Мое имя — Роберт Хоат Трайон. Я умер много лет тому назад и должен признаться, что ваше предложение приехать сюда и выступить перед вами очень удивило меня. Между прочим, вы забыли прислать мне билет на самолет, а поездка в штат Нью-Мексико из нового места моего обитания стоит очень дорого. Там также очень трудно получить выездную визу; они даже не знают точно, какой паспорт мне выдать.

В любом случае, именно эти причины заставили меня колебаться, прежде чем я принял ваше любезное приглашение, хотя мне все еще непонятно, почему вы пригласили меня. В конце концов я все-таки решил приехать, главным образом из любопытства. Я полагаю, вы хотели встретиться со мной, чтобы услышать от меня рассказ о моем времени, о моей жизни и работе. Я постараюсь выполнить ваше желание.

БИОГРАФИЯ

Я родился 4 сентября 1901 года в городе Бьютт, штат Монтана.

Я происхожу из так называемых «бедных рабочих слоев». Мой отец зарабатывал на жизнь слесарным ремеслом. Мои отец и мать были не слишком образованными людьми, они оба закончили только начальную школу. Никому из моих братьев и сестер, а у меня их было семеро, не пришлось учиться дальше после окончания средней школы. Мы всегда были бедны, и до самого дня смерти я привык думать о себе как о «рабочей косточке». Я скончался 25 сентября 1967 года в Беркли, штат Калифорния, в возрасте 66 лет.

ОБРАЗОВАНИЕ

Когда я был еще совсем маленьким, моя семья переехала в Лос-Анджелес. Я совершенно не помню этот переезд; видимо, это было примерно в 1904 или 1905 году. Я вырос в Лос-Анджелесе, который в то время был очень живописным маленьким городом, стоящим на фоне гор неподалеку от океана. Я был хорошим учеником и окончил среднюю школу с высокими оценками. В качестве награды за отличные успехи в учебе я, первый из всей моей семьи, поступил в колледж — в Южное отделение университета штата Калифорния, в наши дни известное как ЮКЛА (UCLA). Основным моим предметом был английский язык. В то время там можно было отучиться только два курса, а для продолжения образования нужно было ехать на север, в Беркли. Именно так я и поступил и продолжал заниматься английским языком. Тогда, да и всегда, я лелеял мечту стать писателем. В годы, когда я специализировался в английском, я встретился с некоторыми очень интересными людьми. В основном это были журналисты из Сан-Франциско, образовавшие вдохновлявший меня кружок «богемцев». Мы могли бесконечно беседовать о политике, философии и литературе, поглощая при этом огромные количества пива. Пиво, должен вам сказать, сделалось тогда и осталось одним из самых больших моих пристрастий. Кстати, могу добавить, что в последние 30 или более лет мне было очень трудно получить стаканчик холодного пива. В то время я также встретил свою первую жену, Кэролин, познакомившую меня с психологией, в которой она специализировалась. Она убедила меня прослушать курс лекций одного из ее профессоров. Я согласился. Я был зачарован. Я оставил свои мечты о писательстве — когда вы молоды, ваши пристрастия быстро меняются, — и я начал читать литературу и специализироваться в области психологии. Имя того профессора было Эдвард Толмен.

После окончания университета мне предложили остаться в Беркли в аспирантуре. Я согласился и в 1928 году получил степень доктора философии в двух областях — психологии и генетике. Я учился в аспирантуре с людьми, некоторых из которых вы, вероятно, помните; позвольте мне назвать несколько фамилий соучеников из числа моих друзей: Йошиока, Макферлейн и Тинклпо. Нашими учителями были Толмен, Францен и Стрэттон. Толмен учил меня психологии, Францен — статистике, а Стрэттон — ну, от Стрэттона я мало чему научился.

Будучи апирантом, я опубликовал две статьи, обе об эффектах ненадежности измерений на межгрупповые различия. Обе мои статьи были напечатаны в «Журнале сравнительной психологии» (Journal of Comparative Psychology) и обе произвели некоторое впечатление на местные психологические круги в целом и на профессора Толмена в частности. Моя диссертация, озаглавленная «Индивидуальные различия на последовательных этапах научения», была принята факультетом психологии в 1928 году.

В те дни многие психологи изучали процессы научения. Публиковались данные разнообразных экспериментов по изучению сущности процесса научения. Помимо этого, Лешли использовал научение в своих попытках исследования кортикальной локализации функции для получения энграммы. С помощью экспериментов по научению другие психологи изучали мотивы и побуждения, и так все и шло, все дальше и дальше; все вокруг занимались исследованиями процесса научения.

