Олень… Высокий, статный, с большими ветвистыми, немыслимой красоты, рогами, олень, словно сошедший с картинки, несся по пологому черно-желто-зеленому склону сопки. Он бежал с той – сопредельной стороны, стороны неспокойных и враждебных соседей. Бежал прямо на Алексея. В глаза била подчеркнутая грациозность каждого движения этого несравненно прекрасного животного. Каждый взмах его мускулистых ног, изгиб его сильного тела, холеный блеск бело-серой шкуры. Алексей отчетливо видел, как раздуваются его ноздри, жадно хватая свежий воздух тундры, как взлетают желтые лохмотья мха под напористыми ударами копыт. С каждым мгновением олень был все ближе к Речкину, все слышнее становился топот его отчаянной прыти. Но Алексей нисколько его не боялся, он ждал его, волнуясь от восторга. Сохатый пролетел мимо полосатого красно-зеленого пограничного столба. Речкин уже слышал его тяжелое, глубокое дыханье. Еще секунда… Еще одна… И вот олень оказался возле пограничника. Он резко остановился, мотая своей огромной рогатой головой на толстой, сильной шее. Странное чувство охватило Алексея. Он будто бы знал этого оленя. Словно много раз виделся с ним, касался его, кормил с руки. Словно между ними тянулась прочная связь многолетней дружбы. Удивительная и чуждая цивилизованному миру связь человека и зверя. Речкин подошел к сохатому не спеша, спокойно… Тот же терпеливо ждал, покорно склонив массивную голову. Но от животного исходило ощущение большой тревоги. Его блескучие, словно стеклянные, темно-карие глаза были полны отчаянья и ужаса. Алексей протянул к животному свою руку, не спеша провел ладонью по его шее, осязая короткие жесткие волоски, желая успокоить его. И вдруг замер… Он ощутил ладонью что-то теплое и липкое. Речкин поднял ее вверх и тут же отдернул от себя – сквозь его пальцы, к запястью, стекала густая темно-бурая кровь…

Какой-то странный громыхающий шум ворвался в сознание Алексея, вырвав его из сна. Он открыл глаза, вся спина была сыра от холодного пота. Подушка тоже пропиталась леденящей влагой. Речкин, прищурившись, покосился в сторону – Нина смиренно спала на краю софы, видимо, отстранившись во сне от вспотевшего супруга.

Голова была тяжела, словно налилась свинцом, все пересохло во рту. Похмелье не давало Речкину даже шелохнуться. Он едва смог вытянуть руку вперед, чтобы чувствовать кончиками пальцев бархатистую спину супруги, как вновь начал проваливаться в бездну сна. Но новый раскатистый гул ворвался в дом извне, вновь вынуждая Алексея открыть глаза.

Из-за ширмы, которой была отгорожена софа Алексея и Нины, послышался скрип. Это кто-то из родителей, по-видимому, тоже пробужденный странным шумом, ворочался на кровати. Речкин старательно вслушался в звук извне. Он был очень знаком Алексею. «Сирена! – вдруг отчетливо вспыхнуло в его мозгу. – Но зачем проверять сирену так рано, да еще и в воскресенье?»

Проверка сирены воздушной тревоги – не было новшеством ни для Мурманска, ни для любого другого советского города. Но данное мероприятие всегда проводилось в будние дни и, как правило, в рабочие часы.

Снова послышался скрип кровати, за которым последовало недовольное ворчание Захара Фроловича.

Алексей обреченно понял – надо вставать с кровати и разобраться – что же происходит на улице. Усилием воли Речкин отбросил одеяло и соскочил с софы. Тело пробирала мелкая дрожь, голова гудела, а ноги были словно ватные. Подавленный похмельем организм противился подобному резкому пробуждению.

Однако пограничник нашел в себе силы натянуть галифе и майку, удивляясь тому, как крепко спит его супруга, несмотря на вой сирены. Всунув ноги в тапочки, Речкин, осторожно ступая, вышел из комнаты.

Надевать что-либо еще он не стал. Так и выскочил на улицу полуголым. Уже в подъезде вой воздушной сирены, то нарастающий, то затихающий, был хорошо слышен и не оставил места сомнениям. Сердце тревожно колотилось в груди, предчувствие чего-то недоброго волнами било по телу.

На улице было довольно прохладно. Холодный воздух раннего заполярного утра неприятно цеплялся за кожу, пробирался до самых костей. Судя по промокшей земле, покрытой лужами дороге, ночью прошел сильный дождь. Облака несколько разошлись, местами обнажив светло-голубую гладь неба, но кое-где еще висели темно-свинцовые тучи, готовые в любую минуту разразиться новым зарядом дождя.

