Собор, ставший ареной неслыханного происшествия, скоро опустел, и народ бросился на улицу преследовать изменников.

Священники увели кардинала Рафаэлло в старую ризницу, а сторонники Медичи поспешили охранять их дворец от возможного нападения.

Раньше всех выбрался из собора маркиз Маляспини. Бледный, без шляпы, с искаженным лицом, он проталкивался через толпу, а так, как все знали его как друга и родственника Медичи, то народ расступался и приветствовал его криками «Палле! Палле!». Таким образом, он беспрепятственно добрался до своего дворца и, задыхаясь, вбежал в комнаты жены…

Лоренцо, грустный и серьезный, сидел в ризнице; Торнабуони разрезал его камзол и наложил повязку на руку. Рана от скользнувшего кинжала была неопасной, но боль и потеря крови ослабили и без того не очень крепкого Лоренцо.

— Чем я заслужил такую ненависть? — грустно говорил он. — Кажется, я, как и все мои предки, старался делать только добро моему городу и его гражданам. Я не так ощущаю эту рану, как эту неблагодарность, и готов от всего отстраниться, даже если восстание будет подавлено.

— Оно уже подавлено, — сказал Козимо, отворяя дверь, — но вы не имеете права бросать родину из-за преступных действий нескольких людей. Сейчас вам следует идти домой, надо успокоить домашних, они наверняка сильно волнуются.

— Козимо прав, — сказал Полициано. — Пойдемте, благородный Лоренцо. Донна Кларисса с нетерпением ожидает вас. Она, конечно, уже знает о случившемся. Здесь имеется боковая дверь, через нее путь к вашему дворцу будет короче.

— А Джулиано? — с тревогой спросил Лоренцо. — Где он? Как спасся?

Все присутствующие молчали, опустив глаза перед взволнованным взором Лоренцо.

— Ты мужчина, Лоренцо, и глупо было бы скрывать истину, которую ты все равно скоро узнаешь, — сказал Торнабуони. — Джулиано убит Бандини и Франческо Пацци, которого я не считал способным на такое злодейство.

— Убит? — вскричал Лоренцо. — Мой Джулиано, которого я любил, как сына? Безжалостно убит в полном расцвете сил и молодости! О, почему он не спасся, почему меня не поразила смерть, если уж одному из нас нужно было погибнуть! Пусть бы я был убит, я и так чувствую в себе зародыш смертельной болезни и все равно долго не проживу!

Он закрыл лицо руками и весь дрожал от судорожных рыданий.

— Такова воля Провидения, — сказал Торнабуони. — Благодари Бога вместе с нами, что Он сохранил нам тебя… Твоя жизнь нужнее отечеству, чем жизнь Джулиано.

— Вы не знаете, как я его любил! Где он? — спросил Лоренцо, вскакивая. — Ведите меня к нему, я хочу видеть его… Может быть, он не умер… Может быть, удастся спасти его…

— Он умер, и никакой надежды нет! Кровь его вытекла из многих ран, он погиб геройской смертью за отечество… Это должно утешать нас и сделать его память священной. Не смотри на него теперь, когда он лежит в жалком и обезображенном виде. Мы позаботимся, чтобы у тебя о нем, даже мертвом, осталось отрадное впечатление… Не задумывайся о прошлом. Ты принадлежишь семье и родине, и на тебя возложены великие обязанности, требующие всех твоих сил.

Лоренцо все еще стоял молча, потом выпрямился и провел руками по глазам. Твердая решимость вновь появилась на его бледном лице, во взгляде выражалась непреклонная воля.

— Это правда, я не имею права думать о себе. С этой минуты все силы мои принадлежат родине, пока Господь позволит мне трудиться и работать! Теперь надо утешать и охранять живых, а не оплакивать мертвых.

Он взял под руку Торнабуони, а Полициано накинул на него плащ, чтобы прикрыть рану.

Козимо пошел вперед, и они скоро дошли до боковых ворот дворца Медичи, у главного портала которого собралась толпа. Лоренцо отвели в его комнаты, а Полициано поспешил известить донну Клариссу и детей. С радостным возгласом бросилась Кларисса в объятия мужа, которого уже считала погибшим. Пьетро поцеловал руку отца, а маленький Джованни, улыбаясь сквозь слезы, протянул ему ручонки. Он не понимал, что случилось, но видел, что мать прежде плакала, а теперь чувствовал, что произошло что-то радостное.

Лоренцо недолго позволил себе пробыть с семьей. Вскоре он велел оставить себя одного и известить немедленно мать, донну Лукрецию, о своем спасении.

Холодно и спокойно он спросил о кардинале, а на сообщение Торнабуони, что тот укрылся с духовенством в ризнице, велел его арестовать и держать под строгой, но подобающей его положению охраной.

— Не думаю, чтобы этот мальчик был причастен к такому неслыханному преступлению, — сказал он, — но судить его надо, и если он окажется виновным, то кардинальская мантия не спасет его от наказания за преступление, совершенное не против меня, а против республики.

Потом Лоренцо поручил Козимо немедленно усилить караул у городских ворот, отдал приказ никого не впускать и никого не выпускать из города и, по возможности, сдержать неистовство народа, чтобы невинные не пострадали, а виновные не избегли суда. Козимо повиновался без промедления, Он, конечно, всем сердцем рвался к Джованне — сообщить ей, что остался жив, но в эту минуту все личные чувства смолкли перед долгом к родине, пример чего подавал сам Лоренцо.

