Вроде бы Егор – вот спроси его – не смог бы сказать, что снилось ему этой ночью. Но что-то снилось, черт его возьми, было нечто. Он и проснулся с этим чувством, тяжеловатым, каким-то сосущим: что-то снилось, гадость какая-то. А что?.. Нет, не вспомнить.

Он пошевелился на своем матрасе и скосил глаза влево. Увидел Пашку, спящего сном младенца, с руками поверх покрывала – наверно, в казарме приучили так. Перевел взор вправо, на кровать Виталия…

И никого там не увидел. Подушка, скомканная простыня.

«Смотри-ка, взбодрился уже», – подумал Княженцев и стал смотреть в окно.

Небосвод казался отсюда ясно-голубым, но все же ощущалось, что он еще чуть-чуть сонный, в утренней легчайшей дымке, которая через часа полтора-два исчезнет… Егор безотчетно улыбнулся, вспомнив, как он точно так же просыпался в детстве и счастливыми глазами глядел в небо, предвещавшее долгий летний день. И вся жизнь впереди, как этот день… а может быть, он возьмет да и останется навсегда, и никогда не закатится солнце за горизонт, и жизнь тоже станет бесконечной, под стать изменившемуся миру.

Правда ведь, было такое! Казалось бы, давным-давно забылось, а вот нет, взяло и вспомнилось, да и когда? В самое неподходящее время, когда влипли в такую уродскую историю…

Так думал Егор Княженцев, лениво закинув руки за голову. И странное дело, никакой грусти-печали не было в его душе – ни об ушедшем прошлом, ни о неказистом настоящем, ни о неведомом будущем. Да и мыслей, собственно, никаких таких особых не было: просто покой в сердце, ну и хорошо, что так. Утро и в самом деле мудренее вечера, и уже коли оно славное и светлое, значит, будем жить!

– Князь! – шепотом окликнули его.

Пашка проснулся, смотрел с кровати.

– С добрым утром, – просто сказал Егор.

– Надеюсь, – помолчав, ответил Забелин. – А что это ты такой оптимистичный?

Егор подмигнул ему:

– В каждом философе оптимист и пессимист живут вместе, как в избушке с одним окном. Кто из них первым подойдет к окну – этого я и сам не знаю…

– Ну, блик, – только и сказал на такой замысловатый оборот Пашка, заворочался на кровати, чем, наверное, и разбудил Аркадия, спавшего на полу чуть поодаль. Тот зевнул, потянулся и открыл глаза.

– Не спим?.. – спросил он формально, ибо не слепой.

– Так точно, – откликнулся Пашка. – А сосед наш и вовсе где-то уже барражирует.

– А который, собственно, час? – Аркадий выпростал руку из-под одеяла. – Вот дьявол, часы встали…

Он занялся своими часами.

– Утро, – уверенно добавил Пашка, глянув в окно. – Часов… так полвосьмого примерно. Ну что, вставать?

– Да, наверное, – сказал Егор. – А кстати, что делать будем, чем заниматься?

Вопрос простой, но не в бровь, а в глаз. В самом деле, чем заняться-то?..

– Там видно будет! – решил Павел и сел на кровати. – А сейчас – подъем!

Ну подъем так подъем. Встали, оделись, заправили свои лежбища. Умываться надо было во дворе, Клавдия Макаровна еще вчера показала, где.

Она сама, как выяснилось, давно уже встала, отправила корову пастись и возилась теперь на огороде.

– Утро доброе, утро доброе, – радушно приветствовала постояльцев она. – А что же четвертый ваш друг? Заспался?..

Этим вопросом Клавдия Макаровна поставила постояльцев в тупик.

– То есть?.. – пробормотал Пашка. – А он разве… вы что, разве его не видели?

– Утром-то? Нет, не видела. Только ночью.

– Как – ночью?!

– Ну, то есть не то чтобы видала, а сон-то у меня чуткий… Слышу – проснулся, пошел во двор. А вы не слышали?

Странники переглянулись.

– Н-нет, – не очень уверенно произнес Павел. – И в каком часу это было?

– А не знаю. – Клавдия Макаровна поставила ведра на землю. – Ночью уже глубокой. В два, в три… А что, нет его в избе?

– Нет, – сказал Павел.

Хозяйка вытерла руки о передник.

– Сейчас попробуем… – И лицо ее стало сосредоточенным.

Егор смотрел с интересом. Ага, догадался он, это бабушка свой внутренний взор включила, как вчера. Ну, для нее-то это пара пустяков…

* * *

Мысль Княженцева прервалась сама собой, ибо он увидел то, чего совсем не ждал.

На старушечьем лице мелькнула растерянность. Егор увидел это так ясно, что сердце его захолонуло ледяной волной.

И вмиг понял – дело швах!

– Ох, ребятки, – пробормотала бабушка, – ох, грехи наши тяжкие…

– Что?! – вскрикнул Аркадий, и Егор вновь облился холодом. – Что? Что, Клавдия Макаровна?!

Точно невидимая связь вдруг сомкнула этих двух таких разных людей – компьютерного программиста и старушку из глухой уральской деревни.

– Беда, – быстро сказала Клавдия Макаровна. – Ох, беда, ребятки. Бегите.

Егор разинул было рот – что такое, да зачем… но Пашка так хлопнул его по плечу, что он враз заткнулся.

– Тихо, князь! Хватай барахло – и бегом!

А Кауфман уже был на крыльце. Он вовсе слов не тратил. Рванув дверь, он влетел в дом, а через пять секунд вылетел обратно.

В руках у него были все три рюкзака.

– Хватай! – крикнул он.

– В лес, ребята, в лес бегите! – заспешила Клавдия Макаровна. – К леснику! Там его сторожка, по тропинке, – она махнула рукой.

– Найдем! – откликнулся Аркадий. – А вы сами?

– Да мне-то ничего. Ничего! Я уж сама… А вы бегите! Прямо по тропке… Сергей его зовут, лесника! Сергей…

Парни уже неслись по огороду к низкому плетню. Перелетели через него вихрем.

– Вон тропка! – Аркадий резко вильнул вправо. Егор с Павлом – за ним. Полынь, бурьян хлестали по ногам.

Егор мчался, стараясь не думать, – человек умный, он понял, что теперь это лучшее, что можно сделать. Не думать! За них думал Аркадий – и это сообразил Егор: что в здешней странной местности именно он, Аркадий, оказался как рыба в воде, он лучше, острее, чем они с Пашкой, ощутил реальность, ее резкий сдвиг – просто такой уж у него дар. Вон с бабкой как они! Прям-таки телепатия…

Все это пролетело сквозняком в мозгу – Егор вправду не думал. Он лишь мчался, дышал усердно, видел ноги, спину, рюкзак бегущего Аркадия – и все. Но вдруг слева, справа выскочили ели, тяжкая густая ветвь проехалась по голове…

Лес.

Коротенькая мысль: чего нам ждать от незнакомого Сергея?.. Но тут же пропала эта мысль: самым краем глаза, слева Егор даже не увидал, а угадал скользнувшую по земле тень.

– Пашка! – завопил он. – Тень!

– Вижу! – хрипло рявкнул тот.

Тропинка крутанула влево.

Егор обернулся. Ноги побежали осторожно, заплетая одна за другую.

– Тени, – сбивчиво выдохнул он. – Вон они!

Лес не молчал. Засвистал, застонал над головами ветер, что-то зловеще дикое почудилось в его вое. Недобро принял лес трех этих человек… а тени?.. Да! Вот они. Никуда не делись.

В дальних зарослях перемещалось, стлалось по земле нечто. Оно текло там гладко и бесшумно, почти призрачно – сквозь кроны елей и подлесок, и не было для него никаких преград.

– Парни, – задыхаясь, сказал Аркадий. – Что-то здесь не так.

