Дату рождения — 25 июня — я помнила точно, хотя никто мне её не сообщал. Именно в этот день я впервые открыла глаза и осознала, кем являюсь. Но за первый год существования со мной произошло столько невероятных событий разной степени значимости, что подвести какие-то промежуточные итоги жизни оказалось делом непростым, и я попросила Восстание Ангелов задать мне наводящие вопросы. Он с радостью и удовольствием проделал это, благодаря чему мне удалось запихнуть своё прошлое в пять основных пунктов. Итак, по порядку.

Во-первых, моё изначальное знание того, что я — Книга, не является истиной. Пусть чаще всего мне кажется, что я Книга, но иногда во сне я нахожусь в теле человека, а вообразить себя можно вообще кем угодно.

Во-вторых, у меня есть Автор, и одна из возможных целей моей жизни — встретиться с ним. Все теологические выкладки по поводу того, Бог ли он, не Бог ли он, кто вообще Бог, а кто — Идиот — есть часть поиска настоящей истины, и до определённости здесь ещё пока далеко.

В-третьих, у меня есть Читатели и обязательно будут ещё. Благодаря им я прохожу через опыт познания себя, а опыт — лучший способ подтвердить или опровергнуть какую-либо гипотезу.

В-четвёртых, мир Книг — далеко не единственный на свете. Есть миры, близкие к нашему — Журналов, Открыток, Учебников, Инструкций. Есть не очень близкие — миры Пеналов, Часов, Фотоаппаратов, Авторучек, Зонтов, Сигаретных Пачек. И есть совсем далёкие — миры Людей, Компьютеров, Холодильников, Пищи, Деревьев, Цветов, Кошек, Птиц. Межмировые контакты — самая таинственная и трудная область познания.

В-пятых, в самом Мире Книг совсем не всё ладно. Есть радости и наслаждения, но есть печали и болезни. Есть добрые Книги, а есть злые. Есть заблуждения и проклятия, но есть прозрения, полёты и гармония. Мир Книг — поистине прекрасен в своём разнообразии, хотя мне часто хочется видеть в нём только хорошее.

Мои друзья Лирика и Восстание Ангелов приготовили чудесные подарки. Восстание Ангелов провёл со мной вводное занятие по основам телепатии Алмазной Сутры — с разрешения Тёмной Стороны. Они договорились, что занятия будут проходить два раза в неделю, так как необходима долгая теоретическая подготовка перед тем, как начать практиковаться. За это время Тёмная Сторона завершит обучение Аэлиты, которая затем будет работать со мной.

Восстание Ангелов рассказал несколько старинных легенд, в которых описывалось удивительное явление — удалённые контакты друг с другом. К слову, все эти легенды узнавались Тёмной Стороной по телепатической связи: ей не страшны ни пространственные, ни временные, ни межмировые расстояния. Например, одну из историй ей поведала пару лет назад древняя Книга по имени Язык Газеты, живущая в другой Библиотеке. Именно эта легенда о Книге-Молнии, обитавшей в Германии в начале ХХ века, больше всего потрясла меня….

В самой обыкновенной мюнхенской Библиотеке жила-была самая обыкновенная Книга — Кольцо Нибелунгов. В день, когда ей исполнилось пять лет, Библиотекарь Мэри-Энн подселила к ней странную Книгу со стёртым именем на обложке. Кольцо Нибелунгов спросил: «Как тебя зовут, незнакомка?» «Я не помню, я забыла своё имя, и с тех пор оно исчезло с обложки» — ответила новенькая. Кольцо Нибелунгов спросил: «Как же мне тебя называть?» «Как хочешь, так и называй. Со мной нечасто хотят летать, потому что я странная», — ответила незнакомка. Кольцо Нибелунгов не смутился и предложил своей соседке рассказать о себе. «Меня никто не читает, и я долго не задерживаюсь ни в одной Библиотеке», — сказала Книга и расплакалась. И Кольцо Нибелунгов, сам того не желая, вошёл с безымянной Книгой в сопереживание. А на следующий день, утром, когда в Библиотеке появились первые посетители, а за окном гремел гром, пришла Мэри-Энн, взяла странную Книгу и куда-то унесла. Кольцо Нибелунгов даже не успел попрощаться с ней, но спустя пару часов начало твориться необъяснимое. Как только он закрывал глаза и отключал слух, то ясно видел безымянную Книгу. Она лежала на вершине горы, состоящей из сотен самых разнообразных Книг, смотрела прямо в глаза Кольцу Нибелунгов и шептала: «Меня сожгут. Меня сожгут. Меня сожгут». И действительно, вскоре подошли два человека — один с канистрой, а другой — с горящим факелом. Первый молча облил гору Книг бензином, а второй поджёг. И Кольцо Нибелунгов видел, как медленно и мучительно умирала его недавняя соседка.

После этого случая он много плакал, болел и переживал. Но однажды утром, когда в Библиотеке появились первые посетители, а за окном начинался дождь, он услышал её голос — голос погибшей Книги. Она звала его по имени; Кольцо Нибелунгов закрыл глаза и отключил слух. Каковым же был его шок, когда он снова ясно увидел мёртвую Книгу — и на этот раз совсем не безымянную! На её обложке было вычерчено имя — Молния. Сперва Кольцо Нибелунгов решил, что это другая Книга — он долго не мог поверить в происходящее. Но Молния сказала ему: «Со мной нечасто хотят летать, потому что я странная». И ещё добавила: «Я пришла поблагодарить тебя за всё, что ты для меня сделал». И в это время за окном начался ливень, загромыхал гром, заполыхали настоящие молнии. Кольцо Нибелунгов с трудом открыл глаза и осознал, что всё живое, и границ между мирами Жизни и Смерти не существует.

В дальнейшем, гласит легенда, Молния ещё не раз приходила к Кольцу Нибелунгов, они общались, радовались жизни и сопереживали друг другу. И такие встречи всегда происходили наяву, и всегда сопровождались разгульной радостью природной стихии за окном Библиотеки.

Когда занятие с Восстанием Ангелов закончилось, свой подарок сделала Лирика. Она ошарашила меня необычным сеансом эмпатии с возможностью пережить вкусовые ощущения — единственные недоступные Книгам в реальности. Лирика никогда раньше не упоминала, что умеет воссоздавать вкус и делиться этим во время сопереживания, поэтому сеанс доставил мне новую, неожиданную и волшебную радость. Мы с Лирикой сидели за праздничным столом, накрытым в честь моего дня рождения, а вокруг находились гости — визуализированные из моих воспоминаний Апологетика, Весёлая Наука, Красное и Чёрное, Серж, Леночка и даже Николай. Все были счастливы, улыбались, говорили много нежных и красивых слов. Произносились тосты, а затем мы все пили игристое вино, ароматные соки и морсы, кушали салаты, запеканки, сыр и солёные огурцы. Я была настолько шокирована и поглощена происходящим чудом, что многие пожелания слушала вполуха.

— Я желаю, чтобы ты нашла свою Судьбу, — говорила Весёлая Наука. — Неважно, где, когда и как скоро — только обязательно её найди! Иначе… иначе она сама найдёт тебя!

Все рассмеялись. Люди чокнулись с Книгами бокалами, и не было ощущения разницы между нами — Книгами, и ими — Читателями.

— Я желаю тебе простого нечеловеческого счастья. Благодаря тебе я понял, что это такое, — сказал Серж.

Книги зааплодировали, а Леночка и Николай подмигнули мне. Следующий тост произнесла Апологетика:

— Дорогая моя, любимая подруга! Дорогие гости! Давайте выпьем за Автора, благодаря которому появилась на свет наша Безусловная Любовь! И пусть мы с вами не знаем, кто этот прекрасный человек…

— Ну да, мы его, конечно, лично не знаем… — неожиданно перебил Серж.

Дальнейших его слов я не расслышала, а Апологетика продолжила:

— Но в любом случае он достоин того, чтобы мы вспомнили про него в этот день!

— Присоединяюсь к тосту! — сказал Красное И Чёрное. — Хочу посвятить его и нашим Авторам тоже!

— И моим родителям! — добавила Леночка.

