Прежде чем говорить о любви, хорошо бы определить, что это. Я опросил человек двадцать, и ни один не повторил другого. И «сон упоительный» (Галина, 50 лет), и «чувство глубокой привязанности, граничащее с сумасшествием» (Вадим, 22 года), и «ликование души» (Зоя, 77 лет), и «помешательство ума» (Михаил, 51 год), и «состояние, при котором возникает желание сделать для любимого человека что-нибудь хорошее, невзирая на последствия для себя» (Игорь, 33 года). И так далее, и так далее… Ничего удивительного — за последние тридцать веков стало известно около пяти тысяч определений любви. Посмотрим в словарях. «Любовь — это чувство самоотверженной сердечной привязанности». Такое определение дает «Словарь русского языка» С. И. Ожегова. Маловато говорит о любви Ожегов. Смотрим дальше. В «Философской энциклопедии» любовь определяется как «нравственно-эстетическое чувство, выражающееся в бескорыстном и самозабвенном стремлении к своему объекту. Специфическим содержанием этого чувства является самоотдача, самоотверженность и возникающее на этой основе духовное взаимопроникновение. Индивидуальности с их духовными и природными различиями образуют в любви завершенное единство; дополняя друг друга, они выступают как единое целое. Нравственная природа любви выявляется в ее устремленности не просто на существо другого пола, но на вполне конкретного, единственного и неповторимого человека».
Фактически философская энциклопедия пересказывает наукообразным языком легенду об андроги-нах — первых людях, каждый из которых был одновременно мужчиной и женщиной. Андрогины были так совершенны, так сильны, умны и счастливы, что боги позавидовали полноте их существования и разрубили первых людей пополам. С тех пор эти половинки ищут друг друга по всему свету, чтобы вновь слиться в единое целое и обрести прежнюю силу и счастье.
Вот «Словарь по этике» 1983 года издания: «Любовь — чувство, соответствующее отношениям общности и близости между людьми, основанным на их заинтересованности и склонности… Любовь понимается в этике и философии как такое отношение между людьми, когда один человек рассматривает другого как близкого, родственного самому себе и тем или иным образом отождествляет себя с ним: испытывает потребность к объединению и сближению; отождествляет с ним свои собственные интересы и устремления; добровольно физически и духовно отдает себя другому и стремится взаимно обладать им».
Нет, такое сухое определение любви на враждебном ей языке омертвляет ее, превращает в восковый муляж. Отсеченный от образного мышления, такой подход обречен на провал. Унылая ученость не способна передать живой трепет любви, ее противоречивейшую сложность, ее тайну — то таинственное, что не поддается выражению словами. Или поддается, но гению литературы.
«Любить, — писал Л. Н. Толстой, — значит жить жизнью того, кого любишь». А Аристотель говорил по этому поводу так: «Любить — значит желать другому того, что считаешь за благо, и желать притом не ради себя, но ради того, кого любишь, и стараться по возможности доставить ему это благо».
А Стендаль так говорит о любви: «Любовь — это соревнование между мужчиной и женщиной за то, чтобы доставить Другому как можно больше счастья».
Может поэтических определений любви вполне достаточно для обихода? Тот же Стендаль сказал: «Любить — значит испытывать наслаждение, когда ты видишь, ощущаешь всеми органами чувств, и на как можно более близком расстоянии, существо, которое ты любишь и которое любит тебя». Блестяще сказано! Любовь — это пир всех чувств, это сильнейшая тяга к слиянию — и душевному, и физическому, стремление быть как можно ближе к любимому человеку.
Но это только «часть» любви, один ее аспект. Определение Стендаля неполно…
Может, не надо так поэтизировать?
Если отвлечься от литературно-художественных, риторических и логически противоречивых определений и обратиться к естественным наукам, в частности, к биологии, то любовь можно определить как избирательный поиск брачного партнера.
