Канцлер граф Бестужев ещё спал сладким сном, когда его адъютант рано утром передал ему приказание императрицы немедленно явиться к ней.
— Ага, видно, маленький шевалье быстро идёт вперёд и куёт железо, пока оно горячо, — воскликнул канцлер, протирая глаза и зло посмеиваясь, — да он и прав, что не зевает.
Граф Бестужев быстро оделся, отказавшись на этот раз от своей ежедневной ванны и тысячи других туалетных приспособлений, которыми поддерживал бодрость духа и тела. Он принял только двойную дозу золотисто-жёлтых капель, открытых его братом, Михаилом Петровичем. Эти капли обладали свойством придавать блеск взгляду и приподнимать настроение. Захватив с собой нужные документы и завернувшись в шубу, несмотря на тёплую весеннюю погоду, граф Бестужев отправился в Петергоф.
По приезде его ввели в маленький кабинет императрицы, помещавшийся рядом со спальней. Елизавета Петровна полулежала в кресле. Она имела утомлённый вид, но глаза горели счастьем. За маленьким столиком, сервированным для завтрака, сидела фрейлина де Бомон, в высокой причёске с цветами и бриллиантами в волосах. Граф сразу всё заметил своими маленькими острыми глазками. Он подошёл к императрице и низко поклонился ей.
— Мне очень жаль, граф Алексей Петрович, что я так рано потребовала вас, — проговорила Елизавета Петровна, милостиво протягивая ему руку, — я знаю, вы любите поспать, но дело такого рода, что не терпит отлагательства.
— Я всегда к вашим услугам, матушка государыня, — ответил канцлер, — для вашего величества я готов пожертвовать всеми своими друзьями, среди которых первое место занимает сон, так как во сне я иногда вижу свою юность. Я очень рад, что ваше величество позвали меня, так как я много передумал этой ночью и хотел доложить вам результат своих дум по поводу одного обстоятельства...
Фрейлина де Бомон с некоторым беспокойством взглянула на канцлера, который по приглашению императрицы опустился на рядом стоящий стул и положил на свои колени портфель с бумагами.
— Мы после поговорим об этом, — поспешно заявила Елизавета Петровна, — вы мне сообщите свои мысли, вы знаете, как я их ценю, — а прежде всего выслушайте, пожалуйста, мою волю; я отдала приказ фельдмаршалу отправиться к армии, так как мне кажется недостойным для России, чтобы её войска бездействовали на границе.
Императрица взглянула на фрейлину, чтобы убедиться, что она довольна её словами. Де Бомон тихо наклонила голову, и канцлер сделал одобрительный жест, точно Елизавета Петровна говорила именно то, что он сам думал.
— Мои храбрые солдаты двинутся вперёд, — продолжала государыня, — и, конечно, не против кого другого, как против короля Пруссии, который надоел мне своими преследованиями. Я прекрасно знаю, что он только ждёт моей смерти, чтобы сделать из ослеплённого им великого князя своего вассала.
Она остановилась в ожидании противоречия со стороны канцлера, но тот быстро кивнул несколько раз головой с видом полного сочувствия.
— У нас имеется с Англией договор, — продолжала императрица, — который...
— Который никоим образом не может служить препятствием для решения вашего величества, — живо подхватил последнее слово канцлер, — так как в нём предполагалось, что прусский король будет противником Англии, а между тем он является теперь первым союзником великобританского двора.
— Совершенно справедливо, совершенно справедливо, — весело сказала Елизавета Петровна, хотя и была несколько удивлена лёгкостью, с которой канцлер пошёл навстречу её идеям, — я, значит, вполне свободна протянуть руку тем державам, которые являются врагами моих врагов и стоят против прусского короля.
— Совершенно свободны, ваше величество, — подтвердил граф Бестужев, — в Лондоне перестанут выплачивать субсидии, предназначенные на этот предмет.
— Мой обожаемый повелитель, — вставила мадемуазель де Бомон, — вне всякого сомнения, будет готов принять участие в расходах на ведение войн, служащих взаимным интересам России и Франции.
