Случилось это в порту.

ПОРТ.

Там очень много пароходов. Даже тесно от пароходов. И пароходы стоят прямо у берегов, а берега — бетонные эстакады. На них краны подъемные, чтобы груз вытаскивать. У них на блоках троссы с крючками. Этими крючками они лезут прямо в трюм пароходу. Зацепят тюк какой-нибудь с товаром и вытащат. Разгружают пароходы. А другие краны наоборот — нагружают.

Вот это все и есть порт.

Там посмотришь — особенно, если прищурившись или наклонив голову. — так прямо лес: мачты, мачты трубы, краны… и все дымит. Очень интересно.

ИДЕТ, ПОСВИСТЫВАЕТ.

И вот там вышла такая история. Пароход «Герцен» уходил. Тихонько пробирался в этой тесноте пароходьей. Идет, посвистывает, чтобы встречные осторожнее были.

Капитан в белой куртке на мостике стоит. Смотрит внимательно. Помощник капитана тоже в белой куртке и тоже смотрит внимательно. А рулевой — так тому даже мигнуть нельзя — гляди в оба и все тут. А «Герцена» так нагрузили, что красной полосы, которая всегда внизу у пароходов, совсем не видать.

ВОТ ТЕБЕ И ВЫШЛИ В МОРЕ.

Так он пробирался, пробирался, чтобы в море выйти, да вдруг как стоп. Капитан даже пошатнулся, помощник тоже пошатнулся и рулевой тоже.

Капитан туда — сюда:

— Что случилось?

Помощник туда — сюда:

— Что случилось?

А рулевому нельзя туда — сюда. Стой у руля. Хотя бы пароход стал тонуть.

А «Герцен» в это время как раз мимо другого парохода проходил. И этот пароход стоял на якоре. «Марат» назывался.

И вот капитан видит: дрогнул вдруг «Марат» и стал к «Герцену» поворачиваться, а цепь якорная у него натянулась.

И помощник тоже видит, что цепь натянулась. И рулевой — тоже.

Ну они сразу поняли, что «Герцен» за цепь якорную маратову зацепился.

Вот тебе и вышли в море.

АВАРИЯ НЕ АВАРИЯ…

Капитан выругался чортом, помощник тоже выругался — похуже, а рулевой здорово крепко выругался.

Очень досадно всем было. Остановочка вышла серьезная. Ведь если две телеги друг за друга зацепятся, так извозчики кричат, кричат, пока разъедутся. А если два парохода, — так тут помучаешься.

Капитан командует:

— Стоп… назад… тихий ход.

Не помогает.

— Стоп… Вперед тихий.

Все равно не помогает — не отцепиться.

— Стоп… назад…

Только хуже. Совсем завязли. Цепь натянулась как струна. А «Марата» носом совсем к корме герценовой подтянуло — ужасно некрасиво.

А море-то из-за дамбы улыбается. Дескать, на-ко, выкуси!

На этот раз капитан здорово крепко выругался. «Марата»» по носу чуть кулаком не ударил. А помощник выругался помягче, а рулевой только чортом: потому что больше всего капитану отвечать придется.

Ясно одно стало, что накрутил «Герцен» маратову цепь на винт и теперь ни взад, ни вперед.

Авария — не авария, а может быть даже хуже, чем авария — очень уж неприятная вещь.

606-39.

Капитан так расстроился, что сам побежал в контору. Красный, как сигнальный огонь, — очень уж ему неприятно было.

Прибежал:

— Где тут у вас телефон?

— Да что вы, не видите — вот!

Нажал кнопку Б.

— 600-39… — Ну, да, скорей!

Ему видимо, отвечают.

А он:

— Что, что — что? Водолазная база? Говорит порт! Давайте сюда пять водолазов! Скорей!

А в телефоне, наверное, удивляются — почему пять!

А капитан:

— Что? Что-что? Пять не хотите, ну, десять! Десять, я вам говорю. Срочно!

