Потом, когда детская пора останется позади, когда отец отведет его на завод и конторщик вручит новому рабочему металлический номерок, Вася станет ее вспоминать как самое светлое и радостное время. И попрощается с ней стихами:

Но годы, когда он рос, были трудными для Нарвской заставы. Легко там никогда не бывало, а об этих годах и старики говорили: «Такого видывать еще не приходилось».

Это были глухие годы после революционной бури. Городовые снова стояли на углах, как идолы, — сытые и уверенные в себе. По ночам полиция врывалась в рабочие дома. Нетерпеливо и повелительно стучали в двери, грохотали сапожищами в коридорах, вспарывали слежавшиеся сенники и отдирали топорами визжащие половицы. Многих уводили, и мало кто возвращался обратно.

Не только полиция опустошала заставу. Людей гнали безработица, голод. Останавливались цехи и целые заводы. Путиловский дымил, но тысячи мастеровых получили расчет, почти половина всех рабочих.

— Обойдемся без забастовщиков, — говорил Белоножкин, подписывая приказы об увольнении. — Остальные пусть теперь поработают — каждый за двоих.

Мастера-черносотенцы, которых, как Тетявкин а, в пятом году выгоняли из мастерских, появились снова — высокомерные, полные злорадства.

— На тачках нас катали, теперь повозят на своей спине, — говорили они о рабочих.

И люди уходили. Те, у кого осталась родня в деревне, подавались туда. Тихо стало в переулках вокруг Петергофского шоссе. Жизнь была как мертвая зыбь на море. Но мертвая зыбь бывает не только после прошедшей бури. Она и предшествует новой.

Бури эти — минувшая и будущая — давали знать о себе в обманчивой тишине тех дней.

За Нарвской частыми стали пожары. Они и раньше случались нередко. Тесно приткнувшиеся один к другому, деревянные дома были набиты людьми. Жизнь не утихала Даже в глухие ночные часы, — одни возвращались со смены, другие спешили на завод. Эти домишки легко занимались от малейшей искры, от небрежно брошенной цигарки, от сажи, загоревшейся в трубе. Но теперь, когда население заставы уходило и многие дома совсем пустовали, пожары стали еще более частыми, чем прежде.

И днем и ночью проносились по Петергофскому шоссе упряжки. На красных дрогах спиной к спине сидели пожарные в высоких касках, сверкавших, как самовары. Тревожный перезвон медных колоколов гнал людей с дороги.

В думе удивлялись: что это так неблагополучно стало за Нарвской? Но застава лежала вне городской черты, и дела ее не очень волновали гласных. А за Нарвской недоумения не испытывал никто. Там знали, в чем дело. Хозяева хотели вернуть капиталы, вложенные в дома, переставшие теперь приносить доход. Покупателей не находилось, но ведь можно было получить страховку…

Пожарные спешили, колокола на дрогах звонили громко, но путь был не близкий, а сухое дерево разгорается скоро. К приезду пожарных огонь иной раз охватывал уже целый квартал.

Заставские мальчишки поспевали на пожары быстрей. Неистовый огонь завораживал и неудержимо привлекал их.

Было совсем раннее утро — ветреное и по-осеннему холодное, когда Вася с дружками прибежал в переулок недалеко от шоссе. Мальчишеский телеграф — еще не изученная наукой, удивительно быстро действующая система оповещения — не обманул. Пожар оказался большой на редкость. Пламя жадно перекидывалось с дома на дом, слизывало длинными языками заборы, прыгало по тесовым крышам. А возле домов метались перепуганные, растерявшиеся бабы.

В суматохе пожара Вася столкнулся с Митькой, давнишним товарищем по играм. Митька, всегда озорной, тихо сидел на груде вещей посередине переулка.

— Горите? — опросил Вася. Как всегда, в минуту волнения он заикался сильнее. — Г-горите тож-же?

— Подбирается к нам, — сказал Митька и кивнул на дом, стоявший невдалеке.

— Еще не занялся ваш? А почему рам нет в окнах?

— Хозяин вчера вынул рамы и двери снял. Ремонт, говорит, будет, а нам чтобы выезжать скорее. Платить-то нечем.

— Так без окон, без дверей и опали?

— Так… Теперь и вовсе спать будет негде. Сгорит дом.

И тут вдруг они услышали громкую и частую неровную стрельбу. Раздались крики, люди шарахнулись от ближнего дома, объятого огнем.