– Да?! – язвительно произнес Пашка. – Да что вы говорите!

– Тропа уводит, – объяснил Аркадий. – Влево. Я понял. По кругу мотаем.

Павел умолк. И все трое стояли молча. Уже никуда не бежали.

Лес потемнел. Он понизу налился полумраком, да не просто так, а эта полутьма заметно обтекала ребят с флангов – слева, справа, змеилась, струилась чуждая, враждебная сущность.

Ну вот оно, пришло.

– Так, – сказал Забелин очень ровным тоном. – Главное – не ссать.

Он полез в куртку, вынул пистолет. «Макар».

Так вот что Пашка таил ото всех!.. Оружие. Но никто этому не удивился.

Павел передернул затвор.

– В белый свет стрелять будешь? – хмуро спросил Егор.

– В черную тьму, – был ответ.

Сумрак изменился. Он стал быстрее. Теперь словно грязная жижа текла с трех сторон, полукругом – и что с этим делать, не знал никто.

Кроме Павла. Он, бывший офицер, психологию боя знал твердо.

– Не бздеть! – чуть изменил он свой приказ. – Давай…

И не успел. Да и не надо.

* * *

От низкого потока тьмы вдруг явно отделился клуб размером с крупного пса. Он легко помчался к людям, как перекати-поле, вмиг вытянулся в длину, передняя часть стала как бы утончаться, дымные струи протянулись вниз… с какой-то жуткой ясностью Егор понял, что это обретает форму зверя.

Волка! В грязной мути сверкнули злобой глаза, блеснули зубы. С быстротой бреда муть сгустилась, превратилась в шерсть, оскал пасти, глухой свирепый рык…

Тварь мчалась прямо на людей. Странным был её бег, волки и собаки движутся не так.

Павел вскинул пистолет.

Выстрел!

Череп твари брызнул клочьями гадкой плоти. Рев захлебнулся. Зверь грохнулся с каким-то костяным лязгом, кубарем перевернулся пару раз и распластался мертвым. Затем медленно стал таять, как льдинка под ярким солнцем.

– Вот так! – сказал Павел.

Но от тумана так же быстро и бредово отделились и помчались на них еще два клубящихся шара. Забелин поспешил дважды шарахнуть по ним – в один попал, в другой нет, но и сквозь первый пуля пролетела, лишь слегка колыхнув его. Шар на лету встряхнулся и продолжал мчаться, неотвратимо обретая звериные черты…

– Т-твою мать!

Этот отчаянный Пашкин возглас был совершенно понятен. Пять патронов в магазине – и два монстра. И сколько их там ещё вырвется из тьмы!..

Ни одного не вырвалось.

Выстрел ударил сзади. И тут же второй. И обе твари, уже почти превратившиеся в жутких монстров, кувырком полетели наземь.

А та мгла – она спешно поползла назад.

Княженцев изумленно обернулся.

На тропке стоял высокий мужчина в зеленой форменной куртке лесника. В руках его – стволом вниз – был армейский карабин.

– Добро пожаловать в наш дивный новый мир, – негромко молвил лесник.

* * *

Что-то необыкновенно располагающее было во всем облике этого человека: рослого, подтянутого – не мундир ведь кавалергарда был на нем, а все равно казалась его униформа щеголеватой, ловко сидящей на стройной плечистой фигуре.

И немолод он был – заметно. Густые, чуть волнистые волосы с проседью, седые пряди и в усах, и в окладистой бороде. В общем – лет под пятьдесят.

– Здравствуйте, – сказал за всех Аркадий.

– Мое почтение, – лесник улыбнулся. – Напугались?

И голос приятный: баритон с учтивыми модуляциями, выдающими воспитанного человека.

– Не успели. – Пашка щелкнул предохранителем «макара». – Хотя картинка – мама, не горюй…

Мрак пропал. Словно и не было его, исчез совсем. Оставил трех мертвых, истаивающих чудищ и исчез.

Лесник смотрел привычным взглядом, разве что давняя, давняя усталость оставила свой отпечаток на его лице, если б всмотреться повнимательнее… Но нашим парням было не до внимательных всматриваний. И даже не до невнимательных.

– Ну и, – Егор взглянул строго, как старый педагог, – что бы это значило?

– Это значит, что вы, ребята, чем-то очень приглянулись нашей точке. Взволновали ее.

– Как Ромео Джульетту… – проворчал Павел. – Ну-ка, пойду, гляну, что это за уроды, пока они совсем не растворились.

– Точка, вы сказали? – переспросил Егор.

– Ну или зона, как угодно.

– Она охотится за нами, – вдруг молвил Аркадий.

– Похоже на то. – Лесник посмотрел с интересом: – А вы, простите?..

– Да, – твердо сказал Кауфман. – Теперь мне ясно. Я еще вчера, когда увидел… а сейчас все, уверен.

– В чем уверен? – выпучился Княженцев.

– Эй! – крикнул Павел. – Гляньте-ка!

Он стоял, нагнувшись над трупом застреленного им существа, стволом пистолета брезгливо раздвигал шерсть на боку.

Ребята подошли.

– Смотрите, – повторил Павел и ткнул стволом в труп. Звук стучащий, костяной.

Пуля снесла полчерепа твари, и мякоть разлетелась по земле. И была это какая-то слизь не слизь, мозги не мозги… гадость, сукровица. А морда – то, что от нее осталось – не то волка, не то вепря, не то крысы, что-то среднее меж ними.

Отвратительное рыло – волк вообще-то зверь красивый, а от этой хари так и продирало омерзением.

Пашка стучал пистолетом вот зачем: он обнаружил диковинное. Под неопрятной шерстью тело твари было покрыто множеством роговых пластин, примерно как у броненосца. Пучки же шерсти – не серой, а скорее, какой-то грязно-ржавой – росли неровно и безобразно из-под этих пластин, в местах сочленений. И всё это как бы растворялось медленно, теряло форму, постепенно исчезая в никуда…

И от туши расплывался странный запах, не зловонный, но противный, тошный, вроде того, как бывает в запертых помногу лет, не проветриваемых подвалах.

– Ну как? – Забелин выпрямился. – Там чудеса, там леший бродит… Что ж это вы в своем лесу такую красоту разводите?

Лесник принял шутку, улыбнулся.

– Вы преувеличиваете мои скромные возможности. А если серьезно – это оттуда. С той стороны. Вот, – легкий кивок седоватой головы в сторону Кауфмана, – молодой человек, кажется, уже понял.

– Не очень молодой. – Аркадий усмехнулся. – Но понял, это верно.

Пашка нахмурился. Похоже, ему не очень понравилось, что кто-то там чего-то понял без его команды.

– Стоп, – сказал он. – Ну-ка, понятливый, с этого места поподробнее.

А Княженцев с любопытством оглядывал лесника. Сергей – вспомнил он имя лесника. Стройная фигура, речь образованного человека… Даже форменная куртка облегала широкие плечи с каким-то небрежным шиком. «Ишь ты!» – подумал Егор и перебил Забелина:

– Простите, а вы, очевидно, Сергей? Про вас нам Клавдия Макаровна говорила, наша хозяйка.

– Ах вот как. Знаю, хорошая тетушка. Да, позвольте представиться: Беркутов Сергей Аристархович.

– Александрович? – не поверил своим ушам Забелин.

– Аристархович, – повторил лесник медленнее.

– Редкое имя, – удивился Пашка.

– Отчество, – весело откликнулся Беркутов.

И странным было то, что разговор этот шел так по-светски среди леса, который жил своей мирной лесной жизнью, а у ног беседующих валялись распадающиеся трупы фантасмагорических чужеродных созданий, пять минут назад готовых разорвать людей в клочья. Да, странным было это! Но никто из четверых этого даже не замечал. Потому что странное стало привычным.

– А как это вы так вовремя на помощь к нам успели? – спросил Егор.

