Джулиано прошел в свое помещение в боковом флигеле дворца, чтобы накинуть меховой плащ и велеть седлать лошадь. Потом он поехал в сопровождении немногих слуг, веселый и довольный, как всегда, радостно приветствуемый народом, к роскошной вилле, окруженной садами, которая стояла одиноко в предместье города и принадлежала уже тогда знаменитому архитектору Антонио де-Сан Галло. Он происходил от одной из лучших фамилий Флоренции и в ранней молодости потерял отца, унаследовав громадное состояние. Антонио был из числа самых преданных сторонников Медичи и ближайшим другом Джулиано. Несколькими годами старше его, он всегда готов был участвовать в веселой компании, но любил также уединение, и потому больше жил не в фамильном дворце в центре города, а в чудной вилле, построенной еще его отцом.

Джулиано соскочил с лошади и велел слугам ехать домой. Во дворце, окруженном галереей со статуями, встретил его Антонио. Он был богато одет, высок, мужествен, с красивым, приветливым лицом.

Друзья сердечно поздоровались и под руку прошли в роскошный и уютный кабинет Антонио.

— Я ждал тебя, дорогой Джулиано. Все готово, посмотри сам помещение, а потом мы можем поехать, подкрепившись, и при ранних сумерках незаметно привезем донну Фиоретту. Ее увидит только один из моих слуг и вполне надежная женщина, служившая еще моей покойной матери. Впрочем, все мои слуги преданны и привыкли не болтать, что происходит в доме.

— Добрый, дорогой друг, как мне отблагодарить тебя за все? Теперь больше, чем когда-либо, мне нужен твой совет и поддержка.

— Твое доверие для меня лучшая благодарность, — отвечал Антонио. — Пойдем, посмотри на гнездышко, приготовленное для твоей Фиоретты.

Он провел его в отдельный флигель при дворце.

Антонио отворил дверь, и Джулиано радостно вскрикнул, увидав прелестный уголок.

Красивые картины украшали стены, и тут же было изображение Спасителя, благословляющего детей, а перед ним чаша со святой водой. В углу стояли группы пальм и душистых цветов. Через дверь с разноцветными стеклами был виден небольшой тенистый сад, отделенный от парка железной решеткой с калиткой.

Антонио раздвинул тяжелую портьеру и ввел Джулиано в большую спальню, где у стены стояла великолепная кровать с балдахином, а рядом прелестная люлька. Окна с разноцветными стеклами пропускали мягкий, приятный свет, и пожилая женщина с седыми волосами, опрятно одетая, заканчивала уборку уютного помещения.

— Как хорошо здесь! — вскричал Джулиано. — Как ты восхитительно обставил убежище моего счастья!

— Все будет готово сегодня вечером? — спросил Антонио старушку.

— Так точно, синьор!

— Я знал, что могу положиться на мою старую Женевру.

— Без сомнения, синьор Антонио! Все будет готово, можете не беспокоиться, и синьор Джулиано де Медичи будет доволен.

— Вы знаете меня? — с испугом спросил Джулиано.

— Кто же вас не знает во Флоренции? Но не беспокойтесь, синьор, старая Женевра не болтунья и хранила много тайн.

— Это правда, — с улыбкой подтвердил Антонио, ласково похлопав ее по плечу, — я доверил бы ей любую тайну, она отлично будет ходить за твоей Фиореттой.

— И за малюткой также, — сказала старуха, взбивая мягкие подушки в люльке. — Я и синьора Антонио носила на руках, когда он был маленький и беспомощный.

— Это правда, Женевра, — отозвался Антонио, — поэтому я выбрал тебя: ты должна заботиться о моем друге, как обо мне, и охранять того, кто ему дороже всего на свете.

Джулиано подал руку старушке и вышел вместе с Антонио из комнаты.

В маленькой столовой был накрыт стол, и Антонио сделал лакеям знак, удалиться.

— Мы будем сами себе прислуживать, чтобы не говорить при посторонних.

Он положил на тарелку Джулиано жареного перепела с оливками и налил в бокалы марсалы.

