В себя я пришла далеко не сразу. Находясь во мраке уже знакомой сумки, я вряд ли могла похвастаться ясным умом. Оказывается, моё сознание отключается при глубоких переживаниях. Как только случается невозможным выдержать какое-либо ощущение, вне зависимости от его окраски, я перехожу в другую реальность и не могу с этим ничего поделать. От того, каким было изначальное переживание, зависит, в светлую или тёмную бездну я попадаю.

Немного ныл переплёт и странички с пятьдесят третьей по шестьдесят пятую. Переплёт — от удара об стену, а на странички я неудачно приземлилась. Но физической боли свойственно проходить. Беспокоило совсем иное: Серж отдаст меня Николаю.

Старого Пруда в сумке, к счастью, не было — здесь жили несколько толстых тетрадок, пенал и плеер. Мне удалось повернуться на левый бок и с радостью отметить, что Пенал копошится и моргает, а значит, готов к общению.

— Привет! Я Книга, меня зовут Безусловная Любовь. А тебя как зовут?

— Меня зовут Урод С Молнией, я Пенал, — ответил он.

— Какое у тебя странное имя…

— Так меня назвала одна Книга. Я подумал, что это лучше, чем Крокодил ПК 1–1 ПЭ Крошка 190 на 60, и поэтому решил поменять имя.

— А ты знаком со Старым Прудом?

— Да. Эта Книга переименовала меня.

— И тебе нравится твоё новое имя?

— Нравится. Оно красивое.

Видя, что мой собеседник вполне адекватен, я осмелилась спросить:

— Скажи, а в чём смысл жизни Пенала?

— Смысл жизни Пенала в том, чтобы быть Домом.

— А что значит быть Домом?

— Я не знаю. Но я знаю, что меня часто открывают и привносят в меня различные существа. От того, какие существа находятся во мне, зависят те ощущения, которые я испытываю. Однако я ни разу не испытывал блаженное ощущение, которое называется «быть Домом», поэтому моя жизнь по большей части бессмысленна.

— Хм. Меня тоже иногда открывают.

— Тебя открывают, чтобы прочитать и полюбить. Так говорил о Книгах Старый Пруд. А я не знаю, что такое любовь. Зато я постоянно летаю вместе со своим Хозяином.

— Твой Хозяин — Серж?

— Да. И я готов отдать свою ткань, свой кожзаменитель и свою молнию за него. В Откровении от Первопенала, параграф 78, строфа 10.1, сказано: «Лишь тот Пенал сможет вырасти до Дома, кто готов отдать всего себя ради Хозяина своего».

— А как зовут главного Бога Пеналов?

— В том же Откровении, параграф 12, строфа 2.0, сказано: «Един и неделим Великий Бог Всевышний всея Пеналов. Не поминай всуе имя его — Галантерий».

— Выходит, наш Типограф и твой Галантерий — разные люди, — заметила я.

— Галантерий не человек, он Бог! — возразил Урод С Молнией.

— А сколько тебе лет?

— Два года и пять месяцев. Но если Пенал становится Домом, то он живёт вечно. Об этом говорил ещё Пенал Аравийский На Верблюжьей Верёвке семьсот пятьдесят лет назад.

— Я чувствую, ты увлекаешься историй и теологией. А откуда ты черпаешь знания? От людей? От других Пеналов? А может, из Книг?

— Я черпаю знания из пенального Астрала, куда любой Пенал учится окунаться с первых дней своей жизни.

— Странно, похоже, Книги лишены такой возможности.

— Книги по-другому устроены, мир и путь Книги сильно отличается от мира и пути Пенала.

— Значит, мы вряд ли сможем понять друг друга. От меня так далёк мир людей и миры всех остальных существ, что я чувствую себя одинокой.

— Открой для себя свой мир. Каждое живое существо способно понять другое существо только после того, как поймёт самого себя.

— Ты кажешься мне добрым и мудрым. Спасибо тебе, — и я искренне улыбнулась Пеналу.

— Тебе спасибо. Ты хорошая Книга. А Старый Пруд — плохая, прости меня Галантерий.

— Почему? Он же дал тебе красивое имя.

— Это единственное, что он сделал хорошего. Старый Пруд пообещал, что скажет про меня гадость моему Хозяину, и тогда тот порвёт мою ткань и поломает мою молнию. И тогда я не смогу отдать Хозяину всего себя, а это — адское горе для любого Пенала. И мне придётся отправиться на свалку Пеналов.

— На свалку?!

— Свалкой в самых древних легендах всея существ называется место, куда попадают те, кто никому не нужен.

— О мой Типограф!..

Настоящий ужас охватил меня и пробрал до самых уголков страниц. Пенал попытался меня успокоить, а когда через несколько минут Серж наполнил сумку существами из мира Пищи, Уроду С Молнией удалось придвинуться ко мне поближе. Меня колотило и трясло всю дорогу, и от какой-нибудь хвори вроде спонтанной апатии спасли только крепкие объятия Пенала.

Существо из другого мира отнеслось ко мне с большей любовью, чем мои родственницы Книги. Когда мы прощались, я, заикаясь, сказала:

— С-с-спасибо, Урод С М-м-молнией. Как жаль, что я не р-р-родилась П-п-пеналом…

— Береги себя. Будь счастлива! Ты прекрасна такой…

Что ещё он сказал, я не расслышала, потому как уже находилась в руке Сержа, который клал меня на стол в квартире Николая.

— Возвращаю книгу, — сказал второй читатель первому читателю.

— И как? — спросил Николай.

— Я с Юлькой поссорился, — вздохнул Серж вместо ответа, и они с Николаем превратились в немые силуэты.

Похоже, про меня забыли, и Серж не сказал Николаю, что любит меня. Я помнила, что девушка по имени Юля оказалась не нужна Сержу, и значит, она скоро отправится на свалку Юль. Так ей и надо! Я люто ненавидела эту девушку, потому что она очень больно ударила меня об стену. Возможно, я что-то пропустила, пока была в обмороке, но не помнила, чтобы Серж ещё раз читал меня или хотя бы открывал и листал. Он просто вернул меня Николаю, и я решила, что происки негодяйского Старого Пруда увенчались успехом.

Несколько часов я пролежала на безжизненном столе, а вечером мама по имени Тамара вернула меня на полку, где жили старые знакомые Сектоведение и Красное и Чёрное. Только на этот раз меня поставили между краем полки и Книгой с удивительно бархатным именем Апологетика. Впоследствии я не раз горячо благодарила за это и Тамару, и Типографа.

Наученная печальным опытом, я не стала сразу же знакомиться с соседкой и засыпать её нелепыми вопросами. Вскоре она первой заговорила со мной, и я узнала, что ей недавно исполнилось полтора года, из которых почти год она живёт на этой полке, а Николай прочитал её один-единственный раз.