Только отдав все распоряжения, Лоренцо позвал ожидавшего его врача для осмотра и перевязки раны. Врач, сразу же объявивший, что рана хоть и глубока, но не опасна и скоро заживет, накладывал повязку, когда дверь отворилась и вошла сестра Лоренцо, Бьянка, только накинувшая плащ на роскошное, надетое для торжества платье. Она вела за руку своего мужа и опустилась на колени перед Лоренцо.

— Он не виновен, клянусь тебе, Лоренцо! — воскликнула она. — Он ничего не знал об ужасном нападении… Сжалься… спаси его ради меня!

А Гульельмо, мертвенно-бледный, встал на колени, говоря:

— Клянусь тебе, Лоренцо, я не виновен в этом преступлении, хотя оно, к сожалению, исходит из моего дома…

Они не посмели сказать мне об этом, зная, конечно, что я был бы на твоей стороне.

Лоренцо серьезно взглянул на них.

— Что сделано против меня, то я должен и хочу простить, но я не имею права прощать преступление перед родиной. Я поверю тебе, Гульельмо, ради Бьянки, мой дом будет тебе убежищем, но если твоя вина будет доказана, то и я не смогу тебя спасти. Идите туда, — Лоренцо указал на дверь в соседнюю комнату, — и оставайтесь в моих личных покоях, пока все не успокоится.

— Благодарю тебя, Лоренцо, благодарю!

Бьянка еще раз поцеловала руку брата, когда лакей доложил о приходе гонфалоньера.

— Скорей, скорей! — крикнул им Лоренцо. — Он не будет так снисходителен, как я, и не должен вас видеть теперь.

Не успели они затворить за собой дверь, как вошел Чезаре Петруччи со своими товарищами. Он подбежал к Лоренцо и сказал, обнимая его:

— Слава и благодарение Богу, что вы спасены, а с вами республика! Вас хотели погубить, чтобы отнять свободу у народа, а он еще ближе стал к вам и подтвердил свою любовь и преданность.

Лоренцо встал и пожал руки всем членам совета синьории, пришедшим с Петруччи.

С улицы в окно доносился громкий шум и ясно раздавались голоса, выкрикивающие имя Лоренцо и «Палле! Палле!», повторяемое тысячекратно.

Полициано, ходивший к матери Лоренцо, пришел сообщить, что у портала дворца собралась несметная толпа и требует Лоренцо.

— Пойдемте, — сказал Петруччи, — покажитесь народу и поговорите, чтобы удержать его от дикой, необузданной расправы. Мне едва удалось спасти от разгрома бенедиктинский монастырь, куда укрылись сначала священники, убийцы.

Лоренцо накинул плащ.

— Да, а где архиепископ Сальвиати?

Чезаре с мрачным видом в кратких словах рассказал ему про суд над архиепископом Сальвиати и Франческо Пацци во дворце синьории.

Лоренцо задумчиво покачал головой и сказал серьезно:

— Они с коварной злобой возбуждали против меня гнев папы и получили свое возмездие, но Сикст никогда не простит, что вы наложили руку на служителя церкви. Мы должны подготовиться к тяжелой и ожесточенной борьбе.

— Мы к ней готовы! — вскричал Петруччи. — Республика достаточно сильна, чтобы не отступить даже перед угрозой проклятий! Идемте, идемте, народ вас зовет, а при его любви к вам гнев Рима не страшен.

Он подал руку Лоренцо и повел его в зал, в котором был выходивший на улицу балкон. Доведя Лоренцо до перил балкона, Петруччи отошел назад.

При появлении Лоренцо на несколько секунд воцарилась полная тишина в огромной толпе, над которой возвышалась голова Маффеи, надетая на кол, с искаженным смертью лицом. Потом крики возобновились с удвоенной силой, словно буря всколыхнула спокойную поверхность моря. «Палле! Палле!» и угрожающие возгласы «Смерть изменникам! Смерть убийцам!» доносились со всех сторон, и кол с мертвой головой качался в воздухе.

Лоренцо благодарил, низко склоняясь к перилам, а толпа еще сильнее неистовствовала. Его бледное лицо подергивалось от сильного волнения, в глазах поблескивало гордое мужество, и он, выпрямляясь, повелительно протянул руку.

Рев моментально смолк, и воцарилась тишина.

Лоренцо не обладал ораторским талантом, но сегодня его голос звучал громко и ясно, и толпа, затаив дыхание, слушала его слова.

— Сограждане и друзья, благодарю вас, что вы пришли высказать мне ваше участие в это ужасное время, грозившее лишить свободы наше отечество, а у меня отнявшее дорогого брата.

— Смерть убийцам! — послышалось из толпы, но другие голоса остановили крики, и Лоренцо продолжал:

— Перед вами, друзья мои, и перед Богом я обвиняю преступников, которые хотели из-за злобы и ненависти предательски убить меня, вместо открытой борьбы, которой я не боюсь. Я обвиняю их не потому что они были моими врагами, а потому, что они хотели погубить независимость республики. Страдания и радости мои и моих близких не имеют никакого значения, когда дело идет о могуществе, безопасности и достоинстве нашей республики. Я всем вам заявляю, что готов каждую минуту отказаться от положения, дарованного мне вашим доверием, если вы этого желаете и находите нужным для блага республики.

