#img_11.jpeg

Невдалеке от Угодского Завода, у лесного урочища Ясная Поляна, председатель райисполкома Михаил Алексеевич Гурьянов заложил партизанскую продовольственную базу. Хотя база была хорошо замаскированна, продукты закопаны глубоко в земле и на местности никаких подозрительных следов партизаны не оставили, Гурьянов все время беспокоился. Ему казалось, что база может быть обнаружена немцами и разграблена, и тогда отряд остается без необходимых запасов продовольствия. Поэтому он несколько раз предлагал Карасеву наведаться на базу и проверить, все ли там в порядке.

Но Курбатов и Карасев медлили. Если уж идти на базу, рассуждали они, что, конечно, сопряжено с риском, то надо одновременно разведать, что происходит сейчас в районном центре — в Угодском Заводе. Без такой предварительной разведки нельзя предпринимать каких-либо боевых действий. А у партизан, что называется, зудели руки. Мысль о том, что где-то рядом обосновались и хозяйничают гитлеровцы, буквально не давала никому покоя. Раздавались даже нетерпеливые голоса: «Чего мы сюда пришли: прятаться или воевать?»

Партизанская база находилась: в ближайшем тылу гитлеровских войск, и, чтобы добраться до штаба нашей 17-й стрелковой дивизий или до Угодского Завода, связным приходилось тайком, с великими предосторожностями прибираться мимо вражеских постов и засад. Чаще и успешнее всего эту связь осуществлял партизанский разведчик Яков Кондратьевич Исаев. Он хорошо знал нехоженые лесные тропы, умело маскируясь, проползал за спинами гитлеровских часовых и успешно выполнял задания Гурьянова, Карасева или Курбатова. После каждой такой вылазки этот невысокий коренастый человек, доложив о выполнении задания, устало ложился в землянке на нары, а на расспросы друзей отвечал коротко и неохотно:

— Все что надо начальству сказано… Иди, иди, не люблю любопытных.

Разочарованные партизаны, беззлобно поругивая «великого молчальника», отходили в сторожу и ловили взгляды Карасева, Гурьянова, Курбатова или Уланова, хотя и они были не очень разговорчивы на эту тему.

Близкое соседство с противником как бы подхлестывало партизан, и все они до единого, ждали, когда же начнется настоящая боевая жизнь.

Конечно, и Карасеву и Курбатову тоже не терпелось поскорее начать воевать. Но им хотелось освоиться в новой обстановке, приучить бойцов к разумной осмотрительности, чтобы, когда придется, действовать наверняка.

А тут еще тяжело заболел комиссар партизанское отряда Уланов.

— Первая потеря до начала боевых операций, — шутил Гурьянов, не скрывая огорчения. И тут же с товарищеской заботой добавлял: — Болезнь в календарь не заглядывает. Расхворался — значит, лечиться надо. Придется тебе, брат, полежать в больнице.

Было решено отправить Уланова в Москву. Комиссаром стал Гурьянов, утвержденный Серпуховским окружкомом. Партизаны были очень рады такому назначению Алексеича, а сам Гурьянов со свойственной ему деловитостью лишь проговорил: «Что ж, раз нужно — так нужно», И, обращаясь к бойцам, шутливо добавил: «Теперь я ваше комиссарское начальство. Поимейте это в виду».

А «дело» приближалось.

Желающих идти в Угодский Завод нашлось много, но, посоветовавшись с Курбатовым и Гурьяновым, Карасев решил сам возглавить разведывательную группу и отобрал пять человек, которые казались ему наиболее подходящими для «пробы сил» и для успешного выполнения этого первого важного задания. В группу вошли командир подрывников боец-подрывник Домашев и два партизана из местных жителей — Челышев и Исаев.

Карасев очень рассчитывал на находчивость Якова Кондратьевича Исаева, Тот много лет жил и работал в Угодском Заводе, хорошо знал жителей, их настроения и характеры, изучил все пути к «дому» и мог безошибочно вывести группу к намеченному месту. В Угодском осталась семья Исаева. Жена и двое малолетних детей не успели эвакуироваться, и Исаев, естественно, очень беспокоился за судьбу своих близких. А Карасев надеялся при помощи жены Исаева, Зои Александровны, с которой Гурьянов договорился «глядеть и слушать», собрать некоторые необходимые разведчикам сведения.

