* * *

Крутые маршруты прошлого века привели его отца и мать из Суоми в Сибирь, где Паули Ринне и родился. Он учился в театральном институте в Ленинграде, играл и ставил спектакли на сцене Финского театра в Петрозаводске, семнадцать лет назад переехал в Финляндию.

 

Из Суоми в Сибирь

«Укки! Укки!» – кричит у калитки светловолосый мальчуган. Я вздрагиваю: нашего укки (дедушку по-фински), отца моей жены Тойво Ланкинена давно уже нет на свете.

– Я ведь тоже укки. У меня пятеро внуков – трое от дочери Риты и двое от сына Арто. Тимо, которого ты сейчас видел, – самый младший…

– Паули, мы не виделись с тобой, пожалуй, с декабря 1970 года, когда Тойво Ивановича в Петрозаводске похоронили… Вскоре мы переехали в Ленинград, а ты с семьей – в Финляндию. Тимо там уже родился?

– Нет, в Петрозаводске, где живет Арто со своей семьей.

– Об успехах Арто и его музыкальных ансамблей мы наслышаны. Ну а чем занят сейчас бывший главный режиссер Финского театра, его артист-премьер?..

– Пасем с Лилей внука, пока Арто по миру гастролирует. Иногда и Рита с внуками к нам на Сяпсю наведывается. Рита и Арто своего укки Уно никогда не видели: его расстреляли в 38‑м, а мумикку, бабушку, мою маму Сальми, застали в живых и хорошо помнят.

– Откуда родом Уно и Сальми Ринне?

– Из финского города Котка.

– А как они в Советский Союз попали?

– Перешли границу, вернее, переплыли на моторной лодке. В тридцать первом году в Финляндии была сильная экономическая депрессия и безработица. Мама – продавец в магазине, отец – простой рабочий. В августовскую ночь они вместе с еще двумя парами через Финский залив поплыли в сторону России. Пограничники передали беженцев в Кингисепп, откуда их переправили в Ленинград, в Кресты, где они просидели месяц. Из Крестов их отправили в Сибирь. Они еще не были тогда женаты, мама сказала своим родителям, что они с милым поедут искать счастье в России.

– В Сибири ты и родился?

– Да, летом 34‑го, 25 июня на станции Посевной Черепановского района Новосибирской области. Когда подрос, я стал звать себя «мамин сибиряк». Отца я не помню. Мне было три с половиной года, когда его репрессировали в 38‑м. Матери сообщили, что отца осудили на десять лет, мы долгие годы ждали, что он даст о себе знать…

– Отца арестовали в Сибири?

– В Карелии, куда они вернулись из Сибири в марте 35‑го. Сначала, правда, работали в Тихвине, но они искали не только работу, но и общение, чтобы можно было по-фински говорить, русского они совсем не знали. Зато в Матросах и Вилге, лесных поселках неподалеку от Петрозаводска, финнов было много. Отец и мать работали в лесу, отец вальщиком, потом на пилораме. В Вилге его и взяли. Приписали 58‑ю статью, мол, он специально испортил на лесной бирже социалистическое имущество – 12 пил. Сидел он в тюрьме в Петрозаводске, известной тюрьме на Энгельса.

– Как и когда вы узнали, что отца нет в живых?

– Как и многих других репрессированных, его реабилитировали после смерти Сталина – в 56‑м. Написали нам, что Уно Ринне умер от рака пищевода в Пряже в 42‑м. Жуткая туфта: в 42‑м в Карелии, в частности в Пряже, уже были финские войска. Туфту писали аккуратным ученическим почерком. А на самом деле отец получил пулю в затылок 28 сентября 1938 года. Это выяснилось, когда раскопали захоронения в Красном Бору, в двадцати двух километрах от Петрозаводска. Арто с сестрой Ритой нашли, в каком месте лежит их укки, поставили надгробие с фотографией, посадили цветы. А теперь там на большом памятном столбе много фотографий и цветов вокруг.

 

Абсолютный слух

– Как здорово поет Тимо! И это в два с половиной года. Ты, небось, в столь нежном возрасте еще не выступал?

– Я начал позже – в три года. Читал стихи в клубе в Вилге.

