Когда Пассек и Мария Викман направились от зверинца к дому лесничего и скрылись за поворотом лесной дороги, к тому же месту приблизились двое мужчин, увлечённых оживлённым разговором.
То был английский посол сэр Чарльз Генбюри Уильямс, который прогуливался по парку с графом Понятовским после обеда во дворце, быть может, ради моциона, быть может — ради того, чтобы без помехи переговорить о важных вопросах.
— Итак, мой юный друг, — проговорил посол, прогуливаясь взад и вперёд по аллее, — сегодня вы впервые заглянули в этот своеобразный мир, называемый двором великого князя, где куётся будущность России, а отчасти и будущность. Европы. И хотя вы уже знакомы с дворами Лондона, Парижа и Дрездена, тем не менее, я думаю, вы благодарны мне, что я ввёл вас сюда.
— О, мой дорогой руководитель, — воскликнул Понятовский, горячо пожимая руку послу. — Я так благодарен вам за это!.. Здесь всё так странно, так сказочно фантастично, что я ещё до сих пор не могу разобраться в своих ощущениях. Великая княгиня, — продолжал он, краснея, — чудное существо, и я не видал женщины, подобной ей. До сих пор я не могу решить, что больше идёт к ней — костюм ли пажа, в который она была одета утром, или то простое белое платье с весенними цветами, в котором она была за столом. Право, можно подумать, что она обладает поясом Афродиты, придающим вечную юность и очарование.
— Ваше восхищение вполне естественно, — улыбаясь, ответил посол, — и я это предвидел, так как лучезарные очи Екатерины чаруют каждое мужское сердце, и потому немудрено, если они затронули крайне чувствительное к женской красоте сердце графа Станислава Понятовского!
— О, моё восхищение вызвано не только её физической красотою, но также и её чисто царственным умом.
— Если бы вы этот ум узнали в той степени, в какой знаю его я, то согласились бы со мною, что дочь маленького князя Ангальт-Цербстского взойдёт когда-нибудь яркой звездой на европейском небосклоне, несмотря на все тучи и туманы. «По терниям к звёздам», — гласит девиз моего государя; это в равной степени может быть девизом и юной принцессы. Если мы поможем ей во время её странствования по терниям, то она иначе будет относиться к нам, когда достигнет звёзд.
— Я готов, — воскликнул Понятовский, — пожертвовать даже своею жизнью для великой княгини!
— Очень хорошо, любезный граф, — сказал сэр Уильямс, — всею душою восхищайтесь великою княгинею, любите её всем сердцем, но не забывайте в то же время наблюдать, всё видеть, во всё проникать, так как этой принцессе, окружённой драконами зависти, ненависти и злобы, можно оказывать услуги только при помощи ума. Её врагов нельзя поразить копьём, для них нужна тонкая, хитросплетённая сеть.
— Клянусь Богом, — воскликнул граф, — я буду напрягать все силы моего ума. Но что могу я сделать? Что может сделать бедный чужестранец у этого двора азиатского богатства и деспотизма?
— Ум могущественнее деспотизма, — возразил посол, — и умный всегда может управлять по своему усмотрению деспотической властью. Я — друг великой княгини и всегда готов служить ей, а также обезвреживать её врагов, с одной стороны, потому, что я восхищаюсь ею, с другой — потому, что она вполне разделяет мои взгляды на необходимость прочного соглашения России с Англией. Я всегда готов помогать ей советами и всем, чем могу, стараясь вместе с нею разрушать козни, которые каждый день устраиваются ей мри дворе императрицы. Но и сам я, благодаря занимаемому месту, постоянно нахожусь под наблюдением; в каждом моём шаге усматривают политическое намерение, и вследствие подозрительности государыни я должен сильно ограничить свои посещения двора великого князя. Может быть, мне долго теперь не придётся увидеть великую княгиню. Вы же, мой друг, как лицо не официальное можете посещать этот двор сколько угодно. Вы можете участвовать в устраиваемых ею вечерах, можете кутить с великим князем...
— Это мне вовсе не по вкусу, — возразил граф Понятовский.
— И тем не менее вам это необходимо, — сказал юр Уильямс. — Это — жертва, при помощи которой вы можете купить вход в сады Гесперид, чтобы сорвать золотое яблочко. Вы будете с его высочеством пить, курить, иногда делать смотры его голштинским солдатам. За это вы можете восхищаться великой княгиней Екатериной, любить её и будете передавать мне то, что она попросит вас передать мне, а я, в свою очередь, буду пересылать через вас те советы и предупреждения, которые сочту нужным довести до её сведения. Таким образом вы можете убедиться, что услуги, требуемые мною от вас, не особенно трудны и заключают награду уже в самих себе.
