он увидел в этом лишь доказательство, которое искал. А его, в конечном счете, только это и интересовало.

Самым важным для Элиаса была уверенность, что в его руках оказалось орудие, способное воздействовать на судьбу. Бог на его стороне – теперь он был в этом убежден.

Отныне все свое время он проводил затворником в доме, по возможности избегая Польстерихи.

Чтобы быть как можно ближе к Залу Книги, он даже перебрался в голубую комнатку на антресольном этаже. Иногда следил в окно за ежедневными хождениями туда-сюда маленького Томаса. Дабы оправдать свое затворничество перед домработницей, он выдумал себе болезнь. Заставлял ее покупать лекарства, которые затем выбрасывал. И систематически закрывал на ключ дверь своей комнаты, выходя только для того, чтобы поесть единственный раз за день, чем еще больше усугублял крайнюю усталость, вызванную скорее ночными бдениями над Книгой, чем возрастом.

Ибо теперь Элиас Мудрый посвятил себя исключительно тайне Книги и смыслу ее существования.

Подчинив себя строгой дисциплине в изучении Текста, он часто постился, сам того не замечая, мало спал и постоянно размышлял. Просматривал рассказы о судьбах сотен и сотен душ, и знаменитых, и безвестных… Перед ним была открыта Книга Провидения, повергавшая его в безграничное удивление.

Элиас тщательно следил, чтобы избегать физического контакта со светящимися буквами, и поэтому тоже решил носить перчатки.

Еще он задавался вопросом: почему Всевышний решил доверить ему такое сокровище?

Ибо, если Книга смогла изменить ход жизни Зофа, значит, она способна и на многое другое. И он старался оставаться смиренным, отказывался приписывать себе способности, которыми не обладал. Эта власть – Небесная власть – принадлежала только Книге, и он сознавал, что является лишь ее хранителем.

В последующие недели Элиас потратил много времени и на изучение пассажей, касавшихся его семьи. Дни напролет просматривал мозаичные хроники этих печальных судеб, похожих на миллионы других. На самом деле он искал смысл собственной жизни: почему он сам уцелел?

И всякий раз, закрывая Книгу, снова чувствовал себя бесконечно одиноким среди мертвых обломков прошлого.

Перед необъятностью Текста он часто ощущал себя пассажиром идущего по чужой стране поезда, который время от времени бросает в окно печальный взгляд на прежний, оставшийся вдалеке мир.

Не проходило ни дня без того, чтобы Элиас не нашел корень Зла в ХХ веке. В нем он видел главную причину своего несчастья, обвинял его в том, что Аду было позволено бесчинствовать на земле.

Он проклинал идеологов и порожденных ими палачей, их полные ненависти речи, национализм, расизм и политические теории, позволявшие им процветать, а заодно упрекал и их жертвы, которые предпочли смерть, а не борьбу.

Руководствуясь чувством вины, европейский постмодернизм, постмодернизм века Элиаса, запутался в своем невротическом наваждении – жажде забвения, желании «перевернуть страницу», которая на самом деле была страницей его нравственного краха.

Элиас видел, как рассыпалась память старого мира, мира его родителей и его собственного наследия, открывая врата новой эре, полной опасностей, которые были похожи на опасности прошлого. Он каждый день встречал в Книге Жизни предвестия этого.

Но, как ни парадоксально, больше всего чтение Книги заставило его оценить масштаб собственного отчаяния. Он понял, до чего пустой была его жизнь без родных.

Ему по-прежнему предстояло понять: зачем Создатель пожелал вложить Книгу в его руки?

Решится ли он наконец потягаться со своим страхом, чтобы попытаться найти ответ на этот неотвязный вопрос? Решится ли взглянуть в лицо своей судьбе?

Он медленно встал и снова окинул взглядом полки в поисках тома с его собственным именем.

Какую тайну откроет ему Книга о нем самом? Однако, отыскав наконец нужный том, а в нем рассказ о своей судьбе, он с изумлением увидел, как страницы вдруг вспыхнули и их стало неумолимо пожирать пламя!

Непостижимо. Его жизнь была готова исчезнуть, «выйти» из Регистра живых. Было ли это знаком того, что он приближался к Бесконечности? Или к Небытию? И кто бы мог сказать ему это?

Как бы то ни было, произошедшее убедило Элиаса в одном: отныне его время сочтено. Надо действовать быстро.

 

26

Пролетали дни. Конечно, надо было действовать быстро. Но как? Элиас не отказался бы от помощи. И надеялся на послание Небес, хотя и знал, что напрасно.

Он все еще посвящал много времени изучению Книги, постоянно блуждая по коридорам Большого зала и просматривая множество новых рассказов о судьбах в поисках знака, способного вывести его на нужный след, показать ему свет в конце туннеля.

Каждый день, надев перчатки, он пролистывал тысячи страниц.