— Пойдешь со мной, — сказал Карасев в ответ на просьбу этого спокойного человека с темными прищуренными глазами на строгом неулыбчивом лице.

— Спасибо, — тихо, но проникновенно ответил Исаев. — Не подведу.

В дождливую ночь Карасеву почти не спалось. Он долго ворочался на своем топчане, покрытом соломой, и, задремав на несколько минут, просыпался, продолжая думать об одном и том же: удастся или не удастся разведка? От ее успеха зависело многое: и моральное состояние отряда, и подготовка будущих операций.

Бои под Москвой приобретали все более ожесточенный характер. Гитлеровское командование подтягивало новые и новые силы и укрепляло группу своих армий «Центр». На Московском направлении было сосредоточено до 80 немецко-фашистских дивизий. И хотя авантюристический гитлеровский план войны «Барбаросса» уже трещал и ломался, все же угроза вражеского окружения столицы не только не отодвигалась, а, наоборот, становилась все более ощутимой и реальной.

С 20 октября постановлением Государственного Комитета Обороны Москва была объявлена на осадном положении. Многие промышленные предприятия и учреждения уже эвакуировались. Но Ставка Верховного Главнокомандования находилась в Москве и продолжала отсюда направлять усилия армии и народа на разгром врага. Только несколько дней назад удалось после многодневных ожесточенных боев остановить вражеское наступление на линии Волоколамск — Наро-Фоминск — Алексин. Но от Белева и Мценска советские войска отошли к Туле. Калугу пришлось оставить еще в ночь с 11 на 12 октября. Расстояние до Москвы на различных участках фронта постепенно сокращалось.

Глядя на карту, Карасев понимал всю сложность и опасность стратегической и оперативной обстановки. В такие минуты ему хотелось, чтобы его небольшой отряд, как по волшебству, превратился в мощное соединение, которое ударит по врагу с такой силой, что гитлеровцы немедленно побегут назад… И в эту ночь он несколько раз вставал, вглядывался в испещренную синими и красными линиями и стрелками карту и долго стоял над ней, поставив ногу на табурет и опершись рукой о колено. Потом выходил из землянки и, поеживаясь от ночной сырости и холодного ветра, прислушивался к близкому гулу. Сражения на подмосковной земле не затихали ни днем ни ночью.

По сведениям, которые в последний раз принес Исаев, в селе Тарутино расположился штаб какого-то немецкого армейского корпуса из группы армий «Центр». В Угодском же Заводе, по данным войсковой разведки, находились отдельные части и учреждения тыла корпуса. Командир 17-й стрелковой дивизии, с которой взаимодействовали партизаны, категорически предупредил, чтобы они, партизаны, о Тарутино и не помышляли. Что же касается Угодского Завода, то неплохо было бы уточнить, какие силы дислоцируются там и что собой представляет вражеский гарнизон, тем более что Михаил Гурьянов уже несколько раз предлагал ударить по немцам, «зажившимся» в этом районном центре.

Как только небо начало светлеть, разведчики тронулись в путь. Предстояло пройти около 30 километров. Ручной пулемет у Домашева, автомат у Новикова, винтовки и ручные гранаты у остальных — таково было вооружение отряда. У Карасева на ремне висел в желтой деревянной колодке большой маузер. Только это и отличало его от других разведчиков и придавало ему командирский вид.

Проводить товарищей вышли все партизаны. Они долго стояли у землянок, глядя вслед ушедшим, хотя рассвет еще не докатился до базы и темнота сразу же поглотила разведчиков.

Весь день без отдыха разведчики двигались по направлению к Угодскому Заводу. Растянувшись цепочкой, в затылок, они шли густым лесом, осторожно и быстро перебегали через дороги, обходили стороной лежавшие на пути деревни и, убедившись, что поблизости не видно и не слышно гитлеровцев, опять углублялись в лес. Карасев приказал: не курить, не кашлять, не задевать оружием за деревья. Поэтому все шагали молча, сосредоточенно, не позволяя себе окликнуть друг друга или перекинуться шутливым словцом. Впереди, наклонив голову и приподняв плечи, шел Исаев, за ним — Карасев и все остальные.

Осень уже была на исходе, но и зима еще не наступила. Кое-где на деревьях, на опавших листьях лежал тонкий слой снежной пелены; иногда в пути попадались сырые места с лужами после недавно прошедших дождей. Наверху метался холодный ветер и, ударяясь о стволы деревьев, заставлял их пошатываться, поскрипывать, а то и беспокойно шуметь ветвями.

