© Наталья Самойленко, 2018

ISBN 978-5-4485-9664-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 

И впусти свою нежность в мои чёрно-белые сны

Вереницы огней… Точно бусы на ниточках тонких

По асфальту рассыпались в каплях дождя фонари.

Силуэты домов отражаются в лужах, заденешь легонько,

Каблуком прочеркнёшь — исчезает картина. Замри!

На минуту замедли шаги, я прошу, на минуту.

Под зонтами прохожих, за спинами серых пальто

Отыщи меня, слышишь, в сентябрьском вечернем этюде.

Только ты это сможешь, а больше не сможет никто.

А потом проводи, прикасаясь волнующим взглядом,

Обнимая прохладою ветра, круженьем листвы.

В этом городе, в это мгновение будь со мной рядом

И впусти свою нежность в мои чёрно-белые сны.

 

Они прошли, друг друга не узнав…

Они прошли, друг друга не узнав.

Спешил к трамваю он, она — в метро.

Он улицей шагал, она — двором,

От холода закутываясь в шарф.

Спешили люди, спрятав под зонты

Кто свет улыбки, кто тяжёлый взгляд,

И, каждый, будто в чём-то виноват,

Ногами шаркал мостовой холсты.

День изо дня тот повторялся сон.

К трамваю он спешил, в метро — она,

А вечером стояла у окна,

Не ведая, что жаждет встречи он,

С той, что сейчас в окне стоит — одна.

 

Мы решили, что нет причин…

Мы решили, что нет причин

Для негаданной нашей встречи,

И прошли на небесном вече

Мимо, мимо. Молчи, молчи.

Ни к чему сожалений пыл.

За плечами судьбы дороги.

Истоптали сандалии, ноги,

Соль не съели, пирог остыл.

Но, послушай, вчера, да-да,

Я решила (а что такого) —

Потанцуем с тобою снова

Без волнения и стыда.

Не узнаем друг друга — нет,

Обожжём лишь свои ладони.

Ты увидишь во мне Мадонну,

Я увижу с тобой рассвет.

Позову — ты молчишь, молчишь.

На небесном холодном вече

Для негаданной нашей встречи

Мы решили, что нет причин.

 

Запахи любимого города…

Запахи любимого города —

Пирожных, велосипедных покрышек,

Сырых парапетов, еловых шишек,

С патокой медового солода;

Пульсация узеньких улочек

С мокрым постельным бельём на верёвке,

Заквашенная капуста в кладовке,

Нежность тёплых румяных булочек;

Лужи с кораблями бумажными —

Нотки лета на тенистых аллеях;

Жасмина с хмелем седые метели

С послевкусиями грильяжными.

Запахи любимого города —

Чердаки да ржавость железной крыши.

Утром на листьях горечь холода

Осени ранней дождливой рыжей.

 

Отпусти меня в жгучую сладкую осень

Подари мне венок из желтеющих листьев осенних,

Заплети в него горечь пурпурную гроздьев рябин

И шершаво-волнистые бусины рыжих осин,

Одеялом таёжной брусники укутай колени.

Можно, я утону в нежной дымке туманов белёсых,

Отдохну в серебристой прохладе густых вечеров?

А потом с первым инеем жду — приходи на Покров,

А пока, отпусти меня в жгучую сладкую осень.

 

Желтки сухих осенних листьев…

Желтки сухих осенних листьев

Бросал под ноги злой сентябрь.

Лежал земли линялый драп

В разводах капель маслянистых

С утра пролитого дождя,

Который ветер, не щадя,

Швырял в лицо с трусливым свистом,

Прохожим щёки бередя…

В толпе под небом волокнистым

К тебе, к тебе спешила я.

 

Шагает в год неделя за неделей…

Шагает в год неделя за неделей.

Вот осень, чиркнув спичкой золотой,

Зажгла листву на дремлющих аллеях,

И хлынул воздух сочный и густой

На улицы и скверы городские,

Укутал пеленой речную гладь,

И заплясали капли дождевые,

Чтоб лужи на земле нарисовать.

За днями дни, и слякотная осень

Привычно растворится в полусне.

Застынет мир в крещенские морозы,

Чтобы оттаять в сретенье к весне.

Потом опять расплавленное лето

Потянет вечера в неделю, в год,

Истлеет позабытой сигаретой…

И осень пепел в зиму унесёт.

 

Трепетная грусть

Присела трепетная грусть

В мои ладони серой птицей.

Нет, ничего не повторится,

Но не сержусь, не огорчусь.

Согрею тёплою рукой,

Поглажу бархат темных крыльев.

Отступит боль, взметнется пылью,

И ляжет чистою строкой:

В тягучесть прозы и стихов,

В баллады осени багряной,

Благоухающей, обманной,

В туман дождливых вечеров.

 

Осенний лирник

Облаков румяные бока.

Пенится туман над пышным лугом.

Первых звёзд холодных тлеет уголь —

Печь небес безумно глубока.

Поспевает ноздреватый блин

Масляной луны с начинкой сырной.

Засыпает август тихо, мирно.

Скоро, скоро всполохи рябин

Пригласят сентябрь — осенний лирник*

В пурпуре трепещущих осин…

лирник* — бродячий певец, играющий на лире

 

Сгорало небо в пламени заката…

Сгорало небо в пламени заката,

А ноги жгла холодная трава.

Роса вплетала капли в кружева

Подола платья. Воздух сладковатый

Укутывал, касаясь губ и плеч.

Ах, мне б его с брусникою запечь

И наслаждаться сочным ароматом.