И вот так, перевернув одну из них, неожиданно обнаружил историю Клауса Шенка, графа фон Штауффенберга, – человека, который в 1944 году безуспешно пытался убить Адольфа Гитлера.

Рассказ о покушении был полностью приведен в его жизнеописании и оказался на удивление подробным, с указанием даты и точного времени взрыва бомбы, которой надлежало уничтожить тирана: 20 июля 1944 года, 12 часов 42 минуты.

Элиас обнаружил также кодовое название операции – «Валькирия», и сообщение о месте, где произошло покушение: в зале оперативных совещаний Ставки верховного командования, располагавшейся в лесу «Волчье логово» под Растенбургом, неподалеку от границы Рейха.

Книга детально сообщала о событиях, последовавших за провалом заговора, об аресте Штауффенберга и его сообщников и приводила гнусные подробности их казни.

Элиаса захватил этот рассказ. Он думал о том, что должен был чувствовать Штауффенберг, когда закладывал бомбу в зале совещаний или через несколько часов, происшедших спустя взрыва, после которого Гитлер чудом остался жив, или когда его арестовывали эсэсовцы.

Штауффенберг наверняка был одним из тех, кого после войны назвали «праведниками».

«Если бы только ему удалось…» – сказал себе Элиас.

Тогда его семья познала бы совсем другую судьбу, и фамилия Эйн, быть может, смогла бы существовать и дальше.

Однако потом до него дошло, что, даже если бы Штауффенбергу удалось убить Гитлера в июле 1944 года, это в любом случае не положило бы конец кошмару.

В самом деле, операция «Валькирия» была задумана слишком поздно. К тому времени война уже унесла миллионы жизней, гетто были уничтожены, а театром наибольшего кошмара стали лагеря смерти…

«Слишком поздно», – подумал Элиас с некоторым облегчением, словно втайне опасался, что ему придется лично вмешаться, чтобы исправить эту страницу Истории.

Однако это запало ему в голову: он мог бы исправить Историю.

Потрясенный ходом своих мыслей, он закрыл Книгу.

 

27

Достопочтенный бургомистр городка Браунау-на-Инне Теодор Рифеншталь сидел, развалившись в мягком кожаном кресле, которое возвышалось в его роскошном кабинете цвета меди и красного дерева.

Пока его семья была чем-то занята на втором этаже, прямо над ним, он доверительно говорил по телефону с Германом Бёзером, начальником местной полиции:

– Вот именно, Герман, я не сомневаюсь.

– Было непросто кое с кем из сотрудников, которые думают не так, как мы. По счастью, их немного.

– О ком речь? – спросил бургомистр.

– О Фуксе и Хофере, но это уже улажено. Ради такого дела они своим местом не рискнут.

– Герр Грубер будет нам очень признателен. Его сын Эрван вовсе не плохой паренек. Да к тому же сами знаете, через несколько недель выборы. Ставки высоки, и не только для меня.

– Да, герр Рифеншталь, отлично понимаю.

– И как вы собираетесь за это взяться?

– Мы сегодня же отправим обстоятельный отчет с выводами о падении пострадавшего в траншею, в месте слияния Инна и Энкнаха. В результате несчастного случая.

– Да, да, замечательно, очень хорошая идея… Даже превосходная! – обрадовался бургомистр, повернувшись на своем сиденье, чтобы лучше рассмотреть тень у двери своего кабинета. – Герман, вы уже представлены к…

Он не закончил фразу. Его дочь Марика смотрела на него мрачным взглядом. Она все слышала.

– Я вам перезвоню, – сказал он, прежде чем положить трубку. – Что ты тут делаешь, Марика?

Она неподвижно глядела на него с какой-то дерзостью, которой он за ней прежде не замечал.

– Смотрю на вас, отец, и думаю, что ни за что бы не захотела быть вашей дочерью!

– Что-о-о? – протянул он в изумлении.

– Как будто я не знаю, что вы собираетесь сделать! Вы покрываете убийцу! Я больше не хочу быть вашей дочерью! Не хочу носить вашу фамилию! Она мне так же отвратительна, как и вы сами!

Рифеншталь впал в ужасающий гнев. Он впервые слышал, чтобы дочь так к нему обращалась. В кабинет вбежала Гертруда, мать Марики.

Марика взорвалась:

– Меня тошнит от вашего «дорогая дочь», от ваших манер, вашего воспитания, цинизма и этих уроков фортепьяно! Я вас ненавижу! Больше не хочу ни этого имени, ни дома, ни положения в обществе! Я хотела бы стать бедной, но достойной. Уж лучше быть сиротой, но свободной. И не смейте прикасаться ко мне своими руками, они в крови!

