Священные сонеты

Самойлов Николай

Донн Джон

«Священные сонеты» Джона Донна поразили меня мощью страстей, накалом любви, страданий, глубинами отчаянья и раскаянья. Название каждого сонета определяет его содержание.

От переводчика

«Все человечество есть творение одного автора и составляет единый том; когда Человек умирает, то соответствующая Глава не выдирается прочь из книги, но переводится на иной, лучший язык. Каждая Глава должна быть переведена, и немало переводчиков трудятся у Господа; одни части переводит старость, другие – болезнь, иные – война или правосудие; но Божья рука видна во всяком переводе». Джон Донн

Биография

Джон Донн (1572–1631)

Джон Донн родился в семье преуспевающего купца. Отец умер, когда ему было три года. Мать Донна была внучатой племянницей Томаса Мора. Поэт получил строгое католическое воспитание. Учился в Оксфорде и в Кембридже, но диплома не получил, отказавшись переходить в протестантское вероисповедание. В начале 90-х годов Донн продолжил образование в широко известной в Англии школе юриспруденции. Предполагают, что именно в это время он начал писать стихи. Достигнув совершеннолетия, молодой поэт совершил путешествие в Италию и Испанию. Потом принял участие в экспедициях графа Эссекса в Кадикс (1596) и на Азорские острова (1597). В конце 90-х годов Донн становится личным секретарем сэра Томаса Эджертона, лорда-хранителя Печати и члена Тайного совета королевы Елизаветы I. По всей видимости, в это же время Донн принимает англиканское вероисповедание. В 1601 г. его избирают в парламент. Однако блестяще начатая карьера поэта вскоре оборвалась. В декабре 1601 г. он тайно женился на Анне Мор, племяннице Эджер-тона. Разгневанный отец девушки добился тюремного заключения Донна и его увольнения с поста секретаря Эджертона.

Выйдя из тюрьмы, Донн много лет не находил работы, жил случайными заработками и на деньги, выделяемые покровителями. В 1615 г. по настоянию короля Иакова I Джон Донн принимает духовный сан. С 1616 по 1622 г. он читает лекции по богословию для студентов лондонской юридической корпорации. В 1617 г. умирает жена поэта. Тяжело переживая эту утрату, Донн погружается в богословские занятия. Испытав в молодости много потрясений и жизненных невзгод, в зрелые годы он стал выдающимся христианским мыслителем и проповедником. До конца жизни Джон Донн оставался настоятелем Собора св. Павла в Лондоне. Умер в 1631 году. Поэтическая деятельность Джона Донна началась с сатирических стихотворений. Потом перешёл к любовным элегиям. Цикл «Священные сонеты по своему художественному уровню вполне сопоставимы с лучшими светскими стихами поэта. Донн обратился не к шекспировской, а к итальянской форме сонета, наполнив ее огромной силой чувств и драматизмом, тем самым видоизменив жанр. Основной темой сонетов стали размышления о неизбежности человеческой смерти, а также всевозможное преодоление страха перед нею. Поэтическая манера Донна оригинальна. Почти каждое его стихотворение представляет собой маленькую сценку с четко намеченной ситуацией и вполне определенными характерами. Стихотворения имеют форму драматического монолога, новаторскую для английской поэзии рубежа XVI–XVII веков. Это определило и новые взаимоотношения автора и читателя. Поэт к читателю не обращается, его как бы нет. Это способствует невиданному у елизаветинцев лирическому накалу его стихов. Цикл «Священные сонеты» проникнут ощущением душевного конфликта, страха, сомнения и боли, то есть именно теми чувствами, от которых медитации должны были бы избавить поэта. Первые шестнадцать сонетов цикла говорят о духовном кризисе, из которого Донн старается найти выход. Но и религия не дает ему твердой точки опоры. Бога и лирического героя сонетов разделяет пропасть. Отсюда близкое к отчаянию чувство отверженности (второй сонет). Душевный конфликт отразился и в трех поздних сонетах Донна. За спокойствием и глубокой внутренней сосредоточенностью сонета на смерть жены чувствуется не только горечь утраты, но и неудовлетворенная жажда любви. Самые поздние из стихотворений поэта – это гимны. Их резко выделяют на общем фоне лирики Донна спокойствие и простота тона. Гимны исполнены внутренней уравновешенности. Им чужда экзальтация, тайны жизни и смерти принимаются со спокойной отрешенностью. Гармония была найдена. Но она погасила поэтическое вдохновение Донна. В последнее десятилетие жизни он почти перестал писать стихи, занимаясь прозой. Стихи гения английского Возрождения и одного из величайших поэтов в мировой истории, при его жизни не публиковались, но были широко известны в рукописях, а некоторые стали популярными песнями. Первый сборник стихов Джона Донна вышел в свет в 1633 году. Русские читатели с его творчеством познакомились несколько десятилетий назад.

Сегодня он стал ещё ближе и понятнее нам. Мы, как и он, пережили время, когда состояния наживались так же быстро, как терялись, и за головокружительным возвышением могла последовать внезапная опала. Это и есть, описанная им «существованья шаткость».

Николай Самойлов

Предисловие от издательства

Надеемся, что новый перевод стихов Джона Донна, сделанный Николаем Самойловым, придётся по душе читателям и поможет им разглядеть новые грани таланта одного из самых значительных и оригинальных поэтов английской литературы.

По ком звонит колокол Никто не может жить, как остров, Любой – лишь часть материка; Когда прибой утёс уносит, То уменьшается Европа, Когда волна край мыса рушит Страдаешь ты и замок друга; Смерть каждого – моя потеря, Я с человечеством един. Когда услышишь колокол — Считай: Он звонит по тебе.

Holy Sonnet I

Tho has made me, and shall thy work decay? Repair me now, for now mine end doth haste; I run to death, and death meets me as fast, And all my pleasures are like yesterday. I dare not move my dim eyes any way, Despair behind, and death before doth cast Such terror, and my feeble flesh doth waste By sin in it, which it towards hell doth weigh. Only thou art above, and when towards thee By thy leave I can look, I rise again; But our old subtle foe so tempteth me That not one hour myself I can sustain. Thy grace may wing me to prevent his art, And thou like adamant draw mine iron heart.

1 Бог

Создав меня, не сам ли ввергнешь в прах? Вся радость в прошлом, впереди не вижу. Дай силы жить, смерть с каждым часом ближе, Летит навстречу, приближая крах. Я на Тебя боюсь поднять свой взгляд: Отчаянью и боли нет предела, Старея, силы потеряло тело, Грехи, как гири, тянут душу в ад. Ты высоко, когда хватало сил Я вверх смотрел и ждал в поддержку гласа; Когда лукавый согрешить манил, Порой не мог я устоять и часа. Пошли мне во спасенье благодать, Чтоб сердцем мог прочней алмаза стать.