Граф Бестужев не выказал ни малейшего удивления смелости, с которой случайно попавшая ко двору молодая «дама» заговорила вдруг о намерениях короля Франции; он склонился пред ней с таким лицом, как будто стоял пред послом его всехристианнейшего величества.
— Нам, — произнёс он деловым тоном, — не представится затруднений уговориться относительно способа и размеров такого участия его величества в военных расходах; но прежде всего необходимо установить цели и границы таких совместных действий, на которые вы, ваше величество, решились.
Императрица поддакивала ему с совершенно восхищенным видом; она была в восторге от готовности канцлера, от которого ждала противоречия.
— Сегодня создалось замечательное совпадение, — промолвил граф Бестужев, открывая свой портфель. — То самое дело, ради которого я имею счастье лицезреть мою милостивую повелительницу, есть как раз то, ради которого часом позже я должен был бы просить аудиенцию самолично. Когда я понял, что интересы России совпадают с интересами Франции, я тотчас же подумал, что вам, ваше величество, необходимо заключить с обеими державами крепкий формальный договор, в основании которого не лежало бы какого-либо ложного положения, как это было во время договора с Англией.
— Франция и Австрия, — заметила мадемуазель де Бомон, — заключили в мае прошлого года трактат в Версале, который, по моему мнению, содержит в себе всё, что касается способа и целей совместных военных действий; и теперь необходимо, пожалуй, лишь присоединение её величества императрицы к этому трактату; у меня есть с собой этот документ, и, с позволения её величества, я буду иметь честь сообщить его содержание господину канцлеру.
— Я знаком с Версальским трактатом, — с тонкой улыбкой произнёс граф Бестужев, — и так как у меня было намерение посоветовать вашему величеству как раз то, в чём ясный ум вашего величества отдал себе отчёт сам, то я принёс с собой дословную копию документа.
Он открыл свой портфель, достал большой лист бумаги и медленно расправил его.
— Вам известен Версальский трактат? — воскликнул поражённый шевалье. — Но ведь это — секретный документ...
— Я не очень полагаюсь на дипломатическую тайну, — возразил граф Бестужев и передал бумагу молодой фрейлине: — Не угодно ли вам удостовериться в верности копии.
Мадемуазель де Бомон пробежала глазами написанное на бумаге.
— Верно, совершенно верно! — воскликнула она, качая головой. — Не понимаю, как удалось вам, граф, получить этот документ! И я позволю себе поздравить вас по поводу проявленной вами ловкости.
Императрица была в восторге от этого успеха её дипломата.
— Благодарю вас, Алексей Петрович, — произнесла она, милостиво подавая Бестужеву руку для поцелуя, — я вижу, вы зорко стоите на страже наших интересов и от вас не ускользнёт ничто.
— Так как договор у нас имеется, — заговорил граф Бестужев, в то время как мадемуазель де Бомон смотрела со слегка мрачным лицом на документ, который содержался в качестве секретного в архиве французского министерства и, несмотря на это, был представлен ей русским министром, как нечто давно и хорошо ему известное, — так как договор у нас имеется, то, по-моему, не имеется никаких затруднений к тому, чтобы вы, ваше величество, присоединились к этому договору, возложив на меня его подписание, если тут только имеется лицо, уполномоченное его величеством королём Франции на помещение под трактатом своей подписи рядом с моей.
— Лицо, имеющее такие полномочия, находится теперь здесь, — быстро промолвила императрица, — мадемуазель де Бомон была почтена самым недвусмысленным доверием моего дорогого брата, короля французского.
На лице графа Бестужева не выразилось опять-таки ни тени удивления. Француженка подала ему верительные грамоты короля Франции, и канцлер передал их обратно, после беглого взгляда на содержание и на подпись короля.
— Прикажете, ваше величество, — произнёс он, — прочесть документ вслух?
— Этого не нужно, — поспешно произнесла Елизавета Петровна. — Так как вы знакомы с ним и советуете мне присоединиться к нему, то мы можем покончить теперь с этим делом.
Она указала на стоявший у стены письменный стол. Граф Бестужев поместил свою подпись, прибавив несколько строк, содержавших формулу присоединения России ко всем положениям трактата. Затем он подал перо мадемуазель де Бомон, и та подписала твёрдым почерком свою фамилию рядом с фамилией канцлера.