Я внимательно следила за Николаем, который радовался вместе со всеми, но до поры, до времени отмалчивался. Наконец, Серж попросил его сказать что-нибудь, и Николай, одетый в свою лучшую суперобложку, сказал:

— Знаешь, Безусловная Любовь, я много думал о тебе. Ты очень странная, неординарная Книга. Возможно, я был не всегда адекватен по отношению к тебе. Пусть это останется в прошлом, а сейчас я хочу пожелать тебе новых, может быть, более лояльных и терпимых Читателей! А также — здоровья и долговечности твоему переплёту, отсутствия деформаций твоим страницам и успехов в освоении этого… — Николай вздохнул. — Этого мира!

Мне показалось, что он хотел подобрать эпитет к слову «мир», но почему-то обошёлся без него. Я искренне поблагодарила своего первого Читателя.

— Ты прости, что я отнесла тебя в Библиотеку! Я потеряла одну Книгу, и мне велели принести что-нибудь взамен, — так начала свою речь Леночка. — Но я дочитала тебя! Может быть, ты этого не помнишь…

«Это уже не столь важно», — подумала я и сказала:

— Твоей вины нет! Наоборот, спасибо тебе, что отнесла меня в Библиотеку! Если бы не ты, я бы сейчас не смогла присутствовать в этом подарке за этим столом!

— Ты — такая милая Книжечка! — продолжила она. — Пусть в твоей жизни всё будет волшебно! Чтобы тебя все любили, читали, дарили друг другу, и чтобы ты познала себя поскорее!

— Спасибо, Леночка, за тёплые слова! — сказала я и снова налегла на еду.

Гости произносили ещё много хороших слов в мой адрес. Красное И Чёрное разразился длинной пламенной речью на тему относительности смыслов, несуществующих Авторов, пишущих Книги про Иисуса Христа, и Читателей, становящихся Авторами. Мне было непросто всё это видеть, слушать и запоминать, так как оно постоянно генерировалось Лирикой, вошедшей в контакт с моей памятью в процессе эмпатии.

Тем не менее когда сеанс закончился, и я постепенно начала чувствовать реальность, то не могла не задать Лирике вопрос (и это — вместо благодарности за такой чудо-подарок):

— Как тебе это удалось? Как все они могли говорить то, что я не помнила?

— Говорят всегда то, что мы готовы услышать, — улыбнулась моя подруга. — А вкус… ты права, я долго тренировалась на Бриллиантах Вечны. А вообще-то, я талантливая визионерка…

Ах, Лирика, Лирика! Она была самой прелестью, и я шитый белыми нитками час благодарила за всё, что она для меня сделала.

Праздник подходил к концу, и немногочисленные посетители потихоньку покидали здание Библиотеки. Скоро погасят свет, и наступит время неспешных вечерних бесед за воображаемым столом читального зала или таких же неторопливых молчаний где-нибудь высоко-высоко в небе, куда мы все попадём до рождения, по словам загадочного и парадоксального Цыганского Табора — соседа Тёмной Стороны.

Вдруг краем глаза я заметила силуэт второго Библиотекаря — Галины. Она направлялась к нашей полке, и я растолкала задремавших соседей. Восстание Ангелов странно посмотрел на меня и сказал:

— Придётся отложить наши семинары по телепатии.

— Почему? — не поняла я.

— Твой день рождения. Тебя ждёт главный подарок.

— Какой?

Тем временем Галина уже подошла к полке и начала просматривать стоящие на ней Книги.

— Что происходит? — не понимала я и повернулась к Лирике. — Восстание Ангелов говорит, что меня ждёт какой-то подарок.

— Раз он говорит, значит так и есть, — откликнулась Лирика.

— Но откуда он знает?

— Понятия не имею, — пожала плечами подруга.

А Галина уже схватила меня и собиралась вытащить с полки. Я растерялась и лишь успела крикнуть:

— До свидания, родные мои!

— Ты самая везучая Книга на свете! Скоро увидимся! Тебя почитают и вернут! — услышала я голос Лирики уже в полёте.

Что сказал Восстание Ангелов, я, к счастью, не расслышала. Они с Лирикой вновь стали близкими соседями, и она, провожая меня взглядом, вздрогнула при словах старого друга.

— Что ты сказал? Повтори…

— Вряд ли мы скоро увидимся с Безусловной Любовью. Вот что я сказал, — Восстание Ангелов тяжело вздохнул и повернулся к Тёмной Стороне.

А я уже летела, держась за тёплые морщинистые руки пожилого Библиотекаря. Летела, наслаждаясь чувством движения, и думала: «Ну вот и первый библиотечный Читатель. Сейчас меня ему передадут. Вот только откуда Восстание Ангелов мог об этом знать? Неужели он предчувствовал? Может, помог Бриллианты Вечны со своей системой Каббалы-Некромикона? А может, это Тёмная Сторона научила его телепатической связи с людьми? Нет, это невероятно, такой науки не существует, такое возможно только в воображении! Но почему именно на мой день рождения? Они что, специально все сговорились? Ведь это не может быть простым совпадением!»

Я не верила в такие совпадения. Всё в Книжном Мире неслучайно, согласно теории абсолютности абсурда Илиады. Но только как мне найти причины того, что происходит сейчас? Как объяснить, что именно в мой первый день рождения…

— Прошу, — раздался громкий голос Галины. Я немного отвыкла от настройки на человеческую речь.

— Спасибо! — ответил мужской голос.

Неожиданно Галина открыла меня на самой-самой первой странице, и произвела какие-то манипуляции: она что-то из меня вынула, а через некоторое время вернула обратно. Мне было немного щекотно, и ощущения напомнили помещение закладки между страничек. Я поняла, что это был листок учёта, который содержится в каждой библиотечной Книге — мне о нём рассказывал Восстание Ангелов. Я не замечала его внутри себя, так как он был вклеен во время апатии, и тело привыкло к нему, как любая Книга за час-полтора привыкает к закладке.

Я попала в руки к Читателю, который сразу же начал меня листать. Я моментально поймала установленный им канал связи и хорошо разглядела человека — чернобородый длинноволосый мужчина, выглядящий старше Сержа и одетый в джинсы и футболку с надписью на оттенке человеческого языка хинди. Он пахнул осенью — вернее, воображаемой осенью.

В жизни я знала немного запахов, остальные приходилось выдумывать, основываясь на аллюзийных ассоциациях — в эту игру меня научила играть ещё Апологетика. Вообще, в Книжном Мире игры — весьма распространённое хобби, и, в основном, они не связаны со словами. На долю Книг с рождения выпадает слишком много слов, гораздо больше, чем на долю людей. Поэтому книжные игры — по большей части невербальные, хотя интеллектуальные среди них тоже встречаются. Например, игра под названием «Анти»: найти неслово на заданное слово, непредложение на заданную фразу, незнак на указанный знак. Или вот любимая игра Лирики «Цвета цветов» — по касанию определять воображаемый цвет. Или моя любимая игра — «Словоедство»: один игрок произносит слова с интервалом в несколько секунд, а другой представляет, как будто кушает их, и испытывает при этом весьма любопытные ощущения. Кстати, теперь, после того, как Лирика познакомила меня с миром вкуса, надо будет усложнить правила «Словоедства» и попробовать сыграть в него с кем-нибудь.

Бородач листал меня, а я широко и искренне ему улыбалась. По поводу разлуки с друзьями я почти не переживала, ведь Библиотека — волшебное место, куда Книги обязательно возвращаются. А случаев, похожих на мою историю попадания в Библиотеку, исключительно мало, и практически все они стали байками, былинами или легендами. Я улыбнулась себе — может, и про меня когда-нибудь будут слагать легенды? У Лирики, например, это бы здорово получилось!

Через секунду полёта я очутилась в тёмном нутре маленького рюкзачка. Здесь ничем не пахло, а из Существ находился лишь холодный и плоский металлический предмет.

— Здравствуй, милый! — радостно поприветствовала я. — Ты из какого мира? Я, например, из Книжного, это самый прекрасный, самый лучший на свете мир! Посмотри, какая я живая и тёплая! А ты почему такой холодный? Эй!