Лесник усмехнулся:

– Работа у меня такая – на помощь приходить.

– А если серьезно?..

Улыбка сошла.

– А если серьезно… Если серьезно, то прошу ко мне. Макаровна вам разумно подсказала. Потолкуем.

– Да мы, собственно, к вам… – И Аркадий кратко, толково рассказал о том, что случилось в деревне, о Пыжове, о том, как пропал Виталя и Клавдия Макаровна поняла, что случилась беда, а потом о том, как тропа начала кружить, не пуская к цели… а дальнейшее Беркутов видел сам.

– Да, – сказал он. – Ну, держите за мной и не отставайте, иначе потеряетесь.

Егору теребили язык сразу несколько вопросов, но он здраво рассудил, что сейчас не до них. Надо и вправду сперва дойти до заимки. Рюкзак уже ощутимо оттягивал плечи.

Шагали молча, слышны были только звуки дыхания да хруст веток под ногами. Шли размашисто, в темпе.

Егор смотрел вниз. На границе его видимости маячили спина и ноги Павла, за ним механически и держал курс Егор. Пока было время, он с интересом прислушивался к своей душе – что происходит с ней в таких чумовых обстоятельствах?.. И с удивлением (беспечным, легким каким-то) убеждался, что все в порядке там, в душе Егора Княженцева. Нет в ней тревоги, черноты, неприятных пятен. Вообще ничего насторожённого, как тогда, на подходе к Кара-су… Душа спокойна, будущего ждет хорошего, ясного и приветливого. Ну и пусть будет так! Значит, можно идти бодро, чувствовать свой пружинящий, надёжный ход, знать, что ты молод, здоров и дохнуть не собираешься!..

Эти мысли придавали бодрость, он шагал без устали. Все так же ни о чем не думал. Отсчитывал ритм марша: «Раз, раз, раз-два-три!.. Р-раз, раз, раз-два-три!..»

Под Беркутовым тропа точно присмирела, выпрямилась. Еще немного ходу – и тайга малость расступилась. Путники пришли.

* * *

Егор поднял голову и увидел, что ели расступились и на полянке – потемневшие бревна, заросшая мхом крыша – стоит избушка. В следующий миг он увидел, что это, собственно, не просто избушка, а целая усадьба – плетень, огородик, какой-то сарай, баня, собачья будка. Собаки, правда, нет.

– Мое, так сказать, поместье, – объявил Беркутов. – Личное, персональное и неотторжимое. Прошу!..

Избушка оказалась тесновата, что уж там говорить.

– Вы, может быть, не прочь перекусить? – справился хозяин, когда все с огромным наслаждением посбрасывали с себя кладь и попадали кто куда: на лавку, на табурет, а Егор так и вовсе плюхнулся на пол, спиной привалившись к стене.

– Не прочь, – оживился Павел. – Мы не завтракали.

– Будет сделано! Правда, не обессудьте, уж чем богаты, тем и рады.

Обессуживать не пришлось, ибо завтрак – печеный деревенский хлеб с деревенским же маслом, чай, вскипяченный в русской печке, – прошел на «ура». Павел с Егором добавки попросили, и получили ее.

– Закурим? – предложил после еды Пашка, но выяснилось, что курящий он один. – Тогда потом покурю, – легко согласился он и спрятал сигареты. – Ну что, господа хорошие? Я так понял, что нам Аркан кое-что поведать хочет? – сказал Павел о Кауфмане чуть отчужденно, в третьем лице. – Что-то такое, что он до сих пор таил? Молчи, так сказать, скрывайся и таи…

– Ладно! – прервал его Княженцев. – Ты же свою пушку от нас тоже таил зачем-то?

– Это просто техника безопасности.

Егор только рукой махнул.

– Ну-ну, – примиряюще заговорил Аркадий. – Да, я действительно кое о чем помалкивал. Но всему свое время! И оно уже почти пришло…

– Почти? – Егор сдвинул брови.

– Да. Сначала, полагаю, надо выслушать нашего уважаемого хозяина.

– Охотно, – молвил тот. – Должен сознаться: я здесь нахожусь но доброй воле, ибо хочу докопаться до сути происходящего.

– Начиная с Пацюка? – сообразил Егор.

– Не только. Вообще все началось куда раньше. И не здесь.

– А пока, стало быть, не докопались, – ясно стало Пашке.

– Пока нет.

– И долго это «пока» длится?

– Да уж годков десятка два с лишком.

Видимо, усмешка скользнула по губам Забелина при этом ответе, потому что Беркутов спокойно добавил:

– Это не удивительно.

– Па-анятно, – сказал Павел так, что невольно усмехнулись и прочие.

Но Беркутов остался спокоен.

– Я бывший военный, – объяснил он. – Ракетчик. И служил я именно здесь, в той самой части, о которой вы уже знаете.

– Ах вот как… – дошло наконец до Княженцева. Да и до друзей его, только они промолчали.

– Да, вот так, – Беркутов улыбнулся. – Я, должен сказать, потомственный военный. Притом потомственный артиллерист…

Рассказ Беркутова

Да, именно так. Потомственный артиллерист, среди предков которого были и генералы, и герои Шипки, и герои Севастополя – того самого Севастополя, описанного Львом Толстым. И учился он в престижном учебном заведении – Военном институте имени Можайского в Ленинграде. И по окончании оного убыл для прохождения службы на одну из новейших в те годы шахтных пусковых установок, в далекую уральскую глухомань.

– Та-ак, – сказал командир части, разглядывая предписание. – Лейтенант Беркутов, значит. Отличник боевой и политической подготовки…

– Так точно, товарищ подполковник!

Ухмылка скривила худое лицо подполковника.

– Сам выбрал место службы? – Он поднял на лейтенанта тусклые, с желтоватыми белками глаза.

– Так точно. На распределении. Хочется послужить на передовой! На огневом щите державы.

И вновь усмешка шевельнулась под колючей щеточкой командирских усов.

– На огневом щите, значит… Ну-ну. Ладно, лейтенант. Ступай, познакомься с офицерами. Коллектив у нас, я считаю, хороший. Личный состав тоже отборный… Ну, там сам увидишь. Насчет жилья… ты ведь холостой?

– Так точно!

– Ну, тогда дело совсем несложное. Найдешь сейчас зама по тыловой части, капитана Кондратьева…

И потекли служебные будни. Конечно, лейтенант Беркутов, как полагается, первым делом «проставился» своим новым сослуживцам, еще не зная толком, кто из них кто. А потом уж постепенно коллеги обрели в его глазах индивидуальность. Отношения сложились вполне товарищеские, со всеми, даже с особистом – к этой публике офицер в пятом поколении Сергей Беркутов относился не то чтобы неприязненно, но все-таки с некоторым кастовым снобизмом. Однако от общения с капитаном Миловским снобизм лейтенанта сам собою растворился. Можно даже сказать, что они стали приятелями. Подолгу трепались о всяком – ну, какие бывают мужские разговоры… В том числе говорили и об охоте, о рыбалке в здешних местах.

– Здесь, наверное, этого добра видимо-невидимо: зверья, рыбы, – заметил Беркутов, оглядываясь.

Они с Миловским приостановились на полпути пологого лесного подъема – едва заметной среди лиственниц тропинки вверх.

Стоял чудный, солнечный день – начало сентября. Безоблачное небо, ветерок в лиственничных вершинах, тихая осыпь хвои.

Мидовский – он тоже был, в общем-то, совсем молодой парень, невысокий, с живым подвижным лицом блондин – лихо сдвинул фуражку на затылок и тоже огляделся, словно видел этот ландшафт впервые.

– Да… – протянул он, – что верно, то верно… А красотища-то какая, а? Смотри, лейтенант, смотри! Запоминай!..

Беркутов улыбнулся:

– Не забуду.

Офицеры постояли и неспешно пошли дальше. Говорили о пустяках, посмеивались.