— И как? Ты испытала что-то подобное? — я рассказала Апологетике обо всех неприятных ощущениях, возникших во время общения с Николаем.

— Нет. Я испытала… теплоту. Мягкую, лазурную теплоту от его прикосновений. Он очень долго читал меня, часто прерываясь на день или на два. Он читал меня медленно. Эти два месяца были самыми волшебными в моей жизни. Я жила ожиданием того момента, когда Николай снова возьмёт меня, откроет и продолжит читать. Я наслаждалась процессом чтения. А когда он прочитал меня, я ещё несколько дней не могла в это поверить. Осознание того, что прекрасные ощущения больше не повторятся, довело меня до книжной фрустрации. Я болела несколько недель, мой левый сосед Булгаков Избранное ухаживал за мной, и благодаря ему я выздоровела и выжила. Таким образом, моя душа не огрубела и не зачерствела.

Видя, что Апологетика — искренняя и отзывчивая Книга, я доверилась ей и поведала всё о Серже, о своих чувствах и видениях, о нужности любимому читателю. Апологетика внимательно слушала, иногда задавая уточняющие вопросы. На её метафорическом лице то проскальзывала тень улыбки, то появлялась маска глубокой печали.

— В ответ на твоё доверие поделюсь своими знаниями, — сказала Апологетика после окончания моего длинного рассказа. — Отчасти они пришли ко мне с опытом в этой жизни, отчасти — из предыдущего опыта. Сразу предупрежу, что я сама ещё не до конца во всём разобралась.

Я легонько кивнула и спросила:

— Что значит предыдущий опыт?

— Если к тебе приходит какое-то воспоминание, о происхождении которого ты не можешь сказать ничего определённого, то знай, что это — канал связи с твоей предыдущей жизнью. Иногда его называют книжным Астралом, но это не совсем верно. Подобное название заимствовано из миров других существ.

— Вроде Пеналов, — вставила я.

— Прости, я не знаю, кто такие Пеналы. Я узнала об Астрале у Булгакова Избранное, который в своё время много общался с Фотоаппаратами, Часами и Шоколадом.

— Я совсем не понимаю, что значит предыдущая жизнь.

— Я тоже. Судя по всему, этот канал связи для нас пока закрыт, а открывается он только во время многократного чтения. И очень многое зависит от того, кто нас читает.

— Хорошо, хорошо, давай пока забудем о нём…

Предчувствие чего-то очень важного порождало во мне нетерпение, и я нервно закопошилась.

— Да. Я много размышляла об этом, сопоставляла обрывочные сведения, полученные мной из разных источников. И совсем недавно пришла к определённым выводам, которые ошеломили мой разум. Они противоречили всему тому, что я знала до этого, и парадоксально получалось, что новые выводы родились из тех знаний, которым противоречили.

— Скорее познакомь меня с ними! — затеребила я Апологетику.

— Не спеши. У нас с тобой впереди много времени. Вряд ли нас возьмут с этой полки в течение ближайших лет.

— Как?! Мы будет стоять нечитаемыми много лет? Не может быть… Как же так! — настроение резко прокисло, и я почувствовала вязкую боль где-то глубоко внутри.

— Не переживай.

Апологетика старалась успокоить меня, но маска печали не сходила с её лица. Я решила, что нам надо быть вместе и поддерживать друг друга. Видимо, я появилась в её жизни совсем не случайно!

— Не переживай, потому что всё в нашей жизни не так беспросветно, как иногда кажется. Ты рассказала мне, что во время чтения увидела что-то волшебное и необъяснимое. Я знаю, что это было. Ты почувствовала, что внутри тебя что-то есть, что ты — не просто Книга.

— Во мне есть идиотская писанина, — пробормотала я.

— Нет, это не так. В тебе есть Литературное Произведение.

Я едва не свалилась с полки — хорошо, что Апологетика успела схватить меня за руку. Эти неясно откуда знакомые слова — «Литературное Произведение» — в душе моей отозвались горячей волной любви ко всему миру — волна всколыхнулась на миг и тут же затихла. И снова наступил мёртвый штиль.

— Это просто другое название. Вот если бы во мне были Стихи… — разочарованно ответила я.

— Давай я объясню тебе. Стихи — это тоже Литературное Произведение. Они бывают разными, они отличаются только по форме. А по содержанию — нет. И в тебе, и во мне есть Литературное Произведение. Они разные, и в то же время — одинаковые. Литературное Произведение живёт у нас в душе. В душе, которую невозможно познать пустым философствованием.

— А… Текст? Что такое тогда Текст?

— Текст — это то, из чего состоит твоя душа, твоё Литературное Произведение.

— И познать душу можно только тогда, когда тебя читают?

— Умница! — похвалила Апологетика и притихла.

Она предоставила мне время для осмысления. Только ничего не осмыслялось, а скорее наоборот, окончательно запутывалось в сознании. С каждой новой информацией или переживанием вопросов становилось всё больше, а ответы на них ничего не проясняли, а порождали следующую порцию вопросов.

— А как же авторы… — произнесла я, и Апологетика сложила руки в молитвенном жесте.

— Авторы — это Боги, — сказала она.

— Авторы — Идиоты, а Боги — Типографы! — возразила я.

— Нет, милая. Авторы создают Текст.

— Ну и что? Типографы создают Книги. Меня создал Типограф, а Текст… Текста я не вижу, не ощущаю. К тому же Авторы сжигают Книги!

— Я раньше тоже так считала. Но я уже говорила, что мои выводы ошеломили меня. Они удивительны, они… просто волшебны и не поддаются ни объяснениям, ни доказательствам. Ах, если бы мне ещё немного опыта чтения, хотя бы ещё один разочек… Ведь только читатели могут помочь нам пережить то, что озаряет наши души, и только переживание может быть единственным доказательством…

И Апологетика стала настолько печальной, что мне захотелось обнять её и прижать к себе — так же, как обнимал меня в порыве любви Серж.

