Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками

Самойлов Алексей

Бузинов Виктор Михайлович

Крыщук Николай

Анастасия Ширинская

Гибель эскадры

 

 

Бабушка русского флота – так называют Анастасию Александровну Ширинскую-Манштейн, русскую женщину, живущую в Тунисе уже более 80‑ти лет. Дочь командира эсминца «Жаркий» Александра Сергеевича Манштейна, она восьмилетней девочкой прибыла в декабре 1920 года в Бизерту на одном из кораблей ушедшей из Севастополя на исходе Гражданской войны Врангелевской Белой эскадры.

Анастасия Ширинская – по профессии учитель математики, многие годы преподававшая этот предмет юным тунисцам, – знает арабский, владеет несколькими европейскими языками; она – автор книги мемуаров «Бизерта: последняя стоянка».

 

До и после Семнадцатого

– Анастасия Александровна, сегодня Вы одна из немногих, кто помнит Россию начала двадцатого века…

– Ну почему «двадцатого»? Я родилась в той поместной России, которая еще сохраняла черты девятнадцатого… Я застала в реальности то, что вы знаете по пьесам Чехова. Мое раннее детство прошло в вишневом саду Рубежного – фамильного имения моих предков. Это под Лисичанском, на Донце… В памяти остался этот сад, этот зачарованный мир с игрой солнца сквозь листву, пением соловьев, хорами лягушек, с аллеями и тропинками, убегающими к Донцу, к лесу, в поле…

Помню я и наш дом на холме – одноэтажный, со множеством окон, с узкой верандой вдоль фасада, большими белыми колоннами и застекленными дверями, выходящими в сад. Летними вечерами здесь собиралось всегда, как и у чеховской Раневской, множество гостей.

Дом уже давно не существует, но он продолжает жить здесь, в Бизерте, на фотографиях в дубовых рамках, которые папа сам для меня сделал. Вообще-то он с безразличием относился к первым хозяевам Рубежного. Это были люди вполне «сухопутные», включая и двадцать лет отслужившего в лейб-гвардии егерском полку моего прадеда, генерала Александра Александровича Насветевича.

Выйдя в отставку в 1877 году, генерал почти тридцать лет, вложив огромные деньги, осуществлял проект строительства железнодорожной ветки Харьков – Лисичанск, чтобы связать Рубежное с внешним миром.

А еще он проявлял интерес к только еще развивающейся тогда фотографии. На Каменном острове в своем доме в Петербурге он оборудовал настоящую фотолабораторию, и оставленные им большие, наклеенные на картон и надписанные его рукой фотографии пережили двадцатое столетие. Они выставлялись в 1989 году в Москве, в Манеже, на выставке «Сто пятьдесят лет фотографии». Насветевич имел разрешение снимать события при Императорском дворе. Александр II был крестным отцом его второго сына – Мирона. Крестницей же наследника трона, будущего императора Александра III, была дочь Насветевича – Александра. Мой прадед обучал Александра III фехтованию, их связывала искренняя и долгая дружба…

Кстати, близки к императорской фамилии были и предки моего деда по отцовской линии – Манштейны. Эрнст Себастиан Манштейн был одним из наиболее близких сподвижников Петра Первого. Его сын Христофор Герман был флигель-адъютантом фельдмаршала Миниха, служил при дворе Анны Иоанновны и участвовал во всех северных и южных кампаниях русских войск. «Записки о России» Христофора Германа Манштейна пользуются большим авторитетом у историков. Потом была целая череда Манштейнов – офицеров Русской армии. Мой отец Александр Сергеевич Манштейн стал в этой фамилии первым, кто облачился в китель морского офицера.

– Анастасия Александровна, простите, а к знаменитому гитлеровскому маршалу Манштейну Ваш род имеет какое-то отношение?

– Это мне неизвестно… Есть немецкая и есть русская ветви Манштейнов. Во время Второй мировой один Манштейн наступал на Ленинград, а другой – отец моей двоюродной сестры Аллы, – как специалист по танковой броне, пытался разобраться в секретах ее прочности, изучая трофейные немецкие танки.