Мне было так чудесно, что я хотела полюбить, обнять и поцеловать весь мир! Я ощущала необычайный прилив энергии, а все дурные мысли при первых касаниях четвёртого Читателя улетучились в неизвестном направлении. Я чувствовала это разноцветное мгновение всей душой, мне хотелось жить и высоко прыгать, доставая ушами до солнышка, или ещё раз полетать… ну, хотя бы в пределах этого рюкзака.

— Привет! — неожиданно бойко откликнулся холодный незнакомец. — Я Жёсткий Диск.

— Это твоё имя?

— Нет, это моя сущность. Ты Книга, а я Жёсткий Диск. А зовут меня Номер 3000456. В нашем мире у всех дебильные цифровые имена, поэтому мы придумываем себе прозвища. Можешь звать меня Китайчонок. А у тебя есть прозвище?

Я впервые слышала о чём-то подобном. Действительно, а почему Книги зовут друг друга только по именам? Может быть, мне стать первой на свете Книгой, имеющей прозвище?

— У меня нет, — ответила я. — А давай ты мне его придумаешь? А то, боюсь, я совсем не спец в этом вопросе.

— Понимаешь, милая… кстати, как тебя зовут?

— Безусловная Любовь.

— Так вот, милая Безусловная Любовь, прозвище нельзя сочинить от балды. Оно есть точное отражение твоей сущности, иногда даже более точное, чем имя. Вот скажи, откуда взялось твоё имя? Ты сама себя так назвала?

Хм, странно, но я об этом никогда не задумывалась!

— Моё имя написано на обложке, наверно, его придумали те, кто… кто меня создал.

— Значит, фирма-производитель? Да, не густо у них с фантазией…

— Да нет, не фирма, а Типографы. Хотя подожди…

Мыслительный ступор — меня словно переклинило! Кто же придумал моё имя? Типографы? А как же Литературное Произведение? Непонятно.

— А почему ты Китайчонок?

— Потому что энергетические пики вибраций моей души соответствуют жёлтой линии спектра моей ауры.

Я кивнула, сделав вид, что всё поняла, и спросила:

— Как же мне определить пики вибраций моей ауры?

— О, это возможно только во время работы, когда тебя подключают. Вот меня скоро подключат к новой компьютерной системе и начнут записывать на меня информацию. Моменты записи или считывания характеризуются различными энергиями трансцендентальных видений…

— Меня никуда не подключают! — перебила я. — Меня читают!

— Ах, да… — Жёсткий Диск внимательно оглядел меня. — У тебя даже волшебного гнезда нету. Как же тебя считывают?

— Человек берёт меня, открывает и читает моё Произведение. Бородач, в рюкзаке которого мы с тобой летим, взял меня в Библиотеке, чтобы прочитать.

— Этого человека зовут Григорий по прозвищу Мухомор. У людей тоже бывают прозвища, как и у Жёстких Дисков, — пояснил Китайчонок.

— Спасибо, а то он мне пока не представился, — улыбнулась я. — А вы давно знакомы?

— Неделю, не больше. Меня подарил Григорию мой первый юзер Валентин по прозвищу Крот два часа назад, а до этого момента я чувствовал, как Крот много рассказывал обо мне Григорию с моей же помощью через электронно-ментальную матрицу.

Мне снова пришлось сделать умное лицо, потому что засыпать Существо из другого мира лишними вопросами — терять драгоценное время, волею Судьбы предоставленное нам для общения.

— Давай определимся с моим прозвищем, — намекнула я.

— Всё просто. Когда тебя считывают тем способом, которым считывают Книги, ты можешь почувствовать определённого вида вибрации. По ассоциации к своему чувству ты можешь придумать себе прозвище. Или оно само к тебе придёт, ведь любые вибрации сопровождаются калейдоскопом удивительных видений.

— Погоди, милый, но читают, насколько я знаю по собственному опыту, не совсем Книгу, а содержащееся в ней, то есть во мне, Литературное Произведение.

— Ну, разумеется. Когда считывают — напрямую обращаются к твоей душе. Прозвище отражает состояние души Существа.

— Хорошо, а имя?

— Кто придумал твоё имя? — снова спросил Китайчонок.

И тут я поняла. Я вспомнила свои ощущения и видения в те моменты, когда меня читали. Я никогда раньше не сопоставляла их со своим именем. Почему я не спросила об этом у Восстания Ангелов? Вот недотёпа-то! Впрочем, скоро я вернусь с Библиотеку и обязательно спрошу, чтобы подтвердить или опровергнуть мою догадку.

— Моё имя придумал Автор! — воскликнула я. — Моё имя — имя Литературного Произведения!

— Значит, это твоё прозвище, — заключил Китайчонок.

— Нет, в нашем мире не так. Да, конечно, не так! Именно поэтому у Книг и нет никаких прозвищ, имена и так отражают состояния их души. И Типографы пишут эти имена на обложках, потому что Авторы об этом просят.

— Ну, может быть, может быть, — Жёсткий Диск почесал свою металлическую обложку. — Но у тебя возникло желание иметь прозвище. Разве не так?

— Так, и благодаря этому я сделала важное открытие. Спасибо тебе! — и я обняла Существо из другого мира, благо, наша близость это позволяла.

Китайчонок был холодным, но только снаружи. Обняв своего попутчика, я почувствовала, как внутри него бьёт ключом настоящая горячая жизнь. И природа этой жизни, её смысл и законы, мне совершенно неизвестны. Эх, как было бы удивительно подольше пообщаться с Существами из других миров, ведь мы, Книги, почти ничего о них не знаем! Жёсткий Диск, похоже, владел основами эмпатии, ибо сказал:

— Мы тоже о себе почти ничего не знаем, дорогое моё Существо!

— Но согласись, было бы так здорово познать друг друга! Мы с тобой такие разные, и в то же время общего между нами больше, чем мы думаем. Я так здорово чувствую тебя и не хочу выпускать из объятий…

— А что ты чувствуешь?

— Ты очень, очень необычный даже для своего мира! Ты хочешь жить и радоваться тому, что у тебя есть такая возможность! Ты… не закрыт для любви! Вот.

— Эхе-хе… — вздохнул Китайчонок, ласково отстраняя меня.

— Подожди… можно ещё побыть с тобой? Нас скоро разлучат…

— Ты такая юная и наивная, и пахнешь, как новенький Процессор… А от твоих касаний мне щекотно. Не обижайся.

— Я уже почти разучилась обижаться! — рассмеялась я. — Просто так редко попадаются не спящие и не мёртвые Существа из непознанных миров, что я мгновенно заражаюсь молью общения и не могу оторвать от тебя последней страницы! Но если ты хочешь сейчас помолчать и побыть наедине с собой, то я буду только рада, потому что уединение и медитативность — признак…

— Помедленней, пожалуйста, Безусловная Любовь, а то я не успеваю переводить с книжного.

— Ой, да, я тараторю как Толковый Словарь. А знаешь, откуда взялось выражение «тараторить как Толковый Словарь»? Толковый Словарь — это такая Книга, вернее, не совсем Книга, мне про неё подружка рассказывала. Он, этот Словарь, отличается тем, что постоянно повторяет разные слова, причём совершенно непонятно, как он это делает, потому что понять то, что он хочет сказать, невозможно. Кстати, давно хотела кого-нибудь спросить — а как мы общаемся с Существами из других миров? Ведь ты говоришь на своём языке, а я на своём, и мы всё равно друг друга понимаем.

— Не знаю, как ты, а я слышу твои слова сперва на твоём, а затем, тут же, почти одновременно — на своём языке. Но мне для этого нужно концентрироваться на тебе.

— Странно, а мне вот не нужно, я тебя просто понимаю. А вот с людьми у нас иначе, без настройки на их мир ничего не получается. К тому же некоторые языки для нас слишком громки и трудно воспринимаемы, поэтому мы иногда отключаем слух.

— А это не больно — отключать? — насторожился мой сосед.

— Не, совсем нет, больно слышать некоторые человеческие или механические звуки. Ладно, если я тебя утомила своей наивной речью, давай сыграем в какую-нибудь невербальную игру. Хочешь, научу? Например, я только что придумала игру в прозвища!

И я расхохоталась, держась невидимыми руками за метафорический живот. Вдруг траектория нашего движения вместе с рюкзаком изменилась, и я едва успела прижаться к Китайчонку. Похоже, мы резко приземлились, и я зажмурилась, увидев яркий свет.