А на базе, наверное, на десять-то еще больше не согласны.

Капитан рассвирепел, так и рычит в телефон:

— Дайте сюда водолазов! Понимаете — водолазов! Десять, двадцать! — Все, какие есть! Срочно! Срочно! Срооо-о-о-чно!

А в конторе всем казалось, что капитан загорится: такой он был красный.

Наконец, ему, видимо, обещали прислать один водолазный бот. Для такого дела и верно — вполне достаточно.

Капитан еще раз пять на базу звонит.

Ему сказали: «Уже дано распоряжение».

Потом сказали: «Уже собираются».

Потом сказали: «Уже выезжают».

Потом: «Выехали».

Потом: «Едут».

Страшно разгорячился капитан — прямо того и гляди вспыхнет, как примус.

ГДЕ ЖЕ ТУТ ВОДОЛАЗ?

Ехали, ехали водолазы.

Целый час ехали.

Капитан за этот час совсем извелся, измучился. Потух Черный сделался, как примус, у которого керосин выгорел. Наконец приехали.

А матрос два раза капитану докладывал.

Первый раз прибежал:

— Товарищ капитан! Едут.

А капитан сидит черный.

— Наплевать, — говорит. — пусть едут.

Второй раз матрос прибежал:

— Приехали.

Капитан поднячся и пошел к корме. Посмотрел на бот водолазный и опять рассердился.

— Где же тут, — говорит, — водолазы?

Ему хотелось, чтобы они, как пожарные, в шлемах приехали. А в водолазьем деле — как раз наоборот пожарному — нельзя торопиться.

КАК МАЛЕНЬКИЙ.

Водолазу, чтобы водолазом стать, надо сначала как следует одеться. Вот вытащили рубаху. Рубаха эта такая, что и со штанами и с рукавицами и с чулками — все вместе и насквозь прорезинено. Непромокаемая. Хочешь водолазью рубаху надеть, полезай через ворот, других ходов нету. Да и ворот узкий, как горлышко у бутылки, зато резиновый — растягивается. Вот в него и стали запихивать водолаза. А водолаз не лезет. Уж рабочие и «дубинушку» пели и «раз, два, берем!» во все горло кричали. По грудь водолаза засунули, а сами все потные. Покурили, опять принялись. Водолаз уж не дышит, чтобы потоньше сделаться. Пихали, пихали его, наконец, запихали. Плечи у рубахи широкие. Стоит водолаз — в плечах сажень, а головка маленькая. Потом ему калоши надели, по полупуду каждая. На шею медный воротник привинтили, веревкой обвязали. И всё рабочие. Целых трое его одевали. А сам стоит и руки опустил. Ничего не делает.

Капитан смотрел, смотрел с кормы парохода:

— Тьфу, — говорит, — как маленький, сам одеться не может.

НАКОНЕЦ-ТО.

Глупость, конечно, капитан сморозил. Он и сам знал. Да больно уж ему нетерпелось. А дело в том, что костюм водолазий в два раза самого водолаза тяжелее. С лишним пудов восемь. Поневоле ребеночком станешь перед такой одёжиной.

Вот водолаз зашагал к корме. Тяжело, тяжело идет — точно в первый раз в жизни пошел. А рабочий перед ним откинул железную лесенку откидную: пожалуйте прямо в воду. Очень удобно.

Здесь на лесенке водолазу шлем навинтили. Шлем — шар медный с окошками. Как навинтили, окошки стали глазищами огромными. А двое рабочих стали сейчас же помпу качать, чтобы воздух водолазу свежий через кишку шел.

Водолаз по лесенке стал спускаться. Спускался спускался и пропал под водой.

Капитан вздохнул.

— Наконец-то!

ТРУДНОЕ ДЕЛО.

Полез водолаз под пароход. Глядит:

— Батюшки! и винта не видать — так цепью запутано. Такой узел, что не разбери — поймешь! А лопасти у винта по метру каждая. Ничего себе моточек в два метра!