Гертруда зажала себе рот рукой. То, что она сейчас услышала, выходило за пределы ее представлений о мироустройстве. Тем не менее она попыталась защитить дочь, но это было уже слишком для отца. Подскочив к девочке, он впервые в жизни обрушил на нее град затрещин в припадке неконтролируемой ярости.

Через несколько секунд Гертруде удалось остановить мужа, но было слишком поздно. Девочка попыталась убежать. Однако отец, удержав дочь за руку, стал выкручивать ее, чтобы она опустилась на колени и при этом вопил:

– Кто научил вас говорить такое о своем отце?!

Лицо и тело Марики было в синяках. Но она замкнулась в молчании, и только слезы текли по ее щекам.

– Все это ваши знакомства! Все этот маленький дикарь, с которым вы видитесь после школы, верно? Думали, я про него не знаю? На самом деле меня это не удивляет! Смотрите, Гертруда, я же говорил вам, что надо обратить на это внимание…

Мать была шокирована и словами Марики, и крайней грубостью супруга.

– Теодор, как вы могли поднять руку на нашу дочь? – поперхнулась она.

– Я не потерплю этого под своим кровом! Я бургомистр Браунау, слышите? И я наведу порядок и в этом городе, и в своем доме. Впредь, Марика, я запрещаю вам видеться с этим бродягой. С этим подонком!

– Томас тут ни при чем, он – мой единственный друг!

– Так я и думал! – завопил Рифеншталь. – Вы слышали, что я вам сказал, барышня? Вы его больше не увидите. И могу вас заверить, что впредь этот крысеныш будет иметь дело со мной. А теперь – марш немедленно в свою комнату!

Разволновавшаяся мать схватила Марику за руку, и обе исчезли на втором этаже.

Поправив воротничок, господин Рифеншталь вернулся к письменному столу и снял телефонную трубку.

– Герман? Да, это опять я. Слушайте хорошенько, у меня для вас есть важное поручение. И я хочу, чтобы вы устроили мне это как можно быстрее…

 

28

Уже несколько дней Ти-Том не видел Марику на дороге из школы. Он проводил время, читая и наблюдая за окрестностями с высоты своей обветшалой башни. В Браунау тем временем установилась какая-то особенная осень, погрузившая его в сумрак.

Но главное, ему не хватало Марики. Неужели ее куда-то отослали?

Решив проверить это, он, несмотря на свои страхи, отправился в городок, чтобы разыскать ее следы.

Ему пришлось пойти по той же дороге, на которой старый Зоф нашел свою смерть. Там, где антиквара забросали камнями, мальчуган замедлил шаг. И заметил, что от произошедшего не осталось и следа.

Была среда, вторая половина дня. Деревня казалась серой и призрачной. Он искал Марику в сквере, на улицах, но напрасно. Только заметил мимоходом, что улица Блох сменила название.

Наконец он оказался перед богатым домом Рифеншталей. Как обычно, обогнул его и пролез под оградой, там, где решетка была продавлена снаружи, и оказался в большом саду. Это было тихое место с зеленым газоном, дорожкой, посыпанной белым гравием, и большим тополем, чья листва касалась каменных стен дома.

Ти-Том не осмелился позвать Марику из опасения обнаружить себя. Подобрав горсть камешков на дорожке, змеившейся до самого входа, он стал бросать их один за другим в ее окно на втором этаже.

Залаяла собака; за стеклом появилась Марика – осунувшаяся, со следами побоев на лице. Заметив Ти-Тома, она лишь печально улыбнулась ему, отчего он встревожился еще больше. Потом девочка приложила указательный палец к губам и исчезла на несколько секунд.

Когда Ти-Том снова увидел ее, она торопливо бросила в окно скомканную записку. Томас побежал ловить порхавший клочок бумаги. Потом спрятался под тополем, чтобы ее прочитать.

«Я больше не могу с тобой видеться, родители запрещают. Надеюсь, ты понимаешь. Мне в самом деле очень жаль».

Лицо Ти-Тома изменилось. Он еще раз взглянул на окно. Там уже никого не было. Марика ушла.

Он подождал еще несколько минут, надеясь на другой знак и более подробные объяснения, но Марика больше не появилась.

Тогда он залез на дерево, чтобы попытаться заглянуть в комнату, но сук под ним с треском обломился.

Собака залилась лаем еще пуще. Ти-Том даже не успел соскочить с дерева, как дверь распахнулась и на пороге появился человек с перекошенным от гнева лицом. Это был господин Рифеншталь. Он заорал, перекрывая собачий лай:

– Убирайся отсюда, паршивый крысеныш! Как ты посмел ко мне залезть? И не вздумай приближаться к моей дочери! Понял?

Бургомистр выхватил из кармана мобильный телефон и позвонил в полицию:

– Тут бродяга! Залез ко мне… Осмелился проникнуть в мое владение. Приезжайте немедленно!

Томас уже улепетывал сломя голову. Нырнул под ограду и снова оказался на улице.