— Казаки! — закричали в толпе. — Стреляют казаки!..

Но выстрелы доносились из глубины горящего дома, там никаких казаков быть не могло.

— Патроны рвутся, — догадался человек, тащивший ведра с водой, — патроны это. Под полом были спрятаны, наверно, или в стене. С революции, с пятого года.

— На будущее приберегали их, — сказал другой. — Нужда-то будет в патронах…

Пожарные еще не приехали, но городовые были уже тут. Всполошенные выстрелами, они кинулись на толпу, отгоняя людей подальше.

— Я здешний, — сказал Вася, садясь рядом с Митькой на узлы. — Вещи сторожить надо!

— Без вас тут обойдутся! — прикрикнул, не слушая его, городовой и ткнул кулаком в спину. — Живо убирайтесь отсюда.

Митька громко заплакал, цепляясь за узлы.

— Фараон чертов, селедка, — огрызнулся Вася, исчезая в толпе.

Это было невинное еще столкновение с представителями власти. Но до более серьезных оставалось уже недолго.

* * *

Во сколько лет и как начинают участвовать в революционном движении заставские ребята? Правил на этот счет не написано. Но если ты надежный и смышленый малый, то можешь и в двенадцать принести пользу.

Разумеется, Вася еще мало знает о той невидимой постороннему взгляду подспудной, но живой и непрерывной революционной работе, которая и в эти трудные годы идет, не прекращается за Нарвской заставой, потому что жива, действует вопреки всему организация большевиков.

Проходит по улице Александр Буйко. Это знакомый, Вася не в первый раз видит этого приветливого парня. Знает, что его недавно уволили из механической мастерской, но откуда Васе знать, что Шура теперь нелегальный, что он стал профессиональным революционером-большевиком?

И Антон Васильев заставским ребятам хорошо знаком. Он ведь здешний, свой. Вот и его выгнали с завода. Теперь Антон перебивается тем, что грузит бревна в порту. И Анисим Костюков, и токарь Иван Дмитриевич Иванов из пушечной — всё это люди Васе известные. Только неизвестно ему, что эти люди осуществляют связь заставы с большевистским центром, с самим Лениным, с которым передовые путиловские мастеровые близко знакомы. Владимир Ильич бывал на их собраниях, часто встречался с рабочими вожаками.

А все-таки уже существует незримая связь между этими людьми и Васей Алексеевым — двенадцатилетним учеником ремесленного училища, только он и сам еще не догадывается об этом.

— Куда бежишь, дружок? — останавливает Васю на улице парень в кепке блином и брезентовой куртке. — Послали за чем?

Вася знает парня. Тот учился в ремесленном, когда Вася был еще в детских классах, давал ему книжки читать. Теперь парень уже на заводе, кажется, в пушечной мастерской.

— Не, посылать меня никуда не посылали. В лапту с ребятами будем играть.

Вася достает из кармана мячик, скатанный из коровьей шерсти.

— Вот видишь.

— Дело, — говорит парень, — люблю лапту. А может, попозже сыграете? Есть у меня разговор…

— Давай поговорим, — степенно отвечает Вася, польщенный вниманием парня.

— Пойдем на Миллионную. Надо постоять там, посмотреть.

— Пошли, — соглашается он. — Лапту отложить можно.

— Значит, я буду возле того дома, — объясняет парень, когда они приходят на место. — Ты тут гуляй. Играй как-нибудь, но заметишь полицию — сразу подавай мне сигнал. Нам полиция здесь ни к чему. Повернись ко мне, сними шапку и сморкайся, будто насморк тебя замучил. Понятно? Ну, покажи, как будешь делать.

Вася срывает шашку с головы, зажимает пальцами нос и сморкается — громко, точно трубит в трубу. У него даже начинает болеть в ушах.

— Добро, — говорит парень. — Этак я обязательно услышу. А займешься ты чем?

— Чижиком. Гонять здесь буду.

Он достает из кармана небольшую белую палочку с косо обрезанным заостренным концом. Оглядывается и поднимает с земли дощечку:

— Сойдет.

Кладет «чижика» на крыльцо, ударяет по острому срезанному концу, и «чижик», вспорхнув, летит далеко на пыльную дорогу. Вася догоняет его и снова бьет по острому концу, и «чижик» вспархивает опять. Играть одному, конечно, скучновато, но ведь он и не ради «чижика» пришел сюда.

— Смотри не зевай, — говорит парень. — Чуть что — подавай сигнал!