Многие птицы создают прочные пары, иногда на всю жизнь, и очень тяжело переживают потерю партнера («лебединая верность»). Избирательность демонстрируют млекопитающие хищники, например, волки, ведущие стайный образ жизни. В иерархических сообществах животных каждая особь занимает свою ступеньку, от вожака стаи, самца-лидера, так называемого «самца-альфы», до «самца-омеги», самого слабого и подчиняющегося всем остальным в стае. Такое же распределение ролей и у самок. Казалось бы, что и спариваться животные должны с соблюдением иерархии, но нет, часто самка-альфа выбирает нижестоящего самца, и даже вожак не оспаривает ее выбор. Похоже на любовь?
«Не подлежит сомнению, что половое чувство, хотя и общее у человека с животным, есть тем не менее источник самых высших духовных проявлений», — писал физиолог Мечников. И еще: «Совокупность чувств и переживаний, которую люди называют любовью, есть не что иное, как психологическая надстройка над биологическим по своей природе половым влечением».
Наиболее последовательно эту точку зрения отстаивал Зигмунд Фрейд, который считал, что все человеческие привязанности вытекают из одного общего источника — полового влечения, «либидо». Ядро того, что мы называем любовью, — писал он, — это половая любовь, цель которой — половая близость. Но Фрейд подчеркивал, что с младенчества человек проходит ряд этапов психосексуального развития, и от того, как проходили эти этапы, будет зависеть личность человека, его здоровье, судьба, поведение, характер проблем, стиль любви. А человека, достигшего истинной психологической и личностной зрелости, отличают два признака: 1) стремление к самореализации через творчество и работу; 2) способность любить другого человека ради него самого, а не ради удовлетворения своих потребностей.
Эмоциональная зрелость любви выявляется в ее устремленности не просто на существо другого пола, как при непосредственном чувственном влечении, а в устремлении к личности другого человека, ценной ее индивидуальной неповторимостью; ее выявлении через те человеческие отношения, в которые с ним вступает любящий.
«Истинная сущность любви состоит в том, чтобы отказаться от сознания самого себя, забыть себя в другом Я и, однако, в этом же исчезновении и забвении впервые обрести самого себя и обладать самим собой», — писал Гегель.
Почти все современные попытки определения любви, пытаясь рационализировать определяемое понятие, любовь упрощают.
Более или менее верное определение любви должно быть, наверное, рождено понятийным и образным мышлением вместе, неся одновременно текст и подтекст. Оно должно быть многозвенным, поскольку многозвенна сама любовь. И оно должно, наверное, не начинать разговор о любви, а венчать его, став выводом.
Вероятно, такое определение любви никогда не будет дано… Можно только попытаться описать наиболее общие закономерности любви. Как сделал это апостол Павел почти две тысячи лет назад:
Рождение любви
Тысячелетиями люди думали, что любовь входит в человека мгновенно, как удар молнии. Потом стали понимать, что с первого взгляда начинается не любовь, а влюбленность, и только потом она может стать — или не стать — любовью.
Рождение любви — вереница громадных и незримых перемен в человеке. В нем совершаются таинственные, непонятные нам внутренние сдвиги. Мы видим только их результаты, а что к ним привело — не знаем.
Рождение любви — не вспышка, не взрыв, а постепенная перестройка всей внутренней жизни человека, переход ее — звено за звеном — в новое состояние. Новое для человека ощущение, входя в ряд его привычных чувств, изменяет их одно за другим, просвечивает, подобно тому, как акварельная краска, попадая в воду, сначала неуловимо, а потом все ярче окрашивает воду.
Все мы знаем, что в обычном состоянии человек не может ощущать чувства другого человека, переживать их. И только во взлетах сильной любви бывает странный психологический феномен, когда разные «я» словно сливаются друг с другом — как будто токи любви смыкают между собой две разомкнутые души, как будто между нервами любящих перекидываются невидимые мостики и ощущения одного перетекают в другого, становятся общими.
Интересы другого, его заботы делаются вдруг твоими. Какое-то «переселение душ» — часть твоей души перебралась в тело другого человека, и ты теперь ощущаешь его чувства как свои.
Известные нам законы физиологии нарушаются. Все мы знаем, что наши ощущения ограничены нашим телом, и человек просто не может испытывать чужие ощущения. И если он все же чувствует их, то, наверно, не физически, нервами, а психологически — то ли воображением, то ли каким-то шестым чувством, еще не известным нам.
Может быть, психологические ощущения менее жестко привязаны к телу, чем физические, и благодаря силе любви они передаются и принимаются на расстоянии?
