И все-таки надо бы в этом полезном в принципе деле — в деле сохранения здоровья и как следствие — продления жизни — навести порядок. Выработать какие-то единые для всех рекомендации. И строгие нормы. Тем более что опыт разнообразной регламентации в нашем организованном обществе вполне достаточный. Коснись любой области — везде завидная четкость: на службу — к девяти, со службы — в восемнадцать; слесарь-сантехник — в течение дня; винные отделы — с двух до семи вечера; докладчику на собрании — пятьдесят минут, в прениях — десять; свежее молоко — с восьми до полдевятого, кефир — до одиннадцати…

А вот в деле укрепления здоровья нет подобной строгости. Правда, журнал «Здоровье» и созвучная телепередача много сил вкладывают в пропаганду этого самого укрепления, но их рекомендации больно уж многообразны. Они, похоже, сами не решили окончательно, на каком наборе средств остановиться и какой дозировкой ограничиться. В результате у отдельных людей от этого многообразия прямо голова пухнет, и они до конца дней так и не могут решить, что им лично избрать. Или — когда уже сохранять нечего — кидаются на все подряд.

Добавьте сюда еще советы разных непрофессиональных знатоков, особенно тех из них — наиболее, кстати, яростных, — которые будто бы уже одной ногой в могиле стояли, но после того, как поистязали себя в течение года постелью из нестроганых досок в сочетании с рисовой диетой, настолько распрямились, что теперь даже и не сгибаются. Этим, как ни странно, люди особенно доверяют.

К примеру, одному товарищу (я с ним в доме отдыха познакомился, под Ташкентом) бывший знаменитый тренер по тяжелой атлетике, а ныне заведующий пивным киоском, насоветовал заниматься с утяжелениями. Товарищ страдал радикулитом, и бывший тренер ему сказал:

— Никого не слушай. Выбрось эту дурь из головы — компрессы, таблетки, уколы. Пусть они собственные задницы дырявят. Гири и штанга! Штанга и гири! Нагружай поясницу. Не давай ей продыха. Посмотри на меня. Видишь, какой я здоровый. А почему? Гири и штанга! Штанга и гири!

Товарищ послушался, завел себе гири и штангу. Стал нагружать поясницу. Схватился с нею, что называется, не на живот, а на смерть. Она его догоняет, а он — ее. Она — его, а он — ее!

Но это он дома с ней воевал. А здесь лишился такой возможности. И товарищ заскучал. У него обратная связь нарушилась. Теперь только поясница его догоняла, а уж он ее не мог.

Его тут, в доме отдыха, попытались перевербовать — нашлись энтузиасты. Один жилистый дядя почти двухметрового роста начал горячо рекомендовать свой метод:

— Ты на руках не пробовал отжиматься? Попробуй! Сразу про свою штангу забудешь. В металлолом ее отнесешь. Только не ладонями в пол упирайся, а пальцами. Это эффектнее. Вот гляди, как надо. И-раз! И-два!.. Могу на трех пальцах — пожалуйста. Могу на двух. На одном только пока не выдерживаю.

Пальцы у этого дяди были, надо сказать… как железнодорожные костыли. Давно, видать, человек тренировался.

— Ну, давай! — скомандовал он нетерпеливо. — Попробуй. Хотя бы на четырех для начала.

Мы совместными усилиями перевели товарища в партер, сам он не мог, поскольку был как раз прострелен радикулитом. Однако ему не удалось занять горизонтальное положение. Он мог стоять только под тупым углом. К тому же его руки не держали, несмотря на занятия тяжестями. Он, таким образом, с одной стороны упирался в пол носками ног, а с другой — подбородком.

Жилистый дядя оказался никудышным учителем, темпераментным очень.

— Слабак! — махнул он рукой. — Распрямите его, мужики.

После дяди за беднягу принялся другой энтузиаст — мой земляк и коллега Котя Фоськин. Этот стал навязывать ему другой способ — катание на позвоночнике. Фоськина катанию на позвоночнике обучил один экстрасенс, близкий будто бы друг и ученик легендарной Джуны. Фоськин с этим катанием всех знакомых заколебал. Чуть где в компании пожалуется кто на радикулит или остеохондроз — он сразу: катайтесь на позвоночнике. И показывает.

