Рабочий день заканчивался. Следователь Гридин Николай Николаевич оторвался от бумаг и уныло посмотрел на часы. Минутная стрелка двигалась со скоростью черепахи, а на последнем отрезке пути, казалось, совсем остановилась.

– О, Боже, – пробормотал он вполголоса, – я сойду с ума, ещё двадцать минут.

И опять взял в руки отчет, который составлял весь день, носил на утверждение начальнику, выслушивал замечания, корректировал и правил.

– Я пять лет учился в Москве на юридическом, получил красный диплом и попал в эту Тмутаракань, медвежий уголок, забытый не только Богом. Выслушиваю замечания косноязычного идиота, откровенного взяточника и хапуги, – он опять отвлёкся и посмотрел по сторонам.

Маленький, убогий кабинет, видавший виды стол и ещё более допотопный стул времён царя Гороха, коричневый металлический сейф, стоявший на тумбочке у стены, зелёные панели, давно не крашенные полы, выцветшая занавеска и стёкла в грязных разводах – его апартаменты или штаб по борьбе с преступностью N-ского района, как он со злой иронией иногда называл своё служебное помещение.

Здесь Николай Гридин очутился два года назад, по распределению. Это был молодой, худощавый мужчина среднего роста: большие карие глаза, открытый и честный взгляд, правильной формы нос, тонкие, всегда плотно сжатые губы и острый подбородок. Юношеский максимализм ещё не угас, но энергии поубавилось. Нельзя сказать, что молодой человек разочаровался в профессии, просто не всё складывалось так, как он предполагал.

Ему не хватало романтики. Во время длинных, бессонных ночей, особенно зимой, когда обыватели расползались по квартирам для просмотра входивших тогда в моду телесериалов, он ложился на диван и фантазировал. Преследовал жестоких преступников, вступал с ними в опасные единоборства или, используя дедукцию, как Шерлок Холмс, раскрывал, выводил на «чистую воду» самых матёрых и хитроумных рецидивистов-уголовников.

Николай уже собирался уходить домой, как вдруг зазвонил телефон. Он ругнулся вслух, решив, что это начальник и, посылая на его голову все мыслимые и немыслимые кары, взял трубку.

– Это милиция? – прокричал взволнованный женский голос. Приезжайте быстрее, тётю Машу убили…Я пришла к ней за молоком, открыла калитку, а там… – тут женщина громко разрыдалась, рассказ её прервался… – Там она… лежит и кровь везде: на земле, на груди, лицо выпачкано – её убили… убили. Сын, наверное, алкаш несчастный… Она сегодня пенсию получила, я слышала, как они ругались, вернее, он… А тётя Маша – женщина спокойная и тихая… А он нигде не работает, денег на водку требовал, – подытожила соседка.

Гридин спросил куда ехать и положил трубку. Доложил начальнику и, взяв с собой двух заступивших на дежурство сотрудников милиции: сержанта Ивана Грязнова и рядового Сергея Похлёбкина – вместе с ними вышел на улицу.

– Дядя Вася, седлайте коня, ужин и вечерняя культурная программа отменяются. Будем надеяться, что «Спартак» сегодня выиграет и без нашей поддержки, зато обрадуете свою жену. Она от души наплачется «с богатыми».

Василий Никонов – водитель райотдела милиции, пенсионного возраста мужчина, с медведеобразной фигурой. Как и все грузные люди, был добродушным от природы, поэтому над ним часто подтрунивали. Он не обижался, так как сам давал поводы для шуток, рассказывая всяческие истории о своей «старухе». Так он называл жену, которая, кстати, была лет на десять его моложе, обладала привлекательной внешностью.

Ссорились они по пустякам, но самозабвенно, от души. А утром удручённый дядя Вася жаловался на несносный характер взбалмошной женщины. Знакомые посмеивались и предлагали посильную помощь в качестве парламентёров, но при одном условии, что его самого на момент переговоров не будет дома. Никонов всегда смущался, когда зубоскальство приобретало фривольный оттенок, бледнел и уходил чинить машину. Николай однажды даже был свидетелем его слёз.