Holy Sonnet 2

As due by many titles I resign My self to Thee, O God; first I was made By Thee, and for Thee, and when I was decayed Thy blood bought that, the which before was Thine; I am Thy son, made with Thy Self to shine, Thy servant, whose pains Thou hast still repaid, Thy sheep, thine image, and, till I betrayed My self, a temple of Thy Spirit divine; Why doth the devil then usurp on me? Why doth he steal, nay ravish that’s thy right? Except thou rise and for thine own work fight, Oh I shall soon despair, when I do see That thou lov’st mankind well, yet wilt not choose me, And Satan hates me, yet is loth to lose me.

Сонет 2 Плен

Я, Господи, – творение твоё, Поэтому я твой душой и плотью; Когда насквозь прогнил я, как лохмотья, Ты кровью Сына выкупил Своё. Овца твоя, тебя я славлю вслух, Ты наперёд за службу расплатился, Не зря во мне Твой образ воплотился, Я – храм в котором царствует Твой дух. Враг в плен берёт, кто право дал ему? Как он посмел на грабежи со взломом? Останови его всесильным словом. Да, не отчаюсь я, когда пойму, Что, как других любя, отпустишь грех, А дьявол, ненавидя, держит всех.

Holy Sonnet 3

O might those sighs and tears return again Into my breast and eyes, which I have spent, That I might in this holy discontent Mourn with some fruit, as I have mourned in vain; In mine Idolatry what showers of rain Mine eyes did waste! what griefs my heart did rent! That sufferance was my sin; now I repent; ‘Cause I did suffer I must suffer pain. Th’ hydropic drunkard, and night-scouting thief, The itchy lecher, and self-tickling proud Have the remembrance of past joys for relief Of comming ills. To (poor) me is allowed No ease; for long, yet vehement grief hath been Th’ effect and cause, the punishment and sin.

3. Жизнь

О, воротить бы мне в глаза и грудь Истраченные в праздной скорби вздохи, Пропали, как цветы, в чертополохе — Для пользы и слезинки не вернуть; Терзая сердце, идолам служил, Из глаз потоком слёзы проливая! Страданьями я за грехи платил, Страдаю вновь, страданья вспоминая; Клеветники, пропойцы, тать ночной, Заядлый блудодей, гордец опасный, Смягчают горе радостью былой, Мне облегченья нет, боль ежечасна. Своей безмерностью она огромней всех — В ней следствие, причина, казнь и грех.

Holy Sonnet 4

Oh my black soul! Now art thou summoned By sickness, death’s herald, and champion; Thou art like a pilgrim, which abroad hath done Treason, and durst not turn to whence he is fled; Or like a thief, which till death’s doom be read, Wisheth himself delivered from prison, But damned and haled to execution, Wisheth that still he might be imprisoned. Yet grace, if thou repent, thou canst not lack; But who shall give thee that grace to begin? Oh make thy self with holy mourning black, And red with blushing, as thou art with sin; Or wash thee in Christ’s blood, which hath this might That being red, it dyes red souls to white.

4. Душа

О, чёрная душа! Тебя в смятенье Поверг недуг – старухи смерть гонец. Ты, как отчизну бросивший беглец, Виной закрывший путь для возвращенья. Ты, как преступник, проклинавший плен, Пока судья срок казни не назначил, Когда назвал, на всё взглянув иначе, Не хочет покидать тюремных стен. Раскаянье и благодать близки, Без благодати нет и покаянья; О, будь же чёрной от святой тоски, Красна стыдом порочного желанья; А нет: в крови Христа омойся смело, Чтоб из купели алой – выйти белой.

Holy Sonnet 5

I am a little world made cunningly Of elements and an angelic sprite, But black sin hath betray’d to endless night My world’s both parts, and oh both parts must die. You which beyond that heaven which was most high Have found new spheres, and of new lands can write, Pour new seas in mine eyes, that so I might Drown my world with my weeping earnestly, Or wash it, if it must be drown’d no more. But oh it must be burnt; alas the fire Of lust and envy have burnt it heretofore, And made it fouler; let their flames retire, And burn me O Lord, with a fiery zeal Of thee and thy house, which doth in eating heal.

5. Мир

Я – малый мир; Во мне нашли оплот Четыре элемента и дух Божий; Но чёрный грех, стремясь их уничтожить, Ввергая в ночь, всё смерти предаёт. Те, кто открыли, заглянув в эфир, Иные сферы, новые просторы, Залейте в очи мне моря, озёра, Чтоб я потопом слёз оплакал мир. Но, не потоп погубит, а пожар, Уже сжигают зло и сладострастье; Мир стал сквернее, отравил угар, Развей его своей всесильной властью. Спаси, Господь, жар твоего огня — Очистив душу, исцелит меня.

Holy Sonnet 6

This is my play’s last scene; here heavens appoint My pilgrimage’s last mile; and my race, Idly, yet quickly run, hath this last pace, My span’s last inch, my minute’s latest point; And gluttonous death will instantly unjoint My body and my soul, and I shall sleep a space; But my’ever-waking part shall see that face Whose fear already shakes my every joint. Then, as my soul to’heaven, her first seat, takes flight, And earth-born body in the earth shall dwell, So fall my sins, that all may have their right, To where they’are bred, and would press me, to hell. Impute me righteous, thus purg’d of evil, For thus I leave the world, the flesh, the devil.

6. Грань

Последний акт, прожитой мною драмы, Конец пути, до финиша – вершок; Бесцельна скачка, вижу, вот он – самый Последний миг, ещё один прыжок И вырвет смерть из плоти мою душу, Погасит вечный сон предсмертный крик, А бдящая душа увидит лик, Перед которым я сегодня трушу. Земная часть вернётся в отчий дом, Душа на небо, там ей будут рады; Воздастся всем: давящие грехом Исчадья ада – достаются аду. Избавившись от зла, жду оправданья, Сказав: нет! Миру, бесам и желаньям.

Holy Sonnet 7

At the round earth’s imagined corners, blow Your trumpets, Angels, and arise, arise From death, you numberless infinities Of souls, and to your scattered bodies go, All whom the flood did, and fire shall o’erthrow, All whom war, dearth, age, agues, tyrannies, Despair, law, chance, hath slain, and you whose eyes, Shall behold God, and never taste death’s woe. But let them sleep, Lord, and me mourn a space, For, if above all these, my sins abound, ‘Tis late to ask abundance of thy grace, When we are there; here on this lowly ground, Teach me how to repent; for that’s as good As if thou hadst seal’d my pardon, with thy blood.