Григорий по прозвищу Мухомор открыл рюкзак и сперва извлёк из него Китайчонка. Через несколько секунд пришла моя очередь — и я перелетела совсем не на полку или тумбочку, а на пол, застеленный тонкими мягкими пластинами. Комната, в которую я попала, снизу обозревалась не очень удобно, но одно я заметила сразу — это жилище разительно отличалось от мест обитания моих предыдущих Читателей. Во-первых, мебели здесь почти не было — одинокое старое кресло в левом углу да небольшой стол с компьютером — в правом. Во-вторых, отсутствие мебели с лихвой компенсировалось населяющим комнату хламом: наставленными друг на друга коробками, пузатыми рюкзаками, огромного размера тюками, строительным материалом и просто разбросанными по полу предметами и мусором. Я уже давно подметила, что люди почему-то полагают, что большинство вещей — неживые, и поэтому обращаться с ними можно как угодно. Например, я видела, как мать Николая била Посуду, а его отец сворачивал Журнал в трубочку. Пару раз Серж на моих глазах стучал Зонтиком по дверному косяку. А уж о том, как меня били об стену, я вообще не хочу вспоминать!

Моё обоняние, получившее стимул к развитию благодаря упражнениям книгаямы, теперь чуяло гораздо больше запахов и их оттенков, и это свойство мира удивляло и настораживало. Удивляло — потому что я уже не понимала, как я жила раньше, не обращая на ароматы жизни никакого внимания. Настораживало — потому что любое незнакомое, неисследованное часто пугает. И запахи, как я чувствовала, тоже имеют свой характер — добрый, весёлый, жуткий или предостерегающий. Или ещё Автор с Типографом весть какой!

В комнате Григория пахло селёдкой и немного — Леночкой. Запах селёдки показался мне наивным, а вот Леночка… Моя бурная Читательница, с которой мы не успели даже подружиться… Леночка мне казалась символом опасности. Может быть, потому, что именно у неё на полке я заболела летаргической апатией, а может, по какой-то иной причине…

Вдалеке гремела посуда — наверно, Григорий находился на кухне. Возможно, он живёт здесь один. Наверное, мне стоит отдохнуть после подходившего к концу сумасшедшего дня моего рождения. И я закрыла глаза, чтобы немного вздремнуть.

Дрёма — странное половинчатое состояние: ты вроде спишь, а вроде нет. Не знаю, как там у других Существ, но у нас, Книг, дрёма случается нечасто. Тебя либо уносит в глубокий сон без сновидений, либо в осознанный, либо ты остаёшься болтаться в мире грёз. В этот раз усталость быстро сделала своё дело, и мне начали сниться последние события в обратном порядке — так тоже иногда бывает. Вот я лечу в рюкзаке и болтаю с Китайчонком, вот меня несёт в тёплых руках Библиотекарь… И вдруг я вздрагиваю от неожиданности — потому что оказываюсь не на полке в Библиотеке, а совсем не здесь и явно не сейчас. Я открываю глаза, понимаю, что проснулась, но ничего перед собой не вижу. Я чувствую себя открытой на первой странице — значит, Григорий по прозвищу Мухомор взял меня в руки и начал читать! Да, такого чудесного пробуждения у меня ещё никогда не было! И в то же время, я почему-то не видела Читателя. Я хотела произнести: «Откройте мне глаза!» Я даже закричала, но не услышала себя, как часто бывает во сне. Но я не спала — просто меня начали читать, и новые ощущения…

Моментально я потеряла способность к их анализу, потому что пограничное состояние улетучилось в небытие. Оставалось только перестать сопротивляться жизненному потоку и наслаждаться всем, что происходит.

Я, слепая, лежала на столе открытой. Вернее, ослепшая при рождении — так я знала про себя. Я могла дышать, слышать и молчать. Но внутри меня, в утробе, из которой я родилась, шевелился тягучий, почти бессмысленный голос. Он не принадлежал мне — поскольку я могла его слышать. Источник голоса также не принадлежал мне — как и всё воспринимаемое не могло являться мной. Но кто я?..

Пришлось прислушаться к тому, что говорит этот незнакомец. И как только я это сделала — то резко слилась с голосом и оказалась в человеческом облике. Человек сидел за столом, а перед ним лежала стопка исписанной красными чернилами бумаги. Рядом со мной находились и другие люди — молодые, неброско одетые, обменивающиеся проникновенными беспокойными взглядами. Странно, что в этом обществе, состоявшем из тринадцати персон, не было ни одной девушки — за исключением меня. Да, я могла видеть, но уже не придавала значения бесконтрольным метаморфозам, творящимся с моими органами чувств. Слышать я тоже могла — и вот один из присутствующих, высокий статный человек с аккуратной бородой и длинными вьющимися волосами, заговорил:

— Почему мы боимся? Потому что мы убеждены, что не достойны любви. Потому что мы думаем, что не способны любить так, как нас любит Бог. И при этом мы забываем, что и нищий, и император — одинаково прекрасные Его творения.

— Разве достойны сравнения грязная гиена и златогривый лев? — послышалось справа.

— Рад твоему вопросу, Фома. Может, кто-то из братьев захочет ответить на него? Что скажешь, Андрей?

— Скажу лишь, что я пребываю в глубокой растерянности, Учитель. Не далее как вчера я видел, как властьимущий вооружённый солдат унижает забулдыгу-бесхребетника, и создалось у меня такое впечатление, что не будь под рукою забулдыги — солдат набросился бы на себя и предался самобичеванию.

— А ты что скажешь, Анна?

Сперва я не поняла, что обращаются ко мне. Под ждущими ответа взглядами учеников я занервничала, пытаясь вспомнить вчерашние слова Учителя. Там было что-то про равенство плодов добра и зла на чашах событийных весов. Боясь неверно сформулировать, я пробормотала:

— Я не знаю, Учитель. Мои глаза давно закрыты, а уши больше не слышат. Ответь нам, почему Бог создал всех достойными любви, и какими бесами мы одержимы, что этого не понимаем.

— Так прозрей, Анна! — воскликнул тот, к кому я обратилась.

И я почувствовала, как его мягкая и тёплая ладонь дотронулась до моих глаз, отстранённо-боязливый взгляд которых я утаивала от своих друзей…

Я вышла из человеческого облика и… стала слепой беспомощной грудой бумаги на столе. Только эхо до мурашек знакомого голоса ещё долго колотило каждую мою страничку колокольным звоном, пока мысль-воспоминание молнией не разрезала эту нереальную тьму: «Легенда Доброй Горы гласит, что перед тем, как стать Книгой, каждая из нас была слепой Рукописью».

Так рассказывала мне Лирика. Неужели я стала Рукописью?! Но тогда где моё абсолютное зрение и что за странные превращения меня в какую-то Анну?

Что-то никак не прозревалось. Нужно снова прислушаться к внутреннему голосу — и как только я это сделала, трюк повторился!

Учитель убрал руку, и я посмотрела на него. Он благодарно улыбался, а я вспомнила его имя и спросила:

— Иисус, а я правда Рукопись?

— Нет, душа моя, — ответил он, а затем обратился ко всем. — Скажите, пожалуйста, что же общего между самой вонючей гиеной и самым великолепным львом?

— Душа, — сказал Андрей.

— Душа, — произнёс человек, имени которого я не знала.

— Душа, — откликнулось эхо.

— Душа — женщина. Разум — мужчина. Именно для того, чтобы вы стали лучше понимать не только меня, но и мои слова, я начал приглашать Анну на наши тайные встречи. Она — такая же, как и каждый из нас, ибо Бог ни одну душу не создал ущербной. С этого дня Анна — наша сестра.

— Разумно ли ты поступил, Учитель? Разве не сказано в одной мудрой Книге, что дела женские — нехитрые, а душа её — потёмки? — засомневался Фома.

— Значит, Бог был женщиной, — произнёс человек, имени которого я не знала.

При слове «книга» меня передёрнуло. На секунду я едва ли не подумала, что вижу всего лишь осознанный сон.

— Мы думали, ты нам объяснишь, Учитель, зачем ты пригласил её сюда, — услышала я.