Но откуда берется такая «телепатия чувств», и какие токи текут в это время в душах и нервах любящих, неясно: психологам и физиологам еще предстоит разгадать эту тайну, открыть ее природу. Возможно, разгадав природу этих чувств, психологи получат ключ к загадкам любви.
Так это или нет, но любовь необыкновенно обостряет, обогащает всю жизнь нашего духа и тела, рождает в людях глубокое проникновение в глубины души друг друга.
Любовь — излучение души, она исходит из подсознания — большой и важной области человеческого существа, которая скрывает в себе много загадок. Там берут начало глубокие потрясения души, там таятся многие силы, которые командуют чувствами человека, его душевными движениями. Люди начинают понимать, что вся гамма ощущений, из которых состоит любовь, необыкновенно ценна для них: она как бы стремится сделать из человека Человека, который в своих чувствах ушел от обыденных законов будней, освободился от них и живет по каким-то другим, высшим законам.
Любовь — это инстинкт и мысль, безумие и разум, стихийность и сознательность, буйство крови и культура нравственных норм, полнота ощущений и полет фантазии, жестокость и милосердие, насыщение и жажда, созерцание и желание, мучение и радость, боль и наслаждение, свет и тьма. Любовь объединяет в себе целый спектр человеческих переживаний.
«Весь мир разделен для меня на две половины, — говорит Андрей Болконский, который любит Наташу, — одна — она, и там все счастье, надежда, свет; другая половина — все, где ее нет, там все уныние и темнота».
Любимый человек делается для того, кто любит, мировой величиной. В душе любящего странные весы, на чашах которых одинаково весят один человек и весь земной шар, одно существо и все человечество. Почему?
Когда человеку смертельно хочется есть, другие его ощущения тускнеют, чувство голода заслоняет собой весь мир — и пронизывает все другие чувства.
Любовь — тоже голод по человеку, чувство невероятной психологической потребности в нем. Это, может быть, самый острый душевный голод, и тут одно из самых коренных, самых обманных — и в то же время самых истинных — противоречий любви. Любимый человек и в самом деле равен для любящего всему человечеству: только он один на земле может утолить самый глубокий голод любящего. Он для него абсолютная ценность — ни с чем не сравнимая, важнее всех важных, главнее всех главных. Но для других людей он такой же, как все, ничем не лучше других. Любимый на весах любящего делается бесконечной ценностью, его ощущают как частичку, искорку «абсолюта» — то есть частичку наивысшей ценности, которая остается наивысшей на любых весах. И, возможно, любовь — единственное зеркало, в котором, пусть странно, но видна эта настоящая цена человеческой жизни. Любовь — не просто влечение к другому человеку: это и понимание его, понимание всей душой, всеми глубинами ума и сердца. (Французы говорят: «Быть любимым — значит быть понятым».)
Пожалуй, именно поэтому так часто поражаются влюбленные, особенно девушки: как глубоко он понимает меня, как точно угадывает самые смутные мои желания, как он схватывает с полуслова то, что я хочу сказать. Такая сверх-интуиция, которую рождает любовь, такое сочувствование с чувствами другого человека — один из высших взлетов любви, и рождает невиданные психологические состояния — блаженство полнейшей человеческой близости, иллюзию полного, почти физического срастания двух душ. Гармония «я» и «не-я», возможная только в настоящей любви, тяга к полному слиянию любящих — одна из самых древних загадок любви.
Диалектика любви
Любовь необыкновенно усложняет жизнь человека. Она словно открывает у него «третий глаз», позволяет ему увидеть скрытые утолки своей души, испытать такие ощущения, о которых он до этого и не подозревал.
Гельвеции, французский философ XVIII века, говорил: «Подобно лучу света, который состоит из целого пучка лучей, всякое чувство состоит из множества отдельных чувств».
Из каких же чувств состоит радуга любви?
Можно, пожалуй, выделить два потока. Первый — «оценочные» чувства, чувства для себя — отклик души на то, как насыщаются твои желания, на степень этого насыщения.