7. Суд

Вообразив углы земного шара, О, ангелы, трубите на углах; Пусть души мёртвых, сбросив смерти чары, Вновь облекут себя в телесный прах. Кого убили власть, закон внемлите, Кого скосили голод, мор, война, Потоп, пожар получите сполна — Вам смерти нет, все Господа узрите. Продли им, Боже, сон, мне слёзы кстати — На мне грехов побольше, чем на них. Молиться поздно мне о благодати В час неземной, хочу молитв земных, В них каюсь, пусть печатью на прощенье Краснеет кровь твоя, мне в утешенье.

Holy Sonnet 8

If faithful souls be alike glorified As angels, then my father’s soul doth see, And adds this even to full felicity, That valiantly I hell’s wide mouth o’erstride: But if our minds to these souls be descried By circumstances, and by signs that be Apparent in us, not immediately, How shall my mind’s white truth by them be tried? They see idolatrous lovers weep and mourn, And vile blasphemous conjurers to call On Jesus name, and Pharisaical Dissemblers feigne devotion. Then turn, O pensive soul, to God, for he knows best Thy true grief, for he put it in my breast.

8. Отец

Коль праведной душе отца награда, Быть равной ангелам, дана, Тогда вдвойне блаженствует она, Увидев, как парю над пастью ада. Но, может быть не всё дано святым, Не могут проникать в сердец глубины, Доступны только внешние картины, Понять чисты ли не по силам им. Им видно: фарисей творит кумира, По идолу влюблённый слёзы льёт, А богохульник, обманув пол – мира, Творца себе в свидетели берёт. Скорби, Душа, Бог видит скорбь твою, Ведь сам вложил её Он в грудь мою.

Holy Sonnet 9

If poisonous minerals, and if that tree Whose fruit threw death on else immortal us, If lecherous goats, if serpents envious Cannot be damn’d, alas, why should I be? Why should intent or reason, born in me, Make sins, else equal, in me more heinous? And mercy being easy, and glorious To God, in his stern wrath why threatens he? But who am I, that dare dispute with thee, O God? Oh, of thine only worthy blood And my tears, make a heavenly Lethean flood, And drown in it my sins’ black memory. That thou remember them, some claim as debt; I think it mercy, if thou wilt forget.

9 Грех

Плод с дерева, который мы едим, Змей искуситель, дев лишавший чести, Козёл блудливый, яд, служивший мести, Бессудны пред тобой. За что судим? Мой ум и воля сделали чужим, Адамов грех, возвысив над другими? Прославленный деяньями благими, Почто, Господь, стал грозен Ты со мной? Но, кто я, чтобы спор начать с тобой? Ведь в кровь твою свои, вливая слёзы, Хотел, чтобы они, как ливни в грозы, Навеки смыли в Лету чёрный грех. Иные не смущаются ничуть Твердить: «Запомни!» Я прошу: – Забудь!

Holy Sonnet 10

Death be not proud, though some have called thee Mighty and dreadful, for thou art not so, For those whom thou think’st thou dost overthrow, Die not, poor death, nor yet canst thou kill me. From rest and sleep, which but thy pictures be, Much pleasure, then from thee, much more must flow, And soonest our best men with thee do go, Rest of their bones, and soul’s delivery. Thou art slave to Fate, Chance, kings, and desperate men, And dost with poison, war, and sickness dwell, And poppy, or charms can make us sleep as well, And better than thy stroke; why swell’st thou then? One short sleep past, we wake eternally, And death shall be no more; death, thou shalt die.

10. Смерть

Старуха смерть, собой гордишься зря, Всесильной ты себя напрасно мнила. Все те, кого ты, жалкая, убила — Бессмертны так же, как бессмертен я. Покой и сон с тобой одного рода, Но ты милей для смертного стократ, Все лучшие из нас к тебе спешат: Ты – отдых плоти, а душе – свобода. Тобой владеют случай, рок, злодей; Твой дом война, болезни, дно морей; Но мак и заклинанья крепче смесь, Чем твой удар; откуда ж эта спесь? Прервётся сон, а бденье никогда; Ты, смерть, умрёшь, исчезнешь навсегда.

Holy Sonnet 11

Spit in my face you Jews, and pierce my side, Buffet, and scoff, scourge, and crucify me, For I have sinned, and sinned, and only he Who could do no iniquity hath died: But by my death can not be satisfied My sins, which pass the Jews’ impiety: They killed once an inglorious man, but I Crucify him daily, being now glorified. Oh let me, then, his strange love still admire: Kings pardon, but he bore our punishment. And Jacob came clothed in vile harsh attire But to supplant, and with gainful intent: God clothed himself in vile man’s flesh, that so He might be weak enough to suffer woe.

11 Христос

В лицо наплюйте и пронзите бок, Бичуйте, издевайтесь, хохочите, Насытившись страданьями, распните Меня за грех, как предрекал пророк. Греха, не знавший, умер за меня, Мне за вину мою и смерти мало: Вина жидов в сравненье легче стала, Она – однажды, грех – день изо дня. Не зря я так любви Христа дивился! Царь милует – Он умер за мой грех. Иаков в мех барана нарядился, Из – за корысти, видя, в ней успех. Христос облёкся в плоть по своей воле, Чтобы под пыткой умереть от боли.

Holy Sonnet 12

Why are we by all creatures waited on? Why do the prodigal elements supply Life and food to me, being more pure than I, Simple, and further from corruption? Why brook’st thou, ignorant horse, subjection? Why dost thou, bull, and bore so seelily, Dessemble weakness, and by one man’s stroke die, Whose whole kind you might swallow and feed upon? Weaker I am, woe is me, and worse than you, You have not sinned, nor need be timorous. But wonder at a greater wonder, for to us Created nature doth these things subdue, But their Creator, whom sin nor nature tied, For us, His creatures, and His foes, hath died.

12. Тварь

Зачем нам служит всякое созданье? Зачем природа – дом и корм людей? Созданья много чище и святей, Чем человек, не стоящий вниманья. Зачем конь вечно терпит наказанье? Зачем под нож баран готовит бок? Порода наша – корм вам на глоток, Зачем покорно терпите страданье? Я – человек, я – хуже, хоть умнее, Вы не грешны, вам чужд сомнений страх, Чудесно то, что вы в моих руках. Мы вами правим, будучи слабее, Лишь оттого, что Бог, создавший твердь, За нас – своих врагов пошёл на смерть.