Сам он никогда не смеялся над водителем. И сейчас резко оборвал своих напарников, когда они взялись за старое сразу после того, как погрузились в автомобиль. Путь по осеннему бездорожью предстоял не близкий. Деревенька Лесная находилась в шестидесяти километрах от райцентра. Но он любил дорогу. Монотонный шум двигателя успокаивал, отвлекал от повседневной суеты и бытовых проблем, мысли приобретали философскую окраску и даже выстраивались в некое подобие системы.

– Тоже мне Радищев, – усмехнулся он сам себе. А что, может, и правда, написать очерки? «Уездные записки», например?

Гридин оглянулся на Грязнова и Похлёбкина. Они сидели на заднем сиденье и бросали на него недовольные взгляды. Молодые ребята, крепкие и здоровые, достойные представители новой формации хищников, не обременённые балластом духовных исканий и нравственными сомнениями.

– Нет, они не похожи на Мининых и Пожарских, – оформилась где-то в глубинах сознания мысль, – не бросят на алтарь Отечества своё имущество, не будут жертвовать собой, скорее наоборот, воспользуются ситуацией, чтобы что-то урвать. Для них Родина – это кормушка, дойная корова, единственным предназначением которой является обеспечение им комфортной и сытой жизни. Нет, не похожа эта «сладкая парочка» на спасителей России…

Да и провинция, нужно признать, стала другой. Обессиленная борьбой за существование, изнурённая бытовыми проблемами и низкими зарплатами, лишённая моральной опоры в лице церкви, российская глубинка давно растеряла былые традиции и веру. Да, да, именно вера позволяла раньше выживать в нечеловеческих условиях, теплилась лампадкой надежда на лучшую жизнь. И неважно где: либо в раю, либо при коммунизме…

Внезапно машина остановилась.

– Кажись, приехали, – неуверенно сказал дядя Вася и почесал затылок.

На улице было темно, моросил мелкий октябрьский дождик. Гридин вышел из салона автомобиля и поморщился:

– Какая мерзкая погода, – произнёс вслух и подумал, что и следов обитания живых существ здесь нет. Фонари не горят, и даже дворовые псы молчат. Неужели заблудились? Но, сделав несколько шагов, он наткнулся на препятствие: «Слава Богу, забор!»

А через несколько минут, открыв калитку, попал во двор, осветил фонариком территорию и вздрогнул. Прямо на дорожке, около входа, лежала пожилая женщина. Беззащитно раскинув руки, она жалобно смотрела на небо уже ничего не видящими глазами. Тело было холодным, два ножевых ранения в области сердца оборвали жизнь несчастной жертве. Внезапно Гридину показалось, что её губы медленно раскрылись и раздался еле уловимый для слуха шёпот. Прогнав наваждение, он послал своих спутников к соседям.

Спустя какое-то время прибежала испуганная женщина и указала дом, где скрылся предполагаемый сын-убийца.

– Он там…у своего собутыльника, – и запричитала сквозь слёзы. – Что же деется такое? Куда мы идём… Если сын собственную мать из-за водки…

Лесная – маленькая деревенька. Приблизительно два десятка дворов располагались вдоль безымянной речки в один ряд. Нужный дом нашли быстро, тем более он был единственным, где горела тусклая, жёлтая лампочка. Сын убитой, здоровенный детина лет тридцати, кажется, совсем не удивился появлению стражей порядка и с вымученной развязностью обратился к своему приятелю:

– Федя, а вот и «мусора». Проходите, гости дорогие, присаживайтесь, чем богаты, тем и рады, как говорится. Не обижайтесь, хлеб с солью не приготовили, ковровую дорожку не постелили, – а потом спросил, вытянув вперёд руки, – Начальник, браслеты надевать будешь?

Все необходимые следственные мероприятия к утру завершили, свидетелей опросили, протоколы оформили. Гридин работал, как машина, сознание отключилось, на убийцу он старался не смотреть без надобности… Уже на рассвете вспомнил почему-то Л. Андреева и его «Рассказ о семи повешенных».

– Интересно, а что думает вот это чудовище? Раскаивается, испытывает душевные муки? Или ему всё равно: атрофировалось чувство вины и вообще всё человеческое? Зверь, – но тут же себя одёрнул. – Зачем же оговаривать братьев наших меньших? Они убивают, чтобы выжить. И только человек может убить просто так. Нельзя же считать серьёзным мотивом патологическое желание выпить… Убил собственную мать…

Он посмотрел на преступника. Тот сидел на стуле, пригнувшись к полу, потом поднял голову, и взгляды их встретились.