Вася гоняет «чижика» и посматривает на угол, стараясь, чтоб это было совсем незаметно. От угла идут люди. Некоторые задерживаются на мгновение возле парня в кепке, обмениваются с ним какими-то словами. И проходят во двор.

Игра в «чижика» затягивается. Она уже изрядно надоела. Надо бы придумать что-то еще. Вася стоит посередине улицы и поддевает палочку большим пальцем босой ноги. И тут он замечает человека, вывернувшегося из-за угла. На человеке зеленоватое пальто с поднятым воротником, картуз, надвинутый на глаза. Что-то не нравится Васе в этом человеке, по полицейской формы на нем нет и сигнал вроде бы подавать не нужно.

А человек подходит ближе.

— Эй, мальчик, — говорит он негромко, — не видал, в какой тут дом народ собирается? Опоздал я, понимаешь…

— Ч-чего? Какой народ? — медленно переспрашивает Вася. Кажется, впервые заикание не тяготит его.

— Да люди тут шли, ты видел, наверно, — нетерпеливо объясняет незнакомец.

Надо что-то ответить.

— Верно, проходили, дяденька. Вон туда…

Вася показывает, рукой в противоположную сторону, за железнодорожную линию.

— А ты проводи меня.

Вася поднимает на него глаза, словно бы обдумывая, стоит ли тратить время.

— Чего провожать, ты не барышня.

Он чихает и, повернувшись спиной, начинает сморкаться, зажав пальцами нос. Громко, парень в кепке должен услышать.

— Ну ладно, — тянет Вася, словно смягчаясь, — Пойдем, покажу.

Все-таки это надежнее. Он ведет человека в зеленоватом пальто во двор на противоположной стороне улицы, потом через железную дорогу. Миллионной отсюда не видно.

— Кажись, сюда шли, — говорит он, неопределенно махая рукой вдоль переулка.

— В какой дом?

Вася чешет затылок:

— Не примечал я, вроде вон в тот…

Они идут к дому. Человеку в пальто не терпится, но он не показывает вида.

— Нет, дяденька, не сюда, — сделав глуповатое лицо, говорит Вася, когда они уже подходят к крыльцу. — Во-он в тот дом шли вроде.

Но, оказывается, снова ошибка.

— Может, сюда? — вовсе уже неуверенно тянет Вася и поворачивает в другую сторону.

Человек в пальто берет его за ворот.

— Не дергай, не ты покупал. — Вася пробует вырваться, но человек держит крепко.

— Запутался я, дяденька. Вроде видел, куда шли, а теперь не вспомню. Да, может, тебя там и не ждут вовсе?

Теперь он уже не скрывает насмешки.

— Я тебе покажу — не ждут! — шипит человек в пальто. — Я тебе покажу!

Он хватает Васю за ухо и начинает крутить — нетерпеливо и злобно.

— Пусти! — громко, на всю улицу кричит Вася. — Чего пристал? Говорят тебе, не помню.

Ухо горит, точно его прижали к раскаленной плите. Но человеку в зеленом пальто нужно торопиться.

— Попадешься мне еще, гадючье семя! — угрожающе говорит он, отпуская Васю и кидается к ближнему дому. Потом останавливается в растерянности. Потерял след.

А Вася уже далеко.

Часа через полтора или два он встречает на Петергофском шоссе парня в кепке блином. Тот весело подмигивает. Значит, всё в порядке.

— Ловко ты шпика увел, — замечает парень на ходу. — Забегай, книжек дам почитать. Ты же любитель.

И уходит. Долго говорить зачем? Всё ясно.

Всё ясно. И в следующий раз поручение Васе дают уже заблаговременно.

— Крутись завтра возле Коровьего моста. Народ на сходку пойдет в Лаутрову дачу. После работы. Если полиция появится — сразу предупреждай нас.

И вот Вася у Коровьего моста. Еще рано, никого нет поблизости. Никого нет, если не считать Кольки Бычка. Тот тоже вертится здесь. Бычком его прозвали недаром. Прозвища давать застава умеет. Колька — дюжий, коренастый мальчишка, постарше Васи. У него упрямое туповатое лицо и тяжелые кулаки. С Васиной ватагой он никогда не дружил. И всегда готов услужить тем, у кого водятся деньги. Забежит в потребиловку и сразу толкается вперед. Папиросы ему нужны. «Зефир» берет или «Дядю Костю». Папиросы это дорогие. Значит, инженер послал, а то и пристав Любимов.