Holy Sonnet 13

What if this present were the world’s last night? Mark in my heart, O soul, where thou dost dwell, The picture of Christ crucified, and tell Whether that countenance can thee affright, Tears in his eyes quench the amazing light, Blood fills his frowns, which from his pierced head fell. And can that tongue adjudge thee unto hell, Which prayed forgiveness for his foes’ fierce spite? No, no; but as in my idolatry I said to all my profane mistresses, Beauty, of pity, foulness only is A sign of rigour: so I say to thee, To wicked spirits are horrid shapes assigned, This beauteous form assures a piteous mind.

13. Срок

Не спи, моя душа, – молись и кайся, Вдруг эта ночь – преддверие конца? Запечатлеть навек черты лица Христа, людьми распятого, старайся. Его глаза сияют дивным светом, Из ран на лбу бежит, алея, кровь, И будет ли язык того суров, Кто лютого врага спасал заветом? Нет! Потому – то встарь твердил подругам, Как идолам моей земной любви: – У красоты любовь к добру в крови, А мерзость – бессердечье держит в слугах. Теперь учу: Зло там, где Лик потух, Где светел Лик – там милостив и Дух.

Holy Sonnet 14

Batter my heart, three-personed God; for you As yet but knock, breathe, shine, and seek to mend; That I may rise and stand, o’erthrow me, and bend Your force to break, blow, burn, and make me new. I, like an usurped town, to another due, Labor to admit you, but O, to no end; Reason, your viceroy in me, me should defend, but is captived, and proves weak or untrue. yet dearly I love you, and would be loved fain, But am betrothed unto your enemy. Divorce me, untie or break that knot again; Take me to you, imprison me, for I, Except you enthrall me, never shall be free, Nor even chaste, expect you ravish me.

14. Борьба

Бей в сердце, как в набат, трехликий Бог! Проветри, освети и дай мне силы, Чтоб больше не боялся я могилы, Чтоб молот твой – жизнь выковать помог. Я, словно город, занятый врагом, Хочу тебя впустить, раскрыть ворота, Но в разуме не нахожу оплота, Он слаб, неверен, недруги кругом. Тебя люблю, хочу твоей любви, Но, связанный обетами с врагом, Молю Тебя: с ним нашу связь порви, Похить меня, запри в небесный дом. Моя свобода в кандалах завета, Душа чиста, спасённая запретом.

Holy Sonnet 15

Wilt thou love God, as he thee? Then digest, My soul, this wholesome meditation, How God the Spirit, by angels waited on In heaven, doth make his Temple in thy breast. The Father having begot a Son most blest, And still begetting, (for he ne’er be gone) Hath deigned to choose thee by adoption, Co-heir t’ his glory, and Sabbath’ endless rest. And as a robbed man, which by search doth find His stol’n stuff sold, must lose or buy ‘t again: The Son of glory came down, and was slain, Us whom he’d made, and Satan stol’n, to unbind. ‘Twas much that man was made like God before, But, that God should be made like man, much more.

15. Выкуп

Стремленье к Богу, верой подтверди! Пойми, душа, ту мысль, что исцеляет: Не зря Творца хор с неба прославляет, Он храм себе воздвиг в твоей груди; Блаженный сын Отцом своим любим, (Единородный был рождён Всевышним), На землю снизойдя решеньем высшим, Тебя избрал наследником своим. Как, обворованный, своё добро Назад вернёт, лишь, снова выкупая, Так, преданный людьми за серебро, Пошёл на крест, от ада нас спасая. Дивимся: Был, как Бог, жил век за веком, Но пуще тем, что Бог стал человеком.

Holy Sonnet 16

Father, part of his double interest Unto thy kingdom, thy Son gives to me, His jointure in the knotty Trinity He keeps, and gives to me his death’s conquest. This Lamb, whose death with life the world hath blest, Was from the world’s beginning slain, and he Hath made two Wills which with the Legacy Of his and thy kingdom do thy Sons invest. Yet such are thy laws that men argue yet Whether a man those statutes can fulfil; None doth; but all-healing grace and spirit Revive again what law and letter kill. Thy law’s abridgement, and thy last command Is all but love; Oh let this last Will stand!

16. Завет

На небеса добавь мне, Отче, прав, Твой Сын со мною ими поделился: Вочеловечившись на крест пойти решился, Дал мне надежду – смертью, смерть поправ, Ясна теперь любому жизни суть, Он – закланный ещё с рожденья света, Твоим сынам оставил два завета: В них людям описал к спасенью путь. Но строг устав, не молкнет древний спор: Посильны ли людским трудам препоны? Пускай смертельным будет приговор, Дух воскресит убитого законом. Мир, осеняя благодатью вновь, Покажет нам, что властвует любовь!

Holy Sonnet 17 (written after the death of Ann More)

Since she whom I loved hath paid her last debt To Nature, and to hers, and my good is dead, And her soul early into heaven ravished, Wholly on heavenly things my mind is set. Here the admiring her my mind did whet To seek thee, God; so streams do show the head; But though I have found thee, and thou my thirst hast fed, A holy thristy dropsy melts me yet. But why should I beg more love, whenas thou Dost woo my soul, for hers offering all thine: And dost not only fear lest I allow My love to saints and angels, things divine, But in they tender jealousy dost doubt сомненье Lest the world, flesh, yea, devil put thee out.

17. Любовь

С тех пор, как та, кого любил безмерно, Последний долг природе отдала: Душа в раю, в могилу плоть легла, Мой ум блуждает в выси непомерной. Её он чтит, к Тебе в полёт стремится, Ты, как родник, в пустыне жизни был, Тебя нашёл, ты жажду утолил, Но горло снова жаждою томится. Ну, кем ещё я буду так любим? Сосватав души, нашу плоть связал, Но к ангелам её приревновал; Боишься изменю любви к святым? Напрасно к милой не ревнуй с небес: Тебя теснят из сердца: плоть и бес.

Holy Sonnet 18

Show me dear Christ, thy spouse so bright and clear. What! is it she which on the other shore Goes richly painted? or which, robb’d and tore, Laments and mourns in Germany and here? Sleeps she a thousand, then peeps up one year? Is she self-truth, and errs? now new, now outwore? Doth she, and did she, and shall she evermore On one, on seven, or on no hill appear? Dwells she with us, or like adventuring knights First travel we to seek, and then make love? Betray, kind husband, thy spouse to our sights, And let mine amorous soul court thy mild Dove, Who is most true and pleasing to thee then When she’is embrac’d and open to most men.

18. Церковь

Яви свою невесту, Иисус, В сиянии и блеске! Не она ли Украсила чужбину, но в печали На родине влачит страданий груз. За сотни лет, никак не разберусь Уверена в себе, или блуждает? Нова, стара? С семи холмов сияет? Но если не с холмов, не удивлюсь. Она при нас? Иль, странствуя, должны По – рыцарски искать её любви? Супруг открой нам лик своей жены, В полёт к своей голубке вдохнови, — Она одна, не совершая грех, Верна тебе, держа в объятьях всех.