— Выпьем первый бокал за приезд донны Фиоретты и маленького Джулио, — сказал он, чокаясь с другом. — Желаю, чтобы она была счастлива здесь, под моей дружеской охраной, и чтобы ей скорее удалось переехать во дворец Медичи для большего счастья и блеска.

Джулиано осушил свой бокал и со вздохом молча поставил его на стол.

— Дай Бог, чтобы исполнилось твое желание! Мои тревоги не прекращаются и становятся еще тяжелее.

— Ты слишком мрачно смотришь, — с улыбкой сказал Антонио. — Чего тебе бояться? Народ, который обожает тебя, будет еще преданнее, когда ты изберешь себе жену из его среды. А гордые, надменные семьи, которые кичатся своими предками, не могут ненавидеть тебя больше, чем теперь.

— О, этого я не боюсь! Но мой брат Лоренцо. С ним будет трудно, труднее, чем ты думаешь.

— Почему? — спросил Антонио. — Он так любит тебя и предоставляет тебе полную свободу наслаждаться жизнью, пока сам несет все тяготы правления, нисколько не затеняя твоего положения. Все могущество его основано на любви народа, и через тебя он еще теснее сблизится с людьми. Что же он может сказать против честной семьи Говини, которые жили независимо, уважаемыми хлебопашцами и воспитали свою дочь Фибретту в самых строгих правилах?

— Все заботы правления он несет на себе, и я ему искренне благодарен за это, но все помыслы его сводятся к этим заботам, и он не признает никаких прав за сердцем, когда речь идет о положении нашего дома и о могуществе республики. Сегодня он говорил очень серьезно о моем будущем и наметил для меня союз с княжескими домами Савойи, Неаполя и Милана или даже с королевским домом Франции.

— Ты не сказал ему, что сердце твое уже не свободно? Лоренцо лучше всякого другого умеет примириться с неизбежностью, и, может быть, твой брак с девушкой из народа даст и его дому более твердую опору, чем иностранные принцессы, которые всегда останутся чужими народу.

Джулиано покачал головой.

— Лоренцо строг и неумолим, когда это касается блеска и положения нашего дома. Сегодня я не мог отвечать ему, он и так получил неприятное известие, и мне не хотелось в эту минуту нарушать наши сердечные отношения.

— Ты слишком робок, — заметил Антонио. — Какое право имеет Лоренцо распоряжаться твоим сердцем? Разве ты не равен ему по положению, разве он уполномочен опекать тебя?

— Нет, вовсе нет, я это знаю, но этого вопроса лучше не касаться, если только это возможно. О, неужели мне придется завоевывать счастье ценой любви моего брата? Дай мне время, Антонио. Фиоретта будет в безопасности под твоей охраной, а я хочу выбрать удобную минуту, чтобы поговорить с братом. Когда у него не будет хлопот и забот, он скорее будет склонен признавать права сердца наравне с политикой и честолюбием. А если мне и тогда придется указать на мое право, я, по крайней мере, не упрекну себя, что смутил его покой, когда ему нужна вся сила и ясность ума для блага и чести нашей родины.

Антонио согласился, не вполне, однако, убежденный, а Джулиано повеселел, но ненадолго.

— Вот еще что, Антонио, — заговорил он снова. — Несмотря на окружающее нас счастье и радостные надежды на будущее, у меня бывает иногда очень тяжелое предчувствие, будто грозовая туча разорвется, и молния неожиданно поразит меня.

— Какое безумие! — сказал Антонио. — Конечно, наша жизнь в руках Божьих, но во цвете сил и молодости нет оснований думать об особом несчастье.

— Ты, может быть, прав, и, вероятно, страх за мою любовь внушает мне такие мрачные мысли, но, тем не менее, ты должен дать мне обещание. Ты помнишь, что священник в Сан-Донино, венчавший нас с Фиореттой, не знал моего имени и не внес наш брак в книги, и сына моего он крестил под именем Джулио, не подозревая, что присоединяет к лону христианской церкви сына Медичи. Священник был стар и может умереть, да и показание его может быть подвергнуто сомнению… Если со мной случится несчастье, Антонио, то ты скажешь Лоренцо и подтвердишь всему свету, что Фиоретта была перед Богом моей законной женой, а бедный Джулио крещен как мой законный сын.

