Я устала. Я уже не та… он сам говорил. Я выросла, и заросли те скрытые тропы к нашему обоюдному поглощению. А искать другие пути я не хочу. Я вообще просто не хочу. Истории известны случаи, когда от любви сходили с ума. А мне надоело.
Этим утром, доблестно дождавшись 10:10 и прихода Веры с малой, узнала, что отныне Альхен будет только в Жиме. А они спустились по каким-то своим делам и потом тоже пойдут туда.
Заикнуться папаше, что давай пойдем для разнообразия в Жиму? Нет, он обо всем догадается, и это будет конец.
Хотя конец будет в любом случае – если не от руки папаши, то от мыслей об Альхене. Или сойду с ума, или удеру от отца. И, отвергнутая через пару недель насытившимся хищником, засну навечно под какой-то ялтинской многоэтажкой, предварительно спланировав с сизой крыши в неудачной имитации счастливой чайки.
За обедом, непосредственно во время поглощения аппетитной куриной ляжки, я пришла к неожиданному решению: «Тогда Магомет пойдет в Жиму».
Но я никуда не пошла. Всю сиесту пришлось провести дома – что-то настораживающее было в поведении папаши. Уходить было небезопасно. Поэтому учили с Зинкой английский (она меня ни черта не слушала, и это признали даже наши отцы, отчего уроки в сиесту сделали необязательными).
Nach Mittag Потом я легла спать, еще до того, как вернулся папаша, а в голове крутилась известная застольная песня:
Перемена была. Я знала, что это случится, поэтому накручивала себя, как могла, чтобы потом, узнав приятную новость, в полной мере почувствовать все полагающееся облегчение. Итак, пущенная к Вере с Таней (в общеизвестное отсутствие нехорошего человека), я узнала, что он будет в шесть.
Часы показывали четыре, и я превратилась в сплошное предвкушение.
И он был…
Решение я приняла тут же, слова как-то сами сорвались с моих губ, и я уже хватала Таню за руку:
– Будь добра, передай Саше, что я буду сегодня в 21:30, на Капитанском Мостике.
– Да, я поняла.
Я наградила ее искреннейшей улыбкой и умчалась на гальку, тут же замечая изменение настроения у бдительных родственников, заметивших изменение настроения у их юродивого ребенка.
И потом, не вытерпев, пошла прогуляться к «соборику»; краем глаза видела, как Рыжая подпорхнула к Бесу, уютно примостившись на его коленях, что-то шепнула на ухо и тут же убежала. А он, стремительно повернув голову, уже смотрел на меня, и, через какое-то мгновение, огромная бабочка «аполлон», белая, с красным, голубым и желтым рисунком, уже садилась на мою руку. Я не удивилась: ведь насекомое имело свою миссию.
Это демоническое «да» с белыми крыльями…
Я тут же отправилась как бы к Тане, будто бы показать бабочку, а он, захватив мой взгляд, загадочно улыбнулся и едва заметно кивнул. А чуть позже Таня поймала меня за руку и, извлекая из этого золотистого тумана, сказала, что еще не передала, но обязательно это сделает, и…
Но было уже поздно. Все сделалось, как прежде.
Хотя кое-какая надежда была, и если это все-таки случится, то я уж точно постараюсь, чтобы родительский гнев не выплеснулся на меня именно сегодня, когда Гепард будет стоять так близко, а мечты могут осуществиться так быстро. В мою пользу говорил даже телевизор: ровно в 21:15 начинается киношка про каких-то вампиров. Семейство отчаливает в домик ровно в девять, а ждать меня будут в 21:30. Я предусмотрительно жужжала страдающему мигренью отцу про этот фильм все время от возвращения с пляжа и до ужина, так, что он уже слышать про кино не мог, и мне было позволено остаться.
Ровно через четверть часа после их ухода я уже перелезала через балконные перила и, как в стишке про партизан, «спокийною ходою» направлялась в место, где реальность проявляет себя не только свинским образом.
Там никого не было. Он не пришел.
Я бегала туда-сюда раз пять. В сгущающихся сумерках кралась, как ночное животное.
Она пришла – его там нету,
Его не будет никогда.
Шумел камыш, деревья гнулись,
А ночка темная была…