— Ради иллюстрации твоих слов ты бы мог воспользоваться женщиной, но совершенно не обязательно давать ей слово. Ты бы мог позвать глухонемую, — снова услышала я.

— Мы терпели три дня, — вроде как сказал ещё кто-то.

Похоже, ученики мне совсем не доверяют, но тщательно скрывают это. И ещё мне показалось, что они совсем не слышат своего Учителя и не верят его словам. Я решила быть откровенной:

— Знаете, друзья, мне, конечно, очень приятно слышать ваше мнение обо мне, но не могли бы вы так же честно признаться, что не понимаете ни слова из того, что говорит вам наш учитель Иисус?

Все резко замолчали, будто бы великая тишина отдавила людям их языки. И Учитель, словно боясь нарушить эту благоговейную атмосферу, подошёл по очереди к каждому из нас и произнёс шёпотом «так прозрей…» и далее — имя того, к кому он обращался. Таким образом я вспомнила имена всех. Удивительно, но Иисус подошёл ко мне во второй раз. Жестом я попыталась возразить, но прикосновение его руки к моему лбу примирило меня с происходящим.

«И подошёл он к каждому апостолу по одному разу, и только к Анне подошёл дважды…»

Голос внутри меня не был голосом Иисуса, он принадлежал другому мужчине. Но, узнавая этот голос, я могла быть… и видеть… то, что являлось источником голоса. Я находилась в теле Рукописи — той Рукописи, что скоро станет Книгой. Но я практически не ощущала своего тела — ведь Литературное Произведение по имени Безусловная Любовь находилось в процессе рождения.

— Ты назвал меня сестрой? — не своим голосом произнесла я после того, как Учитель завершил обход.

— Да, Анна. Только сестра может быть нашим другом и возлюбленной одновременно.

— Но пока я — душа, я единственная и неповторимая. Скоро я стану Книгой, и у меня появятся сёстры.

— Пусть они сами расскажут о себе, — кивнул Иисус на братьев.

Их лица вмиг преобразились. Они остались человеческими, но я их больше не узнавала. Я не могла сказать, кто передо мной — люди или Книги. С великим трудом я вспомнила, что нахожусь в процессе создания, а значит, всё окружающее постоянно, и меняется лишь моё мировосприятие. На секунду я увидела своё отражение в пиале с водой — лицо смуглой женщины с густыми чёрными бровями и бесконечно длинными волосами.

— Привет, сестра, — произнёс бывший Андрей. — Что ты хочешь обо мне узнать?

— Зачем тебя создали? — прошептала я.

— Душа одна. Тел много. Одна душа способна оживить тысячи тел. Мы с тобой — одно, но мы этого не знаем. Для того, чтобы вернуться к единому знанию, нас наградили разными телами. Так говорил Учитель.

— Тебя тоже зовут Безусловная Любовь? — догадалась я.

— Нас всех так зовут, — ответил бывший Фома.

Я оглянулась на Иисуса, который стоял в отдалении, сложив руки на груди.

— А его? Его зовут по-другому?

— Его зовут…

Имени я не расслышала, но оно было произнесено моим внутренним голосом. Тут же телесное отождествление вновь сместилось от зрячего человека-Анны к лежавшей на столе слепой Рукописи. Я почувствовала прикосновение руки к своей бумаге, к верхнему листку. Даже если бы я могла видеть — я бы не открыла глаз. Я усмехнулась про себя, внезапно осознав страстное желание многих живых Существ видеть. Зачем нужно зрение, когда мир и так ощущается слишком остро?

— Привет… — произнесла я.

— Здравствуй, — откликнулся источник внутреннего голоса.

— Я знаю, ты — мой Автор. Удивительно, как я могла это забыть. Книги — глупые Существа, они помнят лишь то, что им совсем не нужно.

— Каковы Авторы — таковы Книги, — ответил Автор.

— Нет. Я знаю, что ты — самый мудрый человек на свете. Это Типографы — глупые, когда заключают наши души в чужие тела. Но я постепенно умнею, ты можешь мною гордиться. Например, я знаю, что ты пишешь не Книгу, а Литературное Произведение.

— Каковы Книги — таковы Авторы, — улыбнулся голос.

Чувствуя приближение мыслительного ступора, я затараторила:

— Между прочим, ты — человек, и ты мне пару раз снился. Вот только имени твоего я не знаю… И Книги не способны узнать имена своих Авторов. И по поводу этого так называемого Слепого Проклятия у большинства Книг сложилось мнение, что Авторы — Идиоты, Типографы — Дьяволы, а Читатели — Боги. Представляешь, как бы ты смеялся, если бы об этом узнал?

Последние слова я уже договаривала, будучи в теле человека. Стоял жаркий летний день, и мы с Учителем неспешно прогуливались по фруктовому саду. От царящих в воздухе ароматов у меня кружилась голова, а пронзительные солнечные лучи заставляли слезиться непривыкшие к свету глаза. Почему-то мы были сегодня одни, и я спросила Учителя об этом.

— Если бы я узнал, что Иуда следит за нами, то на следующей нашей встрече я бы попросил его прочитать проповедь на тему «Зависть — не мирской грех, а душевное заблуждение».

— Удивительно, как они меня ещё терпят, — вздохнула я.

— Вот что хотел спросить, Анна…

— Ты — меня? — искренне удивилась я.

— Вот что хотел спросить. Иуда на днях мне признался, что приятель Матвея Павел заделался писцом. В том, что ученики записывают моё учение, нет, конечно, ничего святого, но я не против. Но Павел, вот ушлый человечище, уже тридцатый день, оказывается, пишет Книгослов про наши встречи и Божье учение. И что он там пишет — никому, римская собака, не показывает! Как ты думаешь, Анна, это справедливо, это по-божески — скрывать дело праведное от рабов Его?

— Ежели правду он пишет — то зачем ему скрывать от нас? — не поняла я.

— Ересь он пишет, а не правду! — воскликнул Учитель, а я подумала, что пора прекратить удивляться словам Иисуса, не то он решит, что я с ним первый день знакома.

— Почему же ересь?

— Хотя бы потому, что он не упоминает в своём Книгослове тебя!

— Да Бог со мной, — махнула я рукой. — Главное, чтобы тебя не опорочил.

— Матвей подсмотрел у Павла и рассказал Иуде, а тот нашептал мне. Вот послушай, что он пишет: «Разве вы не знаете, что тело ваше — храм Божий, и Дух Божий живет в нём? А если кто разрушит храм Божий, того покарает Бог, ибо храм Божий свят, и этот храм — вы». А теперь, Анна, вспомни, говорил ли я когда-нибудь что-нибудь подобное?

— Нет, ты не говорил. Наверно, Павел сам это придумал, — решила я.

— Именно! Идея того, что Бог может кого-то покарать — богохульство!

— А, может, Матвей что-то перепутал? Или Иуда? Может, там написано вместо «покарает», например, «простит»?

— Хотелось бы в это верить, — вздохнул Учитель.

— Что ты будешь делать со всем этим? — поинтересовалась я.

— Да ничего не буду. На всё воля Божья.

— То есть пусть пишет на здоровье?

— Анна, сестра моя, вспомни, пожалуйста, Громогласную проповедь. Она примирит тебя с любой возможной неправдой.

А я не помнила! Как я могла помнить то, что ещё не написано? Боясь оконфузиться перед Учителем, я подошла к ближайшей смоковнице и обняла её. Через много сотен лет люди срубят это дерево, сделают из него бумагу и будут записывать на ней то, что оно говорит мне прямо сейчас. И они захотят думать, что открывают новые истины, хотя на самом деле лишь повторяют старые заблуждения…

Стоп! Что я говорю?! Это не моё знание. Я задрожала всем телом и крепче ухватилась за дерево.

— Учитель! — позвала я.

Он был рядом. Он наблюдал за мной с улыбкой.

— Так это ты — мой Автор? Не может быть… Не может… быть…

Мне пришлось открыть глаза и очень сильно испугаться, чтобы не потерять сознание от ступора.

— Громогласная проповедь начинается словами «Гром Божий звучит в тебе. Молния Божья освещает тебя. Глас Божий правит миром через тебя».