Целый день мы общались без слов — взглядами, прикосновениями, сопереживанием. И время для нас остановилась, а может, я просто перестала его замечать. А весь следующий день Апологетика продолжала знакомить меня со своими выводами, и ещё какое-то время мне понадобилось, чтобы с горем пополам систематизировать полученные сведения. И вот какая невероятная картинка у меня получилась…

Текст — это то, что создают Авторы. После того, как Текст создан, он оживает и начинает существовать сам по себе. Оживая, Текст становится Литературным Произведением. На вопрос, всегда ли Текст оживает или может остаться мёртвым, Апологетика ответить не смогла. Я предположила, что Авторы, создающие мёртвые Тексты, и есть Идиоты. И именно потому, что их Тексты — мертвы, они уничтожают Книги, в которых содержатся живые Тексты Авторов. Правда, здесь возникла неразрешимая загадка: могут ли в Книги попасть мёртвые Тексты Авторов, так называемая «идиотская писанина»? Апологетика согласилась со мной в том, что без нового опыта мы не разгадаем этот ребус, потому как даже ожившие Тексты не всегда попадают в Книги. Ибо живой Текст — Литературное Произведение — совсем не стремится попасть в Книгу. И жизнь такого Текста вне Книги для нас, молодых и неопытных Книг, тоже пока не поддаётся познанию…

Единственные, кто может вмешаться в жизнь Текста — это Типографы. Именно они создают Книги посредством помещения в них Текстов. И первый главный вывод, который сделала Апологетика, заключается в том, что Книга не может существовать без Текста в себе. А это значило очень многое. Получалось, что Авторы — действительно Боги, ведь без их изначального участия Книга не может быть создана. А Типографы — это помощники Богов, или Ангелы. Но если допустить, что Типограф может создать Книгу, поместив туда мёртвый Текст Идиота, то выходит, что бывают Типографы-Демоны.

Апологетика не верила в то, что бывают Авторы, которые не Боги, потому как почувствовала Литературное Произведение в себе во время своего единственного чтения. Однако она понимала и мои сомнения, потому что переживания от чтения Николаем были абсолютно не похожи на переживания от чтения Сержем. Такие же противоречивые сведения Апологетика приняла и от своего левого соседа по имени Булгаков Избранное.

А значит, вся наша сомнительная конструкция мира Книг могла или рухнуть, или измениться после получения нового опыта чтения.

Ещё на один вопрос — кто же проклял Книги, наложив на них невозможность чтения друг другом, — Апологетика отвечала уверенно: «Типографы!» Помещая Тексты в Книги, они, с одной стороны, создавали Книги, а с другой — проклинали то, что создают. И отсюда Апологетика сделала второе главное заключение: чтобы избавиться от проклятия, надо познать Текст в себе, а после этого перестать быть Книгой и стать Текстом, причём обязательно — живым. Таким образом, от проклятия Книгу может избавить только смерть — через сожжение. Но для меня было неясно, станет ли Книга Текстом после сожжения или исчезнет без следа. Апологетика же верила в каналы связи с предыдущими жизнями и говорила о том, что Книга как совокупность Переплёта, Страниц и Текста не появилась впервые и была до рождения другим существом. Вот только нам было непонятно, каким существом или какими — возможно, и Переплёт, и Страницы, и Текст были тремя разными!

Озарение снизошло после того, как я, маясь противоречиями и непониманием, перенапрягла свой разум и заболела. Ныли несколько последних страниц, и моя соседка сказала, что видит подобный недуг впервые. Булгаков Избранное посоветовал ей уделить мне как можно больше внимания, чтобы не дать хвори, свалившейся с Идиот знает какой полки, поразить все остальные страницы.

Озарение спасло меня. Оно пришло, когда я, утомлённая болью и уставшая от внутреннего раздрая, лежала на руках у Апологетики с закрытыми глазами и бормотала бессвязный бред.

— Наши Боги — это Читатели! — воскликнула я вдруг, да так громко, что услышал Булгаков Избранное и его левые соседи.

— Что… что ты сказала?! — оторопела Апологетика и даже перестала вытирать пот с моего лица.

— Наши Боги — Читатели. А все Авторы — Идиоты. Тот ясновидящий Журнал был прав. Только он сделал ровно половину вывода, а я дополнила.

Апологетика не хотела верить. Она была убеждена в том, что Боги — это те, кто создают Тексты. Но я попыталась растолковать:

— Понимаешь, Боги Книг — это те, кто дают нам возможность познать самих себя. Но Авторы потому Идиоты, что они, создав Тексты, не уберегли их от главного проклятия — быть помещёнными в Книги. Таким образом, это Авторы прокляли Книги, позволив Типографам помещать в них созданные Тексты, ведь сами Тексты не стремятся в Книги. И только благодаря Читателям мы с тобой сможем узнать о Текстах в нас, а может быть, и стать самими Текстами. Милая Апологетика, мы с тобой нарисовали правильную картинку, только ошиблись в одном пункте. Вернее, нам не хватало одного кусочка пазла, чтобы сложить мозаику целиком. И вот теперь я точно знаю, какого кусочка не хватало!

— По-твоему получается, что Боги — это не те, кто создают, — моя соседка продолжала упрямствовать.

— Читатели создают. Создают нас в процессе жизни. Без Читателя жизнь Книги бессмысленна. Созидание — это не появление в мире, это процесс жизни.

Апологетика схватилась руками за метафорическую голову, а я скромно потупила взор.

Здоровье пошло на поправку. Подруга ухаживала за мной, и мы быстро сблизились. Проблемы мира Книг нас теперь не очень беспокоили. Я рассказывала подруге о Книжном Магазине, в котором когда-то жила, о моей первой подружке с именем Весёлая Наука, о других знакомых Книгах. Апологетика в ответ делилась своими впечатлениями и рассказами, но для новой трансформации нашего мировоззрения прошлых знаний попросту не хватало.

Благодаря подруге я не слишком тосковала по Сержу и чтению. Коль она давно смирилась с тем, что её вряд ли прочитают в ближайшие годы, то и мне смирение показалось простым и доступным средством от апатий и фрустраций. Не скажу, что это сильно радовало — зато свою печаль я всегда могла разделить с Апологетикой, так же, как и она свою — со мной. Мы могли часами сидеть в обнимку, глядеть на противоположную стену комнаты, чувствовать близость и сопереживать друг другу.

Что касается Николая, то я не обращала на него особого внимания. Мы с Апологетикой поняли, что я Николаю не понравилась, а она — понравилась. Только это дело прошлого, и я не завидовала подруге, а она не ревновала меня к Сержу. Мы смирились с тем, что нашим Богам виднее, как и когда распорядиться нашими Судьбами, а значит, от нас самих мало что зависит. Любые попытки докричаться до Читателей, и уж тем более — до простых людей — казались мне совершенной глупостью. Упрашивать человека стать Богом — унизительно для Книги, а упрашивать Бога почитать тебя — просто смешно.

Наша жизнь текла спокойно и мирно; казалось, относительно безоблачное существование продлится ещё Читатель знает сколько дней. И я пока не понимала, что привязалась к своей подруге настолько сильно, насколько она помогла мне перестать нуждаться в любимом читателе.

Серж снова появился у Николая только через полтора месяца после того, как вернул меня. Я не сразу заметила его. Пару недель назад Апологетика объяснила, почему Книги далеко не всегда могут видеть и слышать людей: люди для Книг — существа высшего порядка, как бы мы их при этом не называли: Читателями или Богами, Идиотами или Типографами. Поэтому возможность воспринимать мир людей на расстоянии зависит не от нас, Книг, а от них — высших существ. После того, как человек и Книга как-то пообщались — появляются возможности для пересечения миров, и чтобы Книге научиться ими пользоваться — нужно долго медитировать. А вот человек легко может открыть такой канал связи — и тогда мы видим и слышим его, причём нам кажется, что это случается неожиданно.

