Ах, что это был за свет!.. Такого Егор никогда не видывал, ни разу, за все тридцать два года, пять месяцев и восемнадцать дней своей земной жизни – какие бы ни вспомнить ясные, с бескрайним голубым небом дни. Такие были, да, но здесь не то – здесь это небо как бы само пришло к нему – оно и вправду отозвалось чем-то милым и родным, далёким, из детства, из открытого в летний рассвет окна – но здесь оно было несоизмеримо ближе и живым.

И это было знакомым – и не надо было вспоминать, когда и где ты встречал это. Сон – тот, что в последнее утро на Земле, этот сон был сейчас здесь.

Прошлого нет. Ничто не проходит – и этот мир весь твой, в твоём распахнутом окне, в июне навсегда – и это счастье.

Да ведь и будущего тоже нет здесь – просто здесь другое, этот свет объемлет все земные времена… да и не только… хотя…

Это открытие поразило Егора. Правда, ему тут же почудилось, что он так и знал всегда, только не давал себе труда как следует вникнуть в эту мысль. А и не надо было вникать! Оно, знание, само пришло, когда сочло нужным прийти – и вот, жить отныне ему, Княженцеву Георгию Сергеевичу с этим знанием.

Тут он увидел Юру. И засмеялся. По-доброму, без насмешки, даже с уважением.

И было отчего! Стоило зауважать такого Юру, Юру в истинном облике.

Как описать его?.. Наверное, словами не выйдет. Человеческий облик? Да, человеческий. Но не того человека из нашего падшего мира, мира вещей, как сказал бы старина Платон. А человека настоящего, прекрасного, осиянного изнутри чудесным тёплым светом, тем же, что был полон этот мир – того ещё невинного Адама Кадмона, у которого нет границы между «Я» и миром – всё едино, я есть мир, и мир есть я.

Видимо, и Егор стал таким… Да что там! Стал, конечно – он же чувствовал себя, своё значение, своё равенство мирозданию. А потом он увидел Аркадия, столь же небесно-просветлённого, ростом во всё яснейшее пространство – и понял, что не ошибся.

Аркадий засмеялся:

– Что скажете, господин философ?..

Княженцев засмеялся тоже:

– Всё сказано. Теперь мы только видим.

– Да. – Кауфман обернулся. – Но между прочим, мы не видим нашего генералиссимуса… Юра, где он, вы не усматриваете?

– Здесь он, – раздался трубный глас откуда-то сверху.

А вернее, не то чтоб сверху – как-то отовсюду, этот голос был голос всей бесконечной лазури, и Егор не сразу понял, что это был голос Павла.

* * *

Когда же понял, то изумился до немоты. И не он один – такое же изумление отразилось на лицах Аркадия и Юры; на последнем, впрочем, оно тут же сменилось чем-то, чему трудно сразу найти имя… восхищение, почтение, восторг – всё это вместе. Юра здесь был дома, уж он-то знал, что тут к чему.

– Павел… – проговорил он так, как обращаются, наверное, к особам королевской крови. – Павел!! Да знаете ли вы…

– Да знаю, знаю, – прозвучал ответ Вселенной.

И ответ был смущённый, поспешный и какой-то недовольный.

Егор всё так же немо переводил взор с Юры на Аркадия, с Аркадия в прозрачно-голубую безграничность, с неё вновь на Юру. И, кажется, постепенно стал осознавать, что с Павлом произошло нечто куда более значительное, нежели с ними, его друзьями, и даже с Юрой, которого он, Егор, полагал существом высшего порядка… А это «высшее существо» смотрело на Пашку с обожанием и произнесло высокоторжественным тоном:

– Павел! Вы первый, способный на такое, кого я встречаю!..

Аркадий рассмеялся:

– Ещё один Павел первый…

А Княженце молча кивнул. Теперь-то до него дошло, на что «такое» оказался способен Забелин.

Больше того! Теперь совершенно ясно стало, что все те странные, нелепые чудеса завихрились там, на реке, потом в Метеле и в лесу – по одной-единственной причине, и причиной этой был не Аркадий, не Егор, и никто иной, и не Юра. Нет! У причины одно имя: Павел Забелин.