Кроме Рубежного, где мы бывали летом, мне помнятся, правда, не очень ясно, и места, где служил папа. Вначале это был Кронштадт; затем – Ревель, где нас застала Первая мировая…

В Петрограде мы всегда останавливались у бабушки. Я до сих пор помню ее адрес: Большой проспект, дом 44, квартира 13. Мы были у бабушки на ее именинах 29 октября 1916 года. Это и мои именины. И они остались для меня навсегда самым красочным, самым ярким воспоминанием о дореволюционной России.

Помню, визитеров было очень много, и среди них верный поклонник бабушки, некто Родзянко, брат председателя Думы. Еще накануне именин он в шутку спросил, что я предпочитаю, цветы или конфеты. Я очень любила шоколад, но почему-то ответила: «Цветы!»… В день Ангела я получила от него огромный букет роз…

Это был первый подаренный мне букет. Остальные были уже потом, годы спустя, в Бизерте… Они и пахли-то по-иному, тунисские цветы…

– Это было уже в другой жизни…

– Да, моя жизнь делится на две части: до и после 17‑го. В конце февраля – начале марта 1917‑го во многих портах Балтики десятки офицеров приняли мученическую смерть. Мой отец избежал этой участи. В Ревеле он командовал посыльным судном службы связи «Невка», и его за смелость и справедливость очень уважали матросы, что, впрочем, не помешало революционному комитету отстранить отца от командования кораблем. Он сидел дома, и они вместе с матерью работали сапожниками: надо было как-то зарабатывать на хлеб. Даже теперь я вижу их склоненными над сапогами… Они научились их шить, но так и не научились получать деньги. Не умея торговаться, папа иногда выходил из себя: «Берите и уходите, я их вам дарю!»

После Брест-Литовского мира стала зарождаться Белая борьба. Мы уехали в одном из эшелонов на юг. В Новороссийске весной 1919 года возрождался Черноморский флот. Папа ремонтировал эсминец «Жаркий», который в начале 1920 года станет одним из кораблей стоящей на Севастопольском рейде Белой эскадры: довольно сильной, в полной исправности, возглавляемой дредноутом «Генерал Алексеев». Флот охранял Крым от вторжений красных, выполнял оперативные задания, а потом, когда началась эвакуация Крыма, спас тысячи человеческих жизней. Об этом я узнаю годы спустя. О Новороссийске у меня осталось одно воспоминание – ветер! Ветер сумасшедшей силы, метущий улицы, запруженные беженцами…

Потом такой же ветер будет гулять в ноябре 1920‑го над Севастополем, когда начнется исход из Крыма Белой армии, Белого флота и около 150 тысяч россиян, не пожелавших оставаться в стране с большевистским режимом. Я и сейчас, как на большой картине, вижу толпы людей, куда-то озабоченно стремящихся; узлы, чемоданы, баулы; и маму – на сходнях «Жаркого» с корзинкой в руках, где были наши единственные ценности: иконы, старые фотографии и одна из рукописей Христофора Германа Манштейна.

Могла ли я представить, что 75 лет спустя напишу книгу– реквием этой уходящей в никуда эскадре…

 

Жизнь в «плавучем городе»

– Судя по энциклопедиям советской поры, эскадра действительно ушла в никуда. Ее как бы и вообще не существовало… Каким образом эскадра, поначалу ушедшая в Константинополь, затем оказалась в Тунисе? Почему называют ее столь по-разному – Бизертской, Русской, Белой Врангелевской и даже, как это делаете иногда Вы, Императорской?

– Я называю ее Императорской, потому что до 1924 года на ее кораблях поднимались Андреевские флаги. А ведь они были отменены еще в 17‑м Временным правительством. Здесь сохранялись все традиции Российского Императорского флота и даже его морская форма. Кроме того, большинство офицеров, включая моего отца, никогда не присягали ни «временным», ни большевикам. Конечно, можно называть эскадру Русской – это по национальному признаку, можно и Белой Врангелевской – по последней принадлежности, а вот Бизертской ее называют по месту последней стоянки.

