Очередь была длинная, человек, однако, полста, и совсем не двигалась. Позади киоска стояла машина с цистерной — и Володя Коломейцев догадался: заливают емкости, только подъехали. Значит, угадал он вовремя, к свеженькому пивку, но вот — очередь… Володя не стал искать крайнего, сразу протолкался к окошечку, увидел, что оно пока задернуто шторами, и по-свойски спросил у мужиков:

— Кто там у нас сегодня? Гога? — И поскольку мужчины не ответили, лишь плечами пожали, сам же предположение высказал: — Должен быть Гога. Если он — долго не застоимся. Счас откроет — не успеешь банки подставлять.

Надо было пообтереться здесь, приучить к себе передних, примелькаться.

Очередь ворохнулась, завздыхала:

— Ага… не успеешь…

— Еще надо, чтобы открыл…

— А то объявит перерыв — и присохнем. До обеда двадцать минут осталось.

Володя заглянул за киоск, успокоил очередь:

— Ничо, ничо, мужики. Уже сливают. Начали. Успеем. Если Гога — он на обед не уйдет, пока не отторгуется.

Еще несколько раз он выглядывал за киоск — другие не решались отклеиться от прилавочка — и даже окликнул громко какого-то человека в комбинезоне, крутившегося возле машины:

— Ну что, тезка, скоро вы там?

И хотя «тезка» ничего ему не ответил, даже не повернулся, Володя удовлетворенно подмигнул впередистоящим:

— Порядок! Две-три минуты, говорит…

Скоро шторки и правда раздвинулись. Гога там был или кто другой — неизвестно: мелькали только руки да белел плотно обтянутый халатом живот.

Володя пропустил двух человек и, решив, что теперь пора уже и ему отовариться, как комментатору-добровольцу, попытался просунуть в окно свою баночку. Однако третий — плотный пенсионер с недружелюбным лицом — молча пресек этот маневр. Его пузатый пластмассовый бидон боя не боялся, он так двинул им Володину банку, что чуть не сшиб ее наземь. И самого Володю отдавил от окна толстой, как бревно, рукой.

Володя фальшиво рассмеялся:

— Во торопится папаша! Видать, здорово вчера бухнул — душа горит. Ну, давай-давай… пропустим тебя… сделаем уважение. Нам не к спеху — успеем алкоголиками стать. Верно? — он мигнул очередному.

Но тот уже держал на изготовку канистру и Володину шуточку не разделил.

— Не к спеху — дак встань в очередь, — сказал. — Как все люди.

— Действительно, друг, ты чего там шьешься?! — раздались голоса.

— Кончай зубы-то заговаривать!.. Райкин нашелся!

— Да вы чо, мужики?! — заобижался Володя. — Я же вот стоял, перед дедом. Дед, подтверди!

Пенсионер, отвернувшись, завинчивал бидон. Брезгливо молчал. Не хотелось связываться ни с Володей, ни с прочей шелупонью.

— Ну, дед! Ну, дает!.. Еще сказал ему, только за посудой сбегаю, — на ходу врал Володя. Воспользовавшись паузой, он снова сунулся было в окошко.

Тут из очереди вышагнул молодой мужчина, в штанах-трико и болоньевой куртке. Очень здоровый дядя, с крутой, как у певца Штоколова, грудью.

— Встань в хвост, — приказал и ткнул Володю в плечо. Слегка ткнул, вроде едва дотронулся, а Володю так и развернуло на девяносто градусов.

— Да ты чо тут рулюешь?! — тонко закричал он. — Ты кто такой, чтобы рулить?!

Мужчина взял его одной рукой за ремень, больно, вместе с кожей прихватил, зараза, слегка приподнял и спокойно, ласково даже спросил:

— В морду дать?.. Или в хвост встанешь?

На этом Володина авантюра и захлебнулась. Он прекратил сопротивление. Хватило ума сообразить: если такой амбал разок вмажет — ни в какой больнице лечить не возьмутся. Матерясь сквозь зубы, Володя ушел в хвост — переживать и злобиться.

Впрочем, огорчался он недолго, будучи по характеру человеком легким, отходчивым. К тому же очень скоро передние, те что были свидетелями его конфуза, набрали пива и ушли, народу за Володей изрядно прибыло, он оказался уже в середине этой многочисленной очереди, окружающие его люди, надо полагать, забыли про инцидент, а может, они и сразу-то внимания на него не обратили или не поняли, за дальностью расстояния, что там такое произошло. Короче говоря, Володя вполне вписался в обстановку. Вообще, если бы Коломейцев не отличался повышенной нетерпеливостью, если бы у него постоянно не свербило в некоем месте, он не попадал бы в такие вот истории, а пивные очереди, в частности, сумел бы оценить по достоинству, обнаружил бы в них своеобразную прелесть. Для тех, кто эту прелесть понимает, постоять за пивом одно удовольствие. Во-первых, народ здесь собирается относительно приличный. Не гиганты духа, конечно, не праведники, но и не алкаши-подзаборники. Подзаборников тут нет. За пивом стоят люди довольно положительные, как правило — семейные, набежавшие из окрестных домов. Это даже по одежде видно. Смотришь — сверху на товарище хорошее пальто, каракуль и так далее, а снизу выглядывают мятые домашние брючишки. Все ясно: усмотрел из окна, что машина к киоску подъехала. «Ну-ка, мать, где у нас посудина?» — и подался. Сейчас вернется домой, выпьет легально, возможно, под заранее припасенную вяленую рыбку, и ни с женой не поругается, ни на люди шарашиться не пойдет.