– Погоди, погоди, – подзадоривал Мидовский, – вот сейчас доберемся до вершины – так оттуда вид! Ахнешь. И очень просто!..

Капитан был недалек от истины. Ахнуть, правда, Беркутов не ахнул, но в восхищение пришел, и было отчего: такой роскошный таежный пейзаж расстилался перед ним!.. Серебристо поблескивала на солнце река, и ясный свет безбрежно заливал весь обозримый мир, и над краями земли небо чуть темнело – синяя окантовка голубого полотна…

– А! – вскрикнул пораженный Беркутов. – Смотри-ка! Ты видел?!

– Чего видел? – повернулся особист.

Зрение Беркутова было почти идеальным. И далеко внизу, в долине елей, на опушке он вдруг увидел шпионски согнутую человеческую фигуру.

Этот человек явно и встревоженно спешил. Сергей и не успел заметить даже, как он был одет. Просто темная, со спины, сутулая и торопливая фигура. Она нырнула в заросли, тяжелые еловые ветви качнулись и стали на место. И тихо. Будто бы и ничего.

– Что там? – переспросил Миловский.

Сергей простодушно пересказал, что видел.

– Мне показалось, что он таится, – со значением добавил он.

Капитан замер на мгновенье. И свистяще выругался сквозь зубы.

– Т-твою мать… – произнес он.

Лицо его сразу утратило все расслабленное умиротворение. Стянулось в жесткую, дубленую маску.

– Сволочь, – сказал капитан и заставил Беркутова повторить то, что тот видел: дотошно, с пристрастием. Удивляясь, Сергей повторил, а потом, конечно, не преминул поинтересоваться:

– Слушай, а что такое? Неужели это по твоей части, контрразведческой?.. Я, ты знаешь, как-то это не воспринимал прежде всерьез…

Миловский стоял в сбитой на затылок фуражке, закусив губу. Глаза невидяще смотрели вдаль.

– Да ну как тебе сказать… – проговорил он тягостно… Замолчал, будто бы не хотел рассказывать дальше. Потом тряхнул головой (фуражка соскочила на место) и решительно: – А. ладно! Все равно потом слухов нахватаешься. Правду не спрячешь, так что лучше я сам тебе скажу. Видишь ли, эта местность необычная. Аномальная зона, как сейчас говорят! С некоторых пор…

* * *

И тут он изложил молодому лейтенанту примерно то, что в свое время стало известно и нашим путешественникам. По мере того как он говорил, в сознании Беркутова нарастало недоумение, нарастало, нарастало… и, наконец, он нетерпеливо вскричал:

– Но позволь, Геннадий Викторович! Ты что, всерьез?! Все эти деревенские байки…

– Подожди, подожди, – поморщась, перебил Миловский. – Не ори, не на митинге… Я не хуже тебя знаю, что это деревенские сказки. Но ответь мне, какими они должны быть? Что могут придумать темные люди, столкнувшись с неизведанным? Заговорят они о паранормальности, о субстанциях, о космических энергиях… а?

Беркутов молчал.

– То-то же, – сбавил тон капитан. – Понятное дело, что у них это проявляется в колдунах… чертях, ведьмах и всем таком прочем.

– Но тени в лесу… Да что там тени! Я же ясно видел человеческую фигуру! Это что же за субстанции да энергии такие?!

Капитан хмыкнул. Оглядел бесконечные просторы так, словно желал убедиться, что никто, кроме его приятеля, не услышит то, что он скажет сейчас. И, очевидно, убедился. Потому что замедленно, как бы вслух размышляя, произнес:

– Скажи… ты когда-нибудь слыхал о такой штуке… проект «Седьмое небо»?

Сергей улыбнулся и сострил натужно:

– Ты имеешь в виду ресторан на Останкинской башне?

Миловский даже не улыбнулся в ответ на шутку.

– Нет. Я совсем другое имею в виду. Совершенно секретный проект «Седьмое небо» занимается вопросами неопознанных летающих объектов и контактами с внеземными цивилизациями. Не слыхал?.. Ну, так и должно быть. Тебе о том слышать и не положено.

– Вот как? – молвил слегка задетый Беркутов. – А что же ты, если это совершенно секретно, решил со мною поделиться? Молчание ведь золото!

Но капитан опять же отвечал без шуток. Он помолчал, покивал задумчиво. И сказал так:

– Хочешь, верь, хочешь, не верь – но мне хочется, чтобы правда об этом не сгинула где-то… в сейфах нашего ведомства.

– Ты же сам говорил – правду не спрячешь, – напомнил Сергей.

– Так в том-то и дело, – вздохнул Миловский. – А они все секретят да таят… От этого идиотские слухи и плодятся.

– А ты считаешь, что надо все взять и выложить?

– Нет, – отказался особист, – так я не считаю тоже. Я расскажу тебе – а ты молчок! А через годы сможешь рассказать еще кому-то… Возможно! Я не говорю, что так и будет, но возможно. А там, глядишь, уж и прятать ничего не надо. Все тайное ведь рано или поздно становится явным.

Беркутов пожал плечами. Ход мысли капитана показался ему странным, но коли уж тому так хочется… что ж, это его дело. А говорить он мог смело – Беркутов не из болтливых. Тайны ему язык не свербят.

Потом, много позже, когда Сергею стали ясны истинные мотивы Мидовского – почему тот поведал секретные сведения именно ему, лейтенанту Беркутову, – Сергей не мог не оценить точности выбора. И он грустно улыбался, вспоминая это.

Миловский, разумеется, предупредил, что он знает не все, – куда ему, рядовому винтику в огромной машине… Но кое-что ему известно, а что-то при наличии мозгов домыслить несложно – если и ошибешься, то не принципиально.

Ну, хорошо. А что же тогда принципиально? А принципиально вот что. Наверно, приходилось слышать о катастрофе инопланетного космического корабля в 1947 году в городке Розуэлл, штат Нью-Мексико, США?

Беркутов насторожился; да, разумеется, слышал об этом, но так, краем уха.

– Ага, слышал… – капитан усмехнулся.

Так вот, это был первый известный случай контакта нашей цивилизации с иной. Как раз потому, что он был первый, он и получил огласку, вернее полуогласку. Растерялось американское руководство и допустило утечку информации; но быстро выправилось, сумело закрыть информацию. И по спецканалам тут же дало знать прочим мировым лидерам. В те дни на уровне глав государств и правительств началась настоящая лихорадка, тем более, что спустя три дня после инцидента в Розуэлле случилось то же самое в Канаде, в глухой провинции Британская Колумбия, – катастрофа инопланетного корабля. Но здесь уж спецслужбы сработали оперативно: утечки информации и брожения умов не допустили.

Но в верхних эшелонах власти началась тихая паника. По сверхсекретным линиям полетели умоляющие, сбивчивые сообщения. Министр иностранных дел СССР Молотов срочно вылетел в Нью-Йорк – якобы на внеочередную сессию ООН, а на самом деле для тайной встречи с Трумэном. Вообще, та сессия, созванная в срочном порядке, вне очереди (под предлогом разрешения палестинского вопроса), была прикрытием. По существу, это представители великих держав (и отдельные посвященные из второстепенных стран) срочно решали нависшую над человечеством смертельную угрозу: что делать с вторжением на Землю неведомой до сих пор силы. Какой окажется она по отношению к людям? Равнодушной?.. Враждебной?.. Это неизвестно, но в любом случае человечество должно объединиться перед лицом неведомого противника. То есть руководство должно быть единым, а самому-то человечеству, широким его массам обо всем подобном знать не нужно и даже вредно – так решили реальные правители Земли.

Здесь у человека мыслящего должны возникнуть два закономерных вопроса. Они у Беркутова и возникли.