Вася отходит от моста, кружит невдалеке, затем приближается снова. Колька стоит на месте и поплевывает в канаву.

— Здорово, Бычок, — говорит Вася, — чего тут пасешься? Шел бы на травку.

— А ну катись, — огрызается Колька. — Сам на травку иди.

Вид у него высокомерный.

— Ох и вода сегодня хорошая на заливе! — мечтательно говорит Вася. — Ты не купался, Бычок? А мы аж до кишок намокли. Сейчас-то купаться самое время.

Надо как-то избавиться от Кольки. Он здесь совершенно лишний. Но купаньем его, видно, не соблазнишь.

— Мне и так хорошо. Еще купаться!

— Чего же ты хорошего тут нашел? Канаву нюхать? В помойках еще покрепче пахнет. Или папироску выпросить хочешь у кого? Шел бы на шоссе, там скорее барина увидишь.

— Может, меня тут для дела поставили, не соображаешь?

— Есть у тебя дело — собакам хвосты крутить…

— А если мне сам пристав тут стоять велел?

— Канаву стеречь?

Вася подходит к Бычку поближе. Разговор становится интересным.

— Не канаву, а людей. Будет скопление, так сообщить надо. Понял?

— Понял. А вон видишь скопление? — говорит Вася, показывая на коровьи лепешки, распластавшиеся на мосту. — Беги, сообщай скорее.

Он ловко подцепляет сухую лепешку ногой и подкидывает ее так, что она рассыпается у Кольки на рубахе.

Колька бросается на Васю, а тот отбегает и, подняв камень, запускает в Бычка. Наконец они схватываются и осыпают друг друга ударами. Колька выше и сильнее, но Вася ловок, изворотлив, и справиться с ним не легко. И главное, он знает, зачем дерется. Бычок ловит его руку и, сопя, начинает выкручивать. Вася закусывает губу, откидывает голову и с размаху ударяет ею Бычка по лицу. Тот с воплем хватается за нос. Между его пальцев течет кровь.

У Васи лицо тоже в крови, но он этого и не замечает. Тяжело переводя дыхание, он снова бросается на Бычка. С того уже довольно, он хныча бежит в сторону.

— Бычок, му-му! — кричит ему Вася вдогонку.

Колька не оборачивается, он трусит дальше. Теперь он уже сюда не явится.

Вася остается у Коровьего моста. Люди идут мимо. Конечно, на сходку. Идут они в одиночку или небольшими компаниями. Кто с гармонью, кто с гитарой. У некоторых из карманов торчат горлышки бутылок, закрытых белыми фарфоровыми крышечками. Так укупоривается калинкинское пиво. Можно же погулять мастеровому! Вася понимает — это свои.

Он долго бродит возле моста. Всё тихо. Люди начинают возвращаться. Интересно, где они собирались? Лаутрову дачу Вася хорошо знает. А может быть, сходка была и не там, может, люди проходили дальше, в поле? Опрашивать он не станет. Будет время, его тоже позовут на сходку.

Парень в кепке блином возвращается одним из последних. Он подмигивает Васе совсем как в тот раз на Петергофском.

— Ну всё, — говорит он, — беги домой. А ко мне заходи, почаще заходи. Книжку прочел?

— Конечно, прочел, — отзывается Вася, — ты же знаешь, я быстро читаю. Новенькое что-нибудь найдется?

— Найдется, — говорит парень, — интересную книжку дам, какую не каждому и показывать можно. Специально для тебя приготовил, товарищ.

Так и говорит: товарищ, и Васино лицо становится пунцовым. Подумать только, это его назвали товарищем! В первый раз в жизни.

Свое обещание парень выполняет. Вася забегает к нему. Парень достает «Записки охотника».

— Не читал? Хорошая книга! Держи. К ней еще добавка будет.

Лезет под матрац и вытаскивает оттуда маленькую растрепанную книжечку в серой обложив.

— С этой надо поосторожнее быть. Она про то расскажет, чего в школе не узнаешь, хоть сто лет учись.

Книжка про «хитрую механику». Она объясняет, как царь и богатеи обирают простой народ. Почему так получается, что одни работают от темна до темна и с голоду мрут, а другие пальцем о палец не ударяют, но живут в довольстве и роскоши?