Как эскадра попала в Бизерту? О, это длинная история!.. Вначале покинувших Родину русских – речь шла только о гражданском населении – согласились приютить у себя Греция, Сербия, Болгария и Румыния. А с армией и флотом все было сложнее. Из союзников России по войне с Германией только Франция признала в свое время правительство Юга России, что позволило Англии дипломатично заявить о своем «нейтральном отношении к создавшейся ситуации с русской эскадрой». А между тем ее надо было разместить, ее надо было содержать, для этого нужны были немалые деньги…

Наконец, через полтора месяца после исхода, уже в декабре 1920 года, Франция принимает решение предоставить под стоянку эскадре порт Бизерта в Тунисе, находившемся в то время под французским протекторатом. Правда, при этом было заявлено, что отныне эскадра «не принадлежит никакому государству, а находится под покровительством Франции».

Поэтому-то переход российских кораблей из Константинополя в Бизерту и возглавил Бергасс Пти-Туар, командир французского крейсера «Эдгар Кине». Следовали корабли с французскими флагами на грот-мачтах; Андреевские флаги реяли лишь за кормой.

Нас с мамой, как и других членов офицерских семей, доставил в Бизерту пассажирский пароход «Великий князь Константин»; рано утром 25 декабря 1920 года мы увидели с палубы этот маленький живописный городок, в котором многим из нас предстояло прожить долгие годы, состариться и умереть…

Мы пришли первыми. Военные корабли стали прибывать группами уже вслед за нами. Всего их было 33, включая два линкора – «Генерал Алексеев» и «Георгий Победоносец», крейсеры «Генерал Корнилов» и «Алмаз», десять эскадренных миноносцев, – среди них был и миноносец «Жаркий» под командованием моего отца, – а также канонерские и подводные лодки, ледоколы, буксиры, тральщик, посыльное и учебное суда.

Мы приветствовали появление каждого нового корабля. Праздником стал день, когда за волнорезом появились огромные башни линкора «Генерал Алексеев». Он доставил в Бизерту, как казалось всем тогда, сохраненное будущее Императорского флота – 235 гардемаринов и 110 кадетов Севастопольского морского корпуса.

Всего же на кораблях, ушедших из Константинополя, было перевезено в Тунис 6 400 беженцев. В это число входят 1000 офицеров и кадетов, 4000 матросов, 1000 женщин и детей, 90 докторов и фельдшеров, а еще – 13 священников. Не правда ли, вполне достаточно, чтобы на земле Туниса, под синим небом, жарким солнцем, среди пальм и минаретов, могла возникнуть небольшая русская колония!

Но на землю эту мы вступили не сразу. Вначале был долгий карантин, а потом началось еще более долгое проживание на кораблях. Все они стали на якоря у южного берега Бизертского канала или в бухте Каруба. Наши офицеры и матросы сдали свое оружие сразу же по прибытию в Бизерту; и теперь длинные ряды кораблей на рейде охранялись стоящими на своих постах, у самой кромки воды, чернокожими часовыми. Как добросовестные покровители, они не спускали глаз с нашего плавучего города…

Я не помню, сколько месяцев пробыли мы в бухте Каруба. Наверное, до конца 1921 года… Как раз тогда в плавучий город для семей военных был превращен старый броненосец, ветеран Черноморского флота «Георгий Победоносец». Его предварительно подготовили для нормальной жизни нескольких сот человек.

Впоследствии мне часто снился наш старый броненосец – странные картины запутанных металлических помещений, таинственных коридоров, просторных и пустынных машинных отделений. Мы, дети, знали «Георгий» от глубоких трюмов до верхушек мачт. Мы устраивались на марсах, чтобы «царить над миром». И нам казалось, что мы понимаем скрытую душу корабля. Надстройки его верхней палубы походили на маленькие домики, в которых обитали целые семьи, в том числе адмиралов Тихменева, Остелецкого, Николя. Мы жили у самого трапа на церковной палубе.

Местные французские власти не могли оставить без помощи огромное количество людей, среди которых были больные, раненые, не способные работать старики… А между тем распоряжения из Парижа постоянно предписывали «сокращать расходы на содержание Русского флота». С весны 1921 года эмигранты начали поиски работы на тунисской земле. Найти работу было непросто; каждый раз, когда кто-то получал ее, в семьях счастливчиков просыпалась надежда на лучшее.

– Но при этом, наверное, теплилась всегда и общая для всей эскадры надежда вернуться в Россию, как это говорится… «на белом коне»?