Отсутствие снега радовало разведчиков, но когда под ногами начинала чавкать земля, они недовольно оглядывались: уж слишком заметно отпечатывались следы от сапог.

— Скоро Ясная Поляна, — почти беззвучно прошептал Исаев, обернувшись к Карасеву. — А вон там — гурьяновская продбаза.

Карасев разрешил остановиться, чтобы отдохнуть и закусить, но снова предупреждающе поднял руку!

— Тишина! Ни звука.

Уставшие разведчики подкрепились хлебом с салом, глотнули из фляжек воды.

— У, черт, — простонал Домашев, у которого заныли зубы от холода, но сразу смолк, увидев сердитые взгляды товарищей.

Вскоре Исаев и Лебедев ушли к продбазе, чтобы убедиться в ее сохранности и по возвращений успокоить Гурьянова.

Вернулись они примерно через час. Лебедев коротко доложил, что база цела, никаких подозрительных следов возле нее не обнаружено. Собственные же следы они с Исаевым постарались замести, для чего старательно затоптали их и засыпали опавшей листвой.

— «Гурьяныч» будет доволен! — сказал в заключение Лебедев и улыбнулся. Когда он улыбался, лицо его становилось по-детски непосредственным и приятным, глаза излучали свет, который свидетельствует, что обладатель этих глаз — человек прямой, искренний, с открытым и честным сердцем.

Карасев удовлетворенно кивнул головой. У него отлегло от сердца. На базе все в порядке, значит, и дальше все пойдет хорошо!..

Разведчики снова двинулись в путь и около трех часов дня вышли на опушку леса, за которым начиналась территория Угодского Завода. Здесь по приказу Карасева все залегли за деревьями и, приготовив оружие, стали наблюдать. Сумерки еще не наступили, и из леса хорошо виднелись улицы и дома, просматривались дороги, тянувшиеся через Угодский Завод на Черную Грязь, Высокиничи и Серпухов.

Весь поселок был забит немецкими войсками: у домов стояли грузовые автомашины и броневики; фашистские солдаты строем и отдельными группами ходили по улицам; по дорогам двигалась артиллерия и — с небольшими интервалами — автоколонны. Местных жителей разведчики не заметили.

По знаку Карасева к нему подполз Исаев и шепотом рассказал, как, с какой стороны лучше всего пробраться в село и где можно замаскироваться так, чтобы не обнаружить себя, но все видеть и слышать. По совету Исаева Карасев решил: когда стемнеет, выйти из леса, задами подползти к домику Исаева и, если там нет немцев, спрятаться в нем и оттуда вести наблюдение. Этот домик, небольшой, невзрачный, был удобен тем, что стоял вроде как на отшибе в ста метрах от здания райисполкома.

Темнота сгустилась и стала почти непроницаемой. Это было на руку разведчикам. Никем не видимые и не замеченные, они бесшумно вышли из леса и вскоре благополучно достигли большого полузасохшего дерева, одиноко стоявшего неподалеку от домика Исаева. Все ступали очень осторожно, невольно пригибались к земле и крепко сжимали в руках оружие.

План Карасева был прост: все залегают у дерева и ждут Исаева, который подбирается к собственному дому, где он прожил много лет, и проверяет, есть ли в нем гитлеровцы. Если в домике гитлеровцы или посторонние, разведчики попарно отходят обратно на опушку леса. В случае нападения отстреливаются и так же попарно уходят в глубь леса. Если же никакой опасности нет, все входят в домик и прячутся в нем до рассвета, когда можно будет начать наблюдение за немцами.

Больше всех, конечно, волновался Исаев. Уходя с партизанами в лес, он оставил здесь жену и детей. Увидит ли их сейчас? Что с ними сталось? Живы ли они…

Через две-три минуты Исаев возвратился и присел на корточки возле Карасева. Даже в темноте Карасев заметил каким белым стало лицо партизана.

— В доме никого, — прошептал Исаев трясущимися губами, сдерживая бившую его нервную дрожь. — Пусто. На дверях замок.

— А семья? — невольно вырвался у Карасева вопрос. Что мог на него ответить Исаев? Он так хотел застать свою семью. Где она? Что с ней?

Да, это была первая неожиданность, с которой пришлось столкнуться разведчикам, первая поправка к плану, который казался ясным и вполне выполнимым.