Под августа вечернюю сонату

Лучом последним страсть в груди зажечь.

 

А говорили, я тебе нужна…

А говорили, «я тебе нужна»,

И мы зачем-то были — жили-были,

И улыбалась ласково луна,

И растворяла нас в счастливой были.

Срывали чувств амбарные замки

И строили в мечтах златые замки.

И всё хотели, чтобы по-людски,

Но вешали любовь в стальные рамки.

Вот мы с тобой с букетом васильков,

Вот я на юге — солнце, берег моря.

Леса и горы, сотни городов —

Жила словам беспечным, эхом вторя.

Зачем светила ласково луна?

И мы зачем-то были? Жили-были.

Зачем твердили, что нужна, нужна?

Зачем, зачем мне это говорили?

 

Летний вечер…

Летний вечер.

В речке отражаются

Маковки соборов и церквей.

Солнышко — цветущая азалия,

Алое, но воздух всё нежней.

И, как будто, даже легче дышится —

Спрятался в прохладу жаркий день.

Медленно иду, вбивая шпильками

Серую распластанную тень.

Ветер озорной швыряет под ноги

Ржавчину шуршащую листвы.

Облака по небу одинокие —

Паруса безбрежной синевы…

Август, обнимая плечи ласково,

Шепчет, что для грусти нет причин.

Речь его прерывистая, вязкая,

Взбудоражил пламенными сказками,

Доставая сердце из руин…

 

Имею право

Скриплю, колю цитатами.

А что? Имею право.

И сыплю, сыплю «ъятями»

Налево и направо.

Мой голос — перекатами,

Слова — густая лава.

Речь выдаю тирадами:

«Обидно за державу!»

Ругаюсь с депутатами

До ломоты в суставах:

«Замучили дебатами.

Найду на всех управу!»

Гремлю «стальными латами»,

Скриплю во сне зубами —

Сражаюсь с бюрократами,

Но… лежа на диване.

 

Смотришь на город, а там горы…

Смотришь на город, а там горы

Домов, врастающих в небо.

Вы скажете это небыль?

Дорог узкие коридоры,

Машин дымящихся пепел

Едкий, и заборы, заборы.

А когда-то были просторы,

Сияли румяные зори,

И люди не ведали горя,

И гулял озорной ветер…

Там, где тёмный врастает город

Крышами в серое небо.

 

В тумане глаз твоих…

В тумане глаз твоих, боясь забыться,

(По лабиринтам радужки холодной)

Брожу, брожу, не веря небылицам,

Шагаю, ожидая поворота.

Но вот куда? Хочу я знать? Так что же

Рванулось сердце, а потом заныло?

Ежеминутно страхи множу, множу

И пропускаю нужный — мимо, мимо.

Смешливый Фавн, невидимый и дерзкий,

Не прогоняй испуганную Нимфу.

Позволь в руках уснуть и отогреться,

И песен пой чарующие рифмы.

 

Солнечный луч

Луч солнца на коленях умостился:

«Не прогоняй, недолго посижу.

Смотри, а за окном желтеют листья,

да ищет, где уснуть усатый жук.

Что говорю? О чём? А ты согрелась?

Ну, не ругайся, скоро я уйду.

Нет ничего прекрасней в свете белом,

чем женщина. Скажи мне почему,

смущаешься? Но лести нет нисколько

в словах, что льются с трепетом. Дыши.

Под страстным, пламенеющим потоком

Нет места ни предательству, ни лжи…»

Он что-то там шептал, скользя по коже,

Потом притих, взбираясь на плечо.

К нему, волнуясь, прикоснулась тоже…

Я — скрипка, он — божественный смычок.

 

Историю любви перепишу

В небесной полынье ловлю руками

Большую златопёрую луну.

Поймаю, утоплю её в стакане,

Но выпить всю, пожалуй, не рискну.

Немного отхлебну волшебной силы,

Заклятье прочитаю на пятак.

Исполню то, о чём душа просила.

Возьму огромный глиняный черпак

И, подцепив луну, отправлю в блюдо,

Ломоть ножом отрежу, надкушу…

Под «ля минор» классического блюза

Историю любви перепишу.

 

Зажги свечу

Зажги фонарь, чтоб вышла я на свет.

Позволь ему гореть не день, а годы.

Сияет пусть с заката до восхода.

Дождись меня хоть через сотни лет.

Зажги костёр на берегу реки.

Подкладывай в него щепу и хворост,

И отгоняй врагов спесивых свору,

И от дождя и ветра сбереги.

Шепчу? Нет, нет, неистово кричу,

А кажется, что шевелю губами:

«Зажги на миг спасительное пламя —

В окне своём дрожащую свечу».

 

Листы перебираю старых писем…

Листы перебираю старых писем.

Признания в одних, в других «прости».

А за окном туман клубится сизый,

И город в нём, как будто взаперти.

А может не туман, а слёзы, слёзы

Или сожжённых строк солёный дым?

Что происходит? «Проза жизни» — проза…

Так и живу, бродя по запятым.

Целую буквы (буквы?) — губы… губы

Воспоминаний руны — тайны слов.

А из тумана щерится беззубо

Безгрешная, безмолвная любовь.

 

Давно с собою не в ладу…

Давно с собою не в ладу,

С тех самых пор, когда влюбилась.

И жду, опять чего-то жду,

А для чего, скажи на милость?

Другого цвета облака?

Нет, всё такие же, как прежде,

И нежно смотрят свысока

В молочно-палевых одеждах,

Что подарил последний луч

Заката жёлтого, густого.