— Конечно, я это удостоверю, — с улыбкой согласился Антонио, — если когда-нибудь над твоей головой появится воображаемая туча и мое свидетельство потребуется. Но пока оставим эти мысли. Не надо печалиться, когда мы собираемся ввести твою прелестную Фиоретту в мой дом, который, надеюсь, будет ей только кратковременным убежищем. Выпьем еще сиракузского вина, это перл моих погребов, а потом поедем, чтобы к вечеру вернуться обратно.

Друзья вышли и сели на поданных лошадей. Двое доверенных слуг Антонио следовали за ними, вооруженные; лошадь с дамским седлом была уже послана вперед с двумя другими слугами.

Свежий воздух разогнал мрачные мысли Джулиано, и они ехали, весело болтая, вдоль берега Арно, по дороге к Сан-Донино.

В плодородной долине Арно было расположено местечко Сан-Донино, со своими приветливыми домиками, садами оливковых и каштановых деревьев, роскошными полями и виноградниками. Церковь небольшого францисканского монастыря, окруженная величественными вязами, возвышалась над скромными домами, и вечерний колокол гудел в свежем воздухе.

В стороне от Сан-Донино, отдельно, на холме, стоял домик, окруженный садом и виноградниками. В палисаднике перед домом стояла молодая женщина и смотрела через низкую стену, обвитую плющом, на дорогу во Флоренцию, к которой вела спускающаяся к реке тропинка.

На женщине было простое синее шерстяное платье и легкая накидка на плечах. Роскошные черные косы ее были обвязаны пестрым платком, как носят тосканские девушки и женщины; кожа имела тот смуглый и притом нежный оттенок, который дает только южное солнце; черты лица были антично правильны, а большие черные глаза нежно и выжидательно смотрели на извивающуюся белую полосу дороги. Но там ничего не было видно, и она со вздохом сложила руки, при звуке колокола шепча молитву и с мольбой глядя в небо.

Вдруг от Сан-Донино послышался стук копыт, и молодая женщина, быстро оглянувшись, увидела всадника на сильной, здоровой лошади. Он был в простой одежде, в шляпе с большими полями, без перьев, и широкий плащ висел на ремне, закрывая круп лошади. Несмотря на простоту костюма, видно было, что этот человек знатного происхождения. Его еще молодое, но бледное лицо носило следы страстей, а в глазах блестел беспокойный огонь. Он остановился у дома и почтительно поклонился молодой женщине, которая покраснела и казалась неприятно удивленной его появлением.

— Прелестная Фиоретта, — сказал он, соскакивая с лошади, — позвольте мне сегодня воспользоваться гостеприимством, которое вы уже неоднократно оказывали мне с тех пор, как счастливый случай привел меня к вам в первый раз.

Он повесил поводья на крюк и, войдя в палисадник, поцеловал руку молодой женщине, а она ответила ему, смеясь:

— Мое гостеприимство слишком скромно для вас, синьор, но стакан вина из собственных виноградников найдется для всякого, кто этим удовольствуется.

Она повернулась к двери, но он удержал ее, говоря:

— Вы не хотите впустить меня, прелестная Фиоретта? В эту пору неудобно болтать в саду.

— Я не мерзлячка, — коротко возразила она, — и привыкла к воздуху во все времена года.

— И я воздуха не боюсь, прелестная Фиоретта, особенно в вашем присутствии, которое распространяет тепло и свет, как солнце. Но сегодня я приехал не только попросить стакан вина, но и серьезно поговорить и сказать, что у меня на сердце, а для этого лучше быть в комнате, чем в саду.

Она покраснела и покачала головой.

— Нет, синьор, это неудобно. После смерти моей матери я живу одна, и было бы неприлично и все стали бы говорить обо мне, если бы я ввела в дом чужого человека, тем более что вы всегда приезжаете, когда моего верного Жакопо нет дома. Он и сегодня подрезает деревья в саду. Подождите, я сейчас принесу вам вина.