Но раздумывать некогда. Надо что-то делать.

Карасев сжал локоть Исаева, желая подбодрить его, и спросил:

— Пролезть в дом можно?

— Можно.

— Тогда веди!

Подойдя к домику — он теперь выглядел заброшенным полуразрушенным сараем, — партизаны обошли его вокруг и остановились под окном.

— Замка не снимать, — распорядился Карасев. — А ну, Исаев, разыщи вход, быстро!

Исаев нащупал в темноте какую-то задвижку, открыл ставни, и разведчики один за другим влезли внутрь, после чего хозяин дома снова закрыл окно и поставил задвижку на свое место. Минуту-другую все сгрудившись стояли в комнате, не решаясь сделать и шага, чтобы не зацепиться за мебель и не нарушить тишины. Глаза постепенно привыкли к темноте, и вскоре можно было различить деревенскую печь с полатями, стол, скамейку, шкафчик для посуды, железное корыто для стирки белья, старые валенки в углу…

Партизаны очень устали, продрогли, и каждому хотелось поскорее прилечь хотя бы на пол. Но все ждали распоряжений командира.

Пошептавшись с Исаевым и Лебедевым и точно определив расположение комнат и мебели в доме, Карасев распределил силы своего небольшого отряда так, чтобы он в любой момент мог обнаружить опасность и был готов к обороне, к бою. На чердак поднялся младший лейтенант Лебедев и залег возле маленького слухового окошечка. Вниз он спустил веревку, чтобы пользоваться ею в случае необходимости как сигналом. Конец веревки Карасев привязал к кисти своей левой руки. Легкое подергивание веревки должно было означать: «Внимание! Наблюдаю!» Резкий рывок означал приближение опасности.

Алексей Новиков и Василий Домашев расположились в сенях, возле входных дверей, запертых снаружи на замок. Карасев с Исаевым и Челышевым остались в жилой комнате, предварительно замаскировав окна попавшимся под руку тряпьем и мешками. Лебедеву и Челышеву было приказано дежурить и прислушиваться, что делается в поселке.

Наступила ночь. Пошел мелкий холодный дождь. Шум в поселке затих, только изредка слышалось гудение автомобильных моторов да раздавались чьи-то негромкие возгласы — очевидно, перекликались немецкие часовые.

Карасева клонило ко сну, но роившиеся в голове мысли каждый раз прогоняли дремоту, и он с удивлением ловил себя на том, что лежит на кровати с открытыми глазами и рассуждает сам с собой. О чем? Правильно ли он поступил, забравшись в этот пустой дом, куда в любой момент могут нагрянуть немцы? Что конкретно удастся выяснить, сидя взаперти? Может быть, послать кого-либо из разведчиков в село? Но куда, к кому? К Елизавете Морозовой, Нине Токаревой, к учителю Лаврову? Имеет ли он право сейчас рисковать хотя бы одним человеком из группы и ставить под удар подпольщиков в селе?

А дождь все стучал и стучал по крыше. Казалось, ветер продувал домик насквозь, хотелось завернуться в одеяло, в шинель и крепко заснуть, ни о чем не думать. Но сон, как назло, не приходил.

Рядом шевелился и непрерывно вздыхал Исаев. Карасев понимал, как тяжело тому.

— Ты не вздыхай, не отчаивайся, Яков Кондратьевич, — после мучительного молчания прошептал Карасев. — Жена куда-нибудь переехала с ребятишками. Найдется.

Исаев не ответил.

— Может, утром узнаем что-нибудь, — продолжал Карасев. — Спи… Спи…

Но лейтенант был уверен, что Исаев тоже не заснет. И действительно, спустя секунду-другую тот не то спросил, не то сам ответил на свои тревожные мысли:

— Неужто убили? Семья партизана. Вполне может случиться…

Карасев промолчал. Какой ответ мог дать он Исаеву!

А как там на чердаке Лебедев? Небось одному не очень весело.

Ступая на цыпочках, Карасев поднялся на чердак и присел рядом с Лебедевым. Тот лежал на боку, прислонив голову к стене возле слухового окошечка и прижав к себе обеими руками винтовку.

— Все в порядке?

— Какой же порядок? — с горечью ответил Николай. — Таимся, прячемся. В собственный дом открыто войти не можем.

— Что делать, — вздохнул Карасев. — Война!