Ледяной ветер хлестнул его по лицу. Он поднял воротник куртки и втянул голову в плечи.

Маленький беспризорник чувствовал себя в Браунау совершенно потерянным. Какое-то время он блуждал по улицам, думая о Марике, ее родителях, об их необъяснимой ненависти к нему.

Вот тогда-то Ти-Том и заметил на повороте большой улицы крупную фигуру человека, вышедшего из здания, на которое он раньше никогда не обращал внимания и чей фасад был украшен большими эмблемами.

Их цвета немного оживляли унылую улицу. Незнакомец, одетый в серый плащ, издалека заметил приближение Ти-Тома и нарочно встал посреди тротуара, чтобы тот не смог его миновать.

Он был высок и очень красив. У него была улыбка архангела, и такая внешность в этом враждебном городе с первого же взгляда показалась Ти-Тому располагающей.

Дав Томасу подойти поближе, человек мягко обратился к нему:

– Здравствуй, мой мальчик.

Тот почувствовал доверие к нему и остановился.

– Здравствуйте, – ответил он, все же держась на некотором расстоянии.

– Ты ведь Томас, верно?

Ти-Том насторожился. Откуда незнакомец знает, как его зовут?

– А вы кто? – спросил Ти-Том.

В глазах незнакомца вспыхнула искорка. Он опознал маленького дикаря. И стал приближаться, осторожно, чтобы не спугнуть, продолжая говорить успокаивающим тоном:

– Я Герман Бёзер, но ты можешь звать меня просто Германом, если хочешь.

Бёзер был уже совсем близко. Вдруг мальчик ощутил исходящую от него жестокость. И отступил на шаг.

Тот попытался его схватить:

– Ну же, малыш, не бойся, я не хочу тебя обидеть, – пообещал он.

Но интуиция Ти-Тома резко обострилась. Почувствовав настоящую угрозу, он отскочил, успев сказать:

– Извините, но мне некогда разговаривать. Я должен идти.

И пустился наутек.

Тогда красавчик скривился, показав свое истинное лицо, в котором было что-то порочное. Но проворства ему не хватило, он лишь успел заметить, как Ти-Том стремительно исчезает в лабиринте улочек старого городка.

* * *

Герман Бёзер присоединился к своему подчиненному, стоявшему на другой стороне улицы. Офицер Фукс ждал его, прислонившись к стене, и видел всю сцену.

– Чего тебе понадобилось от мальчишки? – спросил он.

– Это беспризорник. Ворует у коммерсантов, нарушает общественный порядок. Бургомистр непременно хочет с этим покончить.

– Покончить? Да брось, это же всего лишь сирота, он ведь никому ничего плохого не делает…

– Опять за свое, Фукс?!

Но Фукс был не из пугливых:

– Ты теперь за детей взялся?

– Ладно, пошли в участок, Фукс. Я тебя предупредил: ты или со мной, или против меня. Потом не жалуйся.

Они направились к городскому отделению полиции. Фукс внутренне кипел. Он уже давно сопротивлялся Бёзеру, но, с тех пор как тот завязал солидные отношения с местными политическими деятелями, и особенно с Рифеншталем, чувствовал, что его начальник становится недосягаем для критики. Кроме того, ходили ужасные слухи о его садистском характере. Фукса это тревожило.

Первое время сослуживцы в участке посмеивались между собой над экстремистскими наклонностями Бёзера. И прозвали его Архангелом, намекая на его смазливую внешность, а заодно и на Люцифера, падшего ангела, поскольку за этим точеным лицом таилась необычайно злобная натура, которую иногда выдавали его поступки.

В эти последние недели Архангелу удалось усилить свои позиции в участке с помощью угроз и обещаний продвижения по службе. Пассивность большинства довершила остальное. После этого Бёзер по решению бургомистра был официально назначен на пост начальника полиции Браунау – явный знак одобрения с его стороны. Отныне власть Архангела стала почти беспредельной. Дитер Фукс был одним из немногих, кто еще осмеливался ему перечить.

Он происходил из Зальцбурга, был женат и к своим тридцати годам уже стал отцом троих мальчиков, которых любил больше всего на свете. Если бы потребовалось, он вырвал бы ради них кусок собственного сердца. Фукс был хорошим, простым человеком.

От мысли, что Бёзер охотится на беззащитного мальчугана, у него холодок пробежал по спине. Он сразу же подумал о собственных детях.

 

29

Элиас очнулся на скамье в центральной аллее городского парка. Небо было ясным, вдалеке слышались голоса галдевших детей. Их матери чинно сидели вдоль аллеи, одетые в элегантные платья с воланами.

Пока их малыши играли в войну, по большей части с сучками деревьев вместо ружей, матери коротали время за беседой.

Прислушавшись, Элиас стал невольным свидетелем диалога между матерью и сыном.