Holy Sonnet 19

Oh, to vex me, contraries meet in one: Inconstancy unnaturally hath begot A constant habit; that when I would not I change in vows, and in devotion. As humorous is my contrition As my profane love, and as soon forgot: As riddlingly distempered, cold and hot, As praying, as mute; as infinite, as none. I durst not view heaven yesterday; and today In prayers and flattering speeches I court God: Tomorrow I quake with true fear of his rod. So my devout fits come and go away Like a fantastic ague; save that here Those are my best days, when I shake with fear.

19. Покаяние

Противоречия взялись меня терзать, Во мне, рождая подлость и коварство. Я, от природы, чтивший постоянство, Стал благостным обетам изменять. Раскаянье, как и любовь моя, Приносят мне не радость, а мытарства. В них холод, жар, страдая, как от пьянства, Мольбы и клятвы забываю я. Вчера не льстил я небесам мольбой, Сегодня умоляю о вниманье, А завтра жду от Бога наказанье, Приливы веры, как прибой – отбой Горячки вздорной; но одно я знаю, Страх тем слабей, чем больше я страдаю.

Избранное. Love’s Alchemy

Some that have deeper digged love’s mine than I, Say, where his centric happiness doth lie; I have loved, and got and told, But should I love, get, tell, till I were old, I should not find that hidden mystery; Oh, ‘tis imposture all: And as no chemic yet the elixir got, But glorifies his pregnant pot, If by the way to him befall Some odoriferous thing, or medicinal, So lovers dream a rich and long delight, But get a winter-seeming summer’s night. Our ease, our thrift, our honour and our day, Shall we, for this ain bubble’ shadow pay? Ends love on this, that my man, Can be as happy as I can Endure the sort scorn of a bridegroom’s play? That loving wretch that swears, Tis not the bodies marry, but the minds, Which he in her angelic finds, Wouldswear as justly, that he hears, In that day’s rude hoarse minstrelsy, the spheres. Hope not for mind in women; at their best Sweetness and wit, they are but mummy, possessed.

Алхимия любви

Кто, как и я, любовь сумел познать, О том, что счастлив был, не станет лгать; Любил, люблю и говорю, Что с юности до старости горю, Но не возьмусь все тайны разгадать; Одна из них коварство: Алхимик век, искавший эликсир, Горшок пузатый славит на весь мир, Узнав однажды, что его мытарства Случайно помогли создать лекарство. Ждём наслажденья в грёзах, а воочью Имеем летний день с морозной ночью. Должны ль за тень от мыльных пузырей Платить свободой, счастьем жизни всей? Неужто стал для радости причиной Сегодня для свободного мужчины Наряд из звонких свадебных цепей? Влюблённые не знают полумер, Уверены не тело – ум и дух Венчаясь, создают единство двух. Твердят, что слышат, ставя нам в пример, Мелодию из самых высших сфер. Кто знает женщин, скажет без раздумий: Что и у лучших разум, как у мумий.

A Valediction: Forbidding Mourning

As virtuous men passe mildly away, And whisper to their soules, to goe, Whilst some of their sad friends doe say, The breath goes now, and some say, no: So let us melt, and make no noise, No teare-floods, nor sigh-tempests move, T’were prophanation of our joyes To tell the layetie our love. Moving of th’earth brings harmes and feares, Men reckon what it did and meant, But trepidation of the spheares, Though greater farre, is innocent. Dull sublunary lovers love (Whose soule is sense) cannot admit Absence, because it doth remove Those things which elemented it. But we by a love, so much refin’d, That our selves to know not what it is, Inter-assured of the mind, Care lesse, eyes, lips, and hands to misse. Our two soules therefore, which are one, Though I must goe, endure not yet A breach, but an expansion, Like gold to ayery thinnesse beate. If they be two, they are two so As stiffe twin compasses are two, Thy soule the fixt foot, makes no show To move, but doth, if the’other doe. And though it in the center sit, Yet, when the other far doth rome, It leanes, and hearkens after it, And growes erect, as that comes home. Such wilt thou be to mee, who must Like th’other foot, obliquely runne; Thy firmnes makes my circle just, And makes me end, where I begunne.

Прощание, запрещающее скорбь

Как праведники в мир иной Со вздохом душу отпускают, Пока, стоящие толпой, – Уже почил, иль жив? – гадают.

Так мы единой став, душой, В свой смертный час уйдём без ссоры, Чтоб не пятнали клеветой Любовь профанов разговоры.

Земная дрожь рождает страх, Отчаянье и разрушенья. Далёк гром сфер на небесах, Бедны в сердцах и ощущенья.

Любовь земная под луной Глупа, пока нам плоть терзает, Когда уходим в мир иной, До дна себя познать желает.

Тогда – загадочна для нас, Два наших «я» не понимают, Как в вечности без рук, без глаз Друг друга души привечают.

Любовью наши две души Навеки скованы незримо. Как слиток золота круши — Останутся неразделимы.

Как связана с моей душой Твоя, вращаясь в центре круга, Так в циркуле, между собой Две ножки борются друг с другом.

Он первой ножки остриём Себя крепит, второй шагает, К опоре ставит под углом, Круг чертит и назад сдвигает.

Так будь и ты всегда тверда, Руководя моим движеньем, Чтоб возвращался я всегда К тебе, горя от нетерпенья.

The Canonization

For God’s sake hold your tongue, and let me love, Or chide my palsy, or my gout, My five grey hairs, or ruin’d fortune flout, With wealth your state, your mind with arts improve, Take you a course, get you a place, Observe his Honour, or his Grace, Or the King’s real, or his stamped face Contemplate, what you will, approve, So you will let me love. Alas, alas, who’s injur’d by my love? What merchant’s ships have my sighs drown’d? Who says my tears have overflow’d his ground? When did my colds a forward spring remove? When did the heats which my veins fill Add one more to the plaguy bill? Soldiers find wars, and lawyers find out still Litigious men, which quarrels move, Though she and I do love. Call us what you will, we are made such by love; Call her one, me another fly, We’are tapers too, and at our own cost die, And we in us find the’eagle and the dove. The ph{oe}nix riddle hath more wit By us; we two being one, are it. So, to one neutral thing both sexes fit, We die and rise the same, and prove Mysterious by this love. We can die by it, if not live by love, And if unfit for tombs and hearse Our legend be, it will be fit for verse; And if no piece of chronicle we prove, We’ll build in sonnets pretty rooms; As well a well-wrought urn becomes The greatest ashes, as half-acre tombs, And by these hymns all shall approve Us canoniz’d for love; And thus invoke us: “You, whom reverend love Made one another’s hermitage; You, to whom love was peace, that now is rage; Who did the whole world’s soul contract, and drove Into the glasses of your eyes (So made such mirrors, and such spies, That they did all to you epitomize) Countries, towns, courts: beg from above A pattern of your love!”