— Ну-ка, старуха, — скажет хозяйке. — Кинь мне какой-нибудь половичок.

Сядет на половичок, колени к подбородку подтянет, катнется раза три-четыре, змей поджарый, и с победоносным видом предлагает присутствующим: ну, кто повторит?

Присутствующие хихикают и жмутся по стенкам. Дамы в юбках, им неприлично такие трюки демонстрировать. У мужчин у всех солидные «соцнакопления», некоторым колени к подбородку разве только лебедкой подтянуть возможно.

А Котька пружинисто расхаживает по комнате и хвастает;

— Четыреста катаний! Двести с утра и двести перед сном — вот моя ежедневная норма.

Врет, конечно, прохвост. Я с ним полмесяца в доме отдыха побыл и убедился. Живет Фоськин как все нормальные люди: только проснулся — сразу сигарету в зубы.

Радикулитчик наш Котькин способ тоже не освоил. И окончательно загрустил.

— Ладно, ребята, — сказал. — Я уж по-своему. Мне бы только тяжесть подходящую отыскать. Ось бы какую-нибудь от вагонетки.

И он, представьте, нашел тяжесть. Присмотрел на территории чугунную плиту, полузасыпанную глиной, ночью отколупал ее и приволок в свою комнату. И вроде ожил маленько.

Но через несколько дней случился сильный ливень, буквально тропический. А плита эта, оказывается, вход в какой-то колодец перекрывала. В результате — по принципу сообщающихся сосудов, что ли, а может, в силу какого-то другого физического закона — канализация в нашем доме заработала в обратном направлении: снизу вверх.

Приехавшие спасатели, матерясь по-русски и узбекски, искали плиту по всей территории. Думали, ее ливневыми потоками куда-то сволокло.

Мы же, группа посвященных товарищей, не выдали нашего страдальца, проявили солидарность.

Аварию бригада кое-как ликвидировала.

Последствия горничные замыли.

И возможно, все осталось бы шито-крыто, если бы товарищ сам себя не выдал. Чугунная плита все-таки не штанга, она для физических упражнений недостаточно приспособлена. Короче, грохнул он ее однажды на пол. А под ним узбекское семейство проживало: отец, мать, старенький дедушка и четверо ребятишек. И надо же такому случиться — у них как раз торжество проходило, дедушкин день рождения. Они у себя в комнате плов кушали. Как вдруг им в роскошное это блюдо с пловом обрушилось полтора квадратных метра штукатурки. Можете себе такое вообразить?

О дальнейшем рассказывать скучно. Списали нашего тяжелоатлета досрочно. И бумагу вслед отправили соответствующую. И, разумеется, счет — за причиненные убытки. Хорошо еще, что ему обратную работу канализации плюсовать не стали. А то бы он за свой активный отдых век не рассчитался.

Однако это я привел факт из ряда вон выходящий, анекдотичный, можно сказать.

А вот вам история едва ли не рядовая, которая произошла (а точнее, по сей день происходит) с людьми вполне здоровыми, молодыми и красивыми, не знающими даже пока, что такое насморк, но крепко ушибленными — в духе времени — идеей профилактической борьбы с грядущим одряхлением.

Речь пойдет о супругах Сиваковых — Володе и Клавочке.

Не знаю, когда они свой режим жизни выработали, специально ли голосовали за него на семейном совете или сразу достались друг другу с такими убеждениями — а только живут Сиваковы вот как.

Утром Клава просыпается чуть раньше, ей надо дочку в детский садик проводить.

Володя может позволить себе еще минут пятнадцать подремать: у них в институте скользящий режим работы. Однако он тоже просыпается — у него это в привычку вошло. И пока дочка плещется под краном и трогательно шлепает лапками по коридору, Володя времени даром не теряет: лежа в постели, выполняет полное йоговское дыхание.