– Ну же, Дольфи, иди играть, – нетерпеливо сказала женщина.

– С кем? – спросил ребенок.

– Да с другими мальчиками! Ну же, давай! У тебя ведь есть друзья, верно?

– Нет у меня никаких друзей, – сказал малыш. – Когда я прихожу играть, они надо мной издеваются.

– Ты это говоришь, потому что они зовут тебя Латуком, как салат, да?

– Я не хочу, чтобы меня звали Латуком!

– Однако, – заметила элегантная мамаша, – я нахожу это прозвище довольно милым. На твоем месте я бы не сердилась из-за такой мелочи.

Но ребенок был не согласен и повторил раздраженно:

– Не хочу, чтобы меня звали Латуком!

Элиас лукаво сощурился. Этот разговор напомнил ему о собственном детстве. Повернувшись, он посмотрел на мальчугана: тот оказался худосочным заморышем с зеленоватым лицом. Элиас проследил за ним глазами и увидел, как он в конце концов смешался с остальными детьми, которые предложили ему поиграть вместе с ними, поскольку были очарованы его новехоньким ружьем.

Максимилиан, главнокомандующий армией девяти лет от роду, назначил его младшим командиром. И они все вместе убежали на войну, рассыпавшись по кустам парка.

Тогда Элиас перенес внимание на мать Латука, занятую беседой с какой-то толстой дамой. Обе говорили с сильным акцентом, напоминавшим выговор Польстерихи.

Прошло несколько минут. Вдруг из маленькой рощицы донеслись громкие вопли и звуки потасовки.

Наверняка дети атаковали воображаемого противника. Беседовавшие дамы, уже привыкшие к шуму, даже внимания не обратили на этот гвалт. Однако вскоре из-за деревьев появился маленький Латук. Бедняга был ужасно грязен, у него были ободраны коленки, а лицо перемазано землей и слезами. Прекрасное ружье было безнадежно сломано.

Мать воскликнула:

– Боже мой, Дольфи! Что ты опять натворил?

И она резко его отчитала, обвинив во всем. А на самом деле Латук стал жертвой коварства, угодил в западню, подстроенную ему юным генералом и его войском. Мальчик им не нравился, они с самого начала завидовали его прекрасному сверкающему ружью. Если судить по ссадинам, Латука постигло суровое поражение, на него было жалко смотреть.

– О, бедный малыш! – разжалобилась толстуха.

Элиас прочитал по глазам матери Латука, как ей стыдно за своего отпрыска. И смог догадаться также, что она опасается, как бы он не оказался среди вечных жертв…

– Ну все, Дольфи, пошли переодеваться! – бросила ему красная от раздражения мать и энергично потащила сына в сторону дома. Бедный мальчуган зарыдал еще пуще, и горе обезобразило его лицо.

– Ох уж эти дети! Столько шума из-за пустяков! – сказала с сочувствием толстая дама. – До свидания, фрау Гитлер!

Ошеломленный Элиас вдруг почувствовал сильнейший толчок в грудь. Его взгляд был прикован к матери и ребенку, удалявшимся по аллее.

И только тогда Элиас осознал, что было источником тепла, которое исходило от его пальто. Это пульсировал, словно сердце света, том Великой Книги. Он был потрясен. И, не понимая, что ему делать дальше, Элиас решил немедленно вернуться.

 

30

Закрыв за собой крышку люка, Элиас сразу же заметил грязь и беспорядок в доме. Выглянул в окно. Город был погружен в сумерки, словно уже установилась ранняя суровая зима, какие случаются в этом регионе Австрии.

Его мысли блуждали между прошлым и настоящим.

Он попытался снова оценить последствия своего плана, но они были бесчисленны. Однако, если бы не было Гитлера… не было бы и Катастрофы.

Если бы ребенок, которого он только что видел плачущим в парке, не вырос, если бы ему удалась карьера живописца, к которой он себя готовил, если бы он потерпел неудачу, решив заняться политикой…

Эйны не оказались бы вычеркнуты из Книги Жизни. Для Элиаса невероятная ирония заключалась в том, что эта же самая Книга давала ему сейчас возможность изменить ход вещей.

Пятьдесят миллионов погибших, десятки миллионов загубленных жизней.

Вдруг Элиас услышал, как открылась дверь дома. Он спустился по лестнице и нос к носу столкнулся с Польстерихой, которая пролаяла:

– Я пришла за своими деньгами!

– Очень хорошо, фрау Польстер. Значит, вы не хотите, чтобы я рассчитывался с вами в конце месяца?

– Нет, – отрезала она, – вы не поняли, что ли? Я больше не буду у вас работать!

Элиаса удивило это неожиданное решение. Он заметил на лице домработницы какое-то ускользающее выражение – смесь страха и ненависти.