— Желаю вам счастья! — проговорил граф Бестужев, подавая фрейлине руку с выражением лица, не содержавшим в себе ни на йоту обычной в тот век любезности по отношению к даме. — Вы сослужили большую службу вашему королю, точно так же как, по моему мнению, и я оказал таковую же моей государыне подписанием этого договора. Теперь нужно только возобновить прерванные было дипломатические отношения, которые как-никак, а необходимы между союзными державами...
— В этом перерыве была не моя вина, — воскликнула Елизавета Петровна, — маркиз де Лопиталь был очень любезным человеком, и я охотно принимала его при моём дворе, но граф дю Шатле оскорбил моего посланника в Лондоне, заспорив о старшинстве по чину, а мой посланник был старше его...
— Граф дю Шатле, — поспешно произнёс шевалье де Бомон, — не находится больше в Лондоне, король накажет его и поручит маркизу де Лопиталь известить об этом ваше величество, если только вы милостиво согласитесь снова принять маркиза.
— Я не могу иметь никаких претензий к Франции, — сказала Елизавета Петровна с нежным взглядом по адресу своей «фрейлины», — к стране, которую считает родиной мой лучший и любимый друг; а потому поспешите, граф Алексей Петрович, привести всё это в порядок! Я жду маркиза де Лопиталь, чтобы сообщить ему, что Франция имеет в моём лице лучшего друга и союзника.
Граф Бестужев почтительно поклонился императрице и подал затем мадемуазель де Бомон руку, причём его взгляд так хитро испытующе остановился на её лице, что она улыбнулась и, отвечая на рукопожатие графа, произнесла:
— Здесь, при дворе, я узнала кое-что, что до сих пор было не известно мне, а именно: я научилась ценить всеведение канцлера России, который проникает все секреты; я уверена, что ум графа Бестужева окажется для моего повелителя столь же верным союзником, как и меч генерала Апраксина!
— И тот, и другой принадлежат императрице, — ответил граф, — и она потребует от обоих, чтобы они сбросили в бездну врагов Франции и России.
Одна из доверенных камер-фрау императрицы доложила о приходе обер-камергера графа Ивана Ивановича Шувалова.
Императрица сжалась и вопросительно посмотрела на француженку. Лицо графа Бестужева озарилось злобной радостью.
— А, — произнёс он, — мы и забыли об обер-камергере!.. Ведь вы, ваше величество, изволили приказать, чтобы он присутствовал при докладе о государственных делах; но так как вы, ваше величество, изволили весьма неожиданно вызвать меня, то я и не успел известить его.
— Впустите графа, ваше величество, — просительно сказала мадемуазель де Бомон, — он — друг Франции и обрадуется решению вашего величества.
Императрица кивнула головой остановившейся на пороге камер-фрау, и в комнату вошёл граф Иван Иванович Шувалов. Он был бледен, его лихорадочно сверкающие глаза свидетельствовали о бессонной ночи; на тёмный утренний костюм была небрежно наброшена голубая андреевская лента; он был без шпаги и звезды на груди. Он холодно склонился перед императрицей, беглым кивком головы приветствовал канцлера и смерил презрительным взглядом мадемуазель де Бомон.
Императрица не стала ждать, чтобы он заговорил, и, протянув ему руку, поспешно начала:
— Я хотела послать за вами, граф Иван Иванович; канцлер подал мне совет, совпадающий с высказанными вами взглядами, а именно — присоединиться к франко-австрийскому союзу и двинуть мои армии против прусского короля.
Граф Иван Иванович удивлённо посмотрел на канцлера, и по его лицу скользнуло беглое выражение удовлетворения, но тотчас же черты его лица снова приняли прежнее мрачно-угрожающее выражение.
— Граф Иван Иванович убедится, — сказал канцлер, — что я не принадлежу к числу его противников, как он это, кажется, по временам думал, и что я расхожусь с ним во взглядах лишь о моменте, в который разумно приступать к действиям.