— Палле! Падле! — опять раздалось со всех сторон. — Да здравствует Лоренцо, истинный друг народа… смерть его врагам… они и наши враги…

Лоренцо поклонился, потом протянул руку, желая продолжить речь:

— Благодарю всех тех, кто охранял меня и спас мне жизнь, но теперь я прошу не мстить никому и ждать решения суда, так как даже законный гнев может отуманить голову и пасть на невинных. Остерегайтесь этого, мои друзья, чтобы не дать повода врагам республики жаловаться и нападать на нас. Коварная и кровавая борьба, которую преступная партия вела против нашего законодательства, печальна, но имела свою хорошую сторону — наши недоброжелатели свергнуты и осознали свое бессилие, а скрытый яд, подтачивающий здоровье республики, обезврежен и безопасен теперь для нас. Теперь мы должны строго соблюдать справедливость в наказании преступления и отличать заблуждающихся и увлеченных от действительно виновных, чтобы наши враги за границей, возбуждавшие зависть среди наших сограждан и побудившие их на преступление, не имели повода обвинить нас. Приберегите ваш благородный гнев и вашу ненависть для внешнего врага, который, может быть, скоро поднимется на нас. Тогда мы все докажем свету, что граждане Флоренции также умеют у себя дома защищать право и закон, как готовы, с оружием в руках, победоносно отразить врага, кто бы он ни был. Я ручаюсь вам, что виновные не избегнут наказания… Только помог бы нам Господь отразить вражеские войска, как помог избежать кинжала убийц!

Он поклонился на все стороны, Чеэаре Петруччи подошел к перилам, обнял его и крикнул толпе:

— Да здравствует Флорентийская республика и Лоренцо Медичи, первый ее гражданин!

Это приветствие с ликованием было встречено народом.

— Палле! Палле! Да здравствует Лоренцо!.. Да здравствуют Медичи!.. Да здравствует Петруччи, наш храбрый гонфалоньер! — слышалось со всех сторон, и крики не прекращались, даже когда Лоренцо ушел с балкона.

Среди бушующей толпы стоял монах-доминиканец в своей белой рясе, не заботясь о том, что в такой момент небезопасно показаться народу в монашеской одежде, но именно уверенное спокойствие его лица предохраняло его от подозрительности окружающих.

Когда при последних словах Лоренцо и на приветствие Петруччи раздались радостные крики, монах выпрямился и закричал ясным голосом:

— Да здравствует народ и его правда! Да здравствует свобода!

Находящиеся рядом повторили его слова, но их заглушили несмолкаемые крики «Палле! Палле!».

Доминиканец отвернулся, покачав головой, и с горечью проговорил:

— Они кричат об убийцах, но точно так же поступают со своими врагами. Они повторяют слово «свобода», но приветствуют своего властителя, который отмеряет им свободу по своей мерке. Истинной свободы он им не дает, но будет сражаться за владычество над ними против жадных и честолюбивых служителей выродившейся церкви, которые оскверняют храм убийством, но при этом требуют рабского повиновения от народа, рожденного для свободы! Теперь они стремятся побороть светскую власть, но потом опять соединятся с ней, чтобы сообща готовить цепи народу. Ослепленный народ всегда одинаков, если независимая церковь не открывает ему глаза.

Надвинув капюшон на глаза, Джироламо Савонарола направился сквозь толпу к предместью. У ворот его остановил караул, который только что получил приказ от Козимо никого не пропускать. Пререкания солдат с монахом, которого те хотели арестовать, привлекли внимание Козимо.

— Стойте! — приказал он, взглянув на Савонаролу. — Этот почтенный брат вне всякого подозрения, он был гостем в доме Медичи и друг Лоренцо. Я ручаюсь за него. Идите своей дорогой, почтенный брат, сообщите в вашем монастыре обо всех этих печальных происшествиях и молитесь за наш город, на долю которого выпало такое тяжелое испытание.

Солдаты отступили, Савонарола наклонил голову и сказал:

— Я молюсь за всех, кто стремится к добру и исполняет все заповеди Спасителя с любовью, смирением и правдивостью.

Он снова надвинул капюшон и крупным шагом пошел по дороге.

Козимо повернул лошадь чтобы ехать к другим воротам, так как ему хотелось поскорее исполнить приказание Лоренцо и увидеть, наконец, Джованну, но вдруг услышал стук копыт. Солдаты двинулись вперед, чтобы задержать подъезжающих. Невдалеке показалась группа всадников. Впереди галопом скакала дама. Она остановила свою чудную лошадь перед копьями караула. На ней было легкое темно-синее шелковое платье, такой же колет облегал ее плечи, маленькая шляпа с перьями прикрывала черные волосы, замечательно красивое лицо разрумянилось от быстрой езды, а глаза гневно сверкали, когда она спросила, почему ей преграждают дорогу.

Козимо вскрикнул от удивления, узнав лицо и голос прелестной Лукреции, его спутницы из Флоренции в Рим. Вскоре подъехал и Пикколо на своей маленькой лошадке, а слуги приближались шагом, увидев, что их госпожа остановилась.