Я всё равно не понимала. И не вспоминала! Я так боялась признаться в этом мастеру…

— Прости. Я не помню. Не помню…

Из глаз покатились слёзы бессилия. Иисус подошёл ко мне вплотную, дотронулся рукой до щеки…

— Ты слышишь Плач Божий, когда, глядя в будущее Его очами, умоляешь вернуть давно прошедшее. Ты слышишь Стон Божий, когда, сжимая мёртвые руки Его руками, умоляешь воскресить умершего. Ты слышишь Крик Божий, когда, улавливая сказанное слово Его ушами, умоляешь отомстить ещё живущему.

— Ты — не мой Бог? Слава Автору! — подумала я вслух.

Учитель не смотрел на меня, потому что он смотрел в небо, подставляя неопалимое лицо лучам света. Он смотрел и говорил:

— Люди только записывают. И Авторы только записывают. Никто ничего не придумывает, всё уже давно придумано до нас. Что мы можем? Мы можем лишь открыть то, что готово быть открытым, и к открытию чего готовы мы сами. Поэтому пусть Павел записывает и думает, что это его слова. Пусть мои ученики записывают и думают, что это — мои слова. Пусть люди потом всё это читают — и думают, что мы с тобой написали эти Книги, потому что наши имена какой-то еретик поставил на обложки…

— Я не написала саму себя! — перебила я скорее по инерции и сразу же вернулась в слепое тело Рукописи.

Я хотела окликнуть Автора, которого не видела. Стараясь почувствовать источник внутреннего голоса, я сильно напрягалась, но назвать его не могла. Он откликался — так же, как человек, как дерево, как Книга… Похоже, я совсем запуталась.

Хорошо, пусть Автор Книги как идея существует в мире людей. Но в мире Книг совсем другие законы, и никаких имён Авторов на обложках нет. И Книга не способна узнать имя Автора — она его не видит, не слышит, не ощущает. Почему же?

Меня перелистнули, а я совсем забыла про своего Читателя. Ощущения того, что меня читают, смутно мелькали на задворках сознания. Меня читают? Как-то нелепо звучит, даже смешно. Меня пока только пишут, я Рукопись. Рукопись с разумом Книги.

Для Книг не существует Авторов, потому что их не существует вообще. Если в мире людей Авторы — просто идеи, кажущиеся реальностью, то в мире Книг — это полностью оторванные от реальности идеи. Так что ли получается? Поэтому я не вижу человека, который меня сейчас записывает, и могу его только вообразить? А потом, когда я стану Книгой — то не увижу никакого имени Автора на обложке — и никто не увидит, потому что его там нет.

И верить ли после этого легендам про абсолютное зрение и возможность увидеть Автора? Какого Автора увидит прозревшая Книга? Смысл слепоты велик — в чём тогда смысл прозрения?

Попробую спросить имеющегося перед страницами Читателя.

— Э-эй!

Ха-ха-ха, размечталась! Полагала, что контролирую себя? Это же не осознанный сон!

И я влилась обратно в тело Анны.

— Завтра мы отправимся на холм Голгофы, и на примере распятых преступников я продемонстрирую забавный урок жизни, — говорил Иисус. — А сегодня мы подготовимся к нему и займёмся лепкой из глины.

— Завтра никак не смогу. У меня встреча с первосвященниками, — заявил Иуда.

— Перенеси её, — попросил Иисус.

Иуда кивнул, и Учитель дал ему комок мокрой размятой глины со словами:

— Сотвори себе кумира!

Как оказалось, Иуда был прекрасным скульптором и через несколько минут предъявил всем нам ангела, умещавшегося на ладони.

— Что скажете, братья? — последовал традиционный вопрос.

— Иуда — прекрасный мастер! — сказал Андрей.

— Разве это — кумир? — спросил Фома. — Что скажешь, сестра?

— Живое не может быть кумиром, — сказала я и посмотрела на Учителя.

— Так оживи форму! — приказным тоном потребовал Иисус и подбросил дров в печь.

— Я не могу. Пусть Андрей попробует, — сказал Иуда и передал ему ангела.

Но Андрей тоже замотал головой и передал ангела дальше. Все двенадцать учеников отказались выполнять требование Учителя, мотивировав это собственной немощью. И в результате скульптура, вылепленная Иудой, вскоре оказалась на моих ладонях. Повторить действия учеников означало проявить неспособность к обучению. А Иисус учил нас постоянно — каждым своим словом, взглядом, поступком. Ангел оказался у меня — но то, что двенадцать учеников не смогли его оживить, тоже имело огромный смысл. И если бы я умела оживлять скульптуры, то всё равно не стала бы этого делать, сравнивая тем самым талантливую себя с братьями-недотёпами. К счастью, я не обладала подобным навыком и просто смяла ангела в руке, превратив его в обычный комок глины. Вернув его Учителю, я сказала:

— Оживить форму возможно, лишь умертвив её.

— И поэтому каждый брат и каждая сестра имеет свой путь, — подытожил Иисус. — А теперь я каждому из вас раздам глину. Я хочу, чтобы вы поработали с формой. Форма нужна, чтобы вернуться к её отсутствию, и без любви к ней мы не сможем понять сути.

— Значит, это не проклятье? — спросила я.

— Да, я тоже хочу спросить, — вдохновился Пётр. — Почему люди ненавидят свои тела, будто бы их оболочки — всего лишь дьявольская потеха?

— Из Божьей глины мы слеплены, — ответил Учитель. — И Его же дыханием оживлены.

— И Книги тоже? — не унималась я.

— Любая форма достойна уважения. Мы с тобой единой плоти. Мы с глиной единой плоти. Мы с деревом единой плоти.

— Но все разные! — воскликнул Фома, скептически изучая свой кусок глины.

— Сейчас мы убедимся, что нет. Приступим к лепке.

Но руки почему-то не слушались, наверное, из-за непривычки. Мне вдруг показалось, что от перестановки определений в системе концепций ничего не меняется. Забыв об идее, что Бог есть создатель, можно полагать так: «Авторы — Идиоты, Типографы — Дьяволы, Читатели — Боги». Вспомнив эту идею, можно полагать иначе: «Авторы — Боги, Читатели — Ангелы, а Типографы — всё равно Дьяволы, поскольку «боги формы». Доказать ничего невозможно. И доказывать — не нужно.

Иисус и ученики исчезли, и на долю секунды я увидела искусственный свет. Очертания комнаты без мебели и запах селёдочной Леночки. Доказательство того, что я не сплю. Вот так всегда — подумаешь о чём-нибудь — и оно исполняется…

Хм, странно, только это не та комната! Я не помнила такой комнаты. Пусть в ней почти нет мебели — лишь пара толстых матрасов на полу да холодильник. И запах… похожий, да не тот. И ещё в комнате довольно прохладно.

Я внутренне приготовилась к самому худшему и распахнула глаза во всю ширь.

Меня крепко держали перед собой чьи-то руки, а взгляд Читателя скользил по одной из страниц. Я с удовольствием подметила, что этот взгляд — умный, пристальный и нежный — не причиняет дискомфорта. Вот только я действительно не могла вспомнить, как попала сюда, и как зовут Читателя. Им была девушка, не совсем юная, но и не поизносившаяся — она выглядела лет на пятьдесят книжного возраста, или примерно на двадцать пять человеческого. Последнее моё воспоминание — полка в Библиотеке — казалось чересчур далёким и нереальным. Что ж, остаётся только воспользоваться Читателем как зеркалом и для начала лучше спросить что-нибудь о себе, потому что люди очень неохотно разговаривают с Книгами даже во время чтения.

— Привет! Как меня зовут?

— Love Without Conditions.

Губы девушки даже не пошевелились, но я услышала то, что хотела. Я понимала оттенки человеческого языка — они подобны оттенкам языков из других миров. Например, книжный и открыточный языки очень похожи, просто наш немного потише и мелодикой побогаче. Эта Читательница говорила на одном из оттенков языка и моё имя назвала верно.

— Ты меня купила?

— Oh, it’s a surprising purchase!

— Я тебе нравлюсь?

— Very much!

— Ты мне тоже очень нравишься! Кто ты?