Первый: да неужто же все так гладко у мировых лидеров, так им удается все держать под контролем?.. Нет, разумеется, это непросто, и на обуздание не посвященных в суть дела горячих парней из «третьего мира» приходится тратить массу сил, нервов и времени. А иногда они, эти честолюбивые придурки, и в самом деле взрывают ситуацию. Но в целом их все-таки удается держать в отведенном им загоне. Да и большую политику никто не отменял: жесткое состязание двух систем, СССР и США, продолжалось. Просто руководство обоих блоков, и Восточного, и Западного, прекрасно понимало, где они могут грызться всласть друг с другом, а где их самих могут сгрызть. Своя рубаха ближе к телу! Перед лицом гибели наверняка и волк с зайцем объединятся.

Невольное единство в главном позволяло до сих пор иметь достаточно надежную защиту от пришельцев; пусть даже у них и самые безобидные намерения – ведь известно, куда вымощена этими самыми намерениями дорога… Система оповещения, моментальное реагирование, виртуозный слив дезинформации, очень похожей на правду, – этот комплекс мероприятий пока позволял успешно блокировать как самые попытки пришельцев вернуться на Землю, так и возможную деморализацию населения.

Ну, хорошо. Тогда вопрос другой, не менее здравый. Если самое первое явление датируется сорок седьмым годом, то каким же образом при делах оказался район реки Кара-су и деревень Метели и Авзяново, где таинственные события начались лет на десять раньше происшествия в Розуэлле? С чего взяли, что здешние казусы имеют отношение к инопланетному вторжению?..

Что ж, вопрос действительно резонный. Но и на него ответить совсем нетрудно. После того как на тайном совещании в Нью-Йорке было принято решение организовать невидимый фронт действий, именно этот вопрос и всплыл: а не было ли чего-то подобного ранее? Каких-то загадочных, необъяснимых случаев, которые по неведению так и остались нерасшифрованными?.. И верховные мудрецы взялись за дело. Заработали в разных странах и в обстановке строжайшей секретности сотни привлеченных аналитиков, ученых, которых не посвящали в курс дела полностью, а иногда сознательно и тонко запутывали. Они перелопачивали мириады байт информации, погрузившись в прошлое, всколыхнув пыль архивов, – и в ней, как в пустой мусорной породе, в шлаке, засверкали вскоре золотые крупинки истины.

С этими крупинками работали по новой, проверяли их и перепроверяли. Кое-что отбрасывали, кое-что оставляли для дальнейшей разработки. Оставленное же тщательно сортировали, выделяя то, что представлялось заслуживающим исследования в наипервейшую очередь.

Таких первостепенных фактов оказалось четыре.

1. Случай с небольшим голландским торговым судном «Король Вильгельм» в Индийском океане (корабль шел из Индонезии в Европу через Суэцкий канал). Дату происшествия удалось установить с точностью до двух дней – по одним данным, 26-го, по другим 27 апреля 1911 года. Примерные координаты: 3 градуса южной широты, 82 градуса восточной долготы (проще говоря, где-то на полпути между Джакартой и Мальдивскими островами).

Дело было ночью, около часу. Вахтенные (пять человек) увидели престранную штуку: прямо по курсу, неведомо откуда, прямо из ночной тьмы взяло и возникло святящееся облако.

Занятно, что все пятеро употребляли именно это слово: «облако», на голландском языке. Видно, и вправду сомнительное явление более всего похоже было на облако.

Итак, оно возникло, святящееся и клубящееся, желтоватого какого-то цвета. Возникла секунда оторопи и молчания на корабле. А затем вахтенный начальник скомандовал: «Лево руля!» – он и сам не очень знал, зачем, – но на всякий случай уходил от соприкосновения.

Рулевой вывернул штурвал – бушприт судна поехал влево. И в тот же миг и в ту же сторону сместилось – черт его дери! – облако. Тут уж делать что-либо было поздно, корабль так и вошел в мерцающее нечто.

Собственно, ничего особенного не случилось. Все вокруг залил дрожащий, переливающийся свет, в котором очертания предметов угадывались, конечно, лучше, чем во тьме, но все-таки довольно расплывчато. Длилось это очень недолго, не больше десятка секунд, после чего «Король Вильгельм» преспокойно вышел из облака, а оно, оставшись за кормой, стало стремительно уменьшаться в размерах, сжалось в точку и исчезло.

Понятно, что вахтенные долго и бурно обсуждали диковинное происшествие. Наутро они поделились с другими членами экипажа. Те подняли очевидцев на смех, дело чуть не дошло до драки. Все же сводку о событии занесли в судовой журнал, плаванье продолжалось и благополучно завершилось в Роттердамском порту.

Здесь надо сделать небольшое пояснение. Все четыре прецедента, выделенные аналитиками, на первый взгляд такие вот незначительные. Почему выделили именно их?.. Не случайно, нисколько не случайно. Сейчас вы поймете, почему.

Где-то в середине тридцатых годов некий журналист одной из бульварных роттердамских газет в поисках материала забрел в местную психиатрическую клинику. Какой материал он надеялся добыть, оказался он там целенаправленно или наудачу?.. Этого теперь, понятное дело, уже не установить. Но оказался, одним словом. И там ему рассказали об удивительном больном.

Этот пациент, считавшийся безнадежным, вот уже с десятка полтора лет упрямо твердил, что его держат в плену некие странные, необъяснимые существа. Необъяснимые – оттого, что сам он не мог толком рассказать, кто они такие, как выглядят и где находятся. Он приходил в бешенство, орал, брызгал слюной: «Они везде, везде! Они и вас сожрут потом! Они везде!..» – и больше ничего путного от него добиться не могли. Что, впрочем, и понятно – человек этот был грубый и необразованный: простой матрос, много лет проплававший на разных коммерческих судах.

Но одно он утверждал совершенно твердо, связно и логично: он был убежден в том, что его преследования и злоключения начались с пустякового, хотя и необычного случая, имевшего место много-много лет назад во время плавания в Индийском океане… ну, дальше, очевидно, объяснять не надо.

Так вот, из тех пятерых, когда-то попавших в призрачное облако, четырех матросов и вахтенного начальника, помощника капитана, в живых остался он один – да и то, как видите, в бедламе. Прочие же четверо… что с ними, как вы думаете? Ну, конечно, все они пропали без вести, при невыясненных обстоятельствах.

Причем первый пропал, когда не прошло еще и месяца по возвращении в Голландию. Он был приятелем пациента и всегда отличался буйным, бесшабашным нравом: чуть что не так – сразу хватал пивную кружку и бил ею оппонента по башке. И вот этот двухметровый и семипудовый громила вдруг стал встревоженным и боязливым, бормотал нечто несвязное – мол, ему надо куда-то идти, а идти смерть как неохота, да только все равно надо, потому что они тогда достанут его и будет еще хуже… а кто «они» – говорить отказывался наотрез, только злобно кривился и скрипел зубами. А в последний свой день он нажрался в припортовом кабаке до полнейшего изумления – и все молча, ничего не разгромил, никого не угробил, – молча встал и вышел. И больше его никто и никогда не видел.

Странное дело, но потом несколько лет будущий помешанный ничего такого не замечал. Разразилась война, на нейтральных Нидерландах она особо не отразилась, торговые корабли так же курсировали по своим маршрутам – разумеется, это стало потруднее, немецкие субмарины не шибко смотрели, кто враждебный, кто нейтральный, топили всех встречных-поперечных – тем не менее рейсы продолжались.

Наш матрос ходил в море все на том же «Короле Вильгельме». И помощник капитана был тот же самый, стоявший в ту ночь вахтенным начальником. Естественно, что матрос не мог заметить того, что происходило с офицером, – матросу подобные вещи замечать и неположено; тем неожиданнее для него оказалось то, что случилось опять ночью, когда оба они вновь оказались на одной вахте – только было это в Южной Атлантике: «Король Вильгельм» шел в Монтевидео.