— Дать дорогу! — крикнул Козимо, поспешно подъезжая.

Солдаты отступили.

Лукреция вздрогнула, услышав голос Козимо, а когда он подъехал, румянец ее стал еще гуще и глаза радостно заблестели.

— Мне повезло, что вы первый, кого я встретила у ворот вашего родного города — воскликнула она, прежде чем Козимо успел что-нибудь сказать или спросить. — В какой тревоге я ехала последние часы! Взгляните на мою вздымленную лошадь, она едва стоит на ногах. На последнем привале я слышала, будто во Флоренции произошло что-то ужасное — что Медичи убиты, а также все их родные и друзья… Но я вижу вас, так близко стоящего к дому Медичи, здоровым и невредимым, отдающим приказания страже, значит, это известие было неверно?

— К сожалению, вы получили правильное известие, — сказал он, глядя в глаза прелестной Лукреции. — Лоренцо Медичи ранен, Джулиано заколот кинжалами подлых убийц, но опасность миновала, виновные наказаны или ждут суда, и несчастье, угрожавшее нашему отечеству, устранено.

— Слава Богу! — воскликнули Лукреция, горячо пожимая ему руку. — Было бы ужасно, если бы я опоздала!

— Опоздали? — удивленно спросил Козимо. — Что может у вас быть общего с этим коварным нападением и что привело вас во Флоренцию в это тяжелое время, когда я не могу даже вполне осознать радость встречи?

— А я, благородный Козимо, вдвойне чувствую эту радость, видя вас спасенным от опасности… о которой я приехала предупредить вас, — добавила она вполголоса.

— Предупредить меня?

— Вы знали, что я ваш друг, — возразила она с пламенным взглядом. — Разве мы не поклялись в дружбе? Истинных друзей видят в минуты опасности, а мое имя — Лукреция — было, надеюсь, для вас приятным воспоминанием.

— Иначе и быть не могло] Только грустно было, что свидание, на которое я надеялся в Риме, заставило себя так долго ждать.

— Вот оно. А теперь проводите меня к благородному Лоренцо, так как я послана к нему.

— Посланы к нему? — с возрастающим любопытством повторил Козимо. — Откуда? Кем?

— Это тайна, которую нужно хранить, — сказала она, нагибаясь к нему. — Тайна не от вас, конечно, не от друга, от которого я была вынуждена скрываться до сих пор. Ведите же меня к вашему дяде, к светлейшему Лоренцо. Простите, — продолжала она, глянув вниз, — что я привезла с собой моего Пикколо. Он не отходит от меня ни на шаг и умер бы, если бы я его прогнала.

Пикколо важно и сдержанно поклонился, по-видимому, вовсе не так радуясь свиданию, как его госпожа. Козимо, несмотря на свое невеселое настроение, улыбнулся, поклонился карлику и сказал своей спутнице:

— Благородная Лукреция, я передаю приказ Лоренцо всем караулам, и мне остались только ворота в сторону Имолы… Я не моту не исполнить долга службы, но и не хотел бы отпускать вас одну по городу в такое смутное время. Не согласитесь ли вы поехать со мной к северным воротам, это недалеко, а потом я вас провожу немедленно к Лоренцо.

— Разве я могу отвлекать вас от службы, особенно сейчас? Я тоже нахожусь на службе у Медичи с той минуты, как вступила в ваш город, — прибавила она с улыбкой.

Они ехали рядом, тут же трусил Пикколо, а слуги следовали за ними.

Лукреция участливо расспрашивала Козимо о последних событиях. Доехав до северных ворот, Козимо отдал приказ никого не впускать и никого не выпускать, кто бы это ни был.

— Если бы вы привезли этот приказ часом раньше, — заметил начальник караула, — было бы, пожалуй, еще лучше.

— Почему же? Разве вам попался кто-то подозрительный или преступники бежали? Вы должны были задержать их и без особого распоряжения.

— Ну, вряд ли я мог считать подозрительным маркиза Фосдинуово, — заметил солдат, — но мне все-таки не понравилось, что он удирал сломя голову, когда друзьям республики и светлейших Медичи следовало бы оставаться здесь в минуту такой опасности. В тот момент сюда еще не дошло известие о страшном злодеянии… Мы только издали слышали крики толпы, когда маркиз выехал, а то я, пожалуй, на свою ответственность загородил бы ворота.

Пораженный Козимо слушал солдата, а Лукреция следила за ним пристальным взглядом.

— Маркиз Фосдинуово выехал из города, — повторил Козимо недоверчиво. — А вы хорошо его знаете? Вы уверены?

— Вполне уверен, — подтвердил солдат. — Я часто видел его, когда он выезжал со светлейшим Лоренцо или с красавцем Джулиано, которого они так подло убили.

— А маркиз был один? — бледнея, дрожащим голосом спросил Козимо.

— Нет, не один, с ним были маркиза и его дочь, красавица Джованна, и довольно много слуг.

— Маркиза и дочь! — с ужасом воскликнул Козимо. — Боже, что же это значит?

— Это значит, что маркиз Габриэль Маляспини — плохой и коварный друг, — сказала Лукреция. — Верные друзья приходят в минуту нужды, а не убегают. Будьте тверды, синьор Козимо. Я понимаю, что вы потрясены этим сообщением, но меня оно не удивляет. Я приехала вас предостеречь от ложных друзей.

