Анатолий Лядов родился 11 мая 1855 года в Петербурге. Вся жизнь Лядова связана с этим городом, с его художественной средой. Выходец из семьи профессиональных музыкантов, он рос в артистическом мире. Отличной школой для него был Мариин-ский театр, в котором работал его отец, известный дирижер русской оперы. Весь оперный репертуар театра был знаком Лядову с детства, а в юные годы он сам нередко участвовал в спектаклях в качестве статиста.
Редкая одаренность Лядова проявлялась не только в его музыкальном таланте, но и в прекрасных способностях к рисованию, поэтическому творчеству, о чем свидетельствуют многие сохранившиеся остроумные, полные юмора стихотворения и рисунки композитора.
Первые уроки фортепианной игры он получил у пианистки В. А. Антиповой, сестры его матери. Однако регулярных занятий долгое время не было. Беспорядочная жизнь отца, «богемная» обстановка в доме, отсутствие настоящей родительской ласки, заботы, любви (Лядов в возрасте шести лет потерял мать), неустроенность и хаотичность быта — все это не только не способствовало планомерному развитию юного музыканта, но, напротив, формировало в нем некоторые негативные психологические черты, например, внутреннюю несобранность, пассивность, безволие, впоследствии отрицательно влиявшие на весь творческий процесс композитора.
В 1867–1878 годах Лядов обучался в Санкт-Петербургской консерватории у профессоров Ю. Иогансена (теория, гармония), Ф. Беггрова и А. Дубасова (фортепиано), а с 1874 года — в классе композиции у Римского-Корсакова, сразу же оценившего дарование своего ученика: «Талантлив несказанно». И, несмотря на то, что учебный процесс протекал далеко не гладко, Лядов блестяще закончил консерваторию, представив в качестве дипломной работы выполненную на высоком профессиональном уровне кантату «Заключительная сцена из „Мессинской невесты“, по Шиллеру».
В студенческие годы Лядов обратился к популярному в России жанру романса. Но быстро потерял вкус к романсовой лирике и неоднократно подчеркивал в своих высказываниях, что «слава, приобретенная романсами, — дешевые лавры».
Еще будучи студентом, Лядов при содействии Римского-Корсакова вошел в содружество композиторов «Могучая кучка», которые тепло приняли одаренного юношу в свой клан как преемника «новой русской школы». Так состоялось знакомство с Мусоргским, Бородиным, Стасовым и приобщение к высоким идеалам кучкистов. И хотя Лядов застал кружок уже в период заката и неизбежного раскола, вызванного естественным самоопределением гениальных его представителей, он все же не мог не ощущать могучего воздействия великой традиции. Именно от нее унаследовал он ту «бесконечную преданность искусству и осознание себя как художника русского, национального», которые пронес через всю жизнь.
В середине 1880-х годов Лядов вошел в состав нового объединения петербургских музыкантов — «Беляевский кружок», где сразу занял ведущее положение, став членом руководящего триумвирата. Римский-Корсаков, Глазунов, Лядов. Эта ведущая группа, при поддержке Беляева, выполняла самую сложную работу по отбору, редактированию, изданию новых сочинений. Активное участие принимал Лядов и в музыкальных собраниях, известных под названием «беляевских пятниц», где постоянно звучали его сочинения, оказавшие значительное воздействие на младших современников, представителей петербургской школы.
Как художник Лядов сформировался довольно рано, и на протяжении всей его деятельности нельзя заметить сколько-нибудь резких переходов от одного этапа к другому. Да и в самом образе жизни, в своих привычках он оставался консервативным. Внешне спокойно и крайне однообразно протекали его годы: «30 лет на одной квартире — зимой; 30 лет на одной даче — летом; 30 лет в весьма замкнутом круге людей», — отмечал А. Н. Римский-Корсаков.
Типичный петербургский интеллигент конца века, Лядов словно специально отгораживался от внешнего мира, опасаясь его вторжения в свою жизнь, каких-либо изменений в ней к худшему. Быть может, именно этого вторжения извне ему и недоставало для творческой активности. В отличие от многих русских художников, находивших в зарубежных странствиях и в новых впечатлениях сильнейшие стимулы к творческой мысли, Лядов, в силу своей природной инерции и вялости, боялся «сдвинуться с места». Лишь дважды ровное течение петербургской жизни было нарушено короткими поездками за границу: на Всемирную художественную выставку в Париж летом 1889 года, где исполнялись его сочинения, и в Германию в 1910 году.
В свою личную жизнь Лядов никого не допускал. В этом плане весьма характерным для него оказался факт сокрытия своей женитьбы в 1884 году от друзей. Никому из них не представил он свою супругу Н. И. Толкачеву, с которой счастливо прожил всю жизнь, воспитав двух сыновей.
С молодых лет формировалось у Лядова и то характерное скептическое мировоззрение, которое к концу жизни приняло пессимистическую окраску. В лядовской переписке все время ощущается неудовлетворенность жизнью, собой, своим творчеством. Почти в каждом письме пишет он о скуке, тоске, которая мешает ему сосредоточиться как на работе, так и на отдыхе. Повсюду, где бы он ни находился, его преследуют грустные мысли, предчувствия «рокового конца», с годами усугублявшиеся.