Моряки большей частью народ немногословный, но помощник на «Короле Вильгельме» в этом смысле был прямо-таки феноменом: кроме команд и распоряжений редко какие другие слова доводилось кому-либо слышать от него. И нетрудно представить себе, как оторопел матрос, когда глубокой ночью помощник капитана подошел и заговорил.

Он был, по обыкновению, краток. «Помнишь, – сказал он, – тот случай, со светящимся облаком??» – Нуда, помню…» – пробормотал матрос. – «Так вот, это было только начало. Готовься. Потом увидишь». – «Что увидишь-то?!..»

Но помощник капитана не ответил. Он нахмурился и спросил, что известно о тех троих, кто с ними тогда был на вахте. Матрос сказал, что один – вот так, мол, и так; а о двух других ему ничего не известно, он их потерял из виду.

Помощник столь же хмуро выслушал и кивнул. Тогда матрос осмелился и переспросил: «А в чем все-таки дело?..» – «Да я и сам еще ни черта не понимаю!» – с досадой сказал помощник и ушел.

Понял он или не понял – так и осталось тайной, потому что он ушел не только от матроса, но и от всех людей. Навсегда. Ушел в сторону кормы, во тьму, стихли его шаги по палубе. И всё! Не было всплесков за бортом и вскриков никаких – просто помощник капитана канул без следа. Куда? Ну, уж на этот вопрос если кто и мог ответить, то не рядовой моряк.

Вот вскоре после этого с ним и начались причуды. Сначала возникло просто тревожное состояние, казалось, будто некто сзади следит за ним – он оглядывался. Потом «некто» стал уже явно показывать себя: в сумерках, ночью, в предрассветные часы. Из-за углов палубных надстроек, трюмов на городские улицы – выходили тени, неясные фигуры, слышались их невнятные, тихие голоса. Первое время они были осторожны: высовывались и прятались, кружили рядом, не рискуя подойти вплотную. Но с каждым днем они смелели, и от них избавиться уже не удавалось. И вот настал час, когда они вышли из своих сумеречных пространств и больше не ушли.

В таком состоянии больной и был госпитализирован. Его терпеливо выслушали. Он путано, заикаясь и впадая в беспричинную ярость, кое-как изложил свою нелегкую историю. Разумеется, диагноз – «шизофрения».

Один из врачей – молодой, еще не успевший впасть в рутину, заинтересовался рассказом пациента и решил проведать, что сталось с двумя теми самыми моряками (их имена и фамилии он выяснил). Предпринял поиски. И что же? Нашел! То есть не их самих нашел, а сведения о них. И он был потрясен этими сведениями.

Оказалось, что оба матроса в разное время безвестно исчезли с лица Земли – ушли, не оставив почти никакой памяти о себе: никакой, кроме скупых записей в документах. Из которых явствовало: один моряк пропал, будучи на борту судна, а другой на берегу… ну, собственно, этого достаточно. Прочее несущественно.

Молодой медик, взволнованный, обратился к коллегам, к начальству. Те скептически ухмыльнулись и по-дружески разъяснили, что все россказни больного – плод бредовой фантазии, основанный на действительно странном совпадении фактов. «Да, но вы же сами утверждаете, что совпадение странное!..» – так и ухватился начинающий доктор. «Ах, молодой человек! – покровительственно и умудренно улыбнулись ему. – Если бы знали, сколько еще вам предстоит встретить в вашей практике странных совпадений!..»

В общем, энтузиазм молодого доктора потух, а со временем и совсем угас. Будни засосали его. Правда, появление журналиста что-то всколыхнуло в его душе, что-то такое давнее, полузабытое… и он рассказал газетчику эту историю. Тот накропал статью, отдал редактору – там ее и забраковали. Редактор счел материал малоинтересным для читателя, отправил его в архив, где он лежал мертвой бумагой, пока к нему не подобрался цепкий, въедливый наемный интеллектуал.

Пытались ли выяснить судьбу больного, журналиста, врача?.. Да, пытались. Но линии всех этих судеб оборвались во Вторую мировую войну, а точнее, в тот черный для Нидерландов майский день 1940 года, когда город Роттердам был полностью разрушен армадами люфтваффе маршала Геринга Вот и всё.

2. Этот случай несколько более ранний, а именно: датируется он 1884-м годом. Тогда немецкий ученый Карл Штейнер снарядил экспедицию для исследования бассейна Амазонки: территории Бразилии, Венесуэлы… а впрочем, там, в этих джунглях, никакой черт не разберет, где кончается Бразилия и где начинается Венесуэла.

Да это и неважно. Экспедиция отправилась: шестеро ученых пятеро без роду без племени «белых» бразильцев, нанятых за очень приличные деньги в качестве военной силы, и с десятка полтора индейцев – эти были взяты в качестве силы рабочей.

Поначалу все шло очень хорошо. Они стартовали из бразильского города Куйяба и двинулись на север, к Амазонке, сперва пешим ходом, а затем на лодках по реке Шингу.

Экспедиция одолела сколько-то десятков миль, а потом стала – и ни с места. Причина? Индейцы отказались идти дальше. Они пугливо бормотали что-то на своем тарабарском наречии, показывали пальцами, качали головами. Исследователи бились, бились с ними, так и эдак, но ничего не добились.

Бразильцы же с ухмылкой смотрели, как заморские гости нянчатся с «тараканами» (так они называли аборигенов), после чего попросили разрешения самим потолковать с ними.

Но они же не понимают по-португальски, наивно сказали ученые…

У нас поймут, пообещали бразильцы.

Ну, хорошо, давайте… – согласились немцы.

Те и дали. Схватили двух индейцев, привязали к дереву и стали бить их смертным боем. При этом сообщили, что убьют обоих, а потом и всех остальных, если не скажут, в чем тут дело.

Ученые пришли в ужас от такого варварства, поднялся шум. Однако метод обучения португальскому языку оказался поразительно действенным: обучаемые моментально заговорили, и все выяснилось.

Тем не менее просвещенные европейцы долго еще возмущались, упрекали бразильцев в жестокости, а те искренне недоумевали и оправдывались. Да что вы?! – говорили они. У нас и в мыслях не было убивать их, да и вообще что-то плохое им сделать. Просто это уж такие люди, они по-другому не понимают. Язычники! А так – ничего мы им плохого не хотим, живут себе, как собаки, ну и пусть живут…

Ладно, уж что есть, то есть. Ну а что все-таки они говорят?

Говорят, что там, впереди, поселился злой дух Курупири. Что он пожрет людей, рискнувших двинуться дальше.

Какие глупости! – возмутились натуралисты. Какая дикость! На что бразильцы пожали плечами: ну, мы же говорили, что они язычники. Хотя… язычники язычниками, но доля правды в их словах, возможно, есть.

Это вызвало скептические улыбки исследователей. Суеверия, предрассудки, наука, освобожденный разум, прогресс… – ученая сухопарая речь надменно защелкала под непроницаемым древесным сводом джунглей. Но на тупоумных дикарей это, конечно, не произвело никакого впечатления. Бродяги кое-как перевели тевтонские премудрости на португальский – нет, ни фига, не помогает. Не пойдем дальше, и все тут.

И здесь выступил вперед юный исследователь, вчерашний студиозус из Йены Фриц Вагнер, настолько пылкий энтузиаст науки и прогресса, что от его энтузиазма шарахались даже самые отпетые нигилисты. Всегда восторженный и вдохновленный, в очках, шатко сидящих на длинном тонком носу, Фриц служил будущему счастью человечества с такой святой простотой, что, казалось, чуть только зазевайся, упусти Фрица из виду – и от этого самого человечества не останется даже воспоминаний.