В то время ученые считали необходимым исследовать процесс научения в качестве средства для измерения умственных способностей. Поэтому, как было бы естественно предположить, следовало дать точное количественное определение научения. Но это было не так. Понятие научения всегда описывалось в терминах «кривой научения», представляющей собой график зависимости среднестатистической умственной работоспособности испытуемых от последовательных этапов в процессе научения. Такое описание представлялось мне неадекватным, и я решил придумать что-нибудь для устранения этого несоответствия. Я провел испытания с сотнями крыс в двух очень сложных лабиринтах, исследуя индивидуальные различия в их обучаемости со всей возможной тщательностью и коррелируя выполнение задания крысами на различных стадиях процесса научения.

Моя диссертация имела скромный успех. Она убедила меня в том, что надежные и значимые показатели научения могут быть получены и что можно многое узнать о процессе научения, проводя кропотливые эксперименты с животными на различных стадиях приобретения ими навыков. Моя диссертация также убедила профессора Тол мена в том, что я разбираюсь в статистике и что меня следует привлечь к преподаванию этого предмета моим коллегам-аспирантам. Мы обсудили с Толмечом его предложение стать инструктором (младшее преподавательское звание в университетах США в то время) психологии в Беркли.

НАЧАЛО КАРЬЕРЫ

У Стрэттона, возглавлявшего в то время факультет психологии, имелись совершенно другие идеи на мой счет. Похоже, что он был настроен категорически против меня. Я не знаю, чем это объяснялось, но подозреваю, что он не считал меня джентльменом и потому полагал, что я недостоин занимать академическую должность, особенно на руководимом им факультете. Стрэттон указывал в качестве довода, что я хожу на работу без пиджака, к тому же в одной и той же рубашке. Что еще хуже, он считал, что у меня грязные ногти. Это служило для него доказательством того, что я не являюсь джентльменом. В любом случае, он упорно возражал против моего назначения. События сложились таким образом, что усилия профессора Стрэттона не увенчались успехом.

В 1928 году Тол мену предложили возглавить факультет в Гарварде. Он воспринял это предложение с большой серьезностью и отправился на встречу с президентом университета штата Калифорния Спраулом. Толмен согласился занять предлагаемую ему должность на трех условиях. Он просил, во-первых, чтобы Чарли Гонзика назначили его лаборантом на полной ставке. Гонзик работал лаборантом на факультете в Беркли и потерял несколько пальцев на правой руке в результате несчастного случая. В то время компенсации за полученную на работе травму не выплачивались, и Толмен чувствовал себя обязанным помочь Гонзику с работой. Во-вторых, он попросил о небольшой прибавке к жалованью для себя. И, в-третьих, он настаивал на том, чтобы меня назначили инструктором психологии. Все три просьбы Тол мена были удовлетворены, и я — сын слесаря, в грязной рубахе, с грязными ногтями и тому подобными «недостатками» — был назначен на почетную должность инструктора психологии в университете штата Калифорния, Беркли. Я проработал в этой должности всю свою жизнь и никогда не покидал Беркли, за исключением военного времени и поездок с лекциями время от времени.

Я начал преподавать. Мне никогда не нравился этот род занятий — формальное аудиторное преподавание — это так, хотя некоторые говорили, что у меня это хорошо получается. В те первые годы моей профессиональной карьеры среди аспирантов, которым я преподавал, были: Гизелли, который позднее сделал карьеру в области промышленной психологии; Кратчфилд и Баллачи, будущие представители школы социальной психологии; Чарли Гонзик, ставший клиницистом; Джон Гарднер, занимавший впоследствии пост министра здравоохранения, образования и социального обеспечения в администрации Кеннеди и Джонсона, и некоторые другие известные люди. В дальнейшем в числе моих аспирантов были Джерри Хирш, генетик, представитель школы бихевиоризма, проживающий ныне в Иллинойсе, и Дэн Бэйли, приверженец количественной психологии, ныне проживающий в штате Аризона.

ИССЛЕДОВАНИЯ

Тогда же я начал заниматься исследовательской деятельностью, причем очень интенсивно. Меня заинтересовали две взаимосвязанные проблемы в психологии. Я желал изучить наследственные причины поведения и хотел дать количественное описание процесса научения.

