Старик Полибий , смысл всех тайн постигший сам, Всю мудрость, за сто лет подобным став богам, Он с Клидом -пастухом сидит на мхе и слышит, Беседуя, как ночь теплом и лаской дышит, И на пустой залив глядит, где над водой Созвездия, толпясь, восходят чередой… Клид нежен , добр, кудряв, при ярком свете лунном Темнеет прядь на лбу — и мраморном, и юном; Бежит он шумных игр, нескромных слишком слов, И старцу он милей всех прочих пастухов. Лишь для него он дал по бороде волнистой, Как маслу, знаньям течь, сосуд почуяв чистый. Он о плодах, цветах, о ядах речь ведет, О том, как встроен в год времен круговорот. В любой материи одной души частица Ему видна, как свет, в котором жизнь родится. Так воды темные, встречаясь с новым днем, Неспешно ширятся, сливаясь вдруг с огнем. Клид жадно слушает, он весь горит, пылает: Познать он должен все, и меньше не желает, Вселенский уловить порядок и понять, Чтоб в вечность лестницу хрустальную поднять, Сквозь время протянув ее, считать ступени, Мгновенье созерцать, слепящее сквозь тени. И под вуалью звезд бесчисленных суметь Увидеть лик того, чей взгляд дарует смерть. Клид весь дрожит, и мысль, как сильный хмель в нем бродит, Глаза его блестят, и голос вдруг подводит… Но палец положив на губы, как печать, Полибий юноше не хочет отвечать. Клид побледнел: он был так дерзок непристойно, Что должен приговор любой принять достойно, Которым будет спесь его обличена… И вечно падать вниз, где вечна тишина!