Она сказала все это строго, повелительно и скрылась в доме.

«Никогда еще ни одна женщина не привлекала меня так, как эта крестьянка, могущая быть герцогиней по красоте и обаянию, — подумал гость. — Этот клочок земли имеет немалую ценность, его можно бы продать, и если бы я тогда с нею появился в свете в Неаполе или еще дальше, она была бы мне отличной помощницей, чтобы управлять людьми и снова привлечь в мои руки деньги. Она умна и могла бы помочь мне восстановить мое надломленное счастье. Я проследил, что она принимает таинственного посетителя, только не мог узнать, кто он. Жаль, что я не первый, хотя, может быть, это и лучше — она будет доступнее, когда мне придется утешать покинутую, и тем послушнее подчинится мне».

Фиоретта вернулась с большим стаканом вина и любезно поднесла его гостю.

Он отпил и ближе подошел к ней, говоря:

— Вы сказали, что я вам чужой человек, и вы не можете меня впустить в дом, но вы уже много раз видели меня и могли убедиться, что я не из тех людей, которых девушка может бояться.

Она опустила глаза, краснея, но сказала с усмешкой:

— А разве вы мне не чужой? Я даже не знаю вашего имени.

— Я вам сказал, что меня зовут Бернардо, а мою фамилию — хорошую и очень известную в Италии — я имею причины скрывать от врагов, которые причинили большое несчастье моей семье и мне самому готовы были бы вредить. Для истинной подруги моя фамилия не была бы тайной, и я приехал спросить: хотите ли вы быть мне такой подругой?

— Подругой… неизвестному? — спросила она.

— Не неизвестному, Фиоретта, а тому, кто любит вас, как никто другой любить не может… Я предлагаю вам руку, чтобы ввести вас в свет, о роскоши и блеске которого вы и представления не имеете. Вы не созданы для этого жалкого одиночества или чтобы быть жертвою лицемерия и измены. Многие, конечно, будут говорить вам о любви, но вас обманут, и вы горько будете оплакивать ваше разочарование, я же предлагаю вам руку и имя, вы будете моей женой перед светом. Поэтому доверьтесь мне, а любовь разгорится в вашем сердце от моей любви… Дайте мне вашу руку, а когда мы будем стоять перед алтарем, вы узнаете и мою фамилию…

Фиоретта, краснея и бледнея, слушала его горячую речь, она отступила перед его страстным взглядом, но когда он хотел взять ее руку, она отдернула ее и резко прервала его:

— Довольно! Я не хочу и не должна слушать ваши слова, в правдивость которых не верю. Я прощаю вас. Вы думали, что имеете право так говорить со мной, но каждое лишнее слово ваше будет мне оскорблением. Вот Жакопо возвращается домой, и я принуждена буду его позвать, если вы не перестанете.

— Фиоретта! — почти с угрозой воскликнул он. — Вы не хотите слушать меня и верить мне, а верите другим!

— Уходите! — крикнула она, гордо выпрямляясь. — И не возвращайтесь никогда, так как я даже не окажу вам гостеприимства, которым вы злоупотребили.

Она вдруг замолчала, покраснела, и счастливая улыбка появилась у нее на губах.

Бернардо посмотрел по направлению ее взгляда: вдали на дороге из Флоренции виднелась группа всадников.

Его лицо исказилось от раздражения.

— Я ухожу, но вернусь опять, и вы, может быть, скоро убедитесь, что я был искренним вашим другом и больше достоин доверия, чем другие.

Он отвязал лошадь, прыгнул в седло и, проскакав по полевой дороге к Сан-Донино, скоро скрылся в чаще деревьев.

Фиоретта смотрела на дорогу с сияющими глазами и сильно бьющимся сердцем.

Она вошла в дом. С пригорка спустился старик в крестьянской одежде. Он не видел Бернардо, уже скрывшегося за деревьями, но заметил, конечно, всадников на большой дороге, мрачно покачал головой, ворча, вошел в дом и поставил в угол свои инструменты.