Философская премудрость Княженцева, ясновидческие способности Кауфмана – все это, конечно, тоже работало на идею, но ничуть не интересовало нечисть, захватившую зираткульский плацдарм. И все жертвы были случайными, просто мимолётно летящие щепки при рубке леса. Нехорошо так говорить про людей, какими б они ни были – но что ж, если это так! Ибо всё это, пустяк и вздор в сравнении с даром Забелина, о коем сам Павел, похоже, отродясь не знал, не думал и даже не догадывался.

И вот сейчас, в пресветлом мире, этот дар вымахнул в полный рост – в такой, что обомлел даже Юра.

Те забелинские качества, что сонно и уныло дремали в обычных условиях, проявляясь разве что в некоторых резкости и вспыльчивости – здесь, в пространстве-времени с куда большим числом измерений, здесь они взыграли, феноменально развернулись по всем тем измерениям – и вот, пожалуйте: Павел Забелин не только Павел Забелин, но воплощение могущества и вечности… ну, почти вечности.

Как он выглядел? Ох, трудно сказать. Пожалуй, и невозможно. Видеть его… Не подходит слово «видеть»! Можно было осознавать, проникнуться умом и чувствами, что эти безбрежные просторы, свод сияющих небес – это и есть Павел Забелин; но увидеть или понять это человечьим разумом, пусть учёным, пусть провидческим, пусть изменённым – это всё-таки было выше сил.

Егор даже замешкался – как теперь обращаться к другу? Да и… В сущности, кто он теперь?! Кто он стал? Серафим?.. Херувим? Архангел?..

Но Павел тут же сам и разрешил эти противоречия.

– Слушайте, друзья-товарищи, – заявил он своим всеобъемлющим голосом. – Это, наверное, всё хорошо, прелестно и так далее… Однако что-то мы загостились в других мирах. Пора и честь знать. Домой!!

– Павел, послушайте!.. – вскричал было Юра – но где ж ему отныне спорить с сущностью, олицетворяющей могущество!

– Нет! Нет и нет! – загремело пространство. – Нет!.. Юра, извините, конечно, но вы не понимаете! Вы не можете знать того, что я отсюда вижу, Непоминаемый его побери!..

– Кого – побери? – тут же спросил Аркадий.

– Всех, – ответил Павел раздражённо, но несколько спокойнее. – Я вам ещё раз говорю, пока русским языком: Чем раньше мы вернёмся, тем лучше.

– Для кого лучше? – педантизм Аркадия уцелел и в многомерном мире.

– Для всех, для всего белого света, в том числе и для тебя лично, – отрезал Забелин.

Егор хотел сострить что-нибудь насчёт других светов, не белых, но передумал. Понял – не смешно будет.

– Да как же так… – Юра как-то растерялся. – Ну что ж…

– Всё будет хорошо, – Павел смягчился. – Хорошо. Нам бы только вернуться поскорее.

– Ну… – повторил Юра, – ладно. – Улыбнулся.

А Княженцева посетила неожиданная мысль.

– Погодите, – спохватился он. – Юра! А как же Юра… то есть я хотел…

– Ясно, ясно, – всё понял Юра. – Здесь он, со мной. Он со мною и останется. Я думаю, что у вас там ему делать нечего.

– Да, но где же…

– А вы всмотритесь.

Княженцев всмотрелся. И увидел крохотную искорку… подобную мерцанию полуденной звезды – когда б такая вздумала вдруг померцать в голубом небе среди бела дня.

Это, стало быть, и есть Юра-первый.

– Думаете, ему здесь будет хорошо?.. – пробормотал Егор.

Если бы это происходило в трёхмерном мире, то можно было бы сказать, что Юра-второй пожал плечами.

– Во всяком случае, он не хочет уходить от меня.

Егор не против был бы потолковать на эту тему, да и Юра-второй, видимо, тоже, но Павел решительно пресёк разговоры:

– Вот и славно. Пусть остаётся. А мы идём. Юра… или Юры, не знаю уж, как вас назвать! Давайте прощаться.

– До свиданья, – пожелал Юра. – Кто знает, может ещё встретимся. Поэтому: до свиданья.

Павел промолчал, и Егор легко расшифровал его молчание: «Ну, это вряд ли». А затем Забелин всё-таки сказал:

– Счастливо оставаться.

И все – Егор, Юра и Аркадий – рассмеялись над нейтральностью ответа. И, смеясь, Егор произнес свою любимую приговорку:

– Ладно… Поживём – увидим!

Таковы были олова, завершившие пребывание трёх россиян в других мирах. А что стало дальше – вот оно, дальше.