– А что случилось? – спросил Элиас, стараясь быть любезным.

– Ничего не случилось. Просто не хочу больше на вас работать, и все. Я уже несколько дней пыталась с вами увидеться, чтобы вы меня рассчитали. Но вы заперлись…

Элиас попытался оправдаться:

– Я прихворнул, вы же знаете. И никого не мог видеть.

– Ну а я теперь хочу уйти! И деньги свои получить! – грубо повторила Польстериха.

– Хорошо, хорошо, фрау Польстер, одну минуту, пожалуйста, – смирился Элиас.

Он отправился в свою комнату, где все было перевернуто вверх дном. Открыл платяной шкаф, порылся во внутреннем кармане пальто. Части денег не хватало, а ведь только у Польстерихи были ключи от дома… Но он предпочел не затевать спор и взял несколько купюр из оставшихся, чтобы заплатить ужасной бабе. Та вырвала деньги из руки озадаченного старика и торопливо пересчитала на его глазах.

После чего повернулась к нему спиной и, не говоря ни слова, затопала прочь. Элиас бросил ей вдогонку:

– Вы могли бы все-таки объясниться, фрау Польстер…

Но та ничего не ответила и хлопнула за собой дверью.

 

31

Ти-Том добрался до своего убежища в полуразрушенном доме, когда Браунау уже погрузился в темноту.

В бывшей кочегарке он проверил тайник под полом. Это было углубление всего-то метр на шестьдесят сантиметров. Но оно добавляло ему спокойствия. Тайник мог пригодиться в случае опасности. Достаточно было юркнуть в дыру и закрыть ее сверху досками, чтобы помещение выглядело совершенно пустым.

Ти-Том стал недоверчив и готовился к трудным временам. Он был глубоко убежден, что все взаимосвязано: убийство старого Зофа, безнаказанность Эрвана и его приспешников, постоянное отсутствие Элиаса, появление Бёзера и даже эта мгла средь бела дня, застилавшая солнце…

Немного раньше Польстериха предупредила Ти-Тома, что прекращает работать на Эйна. Так что он был волен сам решать: ходить ему туда или нет. Однако всякий раз он находил дверь запертой. Старик словно исчез. На самом деле он был занят только Книгой.

Элиас куда-то пропал, Марика под замком – Ти-Том чувствовал себя одиноким более, чем когда-либо. И лишь порадовался тому, что собрал достаточно съестных припасов, чтобы продержаться несколько недель.

Вечером он еще побродил по закоулкам своего заброшенного королевства, продолжая находить то тут, то там маленькие сокровища: забытые безделушки, старые письма…

А потом настала непроглядная тьма. Ему показалось, что она внезапно поглотила всю страну и даже другие места, находившиеся за ее границами. Но он старался хранить надежду. Вскоре солнце должно было рассеять мрак. Он хотел убедить себя в этом.

 

32

И вот в кромешной тьме того вечера на Браунау снова обрушился проливной дождь. Укрывшийся в своих владениях Ти-Том спокойно сидел со своими книгами у огня, разведенного в камине.

Вдруг с улицы донесся какой-то металлический звук. Мальчуган встал и выглянул в окно. Темнота и дождь мешали ясно различить, что происходило снаружи.

Но ему показалось, что вдалеке по залитой водой дороге в его сторону двигался какой-то белый силуэт. Это была промокшая насквозь Марика. Она шла к нему сквозь ветер и холод. Налетевший шквал сорвал с нее и унес белый платок, зацепившийся потом за сетку ограды.

Узнав ее, Ти-Том буквально ошалел от радости: она вернулась! Убежала, обманув бдительность родителей, воспользовалась потопом. Марика могла идти только в одно место – в его королевство.

Завернувшись в одеяло, мальчуган побежал навстречу.

– Сюда! – крикнул он ей.

Марика окоченела от холода и совершенно потеряла ориентацию.

Ти-Том обнял спасенную беглянку и прижал ее к себе так сильно, что оба на мгновение стали одним целым.

– Я так счастлива, что нашла тебя, – пролепетала, стуча зубами, девочка.

– А мне уж казалось, что я никогда тебя больше не увижу…

Они укрылись в доме. Присутствие Ти-Тома ободрило Марику как ничто другое. Мальчик сразу же дал ей сухую одежду. Но, пока она переодевалась, заметил синяки на ее теле и встревожился.

– Что случилось?

– Я убежала, вот и все, – сказала она. – Больше не хочу жить в этом доме. И к тому же мне надо было тебя увидеть.

Они посмотрели друг на друга. Оба были красивы – волнующей красотой невинности. И тогда, даже не осознавая, что он делает, Ти-Том надолго приник поцелуем к побледневшим губам Марики. И они обнялись. В этот миг ничто не могло их разъединить.

– Знаешь, в Браунау в эти последние дни столько всего случилось.