Я всегда считал и теперь считаю, что количественные описания могут помочь в создании адекватной теории научения. Я опубликовал такое описание, фактически я опубликовал 12 таких описаний, все в «Журнале сравнительной психологии». Через минуту я опишу вам то, что мне удалось обнаружить, но прежде я хотел бы отметить, что одним из самых глубочайших разочарований в моей жизни явилось для меня то, что никто не посчитал мои описания тем, чем считал их я, то есть исчерпывающей теорией научения. И, кстати, не такой уж плохой, поскольку она позволяла осуществить важное прогнозирование поведения крыс в лабиринтах.

Я полагаю, что внес вклад в различные отрасли психологии. Я внес вклад в поведенческую генетику, в ваше понимание процесса научения, у меня имеются некоторые скромные достижения в области статистических процедур, которые могут быть применены в науках о поведении, и я сам использовал эти статистические процедуры в той сфере, которую другие называют экологией поведения. Позвольте мне очень кратко описать свою работу в каждой из указанных выше областей.

ПОВЕДЕНЧЕСКАЯ ГЕНЕТИКА

Когда я впервые приехал в Беркли, Толмен только что опубликовал результаты эксперимента по селективному выведению, в котором он пытался получить две популяции животных, одна из которых легко поддавалась бы научению, а вторая делала бы много ошибок.

Эксперимент имел ограниченный успех: животные первого поколения отбора реагировали на давление отбора; однако показатели у животных второго поколения отбора регрессировали до средних значений. По моему мнению, Толмен сделал две ошибки. Самая серьезная состояла в том, что селективное выведение было основано на выполнении животными заданий в лабиринте сомнительной надежности.

Вторая ошибка заключалась в том, что Толмен слишком скоро прервал проведение эксперимента. Те, у кого была специальная подготовка в генетике, знали, что интерпретации, основанные всего на двух поколениях селективного выведения, являются довольно шаткими.

Фактически, Толмен допустил третью ошибку. Он осуществлял родственное спаривание, хотя пытался достичь селективного выведения. Это серьезная ошибка, поскольку инбридинг истощает генетическую дисперсию, от которой зависит селективное выведение. Я сам допустил такое упущение, не зная о том, что это ошибка. На нее мне спустя годы указал Джерри Макклиарн, который пришел работать на факультет в Беркли в конце 1950-х годов.

МОИ ЭКСПЕРИМЕНТЫ ПО СЕЛЕКТИВНОМУ ВЫВЕДЕНИЮ

Как бы то ни было, еще один студент, Джеффрис, и я убедили Толмена сделать еще одну попытку, на этот раз с использованием лабиринта известной надежности. Мы построили действительно надежный лабиринт в форме буквы Т, с семнадцатью отсеками. Голодные крысы в течение 22 часов бегали в этом лабиринте в поисках корма. При таких условиях испытаний нечетный-четный показатель надежности наших измерений, выраженный в количестве ошибок, сделанных животными, составил 0,93. Мы опубликовали наши результаты; насколько мне известно, это был первый случай, когда сообщались показатели надежности методов измерения, использовавшихся в экспериментах по научению животных.

Тол мен и Джеффрис начали проявлять нетерпение. Эксперименты по селективному выведению занимают много времени. Я приступил к оставшейся части эксперимента самостоятельно, не подозревая, что у меня уйдет более десяти лет на его проведение. Как выяснилось, первой моей задачей было найти достаточное количество крыс для эксперимента, и мне пришлось обойти для этого всю территорию колледжа в Беркли: я достал несколько крыс на факультете анатомии, еще несколько — на факультете зоологии и так далее, пока мне не удалось собрать базовую популяции, разнородную исходную популяцию примерно в 100 штук. Как я уже указывал выше, селективное выведение зависит от генетической изменчивости в пределах популяцию, так что тот факт, что моя исходная популяция была неоднородной, имеет важность. Слово «гетерогенный» (то есть неоднородный) имеет греческое происхождение, hetero означает «другой», a geneous относится к генетическому материалу, генам.

Я проверил поведение этих гетерогенных животных в лабиринте и получил картину распределения ошибок. Некоторые крысы в ходе «освоения» лабиринта делали много ошибок, другие — относительно мало. Затем я отобрал для размножения самых сообразительных крыс и скрестил их между собой. Точно так же я поступил с самыми «тупыми» крысами. В свое время я получил приплод в результате этого спаривания. Полученный приплод я снова испытал в лабиринте, когда крысы достигли подходящего для эксперимента возраста. Затем я скрестил самых сообразительных крыс из линии «умных» крыс с самыми несообразительными крысами из линии «тупых» крыс и по прошествии соответствующего времени испытал их потомство, и так далее. Я получил двадцать одно поколение крыс методом селективного выведения.