– Стало быть, внук пошел по стопам дедушки-артиста…

– У Тимо, действительно, абсолютный музыкальный слух, как и у его отца Арто. А свою музыкальность скорее всего он унаследовал от своей прабабушки. Мама моя превосходно играла на разных музыкальных инструментах. Арто в бабушку пошел. Когда был на гастролях в Америке, купил две мандолины. Мама играла в Вилге на танцах в самодеятельном оркестре. Ее мандолина сохранилась в нашем старом доме.

– Арто сам выучился играть на мандолине, как бабушка, или ходил в музыкальную школу?

– На мандолине, аккордеоне, гитаре, кантеле – сам, а в музыкальной школе в Петрозаводске занимался по классу фортепиано.

– У Риты тоже есть музыкальные способности?

– Она играет на аккордеоне, моем любимом музыкальном инструменте. Училась вместе с братом в музыкальной школе.

– Что же брат в свои ансамбли ее не приглашает?

– Каждому свое. Рита закончила финно-угорское отделение в Петрозаводском университете. В последние годы, до отъезда в Финляндию (она уехала с семьей – мужем и тремя сыновьями в 2001 году) преподавала финский язык.

– А в каких музыкальных ансамблях играл и играет чернобородый Арто Ринне?

– Начинал в «Мюллярит», «Мельниках» по-русски, ансамбле, созданном Сашей Быкадоровым. Когда они в Америке выступают, Арто ведет концерты на английском. Потом вместе с Дмитрием Деминым они создали ансамбль «Саттума». Там поют и играют на скрипке дочь Арто Эйла (она с четырех лет играет на скрипке) и сын Демина Владик.

– Диски «Саттумы» с фолк музыкой Карелии, Финляндии, России в петрозаводских магазинах нарасхват.

– Тиражи небольшие, а туристов в Карелии теперь с каждым годом все больше и больше…

– А что это за семейный ансамбль «Звонари»?

– С ним они (Арто, Быкадоров, Игорь Архипов, который был в Кижах лучшим звонарем) ездят в США с калевальской программой. А есть еще и четвертый ансамбль, где Арто играет – «Карельский рок».

– Арто с друзьями только за рубежом гастролирует или дома тоже выступает?

– В середине сентября устраивает в столице республики карельские рок-фестивали, пишет музыку. Первое его сочинение – «Сяпсинская банная полька».

– А как получилось, что Арто живет в Петрозаводске, а Тимо живет зимой у бабушки и дедушки в Финляндии, а летом в Карелии?

– Света, жена Арто, мама Тимо, работает в финском консульстве в Петрозаводске, Арто постоянно на гастролях, дочка Эйла ходит в школу – куда девать мальчишку? И мы взяли его, годовалого, с собой в Финляндию.

 

Материнское благословение

– Когда вы с Лилей переехали в Финляндию?

(Вторая часть нашей беседы продолжалась через год, в той же Сяпсе – Тимо стал совсем большой, ему теперь три с половиной года, не потерял свой абсолютный музыкальный слух, охотно поглощает землянику, чернику, смородину, а с утра пораньше торопит укки на рыбалку – проверить опущенные в речку катиски, ловушки для окушков и плотвы).

– Тут снова надо мою маму вспомнить. Отца, ты уже знаешь, мы так и не дождались. У матери были знакомства среди финнов, и у одной ее подруги – она умерла – был муж, Онни Иванович Эсколин. Много лет он просидел в лагерях – и финских, и сталинских. Валил лес, охотился, строил дома. Воевал. Силищи был медвежьей. С любым инструментом умел обращаться как истинный мастер. В советскую Россию приехал совсем молодым, семнадцатилетним. Его отец участвовал в революции на стороне красных. Под Питером они с отцом строили электростанцию…

И вот в 58‑м или в 59‑м приходит Онни Иванович к нам свататься за маму. Мы с Лилей уже поженились, окончили национальные студии (Лиля училась в коми-студии, я – в карело-финской) Ленинградского театрального института и работали в Петрозаводске в Финском драматическом театре. Пришел, стало быть, к нам Онни Эсколин, получивший советское гражданство только в середине 50‑х, и сватает у меня, сына, мою мать… Вот ведь задача! И я (смеется – А. С.) дал добро моей матери: «Конечно, выходи замуж, семья есть семья, как без мужика жить?!»