И подумал водолаз:

— Трудное дело.

Вылез:

— Кран, — говорит, — надо.

Подали кран пловучий. У крана толстый тросс стальной с крючком на конце. А к крючку водолаз тоненький троссик привязал — тоже стальной. Троссик этот он в руке держал. С ним и спустился. Опять до винта добрался. И сел верхом на вал, на который винт насажен.

Вот сидит верхом на валу и обдумывает, с какого конца дело начать.

Думал, думал — надумал. Надумал и стал крючок подтягивать за тот троссик стальной тоненький, который в руках у него был. Подтянул. Отвязал его от крючка и не то положил куда, не то просто так из рук выпустил.

Ни к чему как-то. Внимания не обратил.

А очень он худо это сделал. Из-за этого троссика несчастье-то с ним и с училось.

ДЕЛО НА ЛАД.

Ну, выпустил и выпустил. Ни к чему, так ни к чему.

И стал он цепь разматывать.

Вот задел цепь крючком там, где нужно было, и сигнал по сигнальной веревке подал, чтобы тянули. А там наверху кран заработал и потянул.

Да так потянул, что винт завертелся, и водолаз чуть с вала вверх ногами не полетел.

Так смотал цепи с аршин, потом зацепил в другом месте и сигналом велел еще тянуть. Опять чуть вертуном с вала не слетел. Еще с аршин смотал цепи. Так раз за разом целый час и работал.

А капитан на корме стоял. Стоял, стоял, видит, что дело на лад идет — успокоился и пошел поспать. Очень уж он устал от волнений. А помощник рядом с ним стоял. Посмотрел, посмотрел помощник и тоже пошел отдыхать. А рулевой вычистил трубку, набил ее свежим табаком до верху и стал курить.

ВЗЯЛ ДА РАЗДУМАЛ

Хоть и трудное было дело, а на лад шло. Медленно, а все-таки шло. Шло, шло и стало подходить к концу. Водолаз у к думать стал, с каким удовольствием он выкурит трубочку. Чем дальше, тем ему веселее. Хоть и устал он здорово, а все-таки веселее, потому что сейчас вся цепь кончится и шабаш!

А цепь и кончилась. Остаток с винта сам сорвался раньше даже, чем водолаз ожидал.

Увидел он, что винт совсем свободен:

— Вот, думает, — сейчас просигналю, чтобы подымали.

Так он подумал, а потом вдруг взял да раздумал. И очень худо сделал: из-за этого несчастье во сто раз хуже сделалось, чем могло бы быть.

ПЛАКАТЬ БЫ НАДО.

Раздумал он и стал думать так.

— Что я новичок, что ли, какой, чтобы меня подымали! Могу и сам подняться. Ну-ка-ся поднимусь!

А это верно — хороший водолаз сам на поверхность подняться сумеет. Нужно только запереть клапан предохранительный, через который воздух из рубахи водолазьей в воду выходит. Вот если этот клапан запрешь, так тебя воздухом раздует и ты, как пузырь, поплывешь кверху.

Так водолаз этот и хотел сделать. Пощупал предохранительный клапан, глядит, а он испортился.

В другое время плакать бы надо, а тут водолаз обрадовался:

— Ну, и ладно, что испортился, тем лучше подымусь.

А зря он так подумал, потому что совсем ему из-за этого скверно пришлось.

НОГИ ВВЕРХ.

Ну вот так или иначе перекинул он через вал ноги и сказал сам себе:

— Айда — наверх!

И тут случилось с ним совсем непонятное.

Все завертелось, закружилось. И чувствует водолаз, что вверх-то он летит — это верно, да не тем концом: ногами.

— Что такое? — думает.

И вдруг… стоп! Повис в воде вверх ногами.

Значит, за что-нибудь зацепился головой.

— Что такое?

СКВЕРНОЕ ДЕЛО.