Всадники быстро приближались, Джулиано во весь дух скакал впереди. У калитки сада он спрыгнул, отдав повод лошади подоспевшему слуге, мимоходом подал руку Жакопо и вошел в комнату.

Тут ему представилась такая прелестная картина, что он в восторге остановился на пороге.

У окна на низком стуле, освещенная лучами заходящего солнца, сидела Фиоретта, держа на коленях годовалого ребенка, который обернулся, заслышав шум.

Джулиано подбежал к молодой женщине, нежно обнял ее и взял на руки ребенка, весело протянувшего ему ручки.

— Я приехал за тобой и за нашим Джулио, как уже давно обещал тебе, моя Фиоретта. Ты найдешь верный и мирный приют в доме нашего друга Антонио до тех пор, пока нам можно будет всему свету объявить о нашем браке. Там будет более достойная тебя обстановка, чем этот дом, где ты живешь одна и без защиты.

— Более достойная? — повторила молодая женщина. — Не говори так, Джулиано, не презирай этот домик, где я счастливо росла с моими родителями и где познакомилась с тобой, когда ты заехал с охоты попросить стакан вина. Поверь, я не желала бы большего счастья, как жить здесь с тобой, вдали от света. Но это невозможно, как ты говоришь, ты богат и знатен и твоих родных надо подготовить к твоему браку с бедной девушкой… Ты так хочешь, и я повинуюсь тебе. Пусть это останется тайною, пока нужно, но богатства твоего мне не надо. И если бы я думала только о себе, то желала бы, чтобы ты был беден, как я… Для нашего Джулио я тоже не желаю богатства, я посвятила его Богу в часы тоскливого одиночества, чтобы искупить мой грех, когда я тайно обвенчалась с тобой!

— Нет, нет, Фиоретта, — воскликнул Джулиано, крепче прижимая к себе мальчика, — так нельзя, наш Джулио должен носить шпагу и подняться высоко, на радость и счастье тебе.

— Господь убережет его от земной гордости и тщеславия. Разве есть лучшее призвание, чем служить церкви? Он будет замаливать грехи матери, так как это все-таки был грех — тайно повенчаться с тобой и внести горе и раздор в твою семью. Ведь я даже имени твоего не знаю, и если бы с тобой случилось несчастье или ты забыл бы меня, я не могла бы моему сыну назвать его отца.

— Фиоретта, Фиоретта, как могут приходить тебе в голову подобные мысли? — вскричал Джулиано, целуя ее. — Ты жена моя перед Богом, и Джулиано — имя, данное мне при святом крещении, тогда как другое принадлежит свету. Ты не узнаешь его, пока я не введу тебя в мой дом. Я люблю и уважаю моих родных, и ты узнаешь, кто они, только когда они с радостью примут тебя.

— О, не придавай дурного значения моим словам, не думай, что мое доверие к тебе может поколебаться! Для меня ты всегда останешься Джулиано, даже если бы голову твою украшала княжеская корона, — добавила она с детским, простодушным смехом.

Солнце почти скрылось.

Антонио, разговаривавший в саду с Жакопо, вошел, почтительно поздоровался с Фиоретгой и стал торопить с отъездом. Молодая женщина вздохнула, опустилась на колени перед распятием и тихо молилась, пока Антонио держал мальчика, весело игравшего его длинными кудрями.

Потом она встала и сказала, утирая слезы:

— Я готова. Куда ты меня поведешь, там будет мое счастье. А ты, Жакопо, береги дом и могилы моих родителей.

— Об этом не беспокойся, Фиоретта, — ответил старик и обратился к Джулиано: — Мне следовало бы питать к вам злобу, синьор, за то, что вы уводите Фиоретту из ее дома, но она будет счастлива только с вами, и я буду молить Бога, чтобы ее счастье никогда не омрачалось. Но я также буду молить Бога наказать вас, если вы когда-нибудь бросите ее, так слепо доверившуюся вам.