Спрятав ладони под мышками и трясясь не то от холода, не то от похмелья, Алексей спустился с деревянного крыльца и обнаружил, что он не один вылез на улицу в столь ранний час. Несколько мужичков в рабочей одежде, попыхивая папиросами, что-то бурно обсуждали, стоя прямо по центру дороги, чуть ниже по улице. Из окна второго этажа стоящего напротив дома высунулась древняя старушка с заспанным лицом. В отдельных окнах то и дело шевелились занавески и показывались встревоженные лица.

Что-то громыхнуло вдали. Потом еще и еще… Мощно, гулко, ударив многократным эхом по сопкам. Звук этот напоминал гром или грохот больших товарных грузов при их швартовке в доках. Но погода была явно не грозовая, а порт находился в другой стороне.

Стихло. Но всего на пару секунд. Новая череда мощных грохотаний донеслась издали сквозь монотонный рев сирены.

Речкин бросился к мужикам, что стояли в центре дороги.

– Что происходит, товарищи? – взволнованно спросил Алексей, оказавшись возле троицы.

Мужики хмуро покосились на синие галифе Речкина.

– Да хрен поймешь! – неопределенно пробормотал один из них, не вынимая папиросу изо рта.

– Бред, конечно… Но вроде как самолеты в той стороне летают… – пожав плечами, ответил второй, самый старший на вид из всех троих, указывая толстым пальцем в сторону Колы.

Алексей попытался разглядеть хоть что-нибудь там, куда целились пытливыми взорами все трое. Определить точное направление на городок Колу было не так-то просто. Городские постройки закрывали обзор покатыми крышами, скрывали нужное направление и зеленые склоны сопок. Отсюда хорошо просматривался лишь дальний край залива, в районе Абрам-мыса. Старательно прочесывая глазами небо над южной окраиной города, Речкин вскоре увидел, что искал. Несколько мелких, как песчинки, черных точек кружили в строго определенном районе, то ныряя вниз, то уходя высоко вверх. Облаков в той части неба почти не было.

«Бомбардировщики не действуют в условиях низкой облачности. Она мешает возможности совершения точных пикирований на цель и держит в зоне поражения зенитным огнем…» – вспомнилось Алексею из курса общей тактики, которую он проходил на первом курсе военного училища.

В следующую минуту со стороны Колы послышался треск выстрелов.

– Зенитки… – проронил Речкин и, под шокированными взглядами работяг, рванул вперед по улице, по направлению к заливу.

Охваченный сильнейшей тревогой, Алексей позабыл про дрожь в теле и похмелье. Только сердце бешено колотилось в груди, а мозг возбужденно пытался привести мысли в порядок.

Сам не заметив, как добежал до конца Ленинградской, Речкин замер на краю обрыва, покрытого молодой зеленой травой. Под обрывом плотно сбились портовые постройки, за которыми открывалась темно-серая гладь залива.

Еще одна серия раскатистых грохотаний, плотная стрельба зениток, и около дюжины черных точек, совершив заключительный круг над Колой, устремились на северо-запад, к Мишуковскому мысу.

Над заливом царило спокойствие. Почти идеальная гладь воды принакрылась редким рваным туманом. Словно зачарованный, Алексей наблюдал, как точки стремительно увеличивались, принимая несомненные очертания самолетов. Они пронеслись над противоположным берегом залива и стремглав вонзились в серую завесу облаков, оставив вслед за собой лишь рычание моторов, которое становилось с каждой секундой все глуше и глуше, пока и вовсе не стихло. Встревоженные страшным грохотом чайки еще долго кричали уныло и пронзительно, кружа над водой.

Вскоре Речкин был дома. Под взволнованным взглядом супруги он быстро надел форму, снаряжение, проверил документы. Нина молча сидела на краю софы, как проснулась – в одной лишь ночной сорочке. Ее тонкие пальцы, побелев, напряженно впились в натянутый на колени край одеяла. Ваня продолжал спокойно спать в маленькой детской кроватке. Захар Фролович, мучаясь похмельем, нервно курил у окна на кухне, уничтожая папиросу за папиросой, Клавдия Семеновна разогрела на печи чайник для зятя. Все хранили молчание, напряженное, а оттого очень хрупкое.