Во-вторых, пивные очереди представляют собой что-то вроде летучих мужских клубов, с очень и очень снисходительными требованиями к случайным и временным их членам. Здесь обычно царит легкое и приятное возбуждение — в предвкушении скорой выпивки, легко завязываются легкие же разговоры, легко прощается друг другу малосодержательность высказываний и невысокое качество шуток. Здесь все на время становятся равными — и какой-нибудь умник, кандидат наук какой-нибудь, допустим, и вздорный мужичонка, которого в другом месте не только всерьез не примут, а вообще в упор не увидят. Подравнивает и объединяет людей сам предмет разговора, сам интерес, собравший их здесь, пусть не постыдный, но все-таки чуточку низменный и грешный.

Вот и Володя очутился в центре такого разговора, даже сам встрял в него, заявив, что лучшее пиво делают в городе Алма-Ате. Он когда-то давно был в Алма-Ате, в гостях у сродного брата, баловался ежедневно пивком, и ему особенно понравилось, что рядом с пивными точками там всегда и шашлычки жарили. Более опытные собеседники, особенно те, кто по работе связан был с частыми командировками, с Володей не согласились. «Это тебе из-за жары оно хорошим показалось, — сказали, — да еще под шашлык. А теперь уже и шашлыки на улице не жарят — прекратили».

Потом кто-то стал хулить темные сорта пива — «Бархатное», «Мартовское», и с этим товарищем все согласились. Кроме одного пожилого мужчины. Но мужчина, правда, сразу оговорился, что в принципе он не настаивает, а у него лично склонность к темному пиву. Он к нему давно пристрастился, еще в последний год войны и сразу после нее, когда был комендантом одного немецкого городка. А немцы темное пиво обожают и умеют делать.

Тут Володя вставил еще одну фразу, которая ему самому понравилась:

— О, дак, значит, фронтовик! Теперь фронтовиков редко встретишь.

Хорошо сказал: и для себя солидно, и для фронтовика уважительно.

Коснувшись темного пива, перескочили на импортные сорта — и дружно сошлись на том, что лучше чехословацкого пива не было, нет и не будет.

Стоял в очереди очень интеллигентный человек, профессорского вида, высокий, с чистым, холеным лицом — и он мужиками не пренебрег: вступил в беседу, рассказал, почему в Чехословакии такая высокая культура пивоварения. Они, оказывается, вот как делали — давно, еще до ихней революции. Вызывают, допустим, раз в году в ратушу какого-нибудь пивовара, частника: зайдите, мол, пан Франтишек, есть разговор. А он уже знает, зачем зовут: надевает кожаные штаны, берет под мышку — маленький бочонок с пивом, пробный, и отправляется. Отцы города его ждут. «Добрый день, пан Франтишек. Садитесь, пожалуйста», — и указывают на дубовую скамью. А он, опять же, знает, как надо садиться. Отвинчивает пробочку, поливает скамью пивом и садится. Отцы города ведут с ним неторопливый разговор: как дела, нет ли сбоев в производстве, удачно ли идет коммерция, здоровы ли детки и так далее. Потом говорят: спасибо за приятную беседу, пан Франтишек, не смеем более задерживать. Он встает. И тут — если скамья вместе с ним не поднимается, если, значит, он не прилипнет к ней капитально, — с него сдрючивают кожаные штаны, велят ложиться на лавку и этими штанами всыпают горячих. А на другой день весь город уже знает: пана Франтишека в ратуше пороли собственными штанами. И все. Он вылетает в трубу. Больше никто его пиво не покупает.

Слушателям такой способ борьбы за качество очень понравился. Они оживились: да, молодцы!.. Туго свое дело знали! Вот бы у нас такое внедрить!.. Ага, всыпать бы некоторым, не помешало бы…

Интеллигентный товарищ, невинно подняв глаза кверху, заметил, что нам в таком случае пришлось бы вводить массовые порки. И не только для работников пивоваренной промышленности.

Мужики захохотали:

— Это точно!

— Пороли бы друг дружку по расписанию!

— Что ты! До смерти засечем!

Вот такая, словом, создалась в очереди душевная атмосфера. Взаимопонимание. Открытость. Братство.