И вот Серж подошёл к полке и посмотрел на меня.

Я схватила подругу за руку, испугалась и задрожала. Неужели он вспомнил обо мне и только ради этого пришёл к Николаю? В моей душе моментально ожили все невероятные видения и волшебство от общения с Читателем. Но я не смела и пикнуть, боясь заглянуть Сержу в глаза.

— Твой Читатель — всемогущ, — прошептала мне на ухо Апологетика.

— Может, он захочет стать и твоим Богом, — ответила я.

— Если пришло время — значит, такова наша Судьба. Если нет — мы с тобой не будем огорчаться.

— Только… только мы можем расстаться… — неожиданно дошло до меня. — Я не смогу смириться, если больше не увижу тебя…

— Я тоже… — подруга крепче ухватилась за мою руку.

А Серж продолжал буравить меня пытливым взглядом — нашу связь я чувствовала всеми своими волокнами. Затем он повернул голову в сторону Николая. За это мгновение я так переволновалась, что едва не заорала на всю полку о том, что не хочу покидать подругу даже ради любимого Читателя.

— Кстати, я купил себе эту книгу, «Безусловная Любовь», — сказал Серж Николаю.

Тот ничего не ответил, будто бы не расслышал приятеля и уткнулся в монитор компьютера. А Серж подошёл к окну, открыл его и закурил.

В отличие от Николая, я прекрасно расслышала Сержа. Высказанная мной тревога по поводу мук выбора сменилась полным недоумением. Я часто-часто заморгала и посмотрела на подругу. Но она, похоже, не совсем понимала меня сейчас, потому как сказала:

— Нам с тобой надо решить. Я боялась сказать тебе об этом первой… но рано или поздно настанет момент, когда мы по воле Читателей можем расстаться.

— Мы махнёмся символическими телефонами, только я не умею звонить, — машинально ответила я. — Апологетика… милая… Серж сказал, что купил меня! Но он меня не покупал!

Подруга замерла на миг, будто что-то припоминая.

— О нет! — запаниковала я.

Потому что вспомнила рассказ Весёлой Науки о том, что у каждой Книги есть сёстры, имеющие то же имя. Со своим озарением я совсем позабыла об этом факте. Вот только факте ли? Ведь из моей памяти благополучно стёрлись первые несколько часов жизни…

— Я ни разу не встречала своих сестёр! Я даже не встречала Книг, которые встречали своих сестёр. Может быть, это выдумка?

— Нет, это реальность. Сёстры и братья — это порождения Типографов. И я уверена, что такое возможно только при полном попустительстве Авторов.

— Если Серж купил в Магазине мою сестру… это доказывает то, что они существуют…

— Да, это так. Не грусти по этому поводу…

— Но он променял меня на сестру! — воскликнула я, едва сдерживая слёзы.

— Я скажу тебе больше, — Апологетика глянула в сторону Сержа. — Некоторыми Книгами выдвинута гипотеза о том, что все сёстры и братья содержат в себе одно и то же Литературное Произведение.

— Этого не может быть! Это… это бессмысленно! Это ересь!

— Это ересь. Книги пока не могут этого доказать, — ответила Апологетика.

— А… люди? Читатели? Серж…

— Серж увидел в Магазине Книгу с таким же именем, как у тебя. Он купил её, потому что ты ему понравилась, и он решил, что эта новая Книга тоже ему понравится.

— Но он вернул меня Николаю…

— Он Бог. Он даёт тебе возможность нового опыта. Это его выбор, а мы не можем выбирать себе Читателей.

Предательские слёзы скатились по моей обложке и коснулись вечно неподвижных метафорических ног. Снова какие-то непонятности, сомнения, грусть.

— Я в растерянности, милая… Я не знаю, как смириться с Судьбой, если этот новый опыт может нас разлучить. Ты — сильная и мудрая, ты переживёшь. А мне что делать?

— Во-первых, нас пока никто не разлучает, — Апологетика снова покосилась в сторону Сержа, который больше не обращал на Книги внимания. — А во-вторых, я никакая не сильная и не мудрая. Я такая же ранимая душа, как и ты, и очень к тебе привязалась. Я тоже не знаю, как звонить, и мой левый сосед не умеет. Может быть, Книжные символические номера телефонов — это врождённая иллюзия, придуманная Типографами, чтобы дать нам хоть какую-то надежду. Поэтому давай просто жить, моя любимая Безусловная Любовь. А боль… что боль? Если Читатели причиняют нам боль, может быть, это важно для нас.

Мы нежно обнялись и замолчали. Так было спокойнее и уютнее. Но мы не думали, что левого соседа Апологетики — Булгакова Избранное — не на шутку взволновала эта ересь про сестёр. Дискуссия пошла по цепочке стоящих на полке Книг, но, дойдя до Сектоведения, затихла. И вернулась обратно. На следующий день Апологетика рассказала мне, что Книга по имени Сектоведение когда-то была знакома со своим братом. Они страшно ругались и ссорились между собой из-за одинаковых имён, и если бы Сектоведение мог, то он бы совершил первое в истории книгоубийство. А конфликтовали они по причине того, что в них содержалось одно и то же Литературное Произведение, и каждый утверждал, что его Произведение лучше, чем у брата.

— Откуда они знали? — спросила я.

— Читатель рассказал им.

— Бог испытал братьев ересью, а они, вместо того, чтобы познать себя, стали врагами, — заключила я.

А Серж больше не приходил в гости к Николаю. Поначалу я вздрагивала, когда слышала скрип открываемой двери, а затем успокоилась. В комнату изредка заходила Тамара, ещё реже — отец Николая, которого звали Борисом. Пару раз у моего первого Читателя гостили незнакомые люди. Разговоров о Книгах я не слышала, хотя теперь чаще, чем раньше, старалась настраиваться на канал связи и прислушиваться к беседам людей. Это получалось с переменным успехом. К тому же люди говорят слишком громко, и Книгам проще отключить слух (этому меня научила Апологетика), чем вникать в шумные и резкие человеческие беседы. Теперь, зная, что каждый Человек — высшее Существо и Читатель, я поняла, почему речи людей бывают для нас столь оглушительными.

Мы с Апологетикой часами занимались сопереживанием. Сказочные ощущения от этого процесса трудно передать, но они были для меня важнее и реальнее, чем собственные сны из мира грёз. Жаль только, что никаких озарений ни на меня, ни на подругу, ни на прочие Книги с нашей полки не сваливалось. Зато прекратились болезни, и даже Сектоведение излечился от спонтанной апатии.