Вася читает маленькую книжечку. Вот как это устроено! Конечно, он и раньше знал, кто такой заводчик и кто такой царь. Уйдя в поле или выехав на лодках в море, они с ребятами не раз пели песню, которой их научили заводские парни:

Но раньше он повторял эти слова с чужого голоса, теперь он начинает проникать в их смысл.

Вася читает не переводя дыхания. Только поздно вечером с неохотой откладывает книжку — надо делать уроки. Перед сном, собирая сумку, с которой он уходит и училище, Вася кладет туда и серую книжечку. Ему не хочется расставаться с ней. На уроках он плохо слушает учителей: «хитрая механика» не дает покоя. И когда начинается «закон божий», он не выдерживает. Отец Николай настроен сегодня благодушно, наверно, выиграл ночью. Оказав ученикам, какую страницу читать, он усаживается за учительский стол и мирно посапывает.

Вася отодвигает в сторону учебник, осторожно лезет в сумку и нащупывает в ней маленькую книжечку. Она растрепана до того, что распадается по листочкам. Видно, побывала во многих руках. Вася выбирает нужный ему листок, кладет перед собой и перестает замечать, что делается кругом. Прочитывает листок, достает другой…

Он не слышит, как отец Николай, проснувшись, велит кому-то из учеников читать вслух и как встает из-за стола и медленно, тяжелой походкой начинает ходить по классу. Проход узок для его большого грузного тела. Он идет, цепляясь рясой за парты.

— Алексеев, продолжай, — говорит он. — Алексеев!

Вася вскакивает и растерянно смотрит на соседей. Что продолжать? Он делает быстрое движение, чтобы спрятать в парте листок из серой книжечки. Но не успевает. Тяжелая рука ложится на листок.

— Это так ты слово божье изучаешь?

Поп подносит схваченный с парты листок к глазам, и они медленно наливаются кровью.

— Тварь богомерзкая! — кричит поп. — Антихристово племя! Где раздобыл эту поганую ересь?

Через несколько минут Вася уже стоит перед директором. Снова ему задают тот же вопрос: где раздобыл?

Хорошо, что они не рылись в его сумке.

— Да я на улице нашел этот листочек, — говорит Вася, не глядя на директора. — Возле самой школы. Хотел кулек для семечек сделать.

— Для семечек… Знаю я, что это за семена и какой из них вырастает чертополох. Но мы его вырвем с корнем. Сейчас же отправляйся домой. Скажи матери, что я вызываю ее на завтра. Таких, как ты, выгоняют с волчьим билетом!

Вася уходит, а директор долго меряет шагами кабинет, раздраженно толкает ногой стулья, попадающиеся на пути.

— Я возмущен вашим сыном, — говорит он Анисье Захаровне на следующее утро. — И вами тоже. Как вы допускаете, что он читает недозволенную литературу? За это идут в тюрьму.

Маленькая худая женщина с измученным лицом стоит перед директором, скорбно поджав губы. Ее взгляд прикован к пухлой начальственной руке. Рука нервно стучит по суконной поверхности стола — широкой и зеленой, как огород.

— Уж не знаю я, не углядела, — говорит Анисья Захаровна, кланяясь этой руке. — Неграмотные мы, откуда же знать, что он читает? А дитя доброе, послушное. Вот и учительша хвалили, лучший, сказывали, ученик.

— Лучший ученик! Такие вот лучшие как раз и попадают за решетку. Вам сына, что ли, не жалко? Способности у него есть, это мы знаем, но, видно, наука ему идет не на пользу. Я вас предупреждаю, что он на плохом и опасном пути.

Анисья Захаровна мнет концы шали:

— Вы не извольте беспокоиться, уж мы с отцом спросим с него, сделаем выволочку. Отец наш человек строгий и у начальства на хорошем счету.

— Вот поэтому я и согласен пока оставить вашего сына. Но до первого же случая. Если повторится, выгоним, не взыщите.

Голос директора звучит уже не так грозно. Лучше покончить эту неприятную историю без шума.

— Я решительно требую, чтобы его примерно наказали. Со всей строгостью.

— Накажем, непременно. Будете довольны, ваше благородие.

Вася ждет мать у ворот училища.

— Смотри, чтоб не дошло до худа, — говорит она и берет сына за руку. — Сильно серчает дилектор. Ты уж не маленький, понимать должен. На этот раз вроде пронесло грозу. Да мне из-за тебя душой покривить пришлось. Обещалась, что выволочку сделаем дома.

И больше они не говорят о том, что случилось.