И они поженились и уехали в лесной поселок Райконкоски Суоярвского района: в Петрозаводске ему с его-то биографией жить не разрешалось. Второго такого мощного трудягу как Онни Эсколин я в жизни не встречал. В лесу ему равных не было. Представляешь, на лесобирже он за смену делал восемь дневных норм!

В Райконкоски долго не задержались, там было всего несколько финских семей, а Чална, лесной поселок под Петрозаводском, вовсю строилась; к этому времени пораженным при Сталине в правах ингерманландцам разрешили туда переезжать, в Чалне собралось много финнов, и моя общительная мать начала подбивать мужа переехать в Чалну. Но у Онни был приятель Уйти, переехавший в Сяпсю и зазвавший его его сюда на берега речки Сяпси и одного из самых рыбных карельских озер Сямозера. В Сяпсе Онни с несколькими мужиками-помощниками (я тоже пособлял во время отпуска) за четыре месяца поставил дом, и осенью они уже в него вселились. А я купил за 40 рублей (треть тогдашней пенсии) дачу, и с тех пор мы с ребятишками стали каждое лето жить в Сяпсе.

– Это дом, где мы сейчас сидим?

– Нет, этот я своими руками построил.

– Вид у твоего дома такой, будто бревна лаком покрыты…

– Это мне в Йоэнсу, когда я уже в театре работал, посоветовали: «Возьми льняное масло и бревна им обработай, дом всегда будет светиться, как новенький». И во все годы работы в Йоэнсу я лепил по вечерам модель нашего сяпсинского дома, все время что-то менял, кроватки переставлял, чтобы у каждого внука был свой угол. И каждое лето приезжал сюда и строил дом.

– И сколько вы уже живете в этом доме?

– Шестой год. А всего в Сяпсе – с 1968 года. Знаешь, я только когда стал строить свой дом, понял, как всю жизнь мне мешала вечная спешка – репетиции, спектакли, гастроли, съемки в кино и на телевидении, необходимость читать десятки пьес. Здесь наслаждаюсь тем, что одно поделаю, отставлю, другим займусь. И баню сам построил. Делаю, что хочу, и читаю, что хочу.

– Мама и Онни Иванович похоронены на Сяпсинском кладбище. Мы со Светланой, женой, были на их могиле. Мама твоя умерла 26 июля 1991 года. Ты уже работал в Финляндии?

– Мы похоронили маму, а через несколько дней, 31 июля я уже начал работать в Финляндии. Как будто своей смертью она благословила меня на отъезд.

 

Тойво Иванович

– В Петрозаводск после окончания Ленинградского театрального института ты приехал летом 57‑го?

– 1 июля 1957 года. И сразу же театр поехал на гастроли по республике. Тойво Иванович Ланкинен, ведущий актер Финского театра, занимавшийся и режиссурой (вместе со своей женой, одной из основательниц нашего театра, Дарьей Кузьминичной Карповой они учились в начале 30‑х годов в Национальной студии при Ленинградском политехникуме), дал мне роль второго печника, практически без текста, в комедии Добричанина «Улица трех соловьев,17». В каждом поселке самого северного района Карелии – Калевальского мы арендовали для спектакля живую козу. Ну, это хохма была такая. Коза и в театре коза: то насыплет на сцену, то ее надо на веревке тащить. А пока коза не появлялась, нам, печникам-первого печника играл Вилье Веса – надо же было какими-то физическими действиями заниматься. Мы придумали с Тойво Ивановичем, что они ведут с первым печником диалог, а я, пристроившись в углу, рядом с большой бутылью молдавского вина, время от времени прикладываюсь к бутылке. Мои партнеры смеялись: «Ты славно устроился – ни слова не говоришь, только винцо потягиваешь…»

Это была первая роль, которую я от Тойво Ланкинена получил, а потом он меня часто занимал в своих спектаклях. Когда через два года он ставил «Господина Пунтилу и его слугу Матти» Брехта и Вуолийоки, он сказал мне: «Ты роль Матти не сделаешь, молодой еще, но играть будешь».

– А Пунтилу играл сам Тойво Иванович…

– Сам, конечно, сам. Он сделал парик под Калле Ранта (у Ранта, журналиста, главного редактора журнала «Пуналиппу», был сократовский лоб и ленинская лысина – А. С.) и озорно гонял по всей сцене под хохот зала. Вот уж хулиган был!..