Граф Шувалов слегка поклонился и произнёс:
— Я рад тому, что вы, ваше величество, приняли решение, которого я давно желал и просил; теперь необходимо возобновить сношения с Францией, чтобы выяснить содержание договора, заключённого в Версале двумя державами, а затем присоединиться к этому договору.
— Ваше величество! Вы изволите видеть, — сказал Бестужев, — насколько мы согласны с графом Иваном Ивановичем! Всё, что вы говорите, дорогой граф, я только что посоветовал государыне, и её величество изволила милостиво привести мои советы в исполнение.
— Привести в исполнение? — насмешливо повторил граф Шувалов. — Здесь, в этой комнате?
Его взгляд, полный презрения, снова устремился на мадемуазель де Бомон.
— Именно, граф Иван Иванович, — подхватила Елизавета Петровна, — совет графа Алексея Петровича был приведён в исполнение; мадемуазель де Бомон, — прибавила она чуть гневно, опуская взор, — имеет все необходимые полномочия от его величества короля Франции, и моё присоединение к Версальскому договору... состоялось.
Она взяла из рук молодой девушки документ и показала его графу, который, совсем сбитый с толка, взялся рукой за лоб.
— Полномочия от французского короля? — промолвил он. — И Версальский договор подписан здесь? Я не понимаю...
— Читайте! — прервала его Елизавета Петровна.
Граф Шувалов пробежал взором бумагу и подал её императрице.
— Верно, — произнёс он. — Поздравляю вас, ваше величество, по поводу принятого столь быстро решения; я должен был бы поздравить и его величество короля французского, имеющего таких ловких представителей, — горько прибавил он по адресу француженки, — но...
Его прервал граф Бестужев, который тем временем закрывал свой портфель, не обращая внимания на разговаривающих:
— Я просил бы ваше величество милостиво разрешить мне удалиться; новый оборот политики задаст мне много работы, а мне нужно ещё утешить бедного сэра Чарльза Генбюри Уильямса, — улыбаясь, прибавил он, — которому и не снится о такой перетасовке политических карт Европы. Если удастся, мы сохраним мир с Англией...
— Я не боюсь этих надменных англичан! — воскликнула Елизавета Петровна. — Но идите, идите и соберите прежде всего кабинет; я не желаю, чтобы русская политика шла далее втёмную!
Граф Бестужев низко поклонился, взглядом, полным злобной радости, смерил мадемуазель де Бомон и графа Шувалова и вышел из комнаты на улицу, где сел в коляску, потирая рука об руку и шепча еле слышно:
— То-то буря у них разыграется!.. Но мне всё равно; я-то услужил каждому из них, каждый будет немного благодарен мне, а я один буду держать в руках все нити.
Когда канцлер вышел из императорского кабинета, там несколько мгновений царило неловкое молчание; его прервал наконец граф Шувалов, который сказал, мрачно глядя на Елизавету Петровну:
— Я пришёл не для того, чтобы беседовать с вашим величеством о политике, хотя я очень рад решению, принятому моей повелительницей. При всём моём уважении к одной особе, — продолжал он с холодным и почти насмешливым поклоном в сторону мадемуазель де Бомон, — которую король Франции почтил столь важными полномочиями, тем не менее в качестве вашего верного слуги, которого вы, ваше величество, почтили доверием и дружелюбием, я обязан доложить, что вы, ваше величество, были обмануты самым грубым и недостойным образом со стороны этой особы; и я должен прибавить, что король Франции либо сам был обманут, либо принимал участие в обмане, учинённом над вашим величеством.
Императрица потупила взор и не отвечала.
Мадемуазель де Бомон вскочила с места; в её глазах сверкала гневная угроза, а лицо приняло такое смелое, вызывающее и вместе с тем мужественное выражение, что в этот момент никто не стал бы сомневаться в принадлежности её к тому или иному полу, несмотря на одежду или причёску. Одно мгновение она и граф Шувалов стояли с грозным видом друг против друга, а затем черты лица шевалье стали снова насмешливы и спокойны; он сделал шаг к графу и произнёс:
— А в чём обманута её величество? В какой вине можете вы упрекнуть меня?
