Это было много лет назад. В редакции вечерней газеты, где я в то время работал, обсуждался макет новогоднего номера. Помню, он был уже в основном утрясен: на первой странице — передовая «В новом году — к новым рубежам» в окружении откликов и рапортов, на второй и третьей — лирический репортаж «Слово о кирпиче», воспоминания персонального пенсионера «Счастье мое — коллектив» и рабкоровский рейд по мастерским бытремонта.

— Есть еще дырка, — сказал ответственный секретарь. — На четвертой полосе. Вот здесь. Пятьдесят строчек.

Действительно, в нижнем правом углу четвертой полосы, как раз над объявлением: «Театр онеры и балета реализует горбыль по сходной цене» — белел ничем не занятый прямоугольничек.

— Хорошо бы поставить юмористический рассказ, — вздохнул кто-то. — Такой бы новогодний, искрометный… Только где взять?

Это «где взять» вдруг заело редактора.

— Как «где взять»! — недовольно сказал он, — Что, у нас нет писателей-юмористов? Есть у нас какой-нибудь юморист? — обернулся он к отделу культуры, то есть ко мне.

— Есть, а как же, — поспешил ответить я. — Целых два — Гущин и Пожижеев.

— Пожижеева помню, — сказал редактор. — Хороший был человек… А Гущин, это который с бородой?

— Нет, с бородой — директор филармонии.

— Ну, все равно, — сказал редактор. — Закажите кому-нибудь из них. Только пятьдесят строк — не больше. А то эти писатели любят развозить…

Сначала я позвонил Гущину. Он был помоложе, и мы с ним даже встречались раза два.

— Паи-шь, старик, — задушевно сказал Гущин. — И рад бы, честное слово, но не могу, паи-шь. Гриппую. Зверрски!..

— Может, еще выздоровеете, — высказал надежду я. — Целая неделя до Нового года.

— Что ты, старик! — энергично запротестовал Гущин. — Ни в коем случае. Такой грипп — просто ужас!.. Африканский.

Тогда я собрался с духом и позвонил знаменитому Пожижееву.

— А по будним дням, уважаемый, вы не смеетесь? — ехидно спросил Пожижеев, не дослушав мои смущенные бормотания. — По будним, а? Воздерживаетесь, значит, ради более серьезных занятий?

— Понимаете ли… — робко начал было я.

— Понимаю, понимаю, — перебил меня взявший хороший разгон Пожижеев. — Не позволяют насущные проблемы. Кампания по озеленению, месячник по борьбе за чистоту города, декадники всеобщей вежливости и те де? Трудящиеся не простят легкомысленного отношения, не так ли?..

Я слушал, не смея бросить трубку и чувствуя, как по спине сбегают щекочущие струйки холодного пота.

Три дня я ломал голову над вопросом: где взять рассказ — веселый, новогодний, искрометный? На четвертый день сел и написал его. Я свалил в кучу деда-мороза, елки, шампанское, «похрустывающий снег» и «раскрасневшиеся с мороза лица», перемешал все это как следует и положил на стол редактору. Не знаю, как насчет искрометности, но новогодним рассказ получился.

До самого Восьмого марта меня не трогали, но потом, на планерке, кому-то пришла в голову свежая идейка: хорошо бы заполучить в женский номер юмористический рассказ. Разумеется, увязанный с восьмимартовской тематикой. Весенний, искрометный.

— Обратимся к писателям. — сказал редактор. — Есть у нас юмористы?

— Есть, а как же, — сказал я и отправился звонить Гущину и Пожижееву.

После того как я слепил юмореску в женский номер, дело пошло легче. Перед очередным праздником я звонил Гущину, выражал ему соболезнование по поводу непроходящего гриппа, потом уныло прослушивал издевательства Пожижеева и садился писать рассказ.

…В первый мой сборник вошло четыре новогодних рассказа, четыре восьмомартовских, четыре первомайских. Имелись также рассказы, написанные по случаю дней: физкультурника, шахтера, геолога, строителя и рыбака. Но таких было меньше, поскольку юмор к ведомственным праздникам в редакции требовался реже.

Теперь я член Союза писателей. В газете давно не работаю, живу, как говорится, на доходы от своего творчества. Перед каждым праздником мне звонит из редакции один скромный молодой человек. Молодой человек просит рассказ. Юмористический.

За рассказ заплатят десять рублей. Я это знаю точно. Десять рублей мне очень нужны. Но какая-то сатанинская гордость хватает меня за горло, и мне хочется спросить уничтожающим голосом: «А по будним дням, дорогой, вы не смеетесь?» Но поскольку я понимаю, что молодой человек здесь ни при чем, и к тому же мы с ним знакомы лично (раза два встречались), я сдерживаю себя и говорю задушевно:

— Ах, старик, и рад бы, честное слово. Но не могу. Мигрень… Такая, веришь ли, мигрень — хоть на стенку лезь.

Рассказы в газете все-таки появляются. Подписывается под ними тот самый молодой человек.

Он не дурак, и — помяните мое слово — еще издаст книжку. А со временем выйдет и в писатели.

Только вот где он после этого будет печататься по будням?