— Маркиз направился по дороге на Имолу, — продолжал солдат, а Козимо все еще не мог прийти в себя от волнения, — и недалеко от этих ворот его встретил отряд всадников во главе с графом Джироламо Риарио. Я его тоже узнал, я часто видел графа в Риме прежде чем поступить на службу республике. Он остановился, увидев маркиза. Они горячо и долго разговаривали, потом граф Джироламо повернул лошадь, и они во весь дух поскакали с синьорами и слугами в Имолу. Скоро я потерял их из виду. Граф Джироламо тоже, наверное, приезжал не с хорошими намерениями.

— Ужасно!.. Невероятно!.. — пробормотал Козимо.

Лукреция же сказала холодно и спокойно:

— Вы закончили вашу службу, и поэтому прошу проводить меня к Лоренцо. Клянусь, что ни ему, ни вам не предстоит ничего дурного от меня.

— Да, да, к Лоренцо! — приходя в себя, воскликнул Козимо. — Надо выяснить это ужасное известие, там я узнаю правду. Я все еще не могу признать невероятное возможным.

Он быстро поскакал вперед, а Лукреция за ним.

Им встретилась толпа, возвращавшаяся из дворца Медичи с ужасной головой Маффеи. Народ бросился к Козимо и Лукреции и хотел их задержать. Пикколо прижался к Лукреции и отчаянно кричал о помощи. Но скоро многие узнали Козимо, раздались крики «Палле! Палле!» — и толпа расступилась, давая им дорогу.

Под порталом дворца Медичи Козимо и Лукреция сошли с лошадей, а Пикколо, несмотря на жалобные просьбы не оставлять его одного, передали слугам.

Козимо торопливо вошел в комнаты Лоренцо, который в изнеможении сидел в кресле. Лукрецию Козимо попросил остаться в приемной и спешно доложил об исполнении приказов. Лоренцо протянул ему руку и сказал с грустной улыбкой:

— Ты из верных друзей, мой Козимо, я много потерял, но и много приобрел, так как убедился в любви народа и узнал, на кого могу рассчитывать. Бедный дорогой мой Джулиано! Он никому не сделал зла, а они его убили! Ты должен мне заменить его, Козимо, у тебя тоже верное, честное сердце. Ты поймешь меня и поможешь мне, несмотря на страшное горе, выполнить тяжелую обязанность, которую Провидение возложило на меня.

— Распоряжайтесь мною, дядя, — с волнением сказал Козимо, целуя руку Лоренцо. — Моя жизнь принадлежит вам и родине, и я надеюсь, что всегда буду достоин вашего доверия.

Потом он с дрожью в голосе рассказал о том, что сообщил ему начальник караула о маркизе и его встрече с графом Джироламо.

Выслушав внимательно, Лоренцо грустно сказал:

— Это, к сожалению, правда, Козимо. Габриэль Маляспини уехал… Поспешно, даже не простясь, бежал из моего дома. Может быть, он думал, что мы погибнем, или он предвидит, что самое трудное для нас еще впереди, чего здесь еще не сознают в жажде мести и в радости, что пока опасность устранена. Вот и бежал, как крысы бегут с тонущего корабля.

— Он увез Джоваину, — застонал Козимо, — отнял у меня счастье и разбил сердце дочери.

— Ты в этом уверен? — резко спросил Лоренцо с горькой усмешкой. — Но теперь не время думать об этом, перед нами стоит долг. Теперь некогда оплакивать измену и вероломство.

Козимо закусил губу, слезы блеснули на его глазах, но он понял, что в эту минуту нельзя говорить о страданиях сердца. Поборов свое волнение, он сообщил о приезде Лукреции и ее желании увидеть Лоренцо. Своей встречи с ней по дороге в Рим он коснулся только мельком и с некоторым замешательством.

— И она не сказала своей фамилии? — спросил Лоренцо. — Что означает «Лукреция», если я не знаю, кто ее послал? Женщины тоже умеют владеть кинжалом. Тем не менее я хочу ее выслушать. Знание дает силу, а в такую минуту ничем пренебрегать не следует. Попроси ее и оставайся здесь, я не хочу иметь никаких тайн от тебя, ты должен быть моей правой рукой. Природа наделила меня слабым здоровьем, и мне нужна в помощь молодая сила, чем был для меня мой бедный Джулиано.

Козимо вышел в приемную и ввел Лукрецию, которая, войдя, поклонилась Лоренцо.

— Простите, благородная синьора, — сказал он, пораженный ее ослепительной красотой, — что не встаю вам навстречу: враги ранили меня, и я едва избежал смерти.

Козимо продвинул кресло, Лукреция села и сказала, с глубоким участием глядя на бледное лицо Лоренцо:

— Я явилась к вашей светлости и, прежде всего, обязана вам сказать, что я — Лукреция Фаноцца де Катанеи и послана к вам кардиналом Родриго Барджиа.

Лицо Лоренцо выразило полное удивление, потом приняло несколько угрюмое выражение, и он сказал вежливо, с легким поклоном:

— Меня крайне интересует, что имеет мне сообщить его высокопреосвященство, и я, по мере сил и возможности, постараюсь исполнить его желание.