– Осуждаешь, – не вопрошающе, а скорее утвердительно процедил сквозь зубы убийца, – и правильно делаешь. Но я больше себя наказал. Как с таким крестом на плечах жить-то теперь? Я не жалуюсь, пойми меня правильно, не вымаливаю прощения или сочувствия… Я не знаю, что делать?

Гридин его больше не слушал, странное чувство появилось в груди и начало жечь сердце, а глаза неожиданно увлажнились:

– Что за «достоевщина?» – следователь попытался отделаться от неприятных и непонятных эмоций. Передо мной сидит человек, жестоко убивший собственную мать, которая, может быть, одна на целом свете и любила его, преданно и бескорыстно, а я сопереживаю не ей… Бред какой-то.

Он поднялся:

– Ну, всё, Раскольников, пора в путь-дорожку. Сейчас попрощаешься с земляками, не скоро теперь с ними увидишься… – хотел добавить, – а может, и вообще не придётся встретиться, как судьба распорядиться, – но почему-то осёкся и замолчал.

Несмотря на раннее утро и отвратительную, промозглую погоду, проводить «душегуба» собрались все жители Лесной. Его встретили молчанием, не было гневных выкриков, никто не пытался чинить самосуд. Изредка слышались нервные женские всхлипы.

Арестованный остановился, посмотрел на собравшихся и поклонился всем в пояс. Когда садился в машину, к нему подбежали две женщины «бальзаковского» возраста, одна передала узелок с продуктами, а другая – тёплую куртку, и обе одновременно перекрестили его.

Автомобиль выехал за околицу, и Гридин оглянулся: никто не расходился, мужчины сняли шапки и стояли с обнажёнными головами… Он вспомнил вчерашние мысли и сегодняшние чувства во время допроса и как всё изменилось после… Нет, никогда прагматичные, рациональные европейцы не поймут «загадочной русской души». Просто нет никакой загадки, мы умеем любить и прощать, а они не могут. У нас большое горячее сердце. И тут его осенило: «А ведь последние слова убитой были молитвой о прощении».

 

Психология революций

Один из древних китайских мыслителей как-то сказал: «Не дай Бог жить в эпоху перемен». С ним трудно не согласиться. Новое рождается в муках, старое цепляется за жизнь, пытается сохранить прежние формы и институты, социальные нормы и правила. Поэтому важнейшими компонентами любой революции являются насилие и разрушение. Помните в «Интернационале»:

Глобальность задач предполагает и неординарные способы их разрешения. Эффективность используемых средств и методов определяется в первую очередь организованностью и решительностью носителей «нового порядка». Мотивационный инструментарий: ненависть к режиму, народу, социальной группе или классу.

Логика революционных ситуаций проста, как таблица умножения. Неавторитетная, коррумпированная власть не контролирует ситуацию. Вспомним правление Карла I, Людовика XVI и Николая II накануне великих революций 1640–1652 г., 1789–1794 г., 1917 г. Английский и французский короли созывают Парламент и Генеральные штаты. Но уже поздно. И правильные по сути решения не дают искомых результатов.

Напротив, органы сословно-представительной власти становятся трибуной протеста, стимулируют организацию оппозиционных сил. В России император идёт на беспрецедентные уступки. Страна в 1905 году де-факто становится конституционной монархией, а в феврале 1917 года, после беспорядков в Петрограде, он подписывает манифест об отречении и передаёт власть Временному комитету Государственной Думы. Результат известен всем.

Как тут не вспомнить слова П. А. Столыпина: «Сначала успокоение, а потом преобразования». Реформы, проводимые слабой властью во время конфликта, всегда приводят к беспорядкам, хаосу и анархии, кровопролитным гражданским войнам.

Ряды протестующих, как правило, состоят из мыслящей части, постулирующей программные установки, цели и боевого чернорабочего элемента. Сразу оговоримся, последний часто выходит из-под контроля и действует самостоятельно, руководствуясь биологическими инстинктами и жаждой мщения, прикрывая произвол революционной фразеологией. Такие социальные группы И. Шафаревич называл «малым народом», Л. Гумилёв – «химерой», а современная наука – «маргиналами».