Граф Шувалов презрительно повернулся спиной к шевалье и заговорил дрожащим голосом, обращаясь к императрице:
— Ваше величество! Вы были обмануты, так как особа, которой я не нахожу подходящего эпитета, обманула мою милостивую повелительницу насчёт своей принадлежности к женскому полу. Вы, ваше величество, не пожелали выслушать меня вчера вечером; а когда я хотел прийти позже к моей столь милостивой некогда государыне, чтобы предупредить её о грозящем ей оскорблении, то я нашёл двери запертыми для меня.
Елизавета Петровна снова потупила взор, но её губы начали гневно вздрагивать, а брови — сдвигаться в мрачные складки.
— Поэтому, — продолжал граф Шувалов, — я не мог уже вовремя предупредить ваше величество, я не мог уже сообщить вам, что ваша дама, которую вы в присутствии всего двора позвали к себе в спальню, — на самом деле мужчина, мужчина, который обманул доверие вашего величества и выставит императрицу на посмешище всего двора, как только обман всплывёт наружу.
Теперь императрица подняла взор; в нём сверкала страшная угроза.
— На посмешище всего двора? — воскликнула она. — Кто в России осмелится насмехаться над императрицей?
— Всякий, — воскликнул граф Шувалов, дрожа весь от задора и забывая всякую осторожность, — всякий, кто услышит о том, что какой-то иностранец-авантюрист провёл под маской женщины ночь у императрицы.
Губы Елизаветы Петровны сложились в ледяную усмешку, пред которой дрожали от ужаса первейшие и могущественнейшие сановники её двора.
— Насмешки над императрицей, — произнесла она тихим голосом, — могут раздаваться в России лишь в глубинах Сибири, где их не слышит ни одно ухо человеческое, если только, — прибавила она ещё тише и пронзительнее, — если только языку, поносящему императрицу, будет оставлена после такой дерзости способность произнести хоть одно слово.
Граф Шувалов скрестил руки на груди и посмотрел на императрицу взглядом, исполненным дикой решимости.
— Какого же наказания заслуживает обман, произведённый над вашим величеством вот этим... субъектом? — спросил он.
— Уверены ли вы, граф Иван Иванович, что это был обман? — возразила императрица. — Уверены ли вы, что ваши слова представляют новость для меня? Неужели вы хотите помешать мне перенести на кавалера де Бомон те доверие и склонность, которые я питала к моей фрейлине, и перенести их в удвоенном размере?
Граф Шувалов поглядел один момент на императрицу глазами, исполненными дикого ужаса, затем опустил голову на грудь, низко поклонился, не говоря ни слова, и повернул к выходу.
Императрица не сделала движения удержать его, но шевалье де Бомон бросился к дверям и преградил дорогу графу.
— Э, так нельзя, граф! — воскликнул он. — Я пришёл сюда вовсе не для того, чтобы разлучать императрицу, которой принадлежит всё моё уважение, с её верными друзьями и протискиваться на места, занимаемые другими! Выслушайте меня!.. Повелительница России достаточно велика, чтобы чаровать собой более чем одно сердце; любовь к ней должна соединить нас вместо того, чтобы разлучить! Вы предлагали мне вашу дружбу, — продолжал он, кладя свою руку в руку графа, — в то время, когда считали меня за женщину; неужели вы хотите отнять её у меня теперь, потому что я оказался мужчиной, потому что у меня оказались мужество и силы стремиться заодно с вами к одной и той же великой цели и посвятить вместе с вами все мои силы на служение этой цели? Разве не растут рядышком тысячи деревьев в живительном свете солнца, не дерясь друг с другом из-за его лучей, дающих жизнь каждому из них? Не должны ли мы становиться более горды, сильны и мужественны под лучами милости, падающими на нас из глаз императрицы? Не должны ли мы стараться всё более посвятить себя всех на служение ей? О, я прошу ваше величество, — произнёс он, протягивая к императрице руки, — позовите его назад, удержите его, свяжите два преданных вам сердца узами дружбы, о которой я его умоляю!.. Клянусь, что у него не будет друга лучшего, чем я, и я счёл бы себя достойным смерти, если бы ваше величество лишились из-за меня такого слуги, как граф.