И так же бьет студёный ключ

У церкви «доброго святого» —

Он Чудотворец. Помнишь, ты

Мне обещал, случится чудо?

И я кричу до хрипоты:

«Люблю, люблю!» А ночь-иуда

Вползла на небо. Чёрным стал

Твой взгляд колючий, отрешённый —

Холодный, проклятый металл…

И льётся свет луны суконный,

Что у меня тебя отнял.

 

Воспоминание

Парк опустел, и дорога глотает шаги.

Чувствую кожей холодную, хмурую ночь.

Ветер колдует тревожно, гоня меня «прочь»,

Хлещет дождём с недовольством слепого брюзги.

Держишь прохладу ладони в горячей руке.

Жаром охвачена, сразу сбивается пульс.

Где-то в груди запекло, словно тысячи пуль

Разом вонзились и болью текут по щеке.

Шепчешь: «Не плачь…", но я слышу «прости» между строк.

Вот перекресток, мерцает фонарь на посту.

Я остаюсь. Ты уходишь один в темноту.

Струны надорваны — скалится бешеный рок.

 

Чужое взяла

Застоялась вода в мрачном старом колодце,

Пахнет гнилью болотной — бедой.

Там терновник кривой (только б не уколоться)

Взял в полон разъярённой ордой

Наши чувства. Стою. Пальцы, вросшие в камень,

Не разжать, не посмею. Губу

прикусила до крови, шепчу (именами)

О прощении небу мольбу.

Откликается эхо протяжно и гулко,

Разливая по стенам «а-а».

Виноватых здесь нет — я себя обманула,

Не проверив, чужое взяла.

 

Живем?

Раскалённые ножницы злобного взгляда

режут плоть по-живому.

Мысли падают с губ — капли жгучего яда,

А по небу рябому

Проплывают в закате зловещие тучи —

Точно мох буро-рыжий.

Нам сбежать бы туда, затаиться на круче,

Не тонуть в кислой жиже

Обещаний расплывчатых пафосной речи,

Роняющей грех слова.

Но живём, отчего-то судьбе не переча,

Каждый — как пёс дворовый.

 

А город спит…

А город спит, не ведая о том,

Что завтра дождь занудливо бубня,

Придёт опять, сырым, гнилым холстом

Укрыв его. И в суматохе дня

Утихнет гул дорог и площадей,

Ревущие машины сбавят ход.

А ветер, прирожденный чародей,

Бездарных слов фальшивость унесёт.

Ну а пока глухая темнота

Жуёт луну беззубым чёрным ртом.

Густеют тучи, в небе суета,

А город спит, не ведая о том.

 

Я снова перелистываю вечер…

Я снова перелистываю вечер.

Сочится с губ то гнев, то горечь слов.

Всё говорил, и крыть мне было нечем —

Не развязать затянутых узлов.

Дешёвые дымили сигареты.

Свеча роняла отблеск на окно.

Твердил, что наши чувства перегреты,

Терпеть нет сил, стараешься ты, но

Не можешь больше, жажда поцелуев

Сменилась кислым привкусом вины,

Что мы с тобою — айсберги. Дрейфуем.

Нас настоящих нет — мы не видны.

Я что-то отвечала, что — не помню.

Рыдало небо, слыша сердца плач.

Бродил во тьме огромных серых комнат

Любви моей безжалостный палач.

 

Не отражаешься — ты!

Отразились в зеркале: тишина

Поля бездонного, и цветы,

Реки и радуги, и мосты,

Ива застылая и луна,

Что почему-то в ночи бледна,

Облака розовая волна,

Даже свеча с твоего окна,

Лица прохожих, зонты, зонты,

Двери и стены, цветные холсты…

Не отражаешься — ты!

 

Ах, эта тоненькая нить…

Ах, эта тоненькая нить,

И разорвать её не можем,

И ничего не изменить.

Она — твой шрам на нежной коже.

На этой нити узелки —

Сердца — кровавики — два камня.

Срываем трубки — там гудки.

Над разведёнными мостами

Гуляет ветер ледяной,

Шепчу: «Ответь!» —

но нет ни звука…

И только тени за спиной.

Пик-пик-пик-пик — какая мука…

 

И я боюсь забыться снова

Что это — сон, а может — гибель?

Размыты рельсы и мосты.

И под водой — цветные глыбы

Или холодные цветы?

В болотной жиже тротуары,

Поля, сады — вода — тоска,

А над водой в небесной хмари

Ползут и плачут облака.

Нет ни рассветов, ни закатов,

Туманы мглистые скользят.

Скатали судьбы — без возврата.

Никто — ни Каин и ни свят…

Из наваждения смурного

Меня выталкивает страх,

Он — капля крови на губах…

И я боюсь забыться снова.

 

Дрейфую…

Дрейфую в огнях многотонного города,

Гонимая ветром ночных светофоров,

По уличным тропам кривых коридоров

Кварталов холодных, железных заторов

Машинного хлама под блеском соборов —

В пугающей тьме, проводами распоротой.

Вон тот перекрёсток косыми проборами

Разрезал и вмял полосу тротуара.

И сердце вдруг сильно меж рёбер зажало…

Стоит город мой с фонарями, заборами,

Дымит заводскою трубою-сигарой,

Гудит тепловозным сигналом вокзала…

И держит меня мостовыми опорами,

Чтоб я от него никуда не сбежала.

 

Запах лета

Таниново-медовый запах лета —

Землистый аромат седого мха,

Древесный привкус от дубовых веток

И горечь жёлто-рыжих горицветов,

Мелиссы мятность в свежести букета

И терпкость молодого лопуха,

И сладость, что таит душистый клевер.

