Как раз в тот момент, когда я проглотил последние строчки газетного выступления, в коридоре показался Гришкин.

— Ну, старик, поздравляю! — закричал я. — Наконец-то! Читал уже, надеюсь? — И развернул перед ним газету.

— А, этого, — сказал Гришкин, мельком глянув на полосу. — В руках держал, а читать не читал… И не буду.

— Почему? — удивился я.

— Рожа мне его не нравится, — сказал Гришкин.

— Ну, дорогой!.. — я от негодования даже слова растерял. — Ну, милый… Это уж… извини что… Ты давай себе отчет! Человек высказывает передовые наболевшие мысли.

— С такой рожей? — недоверчиво спросил Гришкин.

— Господи! — сказал я. — Дикость какая-то! Да при чем тут рожа? Ты смотри сюда, смотри, что написано: «С чувством глубокого удовлетворения нельзя не отметить, что на смену чувству некоторого разочарования пришло чувство законной гордости и неподдельного восхищения». Чувствуешь?

— Хм, — сказал Гришкин и поскреб затылок. — Это конечно… вообще-то. Но только рожа у него, я тебе скажу…

— Тьфу! — разъярился я. — Затвердил как попугай: рожа, рожа! Говорю, балда такая, прочти до конца — он тебе еще красавцем покажется.

— Ты думаешь? — заколебался Гришкин. — Я в принципе-то не против. — Он протянул руку за газетой. — Можно, в принципе. Просто, веришь — нет, когда такая рожа, у меня взаимности не возникает.

— Взаимности! — всплеснул руками я. — Взаимности ему надо! Тебе что — жениться на нем предлагают? Ну, люди!..

— Ладно, — окончательно сдался Гришкин. — Черт с ним — почитаю. Выстригу рожу и почитаю.

— Вспотеешь с тобой, Гришкин, — устало сказал я. — Честное слово. В конце концов, пойми ты, нельзя по фотографии судить. Газета все-таки: возможны искажения — ретушь и прочее такое.

— Эх, голова! — встрепенулся Гришкин. — Как это я раньше не сообразил! Конечно, возможны искажения! — И он впился глазами в портрет.

— Ну, факт! — убежденно сказал он. — Отретушировано. Будь здоров как отретушировано!.. Мама родная! Представляю себе, что за рожа у него в действительности!

И Гришкин решительно вернул мне газету.