Головой зацепился, а ноги пошли вверх, потому что воздухом его надуло. Он и дрягается, как шар воздушный, в роде тех, которые на рынке продают.

И еще чувствует, что шлем медный у него на затылке трещит, мнется. Обо что-то, значит, ударило.

Попробовал клапан, который в шлеме за затылком: не действует, примяло его, он и испортился.

Тут водолаз похолодел весь. Со всех сторон заперт: оба клапана не действуют!

И подумал:

— Скверное дело!

ЧОРТ НА БАЗАРЕ.

Хотел за сигнал взяться, чтобы товарищам дать знать — дескать, несчастье.

А сигнала нет в руках. Выпустил из рук от неожиданности, его и отнесло.

И чувствует он, что не действуют клапаны: воздуху некуда выйти.

Раздувает все больше.

И раздуло, как чорта на базаре, так что он ни рукой, ни ногой не может пошевельнуть.

Распластало его кверх ногами: руки врозь, ноги врозь.

И наверх сигнала не подать. Рукой не двинуть. Веревку сигнальную не словить.

Кто поможет?

Пока догадаются наверху товарищи — рубаха пять раз лопнет! Тогда конец, точка!

И стало водолазу очень, очень скучно, и он еще раз подумал:

Скверное дело!

НЕ СЕЙЧАС, ТАК ЧЕРЕЗ СЕКУНДУ.

Только водолазы не такой народ, чтобы со страху сразу потеряться.

Вот и стал водолаз думать, как можно ему спастись. Думал он быстро — время терять совсем некогда.

И вот как он ни соображал, все выходило плохо.

Потому что с каждой секундинкой маленькой все хуже и хуже делалось. И стало под конец так худо, что даже если бы и помощь какая подоспела, так и то не помогла бы.

На боте там наверху помпу качают товарищи. Все больше и больше в рубаху к нему воздуху надувают. Совсем его воздухом сдавило. И рубаху растянуло так, что стала она словно каменная. Очень стало в ней водолазу просторно, да радости мало от этого. Дышать ему трудно стало совсем. Сердце то как пулемет заколотится, то замрет, и сам водолаз не знает, жив он или умер.

И все кверху ногами. Глаза туман красным заливает. Под водой темновато. А красный туман нахлынет такой, что и темноты этой светлее. А то мерцанье в глазах начнется. И так вдруг засияет, как лампочка электрическая перед тем, как перегореть ей.

И стал водолаз ждать, что вот перегорит вдруг — не сейчас, так через секунду, не через секунду, так через две…

КАКОЕ СПАСЕНЬЕ?

А наверху все качают помпу. Все больше и больше давит водолаза воздух. Сдавил обручами железными. Сердцу биться негде.

И висит он кверху ногами, точно в скалу замурованный. Как скала затвердела рубаха.

А каких-нибудь две сажени наверх — там товарищи, солнышко. Они, может быть, шутят там, смеются — не знают, что он здесь погибает. И вспомнил он, как староста шлепнул его по медной голове, когда он в воду спускался. И как смеялся в это время и другие товарищи тоже улыбались. И он подумал, что уж наверное он не увидит их больше.

Потому что какое может быть спасенье!?

ОДИН КОНЕЦ.

Ну, что, если они перестанут надувать его воздухом? Задохнется он, вот и все. Ну, а если отцепится он? Могут и товарищи догадаться. Могут потянуть за сигнальный канат посильнее.

Очень было бы хорошо отцепиться. Только минуты три, четыре тому назад. А теперь поздно и отцепиться.

Ну, отцепишься? Ну, и что же? Как бомба наверх вылетишь на воздух. Ну, а там лопнет рубаха тоже, наверно, как бомба. С треском! Здесь вода на нее давит, оттого она и не лопается. А лопнет рубаха, тогда и жилы у водолаза перелопаются — все равно не выжить; значит, один конец.

Ну, а если не перестанут качать и если не отцепишься, что тогда?