— Будь спокоен, Жакопо, — сказал Джулиано, пожимая его загрубевшую руку, — она мне дороже жизни, и я обещаю, что ты скоро ее опять увидишь и будешь радоваться ее счастью. Дом остается на твоем попечении, а что тебе нужно…

— Синьор Антонио дал мне даже слишком много денег. Я буду держать в порядке сад и виноградники, чтобы Фиоретта порадовалась, когда приедет взглянуть на дом, на могилы родителей и на старого Жакопо. Пусть она не делает так, как сестра ее Клодина. которая бросила отца, мать, родину и меня, старика, и ушла с чужим воином, околдовавшим ее сердце. Она больше не вернулась, бедная Клодина, и, может быть, уже погибла.

— Что ты говоришь? — спросил Джулиано. — У Фиоретты была сестра… Она ушла из дома?

— Спросите ее, — мрачно ответил старик. — Клодина была четырьмя годами старше, такая же красивая, свежая и веселая, пока не явился этот военный, вербовавший солдат для Сфорца. Он остановился на день в Сан-Донино, а остался на неделю, потому что встретил Клодину… Он околдовал ее сердце, и она ушла с ним, как Фиоретта уходит с вами, только не так свободно и открыто. Она таяла на глазах и ушла ночью. Он, верно, посылал ей известия тайно, чтобы заманить ее… Фиоретта свободна, она вольна делать, что хочет… Я не имею права удерживать ее, я могу только молить Бога, чтобы Он хранил ее.

Фиоретта закрыла лицо руками, а потом выпрямилась и сказала со слезами на глазах:

— Нехорошо, Жакопо, что ты сегодня вспоминаешь старое горе и говоришь про мою бедную сестру. Ты не справедлив к ней. Она любила своего Баггиста, и он был достоин ее любви… Разве он не просил ее руки у отца, а тот резко отказал ему, хотя мать хотела согласиться? Тогда она ушла, а мне сказала об этом ночью, хотя я была еще ребенком. Она плакала, прощаясь, и велела молчать. Она говорила, что иначе поступить не может… Я не понимала этого тогда и горько плакала, а теперь понимаю, что она была права.

При этом она обняла Джулиано и, рыдая, склонила голову к нему на плечо.

— Мы будем искать твою сестру, — сказал Джулиано, целуя ее мокрые от слез глаза, — обыщем все уголки Италии и найдем ее. А ты, Жакопо, будь спокоен за Фиоретту. Клянусь тебе, она будет счастлива, и мы вместе придем сюда, чтобы навестить тебя и помолиться у могил ее родителей.

— Я должен вам верить, синьор, и изменить ничего не могу, но, повторяю, Бог накажет вас, если вы обманете ее доверие.

Голос Жакопо дрожал, он почти грубо взял ребенка из рук Джулиано и нежно прижал его к груди.

— Будь счастлив, мой Джулио, да хранят тебя Господь и все святые!

Фиоретта молча пожала ему руку и взяла ребенка. Джулиано закутал ее в меховой плащ, посадил на иноходца, и всадники быстро скрылись в темноте.

Пока Жакопо стоял в мрачном раздумье у двери осиротелого дома, со стороны Сан-Донино подъехал всадник. Он был в широком сером плаще, в надвинутой на глаза мягкой войлочной шляпе, так что лицо его почти нельзя было разглядеть.

— Это дом Говини? — спросил он, останавливая лошадь.

— Говини уже два года как померли, — нехотя ответил старик. — Если вы их ищете, то опоздали.

— Но осталась дочь, как мне сказали в Сан-Донино. Мне хотелось бы купить дом, сад, виноградники.

— Дом не продается…

— Так разве дочь хочет одна вести хозяйство? Я хотел бы поговорить с ней, может быть, она примет мое предложение.

— Ее нет, а даже если бы она была здесь, это не повело бы ни к чему.

— Ее нет? Так это, верно, она уехала с всадниками? Я слышал конский топот.

— Ее нет, и этого вам достаточно, — проворчал старик; — Я вам опять повторяю, этот дом не продается.

Он вошел в дом и резко захлопнул дверь.

— Я был прав, — проговорил всадник. — Это был Джулиано — он похитил крестьянку, которая красивее всех аристократок. Надо проследить, куда он ее спрячет. Хороший охотник не должен терять следа.

Он медленно поехал прочь, прислушиваясь к стуку копыт.