Современники упрекали Лядова за малую творческую продуктивность. Одна из причин этого — материальная необеспеченность Лядова, вынужденного много заниматься педагогической работой. В 1878 году он был приглашен в консерваторию профессором и в этой должности состоял до конца жизни. А с 1884 года он еще и преподавал в инструментальных классах Придворной певческой капеллы. Надо сказать, что как педагог Лядов добился немалых успехов. Среди его учеников Прокофьев, Асафьев, Мясковский. Преподавание отнимало в день не менее шести часов. Лядов сочинял, по его собственному выражению, «в щелочки времени», и это его очень удручало. «Сочиняю мало и сочиняю туго, — писал он своей сестре в 1887 году. — Неужели я только учитель? Очень бы этого не хотелось! А кажется, что кончу этим…» Вдобавок с 1879 года он активно занимался дирижерской деятельностью.
Лядов был прекрасным пианистом, хотя и не считал себя виртуозом и не занимался публичной концертной деятельностью. Все современники, слышавшие его игру, отмечали изящную, утонченно-камерную манеру исполнения.
Обращение Лядова к фортепианному творчеству явилось вполне естественным. Лядовские фортепианные пьесы — своего рода музыкально-поэтические зарисовки отдельных жизненных впечатлений, картин природы, отображенных во внутреннем мире художника.
Наиболее оригинален цикл «Бирюльки», созданный в 1876 году и сразу выявивший талант двадцатилетнего композитора. От «Бирюлек» так и веет свежестью, молодым вдохновением.
В полосу творческого становления Лядов вступил к концу 1880-х годов, проявив себя как мастер миниатюры. Эта наклонность проявилась у него уже в первых фортепианных сочинениях, в которых выкристаллизовывались присущие ему краткость, отточенность музыкальной мысли и формы, ювелирная отделка деталей. «Тончайший художник звука», он, по словам Асафьева, «на место импозантности чувства выдвигает бережливость чувства, любование крупицами — жемчужинами сердца».
Вершиной же камерной формы явились, несомненно, прелюдии Лядова. Его вполне можно назвать основоположником русской фортепианной прелюдии. Этот жанр был особенно близок эстетическому мировоззрению Лядова-миниатюриста. Неудивительно, что именно в ней наиболее ярко проявились индивидуальные, специфические черты его почерка. Из сочинений 1890-х годов выделяются «прелюдии-размышления», глубоко психологические, навеянные какой-то безутешной печалью.
Но не только инструментальная музыка увлекала композитора. Большой популярностью пользовались три тетради «Детских песен», написанные Лядовым в 1887–1890 годы. В их основу легли подлинно народные тексты древних, добылинных жанров — заклинаний, прибауток, присказок.
В оригинальных же авторских мелодиях «Детских песен» легко узнаются знакомые с детства интонации «нянюшкиных напевов», нежных колыбельных «Детские песни» Лядова поражают удивительной чуткостью, трогательной любовью и глубоким пониманием детской души. Композитор подает мелодию то с мягким юмором, то с задорной игривостью, то в нарочито-важном, повествовательном тоне, то в плане гротеска и даже парадокса. В каждой из «Детских песен» проскальзывает тонкий лядовский юмор — ласковый и добрый. Но почти все они оставляют на душе чувство легкой грусти, жалости, а порой чуть жутковатого ощущения безвыходности и «нестроения» жизни.
«Не мог ли Лядов лучше засвидетельствовать свой русский дух, чем в своих обработках русских песен?» — писал известный музыкальный критик Витол. Публикация первого из четырех сборников «Песен русского народа для одного голоса с сопровождением фортепиано» (30 песен) относится к 1898 году, хотя заниматься русским фольклором Лядов начал еще в 1880-е годы. Всего же Лядов обработал 150 русских народных песен. Симфонические шедевры Лядова появились в последний период его жизни.
Более всего удавались ему сочинения, связанные с тематикой русской сказки, с фантастикой, с русским фольклором. Путь к ним пролегал через «Детские песни» и другие обработки песенных образцов.
Блестящим подтверждением творческой эволюции Лядова являются и его знаменитые программные миниатюры — «Баба-Яга», «Волшебное озеро», «Кикимора». Созданные в 1904–1910 годы, они отразили не только традиции предшественников, но и творческие искания современности. Оркестровые сказочные картины Лядова, при всей самостоятельности их замыслов, можно рассматривать как своеобразный художественный триптих, крайние части которого («Баба-Яга» и «Кикимора») представляют собой яркие «портреты», воплощенные в жанре фантастических скерцо, а средняя («Волшебное озеро») — завораживающий, импрессионистский пейзаж.
Последняя работа в сфере симфонической музыки — «Кеше» («Скорбная песнь»), связана с образами Метерлинка.
«Скорбная песнь» оказалась «лебединой песнью» самого Лядова, в которой, по словам Асафьева, композитор «приоткрыл уголок своей собственной души, из своих личных переживаний почерпнул материал для этого звукового рассказа, правдиво-трогательного, как робкая жалоба».
Этой «исповедью души» завершился творческий путь Лядова, чей оригинальный, тонкий, лирический талант художника-миниатюриста, быть может, проявился несколько раньше своего времени.
Композитор умер 28 августа 1914 года.