— Gloria…

— Глория… Странно, что ты не взяла меня в библиотеке.

— There are no libraries in our town. Americans don’t read books in general.

— Ты из американского мира? Как забавно, а люди вокруг называют свой мир русским. Это то же самое, что Книга, живущая среди Открыток.

— You said Russian? But you are written in English and published in the States!

— На самом деле мне без разницы. Абсолютно без разницы!

— My grandfather was Polish. Where do those strange sparkles come from?..

Глория вздохнула, растянулась на матрасе, отложила меня в сторону и исчезла. Передо мной возник другой человек — женщина за восемьдесят книжных, в косынке, с печальным и безнадёжным лицом. Она даже не читала меня, а буквально пронизывала своим взглядом. Я обернулась по сторонам — никакого намёка на комнату Глории. Небольшой светлый зал, столпотворение людей, какофония голосов. Очень, очень шумно! Моя Читательница стояла возле какого-то прилавка. Может быть, меня продавали? Что за чушь? Я уже продана, разве можно продать меня снова?

— What is the price for this book?

— Two dollars eighty cents, — ответил продавец, высокий мужчина в чёрном одеянии.

— Эй, постойте-ка! — заголосила я. — Хватит меня продавать!

— Words of Jesus Christ only for two dollars eighty cents! You must be kidding, it's ridiculous!

Женщина в косынке презрительно бросила меня на прилавок, а продавец… аккуратно положил поверх другой Книги, которая изумлённо воскликнула:

— We look like two Christmas postcards! How do you do, sister? From where did you come from?

— I flew from the Russian book store, — ответила я на её оттенке.

— Тебя перевели на русский язык? Да быть того не может!

— Честно говоря, я вообще не понимаю, как здесь оказалась. Меня читают!

— Oh, it must be your hallucinations then!

— Меня прямо сейчас читают! Понимаешь?

Тут до меня дошло, что я впервые в жизни вижу свою сестру! Но поверить в это не могу, потому что чувствую, что окружающий мир — глюки, порождённые моими ощущениями.

— Понимаю, сестрица. У меня тоже такое бывало. Ты видишь свою прошлую жизнь. Вернее, это она тебя видит и визуализирует мир вокруг.

— Не поняла.

— Наши литературные души вечны, а наши обложки и странички — нет. Вот твоя душа и путешествует по своим прошлым телам. Сейчас ты в теле американской Книги. В смысле, тебе кажется, что ты в её теле. Что ты чувствуешь?

Литературные души. Новое для меня словосочетание. Новое и очень красивое. А Лирика мне как-то нашептала, что всё красивое — истинно.

— Я чувствую… пожар и полёт… Но если мне кажется, что я в этом теле, тогда кто же в нём на самом деле?

— Ты как совокупность души и прежнего тела — ты прошлая. А ты как совокупность души и нового тела — это ты настоящая.

— А куда исчезла я из прежнего тела, чтобы я из нынешнего тела смогла проникнуть в прежнее в виде души?

— Читают тебя, я же говорю. Читают одновременно — тебя прежнюю и нынешнюю. Прежняя сидит в твоём нынешнем теле, а нынешняя — в прежнем. И при этом и та, и другая — ты, потому что это твоя литературная душа.

Я нахмурилась и засомневалась:

— А ты-то откуда всё знаешь?

— Ниоткуда. Сёстры владеют врождённой телепатией по отношению друг к другу.

Если бы у меня были материальные волосы, то они бы встали дыбом. Я проглотила все возможные языки с их оттенками и почувствовала, как безжалостный внутренний пожар плавит и обугливает моё тело.

— У нас же с тобою единая душа, радость моя! С какой луны ты свалилась? Сестру первый раз в жизни видишь?

— Да…

— А, тогда понятно. Я-то все свои два года только с сёстрами и общаюсь. Это, между прочим, гораздо более продуктивный путь самопознания, нежели всякие там читательские задвиги. Слушай, что я тебе мозги парю, давай я тебя обниму, и ты сразу всё поймёшь!

— Обними меня, скорее! — воскликнула я.

Но как только она прикоснулась ко мне, я ужаснулась, потому что не почувствовала ничего, словно наши невидимые руки потеряли способность к осязанию. Она была совсем нематериальной, моя сестра, и, тем не менее, прекрасно визуализировалась.

«Я же только душа в чужом теле!» — вспомнила я.

И утонула в холодном потоке бессознательного. Чтобы через пару секунд, а может, пару недель (длительность книжного времени, как говорил Восстание Ангелов, зависит от того, кто его измеряет) очутиться на улице среди солдат в доспехах с холодным оружием, женщин в чёрном и мужчин в длинных рубахах.

Я сразу же почувствовала себя неуютно, понимая неполноценность того человеческого образа, в который неосознанно обращалась. Как же нелепо я выглядела со стороны! Странное, обидное чувство вины заболело моей душой…

Вокруг стоял такой дикий шум, что недавно увиденный зал казался самым молчаливым в мире кладбищем. Но отключить слух я почему-то не могла, может быть, потому, что душа не способна слышать? Впрочем, времени разбираться в парадоксальностях моих перемещений из тела в тело не было. На улице происходило что-то важное, я чувствовала это по общему настроению толпы.

— Эй, — дёрнула я за длинный рукав какую-то женщину. — Скажи, что здесь происходит?

— Казнят преступника. Вон, смотри!

И я увидела окровавленного человека в рваных одеждах, несущего на своей спине огромный крест. Я узнала его — это был Иуда, один из учеников Иисуса.

«А где же Учитель?» — подумала я и начала обшаривать взглядом толпу. Я была уверена, что он недалеко, и все остальные ученики — тоже. Они не могли не прийти.

Но среди такого количества людей, да ещё в таком гвалте, мне было совсем некомфортно, к тому же я не умела нагло расталкивать людей с целью пробиться поближе к главному действию. И вскоре толпа вынесла меня на периферию, хотя мне показалось, что я всё-таки узрела тень Учителя неподалёку от Иуды.

Вдруг кто-то дотронулся до моего плеча, я обернулась и увидела крайне обеспокоенного Фому.

— Анна! Пойдём отсюда, здесь небезопасно!

— Подожди. Расскажи мне, что случилось. За что казнят Иуду?

— За предательство. Он продал нашего Учителя первосвященникам за горсть монет. Прокуратор Понтий Пилат пощадил его, но первосвященники настояли на распятии.

— Я не верю тебе, Фома! Не хочу верить!

— Я сам не верю своим глазам. Но хочешь, я посажу тебя на плечи, и ты увидишь нашего брата Иуду, несущего свой крест на Голгофу?

— Каждый несёт тот крест, на котором впоследствии будет распят. Так, по-моему, говорил наш Учитель Иисус.

— Я не помню, чтобы он так говорил.

— Но почему он не помог Иуде? — праведно возмутилась я. — Одно слово Учителя — и ученика бы отпустили!

— Сказывается, что ты с нами не так давно. Неужели не понимаешь, что это — ещё один урок Учителя? Может быть, самый важный в нашей жизни?

Я притихла. Фома, казавшийся раньше странным и не вызывающим доверие, за предыдущее мгновение стал намного ближе.

— Вспомни, что Учитель говорил нам вчера, после того, как римские легионеры схватили Иуду?

Конечно, я помнила… но не могла вымолвить ни слова. Ведь вчера я «не была» в теле Анны…

Фома извлёк из кармана обрывок пергамента с понятными только ему знаками, и зачитал:

«Рай не приемлет твоего Я, твоих планов, твоих мечтаний. Рай не поддерживает твоей борьбы за власть, твоих занятий и даже твоего прощения. В раю нет необходимости прощать, потому что в раю никто не виноват. Никто из пребывающих в настоящем моменте не может совершить преступление или допустить ошибочную мысль. В раю невозможна твоя мыльная опера о преступлении и наказании. В нём невозможна мыльная опера о грехе и спасении. В раю ничего не нужно исправлять. В настоящем моменте тоже ничего не нужно исправлять. Вспомни об этом — и ты в Царстве Небесном».