Эксперимент оказался успешным. Выведенные мною линии сильно отличались одна от другой по числу ошибок, которые делали крысы во время освоения лабиринта. В самом деле, к седьмому выведенному мной методом селекции поколению крыс распределение ошибок было столь велико, что показатели ошибок больше не перекрещивались. Самая глупая крыса из «умной» линии делала меньше ошибок, чем самая умная крыса из «глупой» линии.

ЗНАЧИМОСТЬ И ВОЗМОЖНОСТЬ ГЕНЕРАЛИЗАЦИИ

Как я говорил, эксперимент оказался успешным. Он имел успех и имеет его до сих пор, насколько можно судить по числу ссылок на мой эксперимент, которые продолжают появляться в настоящее время. Этот эксперимент обсуждается почти в каждом учебнике по введению в психологию, выходящем из печати в ваши дни, к моей великой радости.

Результаты эксперимента были значимыми, причем, по трем причинам. Во-первых, потому что они продемонстрировали, что способность к научению, которая совершенно недвусмысленно является фенотипом, в большой степени зависящим от факторов окружающей среды, имеет генетическую основу. Во-вторых (и я прошу отметить, какое было время: зенит славы бихевиоризма и американской теории научения), эти результаты имели важность потому, что они ясно продемонстрировали несостоятельность идеи Уотсона, Куо и Данлэпа о создании психологии, в которой нет места фактору наследственности. В-третьих, что наиболее важно, эти результаты были значимыми, поскольку мы создали биологический материал, на котором и мы и другие могли проводить множество последующих экспериментов.

Именно это мы и сделали; мы осуществили множество экспериментов на крысах, которых мы вывели методом селекции. Один из вопросов, на который мы чувствовали себя обязанными найти ответ, заключался в том, могут ли различия в наших выведенных селекцией линиях быть объяснены различиями в стимулах (побуждениях). Мы продемонстрировали, что не могут. Скорее, наши животные различались по интенсивности навыка, выражаясь языком 1940-х годов.

Сирл, еще один аспирант из Беркли, продемонстрировал, что крысы, отобранные как «умные» и «глупые» соответственно, не являлись в целом умными и глупыми.

Скорее, мы осуществили селекцию одной специфической характеристики, а именно — навыка крыс по выполнению задания в лабиринтах, освоение которого зависело от правильного использования пространственных подсказок. Это еще больше укрепило мою убежденность в том, что умственные способности, интеллект следует рассматривать в терминах кластеров независимых, хотя и скоррелированных способностей.

В этом отношении я не соглашался со Спирменом, который исходил из показателя генерализованного интеллекта, некоего фактора «g» (то есть общего, или генерализованного, фактора). Мы вступили в публичные дебаты по поводу наших расхождений во мнениях. Это был единственный «научный» спор, какой когда-либо был у меня со Спирменом. Второе столкновение было более личного плана: он являлся редактором журнала, в который я отдал свою статью. Когда статья появилась в печати, я заметил в ней орфографическую ошибку.

Поскольку на последнем курсе университета я специализировался в английском языке, эта ошибка принесла мне значительные неприятности, а также доставила Спирмену удовольствие указать мне на нее. Я просмотрел рукопись статьи и убедился, что правильно написал это слово и что вина за ошибку лежит на наборщике. Однако Спирмен так и не поверил мне и продолжал насмехаться над моей орфографией.

И, наконец, эти эксперименты также оказали влияние на теорию научения. Представляя свою новую теорию научения в своем президентском обращении к Американской Ассоциации психологов в 1937 году, Толмен счел нужным внести в свое описание процесса научения следующие четыре переменные индивидуальных различий: (1) наследственность, (2) возраст, (3) предыдущая подготовка (подготовленность) и (4) эндокринный баланс, или режим приема лекарственных средств и витаминов (или НАТЕ).

ЭКСПЕРИМЕНТЫ ПО НАУЧЕНИЮ

В эти годы — 1930-е — я также работал над процессом научения.