— Кардинал прежде всего просит вас о соблюдении тайны, что обязательно при его положении и…

— Он может вполне положиться на меня, — прервал Лоренцо, — я еще никогда не злоупотреблял оказанным мне доверием.

— Кардинал убежден в этом, — продолжала Лукреция, — поэтому он выбрал меня для своего поручения, так как всякий другой посланный мог бы обратить на себя внимание. Моим первым поручением было предостеречь вас, но я уже опоздала, так как покушение на вашу жизнь и власть уже совершилось, когда я еще была в пути, но, слава Богу, безуспешно, а после этого ваша власть, пожалуй, еще более усилится и упрочится… Я видела, проезжая по городу, с какой любовью относится к вам флорентийский народ. Я жалею, что опоздала, так как своевременное предостережение могло бы спасти жизнь вашего брата.

Лоренцо слушал со все возрастающим любопытством.

— Значит, кардинал знал о заговоре против меня?

— Не совсем, но у него тонкий слух и проницательный ум, и он понял, что что-то предпринимается. Он поручил мне передать вам, что хотели уничтожить вашу власть во Флорентийской республике, чтобы устранить противодействие планам графа Риарио, который стремится создать могущество в Романье и иметь, таким образом, первенствующее влияние на всю Северную Италию. Кардинал считает это несчастьем, источником вечных распрей и раздоров и находит, что могущество папского престола, ограничивающееся жизнью одного папы, получило бы только кажущееся подкрепление. Прочное же положение может создать и удержать только союз отдельных независимых провинций, естественным центром которого являлась бы Флоренция.

— Кардинал совершенно прав, — воскликнул Лоренцо, — и я искренне рад, что и в священной коллегии есть особы, которые держатся такого мнения.

— Поэтому я должна была, прежде всего, предостеречь вас против графа Джироламо Риарио и просить не доверять его дружеским уверениям, так как он стремится только свергнуть и обессилить Флоренцию. Он набирает войско и старается при поддержке римского двора расторгнуть ваш союз с Венецией и Миланом.

— Я никогда и не доверял ему, — с улыбкой заметил Лоренцо, — но все-таки не думал, что он прибегнет к предательскому убийству для осуществления своих планов.

— Теперь, дядя, вы не можете в этом больше сомневаться! — воскликнул Козимо. — Приезжал же хитрый Джироламо к городским воротам, чтобы пожать плоды своего преступления, а его племянник, кардинал, был в соборе во время совершения злодеяния.

Козимо с восторгом смотрел на прелестное лицо Лукреции и с трудом верил, что его таинственная спутница, водившая его в пещеры Сутрии, певшая ему песни Петрарки и наизусть знающая оды Горация, с такой серьезностью и пониманием говорила о политике. Лукреция поняла значение его взгляда, и мимолетная улыбка скользнула по ее губам.

— Я раз уже смешала планы Джироламо, следовательно, услужила вам, светлейший Лоренцо, — продолжала Лукреция. — Когда ваш племянник, благородный Козимо Ручеллаи, избавил меня от разбойников и проводил в Рим, я возвращалась из Фаенцы. Граф Джироламо хотел также приобрести и Фаенцу, чтобы от Имолы протянуть цепь, окружающую Флоренцию. Манфреди нуждался в деньгах и соглашался на продажу, но кардинал Борджиа выручил его, и мне удалось разрушить этот план.

— Это сделал кардинал… через вас? — воскликнул Лоренцо. — Как многим я обязан ему и также вам! Я думал, что мои убеждения подействовали на Манфреди, но теперь я вижу, что ваша дипломатия оказалась тоньше и удачнее моей.

Он нагнулся, любезно поцеловал ей руку и сказал с улыбкой:

— Так и должно быть, конечно, когда политика находится в таких изящных ручках.

— Я была только посланницей и не имею другой заслуги, как удачное исполнение поручения кардинала, — возразила Лукреция, бросив сияющий счастьем взгляд на Козимо. — Этой небольшой заслуге я обязана тем, что он теперь послал меня к вам… Кроме того, я еще должна предостеречь вас против маркиза Маляспини, который выдает себя за друга, но не заслуживает вашего доверия, так как кардиналу известно, что он поддерживает сношения в Риме с людьми вам враждебными. Кардинал поручил мне еще просить вас зорко следить за маркизом, имеющим и здесь тайные сношения с вашими врагами.

— Нет, нет, — вскричал Козимо, — это невозможно! Этого не может быть!

— Кардинал так думает, — возразила Лукреция, слегка покраснев. — Я Маляспини не знаю, но то, что именно сегодня он бежал из Флоренции и поехал с Джироламо в Имолу, доказывает, пожалуй, что проницательность кардинала не обманула его.

Тяжелый, мучительный вздох вырвался из груди Козимо, а Лоренцо, сурово сдвинув брови, сказал:

— Я всегда считал маркиза слабым и робким человеком, а он льнул ко мне, считая меня сильным. Теперь же, по близорукости своей, он думает, что мое могущество уже свергнуто или будет свергнуто в предстоящей мне тяжелой борьбе, поэтому он бросает меня и бежит к тому, кого считает сильнее. Пускай уходит, я от этого ничего не теряю. В несчастье и опасности узнаются люди, а это уже выгода.