Быстро опустошив стакан крепкого сладкого чая, Алексей коротко буркнул:

– Я в военкомат, скоро буду…

На самом деле Речкин вдруг осознал, что не имеет ни малейшего представления, куда надо обращаться в такой ситуации. Вариантов было всего два: военкомат либо комендатура. Первый вариант просто находился ближе к Ленинградской улице, поэтому Алексей решил идти именно туда.

Проспект Сталина проснулся не по-воскресному рано. На улице то и дело стали появляться пробужденные страшным грохотом и воем сирены прохожие. Одни спешили куда-то по своим делам, другие, собираясь небольшими компаниями, обсуждали произошедшее, тихо, осторожно, сонно. Несколько военных грузовиков пронеслись по проспекту. Одни – пустые, другие – набитые солдатами, лица которых выражали полное недоумение и тревогу. В остальном же город жил в своем штатном режиме: репродукторы вещали утреннюю зарядку, на крупные перекрестки вышли регулировщики, дворники мели улицы.

Около городского военкомата собралось около десятка человек, когда Речкин добрался до него. Но с каждой минутой подтягивались все новые и новые люди в военной форме, различных рангов и родов войск. Здесь был и высокий худощавый капитан средних лет с петлицами артиллериста, молодой старлей в форме инженерных войск, сержант-связист, даже майор ВВС с орденом Красной Звезды на груди и многие другие… Но не было самого нужного здесь – военкома.

Сам военкомат был закрыт. Появившийся в дверном проеме молоденький сержант лишь развел руками, испуганно озирая толпу, среди которой было множество офицеров, и вновь затворил дверь.

И здесь, среди собравшихся, в основном отпускников и командировочных, гуляли бесчисленные слухи, сплетни, пересуды. Кто-то якобы вспомнил, что планировались учения авиации на это время, кто-то слышал, что на железнодорожной станции в Коле взорвались несколько цистерн с горючим, иные утверждали, что это была самая настоящая бомбежка со всеми вытекающими выводами. Речкин, подавленный недосыпом и похмельем, в числе немногих молчал.

Прошло больше часа, прежде чем к крыльцу военкомата подъехала натертая до парадного блеска «эмка». Но и прибывший на ней военком, усталый и грузный на вид, не внес никакой ясности, а лишь молча проследовал в глубь здания.

Толпа переместилась вслед за ним. Алексей успел расположиться на одной из деревянных скамеек, расставленных вдоль стен, и так и задремал сидя.

Лишь около восьми утра раздался долгожданный скрип двери, которая вела в кабинет коменданта. Он обвел присутствующих строгим вкрадчивым взглядом и звучно пробасил:

– Проходите, товарищи… Только не толпитесь особо! Говорить буду громко, все всё услышат!

Невзирая на его слова, толпа все же плотно втиснулась в тесные стены достаточно скромного, по-казенному обставленного кабинета, те же, что не уместились, остались стоять в коридоре. Речкину повезло оказаться совсем неподалеку от полированного письменного стола, за который уселся комендант.

– Внесите, пожалуйста, ясность, товарищ комендант! – слышалось из толпы. – Что происходит? Война, что ль?

Комендант откинулся от спинки стула и выставил большие квадратные ладони вперед, стараясь успокоить толпу таким жестом.

– Тихо, товарищи! – спокойно пробасил он. – Война – это все ваши домыслы… Как мне известно – около пяти утра несколько немецких бомбардировщиков сбросили бомбы на железнодорожную станцию в городе Кола. Жертв нет. Наши ответили огнем зениток. Пока точно могу сказать лишь, что Мурманский военный округ приведен в полную боеготовность! Вы, надо полагать, основной массой отпускники и командировочные? Молодцы, что собрались! Так вот – кто с других областей, меняйте билеты и поездами убывайте в свои части, ну а с местных гарнизонов… С вами будем решать отдельно… Кто может добраться сам – немедленно следуйте в свои части, с остальными будем формировать команды, будем думать…

Алексей прекрасно понимал, что самостоятельно добраться до заставы будет задачей очень не простой. Мурманская дорога вела лишь до моста через реку Западная Лица, а от нее до Титовки, где дорога продолжалась, путь неблизкий, да и добраться хотя бы до моста на попутках – возможность весьма призрачная. Единственный доступный вариант – как можно быстрее попасть на заставу – путь морем до Новой Титовки, а там по суше – еще верст пятнадцать. Но по морю тоже вплавь не поплывешь. А судна ходили туда не каждый день, да и попасть на борт без соответствующих документов было почти нереально. В общем, вывод напрашивался сам собой – никаких самостоятельных действий не принимать, все решать через военкомат.