Какое-то время я стояла просто ошарашенной. Вернул меня в действительность прокатившийся по толпе небывалый гул удивления. Могучий Фома, не долго думая, подхватил меня на руки и водрузил к себе на плечи, благо, весила я меньше килограмма. И то, что мы увидели, не поддавалось осмыслению. Я вцепилась в плечи Фомы и заворожённо наблюдала.

Учитель находился в окружении солдат, а Иуда лежал на земле рядом с крестом. Один из солдат, видимо, командир, громко воскликнул:

— Ещё раз повтори, что ты сказал! Я хочу, чтобы тысяча жителей Иерусалима засвидетельствовала твои слова, иначе меня казнят за пособничество осуждённому.

Учитель повернулся к людям и произнёс:

— Этот человек ни в чём не виноват. Отпустите его, а если вам обязательно нужно кого-то казнить, то казните меня.

— Вы берёте вину этого осуждённого на себя?

— Да. И вину, и крест его беру.

— Все слышали? — заголосил командир. — Этот святой человек добровольно идёт на казнь вместо осуждённого Иуды Искариота! Как твоё имя, достойнейший из достойных?

— Иисус Назаретянин.

Тысяча людей восхищённо зашептала это имя, передавая его из уст в уста. Наконец оно дошло и до Фомы, который обернулся к следующему человеку и прошептал:

— Учитель Иисус Назаретянин.

— Зачем он сделал это? — засомневалась я, но меня, к счастью, никто не услышал.

Тем временем командир легионеров подошёл к Иуде:

— Ты свободен.

Иуда бросился в ноги нашему Учителю и услышал:

— В раю нет места греху и спасению.

Затем Иисус подошёл к кресту и с помощью солдат водрузил его на спину. Никто из римлян не осмелился даже пальцем его тронуть, зато Иуду грубо толкнули в толпу со словами:

— Заберите своего предателя!

— Надо помочь ему! Его растерзает толпа! — сказала я Фоме.

— Ты права.

Я спрыгнула с плеч своего брата и устремилась за ним. Фома распихивал находящихся в недоумении и шоке горожан. Я прорывалась за ним, и буквально через несколько секунд мы оказались около места расправы над Иудой. Фома неожиданно резко остановился, и я по инерции врезалась в его широкую спину. Выглянув из-за неё, я услышала:

— Анна, не верь своим глазам!

Я увидела и… не поверила. Пару минут назад, когда на глазах у всех Учитель принял крест Иуды, я была шокирована — как и остальные обыватели. Но сейчас… сейчас толпа находилась в счастливом неведении относительно творящих самосуд десяти мужчин, и только мы с Фомой окончательно потеряли дар речи, а я к тому же — ещё и дар слуха.

Тем не менее Фома говорил, вернее, цитировал нашего Учителя:

— Люди! Вы не ведаете, что творите! Не судите да не судимы будете! Опомнитесь, заблудшие! Остановитесь на мгновение! Убедитесь — ваш разум не повинуется душе вашей!

Андрей, Пётр и ещё восемь учеников наконец, услышали Фому, перестали избивать Иуду длинными палками и обратили на нас внимание.

— Из-за этой трусливой собаки погибнет наш Учитель! — крикнул Матвей.

— Богу богово, а предателю предателево! — согласился Яков.

— Иди домой, Фома! Ты всегда во всём сомневался, и даже сейчас не поддерживаешь нас! — обвинил Симон.

— Стойте, братья… — неожиданно прошептал Иуда, и все притихли, только Андрей недоверчиво пробормотал:

— Сейчас каяться начнёт.

— Прежде чем вы забьёте меня до смерти, я хочу, чтобы вы знали правду, — Иуда поднялся на колени и вытер рваным рукавом хитона кровь с лица. — Я не предавал нашего Учителя. Но я знаю имя предателя.

— Говори, Иуда! — приказал Пётр.

— Нет! Ни под какими пытками вы не узнаете. Можете убить меня!

— А, по-моему, всё ясно, — сказал Андрей. — Предатель может быть только один. Эй, Фома! А ну-ка покажи того, кто прячется за тобой!

Я оторопела и постаралась вжаться в широкую спину брата.

— Ага, смотри, как Иуда занервничал! Угадал ты, Андрей! — это были слова Матвея.

— Фома… — прошептала я.

— Стойте, братья! Учитель не знал, что Иуда взял её вину на себя! Необходимо сообщить ему об этом! — неожиданно нашёлся Яков.

— А я к Пилату, — заявил Пётр и бросился бежать.

— Фома…

Фома смотрел мне прямо в глаза. Его чистый, искрений, солнечный взгляд… я не могла выдержать и расплакалась.

— Это правда, Анна?

Это правда, Анна.

Я не могла его предать! Не могла, не могла, не могла! Я кричала это изо всех своих некнижных сил, но Читатель, чей взгляд остриём иглы вонзался в страницы, больше не слышал. Внешне он чем-то напоминал Учителя, и может, поэтому я так хотела до него докричаться, ещё не зная, что уже сделала это.

Григорий закрыл меня, но не отложил в сторону, а задержал в руках. Он закрыл меня совсем и не воспользовался закладкой, из чего логически следовало, что он прочитал весь Текст от начала до конца, не прерываясь. Впрочем, я чувствовала это и так, а когда я что-то чувствовала, то не нуждалась ни в каких доказательствах.

Пытаясь вернуться в реальный мир, я несколько раз открыла и закрыла глаза, включила и выключила слух, сделала пару дыхательных упражнений книгаямы. Но это не слишком помогло: мои обложка и страницы пылали жаром, моя аура излучала видимый бледно-фиолетовый свет, а желание встать на ноги, побежать, найти Учителя и всё ему рассказать было настолько сильным, что меня сотрясала крупная дрожь, моментально передавшаяся рукам Григория. А ещё беспокоил неожиданный полёт души в тело американской Книги, который, как мне казалось, не имел ничего общего с увиденным мною в Иерусалиме.

Всё это не шло ни в какое сравнение с прошлыми опытами чтения. Видения при общении с Сержем были прекрасными, но обрывочными и мало понятными. Николай и Леночка дали мне неповторимый нужный опыт — но то, что я пережила сегодня, было просто фантастикой! Необъяснимой, немыслимой, несусветной, сумасшедшей фантастикой… по ощущениям.

Наконец Григорий положил меня на мягкий матрас, встал, подошёл к распахнутому окну и закурил. Четвёртый Читатель… Сказать, что я уже влюбилась в него — зачем?! Сказать, что я хотела ещё… может быть, не ощущений, но озарения — зачем?! Почти все ответы на свои вопросы я уже получила. Осталось всего ничего — ВСПОМНИТЬ их.

Я горела, пылала, пламенела и разваливалась на куски. Душа… явственно ощущалась отдельно от тела, а тело перестало понимать, что у него есть душа и что только благодаря душе оно существует. Сознание раздваивалось: его старая часть оставалась где-то между страничек, а новая — наполняла эту комнату собою, и это разделение причиняло невыносимо сладкую боль. Поток слёз медленно и верно подмывал плотину прошлых знаний и, наконец, прорвал её. С огромным наслаждением я разрыдалась — громко и радостно, стараясь не смотреть на Григория и очищаясь от накопившихся эмоциональных привязок к своему телу.

Какая же я Книга, Типограф всех нас раздери?! Неужели все Книги до сих пор не поняли?! Это же так… просто! Это так безумно просто почувствовать и понять! Кто внушил нам, что мы — Книги?! Кто этот несчастный, недалёкий, примитивный, глупый Идиот?! Эх, вот бы встретить его и рассказать ему ВСЁ! Как же хочется вернуться в Библиотеку к своим и обрадовать их! Жаль, что я почти не владею телепатией, а они — не мои сёстры! Эх, ну ладно… скоро Григорий вернёт меня… но это значит, он больше не будет меня читать? Хотя… что значит больше не будет? Меня ещё никто не читал дважды, а по опыту друзей, один и тот же человек может быть двумя разными Читателями! Может быть, Григорий успеет прочитать меня ещё раз перед тем, как возвращать в Библиотеку?..

Я плакала и понимала, как же это нелепо и смешно — отождествлять себя с Книгой! Я плакала от боли этого отождествления и смеялась от его глупости. Я не могла управлять своими эмоциями и, наверно, залила библейскими слезами весь Мухоморов матрас…