Канонизация

Прошу, молчи! Зажми язык зубами, Любовь не тронь. Глумись над сединой, Моей подагрой, горькою судьбой; Похвастайся учёностью, деньгами, Своим умом, удачею, невестой, Которой при дворе и честь, и место, И дружба короля. Тебе с ней лестно Чеканный профиль на монетах чтить, А мне позволь любить. Увы, кому, моя любовь мешала? Неужто вздохи топят корабли, Иль слёзы льются через край земли? Когда тоска весне помехой стала? А, может, тем, что кровь мне вены рвёт, Я увеличил в списках мёртвых счёт? Солдаты не отменят свой поход, И судьи не начнут честней судить, Хоть буду я любить. Любимая, откликнись на призыв, Мы редкою любовью обладаем; В её огне, как две свечи сгораем, Орёл и голубь тело с телом слив. Тем, поразив и женщин, и мужчин, Войдя друг в друга, станем, как один, Навеки госпожа и господин. Из пепла возродясь, покажем вновь, Как велика любовь. Умру, но жить не стану без любви, Коль не сочтут достойной мавзолея. Пускай живёт в сонетах, не старея, В страницах хроник и густой крови, Взлетая, птицей феникс, со страниц, Воскреснут пепел урн и прах гробниц. Я буду падать перед нею ниц, И, распевая гимны вновь и вновь, Канонизирую любовь, Чтобы могли с молитвой к нам взывать. Друг другу вы – убежище и счастье, Любовь для вас не стала глупой страстью. Сумели сущность мира распознать. В глазах любви увидев за мгновенье, Как в зеркалах, волшебное виденье: Мелькали страны, города, строенья… Просите небеса, пусть учат жить Так, чтоб и вы могли, как мы, любить.

The sun rising

Busy old fool, unruly Sun, Why dost thou thus, Through windows, and through curtains, call on us? Must to thy motions lovers’ seasons run? Saucy pedantic wretch, go chide Late schoolboys, and sour prentices, Go tell court-huntsmen that the king will ride, Call country ants to harvest offices, Love, all alike, no season knows, nor clime, Nor hours, days, months, which are the rags of time. Thy beams, so reverend and strong Why shouldst thou think? I could eclipse and cloud them with a wink, But that I would not lose her sight so long: If her eyes have not blinded thine, Look, and tomorrow late, tell me Whether both the’Indias of spice and mine Be where thou leftst them, or lie here with me. Ask for those kings whom thou saw’st yesterday, And thou shalt hear: “All here in one bed lay.” She’is all states, and all princes I, Nothing else is. Princes do but play us; compar’d to this, All honour’s mimic, all wealth alchemy. Thou, sun, art half as happy’as we, In that the world’s contracted thus; Thine age asks ease, and since thy duties be To warm the world, that’s done in warming us. Shine here to us, and thou art everywhere; This bed thy centre is, these walls, thy sphere.

Восходящему солнцу

О, солнце, глупый, старый хлопотун, Зачем ты ежедневно по утрам, Раздвинув шторы, в окна лезешь к нам? Забыл, что для влюблённых не пестун? Педант нахальный, мимо проходи, Журить проспавших школьников спеши, Царей и егерей гнать дичь буди, Крестьян и муравьёв растормоши; Любовников тревожить не резон, Им безразличны месяц, день, сезон. Зачем своим сиянием, светило, Пытаешься любимую затмить? Зажмурившись, могу тебя тушить, Но не могу прожить, не видя милой. И всё же покорит тебя она, Тогда ты скажешь:» Краше нет кумира, Не зря потратил жизнь, она одна Тебе заменит все богатства мира. Цари и принцы это подтвердят. Ты больше, чем две Индии богат». Я – царь для милой, мне она – страна, Всё остальное – прах. Почёт, богатство, слава – пыль в ногах, Победам полководцев – грош цена. Любовь нас с милой вырвала из тьмы, Увидели: вселенная – кровать; Тебе задачу облегчаем мы: Ты слишком стар, чтоб мир обогревать. Свети лишь нам, обогревай двоих: В кровати нашей – центр кругов твоих.

Song

Go and catch a falling star, Get with child a mandrake root, Tell me where all past years are, Or who cleft the devil’s foot, Teach me to hear mermaids singing, Or to keep off envy’s stinging, And find What wind Serves to advance an honest mind. If thou be’st born to strange sights, Things invisible to see, Ride ten thousand days and nights, Till age snow white hairs on thee, Thou, when thou return’st, wilt tell me, All strange wonders that befell thee, And swear, No where Lives a woman true, and fair. If thou find’st one, let me know, Such a pilgrimage were sweet; Yet do not, I would not go, Though at next door we might meet; Though she were true, when you met her, And last, till you write your letter, Yet she Will be False, ere I come, to two, or three. Песня На лету звезду поймай, Тайно корень мандрагоры На ребёнка поменяй, [1] Расскажи, кто в гневе ссоры Рассёк дьяволу копыто, Где от зависти защита, Где на свете Славил ветер Ум за то, что быстр и светел. Хочешь правду знать – дерзай, Первый встречный не подскажет, Десять тысяч дней блуждай, Белый снег на кудри ляжет Вот тогда, при возвращенье, Мне расскажешь с возмущеньем: Видел свет, Женщин цвет, Есть красотки, верных нет. Если встретишь, то дай знать Мне о той, что счёл ты кладом; Впрочем, можешь и не звать, Даже, если ходит рядом. Пусть с тобой была примерной, Станет лживой и неверной, Пока буду Ехать к чуду, Раза три предастся блуду.

A Hymn To God The Father

Wilt thou forgive that sin where I begun, Which was my sin, though it were done before? Wilt thou forgive that sin, through which I run, And do run still, though still I do deplore? When thou hast done, thou hast not done, For I have more. Wilt thou forgive that sin which I have won Others to sin, and made my sin their door? Wilt thou forgive that sin which I did shun A year or two, but wallow’d in, a score? When thou hast done, thou hast not done, For I have more. I have a sin of fear, that when I have spun My last thread, I shall perish on the shore; But swear by thyself, that at my death thy Son Shall shine as he shines now, and heretofore; And, having done that, thou hast done; I fear no more.