Шевалье схватил за руки графа Шувалова, смотревшего на него с глубоким изумлением, и притянул его назад к императрице; лицо Елизаветы Петровны смягчилось нежностью; она смотрела на шевалье глазами, блистающими любовью и восхищением, и мягко произнесла:
— Вы слышите, граф Иван Иванович? Намерены ли вы отказать ему в этой просьбе? Желаете ли вы расстаться с вашей императрицей ради того только, что она подарила своё доверие такому сердцу?
— Возможно ли это? — спросил граф Иван Иванович с выражением недоверчивости на лице.
— Но почему нет? — воскликнул шевалье. — Почему любовь к величайшей императрице должна непременно разделить вместо того, чтобы соединить, два благородных рыцарских сердца? О, я заклинаю вас, граф, поверьте мне, что во мне нет никаких задних мыслей против вас; испытайте меня, требуйте от меня всё, что могут требовать друг от друга друзья, точно так же, — прибавил он, поражённый внезапной мыслью, — как и я потребую от вас доказательство дружбы, которую вы мне предлагали вчера.
— Ну, а если бы теперь, — заговорила Елизавета Петровна, — императрица спросила, каким образом в сердце графа Ивана Ивановича могла ужиться преданность к ней наряду с нежной дружбой к её фрейлине, был ли бы разрешён ей такой вопрос?
Граф Шувалов смущённо взглянул на шевалье, и в его взгляде читалась немая просьба молчать.
— Вот видите, — улыбнулся шевалье, — необходимо забыть всё, что было; мы можем думать лишь о будущем, в котором нам придётся ещё поспорить о том, кто из нас выкажет больше преданности и любви к великой дочери Великого Петра; это будет состязание между нами, в котором и побеждённый найдёт себе удовлетворение.
Елизавета Петровна наклонилась вперёд и подала одну руку графу Шувалову, а другую — шевалье де Бомон.
— Спасибо, — произнесла она, — спасибо вам обоим!.. Я никогда не забуду об этом часе, который так обогатил меня, сохранив мне старого друга и приобрев нового.
Это была чудная картина: государыня, у которой утренний свет отнял большую часть её юного вида, освещавшего её вечером, сидела теперь, притягивая друг к другу высокую, крепкую фигуру графа и нежную, женственную фигурку шевалье с тонкими чертами лица и сверкающими гордыми глазами; можно было думать, что это мать благословляет двух влюблённых.
Графа Шувалова, по-видимому, осенила та же мысль; он пожал тонкую, нежную и мягкую руку шевалье; но, когда он взглянул в его прекрасное молодое лицо, в его глазах снова сверкнул луч того огня, с которым он говорил в предыдущий вечер с «мадемуазель» де Бомон; он покачал головой и, казалось, вновь отдался своим сомнениям.
Затем императрица сказала:
— Дружба заключена. Вы, шевалье, хотели просить у графа доказательства таковой; говорите, я уверена, что в такой момент он ни в чём не откажет вам.
— Говорите! — воскликнул граф, сделав движение, как будто хотел поднести к губам руку шевалье. — Вы победили меня, и к вашим услугам всё, что находится в моей власти!
— Я хочу просить немногого, — серьёзно произнёс шевалье, — в то же время многого, а именно: замолвить словечко у императрицы, чтобы она оказала мне милость, о которой я прошу.
— Разве для этого необходимы слова другого? — спросила Елизавета Петровна, нежно пожимая руку шевалье.
Тот вопросительно посмотрел на неё и сказал:
— После заключения договора, делающего Россию союзницей Франции, с новой силой возгорится война, от исхода которой будут зависеть наши честь и слава; я — французский дворянин и не могу помириться с мыслью оставить во время войны мою шпагу в ножнах; войска России и Франции идут в поход, а я, готовый отдать жизнь за родину и императрицу Елизавету, должен бездействовать в этом чуждом моему полу платье, которое должно оказаться недостойным меня, как только будет достигнута цель этого переодевания; но этого не может желать моя государыня; её доверие я могу оправдать лишь на поле битвы, и поэтому я должен просить её, — продолжал он, между тем как Елизавета Петровна смотрела на него в ужасе, всё крепче сжимая его руку, — чтобы она отпустила меня туда, куда зовёт меня голос чести и долга; и граф Шувалов даст мне первое доказательство своей дружбы, если поддержит пред вами, ваше величество, мою просьбу.
