У меня в наушниках жизнерадостным страстным ритмом пели «Джипси Кингз» дико популярную в этом сезоне песню «Бамболео», и Альхенова ладонь, скользнувшая по моей талии, когда я выходила из кабинки (я только купалась без плеера), была словно частью этого безумного жаркого карнавала.
– Значит, так, – деловито заявил Гепард, дожидаясь, пока я выну из уха наушник. – В 13:30 ты приходишь прямо туда, о,кей?
– Запросто. – И скривила такую мину, что папаша, возникший в поле видимости, ограничился лишь коротким вопросом, чего этому мерзавцу от меня было надобно. Я ответила какой-то удобный бред, и на этом мы и разошлись.
Папаша шел на разведку в билетные кассы в Мисхор, откуда отправляются рейсовые автобусы на вокзал в Симферополь. А я, протяжно и гнусно заныв, получила разрешение отправиться домой. И вот, стоя в прохладном лифте, улыбаясь смуглой Адоре в испанских серьгах, я, уже не в силах терпеть, нажала кнопку «стоп». И через пару мгновений бледно-желтые створки разъезжались в полутемный туннель, и я шла навстречу свету. А потом, изнемогая, зажатая между бетонной стеной, Альхеном и любопытной Танькой, срывающимся голосом объясняла ей значение кнопок на своем плеере, пока его рука успешно пробиралась через эластичный купальник. И потом, после ряда хитрых опытных движений я в его руках ощутила снова ту блаженную беспомощность. А вокруг были люди, и, заслонившись Танькиной спиной, Альхен меня быстро, простите за каламбур, «на пальцах» ввел в курс нашего дальнейшего общения.
Когда наше обоюдное невмешательство уже казалось невозможным (а впереди еще мрачно давила масса грядущего обеда, мытья посуды и дороги с Маяка к первому корпусу), союз был разрушен, и я мечтательно поправила купальник.
Гепард лишь коротко обернулся и, обжигая взглядом, спросил:
– Что, с трудом?
– Что «с трудом»?
– Терпеть можешь с трудом. Жаль, что пляж у нас такой пуританский.
Потом он скромно отошел, позволяя мне лицезреть внушительные изменения рельефа его плавок. Я криво улыбнулась и, искупавшись, пошла домой.
Там у меня одновременно села батарейка в часах и закончилась паста в ручке.
Siesta …И потом еще – несильно, но звонко, хлестко. И я, будто на резиновом канате, качнулась и подскочила в этой своей космической бездне.
Он был звонким альтом в живописной запущенности нашего дворика. Из потрескавшегося, вспузырившегося асфальта рвалась высокая трава, растопыренные молодые кусты, какие-то лохматые малиновые и белые цветы и, прямо перед нашей скамеечкой, разлапистое худенькое деревце. Из стены трогательно произрастал крошечный фонтанчик (каменный умывальничек), украшенный наивной плиткой с цветочком.
– Привет.
Он резко обернулся. Сказочный гепард на фоне высокого готического окна.
– Привет. – Он подошел ко мне, взял за руки, мы сели на скамейку.
– Я от Зинки три круга пробежала, пока оторвалась… Устала…
– Посиди, отдохни… – Руки двинулись в привычный путь.
Губы теплым влажным шепотом перебирались от мочки уха вниз по скуле, к подбородку, заглушая мой тихий голос:
– Ты часы взял?
Рука, обнимающая меня, сжалась еще теснее и поднялась к моему лицу:
– Смотри.
На черном циферблате стрелки показывали 13:47.
Дикий плющ ползет по серому камню, густая трава, прошлогодние листья, клонящиеся над нами заросли густого кустарника и нестриженый самшит. И обнаженный он – как Демон у Врубеля, сидящий на корточках, с солнечными бликами, играющими по его хищному мускулистому телу, по гладкому смуглому затылку, смотрит снизу и немного из-за плеча:
– Ну, иди же сюда.
А я смеялась… истерически, задыхаясь, волосы облепили мое лицо, лезли в рот вместе с мокрым согнутым пальцем.
А он все шептал вместе с листвой:
– Да… да… мой малыш, какое же ты у меня золотко… ты мое сокровище… какая ты восхитительная… какое у тебя лицо…
– Какое?
– Оно полно страсти… это наслаждение… тебе хорошо… как же тебе хорошо… – И этот жест, его рука, ползущая по моему лицу, сквозь запахи мелиссы и эвкалипта, сквозь пряный душистый полдень, цепляясь за губы, путаясь в волосах.
И будто с ударом медного цимбала, до меня, сквозь этот пряный зной, долетело:
– Кончай… кончай… кончай…
Внезапно мою щеку обожгла хлесткая пощечина. Я невообразимо зависла над оргазменной пропастью, время будто остановилось, и я буквально парила в том, что обычно длится стремительную секунду.
Время остановилось. Бог ты мой… да выбей же ты себя из меня!
60 минут счастья. – Спасибо, – сказал Гепард и остался где-то позади, пока Джон Ли Хукер очень в тему пел мне про «Unchain My Heart».
14:47.
Я встала, поправила одежду, надела наушники, палец с готовностью лег на кнопку «play».
Nach Mittag И под ошарашенные взгляды семейства, виляя голым загорелым задом, поковыляла вниз к папаше, даже не оглянувшись.
Во время нашей прогулки по пляжам отец как-то напрягся и стал что-то злобно шипеть и размахивать руками. Я сонно повернула голову лишь на втором предложении, услышав многообещающее «мразь» и «стервец». А дело было вот в чем: еще по дороге в «Марат» мы одновременно отметили появление на пляже нового семейства – две женщины лет 35–38, сильно молодящиеся, и девочка, такой вот нежный, вполне оформившийся цветочек старшего школьного возраста. Они были совершенно белыми, и пока мы брели по бетонной набережной, они, весело щебеча, мазались кремом для загара. А теперь, спустя какие-то жалкие двадцать минут, наш непревзойденный, наглый и соблазнительный имрайский змий уже сидел, уютно устроившись, с краю их подстилки и что-то оживленно с ними обсуждал. А робкий цветочек тем временем лежала на животе чуть поодаль и с ужасом и интересом неотрывно смотрела на моего любовника.
Потом, когда я рассеянно пошлепала наверх, в кабинку, переодеться, моя новая соперница чинно прогуливалась под руку с мамой. Обе были в широкополых соломенных шляпах, кокетливо повязанных шарфиками. И Гепард, готовясь принять их приветливые улыбки, стоял, опершись о красные перила, и держал в руке почти целый банан. И тут тихой шелковистой тенью я высунулась из-за его плеча и, даже не глянув в темно-зеленое стекло его очков, откусила здоровенный кусок неприличного фрукта.