— Кардинал тоже думает, что вам предстоит серьезная борьба, светлейший Лоренцо, так как Джироламо не перестает возбуждать против вас гнев папы, и ему удалось склонить на союз неаполитанского короля Ферранте обещанием, что папа откажется от феодальных прав на королевство.

— Ферранте будет обманут так же, как и другие. Он всегда был способен попадаться на такие удочки и представляет для меня величайшую опасность. Если он поддержит своими войсками Рим, то борьба будет трудная, но вести ее все-таки надо.

— Поэтому кардинал находит, что вы должны, во что бы то ни стало, преодолеть могущество врагов, и самым лучшим союзником для этого будет король Франции Людовик.

— Я это знаю, — сказал Лоренцо. — Король Людовик ненавидит римский двор и всеми силами стремится подорвать его влияние, что и удавалось ему уже не раз, но мне страшно подумать, что французские войска придут в Италию. Зачем эта злополучная борьба? Неужели папа не мог бы быть духовным главой нации, соединенной в независимый союз, которая гордо заняла бы свое положение в Европе, вместо того чтобы служить, как теперь, средством для иноземных честолюбий?

— Я преклоняюсь перед вами, благородный Лоренцо, так как и в моей груди бьется итальянское сердце! — с детски смиренным выражением воскликнула Лукреция. — Но, по мнению кардинала, даже не нужно будет призывать французские войска, да и хитрый король Людовик, никогда не действующий открыто, вряд ли был бы к этому склонен, но может запугать неаполитанского короля. Держит же он в руках Анжу, короля Рене…

— Именно, именно! — вскричал Лоренцо. — Право, прелестная Лукреция, вы читаете политику Европы, как открытую книгу!

— Поэтому кардинал советует, прежде всего, обратиться к королю Людовику: он сумеет припугнуть короля Ферранте, и ваша борьба тогда легче окончится победой.

Лоренцо одобрительно кивнул головой и задумался.

— Наконец, кардинал советует вам еще тщательнее избегать всего, что может быть объяснено вашими врагами как оскорбление папского достоинства, и дать, таким образом, вашим друзьям в священной коллегии, к которым особенно принадлежит кардинал Эстутевиль, возможность употребить все их влияние для избежания разрыва и заключения возможного для вас соглашения.

— Советы кардинала действительно мудры, и я не могу достойно отблагодарить его за такое доказательство дружеского расположения.

— Кардинал просит вас поэтому твердо и неуклонно противиться планам графа Риарио и не бояться борьбы, если она неизбежна, но при этом стараться достигнуть соглашения. Если же оно недостижимо, то стараться обеспечить себе возможно легкую и верную победу. Для этого он предлагает нам совет и содействие, насколько это совместимо для него с повиновением папскому престолу.

— Но как это сделать? — сказал Лоренцо, качая головой, — Поверьте, что отсюда в Рим дорога тщательно охраняется и гонцы или письма от меня к его высокопреосвященству и обратно вряд ли будут доходить по назначению.

— Кардинал это предусмотрел, — отвечала Лукреция и добавила с задорной улыбкой: — Ведь мои письма к сестре о самых безразличных предметах на языке, понятном только для нас, не возбудят подозрений шпионов графа Джироламо. Никто не знает, что я здесь, и только вам известно мое имя.

— А вы остались бы здесь, — вскричал Лоренцо, — не согласились бы вести такую переписку? На такую великую услугу я и рассчитывать не смел.

— Кардинал прислал меня в полное ваше распоряжение, я же лично буду рада на деле выразить мою благодарность вашему дому за услугу, оказанную мне благородным Кознмо. Если вы хотите оказать мне гостеприимство, то я охотно буду служить вашему делу. Позаботьтесь о моем инкогнито, и чтобы как можно меньше людей видели меня. За моих слуг я ручаюсь.

Лоренцо встал, протянул ей обе руки и с волнением сказал:

— Вы действительно привезли мне добрые вести, благородная синьора. Когда со всех сторон окружают грозные враги, то верный друг является неоценимым сокровищем. Мой дом в вашем распоряжении, Кознмо проводит вас в ваши комнаты. Ты знаешь, — обратился он к Кознмо, — комнаты во флигеле, выходящие окнами в сад, где жила герцогиня Миланская, их надо убрать по желанию синьоры… Вы не увидите никого, кроме моей семьи и маленького кружка друзей, на которых я могу положиться. Отдохните с дороги, и дай Бог, чтобы радость и счастье посетили вас под моим кровом.

Он проводил ее до дверей, где Козимо подал ей руку и повел в ее помещение.

«Откуда ко мне эта дружба Борджиа? — подумал Лоренцо, оставшись один и в изнеможении опускаясь в кресло. — Мы дружелюбно встречались с ним, но я никогда не думал, что он первый в минуту большой опасности протянет мне руку помощи. Кардинал Родриго не такой человек, чтобы делать что-нибудь даром и без основания, а поддержка, которую он мне предлагает, может быть очень опасной для него… Ну, конечно, он ненавидит графа Джироламо, который держит себя повелителем в Риме и оскорбляет старинных аристократов своей заносчивостью, противился избранию Сикста, хочет вернуть Борджиа прежнее величие и помышляет, вероятно, когда-нибудь надеть тиару. Он мой друг, потому что Джироламо мой враг, и хочет на будущее обеспечить себе мою благодарность. Конечно, это так, а дружба, основанная на общей вражде, пожалуй, самая верная. Его совет разумен, а впоследствии может стать еще более полезным. Во всяком случае, он верит в мою будущность, значит, и мне не надо терять мужества».