Антонио подъехал со своими спутниками к задней части парка и отпер маленькую калитку. Все сошли с лошадей и прошли через парк в помещение, которое он показывал утром Джулиано.

Комнаты были еще уютнее при вечернем освещении, и Фиоретта радостно вскрикнула, увидев свое убежище — оно превосходило все ее представления о роскоши.

— И я тут буду жить, мой дорогой Джулиано? О, как восхитительно! И как я счастлива буду здесь, если буду видеть тебя чаще, чем ты мог приезжать ко мне за город.

— Ты будешь видеть меня каждый день, — отвечал Джулиано, целуя ее со счастливой улыбкой.

Женевра вышла из спальни, почтительно поклонилась и взяла у нее из рук ребенка.

— Дайте мне его, сударыня, я буду заботиться о нем. Я вырастила уже многих детей. Какой он красивый и ласковый! Вы будете радоваться на него, когда он будет расти и крепнуть.

Маленький Джулио вовсе не боялся нового лица и спокойно дал уложить себя в люльку.

Фиоретта пошла за Женеврой и опять вскрикнула от радости, увидев спальню. Вернувшись, она обняла Джулиано и молча поглядела на него с выражением счастья и благодарности.

— Вот друг, устроивший нам это уютное гнездышко, — сказал ей Джулиано. — Здесь ты под его кровом и под его защитой и будешь жить беззаботно, пока я введу тебя в твой собственный дом.

Она молча протянула руку Антонио, а он велел преданному слуге принести уже накрытый для ужина стол, и они сидели втроем, дружески беседуя, а из спальни слышалась колыбельная песня, которую Женевра напевала маленькому Джулио. Фиоретта иногда оглядывалась как во сне, будучи не в состоянии соединить этот блеск и красоту со своими понятиями о тихой, скромной жизни.

Так прошел час, и Джулиано поспешно встал.

— Мне нужно ехать, моя Фиоретта, а завтра я опять буду у тебя. Завтра и каждый день.

Он простился с Фиореттой и подошел к люльке сына, а потом Антонио провел его через потайную дверь в свою комнату, так что и слуги не могли ничего заподозрить.

Ужин был окончен, когда Джулиано приехал к брату.

Общество было невелико: родители Козимо — Бернардо Ручеллаи и донна Наннина, сестра Джулиано, маркиз де Маляспини, высокий, статный вельможа в богатом рыцарском костюме, с выхоленной клинообразной бородой и длинными седеющими локонами, и молодой, но уже знаменитый ученый Полициано, собиравшийся читать стихи.

— Пожалуйста, не смущайтесь, Полициано, — вскричал маркиз при появлении Джулиано, — а вы, Джулиано, слушайте внимательно, вам будет поучительно знать, как судит о вас свет. Все думают так, как это прекрасно выразил Полициано.

В стихотворении заключалось восхваление Джулиано. В изысканных выражениях превозносились его качества и геройские подвиги, которые предстояло совершить в будущем молодому Медичи.

При особенно выразительных стихах Лоренцо аплодировал, и другие следовали его примеру.

Джулиано же сконфуженно и с неудовольствием опускал голову. Его страшили все высокие подвиги, возложенные на него стихами Полициано и одобренные Лоренцо. Он со вздохом думал о Фиоретте, маленьком Джулио, о своем мирном счастье, которое ему придется горячо и трудно отстаивать. Наконец Полициано объявил, что его труд еще не окончен и он прочтет продолжение в другой раз.

— Посмотри на счастливца, Джулиано, — сказал Лоренцо, указывая на Козимо, сидевшего рядом с матерью. — И он предназначается для высоких целей и не обманет наших ожиданий, так как будущее улыбается ему. По моей просьбе маркиз Габриэль согласился отдать ему руку дочери, и он покажет себя достойным этого союза, желательного и почетного для нашего дома.

Джулиано от души пожелал счастья Козимо, но в его словах невольно звучала грусть, так как радость Лоренцо по поводу блестящего брака племянника доставила ему боль.

Долго не засиживались, так как Козимо на другой день уезжал в Рим.