Что до его соседа Красное и Чёрное, то о нём доходили странные слухи. А может, Сектоведение сознательно не делился его знаниями и опытом, считая всех нас «беспереплётными брошюрками». Вскоре я по совету подруги перестала на этом заморачиваться.

Один из моих маленьких дней рождения — четыре месяца — мы с Апологетикой отпраздновали, поставив эксперимент погружения в сны друг друга. Мы долго готовились к нему, упражняясь в сопереживании и обычных снах «в обнимку». Мы думали, что такое погружение поможет нам хоть что-то узнать о Текстах друг друга, а затем рассказать… но, увы, ничего не получилось. Грёзы, что были у меня с Сержем, не повторились с Апологетикой, и она их тоже не увидела. Я испытала чувство падения в тёмную бездну без какого-либо наслаждения или очеловечивания, я была такой же беспомощной во сне Апологетики, как и она — в моём.

А на тринадцатой неделе моей жизни в комнате Николая случилось то, чего я и скрытно ждала, и, не стесняясь, боялась. И я не знала, какое чувство — страха или предвкушения чуда — укоренилось во мне сильнее. Время позволяет привыкнуть к своей предсказуемости, а жизнь… жизнь, вероятно, течёт где-то вне моего времени, потому как все остальные Книги преспокойно простоят на полке ещё долгие месяцы. За тринадцать недель ни одну из них с полки не взяли и ни одну к нам не подселили.

В комнату к Николаю зашла Тамара и завела с ним какой-то разговор, на который я не стала настраиваться, потому что размышляла о человеке, прибитом к кресту. Я частенько воображала его потрёпанной Книгой. Чувствовать себя человеком и мыслить божественными категориями наяву я совсем не умела.

Вдруг Тамара подошла к полке. Николай никогда этого не делал, хотя пару раз я замечала, как он, сидя в кресле, листает какие-то Журналы.

Я навострила уши и растолкала дремавшую Апологетику.

— Может, книгу какую-нибудь? — спросила Тамара. — У тебя нет новых ненужных книг?

— Возьми любую. Только не бери книги по православию. Они мне нужны, — сказал Николай.

Я вовремя вспомнила, что ему не нужна. Значит я однозначно не Книга по православию!

— Что они хотят сделать? — затеребила меня подруга.

Тамара вынула с полки какую-то Книгу, стоящую ближе к Сектоведению, и начала её листать.

— Она хочет кого-нибудь почитать! — ответила я.

Апологетика сжала мою руку сильно, до боли. И сказала:

— Прощай, милая. Если я научусь звонить, я обязательно сделаю это, и ты будешь первой, кому я позвоню.

— Ты что?! Ты думаешь, она возьмёт меня?

— Да. Вчера мне это приснилось.

Я бросилась к ней в объятия и заплакала. Тамара поставила Книгу обратно на полку и обратила свой взор в нашу сторону…

Подруга удерживала меня изо всех сил, а я цеплялась за неё. На миг мне показалось, что Тамара, поняв, что не сможет вытащить меня с полки, бросит это занятие. Но тут я вспомнила, что именно она меня сюда поставила. И если теперь она хочет почитать…

Наверно, то же вспомнила Апологетика и разжала объятия. Тогда я ухватилась на край полочки и прокричала:

— Прощай! Я люблю тебя!

— Вот эта, судя по всему, новая, — сказала Тамара, оторвав меня от полки и показывая своему сыну.

Тот слегка повёл головой.

— Я не новая! Вернее, я уже читанная! Меня дважды читали! — заорала я.

— Правда, вот тут страничка слегка помята. Ну, ничего страшного, — кивнула Тамара.

— Эта? Хм… — Николай встал, потянулся и вздохнул. — Ладно, бери. Только то, что в ней написано — ересь.

— Это про любовь. То, что нужно, — и Тамара сделала шаг к двери, сжимая меня в тёплой руке.

— Кому нужно? — спросила я в пустоту, ведь люди по-прежнему не слышали меня…

— Христос никогда не говорил того, что там написано, — услышала я голос Николая, и всё затихло: от моего беспокойства канал связи с миром людей закрылся.

Тамара прошла по коридору, взяла висящую на ручке двери сумочку и убрала меня в неё. А затем вернулась в комнату сына и прикрыла дверь.

Я очень хотела расплакаться, но не смогла. И почему-то улыбнулась.

Моя подруга, Апологетика… Мне теперь будет не хватать её. Долго ли? Может, прочитав, Тамара вернёт меня на полку? Я была готова принять свою Судьбу, и беспокоило лишь состояние подруги: каково будет ей в одиночестве? Пусть Булгаков Избранное — хороший и добрый сосед, но он не сможет заменить меня. И если меня не вернут к ней, то как долго она сможет жить, не впадая в апатию и не чувствуя тепло родного книжного сердечка?

Поэтому грустила я за Апологетику, а не за себя. Спала плохо, ворочалась и стонала. Существа, окружающие меня, копошились и шептались, но со мной знакомиться не хотели. А я, поглощённая мыслями о подруге с одной стороны и принятием Судьбы — с другой, также не проявляла к своим временным соседям интереса.

Когда проснулась, обнаружила, что лечу куда-то внутри сумки. Когда летишь внутри ёмкости, может попросту укачать, но вскоре рука Тамары (а различать касания, не видя лиц, я уже умела) извлекла меня на свет, и последующий полёт сопровождался обрывками фраз:

— Леночке на де… рождения от… И вот ещё откры…

— Спаси… Тама… сегодня…

Меня подхватила чужая рука и сунула в полиэтиленовый пакет. Рядом со мной приземлилась пёстрая Открытка.

— Брр! Что случилось?! — обратилась я к ней.

— Тебя подарили. То есть пока не подарили, но уже собираются! — звонким голосом откликнулась Открытка.

— Это как понять?

— Глупышка! Радуйся! Тебя скоро подарят Леночке. И меня тоже! Хочешь, прочитаю, что во мне написано?

— А ты умеешь?!

— Конечно! Я пустая Открытка, и как только во мне пишут — это значит, что я скоро буду подарена, а для Открытки нет большего счастья, чем приносить счастье людям!

— Прочитай, пожалуйста, — попросила я.

— Дорогая Леночка! От всей души поздравляем тебя с 16-летием! Желаем крепкого здоровья, огромной любви, больших успехов в жизни, музыке и учёбе и всегда отличного настроения! Пусть исполнятся все твои самые заветные мечты! Кораблёвы Тамара Владимировна и Николай, девятое ноября две тысячи пятого года.

— Здорово! — восхитилась я. — Слушай, а ты случайно не умеешь читать то, что написано в Книгах?