– Я всегда восхищался игрой Тойво Ивановича и очень сожалел, что наши родственные отношения (Тойво Иванович взял с меня слово никогда не писать рецензии на его спектакли) не позволили мне воздать должное при жизни этому великому артисту. Только раз я нарушил слово, когда опубликовал в журнале «Север» в 1968 году очерк о Паули Ринне, где упомянул и о грандиозной работе Тойво Ланкинена в «Белой болезни» по Карелу Чапеку, он играл Маршала, а ты – доктора Галена.

– У меня до сих пор Маршал перед глазами – и смешной, кривляющийся, и чудовищно страшный. Тогда в печати больше напирали на антифашистскую суть нашего спектакля – мы поставили «Белую болезнь» первыми в Советском Союзе, стали дипломантами всесоюзного конкурса, имели большой успех и в Финляндии, и в Ленинграде, и в Карелии. И в этом была прежде всего заслуга Тойво Ланкинена, артиста с необычайно мощной амплитудой. Теперь понимаю, он сыграл в Маршале и Гитлера, и Сталина, и любого другого властителя, манипулирующего волей людей. С неменьшей амплитудой, на соединении комизма (его многие считали чистым комиком) и трагизма сыграл он, пятидесятилетний, двадцатилетнего сапожника Эско в спектакле по пьесе финского классика Алексиса Киви «Сапожники из Нумми».

– Иннокентий Смоктуновский (он видел в Ленинграде, на гастролях Финского театра его спектакли и был в восторге от игры Тойво Ланкинена) говорил мне, что никто не знает, сколько он страдал, чтобы сыграть Мышкина. И никто не знает, сколько страдал Тойво Ланкинен, родившийся в 1907 году в селе рядом с Валкеасаари, нынешним Белоостровом, в Ингерманландии, ощущавшим себя представителем репрессированной нации, чудом избежавший ареста в 37‑м, чтобы сыграть и сельского финского сапожника, и эстонского рыбака Йыня в «Диком капитане» Смуула, и чапековского Маршала, и брехтовского Пунтилу…

– Тойво Иванович был очень темпераментный мужик, заводился здорово на сцене и других актеров зажигал. Он был непредсказуем, всегда импровизировал. Умел думать на сцене, а не просто роль вести. Тойво Ланкинен – самый лучший для меня актер Финского театра, у которого я больше всего взял. А как бесподобно он пел финские народные песни… У него был очень хороший лирический тенор. И как запоет он: «Карьялан майлла… Кукку-кукку, каукана куккуу…», про золотую кукушку на карельских землях, песню времен своего детства и юности, проведенных на Карельском перешейке, так трогательно запоет, что у меня слезы на глазах наворачивались…

 

Пение и высокие технологии

– Пение в Финляндии – это больше, чем пение. В каком еще национальном эпосе мир покоряют и строят пением? А в «Калевале» старый верный Вяйнямёйнен, вековечный прорицатель, строит лодку магическим заклинанием! Паули, тебе ведь посчастливилось сыграть старого верного Вяйнямёйнена в Национальном театре Карелии… Ты согласен с тем, что для финнов пение – это магия, как страсть к порядку, аккуратности, упорядоченности?

– Магия? Может быть. Финны ведь с глубокой древности славились своими колдунами. Печальные пасынки природы, они все века, и когда были под шведской короной, и когда входили в состав Российской империи, надеялись лишь на собственные силы. Финны – трудяги, каких поискать. И независимость они обрели потому, что всегда были большими тружениками. Сотворение нации и страны они начали с создания культуры, с акцента на образование – язык и школу. Грамотность в Финляндии уже в XIX веке была стопроцентной. Что касается музыкального образования, то оно здесь на очень высоком уровне. Академия Сибелиуса – это, естественно, главное, но тут можно и в каждой дыре музыкальное образование получить.

– То, что финны – одна из самых образованных европейских наций, очень помогло им удержаться на плаву, когда распад Советского Союза обрушил финский рынок и серьезно подорвал экономику Финляндии. Мне пришлось услышать от российского правительственного чиновника, в прошлом театрального критика, такие удивительные слова: «Когда мне говорили, что каждый второй в Финляндии пел в хоре, 40 лет назад это казалось смешным, а сейчас я понимаю, что это очень серьезно, и то, что каждый третий участвовал в спектаклях любительского театра, это серьезно. Они сами себя вытащили из кризиса за волосы, начали развивать высокие технологии. Доказали, что высокообразованная, творчески ориентированная нация может преодолеть любой кризис».