На лице графа Шувалова сверкнул луч радости, но затем, казалось, в нём снова усилились подозрения; он нерешительно смотрел на женственное лицо, просительно глядевшее на него.
— Вы хотите покинуть меня? — мрачно произнесла императрица тоном упрёка.
— Покинуть? — повторил шевалье, прижимая к губам руку императрицы. — Разве идти сражаться за вас — значит покинуть вас? Неужели великая Елизавета могла бы сохранить свою милость, свою дружбу ко мне, если бы я околачивался при её дворе в женском одеянии, в то время как знамёна России и Франции развеваются в походе!
В его глазах сверкало гордое, вызывающее мужество, его вытянутая рука, казалось, искала меча, а полуоткрытые губы готовы были произнести боевой клич. Глаза императрицы тоже засветились при виде этой фигуры, напоминавшей Жанну д'Арк в то время как та вела войска Франции против победоносных полков Тальбота; но вот она сжалась и боязливо произнесла:
— А если неприятельский выстрел сразит это благородное сердце?..
— Ваше величество, — воскликнул шевалье, — будете лучше проливать слёзы по убитом, чем презирать живого.
Елизавета Петровна потупила взор, и её грудь вздымалась в томительной борьбе.
— О, помогите мне, граф! — воскликнул шевалье, обращаясь к Шувалову. — Помогите мне умолить императрицу, чтобы она отпустила меня ехать туда, где только я и могу доказать ей мою преданность и оказаться достойным её милостей. Я — офицер французской армии, я ношу шпагу, принадлежащую моему королю; если я не буду находиться на своём посту, вечный позор будет моим уделом.
— Шевалье прав, — сказал граф Шувалов, почти нежно пожимая руку молодого человека, — и я должен был бы просить ваше величество исполнить его просьбу, если бы не боялся быть заподозренным в желании удалить того, которого я ещё так недавно обвинял.
— Я оставлю здесь моего нового друга, — воскликнул шевалье, — который позаботится о том, чтобы вы, ваше величество, не забыли обо мне и милостиво приняли меня вновь, когда я вернусь, чтобы первым положить к вашим ногам лавровый венок победы.
— Да будет так! — со вздохом произнесла Елизавета Петровна. — Но, — продолжала она с внезапным беспокойством, — а эликсир? Как же с эликсиром?
— Мой друг Дуглас останется здесь, ваше величество, — ответил шевалье, — я оставлю в его руках всё, что имею относящееся к этому драгоценному средству; и обещаю также вашему величеству прислать сюда графа Сен-Жермена, как только приеду в Париж; я уверен, что он будет счастлив представиться возможно скорее вашему величеству; а мне, ваше величество, мне вы разрешите уехать вместе с генералом Апраксиным; я волью в него весь мой пыл к бою и всю уверенность в победе.
— Идите же, граф, — произнесла императрица, — надо тотчас же позвать фельдмаршала; я отдам ему лично мои последние приказания, и горе ему, если он не оправдает моих ожиданий.
— До свиданья, граф Шувалов! — сердечно воскликнул шевалье. — Обнимите вашего друга, воспоминание о котором вы будете поддерживать в памяти государыни.
Он открыл объятия, и граф Иван Иванович с нежностью прижал к груди хрупкую, гибкую фигуру шевалье.
— И вы в самом деле — мужчина? — тихо прошептал он.
— Если бы я не был им, — возразил шевалье так же тихо, — я остался бы здесь, чтобы любить графа Шувалова; но теперь я еду, так как не осмеливаюсь оставаться с ним.
Он освободился из объятий графа, который держал его так крепко, как будто не мог расстаться с ним, и вернулся к креслу императрицы.
Граф Шувалов вышел исполнить приказание императрицы, а она продолжала задушевную беседу с прекрасной «мадемуазель» де Бомон.