— Ничего. — Лебедев даже скрипнул зубами. — Придет время, они тоже ночью будут вокруг собственных домов кружить. Придет такое время.

— Придет! — как эхо, отозвался Карасев, и они замолчали, каждый занятый своими мыслями.

Через полчаса Карасев спустился вниз и снова прилег отдохнуть. До рассвета оставалось немало времени. Все-таки ему удалось, наконец, задремать на два-три часа. Проснулся он от прикосновения руки Челышева. Бледный, с испуганными глазами, тот поманил командира к окну. Карасев прильнул к щели в окне и в серо-свинцовых полосах рассвета увидал, что метрах в 50—60 от дома расположились две немецкие походные кухни. Они еще не дымились. Возле них стояли, приподняв воротники шинелей, два солдата — часовые.

Появление походных кухонь и встревожило, и обрадовало Карасева. Плохо, конечно, что здесь, неподалеку от исаевского домика, будут разгуливать немцы. Но зато есть возможность подсчитать или хотя бы приблизительно определить численность гитлеровцев, а может быть, даже разобраться в родах войск.

Карасев приказал всем находиться наготове на своих местах, а сам поудобнее устроился у оконной щели и стал наблюдать. Утро приближалось медленно и неуверенно. Томительно тянулось время.

Наконец пришли повара, и вскоре из кухонь потянуло дымком. А еще через некоторое время к кухням строем подошли солдаты — не меньше роты. По всем признакам, это были пехотинцы. Переговариваясь и звякая котелками и ложками, они получали пищу и тут же, кто стоя, кто присев на корточки или подложив вместо сиденья куски дерева, с аппетитом поглощали ее. У Карасева невольно появилась во рту слюна: захотелось горячих щей.

Неожиданно кровь ударила в виски. Лебедев трижды резко дернул за веревку. Несколько гитлеровцев, наполнив котелки, направлялись к домику Исаева. Разведчики затаили дыхание. В абсолютной тишине, когда слышны удары собственного сердца, а каждый скрип половицы ощущается как громкий стук или взрыв, явственно прозвучал срывающийся голос Челышева:

— Товарищ лейтенант… пора стрелять…

Нетерпеливый, взволнованный Челышев терял контроль над собой и мог погубить всех.

Карасев повернул к нему злое, напряженное лицо и повелительным шепотом отрезал:

— Молчать!.. Без приказа не стрелять… Приготовить гранаты…

Челышев вытянулся, и Карасев даже испугался, что разведчик сейчас прищелкнет каблуками сапог и громко повторит приказание. Но Челышев уже справился с собой и молча застыл возле второго окна, держа наготове винтовку.

Гитлеровцы подошли вплотную к дому, расселись на завалинке и на ступеньках. Сквозь стены слышно было, как жадно солдаты хлебали и чавкали, изредка бросая короткие реплики и удовлетворенно рыгая.

Ближе всех сидел белобрысый солдат в каске, с автоматом на шее. Хлебая варево, он блаженно закрывал глаза, и, когда, сделав натужный глоток, открывал их, они с явным огорчением глядели на пустеющий котелок. Солдат что-то бормотал про себя и с сожалением покачивал головой.

Карасев уже видел гитлеровцев. Первый раз тогда, в 1939 гиду, с моста через Сан они казались издали механически марширующими и совсем неопасными фигурками. Второй раз, 22 июня 1941 года, он столкнулся с ними в бою на берегу Прута. Они принесли войну, огонь, смерть… Высокий долговязый офицер упал с первого же пистолетного выстрела, а солдаты, истошно выкрикивавшие непонятные слова, бежали обратно в воду, к своим лодкам. Сейчас, в третий раз, Карасев видел вражеских солдат совсем близко и мог разглядеть и обмундирование, и выражение лиц, и голодный блеск в глазах, и грязные руки, державшие ложки и ломти хлеба. Он слышал чужое дыхание, чужой язык, хриплый кашель, короткий самодовольный смех… И ему, как и Челышеву, нестерпимо захотелось просунуть в щель дуло автомата и полоснуть огненной строчкой эту чужеземную фашистскую сволочь, рассевшуюся здесь, на подмосковной земле. Но разум говорил: нет, жди, молчи, наблюдай!..

Через несколько минут к домику подошла еще одна группа солдат с котелками. Все ели, громко переговаривались, и никто из них, к счастью, не обращал внимания на домик и не делал попытки даже заглянуть в него или войти внутрь. И все же каждая минута казалась разведчикам, затаившимся в доме, вечностью.