Надышавшись досыта, обогатив кровь кислородом, Володя, чуть приоткрыв дверь, заглядывает в комнату жены. Клава в это время, выпроводив дочку, занимается физзарядкой. Конкретно: приседает на одной ноге. На левой. А правую — мраморно-белую, соблазнительную ногу Афродиты — старательно удерживает параллельно полу. Володя две-три секунды полюбуется на античные формы жены, плавки поддернет — и трусцой на свою половину. У него самого впереди еще четырнадцать обязательных комплексов, начиная с бега на месте и кончая трехраундным боем с тенью.

Клава, закончив физзарядку, принимает водные процедуры, варит кофе, быстро завтракает и заглядывает к Володе.

Володя как раз стоит на голове. Надо признать, на Володю даже в таком противоестественном положении посмотреть приятно. Стройная шея напряжена, грудь широкая, как у пловца, талия узкая, живот ровными брусочками выложен, ноги!..

— Володя, — говорит Клава севшим вдруг голосом. — Я побежала, кофе на плите.

— Щас! — хрипло отвечает Володя, переворачивается на ноги и, сделав зверское лицо, наносит в сторону Клавы первый прямой.

Это — по утрам. Вечером расписание аналогичное, но более напряженное.

Первой возвращается Клава, захватив по дороге дочку. До прихода мужа ей хватает времени, чтобы постирать дочке колготки и наточить коньки. Володю она встречает в коридоре, с коньками под мышкой. Уже на ходу делает ему наказы: не забыть подогреть Леночке молочка, закапать перед сном носик и рассказать сказку.

«Ы-гу. Ы-гу. Ы-гу», — кивает Володя.

Он ничего не забывает, все делает вовремя и даже выкраивает себе несколько минут, чтобы смазать лыжи. Володина ежевечерняя норма — двадцать километров. То есть восемь кругов по березовой роще. С дорогой на трамвайчике туда и обратно он тратит на все два часа с четвертью.

Клава между тем управляется с разными домашними делами, отдыхает часок перед телевизором и варит мужу овсяную кашу. Володя диеты не придерживается, но овсяная каша по вечерам обязательна. Лыжи забирают много калорий — и овсянка в этом случае незаменима.

Когда заиндевелый, как дед мороз, Володя возвращается домой, Клава уже спит. Он принимает душ, съедает в одиночестве свою кашу и, перелистав газеты, ложится рядом с женой.

Вернее — ложился. Год назад. Последний же год супруги Сиваковы спят врозь. Дело в том, что Володя после напряженных лыжных прогулок стал по ночам лягаться и размахивать руками. А однажды ему, наверное, приснился бой с тенью: он так залепил кулаком в стенку, что едва не пробил насквозь тонкую панельную перегородку. Конечно, перепугал до смерти жену и дочку. Да что жену и дочку. Соседи в четырех смежных квартирах повскакивали — такой гул пошел.

После этого Клава и отселила его в кабинет, на раскладушку.

Володя не стал сопротивляться. Он только отчаянно хватался за голову и бормотал: «Господи! А если бы я не с левой руки удар нанес? Если бы с правой?» Было отчего хвататься за голову: под правую-то руку ему бы не стенка подвернулась, а жена. И нокаутировал бы Володя любимую — как пить дать!

Переселившись в кабинет, Володя с непривычки потосковал какое-то время, но мало-помалу свыкся с новым положением. Зато здесь он мог безбоязненно лягаться, размахивать руками и драться с тенью. Раскладушку Володя специально ставил подальше от ломких предметов, а справа и слева от нее кидал по старенькому тюфячку — на случай, если какой-нибудь особенно резкий выпад или мощный толчок ноги сбросит его с ненадежного ложа.

Но то ли ему, как чрезвычайно крепкому, тренированному мужчине, этих ночных упражнений оказалось недостаточно или, наоборот, от резкой перемены образа существования у него внезапно прекратились судороги и организму стало не хватать нагрузок, а только несколько месяцев назад Сиваков еще взвинтил темп — начал бегать и в обеденный перерыв. Завел себе вторую пару кроссовок, еще один тренировочный костюм, вязаную шапочку — и бегает. Амуницию свою он хранит в нижнем ящике стола, минут за пять до перерыва переодевается в туалете и ровно в тринадцать пятнадцать делает коллективу ручкой: «Кто — куда, а я в сберкассу».