Вожди и исполнители – изгои общества. Традиционная культура не вызывает у них священного трепета. Неудовлетворённое самолюбие жаждет самовыражения в самых неадекватных формах. Кромвель, Робеспьер, Дантон, Леба, Ленин, Троцкий, Сталин, Каменев… в стабильном обществе остались бы на «задворках истории», не сделали бы головокружительной карьеры, не попали бы «из грязи в князи».

Когда нет моральных табу, все инакомыслящие – враги. Одержимая обречённость вне правил и запретов. Отряды «железнобоких», монтаньяры-якобинцы, «ленинская гвардия» – ими движет нечеловеческая гордыня и злоба. И пусть весь цивилизованный мир их осуждает, они готовы идти до конца.

 

Разум и Провидение

Классик рационалистической философии Гегель писал, что «свобода есть осознанная необходимость». Если следовать его логике, то свобода ограничена возможностями познания. А поскольку таковые постоянно расширяются, уместно предположить, что человечество в перспективе сможет управлять природой и моделировать общественные процессы, предотвращать экологические и социальные катастрофы.

Так ли это? Смею вас заверить, что нет! Люди всегда действовали вопреки логике и здравому смыслу, пренебрегали даже инстинктом самосохранения. Как тут ни вспомнить удивлённый и расстроенный возглас Людовика XVI на торопливый рассказ герцога Лианкура о взятии Бастилии:

– Это же бунт, – пробормотал король.

– Нет, государь, это революция, – печально ответил герцог.

Хотя наступление революции во Франции предвидели и предсказывали многие, но её начала никто не смог упредить. Сам король, в отличие от своего предшественника Людовика 15, получил прозвище Людовика Желанного, потому что отказался от традиционного подарка в 24 миллиона ливров, поднесённого ему по случаю вступления на престол, и начал очищать «авгиевы конюшни» королевских финансов, назначив генеральным контролёром учёного экономиста и крупного администратора Тюрго.

Что делать новому финансисту Франции было понятно, и он предложил программу реформ:

– пусть налоги платит не только народ, но и два первых привилегированных сословия: дворянство и духовенство;

– шире открыть дорогу свободному предпринимательству буржуазии.

Аристократию охватило яростное негодование. Тюрго обвинили в пренебрежительном отношении к церкви, а Людовик 16 отправил реформатора в отставку. Та же участь ожидала и его преемников, как только они приступали к решению самого больного вопроса – ликвидация дефицита государственного бюджета. Старый порядок сам рыл себе могилу. Принцип: «на наш век хватит, а после нас хоть потоп» – подавлял чувства необходимости и разумности реформ.

Дальше ещё нелепее! Аристократия, заразившись либеральными идеями просветителей: Вольтера, Монтескье, Гольбаха – не желает больше терпеть деспотизм короля, хотя и не склонна расставаться со своими привилегиями. В итоге – Генеральные штаты, инициаторами созыва которых становится французское дворянство. Последствия известны: штурм Бастилии, кровавый якобинский террор. Знание и разум не спасли, произошло то, что должно было произойти.

Поразительно, но, спустя сто с лишним лет, аналогичную картину мы наблюдали и в России накануне октябрьской революции 1917 г. Николай 2 сначала поддержал программу П. А Столыпина, удалил из Петрограда Распутина, но потом возвратил его со словами: «Уж лучше один Распутин, чем сто истерик за день», имея в виду свою царственную супругу.

Патриота и государственника убил в Киеве террорист-провокатор Багров в 1911 г. на юбилейных торжествах в честь 50-летней годовщины отмены крепостного права. Как тот попал в здание театра, где находился императорский двор, до нынешнего времени неизвестно. Знаем только, что он служил и охранке, и революционерам одновременно, то есть был двойным агентом. Слова Столыпина: «Дайте мне двадцать спокойных лет, и вы не узнаете России» проигнорировали.

В 1914 г. началась Мировая война, которая в конечном итоге погубила Россию. Незавершённость реформ, хаос, анархия и коррупция в высших эшелонах власти, сословный эгоизм дворянства и абсолютная неадекватность императора оценивать ситуацию. В результате не логичное отречение в феврале 1917 г. под давлением Государственной думы, превращение монархии в республику с двумя центрами власти: Временное правительство и Петроградский совет.