Между тем Карасев прикидывал: одна полевая кухня рассчитана обычно у немцев на роту. Здесь две кухни. Значит, в Угодском Заводе сейчас находится не менее двух рот. Возможно, роты остановились на временный отдых, возможно, они собираются разместиться здесь на длительный постой. Вот ко второй кухне подошел строем еще взвод. У каждого солдата на поясе пистолет. Значит, это полицейская команда, отряд эсэсовцев или гестаповская охрана. Но где, в каких зданиях размещаются все эти подразделения? И обосновался ли здесь какой-нибудь штаб? Все это придется выяснить попозже, если представится возможность. Во всяком случае, ясно одно: Угодский Завод стал пунктом, через который движутся и где останавливаются фашистские войска. Останавливаются, вероятно, и штабы. Эти сведения сами по себе уже представляют для разведчиков, а значит, и для советского командования большую ценность.

Вскоре возле кухонь появились два офицера. Они прокричали команды, резкие, отрывистые, — солдаты построились и зашагали в центр села.

Разведчики облегченно вздохнули. Непосредственная опасность миновала, обстановка стала яснее. Но что делать дальше? Как выбраться из домика? «Как в мышеловке», — мелькнула мысль у Карасева, который понимал, что сейчас, при дневном свете, уйти незамеченными не удастся. Неужели же придется здесь томиться до вечера? Не случится ли за это время еще чего-нибудь непредвиденного?

В домике царила полная тишина.

Сигнал Лебедева — рывок веревкой — вывел Карасева из состояния усталой задумчивости. Он опять прильнул к щели окна и увидел несколько ребятишек, направлявшихся к лесу. Мальчики, натянув на головы кепки и большие отцовские шапки, проходили мимо домика. В этот момент лейтенант Новиков, желая принять более удобное положение (у него затекли ноги), неудачно повернулся и задел сапогом железное корыто, которое с грохотом упало на пол. Мальчики услыхали шум и, будто сговорившись, гурьбой бросились к исаевской избе. Облепив ее со всех сторон, они припали к щелям. Кто-то, очевидно, заметил партизан, так как до Карасева донесся мальчишеский возглас:

— Ребята!.. А тут люди…

Немецкие часовые, стоявшие у кухонь, молча следили за мальчиками. Поведение ребят им показалось подозрительным. Один из часовых, сняв с ремня винтовку с примкнутым штыком, направился к дому. Заметив его, ребята кинулись врассыпную, а разведчикам пришлось снова пережить несколько тревожных, опасных минут.

Немецкий часовой, подойдя к дому, обошел его вокруг, подозрительно поглядывая на окна и на крышу. Потом попытался сорвать замок и даже ударил несколько раз по скобам прикладом винтовки и валявшимся на земле поленом. Замок остался висеть на месте. Тогда гитлеровец ударил штыком в оконное стекло, и оно, жалобно зазвенев, рассыпалось мелкими осколками. Немец несколько раз ткнул штыком внутрь через раму, и его штык тускло блеснул в полумраке. Но Челышев успел пригнуться и спрятаться за стол, стоявший сбоку, у стены, а Карасев бесшумно шагнул за печку. Гитлеровец даже просунул голову в проем окна и дважды прокричал: «Wer ist hier?» — но, никого не обнаружив, зашагал обратно.

Карасев почувствовал, как застывают на лбу капельки пота. На виске пульсировала и подергивалась какая-то жилка. В глазах, уставших в темноте, появилась резь. Выйдя из-за печки, он осторожно стал наблюдать за гитлеровским солдатом. Тот поговорил минуту-другую со вторым часовым, затем закинул за плечо винтовку и не спеша пошел в поселок.

Карасев оглядел друзей. Ему хотелось сказать им, что, может быть, сейчас, через минуту-другую, им всем придется принять бой — стрелять, колоть, бить прикладами, душить руками. Конечно, силы не равны, а держаться надо до последнего, как сказано в присяге… Но промолчал, так как по лицам партизан понял, что слова сейчас ни к чему. Что бы ни думал, что бы ни переживал в эти минуты каждый из партизан, он был готов к схватке — первой и, может быть, последней в его жизни.

Карасев — тот уже видел бой, огонь, смерть… Но все остальные… Как выдержат они это испытание?..