— Нет, мне незачем! Пустые Открытки читают только то, что пишут в них. А Книги я читать не умею.

— Может, попробуешь? Вот меня, например.

— Ну… — Открытка нахмурилась. — Я вижу только твоё имя. А что там в тебе написано, я не вижу. Вот если бы ты была пустой Книгой, то тогда бы тебя писали, и ты бы смогла это прочитать. А так… ты уже с каким-то Текстом внутри, как полные Открытки. А полные Открытки не умеют себя читать.

— Книги не бывают пустыми, — возразила я. — Типографы помещают в нас Литературные Произведения.

— А, ну тогда жди, пока тебя не прочитает кто-нибудь из людей.

— Меня уже читали… — вздохнула я.

— Ну вот, а что ты тогда просишь?

— Ради познания себя.

— Глупышка! Не теряй времени на такую ерунду. Дари людям счастье, как я. Пока меня не купили, я стояла на полочке и улыбалась каждому встречному. И однажды мне улыбнулись в ответ, купили и теперь подарят.

Открытка действительно радужно улыбалась мне и переливалась всеми цветами радуги.

Я ещё раз вздохнула, но улыбнуться в ответ не могла. Примерно так же со мной разговаривал тот самый Журнал: «Расслабься, забудь, не майся дурью…». Я же считала, что Журналы и тем паче Открытки — не советчики Книгам. У них свой мир и своя жизнь, а у Книг — своя. И пока меня больше занимала даже не Леночка, которой я буду подарена, а Тамара. Я похлопала Открытку по рисунку:

— Ещё один вопрос можно? И я от тебя отстану.

— Хм. Странно, неужели все Книги такие недовольные жизнью? Ладно, давай, спрашивай, я на тебя не сержусь, — Открытка подмигнула мне.

— Подарок нельзя вернуть тому, кто его подарил?

— Да ты что?! И правда ненормальная какая-то! — метафорические волосы Открытки встали дыбом. — Знаешь, как это будет обидно? Смертельно обидно, вот как! Если хочешь, чтобы Открытка стала твоим врагом, достаточно озвучить ей наше родовое проклятие: «Чтоб тебя вернули подарившему!» Ах, прости меня, Господи Полиграф, да не обесцветятся краски твои! Никогда не задавай Открыткам подобных вопросов, болтливая Книга!

— Извини, я не знала. Прости меня…

Я покраснела от стыда до самых номеров страниц.

Похоже, что Тамара разлучила нас с Апологетикой навсегда. Ощущение опустошённости нахлынуло на меня и потопило в себе… А я надеялась, что Тамара взяла меня почитать. Но теперь моя надежда умерла. И я разревелась, как маленькая.

Открытка касалась меня, что-то шептала, пыталась утешить. Но она не знала обо мне ничего, и её касания были неприятны. Я быстро отгородилась и замкнулась в себе.

— Тебя дарят, а ты недовольна! — в конце концов не выдержала Открытка. — Ну и фотошоп с тобой! Пообщаюсь я лучше с Зонтом. Он дружит с Дождём, чего нам с тобой, милая, в этой жизни не светит!..

К моменту вручения меня Леночке я кое-как смогла прийти в себя, чтобы не выглядеть мокрой дурочкой в глазах других подарков. Момент этот наступил вечером: меня вытащили из пакета, и от неприятных запахов закружилась голова. Пришлось притупить обоняние, которое и так не баловало меня своим талантом, а также отключить слух. Я перелетела из одних рук в другие, а затем — на тумбочку с подарками. До самой ночи люди отмечали свой праздник, а я отдыхала и не откликалась на прикосновения других подарков. Одним глазом я посмотрела на них: три Открытки, Фотоаппарат, Набор и несколько непонятных, завёрнутых в блестящую бумагу, Существ. Из Книг я была единственной, но это не особо утешало.

Когда пиршество людей окончилось, я, наконец, открыла глаза и рассмотрела силуэт Леночки. Высокий, длинноволосый и неспокойный. Леночка уже давно распаковала все подарки, а ко мне даже не притронулась. Позже она всё-таки обнаружила меня, взяла и отнесла в другую комнату. Там стоял письменный стол, и Леночка положила меня на него.

Я осмотрелась — никаких Существ на расстоянии контакта со мной. Правда, на другом конце стола я разглядела спящий Пенал, а в стопке Тетрадей слева — пару Учебников. Докричаться до них не было физической возможности. Я решила, что перед сном стоит подумать о чём-нибудь позитивном.

Меня подарили, но вселенской радости от этого не чувствовалось. Я не понимала также, насколько я нужна тому, кому меня подарили: Леночка же меня не покупала! Если Тамаре показалось, что я нужна Леночке, то я тем более ничего не понимаю, ведь Тамара меня даже не читала! В чём тогда моя Судьба?

Если бы меня подарил Николай или Серж, я бы примирилась. Они — Читатели. А теперь… что со мной будет дальше? Неизвестность и разлука с Апологетикой отдавались болью во всех моих страничках…

А на утро Леночка разбудила меня, взяв в свои тёплые руки. Она листала меня, а я тёрла глаза и пыталась понять, сон это или уже нет. Потому что снилась мне полная ерунда наподобие фантастических галлюцинаций из воображаемого мира грёз. Будто я — вовсе не я, а какая-то другая Книга, которая пытается открыть собственные страницы, а ничего хорошего из этого не получается. Книга разваливается на части, переплёт превращается в труху, и меня поглощает чёрная пустота, из которой очень сложно проснуться.

Полистав мои странички, Леночка вернула меня на стол, а сама начала складывать какие-то Учебники в свой рюкзачок.

Я всхлипнула, а Леночка ушла. И мне пришлось вспомнить навыки жизни в одиночестве. Как я предполагала, они мне теперь очень даже пригодятся.

Мир грёз всегда ждал меня с распростёртыми иллюзиями. Купание в нём было лучше, нежели ворошение воспоминаний или душевная тоска, и я с радостью погрузилась туда. Это позволяло бодрствовать и одновременно пребывать совершенно не здесь, на пыльном столе, в депрессии. Временами я переставала путешествовать по волнам нереальных образов, открывала глаза и разглядывала новую комнату. Иногда пыталась представить себя в мире полученных при чтении Сержем видений — не впервые, конечно, пыталась. Представляла, перемещалась, видела новые картинки, но прекрасно осознавала, что они не имеют ко мне никакого отношения. Мир грёз — превосходное спасительное пространство для того, чтобы плавать в нём, ни о чём не думать и воображать себя Идиот знает чем…

А вечером Леночка начала меня читать.

Когда, спустя много месяцев, я расскажу о своём пути одной Книге, она скажет что-то вроде: «Ты — самая везучая Книга на свете!». А я ей не поверю.