С февраля по октябрь 1917 г. все политические силы от кадетов и октябристов, до эсеров и меньшевиков побывали у штурвала государственного корабля. Но их реформаторский пыл имел явно негативную окраску:

– полиция и органы политического сыска были расформированы. В силовые структуры пришли не профессионалы. В стране выросла преступность, потому что объявили всеобщую амнистию, двери тюрем распахнулись и на свободе оказался маргинальный сброд. Бороться с ним было некому;

– бесславно завершилось и реформирование вооружённых сил. Введение исполнительных комитетов солдатских и матросских депутатов в армейских кругах сказалось на боеспособности и окончательно развалило последнюю опору государства.

Забыли, что написал Николаю 2 в завещании его отец Александр 3: «Помните, что у России только два союзника – армия и флот!» В итоге к октябрю 1917 г. Керенского и Зимний дворец некому было защищать, кроме «женского батальона». Ленин и большевики пришли к власти без усилий. И опять осознание проблемы, не предотвратило грозного события. Оно произошло, потому что должно было произойти.

Теперь несколько слов о революционных ожиданиях. Эйфория первых дней быстро проходит. Праздники заканчиваются и выясняется, что будни совсем другие. Вместо свежего ветра – душная атмосфера произвола и беспредела. Хочется вернуться в прошлое, но оно уже разрушено. Каким будет новое здание, неизвестно даже архитекторам, но точно не таким, о котором мечтали революционные романтики. Русский писатель начала 20 века Л. Андреев однажды написал: «Всё приходит, но слишком поздно». От себя добавлю: и абсолютно не таким, как предполагаешь и мечтаешь!

 

Искусство и ремесло

Часто говорят, что личные художественные вкусы и пристрастия вне критики. Каждому своё. Одним нравится классическая музыка, другим эстрадная, кто-то читает Достоевского, Толстого, а кто-то Донцову и Полякову. Что лучше, определить невозможно, потому что спор ведётся о разных вещах и в разных плоскостях, смешиваются две различные области человеческой деятельности.

В данном случае – искусство и ремесло. Но ремесленник обустраивает дом, а художник – душу. Их объединяет одно – уровень мастерства. Следовательно, можно оценивать только способности, степень талантливости. В средние века в европейских городах подмастерье, прежде чем стать мастером, демонстрировал своё умение – изготавливал шедевр-образец.

Никто не будет отрицать, что хорошо пошитое платье, уютную квартиру, комфорт и тепло, создают талантливые люди. Но они не художники, они ремесленники. И в этом нет ничего обидного. Искусство же не серийно, оно уникально, потому что художник подобен Творцу, он создаёт новое из ничего.

Человек, по своей сути, существо дуалистичное. Духовное и телесное, сосуществуя в нём, проявляют себя в различных сферах. Телесное, как биологическая необходимость, формирует материальный мир, обустраивает быт. Но, вместе с тем, порождает эгоизм, злобу, зависть. Выражением телесности являются натурализм и развлекательность.

Искусство есть преодоление телесности, но не в смысле её уничтожения, а одухотворения. Вырастая из чувства тоски и неудовлетворённости, оно стремится преодолеть двойственность человеческой натуры, сделать её гармоничной. В. Соловьёв в работе «Красота в природе» определяет искусство, как «чистую бесполезность», но не в плане бесплотности, а в смысле отсутствия в нём утилитарного эгоистического интереса.

С другой стороны, духовность вне связи с телесностью проявляет себя как «чистое искусство» – модернизм, кубизм, акмеизм, декаданс. Но искусство не может быть формальным, поскольку его назначение не сухой дидактизм и абстрактное теоретизирование, а привнесение гармонии, тепла, добра и красоты. Поэтому искусство это Великая Иллюзия Любви!

 

О вседозволенности

Цивилизация раздавила Бога грубой технической мощью и рассудочной прагматичностью. Но слова Ф. Ницше: «Бог мёртв» – не следует понимать буквально. Бог не умер, просто наши сердца потеряли способность его чувствовать. А это страшно, потому что единственным обоснованием морали может быть только религия.

Человеческое конечно и несовершенно. Бог вечен и неизменен, в нём абсолютная истина, добро, красота! Катастрофические последствия самоутверждения атеизма предвидел Ф. М. Достоевский и озвучил устами Ивана Карамазова: «Если нет бессмертия, значит, всё позволено».