Итак, поправляя худой рукой спадающие очки, позитивист шагнул вперед и заговорил. Говорил долго, мудрено, скрипуче, подслеповатые глазки сияли. Лоснящийся от пота, сильно облысевший купол яйцевидного черепа возносился к небесам… Несмотря на молодость и пылкость, Фриц Вагнер выглядел стариком – судьба смотрела на энтузиаста внимательно и безошибочно.

«Нам очень важно, просто необходимо опровергнуть невежество этих несчастных дикарей, – говорил он. – И я возьмусь сделать это! Я отправлюсь сам туда, куда они боятся идти, и докажу им, что все их страхи – одно лишь суеверие. Я сделаю это во имя науки, разума и общечеловеческого блага».

Выступление Фрица было встречено без особого восторга. Честно говоря, ученые уже успели намаяться с ним, то поднимая его из грязи, то вытаскивая из оврагов, то разыскивая очки, – и теперь в душе костерили нелегкую, подстрекнувшую их взять прогрессиста с собой, а тут еще такой порыв! Что делать?

Ситуацию разрешил магистр, тоже молодой, но, в отличие от Вагнера, немногословный и несколько замкнутый Курт Эйсмар, баварец. Он сказал, что отправится вместе с Фрицем. Почему бы и нет? Пусть оставшиеся члены экспедиции встанут лагерем, отдохнут пару деньков; кстати, давно уже пора. А они вдвоем сходят на разведку и вернутся.

После недолгих дебатов предложение было принято, и, взяв необходимое, разведчики двинулись берегом по течению реки: первым ровно шел приземистый чернобородый Эйсмар, за ним, спотыкаясь и взмахивая руками, тащился долговязый Фриц.

Оставшиеся действительно отдохнули, привели в порядок истрепавшееся снаряжение, выспались вволю. Стали ждать ушедших камрадов. Прошли сутки, двое. Затем перевалило и за третьи. А искателей все не было.

Ученые забеспокоились. Бразильцам на ушедших было наплевать, они, страшно сквернословя и богохульствуя, поминая каждую минуту «врата преисподней», играли в карты на деньги, ругались, хватались за ножи и револьверы. Индейцы сидели поодаль безмолвной, неподвижной кучкой, изредка перекидывались друг с другом своими непонятными словами.

Так пришла ночь. Лагерь уснул, остался бодрствовать один часовой, по имени Аугусто, – такой был установлен в экспедиции порядок.

И вот, самой глухой ночью спящие вздрогнули и проснулись от страшного вопля и выстрела. Что случилось?! – повыскакивали из палаток.

Случилось то, что вернулся Эйсмар. Один? Один. А где Вагнер?

Эйсмар при свете факелов выглядел жутко: глаза воспаленные, волосы и борода растрепаны. Взгляд его был дик.

Так где же Вагнер?!

«Пропал, – молвил вернувшийся. – Неведомое поглотило его».

После этих слов как бы помрачение сошло на всех. Что говорили, что кричали – не стоит даже повторять, все полный вздор. Прошло минут десять, прежде чем все более или менее пришли в себя…

В конце концов выяснилось следующее.

В первый день пути разведчики с грехом пополам одолели миль семь: могли бы больше, если б не Фриц, он и так в экспедиции служил тормозом, а тут и подавно. Тем не менее все было нормально: когда начало темнеть, они разбили мини-лагерь, развели костер и поужинали, сидя под роскошными звездами тропиков. При этом беседовали… Вот тут-то у Эйсмара и возникли первые подозрения.

Фриц Вагнер вообще поговорить любил, но в пределах одной темы: сила разума, прогресс… et cetera. А сейчас он вдруг понес несусветную околесицу: о звездах, о волшебном лунном свете, о том, как странно он действует на этот мир, как бродят в полнолуние таинственные тени, встают из могил мертвецы… Поток речей был так неожидан, что даже невозмутимый Курт обалдел – сидел и слушал, не очень понимая, что бы это все значило. А Фриц, поговорив о подобных странностях, вроде успокоился, примолк, только линзы его очков отблескивали в пламени костра.

Установили палатку, стали укладываться спать. Решили делать это по очереди: один спит, другой бодрствует и поддерживает костер – лучшее средство против незваных гостей из джунглей и с реки. Первым вызвался отдыхать Эйсмар, так как знал, что вторая половина ночи более трудная.

Однако спать ему пришлось недолго. Походная жизнь приучила дремать чутко, что он и делал подсознательно. И он очнулся от непонятных криков и шума, доносившихся снаружи. Крики были явно Фрицевы.

Курт схватил револьвер – шестизарядный австрийский «Гассер» – и выскочил из палатки. И обомлел вторично за вечер.

Да было от чего! Такого он не видывал никогда.

Фриц Вагнер, вне себя, с остатками волос, стоящими дыбом, метался вокруг костра Выкрикивал чудовищные богохульства хриплым, каким-то не своим голосом, слюна изо рта хлопьями летела во все стороны. Тощей рукой натуралист намертво сжимал корявый сук, коим неистово бил по кострищу – искры, дым, зола бедовым фейерверком взлетали ввысь.

На отчаянные окрики Эйсмара Фриц отреагировал, но как-то странно: не переставая скакать и колотить костер, он заголосил о грядущем испытании, о силах зла, о том, что они близки, совсем рядом – люди, бойтесь, бойтесь их!..

Тщетно Курт умолял обезумевшего человека успокоиться – в того словно бес вселился. Вагнер вдруг бешено накинулся на деревья, стал хлестать своей дубиной по ветвям, лианам – листья клочьями полетели вокруг.

Завершилось это побоище и вовсе плохо: Фриц внезапно выронил дубину, схватился за горло, захрипел страшным голосом: «Проклятье!..» и повалился навзничь, чуть ли не в костер.

Эйсмар сунул револьвер в кобуру и бросился на помощь, оттащил несчастного от костра к палатке. Тот был жив, но без сознания, едва дышал. Курт попытался привести его в чувство – бесполезно.

Понятно, что остаток ночи Эйсмар не сомкнул глаз. После припадка (а Курт не сомневался, что был нервный припадок на почве физического переутомления), Фриц тяжело дышал, стонал, бредил: из его груди изредка вырывались невнятные слова. Когда же рассвело, он неожиданно пришел в себя.

Это действительно было неожиданно. Эйсмар вздрогнул, когда Фриц заговорил слабо, но связно. Магистр обрадовался: как бы там ни было, юного коллегу своего он жалел искренне, от всей души.

Тот попросил попить. Курт засуетился, отыскал фляжку, с неуклюжей заботливостью поднес к пересохшим губам Вагнера, бережно поддерживая бедную его голову. «Хорошо…» – прошелестел лежавший, когда убрали фляжку. И сказал, чтобы Эйсмар прилег, отдохнул.

Курт возразил: он не может оставить без присмотра больного товарища. Фриц бескровно улыбнулся: все в порядке. Просто под воздействием недавних разговоров, да и испарений… его настигло кратковременное помрачение сознания. А теперь все хорошо. Он слаб, это верно; но слабость пройдет. «Отдохните. Курт, вы утомлены, я вижу. А я тем временем наберусь сил, полежу…» И он в изнеможении закрыл глаза.

Курт поразмыслил. В самом деле, отдохнуть надо, иначе долго не продержишься… Он принял решение. Попросил Фрица разбудить через два часа. Тот лишь кивнул с закрытыми глазами.

Только сейчас Курт почувствовал, как дьявольски устал. Глаза его сомкнулись сами собой – и он выпал из реального мира.

И вернулся в него. Вздрогнул изумленно. Что это?..

Это было похоже на мгновенный обморок. Поникла голова – миг – и тут же открыл глаза.

Был вечер.

Он изумился еще больше. Вечер?! Но почему тогда, черт подери, Фриц не разбудил его?..

Эйсмар окликнул товарища. Тот не отозвался. Курт вскочил, огляделся. На том месте, где лежал Фриц, никого не было. Безобразным серым пятном на темной земле выделялось погасшее кострище.