Щавелевая нотка? Нет — аккорд…

Пришло тепло на мой любимый север

Дождям и холодам наперекор.

 

Долой

Дыхание, шаги за дверью, запахи…

Смахнула слёзы ледяной рукой.

Твердил о том, что я слаба? Да слабая.

А ты какой, скажи мне? Ты какой?

Что будет дальше? Знать бы, да неведомо…

Зашила раны ржавою иглой.

Стежки пылали горькими рассветами.

Ты рядом, но… чужой, чужой, чужой…

Закрыла сердца брешь льняною ветошью,

Засыпала вчерашнею золой.

Закончилась любви безумной летопись.

Всё в прошлом… и долой, долой, долой…

 

Шагнул на дорогу вечер

Ах, лето — пора чудес…

Стою и с восторгом внемлю…

Заря, осветив деревню,

Упала за тёмный лес.

Луч солнца, моргнув, исчез

За дымки густой навес,

По веткам скользнул и слез

В траву, а потом на землю.

Медовую шаль на плечи

Накинул озябший день.

В листву завернулась тень —

И в облаке набекрень,

Туманом укрыв плетень,

Шагнул на дорогу вечер.

 

Он и она

Он — рыжий беспринципный хулиган.

Она — огненно-рыжая бестия.

Ночью над ней рыжие созвездия.

Утром — неба рыжего океан.

День. Дремлют на улице тополя,

Рыжие в лучах волшебного света.

В рыжее платье Она разодета,

А платье из рыжего ковыля.

Вечер — свежесть горького миндаля.

Туманом рыжим заворожённые,

Рыжие — он и она — влюблённые.

Рыжие: Он — солнце, Она — земля.

 

За завесою тумана

Роняет лето ливни. Капли, капли.

На мостовой серебряные лужи

С агатовым оттенком. Тучи дряблы,

Ползут над головою неуклюже.

Ветрище завывает с подголоском

И вьюжит пылью водяной по окнам,

а на стекле неровные полоски —

Из серой ткани дождевой волокна.

Прохладно. Пролистал июнь страницы,

А ни тепла, ни солнца — грусть обмана.

Большой средневековою темницей

Стал город за завесою тумана.

 

Не называй по имени…

Не называй по имени, не смей.

Ты знаешь, я давно живу без кожи.

Остановись за дверью, нет в прихожей

И не задуй дыханием свечей.

Не вспоминай, как было, ни к чему.

Желая снять обиды покрывало,

Не мучай словом, в каждом слове — жало.

Я не хочу в словесную тюрьму.

Упрёков яд сочится с губ сухих.

Глаза слезятся — смрадный запах страха.

Любовь давно сгорела — горка праха.

Мы расстаемся, всё — последний штрих…

Но рвется на груди моей рубаха

В твоих объятьях нежно-колдовских…

 

Сердце веду в поход

Море — жёлтый огонь

в лучах заходящего солнца.

Парус прозрачный,

скорее призрачный,

Невесомые якоря.

Сети тащит рыбак

Полные рыбы невидимой.

Небо вливается в воду

До капли.

«Лево руля!»

Ветер зовёт домой,

ласково причитает.

Шхуны вздохнули с грустью,

скрипнули, поворот…

За горизонт в меду —

Цвета любви и страсти

Сердце веду в поход…

 

Серое

Серые ночи одна за одной

В серых туманах над серым асфальтом

С тучами серыми серой толпой

Тихо скользят, серой дымкой густой

Быстро меняя земную реальность

В серую зыбкость. Утерян покой —

Серые звуки сменили тональность,

Жизнь завернули безумной спиралью,

Каждый виток покрывая эмалью…

Нет, не эмалью, а серой вуалью —

Пепла да пылью с золой…

 

Человеческая грязь

В дождливый вечер улицы сбежали,

Людей отправив мёрзнуть по домам,

А сами, как умели, отдыхали,

Свободу дав измученным дворам.

Дышали свежим воздухом покоя —

Без музыки клаксонов, скрипа шин,

Надрывных криков суетного роя

Толпы галдящей, грохота машин.

Водой умыли скверы, тротуары,

Прибили пыль и тополиный пух,

Пригладили дороги да бульвары

Без лозунгов и вечных показух.

Сбежали, и похоже по погоде,

Понравилось жить без… да-да без нас

Давно мы и не в тренде, и не в моде.

Для них мы — человеческая грязь.

 

Последняя ступенька

Последнею ступенькой на крыльце

Страдала долго. Высохла. На слом…

Пережила. Ну, что же, поделом —

Неровный шрам улыбки на лице…

Корсетами обид сдавило грудь.

Любил и тосковал? Чистейший вздор.

Слова бросал (был яростен напор)

И всё твердил, «прорвёшься как-нибудь».

Судьба свела на жизненном кольце

(Скулит твоей гордыни мерзкий зверь).

Я, не прощаясь, закрываю дверь,

А ты — побудь ступенькой на крыльце.

 

ТАЛИСМАН

1

Автобус номер четыре плавно притормозил у конечной остановки. В салон потянулись люди — ранние пташки рабочего дня. Кто-то сразу сел на сиденье, чтобы окунуться в сон, хотя бы на несколько минут. Кто-то хмурился, видимо не проснулся, а может и не спал вовсе. Натали вспорхнула в автобус последней. Сразу заняла место около окна. Поехали. На первой же остановке около «Шокового лада» увидела свой талисман.