И к заветному окошечку между тем приблизились. Уже Володю от него отделяло человек семь-восемь.

И тут пришел наглец. Не такой мелкий жук, каким недавно еще выступал сам Володя, — настоящий наглец, матерый, с большой буквы. Этакий тип с пакостной сытой физиономией — не то чтобы с раскормленной, а именно пакостно, по-кошачьи сытой, — и заледенело-смеющимися глазами. Никто, однако, в первый момент не понял, что пришел Наглец. Кроме, может быть, Володи. А он шкурой ощутил. На Володю, в его шебутной, далеко не кристальной жизни, такие глаза, случалось, смотрели с близкого расстояния, — и он помнил, как умеют обладатели их холодно и беспощадно взять тебя за глотку. И теперь, узнав эти глаза, он вздрогнул, насторожился.

Тип между тем подошел к прилавку и, развязно спросив: «Почем овес?» — водрузил на него двадцатилитровую канистру, попятив колонну баночек и бидончиков.

А переднему гражданину, издавшему было недоуменный мык, прикрыл распахнутый рот ладошкой:

— Тихо, дядя, тихо! Спокойно… Ревизия. Контрольная покупка.

— Какая еще ревизия? Нашли время!

— Да придуривается он!

— Эй! Ты там! Давай не балуй!

— Шучу, мужики, шучу, — повернулся к очереди тип. — Механик я. Главный механик ОРСа. Имею право — нет? В своей системе? — Он не глядя задвинул канистру вовнутрь, привалившись широкой спиной к прилавку, напрочь загородил окно и бесстыдными своими глазами неторопливо обвел очередь: ну, дескать, будем спорить или как? Насчет прав?.. Кто смелый?

Смелых не нашлось. Передний только, кому закрывали рот ладошкой, обиженно пробормотал: «Так бы и говорил сразу… А то понес… про овес».

У типа сильнее засмеялись глаза.

— Вот так, — сказал он. — Работаем… для народа. Выполняем указание: «Довести количество слабоалкогольных напитков»… Героически трудимся… не спим ночей… Поломки механизмов… несознательность отдельной части…

Вот гад! Мало ему, что влез нахалом и очередь усмирил — еще и откровенно изгаляется! У Володи привычно засвербило. Он стоял на предпоследнем изгибе очереди, как раз против окошка, и, когда оловянный взгляд типа мазнул по нему, задрожав животом, неожиданно для себя спросил:

— Ну?.. Механик, да? По металлу? По хлебу и по салу?.. А я депутат горсовета. И вот стою. Это как?

Тип уставился на него оценивающе. Даже серьезность промелькнула в глазах. Вроде поверил. А почему не поверить? Чем Володя не депутат? Вид не козырный? Ну и что? Вон у них в подъезде живет один… слесарь с авиационного завода, совсем заморыш, мышка белесая, — а депутат.

— Слуга народа? — спросил тип, близко наклонившись к Володе. Он, кажется, правда поверил, но до такой степени был налит закаменелой наглостью, что его и это не смутило. — Тогда стой. Стой… на страже интересов рабочего класса.

— Мужики! — закричал Володя. — Да он же смеется! Он же нас, как мелкоту делает… во все места! Вы что, не видите? Мужики!..

Никто не откликнулся. Вроде теперь это только Володино дело было. Вроде два ханыги между собой сцепились — и лучше не ввязываться, не мараться… Бывший комендант, любитель темного пива, смотрел под ноги… Интеллигент вообще отвернулся в сторону. Только мясистое ухо его жарко пламенело. У остальных, с кем только что вот так хорошо разговаривали, хохмили, глаза были пустыми.

«Вот это да! — ахнул Володя. — Его как щенка выбросили, как цуцика! Как мелкую сявку! Сразу и амбал-доброволец нашелся!.. Он, значит, шпана, рвань — с ним можно! А эту наглую харю — раз он из ОРСа или откуда там — не тронь?.. О, стоят! Прижали хвосты! Терпят… коллективную порку! И хоть бы хрен… Ну, дак молодец тогда этот. Правильно он их давит, тараканов!..»

И Володя, визгливо рассмеявшись, сказал типу:

— Мо-ло-дец! Так и надо! Давай, плюй им в рожи! Клади на них сверху сколько можешь! Молодец!

Тип с трудом выворотил из окна необъятную свою канистру, подмигнул Володе, как сообщнику: дескать, такой же я механик, как ты депутат, — и пошел.

— Ну? Наелись? — не унимался Володя. — Досыта? До отвала? И как оно на вкус? Что напоминает?.. Эх вы, тараканы! Дустом вас надо! Правильно говорится — дустом!

И тогда Володе сказали:

— Да заткнись ты! Чего развыступался?.. А то вылетишь отсюда, как пробка.

И за плечо крепко взяли.

Володя почувствовал: сейчас его вышвырнут из очереди. Во второй раз.