И словно в ответ на мысли Карасева послышался шепот Домашева:

— Сейчас позовет своих гансов. Что тогда будем делать?

— Не знаешь, что? — ответил за Карасева Исаев. — А это у тебя зачем? — Он ткнул пальцем в винтовку и гранаты. — Драться будем.

— Это и без тебя понятно. Только наши ничего не узнают. Для чего ж мы в разведку ходили?

Так вот о чем, не о смерти, а о выполнении боевого задания думал партизан.

— Тсс!.. — предупреждающе отозвался Карасев. Он почувствовал рывок веревки с чердака.

К задней стене дома, распластавшись на земле, подползал один из пареньков, убежавших при появлении немецкого часового. Приглядевшись к нему, Исаев тихо воскликнул:

— Да эта же Витя Душков…

— А кто он? — поинтересовался Карасев.

— Сирота. Родителей потерял давно. Жил в детском доме. Шустрый парень. Заводила и вожак наших угодских ребят.

— Сколько ему лет?

— Лет двенадцать.

Не замеченный немецким часовым, Витя подкрался к дому и откликнулся на шепот Исаева, которого сразу узнал и которому, видимо, очень обрадовался.

— Ну, что там, в селе, рассказывай, — торопил Исаев, после того как Карасев предупредил, чтобы мальчик был осторожен и в случае чего молчал: мол, никого не видел и ничего не слышал.

— Немцев, ух, много, — шептал Витя, прижавшись губами к щели. — Все дома позанимали. Одни уходят, другие приходят. На том краю пушки, три штуки.

— А танки есть?

— Не… не видел… Машины железные с пулеметами есть. Несколько штук.

— Где стоят?

— Возле почти, за сараями.

— Давно?

— Дней пять.

— Офицеров много?

— Ходят всякие… Пуговицы блестят… Да кто их разберет!

— А в каких домах офицеры живут?

— Не знаю. Вроде везде.

Наконец Исаев не выдержал и задал вопрос, который все время вертелся у него на языке.

— Где мои, не слыхал?

— Тетя Зоя и все ваши перебрались на ту сторону улицы.

У Исаева посветлело лицо. Появилась надежда, что все живы-здоровы.

— А жителей фашисты трогают? — спросил Карасев.

— Обыски делают. Вчера ночью кто-то кричал… Днем гнали трех мужиков и одну тетеньку. Говорят, вешать будут. По домам шуруют, все жрут и жрут.

Разговор пора было кончать. Карасев попросил Витю сходить к родственникам Исаева и предупредить, что дядя Яша жив и, если удастся, скоро к ним наведается. А если не придет сам, их навестит кто-нибудь другой и передаст привет от Яши.

— И еще хочу тебя попросить, — сказал Карасев, разглядывая круглое смышленое лицо Вити Душкова, к которому он почувствовал симпатию и доверие. — Приглядывайся, что в селе будет делаться, где что стоит, да запоминай.

Глаза Вити радостно блеснули.

— Дядя! Значит, я буду вроде как военный разведчик?

— Выходит, что так.

Витя Душков, как и все советские мальчишки, пионеры, зачитываясь книжками о Чапаеве и Буденном, Котовском и Чкалове, мечтал о героических подвигах и не раз видел себя то на коне впереди красной конницы, мчащейся на врага, то на танке, изрыгающем грохот и огонь, то на самолете, стремительно взмывающем в небо. Когда началась война, будущий герой несколько дней топтался возле штаба 17-й дивизии, надеясь, что кто-нибудь обратит на него внимание и возьмет в Красную Армию. Об уходе партизан в леса он узнал слишком поздно и чуть не заплакал от злости, что «опоздал» присоединиться к ним. И вдруг совершенно неожиданно ему предлагают стать разведчиком. У парнишки даже дыхание сперло от переполнившей его радости и гордости.

— Тогда я все сделаю… Только как же я вам буду сообщать?

— А ты гуляй иногда поближе к лесу. Вон там. Если надо будет, мы тебе посвистим, и ты нырнешь в лес.

— А вы далеко отсюда?

— Ну, это тебе знать не обязательно… Только делай все осторожно, втайне.

— Уж будьте уверены!.. А может, дадите мне наган?

— Эту штуку надо заслужить. Потом видно будет. Ну, будь здоров!

Витя так же осторожно отполз от дома и вскоре скрылся из вида. Прошло не более получаса, у кухонь опять стали собираться солдаты.