Талисманом она назвала для себя (надеясь, что никто не разгадает эту тайну) молодого мужчину лет тридцати. Он регулярно изо дня в день заходил в автобус в одно и то же время. Она любила разглядывать пассажиров, угадывая их мысли и переживания, у этого на лице была только усталость. Мужчина никогда не улыбался, никогда ни на кого не смотрел, просто стоял, держась за поручень, а потом выходил на улице Мирной у Леноградского магазина. «Если он будет сегодня, — каждый день загадывала Натали, — то день пройдет замечательно, всё получится». Самое интересное, что с утра ездили одни и те же люди (давно пора перезнакомиться), но талисманом она выбрала именно его.

Мужчина, как обычно, зашёл на остановке и вдруг (неожиданно для Натали) сел рядом с ней. Как там говорится? В зобу дыхание сперло? Хуже! Она почувствовала, что краснеет, особенно после неловких прикосновений локтем (мужчина копался, доставая деньги). Потом откинулся на сиденье и (Боже, милостивый) прижал её руку своей, не сильно, но не вырвешься без соответствующих телодвижений. Натали попыталась освободиться, но поразмыслив, что ей такие прикосновения приятны, замерла. Мужчина поправил сумку, которая лежала у него на коленях, и поставил ногу так, что… ой-ой, пронеслось в голове у Натали…

И она окончательно оцепенела, дабы не оторвать своё колено от его…

Мысли, задевая поручни, носились по салону автобуса:

— И не стыдно тебе, взрослая женщина, рдеейшь, как флаг, — укоряла одна.

— Стыдно, но что поделаешь, — виноватилась другая.

— Ой, как ты мне нравишься, ой-ёй-ёй-ёй…, — подвывала на знакомый мотив третья.

— Интересно, а какие у него глаза? А голос? — волнуясь от любопытства, вторили две подружки-мыслишки…

Автобус притормозил в центре города у магазина. Мужчина поднялся с места.

— Мммм… — взвыли мысли одновременно.

Натали отвернулась к окну, чтобы не видеть, как выходит её талисман. Нет, скорее, чтобы не ринуться следом. Эту мысль двери автобуса жёстко сжали и практически раздавили.

Она улыбнулась.

— Завтра, всё повториться снова… возможно… надеюсь… — прошелестела последняя шальная мысль…

Семь утра. Доброе утро, город… До встречи «талисмаааан»

2

С самого утра дождь. Натали допрыгала по лужам до автобуса. Четвёртый номер — единственный, на котором можно добраться до её работы. Места в первом ряду не было, странно, забралась на второй. В этот момент, зонт, мокрый и кое-как сложенный, решил самостоятельно открыться. Он выстрелил и чуть не снес голову впереди сидящей дамы, окатив её с ног до головы водой. Натали попыталась извиниться, выронила кошелёк с приготовленной мелочью, чертыхнулась. Мысль, до этого мирно спавшая в голове, сонно прошелестела: " Что-то утро не задалось? Тебе не кажется?» «Кажется!» — буркнула Натали и плюхнулась в кресло. Поехали.

На остановке около «Шокового лада» топтались люди, кто угодно, но «талисмана» (мужчины тридцати лет) среди них не было.

Мысли в голове наперебой заскрежетали:

— А сколько времени? Может рано приехали?

— Нет, он опаздывает, может проспал, понедельник же.

— А вдруг он работает по сменам? Тогда в эту неделю и не увидимся что ли?

— А может раньше уехал?

— Заболел?

— Хорошо погулял в выходные, встать не смог с утра!

Мысли скакали по поручням, наперегонки бегали по лысине седого мужчины, который занял место впереди Натали, путались в волосах молодой девушки с наушниками, которая стояла почти у самых дверей, подпрыгивали на ступеньках автобуса и мешали сосредоточиться.

Натали шикнула на них, глубоко вздохнула, посмотрела на небо через окно автобуса. Небо серое и давящее пролепетало: «А чего я то?»

— Дурацкий день! Будет, наверно! — констатировала запоздалая мыслишка.

Натали прикрыла глаза. Смотреть на пассажиров и разглядывать их сегодня не хотелось. «Талисмана» среди них все равно не было.

«Сглазила что ли?» — подумала Натали. Написала рассказ о «талисмане», а он взял и исчез.

Вот так всегда. Но может быть завтра всё будет иначе?

На улице шумел ветер. Капли дождя жалили стекла автобуса, в котором сегодня ехала на работу грустная Натали.

3

Натали опаздывала. Каблуки то и дело подворачивались на выбоинах асфальта. Автобус ждал пассажиров, спешащих из разных серых домишек на единственный живой пятачок спящего города — остановку.

Поехали. Натали села у окна. Она была готова к тому, что «талисман» (мужчина лет тридцати) не придет снова, поэтому не расстроилась, когда не увидела его у «Шокового лада». Автобус захлопнул двери и тронулся в путь, но вдруг резко затормозил. Она посмотрела в окно, через дорогу быстрыми шагами спешил к автобусу «талисман».

— Ура! — радостно взвизгнула мысль.

— А, так он вчера просто опоздал, — предположила вторая. — Просто вчерашний водитель всех наизусть не помнит, а этот и увидел, и вспомнил.

— Глупости, — сказала, как отрезала, третья, самая строгая мысль. — Он наверно помахал рукой, поэтому водитель притормозил. И вообще, ну пришёл и пришёл, ну сел, а дальше что?

«Талисман» действительно сел далеко от Натали. Он вскользь посмотрел на неё, купил билет и углубился в телефон.

— Как далеко он сидит, не смотрит совсем, может, не узнал? — прошелестела одна из мыслей.