– Да, она не покидала нас. В России, судя по газетам, постоянно вспыхивало сопротивление большевикам; борьба еще продолжалась в Сибири, на Дальнем Востоке. Сердца моряков прислушивались к этим сообщениям. В них таился жизненный стимул. Но радужные надежды сменялись самым глубоким отчаяньем. Особенно часто это случалось у молодых, одиноких офицеров. В 21‑м на эскадре было несколько самоубийств…

И все-таки больше помнится не это, а те редкие праздники, которые отмечались на кораблях. Прежде всего – 6 ноября, день основания Петербургского Морского корпуса, выпускниками которого были большинство офицеров эскадры. Его отмечали по традиции гусем с яблоками. А в день Успенья, 15 августа, всегда выступал корабельный хор. Стоило зазвучать «Коль славен», и дивная красота русского православного пения зачаровывала всех.

 

«Флаг и гюйс спустить!»

– Анастасия Александровна, когда именно эскадра прекратила свое существование?

– Такой даты не существует. Видимо, этим днем можно считать 28 октября 1924 года, когда Франция официально признала Советский Союз. О возможной передаче Советам кораблей эскадры сообщил адмиралу Михаилу Беренсу, командующему эскадрой, морской префект в Бизерте вице-адмирал Эксельманс. Флот, покровителем которого в свое время объявила себя Франция, становился в одночасье для нее и реальным российским залогом, при возвращении которого можно устроить выгодный для себя торг.

Но еще до того как этот торг начался, по требованию французского правительства 29 октября в 17 часов 45 минут на «Георгии Победоносце» прошла церемония последнего подъема и спуска Андреевского флага. Собрались все, кто еще оставался на кораблях эскадры, – офицеры, гардемарины, кадеты; были участники Первой мировой, были и моряки, пережившие Цусиму. Прозвучала команда: «На флаг и гюйс!» и спустя минуту: «Флаг и гюйс спустить!» У многих на глазах были слезы…

Мы еще продолжали жить на «Георгии», когда в Бизерту прибыла советская комиссия по приемке кораблей Русской эскадры. Возглавлял комиссию известный флотский ученый академик Крылов. Был среди ее членов и бывший главнокомандующий Красным Флотом адмирал Евгений Беренс, старший брат адмирала Михаила Беренса, последнего командующего Белой Врангелевской эскадры.

Этот договор послужил драмой для Беренсов. Не видевшись и не переписываясь многие годы, они так и не встретились. В день осмотра кораблей советскими экспертами Михаил Андреевич внезапно уехал в город Тунис. Может быть, просто пощадил брата, избавив от встречи, о которой потом наверняка бы допытывались большевики…

Комиссия так ни до чего и не договорилась с французами. После ее отъезда переговоры продолжались между двумя правительствами. Франция соглашалась передать военные корабли только в том случае, если Советский Союз признает дореволюционные долги России. Советы долги не признавали; переговоры длились годами, и призрачные силуэты русских кораблей еще в начале 30‑х можно было наблюдать с пустынной набережной Сиди-Абдаля.

Поскольку советское правительство отказалось платить за содержание и охрану кораблей, Франция в счет погашения нового долга продавала их один за другим на металлолом…

– А какова судьба тех, кто служил на этих кораблях?

– Все матросы и офицеры вынуждены были покинуть корабли. После спуска Андреевского флага это уже не была территория бывшей России. Бывшей России больше не существовало. Мы становились просто беженцами, людьми, лишенными Родины (с паспортом беженца, так и не сменив российского гражданства, я прожила десятки лет).

За прошедшие в изгнании первые четыре года число русских в Тунисе сильно сократилось. Уехали в Европу, Америку, Австралию многие из тех, кто непосредственно не был связан с эскадрой и Морским корпусом. А когда вскоре после спуска Андреевского флага «морякам эскадры Врангеля, которые желали бы ехать во Францию», поступило из Парижа обещание обеспечить туда бесплатный проезд, – сильно поредели и ряды тех, кто еще недавно нес службу на кораблях. В 1925 году в Тунисе оставалось только 700 русских, из которых 149 жили в Бизерте.

В середине 30‑х зародилась мысль построить храм в память о Русской эскадре. Был создан комитет под председательством контрадмирала Ворожейкина, и комитет обратился ко всем русским в изгнании, призывая помочь поставить храм – памятник «последним кораблям Российского Императорского флота».