Гимн к Богу Отцу

Простишь ли моего зачатья грех, Хоть был тот факт до моего рожденья? Простишь ли тот, что навсегда отверг, Потом всю жизнь страдал от сожаленья Простив мне эти, ты не все простил, Есть и ещё сомненья. Простишь ли грех, которым соблазнял Других грешить, став дверью к вожделенью? Простишь ли тот, который избегал Год или два, пока имел терпенье? Простив мне эти, ты не все простил, Есть и ещё сомненья. Мой грех – мой страх; умру – порвётся нить, Во тьме душа опору потеряет; Клянись, что сын твой будет мне светить, Сияя так, как он сейчас сияет. Теперь, когда, узнав, простил мне всё; Страх больше не терзает.

The Apparition

WHEN by thy scorn, O murd’ress, I am dead, And that thou thinkst thee free From all solicitation from me, Then shall my ghost come to thy bed, 5And thee, feign’d vestal, in worse arms shall see: Then thy sick taper will begin to wink, And he, whose thou art then, being tired before, 8Will, if thou stir, or pinch to wake him, think Thou call’st for more, And, in false sleep, will from thee shrink And then, poor aspen wretch, neglected thou 12Bathed in a cold quicksilver sweat wilt lie, A verier ghost than I. What I will say, I will not tell thee now, Lest that preserve thee; and since my love is spent, 161’d rather thou shouldst painfully repent, Than by my threatenings rest still innocent.

Явление

Убив меня презрением и взглядом, Сочтёшь, что на тебя лишён всех прав, Ты жить начнёшь так, как подскажет нрав, Я призраком с кроватью встану рядом. Когда другого нежно приласкав, Ты будешь тлеть, как свечка, догорая. А тот, чья ты сейчас, в притворном сне, Решит, что хочешь ласки, пробуждая, Глаз не открыв, придвинется к стене. Обидившись, подобная листу, Ты задрожишь в серебряном поту, И превратишься в призрака. Поверь, Что я скажу тогда, то не скажу теперь, Не стану упрекать, и делать больно, Хоть было бы раскаянье пристойно. Боюсь, признав упрёк обидой кровной, Себя сочтёшь в измене невиновной.

Эдгар По «Ворон»

От автора

Прочитав в интернете рецензию Вадима Николаева на мой перевод, я согласился с автором. Николаев пишет; «Стихотворение Эдгара Аллана По «Ворон» – одно из самых популярных среди переводчиков. Николай Самойлов, время от времени приближаясь к оригиналу, но гораздо чаще от него отдаляясь, создал свое собственное стихотворение. И что же? Лермонтов вообще великий поэт, но как переводчик он не состоялся; поэт в нем постоянно побеждал переводчика (согласно классическим идеям кармы, в следующей инкарнации Лермонтов, оставшись великим поэтом, а также великим прозаиком, должен стать и гениальным переводчиком). «Ворон» Николая Самойлова – это даже не вольная вариация (как, допустим, «Пьяный корабль» Артюра Рембо в переводе Павла Антокольского). В создании собственного стихотворения при попытке сделать перевод у Самойлова есть такой собрат по духу, как Борис Пастернак. Юрий Лифшиц убедительно доказал в своей статье («Литературная учеба», 2009, № 6), что знаменитый перевод Пастернаком стихотворения «Цвет небесный, синий цвет…» Николоза Бараташвили – вовсе не перевод, а оригинальное стихотворение… Николай Самойлов, подобно Пастернаку, определил свое стихотворение как перевод. Я поставил оценку 5-«Никак» (в смысле «Никакой перевод не получился»). Но сейчас у меня возникло желание изменить и повысить оценку. Самойлову я также желаю удачи в проявлении его бесспорного поэтического таланта».

Я согласен со сказанным автором рецензии. В детстве поэма «Ворон» Эдгара По произвела на меня неизгладимое впечатление. Чувства, которые я испытал при чтении поэмы, я постарался передать в стихах, написанным мною по мотивам поэмы. Это не соревнование с Бальмонтом, а моё осмысливание Эдгара По. Попытка другими средствами (убрал повторяющиеся, внутренние рифмы…) и с помощью сонетной формы 14 строк в первых 9 строфах, постарался получить эффект нарастания страха, смятения чувств героя, его боли и отчаяния.

В час чёрных мыслей, колдовства, разбоя Суть древнего ученья постигал, А ветер за окном, по – волчьи воя, Со всей округи нечисть созывал. Смиряя страх, сидел над фолиантом, Порою носом в толстый том клевал, Когда затих полночный бой курантов, В окно чуть слышно кто – то постучал. Я вздрогнул, сердце резво в бег пустилось, Биеньем в грудь, все звуки заглушив. Сказал себе: В окно ненастье билось, А может, гость, про поздний час забыв. На улице и сыро, и темно, Поэтому стучится гость в окно.

Я твёрдо помню полночь декабря: Дрова, сгорая, в угли превращались, Они мерцали, тусклый свет даря, Как змеи в танце, тени извивались. Устав от страхов, ждал прихода дня, Измучило меня ночное бденье, Печали в сердце жалили меня, Ленору помнил каждое мгновенье. Я знал её весёлой и живой, Лицо небесной кротостью сияло. Она была моей земной звездой, Прекраснее на свете не бывало. Закрыла смерть за ней свои затворы, Теперь лишь ангелы в раю зовут Ленорой.

По занавескам трепет пробежал. Рождённый шёлком, еле слышный шелест, То в темноте, немея, замирал, То бился рыбой, рвущейся на нерест. Я замер, шорох не оставил сил, А стук в окно убил мою отвагу, Внезапный ужас в камень превратил, Теряя разум, стал белей бумаги. Твердил себе: «Всё это мерзкий сон, Не нужно страхам без борьбы сдаваться. Стучится гость, погреться хочет он, Пусти его, чего тебе бояться? За дверью гость, с ним рядом никого, Промок, продрог, впусти, согрей его»

Пока шептал, отвага в сердце крепла, Тревога и волненье улеглись, Как птица феникс, выпорхнув из пепла, Душа бесстрашно устремилась ввысь. Спросил у тьмы, от стука не робея: «Мадам, иль сэр, прошу меня простить, Не знаю, и у вас спросить не смею, Зачем меня решили навестить»? На всякий случай дверь открыл пошире, Для храбрости, не перестав бубнить: «Входите, грейтесь, ждёт камин в квартире, Дров хватит, чтобы до утра дожить». Лишь тьма была у дома моего, Ночная тьма, за нею никого.