Лоренцо позвал лакея и, опираясь на его руку, поднялся к матери.

— Мужайся, сын мой! — сказала донна Лукреция, обнимая его. — В тяжелом испытании все-таки видна рука Божья, спасшая тебя от убийц.

— Я не теряю мужества, матушка, и сделал все, что требовал в эту минуту долг к родине, поэтому прости, что только теперь пришел к тебе.

— Не говори об этом. Нужды отечества важнее матери! А Джулиано, наш бедный Джулиано!.. Он истек кровью под ударами проклятых убийц.

— Господь призвал его! — сказал твердым голосом Лоренцо. — Теперь не время скорбеть и оплакивать умерших. Я предвижу, что нас еще многое ожидает, на что потребуются все мои силы. В Риме не перестанут нас преследовать, то, что произошло, было лишь первым нападением… Но у меня и в Риме нашлись друзья. От тебя, матушка, у меня нет тайн…

И Лоренцо рассказал ей о кардинале Борджиа и передал свой разговор с красавицей Лукрецией. Лицо почтенной матроны приняло суровое выражение.

— Лукреция Фаноцца де Катанеи? — переспросила она, когда он закончил. — Это сестра любовницы кардинала. Такую гостью мне было бы нежелательно принимать у меня в доме.

— Ее сестра Роза Фаноцца, говорят, тайно обвенчалась с кардиналом, — возразил Лоренцо. — Ее дети носят фамилию Борджиа.

— Разве тайный брак кардинала, служителя церкви, не есть преступление? — заметила ему мать.

— Безбрачие священников не догмат веры. Папа его ввел и может опять отменить или позволить исключение из этого правила. Это дело совести кардинала, о котором не нам судить, а Лукреция Фаноцца не ответственна за свою сестру Розу. Если священник решил поднять кинжал на меня, то это, конечно, худшее преступление, чем тайный брак кардинала. Во всяком случае, она явилась другом в минуту несчастья, поэтому я прошу тебя, матушка, поласковее принять ее в нашем доме.

— Ты прав, сын мой, нам нужно оружие для борьбы, а служение отечеству освящает всякое оружие. Я не забываю об этом. Мать того, кто является опорой и надеждой находящегося в опасности отечества, не имеет права раздумывать, если надо спасать родину. Иди, отдыхай, не запускай свою рану, чтобы выступить во всеоружии, когда настанет время.

Лоренцо нагнулся, она поцеловала его в лоб и благословила.

Козимо проводил Лукрецию через длинный коридор в отведенные ей роскошные покои.

— Я сейчас позабочусь о ваших слугах и лошадях, — сказал он, — а донна Кларисса отдаст в ваше распоряжение несколько служанок.

— Моему Пикколо дайте помещение поблизости. Вы знаете ведь, что он ко мне привязан, как собачонка, и умрет, если будет вдали от меня.

Потом она взяла Козимо за руку и посмотрела в глаза, точно хотела проникнуть в душу.

— Мы поклялись в дружбе, когда расстались у Порта-дель-Пополо в Риме. Я твердо помню эту клятву, и если вы не забыли ее, то должны позволить мне высказать вам участие и утешение в том горе, которое разрывает вам сердце.

Он испуганно взглянул на нее и со слезами на глазах сказал глухим голосом:

— Как я могу предаваться моему горю, когда Лоренцо подает мне пример геройского мужества? У тела убитого брата он не забывает свой долг.

— Смерть еще не самое худшее. Гораздо тяжелее разочарование, причиненное изменой.

— Не говорите этого… Я никогда не поверю в измену! — почти сурово вскричал он. — Джованна повиновалась только насилию…

— Разве любовь можно насиловать? — воскликнула она с разгоревшимися глазами. — Маляспини не мог заставить ее повиноваться. Мне жаль разрушать вашу мечту, но правда — лучшее лекарство во всех страданиях. Я никогда не пойму и не поверю, чтобы можно было принудить к измене в любви!

— О Боже, неужели вы правы? Неужели моя жизнь окончательно разбита? — с отчаянием вскричал Козимо.

— Такая жизнь, как ваша, найдет в себе силы и не будет разбита. Я не хочу подрывать ваше доверие, но вы сами убедитесь в верности моих слов. Об одном только прошу… Когда страдания утраченной и обманутой любви измучат ваше сердце, вспомните, что у вас есть верная подруга, которая сумеет смягчить ваше горе и вызвать в вас мужество и жизненную силу. Поведайте тогда мне о ваших страданиях, не несите их в одиночку, и надежда и вера в будущее опять озарят вашу жизнь.

— Благодарю вас, — с волнением сказал Козимо.

Он поцеловал ее руку, а когда взглянул в чудные глаза, то ему вспомнился грот в Сутрии, и образ Джованны как-то исчез в тумане, а голос Лукреции пел любовные песни Петрарки.

Слуги принесли багаж, Пикколо тоже явился. Козимо сейчас же удалился. Ему тяжело было видеть людей, он жаждал одиночества.