Натали была в новом пальто, а не в плаще и шарф был яркого алого цвета, а не серый, как в предыдущий день.

— Ага, ещё скажи, что он плохо видит, — ругнулась другая мысль. — Женщина, понимаешь ли, грустит, а он и не замечает. Может зонтом выстрелить? А что, неожиданно открылся, зато все обратят внимание?

— Так дождя сегодня нет, — хохотнула ещё одна мысль. — Можно сумку уронить, а ещё лучше всё из сумки. Весь автобус хоть делом займётся, а то сидят чуть живые.

— А ты подойди и сядь рядом! — жахнула нескромно самая дерзкая мысль.

Но самая осторожная и хитрая её поправила:

— Нет, ты лучше сделай вид, что идешь покупать билет у водителя. Ну и что, что кондуктор ходит по автобусу? Ты просто не заметила, ты еще не совсем проснулась. Простительно. Вот подходишь, а водитель тебя посылает, ты грустно идешь от него и невзначай садишься рядом с «талисманом».

— Поздно! — рявкнула дерзкая мысль. — Пока придумывала как, на остановке уже пристроилась к нему тётка какая-то. Ну, нормально а? Я сто раз шептала тебе, делать надо, потом думать будем, правильная ты моя.

Натали отмахнулась от спорящих между собой мыслей, посмотрела на «талисман» и улыбнулась. Главное, что он едет в одном с ней автобусе. Сейчас он выйдет, а следом за ним шаркающей походкой молодой парень со спортивной сумкой, а потом дородная дама в красном плаще…

А Натали поедет дальше. Вчера подруга ей сказала, что нужно просто сесть рядом с ним и сказать, что он главный герой её рассказа.

Интересно, как он отреагирует?

— Пробовать надо, — хихикнула самая несерьезная мысль. — А выражение лица у него будет фантастическое…

Так и сделаю, тряхнула головой Натали, провожая взглядом «талисман», который спешил на работу…

Так и сделаю… Завтра!

4

Сказано, но сделать труднее. Следующим утром Натали обдумывала, как преподнести новость о том, что мужчина, который каждое утро ездит с ней в автобусе — «талисман» и герой её опусов, ему самому.

«Талисман» не опоздал и, как прежде, не обращая ни на кого внимания, сел напротив Натали. Поехали. Всю дорогу мысли Натали суетились, перебивали друг друга и мешали принять решение.

— Послушайте, — перекрикивая остальных, возмущалась самая рьяная мысль. — Нельзя же огорошить человека таким сообщением. Подумаешь, написала рассказик, и что сразу же докладывать об этом всему миру? Ну, выплеснула наболевшее, ну облекла в витиеватость фраз, но пугать этим остальных? Зачем?

— Нет-нет, — нервничала другая мысль. — Как можно молчать? Столько эмоций, огня, интриги. В конце концов, Вселенная не простит тишины в отношениях. А наша бедная Натали? Если она не скажет ему, то так и не узнает, что он о ней думает и думает ли вообще?

— Ерунда. — сказала самая пессимистичная мысль. — Ничего у нее не получится. Как всегда струсит в последний момент. А он? Представляете, как он может отреагировать? Всё и так плохо, а может стать ещё хуже.

Тут мысли стали кричать друг другу о том, что права каждая из них. Автобус тряхнуло, и они покатились по полу, стукаясь о поручни, цепляясь за плащи и ботинки пассажиров. Гвалт стоял необыкновенный. Натали почувствовала, что у нее уже болит голова.

— Цыц, замолчали все, — резко осадила она мысли. — Я тут главная! Вернее у вас главная. В общем, хватит, прошу тишины.

Автобус повернул на улицу Мирную.

— Сейчас он выйдет и пиши пропало, — ехидно пробормотала самая непослушная мысль.

Мужчина встал у дверей, прислонившись к поручням, и был на расстоянии вытянутой руки от Натали. Мысли перебрались на спину к ней и подтолкнули. Натали протянула руку и коснулась рукава куртки «талисмана». Ей показалось, что мужчина обернулся на секунду раньше, чем она ощутила ткань куртки под кончиками пальцев. Он посмотрел на нее удивленно, а она проговорила: " Вы меня не знаете, но я езжу каждый день с вами в автобусе. Я написала рассказ, в котором Вы — главный герой. Посмотрите в контакте, меня зовут… (тут Натали быстро сказала, как ее найти)…

Сказать, «мужчина опешил» — всё равно, что промолчать. Такого выражения лица Натали не видела никогда. Смесь удивления, паники, восхищения и чего-то неуловимого.

Автобус остановился. Мужчина вышел, так и не сказав ни слова, но пока автобус отъезжал, он не отрывал от Натали глаз. Глаза оказались голубыми.

— Ха-ха, — шепнула самая веселая мысль. — Хоть цвет глаз посмотрела.

Сердце Натали готово было выскочить из груди, так сильно зачастило оно где-то под второй пуговицей пальто. Она перевела дыхание.

Завтра увидимся, а может, он прямо сегодня зайдет в социальную сеть и найдет её. Только рассказывать о том, что было дальше, она не будет. Секрет!

 

Один день из жизни кошки

Около моего уха пронеслась Серафима, оттолкнулась от головы, лапой задев лоб, прыгнула на подоконник. Отлично, теперь я — трамплин для кошки.

В который раз задаю себе вопрос: «Зачем приволокла в дом это существо на четырех лапах?» Ответ завис, где-то глубоко внутри.

Помотала головой, открыла глаза, поняла, что я снова в своем нарисованном мире. Надо вставать. Для чего я проснулась?