Фриц Вагнер навсегда покинул сей мир – во всяком случае, для большинства людей. Правда, Эйсмар поначалу не мог этого понять, он рыская по берегу, кричал, а затем опомнился – остановился и понял, что все это бесполезно.

Да и темень сгущалась. Курт торопливо, кое-как – совсем не в его стиле, но что делать! – собрался и пустился в обратный путь. В эту секунду у него и в мыслях не было, что идти семь миль в темноте по джунглям – почти самоубийство. Он запросто навьючился и пошел. Постепенно, впрочем, помрачение стало сходить с нею, и стало расти явное недоумение… А потом он и вовсе начал осознавать нелепость своего положения.

Но продолжал идти, почти на ощупь. Да ведь не останавливаться же теперь! Поздно. Баварское упрямство сломать невозможно – Курт Эйсмар шагал, задевал сучья, спотыкался, глаза его стали как два револьверных дула. Что-то отвратительно шуршало под ногами.

Вдруг какое-то светлое пятно мелькнуло впереди. Эйсмар напрягся. Остановился, постоял. Тихо. Он шагнул вперед – и встал на нечто мягкое, да вдобавок живое – ибо оно вскочило, заорало и грохнуло навскидку из револьвера – слава богу, Курт чудом успел увернуться.

Это «что-то» оказалось караульным Аугусто, который незаметно для себя заснул на посту.

Когда более или менее все успокоилось, прозвучал рассказ о злоключениях, тогда только Эйсмара поразила одна удивительная вещь. А именно: весь его обратный поход, от костра до базового лагеря, составил не более одной мили! А может быть и того меньше.

Он сказал об этом. Нет, лагерь никуда не перемещался. Но как же?..

А вот этого никто объяснить не мог. И не объяснил, не до этого стало. Потому что индейцы дружно и нежданно объявили, что они идти готовы. Почему? Да потому, что опасный дух ушел. Его больше нет.

Как ушел, почему, куда?.. На все эти вопросы индейцы ответить не смогли. Объяснились за них португальцы. Они сказали, что по местным представлениям, время от времени Землю посещает пресловутый злой дух: совершенно непредсказуемо, неожиданно и всегда страшно. Путешествие пришлось по несчастному совпадению обстоятельств как раз на такое посещение.

Тут все стали коллективно думу думать, задавать себе разные заковыристые вопросы. Что же он делает, этот скверный дух, как гадит человечеству?.. Видимо, оно вселяется в людей, овладевает ими и дурманит их, они становятся как бесом одержимые. А потом что? А потом, надо полагать, оно забирает людей.

Европейцы тоскливо переглянулись. Слушать подобные вещи в конце девятнадцатого века казалось им диким – а вот поди ж ты, крыть нечем… Кто-то вяло высказал: ну хорошо… а почему же тогда на бедного Фрица оно подействовало самым фатальным образом, а с Курта Эйсмара – как с гуся вода?

Португальцев это лишь потешило немного: да чего ж тут странного? Понятно ведь, что люди разные. Да и на магистра неведомое повлияло; в меньшем, конечно, размере, но повлияло. Для него изменилось время и расстояние – он провалился в забытье почти на двое суток, а для него это был миг, он шел туда семь миль, а обратно – милю, он помутился немного в уме – чего ж вы хотите?..

Бог весть куда завел бы путешественников их спонтанный ночной коллоквиум, если бы кто-то наконец не предложил лечь спать. Да, да… – нестройно поддержали остальные. Завтра отправляться… Время дорого… и тому подобное.

Наутро индейцы собрались, загрузились, как ни в чем не бывало. Позавтракав, экспедиция села в лодки и поплыла. Один из бразильцев коротко перекинулся парой фраз с аборигенами. После чего засмеялся и сказал: все, путь открыт. Чудовище, мол, поглотило жертву и насытилось. Ушло.

Немцы хмуро промолчали. Мутное течение быстро тащило лодки. Курт напряженно всматривался в правый берег, надеясь поймать место трагедии – их с Фрицем неудачную стоянку, где должно остаться кострище. Так и не увидел. Словно и не было того места. Словно не ходили они никуда! Словно не было на свете никакого Фрица Вагнера, студента из Йены.

Экспедиция завершилась благополучно. Подумав, участники ее по возвращении в Европу не стали эпатировать ученый мир скандальными сенсациями – и Фриц Вагнер стал числиться утонувшим. Молчал и Курт Эйсмар, впоследствии ставший профессором зоологии у себя в Мюнхене. Но он ничего не забыл! И после смерти профессора в 1926 году в его личном архиве была обнаружена рукопись, повествующая о невероятных событиях, случившихся давным-давно в дикой амазонской сельве. Надо сказать, что мемуары ученого вызвали некоторый интерес, даже были опубликованы в каком-то довольно пошлом журнальчике – психопатичная Веймарская республика была падка до подобных сенсаций, которые вспыхивали и тут же исчезали. Таким же припадочным фейерверком пыхнула и эта, после чего легко угасла. Ну, а последующие события: Гитлер, Третий рейх, Вторая мировая… понятно, что после них все го, что волновало когда-то человеческие сердца, кружило головы – все или забылось, или стало казаться неимоверно далеким, как другой берег, заблудившийся за туманом.

3, 4. Эти два происшествия объединяет то, что оба они случились в России. В разные, правда, времена. Первое – самое раннее изо всех четырех, оно датируется летом аж 1834 года.

Захолустный уездный городишко, откуда за три года ни до какого государства не доедешь, был прямо-таки взорван известием о возможном появлении инкогнито высокопоставленного лица, с целью тайной проверки – этакого Гарун-аль-Рашида.

Городское начальство впало в тихую панику. Все так и смотрели, выпучив глаза: не явился ли уже проверяющий?.. И, безусловно, он явился!

Странного вида, эксцентричный молодой человек не мог не привлечь внимания. Несколько слов, брошенных им ненароком, мимоходом, – окончательно убедили городские власти в том, что этот юноша именно тот, кого они со страхом ждали. И они простерлись ниц пред ним, выказывая рабскую почтительность.

Он же и бровью не повел, воспринимая всеобщий трепет как нечто само собой разумеющееся. Искрометно шутил, с очаровательной любезностью оказывал знаки внимания дамам, и все это с видом легкомысленным, каким-то балованным – будто смеялся над трясущимися заправилами. Так играючи, он провел день, после чего распрощался и – убыл навсегда.

Уездные столпы перевели дух; на радостях они совсем уж было собрались вкусить яств да отведать вин – как тут для них гром грянул прямо с ясного неба.

Этот молодой человек оказался никакой не проверяющий.

А кто?!

А черт его знает, кто – ни сё ни то, неведомо что!..

Ну, тут уж все и руки расставили. Стали разбираться: прах побери, в самом деле, ну разве он похож на проверяющего? Да нет, конечно, ни копейки в нем нет от проверяющего!.. А как же тогда мы так оплошали?! Да вот так уж – будто пелена застила очи. Немая сцена!

Самое чудное, что никаких следов этого молодого человека не удалось разыскать. Притом что он, ничуть не таясь, назвал свое имя, отчество и фамилию. Сказал, что служит в Петербурге, а едет в свою деревню в Саратовской губернии. В конце концов, даже его лакей был с ним! И тем не менее деревни с таким названием в Саратовской губернии не оказалось, а человека с такими данными – ни в одном из Санкт-Петербургских департаментов. А про лакея и говорить нечего.

Так что ж они были, эти двое, – фантом, мираж, фата-моргана?.. Нет ответа. Исследователи, раскопавшие этот случай в архивах, тоже поставили жирную закорючку вопросительного знака.

Ну а четвертый случай – нет смысла повторяться о нем: знакомая нам история о пришествии «колдуна» в глухую уральскую деревушку Метелю.