– Я не специалист в экономике и высоких технологиях, но культура едина, искусство благотворно воздействует на сознание, ум и душу. Происходит повышение творческого потенциала людей, нации, и небольшая по населению страна становится одним из лидеров постиндустриального мира, информационного общества…

Переехав в Финляндию, я задумался: чем мне здесь заниматься? Тридцать лет мы рекламировали в России финскую песню – помнишь наш ансамбль «Манок»? – и вроде бы небезуспешно. Но здесь-то ее все знают. И я, воспитанный на русской драматургии, русской литературе, решил знакомить финнов с культурой русской. Взял один из рассказов Чехова – историю о несчастной любви, и сделал по нему сценическую композицию, вставив туда семнадцать романсов, и стал показывать спектакль на малой сцене театра в Йоэнсу. Сам поставил, сам играл. Аккомпанировал мне пианист испанец Седано. Пресса была хорошая. Потом я поставил в этом театре еще три спектакля, в том числе «Банкрота» Островского на финском языке. Правда, актерский уровень этого театра меня не очень устраивал, пришлось с актерами долго возиться, чтобы что-то вытащить…

– Сейчас вы с Лилей живете в городе Коувола на юге Финляндии…

– Пришлось переехать из Йоэнсуу в Коуволу в 2000 году, когда Рита с семьей нашла там квартиру (сейчас-то они хорошо живут, дом свой купили), ребята там в школу пошли. Старший, Паули, уже работает, окончив трехгодичную автошколу. Все три Ритиных сына с компьютерами на «ты». Лидер здесь старший, зато младший, Мишка, у нас самый спортивный, выигрывает все школьные соревнования по бегу и занимается бейсболом. Я тоже на старости лет освоил компьютер, когда с Минной Косанен, учившейся в Петербургской театральной академии, переводил «Теорию актерской игры» гениального Михаила Чехова.

– Продолжаешь нести русскую культуру в финские массы?

– И в финские, и в русские. Теперь ведь в Финляндии много людей, знающих русский язык, из бывшего Советского Союза. В небольшой Коуволе около семисот русских и русскоязычных, они создали свой клуб, свои творческие мастерские, всем заправляет Ирина Прохорская, филолог по образованию, очень энергичная женщина из Петрозаводска. В доме, где когда-то были ремонтные мастерские, нам выделили помещение для нашего театра. Выступаем мы и в профсоюзной школе, и в местном филиале Хельсинкского университета. В столице Финляндии давали концерты под большим собором на Сенатской площади. Вместе с Галиной Николаевной Химич из Петрозаводской консерватории, организовавшей эти концерты, и ее вокальной группой, мы с моим другом, в прошлом актером Финского театра Вилье Халлом, ездили по стране, рассказывали о культуре Карелии, пели песни, читали стихи…

Халл живет в десяти минутах ходьбы от меня. Вместе с ним мы сделали пушкинскую программу. Проводим вечера русского романса, читаем стихи русских и советских поэтов. Нашим последним спектаклем был концерт-солянка – «Кукарекица» по стихам Хармса, по произведениям Ильфа и Петрова, Зощенко. В нем вся наша труппа была занята – и девочки из Таджикистана и Карелии, и музыканты из Эстонии.

– В Коуволе есть свой концертный зал?

– Есть городской муниципальный центр «Дом Коувола» со своими концертными площадками, художественной галереей. Большую сцену этого дома нам предоставляют ежегодно в конце марта, когда во всем мире проходят мероприятия против расизма. Мы вели этот вечер в прошлом году вместе с турчанкой.

– Когда-то ты сказал мне, что жалеешь, что не стал музыкантом…

– Жалею. Из меня, думаю, мог бы выйти неплохой пианист. Но, знаешь, тремя вещами я доволен: пусть я не получил музыкального образования, но дети мои получили. Второе: они хорошо знают финский язык – многие из их поколения его не знают. И третье: самое важное, что я вынес из России – это наше профессиональное, театральное образование. Где еще в мире есть такая театральная школа, как в России?..