Карасев решил сам подняться на чердак и выяснить, в чем дело.

— Смотри… Смотри… — возбужденно зашептал Лебедев. — Все прут и прут, сволочи.

Карасев глянул через слуховое окошечко и увидел, что по дороге в Угодский Завод растянулась большая автоколонна. Впереди трещали мотоциклы, и мотоциклисты, вцепившись в рули, подпрыгивали на пружинивших сиденьях, как всадники в седлах. За ними ползли, неуклюже покачивая стальными боками, две бронемашины. Посреди двигались три легковых автомобиля с закрытыми лакированными кузовами. Колонну замыкали новые группы мотоциклистов и четыре броневика. Все это сразу заметил и подсчитал опытный глаз разведчика. Колонна, растянувшаяся не менее чем на километр, вползла в поселок и остановилась лишь тогда, когда легковые автомобили подъехали к зданию райисполкома. В полевые бинокли Карасев и Лебедев отчетливо видели, как из автомобилей вылезли, блестя серебряными погонами и нашивками, несколько военных и почтительно окружили высокого худого человека в длинной шинели, державшего в руке большой портфель.

— Генерал! — толкнул Карасева в бок Лебедев.

— Почему генерал? — недоверчиво спросил Карасев, не отрываясь от бинокля.

— Больно много на нем всякой шушеры. А офицеры так и увиваются вокруг него. Честное слово, генерал!

— Кажется, ты прав.

Немецкий генерал и остальные офицеры вошли в здание райисполкома, а несколько солдат стали вытаскивать из машин чемоданы, портфели и небольшие темно-зеленые сундуки и ящики. Похоже было на то, что в Угодский Завод прибыл какой-то фашистский штаб, и это, конечно, обрадовало Карасева. Такие сведения не могли не заинтересовать советское командование.

Теперь Карасев мог считать, что разведчики свою задачу почти выполнили. Оставалось поскорее выбраться из исаевского домика и благополучно дойти до партизанской базы. Все собранные разведданные надо немедленно передать через генерала Селезнева в штаб Западного фронта.

Но как выбраться из дома незамеченными! У кухонь все время толпятся гитлеровские солдаты, расхаживают часовые. Надо, дождаться темноты. Но и темнота не гарантирует безопасности.

Каждую минуту в дом могут вломиться в поисках ночлега фашисты.

Беспокойные, будто непривычно чужие, сумерки приближались медленно. Домик и вся прилегающая к нему местность постепенно погружались в тьму, как в глубокий, бездонный колодец. Разведчики находились на своих местах, сохраняя полную тишину.

Когда уже совсем стемнело, все собрались возле командира, который тихо отдавал приказания. Сначала в боковое окно вылезают Лебедев с Домашевым и тут же залегают, держа наготове ручной пулемет, чтобы в случае опасности прикрыть отход товарищей. Затем поочередно вылезают как можно тише и незаметнее остальные и парами уходят к опушке леса. Ни слова, ни звука. Огонь открывать только в случае преследования.

Все молча выслушали командира, и через минуту по знаку Карасева Лебедев легко, как кошка, выпрыгнул через разбитое окно и распластался на земле. Вслед за ним полез Домашев. Он был не так ловок, как Лебедев, и пулеметом задел торчавший в оконной раме осколок стекла. Осколок слабо звякнул и упал в комнату. Все замерли. Карасев, непрерывно наблюдавший за едва видимыми силуэтами гитлеровцев возле кухонь, попридержал за локоть приготовившегося Новикова и только через минуту, убедившись, что немцы ничего не видят и не слышат, подтолкнул его к окну.

Разведчики, один за другим тем же способом вылезли из домика и быстро стали отходить к лесу. Позади всех шел, вернее, пятился, с пулеметом в руках Домашев.

Несмотря на темноту, гитлеровцы все же, очевидно, заметили разведчиков, так как неожиданно открыли беспорядочную стрельбу из винтовок и автоматов. Над головами Карасева и его товарищей с тонким свистом понеслись пули, будто кто-то рассекал хлыстом воздух. С другого конца села в сторону леса ударил пулемет. Где-то загудели моторы.

Но разведчики уже достигли опушки и вскоре углубились в лес. Шагая впереди рядом с Исаевым, Карасев слышал за спиной частое и шумное дыхание своих боевых помощников.