Вавилонская башня рассудочной гордыни, бунт против Бога порождает чудовищ. «Верую, ибо это нелепо!» – провозгласил Блаженный Августин, потому что человеческий разум не всесилен. Есть вещи, недоступные нашему пониманию, но они существуют.

Рациональность убивает душевность, сакральность, интимность, препарирует жизнь, как медик лягушек. В результате нет тайны, чуда, есть волчий инстинкт, борьба за выживание. Культ грубой физической силы торжествует. Кровавые революции, гражданские и мировые войны за перераспределение материальных благ.

Дон Кихоты смешны, простофили и слабаки, потому что не толкают, не вгрызаются с остервенением в плоть конкурентов. Гедонизм – вот кредо героев нашего времени. Зарабатывай, трать, деньги не пахнут, «живи на полную катушку», чтобы было потом, что вспомнить. Девственная чистота вызывает усмешки и недоумение.

Стандарты заданы шоу-бизнесом и криминалом. «Цветущую сложность» примитивный утилитаризм превратил в унылую простоту. Исчезает эпистолярный жанр, упрощается речь, усредняются вкусы. Искусство сродни гастрономическому инстинкту. Всё, что будит мысль, подвергается остракизму. Любовь не более чем репродуктивная функция биологического организма. Да здравствует Его Величество Развлечение! «Пир во время чумы!» Рим накануне гибели!

 

Панегирик воинствующей посредственности!

Кто сказал, что посредственность – это как «осетрина второй свежести»? Тогда 90 % жителей планеты Земля – «просроченный товар», потому что обладают обычными, средними способностями и возможностями. Не гении и не злодеи, не Фаусты и не Мефистофели. Их желания просты и незамысловаты, они хотят быть счастливыми. А счастье для большинства: семейное благополучие, уют в доме и здоровье.

Человека нельзя обвинять в том, что он не умеет писать картины, стихи, музыку, делать научные открытия. Беда в другом. Очень часто люди пытаются играть роли им не свойственные, примерять наряды не по размеру. Вспомните Грушницкого в «Герое нашего времени» М. Ю. Лермонтова. «Он из тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы», не свои, а чужие. Прекрасное его не трогает, он драпируется в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания. «Он так часто старался уверить других в том, что он существо, не созданное для мира, обречённое каким-то тайным страданиям, что он сам почти в этом уверился». Не правда ли знакомо?

Посредственность лишена эстетического чувства, но поверхностное образование придаёт лоск и блеск, ретуширует изъяны, порождает новые желания и претензии, вызывает зависть к таланту, обесценивает способности. «Я такой, как и он», – вопиёт бездарность только на том основании, что научилась читать и писать.

Личные качества – причина ненависти. Даже с социальным неравенством мирятся, но индивидуальные достоинства рассматриваются как вызов ханжеской скромности. Вспомните казнь Иисуса Христа.

Смерть Христа

Надо признать, что травлю художника организуют не власти, толпа, охочая до хлеба и зрелищ. И. В. Сталин спас М. С. Булгакова от бесчинствующих коллег – собратьев по литературному цеху. Бытовой коммунизм или, как его метко охарактеризовал А. Зиновьев, коммунальный, уничтожает всё, что не соответствует норме, большинству, «золотой середине».

Здесь гений и дурак в одной плоскости – белые вороны в серой пернатой стае. Они должны быть осуждены, изгнаны или уничтожены. Унифицированный социальный индивид не знает жалости, он вне морали, жизненный инстинкт ослепляет, борьба за существование требует ослабить потенциального конкурента. И здесь все средства хороши, последствия никого не интересуют. Пусть погибнет будущий создатель «вакцины бессмертия» или творец великих шедевров литературы, музыки, живописи. Не важно! «Сейчас на верху буду Я!» – вечный, как египетские пирамиды, заурядный потребитель жизненных благ, искатель чинов и наград мещанин-обыватель.

А Пушкины и Ломоносовы – пишите, открывайте, изобретайте для нашего комфорта и уюта, а память в бронзе и мраморе, цветы на юбилеи и упоминание в школьных учебниках мы вам обеспечим, но только после смерти!!!