Прежде чем начать читать, Леночка долго разговаривала с кем-то по телефону. Я слышала лишь обрывки фраз — канал связи с Леночкой чувствовался очень слабым. В конце концов, она сказала:

— Я лучше книгу почитаю!

И бросила трубку. Затем легла на свою кровать, включила настольную лампу и взяла меня в руки.

Первое впечатление было сумбурно-противоречивым… Появилось ощущение нужности! Меня снова читают! Я долгие недели ждала этого! Но это что-то другое — ни с Сержем, ни с Николаем таких ощущений не было… Особенно с Сержем — с ним совсем иначе… и больше не повторится… ведь Леночка даже не просила меня себе подарить…

На этом мысли закончились, потому как я погрузилась в водоворот новых ощущений. Мне не было раздражающе-щекотно, как с Николаем, но не было и страстного пламени, как с Сержем. Я чувствовала себя странно, а все прежние умозаключения насчёт Богов, Читателей, Текста казались сомнительными. Мне страшно захотелось пообщаться с Читателем — во время чтения это иногда получалось. Будучи не в силах раскрыть глаза, не слыша собственного голоса, я, тем не менее, чувствовала речь и её смысл.

— Леночка, Леночка! Ты слышишь меня? Это я, твоя Книга!

— Слышу, — откликнулся мужской голос.

— Что со мной происходит? Почему я снова не могу этого понять?

— Тебя читают. Читают то, что в тебе написано.

— Леночка, это ты со мной говоришь?

— Да, — откликнулся тот же голос.

— Я тебе нравлюсь?

— Не понимаю тебя.

— Тебе нравится мой Текст?

— Не понимаю твоего Текста.

— Леночка, почему ты отвечаешь мужским голосом?

— Тебе так кажется, — ответил голос женский.

Я замолчала и прекратила расспросы. И тут же услышала:

«В каждом из нас теплится крошечная искорка света, озаряющая мрак нашего бессознательного. Это именно та божественная искра понимания, благодаря которой сохраняется живая связь Человека с Богом. Та же искра в нашей собственной духовной традиции соединяет нас с божественным учителем и с божественностью внутри наших братьев и сестёр».

Это был незнакомый мне голос — и в тоже время я ЗНАЛА, что уже слышала его. Не удержавшись, спросила:

— Ты кто?

«Деление на различные религии — пережиток этого мира. В Сознании Христа, где все люди объединены одной целью, таких границ нет».

— Ты Иисус Христос? — переспросила я.

«Христианам нужно понять, что учение Иисуса о любви и прощении было извращено и выродилось в учение о страхе и чувстве вины».

Я притихла — такое впечатление, что голос меня не слушал. Правда, никаких образов и видений у меня не возникало.

— Леночка! — позвала я.

В ответ раздалось два голоса — незнакомый знакомый продолжал бубнить:

«Последователь Иисуса не может быть сторонником никакого разделения…»

А голос Леночки — на этот раз женский — произнёс:

— Про любовь хочу.

Пришлось приложить серьёзное усилие, но я открыла глаза. И увидела глаза Леночки — но не нашла в них ни огня, ни презрения.

Мы смотрели друг на друга в полной тишине, наверное, целую вечность, и за этот вневременной промежуток Леночка, возможно, прочитала несколько моих страниц. Я вернулась в себя, отключила зрение и… нет, не услышала — прочитала:

«Любовь — единственный ответ, способный упразднить страх. Если не веришь, попробуй сам. Прояви любовь к человеку или явлению, которые вызывают у тебя страх, и страх исчезнет. Это объясняется не столько тем, что любовь — лекарство от страха, сколько тем, что страх — это, собственно, и есть отсутствие любви. Следовательно, он не может существовать там, где присутствует любовь».

И ту меня осенило — я снова распахнула глаза и чуть ли не закричала, глядя в лицо Леночки:

— Это же мой Текст!

Сразу вспомнилось, что пару раз Серж произносил мой Текст так, что я его слышала. Но теперь я читала себя не голосом Леночки, но, безусловно, при её участии. Ведь если я могу прочитать себя, то значит, я смогу и понять себя? Я смогу стать Текстом, лишившись… лишившись чего? Неужели своих любимых, привычных страничек?

Да, Леночка, мой третий Читатель, доказывает мою правоту! Во мне существует Текст — Литературное Произведение! Получается, мои странички, переплёт, обложка — то, что я ощущаю как Книгу — не вся я…

Но это говорит о том, что все мои сёстры, содержащие в себе по одной из гипотез, одинаковые Литературные Произведения, отличаются… только формой? У них другие, хоть и похожие, странички, другая обложка… они другие Книги! И Типографы, вкладывая Тексты Авторов в нас, таким образом оживили много-много Книг с помощью одного и того же Текста!

Впрочем, версия насчёт Сестёр пока не доказана, ибо я не встречала своих сестёр.

— Леночка! — в который раз позвала я.

Очень хотелось спросить мою новую Богиню о Тексте. Леночка, между тем, грызла яблоко, положив меня на покрывало кровати и не придерживая рукой. Она продолжала меня читать — и это было приятно! Я не могла почувствовать, что очень уж нравлюсь Леночке, но и отторжения с её стороны не было.

— Леночка, меня очень интересует, почему Книги нравятся Читателям. Я совершенно не знаю ответа на этот важный вопрос, и никто из моих знакомых Книг не знает его. Апологетика как-то сказала, что Читателям нравится сам процесс чтения. Но я не Читатель, я Книга, и только начала учиться с помощью тебя читать себя. Тем более, вот был Николай, и я ему не понравилась…Был Серж, и я ему понравилась. А тебе, Леночка?

— Я не понимаю, — раздался в ответ женский голос. — Вот как тебя понять? «Жизнь — это либо сопротивление, либо принятие. Существуют только две эти возможности. Сопротивление ведёт к страданию. Принятие ведёт к блаженству. Сопротивление — это решение действовать в одиночку. Принятие — решение действовать вместе с Богом».

— Ты прочитала мой собственный Текст? — уже почти не удивилась я.

— Разумеется, это в тебе написано, — ответил голос.

— Как я могу объяснить тебе его? Я хотела бы сама себя понять для начала. Может, ты ответишь на мой вопрос? Я тебе нравлюсь?

— Нравишься, только ты очень умная Книга.

— Нравлюсь, потому что умная?

— Потому что в тебе много умного написано. Хотя я не понимаю, почему это говорил Христос. Это же Автор Книгу придумал.

— Автор придумал Текст, — возразила я. — Это он тебе нравится?

— Ну, конечно, а что же ещё?

— А он, этот Текст, может тебе не понравиться?

— Какие глупые вопросы ты задаёшь! — ответил мой собственный голос.

— Леночка…

Брр. С кем это я разговариваю?! Неожиданно в комнату вошла Леночкина мама и спросила:

— Уроки сделала?