Другой поток — как бы «двуединые» чувства, для себя и для другого сразу: почти физическое ощущение своей слитности с ним и ясновидение души, которая ощущает то, что происходит в другой душе, и неуемное желание делать все для любимого человека, пожертвовать собой. Оба потока сливаются, смешиваются в один.
Нет, пожалуй, ничего сложнее, чем запутанная связь этих любовных чувств, нет ничего таинственнее, чем живые лабиринты их сплетений. Если пристально вглядеться в них, можно увидеть, какими именно чувствами любовь отличается от своих родственников.
Пожалуй, только глубокая душа, и только в счастливой любви, способна породить океаническое чувство слияния с другим человеком, чувство проникновения в странный мир, в котором все земное выглядит преображенным, окрашенным в «неземные» цвета.
Любовь — земное и одновременно неземное чувство, самое вселенское из земных чувств. Она как бы освобождает чувства от земного притяжения, от оков житейского тяготения. Любовь — это чувство, что двое парят в неподвижном времени; что они — частица всего, что есть в этом времени; чувство мировой величины: выход в космос, где Два есть Одно.
Способность любить — высшая человеческая способность: это именно творческая способность души, которая лежит на вершине человеческих возможностей.
«Встреча со смертью — и избавление от нее — делает все таким бесценным, таким бесценным, таким прекрасным, что я сильнее, чем когда-либо, чувствую желание любить, обнимать, покоряться. Моя река никогда не выглядела такой красивой… Смерть и вечно присутствующая рядом с нами ее возможность делают любовь, страстную любовь, более возможной. Я сомневаюсь, что мы были бы способны страстно любить, вообще испытывать экстаз, если бы знали, что никогда не умрем» (из письма Абрахама Маслоу, написанного после перенесенного инфаркта).
Если обратиться к древнегреческим мифам, то одной из причин той скуки и вялости, что царили в любовных делах олимпийских богов, было именно бессмертие богов. Отношения Зевса и Геры протекают совершенно неинтересно, пока в них не вмешивается смертный. Любовь обретает способность менять ход истории только тогда, когда Зевс спускается к смертной женщине и влюбляется в нее.
Р. Мэй пишет: «Можно совершить половой акт, не ощущая при этом никакой особой тревоги. Но совокупляясь в ходе случайных связей, мы отгораживается от нашего эроса — то есть мы отрекаемся от страсти в пользу обыденности ощущений; мы отказываемся думать о символическом и личностном смысле акта. Если мы можем заниматься сексом без любви, то нам кажется, что мы спасаемся от тревоги, которая на протяжении многих веков признавалась неотъемлемой частью человеческой любви. Далее, если мы даже можем использовать саму половую активность как бегство от налагаемых эросом обязательств, мы хотим надеяться, что тем самым возвели перед тревогой непреодолимую стену. И мотивом сексуального акта уже является не чувственное наслаждение или страсть, а искусственный мотив самоутверждения и безопасности; секс сведен к стратегии снятия беспокойства. Тем самым мы готовим почву для последующей импотенции и утраты эмоциональности.
Когда я стремлюсь доказать наличие у меня потенции, чтобы скрыть и заглушить свой внутренний страх перед импотенцией, я действую по схеме, такой же древней, как и само человечество. Смерть есть символ абсолютной импотенции, полного бессилия и конечности, и возникающая из этого неизбежного переживания тревога заставляет нас отчаянно искать бессмертия в сексе. Половая активность — это самый удобный способ заглушить внутренний ужас перед смертью, и, осеняемые символом воспроизводства, мы торжествуем над самой смертью.
Любовь и смерть связаны с сотворением и уничтожением; стало быть, вряд ли можно удивляться тому, что они так сложно переплетены в человеческом опыте переживаний. И в том, и в другом случае мы не можем контролировать происходящее… мы не можем остаться в стороне от любви и смерти — если же пытаемся сделать это, мы уничтожаем все то ценное, что есть в этом опыте».
Любовь несет с собой как наслаждение, так и страдание. Половая любовь обладает способностью загонять человеческие существа в ситуацию, в которой они могут уничтожить не только самих себя, но и множество других людей. Достаточно вспомнить Елену и Париса или Тристана и Изольду — любовь привела к гибели многих людей, оказавшихся помимо воли втянутыми в конфликт.