Дневные эти пробежки, все заметили, действуют на Сивакова особенно благотворно. Он возвращается приятно возбужденный, помолодевший, уверенный в себе, хлопает коллег-инженеров по плечу и покровительственно спрашивает: «Как жизнь, старина?» А иногда, забывшись, принимается негромко что-нибудь напевать.

Сиваков не пропускает ни одного обеденного перерыва, исключая лишь те дни, когда его начальница, групповой инженер Агнесса Викторовна, отбывает в командировку. Наши остряки подметили эти совпадения и запустили шуточку, довольно, впрочем, низкопробную: не Агнессочку ли, дескать, наш спортсмен догоняет? Она ведь, согласно скользящему графику, уходит обедать на пятнадцать минут раньше. И живет неподалеку. И — заметьте — одна-с.

Володя эти шуточки игнорирует. Хотя они вгоняют его в легкую краску — из-за назойливого повторения. Свои же «тайм-ауты» он объясняет просто: они с Агнессой занимаются одним объектом, и он в отсутствие начальницы берет часть ее работы на себя — чтобы не терять темпа. И правда, он, когда не бегает, сидит за столом Агнессы, перебирает разные бумажки.

Вот такие дела.

А с некоторых пор, по стопам мужа, начала и Клава бегать. То есть это фигурально сказано — «по стопам». Все из-за того же скользящего графика она выбегает раньше, и маршрут у нее самостоятельный.

И на Клаву пробежки хорошо действуют. На дворе, знаете, ранний март, воздух бодрящий, Клава прибегает назад порозовевшая, вся какая-то мягкая, в глазах — легкий весенний туман. Сидит потом за столом, локон на пальчик крутит и тихо улыбается чему-то.

Нахал Фоськин придумал себе развлечение. Пройдет мимо нее в такую минуту, слегка толкнет боком и нарочито деревянным голосом спросит: «Уж ты где, жена, где шаталася?»

Клава поднимет глаза, в которых все еще туман, и вздохнет: «Ах, Котик!»

И непонятно: к Фоськину ли это относится, или так — безадресное восклицание от избытка чувств.

В общем, так у них все замечательно, у Володи с Клавочкой, что… недавно их председатель профсоюзного комитета к себе приглашал. Посадил напротив, долго маялся, карандаш вертел (он у нас человек на редкость деликатный, застенчивый), а потом все-таки выдавил:

— Ребятки… может, вам, раз такое дело… раз по-другому не можете… вместе бегать? В смысле — домой?.. А то, знаете…

Он чуть не вылепил правды: разговоры, мол, в коллективе идут и конкретные маршруты указываются, да успел язык прикусить. И совсем стушевался, заспешил:

— Мы бы вам и график сдвинули. В смысле — соединили. А, ребятки?

Сиваковы, потупя глаза, промолчали.

Бегать, однако, после визита к председателю прекратили. Четыре дня не бегали. Обедали вместе. Клава раньше Володи в столовую приходила, брала на себя и на него. Они удалялись в уголок и подолгу о чем-то серьезно говорили.

Возможно, супруги Сиваковы и договорились бы до чего-нибудь. Но тут местная кинохроника выпустила на экраны сюжет о них — как о показательной спортивной семье. Ударным кадром в сюжете был именно тот, когда они с обеденного перерыва разбегаются. Киношники обставили эту сцену эффектно. Сначала показали наших неспортивных мужчин: пузатых, обрюзгших, с мешками под глазами. Как они, толкаясь, через вертушку проходят, на ходу шарфы заматывают и торопливо сигареты в зубы суют. А потом — для контраста — Володю с Клавой. Ради съемок их вместе выпустили, пренебрегли в тот раз скользящим графиком.

Что это был за кадр!

Володя — с непокрытой головой, стройный, похожий на молодого Грегори Пека — помахал Клаве рукой.

Клава — свежая, озорная, в белой шапочке, снегурочка, да и только! — послала Володе воздушный поцелуй.

И они побежали… в разные стороны.