Ну, тогда под водой лопнет рубаха. Зальет водолаза водой — все равно конец тот же.

ЧУДО.

Понял это все водолаз очень быстро в каких-нибудь несколько секунд. И видит, что спасенья нет. Чудом только спастись можно.

Надо, чтобы открылись клапаны. Выйдет тогда лишний воздух. Обмякнет рубаха. Сигнал можно подать.

А чудес не бывает.

САМОЕ СТРАШНОЕ.

И он подумал: только бы смерти не испугаться.

Самое страшное — страх этот самый перед смертью.

И стал водолаз кричать, чтобы страх отогнать, ругаться стал:

— Дави, — кричит, — чорт с тобой, души, души, только скорее, скорее!

В шлеме от голоса гулко. Глушит водолаза его же голос.

— Дави, дави, души — один конец!

А красным все больше и больше заливало и мерцало все ярче. И все холодней водолазу.

И сдавило его клещами. А клещей тысячи.

А ВРЕМЯ ИДЕТ.

А наверху солнышко ясное, ясное с неба светило. И день был такой тихий, что вода под пароходом, как серебряное зеркало. Весь пароход отразился со всеми окошечками круглыми, с мостиком капитанским и с трубой, и с дымом.

И даже с дымком от трубки рулевого. Он уже две выкурил, набил третью и третью теперь докуривал. А вода ясная и его дымок отразила.

И так это все красиво было, что если бы кто пришел и сказал бы: «Ребята, что вы стоите, ведь там под водой человек умирает», — никто бы ему не поверил. Улыбнулись бы только: что зря, дескать, пугает только! И опять бы стали на гладь эту зеркальную смотреть. Трудно от такой красоты оторваться Так и староста водолазий смотрел и смотрел, как в воде корма отражается. В руках у него канат был сигнальный. Он опытный человек, всякий сигнал уловит. Чего-то давно только сигналов не было? Но он знает, что хороший водолаз зря сигналить не будет. Тем более, что работа вся, как по маслу, шла.

А двое рабочих помпу качали и тоже на отраженье смотрели. Как дым глубоко, глубоко в воду уходит. Не могли оторваться.

Ребята они были очень здоровые. Им и не к чему, что чего-то тяжеленько стало колесо у помпы вертеть. Да оба подумали, что от усталости это наверное: давно ведь уже работают. А время то идет и идет.

ЧЕГО БЕСПОКОИТЬСЯ.

Только старосте немножечко беспокойно стало.

От водолаза всегда кверху пузырьки поднимаются. Это он воздух плохой через клапан выпускает, и по ним узнать можно, где водолаз. И староста на пузырьки эти постоянно посматривать должен. А тут задумался, на отраженье-то загляделся, да как-то так вышло, что пузырьки эти из виду и потерял.

А «Герцена» начало относить немножечко, — цепь-то размотана уже. От этого много разных пузырьков за кормой получилось. Там наверное и водолазьи.

Чего же беспокоиться?

ЧТО ЗА ЧОРТ?

Проходит одна минута, другая. Так еще несколько минут прошло. И видит староста, что не те это совсем пузырьки. Это пузырьки от парохода, а не от водолаза. А водолазьих пузырьков совсем нет. Нет и нет. Еще минута — ни одного пузырька!

Тут он очень забеспокоился. И хотел уже к другим ребятам, которые на боте были, обернуться и только хотел сказать про себя: «Что за чорт?» А и не сказал. Как обернулся, как взглянул на помпу, как увидел манометр на помпе, так и замер Так его всего и свело. Побледнел весь, и коленки под ним покосились. Закричал тогда не своим голосом:

— Братцы… беда…

И тут только мог сказать: «что за чорт?»

А манометр показывал чуть ли не двадцать атмосфер давления — дело совсем невозможное.

Это значило, что человека на смерть сдавило.

Староста бледный, метнулся к помпе:

— Братцы, стойте! Не качай помпу! Беда! Что за чорт?