Начали формировать команды, начали думать… Комендант позвал к себе в помощники одного из бойцов, что сидели в дежурке, вооружил его блокнотом и остро отточенным карандашом, сам же достал из сейфа большую склейку карт Кольского полуострова, аккуратно разложил ее, насколько это позволял его небольшой письменный стол, и приступил к работе, хмуро и сосредоточенно, как истинный штабист.

Около часа Речкин простоял в ожидании своего назначения. В команде, которая должна была уже вечером направиться в Новую Титовку, набралось человек десять кроме Алексея, и все были ему незнакомы.

Проверив еще раз переписанные бойцом в блокнот звания и фамилии присутствующих, комендант отпустил своего помощника.

– Ну что, товарищи… – томно выдохнул он, потирая ладонью вспотевшую шею, – все теперь о вас у меня есть… Будем думать, будем решать… Приложу все усилия, чтоб сегодня же вечером вы убыли в свои части. Посему в семь часов вечера сбор здесь же, с вещами. При себе иметь все необходимые документы. Пока есть время решить свои дела, отдохнуть по возможности… До вечера!

Дома, за исключением маленького Вани, по-прежнему никто не спал. Клавдия Семеновна и Нина встретили Алексея у самого порога преисполненными тревогой лицами.

– Ну что там, Лешенька? – водила по нему обеспокоенным взглядом теща.

– Да ничего… – неопределенно пробурчал Речкин, стягивая с усталых ног сапоги. – Всем рекомендовано вернуться в свои части… Налейте мне чайку, Клавдия Семеновна!

– А в Коле-то что приключилось? – помогая мужу снять гимнастерку, взволнованно побеспокоилась Нина. – Люди говорят, что бомбежка была!

– Нинуля, не верь сплетням! – улыбаясь, отмахнулся Речкин. – Людям свойственно много говорить и часто не по делу!

Захара Фроловича дома не оказалось. Он ушел вслед за Алексеем на работу, в порт.

На кухне, за кружкой крепкого чая со смородиной Речкин рассказал о своем походе в военкомат, не упомянув лишь два обстоятельства… То, что город Кола действительно подвергся бомбардировке и что воинские части в гарнизоне приведены в полную боевую готовность. Алексей решил, что будет правильнее не наводить панику в доме раньше времени, да и не знал, как сказать об этом…

Вскоре проснулся Ваня, а спустя еще несколько минут подошел Захар Фролович. В порту царила полная неразбериха, слухи гуляли самые разные, и сказать что-то по делу тесть не мог.

Алексей решил все же поспать. Он долго ворочался на софе, отлежал себе все бока, но сон не шел. Тревожные мысли навязчиво лезли в голову, разъедая весь организм изнутри беспокойством и растерянностью.

Речкин уже было начал дремать, как вдруг музыка, игравшая из радио, что висело на кухне, резко оборвалась.

Погруженный в долгожданный покой, мозг Алексея не сразу разобрал ворвавшийся в него своим тревожным, но бодрым, призывным тоном знакомый всей стране голос Молотова… Министр иностранных дел объявил о нападении Германии на Советский Союз…

Одна мысль явственно и пронзительно пронеслась в голове: «Война!». Алексея словно окатило холодной водой. То, чего все ждали, что казалось неминуемым для людей, не совсем далеких от политики, наступило неожиданно… Чуждое и далекое стало явным и настоящим. А ведь еще мгновение назад жила надежда в душе, еще чуралось этой мысли сознание… И тогда, в ту минуту мутная призма ощущения чего-то далекого рассеялась, и пересилить эту роковую минуту, стряхнуть с себя тяжкие оковы шока казалось Алексею свыше его сил.

Всего через пару секунд после того, как стихло радио, в комнату ворвалась Нина. В ее испуганных глазах крупными серебринками блестели слезы.

Алексей молча стоял возле окна, засунув руки в карманы синих галифе, босой, в одной лишь белой нательной рубашке поверх торса. Лицо его было хмурым, сосредоточенным, но совершенно спокойным. Услышав скрип распахнувшейся двери, Речкин обернулся.

– Ты все знал! – рыдая, закричала Нина и бросилась к мужу. – Все, все знал!

Сжав свои маленькие, словно у ребенка, кулачки, она принялась бить ими Алексея в грудь. Удары становились все слабее, а рыдание переросло в громкий, истошный рев.

– Ты все знал и молчал! – продолжала твердить она, всхлипывая.

– Успокойся, Нинуля! Все будет хорошо… – только и смог выдавить из себя Речкин, прижав супругу к груди и чувствуя, как сыреет от слез его нательная рубашка.