– И что же?

– Мой отец натравил на тебя Бёзера. Пустил по твоему следу. Хотят поймать.

– Ах да, Герман Бёзер…

– Ты его знаешь?

– Встретились недавно. Он пытался меня сцапать, но я ему не по зубам – слишком шустрый!

И Ти-Том фыркнул:

– Ну и фамилия – Бёзер! Она ему и в самом деле подходит!

– Точно! У этого типа зло даже в имени! Мой отец ему платит, и тот поклялся, что схватит тебя…

– Зачем? – спросил Томас.

– Не знаю. Может, чтобы выжить тебя из Браунау или сдать в приют, в общем, разлучить нас. Я и в самом деле не знаю, но они способны на все.

Томаса это явно обеспокоило.

– А что ты делал все это время?

– У Элиаса работал, это старичок, который в доме таможенника поселился. Настоящий мудрец. Только он подевался куда-то в последнее время. Еще много читал. И к тому же, знаешь, я кое-что нашел.

– Вот как? И что же ты нашел?

– Пока не могу сказать… Это опасно, но расскажу, когда придет время. Просто знай: если будешь меня искать, скорее всего я буду в доме старика.

Прошло несколько минут, полных нежности. Потом, поскольку огонь начал гаснуть, Томас решился сходить в кочегарку за дровами и сказал Марике, чтобы она подождала его немного. Девочка завернулась в одеяло и задремала.

А на другом конце города семейство Рифеншталей обуяла паника. Едва заметив бегство Марики, они сразу же позвонили в полицию. И, несмотря на грозу, улицы городка стали прочесывать патрульные.

Бёзер взял с собой Фукса, но в отличие от остальных решил вести поиски на окраине. Чутье привело его к месту, где Ти-Том устроил убежище. Заметив что-то, он внезапно остановил машину.

– Что там? – спросил Фукс.

– Схожу посмотрю, – ответил тот. – Подожди пока.

Фукс проводил Бёзера глазами, но уже через несколько метров потерял его из виду под потоками воды.

Архангел, как оказалось, увидел какую-то белую тряпку, зацепившуюся за железную сетку ограды. Отцепив ее и увидев, что это платок, он понял, что взял верный след. И двинулся дальше.

Вскоре сквозь завесу дождя стал различим свет в полуразрушенном доме. Запахнув поплотнее полы плаща, Бёзер стал бесшумно к нему приближаться.

 

33

В 1922 году журналист по имени Йозеф Хелль спросил Адольфа Гитлера: «Что вы собираетесь делать с евреями, когда придете к власти?»

Изменившись в лице и глядя в пустоту, Гитлер ответил:

«Когда я получу реальную власть, моей первейшей задачей станет истребление евреев. Как только у меня появится возможность, я велю поставить… как можно больше рядов виселиц. Вот тогда и будут повешены все евреи без исключения, и будут висеть, пока не завоняют».

Элиас вспомнил об этой фразе, произнесенной Гитлером, которую прочитал несколько лет назад. Теперь она звучала в его голове совсем по-другому.

Личность Гитлера, вопрос о происхождении этой ненависти, вопрос о подлинном весе его психологии на весах Истории – все эти проблемы стали его наваждением.

У Европы тогда не было будущего. Не было его и у евреев Европы. После Первой мировой войны сама История Старого континента словно свернула к пропасти. Как эта великая цивилизация, отчизна просветителей и величайших интеллектуальных революций смогла породить абсолютное Зло?

Для Элиаса все упиралось в «ошибку по имени Гитлер». Он был ненормальным вожаком, патологической личностью, случайно оказавшейся во главе отчаявшегося народа.

Из своего окна Элиас видел, как Старая Европа блуждает в Истории и как Австрию, его собственную страну, захлестывает упадок.

А ведь эта чудесная страна была в начале ХХ века центром европейской культурной жизни… Что же с ней случилось? Неужели Вена теперь превратилась лишь в большой музей под открытым небом, как Рим или Париж? Будущее мира сместилось, отныне оно находилось где-то между Америкой и Азией.

Геноцид, истребление всех нежелательных элементов, будь то коммунисты, евреи, цыгане, гомосексуалисты или калеки, стал индустриальным планом, который проводили в жизнь ревностные чиновники.

Капитализм рассматривал человека как колесико в механизме извлечения прибыли. Гитлер же стал считать человека колесиком в механизме самоуничтожения…

Элиас вновь представил худосочное личико малыша Латука. Вспомнил о невзгодах юного Зофа в подвалах варшавского гетто.

Ему хватило бы самой малости, чтобы спасти миллионы душ, снова дать шанс континенту, который снесло в сторону.

Наконец ему пришло в голову, что если Бог решил дать Книгу в его руки, то потому, быть может, что Он тоже счел необходимым исправить это роковое отклонение Истории, которого в Своей бесконечной доброте, конечно, не мог желать.