Все еще не верилось. Очень уж ясный, очень уж тихий день. Даже солнце теперь в воде отразилось и светило прямо в лицо из-под воды.

Даже два солнца.

Одно в небе — другое в воде.

— Что за чорт?

ЗА ЗЕРКАЛОМ.

Весь пароход в воде отразился. Зеркало из чистого серебра.

А за зеркалом было темно, холодно. Там водолаз мучился последними муками.

Там его сдавило клещами. Тысячи клещей. Не вздохнуть ему. Не поднять грудь. Задыхается водолаз. И вдруг вспыхнули искры в глазах у него и заискрились ярко, ярко. Нестерпимо ярко.

И видит водолаз, что это и в самом деле ясный день. И даже не морозный, а летний и тихий, тихий.

И видит, что он даже и не водолаз совсем никакой, а мальчишка маленький, И стоит он у частокола А в частоколе колья косые. И из-за них солнышко ярко, ярко светит. И вдруг откуда ни возьмись собачонка залаяла — ав-ав… А он испугался и побежал. А солнце с ним бежало по частоколу — и так замерцало яркоярко, невыносимо ярко. Так что и частокол пропал, — осталось только одно мерцанье. И стало гаснуть…

А водолаз секунду одну подумал:

— Когда же это со мной было?

И вдруг почувствовал, что мягко ему что-то стало, — сделался он как вата.

— Неужели умираю? Что это? Умираю?

А сиянье померкло.

И все померкло.

Ничего не осталось.

СЕКУНДЫ.

А наверху все сразу поняли, что беда серьезная очень. У всех взгляды в воду были. Только уж не на отраженье смотрели они, а глубже — туда, где погибал товарищ.

Уже пробовали тянуть за канат — напрасно. Не срывается. Скорее, скорее, по другому надо.

Надо найти, где водолаз. С сигнальным канатом на ялике едут под корму «Герцена». На «Герцене» один матрос быстро быстро сбрасывает с себя штаны и рубаху. Он будет нырять. Теперь на него вся надежда. В одних трусиках он спускается по борту к ялику. Глазами уперся в воду. Быстро, быстро соображает, где руль, где винт.

А то можно так нырнуть, что разобьешь голову.

Пользы мало, если вместо одного двое погибнут. Но он храбрый человек.

Он знает, где руль, где винт. И он бросается в воду вниз головой. Круги сошлись над ним. Все отраженья разбили вдребезги.

Проходила секунда.

Еще секунда.

Еще. Еще.

Все считают секунды. Сердца у всех остановились.

Матрос вынырнул красный от напряжения.

Рукой за борт ялика держится. Как насос дышит. Между вздохами слова отдельные:

— Есть… В троссе запутался… висит вниз головой… Если не помер, тогда без памяти…

СУДНО ИЛИ ЧЕЛОВЕК.

Опять нырнул. Опять все считают секунды, но староста знает, что так не спасти. Сколько раз нужно матросу нырнуть, чтобы распутать тросс! А за это время, конечно, товарищ погибнет. Но что делать? Что делать? А сверху еще капитан кричит:

— Товарищи, где он? Где он? Отведите его багром. Придется дать ход. Судно относит.

И верно: «Герцена» относило. Но староста рассердился:

— Вы что? хотите винтом человека зарезать! Нельзя дать ход. С ума, что ли, сошли!

Но он увидел, что ход дать придется. «Герцена» относило. Несло к дамбе бетонной. Прямо на угол. Если не дать ход, пароход загубить можно. А если дать ход, водолаза лопастью можно пополам разрезать.

Судно или человек?

Что делать?

ПУЗЫРИ.

Опять матрос вынырнул:

— Ну, и чорт!.. вот запутался!..

Все советуют: кто — багор, кто — топор, кто — пилу…

Но староста знает, что ни топор, ни багор не помогут.

Вдруг что-то упало в воду. Едва слышно плюхнулось.