Всего я опубликовал 10 статей в этой области, и еще 2 рукописи остались у меня в столе. Первая статья этой серии была напечатана в 1930 году; она называлась «Изучение индивидуальных различий в способности к освоению лабиринтов: I. Измерения надежности индивидуальных различий» (Studies in Individual Differences in Maze Learning Ability: I. Measurement of the Reliability of Individual Differences). Последняя статья этой серии была напечатана в 1941 году; она называлась «Изучение индивидуальных различий в способности к освоению лабиринтов: X. Оценки и прочие показатели исходных эмоциональных реакций на незнакомые неодушевленные предметы» (Studies in Individual Differences in Maze Ability: X. Ratings and other Measures of Initial Emotional Response to Novel Inanimate Objects).

СТРУКТУРА НАУЧЕНИЯ

Самой лучшей из этой серии была седьмая по счету статья, в которой я попытался сформулировать то, что я назвал общей теорией научения. Моя теория представляла собой попытку объяснить индивидуальные особенности в способности животных осваивать лабиринт на базе общих психологических компонентов научения, которые можно было вывести из наблюдений за поведением животных на различных этапах их научения. По моему мнению, конкретные психологические компоненты, лежащие в основе научения, могли быть выведены из поведения крыс при условии, что действия животных удовлетворяют критериям внутренней согласованности, хорошего соответствия, позволяют прогнозировать другие модели поведения in situ и в иных релевантных ситуациях. В целом я вывел 10 таких существующих компонентов, некоторыми из которых были: установка на направление, выходные градиенты, конфликты и нацеленность на пищу.

По мере того как животные научаются ориентироваться в лабиринте, эти психологические компоненты образуют соединения высшего порядка, которые являются динамическими и изменяются по мере накопления опыта. Для того чтобы объяснить те изменения, которые претерпевают эти компоненты с накоплением животными опыта, мне потребовались шесть допущений (посылок): (1) способность к сохранению, или запоминанию, компонентов; (2) запоминание последствий, вызванных компонентами; (3) запоминание усилий, приложенных при использовании этих компонентов; (4) существование многочисленных целей; (5) доминирование некоторых компонентов за счет эмоционального подкрепления; (6) выбор тех компонентов, которые требуют наименьших усилий.

В целом моя теория научения представляла собой шаг вперед в представлениях о том, каким образом эти компоненты объединяются в образования высшего порядка по мере накопления животными опыта.

ПЕРЕРЫВ В ИССЛЕДОВАНИЯХ.

ВОЕННОЕ ВРЕМЯ И РАБОТА В АДМИНИСТРАЦИИ

Мои исследования в областях научения и поведенческой генетики были прерваны вступлением Соединенных Штатов во вторую мировую войну. Гарднер Мэрфи, известный теоретик, специалист в области теории личности, прочитал несколько моих работ по статистике и вызвал меня в Вашингтон для работы в Управлении по стратегическим вопросам (OSS), что-то вроде современного Центрального разведывательного управления. Я был назначен заместителем начальника отдела планирования OSS. В обязанности нашего отдела входила разработка действенных показателей, позволяющих осуществлять отбор людей, которые хорошо бы справлялись с ролью разведчиков, диверсантов, офицеров связи в различных движениях сопротивления на территории оккупированной нацистами Европы.

Теперь я должен вам признаться в том, что отбор сообразительных и глупых крыс совсем не одно и то же, что подбор хороших шпионов, однако мы добились успеха. Из людей, заброшенных нами в тыл врага, в плен попали лишь единицы.

Война закончилась, и я возвратился в Беркли. Я был избран деканом факультета благодаря тому, что в военное время я получил опыт руководства отделом, по крайней мере, так мне сказали. Стрэттон и Тол мен, занимавшие эту должность до меня, были фактическими главами факультета, я же настаивал на том, что моя роль должна быть чисто номинальной. Я начал вводить в процесс руководства факультетом демократические процедуры. Я считал свои методы прогрессивными, и они были таковыми, но, увы, при этом не работали. На нашем факультете все хотели поступать так, как считали нужным, а когда, благодаря моему просвещенному демократическому руководству, получили такую возможность, в результате возник полный хаос. Факультет сильно пострадал и не скоро оправился после этого.