— Не-а. Я книжку читаю.

— Нравится?

Я чуть не выпала из переплёта. Ещё никогда люди об этом друг друга не спрашивали!

— Ага. Слушай, мам, а у тебя есть книги про Иисус Христоса? Ну, кроме Библии.

— А тебе задали о Христе? В библиотеку сходи…

— А что, что нравится? Скажи, пожалуйста! — перебивая, закричала я, но при слове «библиотека» прикусила язык.

— Это мысль! — заявила Леночка.

Я даже не поняла, когда она прекратила чтение, перевернув меня обложкой вверх, и переместила с кровати обратно на стол.

Упоминание о библиотеке выбило меня из колеи. «Святые магазины, где каждая Книга нужна… Большие дома, в которых живут Читатели… Свалки ненужных Книг…» — я много всего слышала о библиотеках от других Книг, но ни разу не встречала Книгу, которая была бы там хоть раз.

Эх, всё априори, априори! А я ещё такая молодая! И столько опыта ещё впереди… Радостная и счастливая, я улыбнулась разговаривающей по телефону Леночке и быстро уснула.

И приснился мне Книжный Магазин и моя первая подруга Весёлая Наука. Мне снилось, что её читают прямо не отрывая от полки…

А чтение меня наяву продолжилось на следующий день… но это выглядело… мягко говоря, странным образом. Леночка открыла меня на закладке (ах, как я обожаю этот сладкий, полный необыкновенного предчувствия миг — открывание на закладке!) и положила на ещё одну открытую Книгу. И продолжила читать.

— Эй, эй… ты кто? — затеребила я своего соседа. — Объясни мне, что происходит?

— Ви… ви… вишнёвый Сад, — назвался он и… заплакал — негромко и безнадёжно.

Он больше ничего не сказал. Меня разрывало на части — с одной стороны, беспокоил Вишнёвый Сад, находящийся подо мной, а с другой — Леночка меня читала, и поэтому контролировать мысли и ощущения я уже не могла.

— Леночка, Леночка! — позвала я под всхлипы соседа.

— С кем ты на этот раз беседуешь? — последовал вопрос.

— Что тебе нравится во мне? Ответь мне ещё раз, только честно и конкретно. Тебе нравится Текст во мне?

— Да.

— Очень нравится?

— Да, только я его плохо понимаю.

— Значит, Текст может нравиться вне зависимости от понимания?

— Это сложно объяснить.

Вдруг я вспомнила девушку по имени Юля, которая ударила меня об стену. Мне стало немного больно, слегка задрожали странички с пятьдесят третьей по шестьдесят пятую.

— Скажи, Леночка, какое влияние Текст имеет на Читателя?

— Великое.

Мне снова отвечал мой же голос, но я не придала этому значения.

— Так значит, Текст — самое главное во мне?

— Да.

— Леночка! Ты уроки сделала? — раздался голос её мамы, и мне показалось, что вчера было то же самое.

— Делаю, — услышала я голос Леночки, и почувствовала, как меня приподняли. — Литературу.

— Чехов что ли?

— Да. Нам задали образ Ани как вещего птенца в протухшем дворянском гнезде.

Нас с Вишнёвым Садом отложили в сторону. Я вздохнула и собралась с мыслями. Мне отвечали два голоса: мой собственный и незнакомый, причём незнакомый зачитывал куски моего Текста. Это, конечно, было прекрасно — так я хоть чуть-чуть узнаю, что же во мне написано. Но дело в том, что меня волновало другое. И каждый новый ответ, полученный в сеансе Чтения, порождал всё новые и новые вопросы…

К примеру, на вопрос «зачем Читатели читают Книги?» у меня была масса исключающих друг друга по смыслу ответов. Были ли среди них правильные?

Зато теперь я знала, вернее, чувствовала всеми фибрами своих страничек: я без Текста не существую. И вообще, никакая Книга без Текста не существует. Хотя мне больше нравилось красивое, хоть и длинное «Литературное Произведение», нежели безразличное «Текст».

Я засияла! Я почувствовала себя живой! Я почувствовала себя настолько счастливой, что в очередной раз не смогла сдержать слёз…

И когда Леночка снова взяла нас с Вишнёвым Садом, чтобы читать меня, зачем-то закрываясь им, я услышала, как моя Богиня пробормотала: «Странно, почему вода на обложке…»

А может, мне показалось, что я это услышала?

И я решила помолчать. Это было трудно — мысли и вопросы то и дело лезли в голову. Мне хотелось поделиться своим хрупким счастьем с Леночкой.

«Бог — это не абстракция. Это живое присутствие — всеблагое, абсолютно щедрое, счастливое. Целостное и свободное».

Это произнесла я! Но я не хотела!

«Освободись от выдуманных тобой пределов возможного. Бог вне этих пределов, ибо Он не имеет формы. Будучи бесформенным, он обитает во всём».

Брр… Я не хочу это говорить! Я приказываю себе молчать…

Но Текст лился. Мой Текст, моё Литературное Произведение лилось из меня, будто бы не Леночка читала меня, а наоборот — я читала Леночку вслух…

Это лилось и лилось из меня, и я, не понимая того, что говорю, просто произносила Текст, наслаждаясь процессом и купаясь в бесформенном ощущении счастья…

Под звуки собственного голоса я не заметила, как закрыла глаза и перенеслась… нет, не в мир грёз, хотя это было похоже… а в другой, совсем не придуманный мир.

Я находилась на кресте, но не в теле человека. Я по-прежнему была Книгой. Рядом и вокруг меня были другие кресты, и на них умирали грязные и небритые люди в лохмотьях. А я не умирала, хотя чувствовала неприятное покалывание в районе ладоней и где-то в вечно неподвижных ногах.

Толпа внизу глядела на меня — кто с ненавистью, кто с жалостью, кто с безразличием. Я не видела искренности в глазах смотрящих. Вдруг одна из пожилых женщин, скрывавшая лицо за куском грубой ткани, закричала на непонятном языке. Но я поняла, что она обращается ко мне и спрашивает:

— Ты кто, Анна?

Сразу же нестройный хор других голосов поддержал её:

— Ты кто? Кто ты такая? Что ты здесь делаешь?

Один из людей в лохмотьях повернул свою голову ко мне и прошептал:

— Ты Иисус из лазарета. Ты воскрес.

— Я Книга… — сказала я, но меня никто не слышал, и тогда я повысила голос: — Я Книга!

Только мне не удалось перекричать толпу, скандирующую свои вопросы на разных языках и разными голосами:

— Кто ты? Кто ты такая? Что ты здесь делаешь?

Но мне удалось прочитать табличку, висящую на груди моего соседа по кресту. На ней человеческой кровью было написано имя:

«Лазарь».