Тут матросик один был в полосатке с клешами. На ремне у него финский ножик висел в ножнах.

Хватился, нет ножика. Он, видимо, над водой наклонялся, наклонялся — ножик то у него и выпал.

И вдруг все видят: на том месте, где ножик упал, пузыри.

Пузыри, пузыри, — пузыри…

ЧУДО С ФИНСКИМ НОЖИЧКОМ.

А в воде висело громадное толстое чучело ногами вверх. Руки растопырены, ноги тоже Тонкий троссик стальной обхватил его за медную голову. Прикрутил, наверх не пускает. Качается чучело на троссике, как неживое.

Вдруг что-то блеснуло. Рыбка, не рыбка. Ткнулось чучелу в руку, возле рукавицы. И нет ее.

А там, где ткнулось, — брызнуло вдруг пузырьками.

Пузырьки, пузырьки, пузырьки…

МАНОМЕТР ПАДАЕТ.

С бота тут крикнул кто-то:

— Эй, староста, гляди-ка, манометр падает!

Староста так и бросился к боту.

Верно. Падает.

Вдруг закричал:

— Стой, ребята! Спасем, кажется, братцы!

— Спасем, спасем! Жив будет! Качай помпу!

Весь красный сделался. Ноги согнулись. Глаза широкие.

Матрос хотел нырнуть снова, а староста командует:

— Стой, не надо!

Тот удивился. А староста не объясняет — не до того ему. Все на пузыри смотрит. А пузыри все идут, идут. Опять староста крикнул:

— Что манометр?

— Падает…

— Спасем, спасем! — прыгает староста в ялике. Качай, братцы!..

НЫРЯЙ.

А сверху капитан кричит уже в третий раз, кажется:

— Товарищ, товарищ, я должен дать ход…

— Подите к чорту!

Но ход все равно дать нужно. Капитан бежит к мостику, командует в медную трубку:

— Слушай команду… вперед самый тихий… стоп… тише… назад самый тихий.

Опять бежит на корму:

— Ну, что?

Староста видит, что ничего пока, винт идет мимо товарища.

— Давайте, чорт с вами!

Капитан опять к мостику, опять командует:

— Вперед самый тихий… назад…

«Герцен» выравниваться начал. Бурлит под кормой. Староста опять крикнул:

— Что манометр?

— Падает, почти в норме!

Староста подумал: теперь нужно действовать, теперь спасен. И он скомандовал матросу:

— Ныряй!

ОТРЕЗАЛО ИЛИ РАЗРЕЗАЛО?

Нырнул. А тут ход винту дали. Вынырнул.

— Распутал, — говорит, — немного.

А капитан командует: вперед… самый тихий…

Вдруг сигнальный канат натянулся струной — трын… лопнуло что-то, и сигнал и шланг относить стало в сторону.

Тут у всех сердце замерло: или пан — или пропал, или отрезало — или разрезало…

— Тащи, ребята!

Староста отдал канат товарищам, а сам сел на лавочку и закрыл глаза. Чему быть, того не минуешь.

Тихо, тихо стало. Слышно было только, как вода с мокрого каната скапывала. Ребята осторожно тащили канат.

ЕСТЬ ВОДОЛАЗ!

Зашумело, заплюхало. И у всех крик радости:

— Есть водолаз!

Староста открыл глаза, видит — товарищ цел.

Медную шею опутал троссик стальной тонкий — тот самый, которым подводил водолаз крюк крана. Обрез на нём светлый, — это винтом обрезало. А на рукаве водолазьей рубахи — дырка. Возле самой рукавицы. А за рукавицей блеснуло что-то. Рыбка — не рыбка. Финский ножичек!

ВОДОЛАЗ И ЕСТЬ ВОДОЛАЗ.

Водолаз был в обмороке. Шесть недель пришлось ему пролежать в больнице.

Потом он поправился, опять полез в воду.

Водолаз и есть водолаз.