Молчанье ночи было нерушимым, Казалось, погрузился в страшный сон, Он был тягучим, липким, нестерпимым, Как пытками, рождённый женский стон. Стоял в кромешной тьме, ломая руки, Но не сумел прогнать из сердца страх, Потом, мои усиливая муки, Прекрасный голос зазвучал в ушах, Мне раз за разом слышалось – Ленора… Казалось, ангелы, порхая в небесах, Любимой имя, повторяли хором. Потом оно возникло на губах — Одно лишь имя, больше ничего Не донеслось до слуха моего.

Когда я снова в комнату вернулся, Тревога вновь сгустилась в тишине. Раздался стук, я к двери повернулся, Холодный пот струился по спине. Звук стал слышней, отчётливей и резче — Гость взялся за решётку на окне, Теперь с ним разобраться будет легче, Достаточно дойти до двери мне. Шагнул вперёд, нахлынуло волненье, Его, смиряя, открываю дверь, Сковало плоть мою оцепененье, Не оттого, что встретил рёвом зверь — За дверью не увидел никого, Лишь мрак кружил у дома моего.

Открыл окно, дрожа от возбужденья, Из темноты черней, чем чёрный мрак, Как важный лорд, вступило в дом виденье, То ворон был, одетый в чёрный фрак. Потрёпанный годами и ветрами, Он был страшней, чем бурная гроза, Пронзая мрак горящими глазами, Уверено смотрел в мои глаза. Войдя в мой дом, в поклоне не склонился, Взмахнул крылом, на бюст Паллады сел. Наглец, упрёк услышав, не смутился, Как с пьедестала сверху вниз смотрел. Сидел, смотрел, и больше ничего, Ни звука не услышал от него.

Сказал ему с наигранным весельем: Похоже, мрачный ворон, ты не трус, Постриг хохол, готовясь к новоселью, Но, вижу, горбит лет тяжёлый груз, Тобою проведённых в царстве ночи, Где правит всем безжалостный Плутон. Он там живёт и царствует, как хочет, От сотворения до нынешних времён. Кто выгнал из гнезда тебя в ненастье, Кто надоумил в дом явиться мой? С тобой знакомство я сочту за счастье, Мне имя благородное открой. Клянусь его запомнить навсегда, В ответ мне ворон каркнул: Никогда!

Отпрянул, этим словом поражённый, Для птицы слишком ясной была речь. Гость оказался птицею учёной, Сумеет от печальных дум отвлечь. Летели в ночь мгновенье за мгновеньем Суровый ворон рта не открывал, Сидел во тьме в немом оцепененье, Себе из бюста сделав пьедестал. Мне очень трудно было с тем смириться, Что птица так трагически молчит. Терпенья не хватило, стал сердиться, Решил узнать, зачем он здесь сидит: «Надолго ли явился ты сюда?» Когда уйдёшь? Прокаркал: Никогда.

Сказал и замер, мне волнуя душу, Казалось, к бюсту перьями прирос. Никто молчанье ночи не нарушил, Ни звука в тишине не раздалось. Её спугнул я тихим бормотаньем: «Друзья мои гостили у меня, Но каждый раз кончалось всё прощаньем, И чёрный ворон канет в свете дня, Вновь буду одиноким, как всегда». В ответ мне ворон крикнул: никогда.

Я замер, новой мыслью просветлённый: А, может, гость не всё узнать успел, Хозяин, к ранней смерти обречённый, Уроки с ним закончить не сумел. Остался ворон сиротой до срока, Без крова, куска хлеба и воды, Теперь по миру бродит одинокий, И днём, и ночью в поисках еды. Он, как и я, забыть не может горе, Живёт, не принося другим вреда, Твердит при встрече людям в разговоре Одно и то же слово: «Никогда».

Угрюмый Ворон не хотел сдаваться, Надгробным камнем в темноте застыл. Не зная, как навеки с ним расстаться, Ошеломлённый в кресло пал без сил. Сидел, над древней тайной размышляя, Смотрел на птицу канувших времён, Ужасная, зловещая, худая, Она пугала, как из гроба стон. Кто научил его твердить всегда, Одно и то же слово: «Никогда»?

Сидел, о прошлом ворона гадая, Его глаза пронзали грудь насквозь, Они горели, пламя извергая, Такого раньше видеть не пришлось. Я голову откинул на подушку Свет лампы алый бархат озарял, Когда – то он и волосы подружки, Как голову мою сейчас, ласкал. Тогда я думал: Это навсегда. Тут ворон громко крикнул: «Никогда».

Мгновенно воздух сделался густым, Насыщенным невидимым кадилом. Раскачивал кадило Серафим, Звон от шагов по дому разносило. Несчастный – думал я: забудь утрату! Не зря тебе Бог ангела послал. Проходят дни, жизнь близится к закату, Ты верен ей, её лишь прославлял. Забвенье пей и позабудешь скоро Утрату красоты своей Леноры. Пей залпом и напьёшься навсегда, В ответ мне ворон молвил: «Никогда!»

Пророк, – вскричал я, – или зла созданье? Ты птица или демон? – отвечай. Хочу услышать правду на прощанье, Кого ты представляешь: Ад иль рай? Я в доме ужаса один, покинут всеми, Вокруг лежит, меня забывший мир, Молю, открой решенье теоремы, Как дальше жить, я без любимой сир. Неужто нет бальзама в Галааде? Смажь раны, боль забуду навсегда, Жизнь без любимой стала хуже ада, Когда увижусь? Ворон: «Никогда».

Ты мне награда или наказанье? В уме ли я, иль ты мой тяжкий бред? От Бога ты, иль адово созданье, Ты птица, или демон? – дай ответ. Как душу девы с именем Ленора Сейчас на небе ангелы зовут? Скажи мне правду, не желаю спора. Молю, клянись, что вороны не лгут. Пусть твой ответ мне будет приговором: Когда сойдёмся с нею навсегда? В ответ прокаркал ворон: «Никогда».

Не птица ты! Ты – чёрный знак разлуки! — В отчаянье я закричал в ответ. Зачем ты лжёшь, меня сжигая мукой, У нас с тобою дружбы больше нет. Вернись назад, в объятия Плутона, Останусь я, как прежде одинок. Вынь клюв из сердца, где тоска и стоны, Меня он убивает, как клинок. Покинь мой дом, исчезни навсегда, Зловещий ворон крикнул: «Никогда».

Белеет бюст, на нём чернеет ворон. Мне грудь прожёг его зловещий взгляд. Гоню его – сидит, как уголь чёрен, Глаза из тьмы мерцают и горят. Свет лампы разбросал густые тени, От ворона легла к моим ногам. Она моё усилила смятенье — Я понял, что с бедой не справлюсь сам, Раздавлена душа проклятой тенью, Не спрятаться, не скрыться никуда, Не вымолить мне в эту ночь забвенья, Тут ворон грозно каркнул: «Никогда».