— О, дорогой покровитель, — воскликнул граф Понятовский, — ваше доверие делает меня счастливым. Какая золотая будущность раскрывается предо мною! Будьте уверены, что я постараюсь оправдать ваше доверие и заслужу благодарность от великой княгини... Но, — продолжал он после короткого молчания, — мне трудно будет привыкнуть к обращению и свите великого князя; люди, которых я видел сегодня за столом, не производят приятного впечатления...
— Это — авантюристы, — проговорил сэр Уильямс, — выскочки или пришедшие в упадок отпрыски благородных домов, что, пожалуй, ещё хуже. Но вам придётся переносить их и тем легче вам будет стать необходимым для великого князя; вам придётся принести эту жертву, так как для исполнения возложенного на вас поручения вам необходимо стать другом великого князя; эта дружба прикроет ваши отношения к великой княгине.
Граф Понятовский опустил взор и серьёзно проговорил:
— Удастся ли мне приобрести влияние над великим князем? Я сильно сомневаюсь в этом, так как его высочество, по-видимому, больше всего любит тяжеловесные шутки своих голштинских офицеров. Я заметил, что к концу обеда наследник престола был очень разгорячён...
— Он напился, — рассмеялся сэр Уильямс. — Уверяю вас, тут нет ничего особенного и это — вовсе не секрет.
— Ужасно! — воскликнул граф.
— Что же!.. — возразил посол. — С этим приходится примириться, и если его высочество находит для себя приятным притуплять винными парами и без того не особенно большой и ясный ум, то нужно тем больше дорожить его супругой, которая по ясности взгляда на вещи, по рассудительности может соперничать с любым мужчиною.
— И которая, — добавил граф, — нередко во время обеда подвергалась беспричинным и грубым нападкам со стороны мужа, нападкам, получавшим каждый раз одобрение со стороны собутыльников великого князя, голштинских офицеров.
— Тем более, значит, великая княгиня нуждается в верном друге, который умел бы держать в почтительности печальных товарищей её мужа, мужа, с которым её ничто не связывает, кроме этого имени. Это, мне кажется, — достойная задача для вашего рыцарского сердца.
В течение этого разговора они подошли к тому месту, где обыкновенно кормила животных Мария, и самка-олень с детёнышами приблизились к загородке в надежде получить лакомый кусок.
Граф Понятовский стоял в задумчивости, а посол дразнил животных своею тростью. Это, по-видимому, не нравилось старому оленю, стоявшему неподалёку, и, когда палка посла задела одного из детёнышей несколько сильнее и он испустил крик, олень с разбега ударил рогами в загородку. Сэра Уильямса эта злоба старого оленя забавляла, и он стал снова размахивать палкою по воздуху, на что олень, в свою очередь, ответил новым наскоком на изгородь.
— Смотрите, — сказал Понятовский, — животное может стать опасным, если рассердится, и наверное сломает изгородь.
И действительно, от нового толчка оленя перекладины и столбики изгороди затрещали и зашатались.
В этот момент послышался стук подков и из-за попорота дороги показался изящный кабриолет на двух высоких колёсах с одной лошадью, которою правила великая княгиня. Сзади, на маленьком сиденье сидел лакей.
Посол и Понятовский повернулись при приближении экипажа, и у графа вырвалось невольное восклицание, в котором одновременно слышались и удивление, и восхищение. И в самом деле великая княгиня с ярким румянцем на щеках и блестящими глазами напоминала собою богиню, спустившуюся с Олимпа.
В следующую же секунду экипаж уже поравнялся с изгородью. Оба мужчины приподняли свои шляпы; великая княгиня, отвечая на их приветствие, улыбаясь махнула бичом.
В это мгновение олень с новою силою набросился мл забор, перекладины затрещали и один осколок угодил прямо в лошадь. Конь остановился, трясясь всем телом, а затем, когда послышался новый треск, поднялся на дыбы и стал крутиться на месте, таща за сомою кабриолет. Лакей, не предвидевший ничего подомного, был моментально сброшен наземь и остался делать у ствола дерева, взывая о помощи. Лошадь продолжала метаться из стороны в сторону. Екатерина испустила громкий крик; она побледнела, но продолжала крепко держать вожжи, лошадь же, напуганная видом разъярённого оленя, каждую минуту грозила своими прыжками опрокинуть кабриолет.
Но граф Понятовский уже поспешил на помощь; ловко и осторожно обошёл он экипаж и, ухватив испуганную лошадь за узду, заставил её встать смирно.
Несмотря на то что благородное животное протащило его несколько шагов, граф не выпустил узды и, отведя экипаж в сторону, успокоил лошадь.
В это же время сэр Уильямс подал великой княгине руку и она соскочила на землю, ничем, кроме бледности, не выказав своего волнения.
— Я не знала, что мой Родней такой пугливый; мой конюший уверял меня, что это — самая спокойная лошадь; он должен будет отучить её от этого.