Его строительство закончилось в 1939 году. Завесой на Царских вратах храма стал сшитый вдовами и женами моряков Андреевский флаг. Иконы и утварь были взяты из корабельных церквей, подсвечниками служили снарядные гильзы, а на доске из белого мрамора были названы поименно все 33 корабля, которые ушли на исходе Гражданской войны из Севастополя.

Пятиглавая крошечная церковь носит имя святого князя Александра Невского. Она «отпела» корабли эскадры… Отпевали здесь, прежде чем проводить на кладбище, и последних узников Бизерты.

В этом храме я прощалась в феврале 1964 года со своим отцом, старшим лейтенантом Александром Манштейном. Его гроб был покрыт старым, некогда развевавшимся над кораблем Андреевским флагом. Когда в 1985 году скончался Иван Иловайский и его жена уехала к дочери во Францию, я принесла домой картонку с церковными бумагами. Эта небольшая картонка – все, что осталось от нашего прошлого, и это прошлое было поручено мне. Из нескольких тысяч русских людей, лишившихся Родины и прибывших в 1920‑м в Бизерту, осталась теперь в Тунисе я одна – последний свидетель!..

 

Последний свидетель

– А почему Вы, Анастасия Александровна, не покинули Бизерту? Ведь в Европе у Вас – дети, внуки…

– Да потому что, повторяю, я – последний свидетель, последняя хранительница прошлого…

В 1935 году я вышла замуж, и мои трое детей родились в Бизерте. У меня здесь просторная квартира. Здесь жили мои родители. Они дышали этим воздухом, листали эти книги, любовались цветами в саду… В Бизерте живут мои первые ученики; мне выпало учить их детей и внуков. Если есть у меня Родина, то это – Бизерта.

Наверное, я могла уехать отсюда еще до войны или сразу после войны. Но теперь этот город уже стал частью моей души, моих воспоминаний о прожитой жизни. Меня уже никогда не отпустят тени тех, о чьей честности, верности присяге, любви к России я должна говорить всем, кто сегодня приезжает сюда, на пепелище нашего прошлого.

Теперь о Бизерте в России вспомнили. И похоже, сбудутся слова контр-адмирала Александра Ивановича Тихменева о том, что этот город будет служить местом паломничества будущих поколений россиян. Добираются сюда русские туристы, приходят работающие здесь русские специалисты; целые делегации могут нагрянуть и из Севастополя, и из Петербурга; обязательно заглядывают экипажи заходящих в порт российских судов. Даже крещение в нашем храме Александра Невского принимают молодые моряки…

Кстати, о храме… Теперь я – его староста и сторож и, пожалуй, единственная постоянная прихожанка. У меня дома хранятся и ключи от церкви; но открывать ее для богослужения приходится нечасто, чаще я вожу туда экскурсии. Наш еще совсем молодой священник отец Димитрий живет в столице страны – городе Тунисе. Там он является настоятелем еще одного в этой стране православного храма – Воскресения Христова. Его возвели по канонам древнерусской архитектуры в начале 50‑х годов, когда здесь еще оставалась значительная колония русских.

– Если говорить о новой России… Как складываются Ваши отношения с ней сегодня?

– Помогают, чем могут. Вы знаете, в каком состоянии находится «русский уголок» на бизертинском кладбище? Бурьян, разбитые плиты, разруха и запустение… Некому ухаживать за могилами… И у меня ни сил, ни средств на это нет. Но вот год назад с помощью посольства и Российского культурного центра в Тунисе на кладбище воздвигли памятник всем похороненным здесь офицерам и матросам эскадры. Это, я считаю, – великий знак внимания к нашей общей истории.

В конце 1999 года, как раз в 75‑ю годовщину последнего спуска Андреевского флага, приходил в Бизерту барк «Седов» с курсантами Петербургского Морского корпуса. Так он теперь, слава Богу, снова называется. Ребята приводили в порядок русские могилы на кладбище, а мне выпала честь совершить на барке символический подъем Андреевского флага… Три четверти века спустя на том самом месте, где стоял когда-то «Георгий Победоносец» и теперь ошвартовался «Седов», я подняла в небо белое полотнище с синим крестом. Это, конечно, финал, о котором и не мечталось…