КЛАСТЕРНЫЙ (ГРУППОВОЙ) АНАЛИЗ

После войны я уже по-настоящему не вернулся к исследованиям в области поведенческой генетики или научения. Вместо этого я очень заинтересовался компьютерами, статистическими процедурами, особенно их применением к решению «релевантных» проблем в общественных науках. Я начал применять компьютер на своих занятиях по курсу дифференциальной психологии как для студентов последнего курса, так и для аспирантов. Компьютеры освобождали людей от долгих часов утомительной работы с настольными калькуляторами, которая ранее оказывала на студентов ужасное воздействие. Теперь у моих студентов оставалось больше времени на идеи. Позвольте привести один пример. Один из моих аспирантов, Стивенсон, выступил в качестве первопроходца в своем исследовании структуры творческих способностей на примере 33 инженеров. Затем Стивенсон сформировал перекрестные ссылки для данных, полученных по всем испытуемым, с помощью базового кластерного анализа. Мы рассчитали, что в случае использования настольного калькулятора нам потребовалось бы для проведения этого исследования 15 лет. С помощью компьютера оно заняло у нас 8 часов. Мой пример показывает, как компьютер позволяет ученому справляться с такими экспериментальными проблемами, за которые он никогда бы не решился взяться в его отсутствие.

Я упорно трудился над методом кластерного, или группового, анализа. Этот метод, в его окончательной форме, явился последним моим известным достижением. Фактически, эта работа была опубликована уже после моей смерти. Групповой анализ служит четырем целям: (1) сведение многих переменных к нескольким базовым показателям, способным охватить общую ковариантность между переменными, (2) выбор однородных подмножеств переменных, которые являются наблюдаемыми представлениями базовых показателей (или размеров), (3) описание статистических свойств показателей и кластеров и (4) геометрические, или графические, описания кластерной структуры данных.

В середине 1950-х годов я начал отдавать все свое время разработкам в области кластерного анализа, хотя некоторые из вас могут вспомнить, что первую свою монографию по этому предмету я написал еще в 1939 году. Однако только теперь я по-настоящему занялся работой над методом кластерного анализа и составлением компьютерной программы для этих целей. Для этого мне понадобилось провести буквально тысячи часов за настольным калькулятором. Конечным результатом этой мучительно трудной работы (мучительно трудной потому, что я никогда не имел больших способностей к программированию) явилась моя книга о кластерном анализе, написанная совместно с Дэном Бэйли — «Система анализа ВС TRY» (The ВС TRY System of Analysis).

ЭКОЛОГИЯ ПОВЕДЕНИЯ

Теперь в моем распоряжении находились методы изучения того, каким образом группируются люди в крупных метрополиях. Поскольку я жил и работал в Беркли, естественно, что я выбрал Бей-Эреа в качестве своей исследовательской лаборатории. Я использовал для исследований данные переписи населения 1940 и 1950 годов.

В этой работе я отталкивался от единственной посылки: в крупных областях городского расселения люди группируются, или образуют социальные группы, на основе конкретных определяющих поведенческих принципов. Я дал этим социальным группам наименования типа «Группа отверженных», «Рабочая группа» и «Группа избранных». В ходе этого исследования обнаружились интересные факты. Во-первых, указанные социальные группы оставались относительно постоянными. Между данными переписей 1940 и 1950 годов наблюдались удивительные сходства, несмотря на то, что между двумя этими переписями прошла взрывающая социальные устои вторая мировая война. Во-вторых, эти социальные группировки были до некоторой степени дифференцированными в биологическом смысле; для групп была характерна репродуктивная изоляция. Можно только представить себе последствия такого спаривания в человеческих популяциях, особенно если эти условия сохраняются в течение достаточно продолжительных периодов времени. И, в-третьих, я нашел работу в области экологии поведения интересной, поскольку она позволила мне исследовать распространенность и характеристики психиатрических нарушений в подобных социальных ареалах.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В те годы, 1950-е и 1960-е, я также начал работу над учебником по вводному курсу общей психологии. Я всегда чувствовал, что существует реальная потребность в небольшой книжке такого типа, примерно в 200 страниц, которая сможет дать представление об основных концепциях общей психологии и проиллюстрировать их с помощью фундаментальных методов, принятых в нашей области.

Мне всегда казалось, что студентов совершенно сбивала с толку чудовищная мешанина из фраз типа: «этот эксперимент демонстрирует…» и «та теория постулирует…», то есть стиль составления учебников, который и по сей день в той или иной мере является отличительной чертой многих современных общих энциклопедических учебных пособий. Я полагал, что смогу написать книгу в собственном стиле, что я действительно сделал. Корректура книги легла на мой письменный стол в день моей смерти. Рукопись так никогда и не увидела свет.