Серафима мяукнула, ласточкой вспорхнула с окна и побежала выполнять утреннюю миссию каждой здоровой кошки. Вот зачем я проснулась, успеть убрать лоток до того момента, как с окружающих стен полетят клочки обоев.

Сима, выполнив свое предназначение, да еще убедившись, что я с ворчанием пошла в ванну, сделала сальто с переворотом оттолкнувшись от стены в комнате, сгрохотала по полу всеми шестнадцатью когтями и снова взгромоздилась на подоконник.

Начались «соловьиные трели» соседки, перемежающиеся с визгом соседа. Опять воспитывает жену. Что она нашла в этом увальне с гусиным интеллектом, я так и не поняла? А куда мне? Мне б с собой разобраться?

Поставила вариться яйцо, налила чай, зачем-то в блюдечко, как в детстве…

Ой, я почти совсем его не помню. Наверно, всё хорошо было, поэтому и не помню? Говорили, я была тогда удивительно умной девочкой: читала «Кую Ябу» на потеху всех родных, сама себе под нос рассказывала волшебные сказки и никому не мешала.

Один момент только в памяти отложился. Мама прилетела из Вологды в Тарногу на самолете, остановилась напротив дома через дорогу и ни шагу. В тот год черемуха, что росла во дворе бабушкиного дома, болела. Ветви были укутаны в паутинные локоны так густо, что дерево напоминало мохнатое чудовище, а по забору, по всему забору ползали жирные белые червяки.

— Наташенька, открой маме калиточку, — борясь с рвотными позывами, увещевала меня мама.

Я, держала пригоршню червяков, улыбалась во всю ширь и отвечала, радостно так:

— Мамочка, смотри какие они красивые, беленькие. Не бойся их, иди сюда.

Эх, знать бы тогда, что червяки в руках — ерунда, по сравнению с червяками в человеческих мозгах, которые так и норовят вылезти из одной головы и просверлить дырку в другой. Если бы знать?

Потом, после того как бабушка впустила маму в дом, ее там ждало второе бедагоре.

Беру маму за руку и зову ее присесть:

— Мама, подём седём на диван.

Ну, это уж тетя моя постаралась. Она с Лохты, а это иностранное государство посреди Тарногского района. Там робят, а не работают, там робяты, а не ребята, цюдо, а не чудо, цистый, а не чистый и прочие интересные словечки…

Яйцо, поставленное на плиту, пока пила чай, вроде сварилось. Слила воду, очистила, на тарелку выложила и пошла зачем-то в комнату. Сима насторожилась, увидев хозяйку. У меня тоже холодок по спине пробежал, но я не обратила внимания, видно бежал быстро. Поставила тарелку на спинку дивана. Сима своими рыжими глазами уперлась в блюдце. В чем подвох?

— Так, дорогая, только не…, — строго начала я.

Как в замедленной съемке, Серафима, взлетела в воздух и, прыгнув через спинку дивана на подоконник, задела лапами яйцо… Вы когда-нибудь наблюдали полет яйца в пространстве с ускорением? Нет? Вы много потеряли. А полет женщины за яйцом? О, тогда вы в этой жизни вообще ничего не видели. Я не успела. Стукнувшись о стену, предмет, когда-то бывший таким вожделенным, распластался по полу, содержимое вытекло, и в него с размаху приземлились и я и Сима. А вы что думаете, кошка всегда мне помогает, особенно упасть. Это ее второе предназначение.

Да ну его, этот завтрак. Устраиваюсь поуютнее на диване, сижу, укутавшись в плед, допиваю забродивший от смеха чай и вновь погружаюсь в воспоминания…

Почему-то на ум пришел ДК Офицеров, в центре Вологды, сейчас его, конечно, там нет, но дом-то остался. Так вот мы туда на танцы с подругами бегали. Такие три «полуграции» с претензией на неотразимость, заправившиеся шампанским до краев.

В тот вечер, мы были особенно прекрасны, видимо, поэтому уверены в себе, орали песни под сверкающим крутящимся шаром и даже не знали, что на пороге вскоре появится моя судьба — вариант первый.

Это был контрольный выстрел в голову лучами яркого света от его улыбки. Думаете, я с ума сошла и брежу? О, нет! Просто у этого высокого стройного парня были два передних золотых зуба, и в них неким волшебным образом отразился свет всех софитов. Кто на какую удочку попадается, моим крючком были зубы. Прямо помешательство какое-то…

Серафима, вцепившись зубами в руку, дала мне знать, где мое место. Видимо я увлеклась, накручивая ее хвост на свой палец…

Его «червяки» быстро вползли в мою голову. Я узнала, что бревно в постели, что дольше 20 минут на праздниках делать нечего, что я не могу смотреть ни на самих мужчин, ни на шляпы мужчин, ни на актеров мужчин. Наверно, ему нужна была слепоглухонемая жена, но я не догадывалась, как в нее превратиться, поэтому… научилась летать, находить углы там, где их нет… да Бог с ним…

Главный подарок судьбы он сделал и безукоризненно. Сокровища мои уже большие, сами себе хозяева. Правда про маму иногда забывают, но теперь у меня есть Сима.

Кошка, как будто услышав мои мысли, встрепенулась. Внимательно посмотрела на меня и вдруг выгнула спину, уши встали торчком, глаза обалдевшие, как отскочит, да с шипением.

Интересно, какая сущность над моей головой сейчас пролетела? Наверно мужа моего бывшего. Он сейчас без зубов, седой, вечно пьяный, зрелище то еще. Да, так и до инфаркта можно довести кошку своими мыслями. Пойду, корм ей насыплю. Надо же как-то отблагодарить, за отпугивание сущностей от моей непутевой головы. Ага! Видимо, это ее третье предназначение?