— Какое счастье, что всё так хорошо кончилось! Бог знает, что произошло бы, если бы графу не удалось удержать коня! — воскликнул сэр Уильямс.
— Ах, граф Понятовский, — проговорила Екатерина, бросая на молодого человека взгляд, от которого у него вся кровь хлынула к лицу, — вы с первого же дня нашего знакомства заставляете меня оказаться у вас в долгу. Принеся мне до обеда партитуру новой оперы Рамо, вы после обеда спасаете мне жизнь; это чересчур много, и мне потребуется много времени, чтобы отблагодарить вас. Но будьте уверены, что я постараюсь, чтобы вам не пришлось укорять меня в неблагодарности.
Она сняла перчатку и протянула графу руку.
Понятовский, не будучи в состоянии произнести ни слова, схватил эту гибкую, мягкую руку и прижал её к своим губам, в то время как его взоры с упоением покоились на прекрасных чертах Екатерины.
Олень успокоился и вместе с самкою скрылся в конюшне.
— А что сталось с моим бедным лакеем? — спросила великая княгиня, с трудом и как бы с сожалением отводя взор от Понятовского и направляясь к лежащему слуге. — Можешь ты встать? — участливо спросила она его.
Выездной с трудом поднялся и прислонился к стволу.
— Скверно, ваше императорское высочество, тяжело! — проговорил он слабым голосом. — Я точно оглох, и вот тут болит очень, — указал он на бедро.
— Ну, — сказала великая княгиня, — будем надеяться, что нет ничего серьёзного. Тебя осмотрит доктор Бергаве.
Когда она возвратилась к экипажу, к ней приблизились Пассек и Мария. Поручик, отдав по уставу честь, предложил свои услуги.
— Боже мой! — воскликнула Мария. — Здесь её императорское высочество великая княгиня!.. Что случилось?
Екатерина милостиво поклонилась молодой девушке, которой она до того времени не знала или просто не замечала, и в кратких словах рассказала о том, что произошло.
— Можно ли вам вернуться обратно на этой лошади? — спросил сэр Уильямс.
— Животное вполне успокоилось, — ответил граф Понятовский. — Я без страха сел бы в кабриолет, но не знаю, можно ли всё же подвергнуть этому опыту драгоценную жизнь вашего высочества.
— Я не боюсь, — возразила Екатерина, — но так как я оказалась плохим кучером, то я просила бы графа Понятовского взять вожжи вместо меня. Места здесь хватит на двоих.
— Ваше императорское высочество, вы возлагаете на меня высокую ответственность, — сияя, ответил граф, — но, чтобы оправдать такую ответственность, я ютов был бы усмирить даже коней Феба.
Он взял под уздцы и повернул лошадь, провёл её мимо забора, помог подняться в экипаж Екатерине, затем поместился рядом с нею сам.
Пассек подал ему вожжи.
— Сэр Уильямс, — сказала Екатерина, — и вы, Владимир Александрович, поручаю вам моего слугу, отведите его к лесничему, я же сейчас пришлю экипаж и доктора Бергаве.
Она кивнула головой Марии и обоим мужчинам, и Понятовский пустил рысью лошадь.
Пассек подхватил выездного под руки и при помощи Марии повёл к дому лесничего. Сэр Уильямс с улыбкою смотрел вслед кабриолету, удалявшемуся по направлению ко дворцу.
Великая княгиня и Понятовский сидели рядом на узком сиденье, и Екатерина, по-видимому, была напугана гораздо более, чем казалось до сих пор, так как боязливо прижималась к своему спутнику.
— Случай — отличный союзник, — сказал сэр Уильямс, когда исчез кабриолет, — он соединяет скорее и прочнее, чем самый тонкий расчёт. Выкажем же себя благодарными этому покровителю дипломатии и позаботимся о бедной жертве, у которой, по-видимому, сломано ребро.
Он последовал за Марией в дом лесничего, где был встречен старым Викманом и Вюрцем.
По-видимому, старый лесничий и его помощник были гораздо лучше знакомы с уходом за больными, чем с лесом, и вскоре лакей уже был уложен в комнате. Сэр Уильямс подарил ему кошелёк с золотом, которое примирило пострадавшего с болью. Посол выпил стакан вина и оживлённо беседовал с добрыми хозяевами, пока не прибыла карета с хирургом, который сообщил, что скоро будет доктор Бергаве, за которым уже послано было в Петергоф. Затем сэр Уильямс и Пассек отправились в Ораниенбаум.
Старый лесничий погрузился со своим помощником в серьёзный разговор о заметках, сделанных им в записной книге, а Мария делала разные приготовления по указаниям хирурга; при этом она была погружена в мечтательность и по временам вздрагивала, но, по-видимому, в её воображении вставали не какие-нибудь ужасные картины, так как глаза сияли мягким блеском, а губы складывались в улыбку.