 

34

Марика заснула под одеялом в отсветах каминного пламени. Почувствовав, что рядом кто-то есть, она приоткрыла глаза. Сначала ей показалось, что это Ти-Том. К ней прикоснулась чья-то рука.

Она закричала изо всех сил, но Герман Бёзер с мокрым от дождя лицом схватил девочку и зажал ей рот.

– Вот ты где! А ты в курсе, что родители места себе не находят? – прошептал он ей в ухо с порочной ухмылкой.

Потом заткнул ей рот ее же платком, завел руки пленницы за спину, стянув их нейлоновым ремешком. Путы были невыносимо тугими, Марика пыталась кричать, но напрасно.

Находившийся в подвале Ти-Том услышал шум наверху и сразу же понял, что произошло.

– А теперь, – прошептал Бёзер в ухо девочке, – ты меня любезно проводишь к твоему маленькому дружку. А не то…

– Я не знаю, где он, – пробормотала Марика сквозь платок.

– Не считай меня идиотом, он наверняка здесь.

Архангел высунул голову в окно и, заметив машину с погашенными фарами, махнул Фуксу рукой, чтобы тот к нему присоединился.

После чего подтолкнул Марику вперед.

– Иди со мной, уж мы его найдем, твоего милого, – пригрозил он, зажигая засунутый за пояс карманный фонарь.

Держа пистолет в руке, словно готовясь арестовать опасного преступника, Бёзер повел юную пленницу по дому, обследуя следы, словно ищейка, и обращая внимание на малейшие детали.

Вдруг ему послышался подозрительный звук на нижнем этаже. Он потащил девочку вниз по лестнице и тихонько открыл ногой дверь кочегарки. Увидев сложенные в поленницу дрова, он понял, что Ти-Том заходил сюда, и толкнул вперед сопротивлявшуюся Марику, вынуждая ее войти. Она продолжала безостановочно плакать.

Сидевший в углублении под паркетом Ти-Том кусал себе губы: полицейский казался ему настоящим великаном, он мог лишь попытаться спастись сам. Под медленными шагами Бёзера скрипнула паркетная плашка, всего в нескольких сантиметрах от лица мальчика.

Голова Марики была опущена, она видела только пол и на нем пятно холодного света от фонаря. Заметив между планок паркета своего друга, она вытаращила глаза и еле сдержала крик, чтобы его не выдать.

И вот, пока Бёзер продолжил искать, Ти-Том и Марика смотрели друг на друга сквозь щели в паркете с бесконечной любовью. В одно мгновение, одним только взглядом им удалось рассказать друг другу все о силе их чувства и о необходимости не отчаиваться.

Ти-Том сгорал от желания выскочить из своего деревянного склепа и стереть в порошок того, кто мучил его возлюбленную, изрезав ей запястья до крови. Но ему пришлось умерить свой пыл, когда послышались шаги Фукса, вошедшего в дом.

– Нашел? Отлично. Так что ты еще здесь ищешь?

– Крысеныша. Он был здесь вместе с ней. Я уверен, что он где-то недалеко. Фукс оглядел комнату и сказал:

– Сам видишь, тут нет никого!

– Тс-с! Тише! – бросил Бёзер, прислушиваясь как охотник.

Ти-Том затаил дыхание и закрыл глаза на несколько секунд, которые показались ему бесконечными. Фукс продолжил:

– Мы только попусту теряем время, Бёзер! Пошли отсюда.

Наконец Архангел смирился, и они покинули комнату. Ти-Том задышал снова, но очень тревожился о Марике.

Бёзер с пленницей вышли из дома. Ти-Том стал выбираться из тайника, чтобы подняться в верхнюю комнату и проследить за ними через окно.

И в этот миг с изумлением заметил, что Фукс все еще здесь. Полицейский смотрел на него, стоя в дверном проеме. Мальчик почувствовал, что окончательно угодил в ловушку. Фукс был гораздо сильнее и проворнее – ускользнуть от него не стоило и надеяться.

Но Фукс приложил палец к губам и осторожно опустился на колени, чтобы быть на одном уровне с юным беглецом. Доброжелательно посмотрел на него и зашептал:

– Возьми с собой несколько вещей и беги через заднюю дверь во двор. Только без шума…

– Спасибо, герр Фукс, – сказал Ти-Том, готовый расплакаться.

– Есть куда идти?

– Да, – ответил мальчик.

– Тогда не тяни, уходи немедленно, тут небезопасно.

Ти-Том схватил несколько вещей потеплее, а также съестные припасы и засунул все в матерчатую сумку. Прежде чем переступить порог, он обернулся к своему спасителю.

– Обещаю тебе, он не причинит ей зла, – сказал Фукс.

И Ти-Том выскользнул, как тень, в грозовую ночь.