— Иди, ешь, Симорон…

Бежит… Пять минут отдыха у меня есть… может быть…

Пяти минут не получилось, сытая, эта дама еще опаснее. У нее от счастья помутнение в голове. Стены ей кажутся легко преодолимыми, поэтому она резво начинает прыгать на них, разрывая когтями, точно она пантера, а перед ней мясо. Устав, пытается сделать подкоп или просто жалобно мяукает, скорбно рассказывая стене о своей нелегкой доле. У меня смутное чувство, что Сима давно хочет, чтобы я сделала ремонт. Она у меня экономная, обои решила содрать сама, а если, получится, то и плинтуса тоже.

Я хватаю ее в охапку, крепко прижимаю к себе и глажу трудягу за ушком. Тут же осознаю свою прямую обязанность, которую забыла за своими мыслями.

Кто будет кошку гладить? Я!

Мысли опять закопошились. Как-то под вечер раздался звонок в дверь. Пришёл бывший с другом. Это я потом узнала, что мне хотели жестоко отомстить и привели в дом соблазнителя. Думали, он меня в себя влюбит, потом бросит, а муж утешит. Ошиблись малость. Мы влюбились друг в друга с первого взгляда, коснулись душами и поняли, что друг без друга нас уже нет. Быший ушел, растерянный, а он остался… чтобы помыть посуду… а потом приносил каждый день мороженное, цветы, фрукты…

Мы дико ссорились, а потом мирились, разбегались и сходились — оглашенные. Я знала, когда он придет. За пять минут до звонка мне снился сон, что он на пороге. Потом звучал звонок в голове и, наконец, наяву. Когда он пел, вокруг нас сгущалась аура, наша общая аура…

Всё не вечно, время развело или Бог, чтобы мы не рехнулись от счастья. Перезванивались часто…

Я его спросила, однажды, как он сможет жить без меня. Долго молчал, потом ответил, что постарается.

Чмоканье Серафимы вывело из воспоминаний. Задрав ногу, как йог и, положив ее на голову, кошка с наслаждением насасывала свой хвост. Куратор кошки сказала, что это психическое отклонение, рано отняли от маминой титьки. А вот так со стороны глянешь, не зная таких нюансов, и подумаешь, что единственное, чем питается кошка это ее хвост. Мне бы так ноги задирать. Раньше на мостик вставала, «рыбку» делала, «березке» просто все завидовали.

Теперь мостик скрипит, рыбка вяленая, а березка превратилась в дуб….о чем это я?

В ту ночь я не могла уснуть, вертелась, даже плакала пару раз. Будущий муж — вариант два, не мог меня угомонить.

Мы были в деревне на празднике, уже домой возвращались. Звонит подруга.

— Сидишь, — говорит.

— Еду… что случилось?

— Он умер, слышишь? Инфаркт. Слышишь, его больше нет…

Я спросила, как он будет жить без меня, а он и не стал. Доканали мы его. Отпевали в яблоневый спас, поп просил не плакать, чтобы ему было уйти легче. Я не плакала, я его просто не отпустила.

Через много лет один хиромант, разглядев в моей руке все события прошлой жизни, не увидел его смерти. Там вместо нее восьмерка или знак бесконечности. Удивлен был не меньше меня. Привыкаю жить без него… Трудно.

Серафима заворочалась под боком. Лапу что ли придавила ей? Она, знаете ли, у меня появилась случайно. Со мной теперь одни случайности происходят. Я была на Флоатинге… Вы сейчас спросите, куда я вас послала? Никуда. Это солевая ванна в полной тишине и темноте. Вот там меня и глюкнуло на кошку. Увидела и ни жить, ни быть подавайте мне ее. Вселенная с радостью просьбы исполняет. На следующий день открываю в 6 утра!!! интернет, а там первая новость о Симе. Конечно, мне обещали, что кошечка ласковая и игривая в меру. Слово мера, Сима не знала. Занавески — качели, шкафы — прятки с выгребанием всего, что внутри, одежда — игрушка, большая и подрать можно, туфли вообще деликатес. Ибо не фиг, хозяйка, прибирайся!

Взглянула на меня недобро. Может, затеяла что?

Вспомнила о втором варианте. Слабоват оказался. Не потянул всю мощь моей красоты… А ерунда всё это.

Зачем проснулась? Спала бы себе с утра до вечера, как Сима. Чем плохо быть кошкой? Спишь, ешь, за ушком чешут, животик гладят, в носик целуют, что бы ни натворил, всё прощают.

Я сегодня жила, как она. Ничегошеньки не делала, только думала о своей жизни. Пыталась со своими червяками разобраться или хотя бы подружиться. Отказались белопузые, говорят, что им там тепло и уютно, да и Серафима достать не сможет. Поблагодарили за всё и спать попросились, утомила, говорят, ты нас своими мыслями.

Вечеряем с кошкой вместе. Она грызет сухой корм, я сухарик. Чаевничаем.

Я поняла, зачем мне кошка — отвлекать от мыслей, особенно плохих.

И это ее последнее, и главное предназначение.

Сима уставилась на меня снова. Смотрит куда-то выше головы. То ли нимб надо мной светится, то ли червяки дружно решили выйти и посмотреть на Серафиму — чудо природы.

Ату их, Сима, Ату! Тьфу, фас! Тьфу, не собака же. Короче, давай уже разбирайся с ними, а я спать.

Интересно, зачем я завтра проснусь?