Домой я пришла замерзшая, голодная и злая. Успех, который сопутствовал мне в поисках, лишь сильнее раззадорил глухо рычавшую на дне души ненависть. Выложив хлопотавшему у плиты Гришке собранную информацию, угрюмо выслушала его скупой доклад. Витольда Красинского на рабочем месте обнаружить не удалось. Но Гришке удалось выяснить, что последнее время Витольд почти безвылазно торчал в своем загородном доме. Уж не в обществе ли моего любимого? Ох, если бы найти Лешкины рабочие записи. Но я даже приблизительно не знала, где он их хранит. Знала лишь, что они надежно спрятаны от посторонних глаз.

Мы решили проверить дачку Красинского, да не откладывать дело в долгий ящик, поехать туда сегодня же вечером, как только немного стемнеет.

Покухарничал Григорий на славу. Вывалив мне на тарелку огромную гору макарон по-флотски, полил Монблан соусом собственного же приготовления и стал ждать комплименты.

– Ты дома то был? Тебя жена отлучит от тела, ей богу.

– Не, она с пониманием, ты же знаешь. Я заезжал, все в порядке. Ты, Настюх, ешь давай, а то щеки уже ввалились прямо, смотреть страшно.

От Гришкиного сочувствия, от теплого запаха еды глаза мои предательски стало пощипывать, и поверх соуса полились на тарелку слезы.

* * *

Дом сынка чекиста к счастью находился в неохраняемом поселке. Это был обычный дачный кооператив. Между добротными каменными особняками тут и там виднелись допотопные сараюшки. Видимо, не все участки скупили, буржуазный лоск пока еще не полностью подретушировал правду жизни.

Гришкин горе-внедорожник мы бросили на подступах к поселку в куцей березовой рощице. Будним вечером жизнь в этих краях еле теплилась. В кустах одичавшей малины жалобно мяукала кошка, звенела цепью привязанная у крыльца крайнего дома собака. Свет горел всего лишь в двух-трех домах. Остальные пугали черными провалами окон. Под покровом темноты мы беспрепятственно добрались до нужного дома. Забор был высоким, но не удручающе. Попыхтев минут пять, Гришка перекинул сначала меня, а потом, легко подтянувшись, преодолел ограду сам.

Сам двухэтажный красного кирпича особняк стоял чуть в глубине, к нему вела узкая мощеная булыжником дорожка. Стена подвального этажа почти полностью состояла из крепких железных ворот, для дополнительной безопасности прикрытых сверху еще и кованой металлической решеткой. Окна первого этажа, узкие как бойницы, закрыты автоматическими ставнями. На втором этаже окна побольше, зато их всего два и оба наглухо зарешечены. Три стены были совершенно глухими. Только маленькое мансардное окошко было ничем не защищено. На него то и смотрел плотоядно Гришка, прикидывая общую высоту крепости.

Здесь, за городом, все еще умопомрачительно пахло жухлой травой и поздними флоксами. Кроны деревьев, даже и не думавшие желтеть, черной шапкой нависали сверху. Зябко поеживаясь от пробирающей сырости, я покорно бродила за Гришкой, шаг за шагом обследующим территорию. Кроме дома, на участке имелась крохотная банька, еще недостроенная беседка и микроскопический сарайчик неясного предназначения. Возможно, в нем хранили сельскохозяйственный инвентарь. Вот только что с тем инвентарем делали? Ни огорода, ни даже хилой грядки петрушки у Красинского не имелось.

Банька была закрыта. Гришка подтащил к стене предусмотрительно оставленную снаружи лавку, и заглянув в высокое окошко, долго плющил нос о стекло. Я в свою очередь внимательно слушала – не просочится ли в дверную щель какой-нибудь звук? Тишина.

– Не видно ничего, – шепнул мне Гришка, – да и непохоже, чтобы в Баньке стали кого-то прятать. Больно уж хлипкая конструкция. Вон и окно не заделано. Нет, пойдем отсюда.

По пути к дому мы мимоходом обследовали сарайчик, к счастью, открытый. Он был почти пуст, только с потолка свисали пуки сухой травы, да в углу валялись брошенные как попало березовые поленья. Осторожно посветив фонариком, Гришка самым внимательным образом обследовал пол, выкопал из пыли наполовину недокуренную сигарету, и понюхав, бросил ее в полиэтиленовый пакет.

* * *

Попасть в дом мы могли только одним способом – добравшись до заветного чердачного окошка. Легко сказать. Все еще спортивный, но слегка округлившийся на пирогах, которые в изобилии пекла его жена, Гришка, сколько ни пыхтел, на высоко расположенный бордюр между первым и вторым этажом забраться не мог. Потирая содранные ладони, вопросительно уставился на меня.

– Ты что? Я не полезу! – зашипела я.

– Тогда поехали обратно, – ответно зашипел Гришка, – тебе меня не подсадить, во мне больше девяноста кило веса, не считая ботинок. А я тебя, если напрягусь, попробую… Ну?

– Баранки гну, что мне делать? – другого выхода не было, а уезжать с участка подозрительного Витольда, не солоно хлебавши, мне не улыбалось. Эх, знал бы Лешка…

Как я карабкалась по стене – тема отдельного романа. С горем пополам забравшись при помощи Гришки на заветный бордюр, дальше я уже действовала самостоятельно. От провала операции нас спас дизайнер. Его творческая мысль, видимо, до последнего боролась с желанием заказчика сделать свой дом своей крепостью. Полной победы одержать не удалось, но на некоторых флангах был сделан прорыв. Торцовую стену на высоте примерно метров двух от земли украшал мраморный вазон, вмонтированный в небольшую нишу. По замыслу, здесь самое место винограду или плющу, но пока вазон пустовал. Я машинально посвятила в него фонариком и чуть не заорала, из темноты на меня смотрели две пустых глазницы. Маленький череп плотоядно скалился в немом приветствии. Кошка или собака? Каким-то образом маленький друг человека нашел здесь последний приют.

Осторожно ступив на край импровизированного склепа, я попробовала переместить центр тяжести и чуть не рухнула вниз. Лишь с третьей попытки мне удалось встать на сооружение двумя ногами. Держа в зубах фонарь, я осмотрелась по сторонам. По правую руку стена была совершенно гладкой. По левую в полуметре от меня маячило очередное архитектурное излишество – что-то вроде небольшого каменного карниза. О том, чтобы перепрыгнуть на него, не могло быть и речи. От отчаяния голова моя закружилась и уже ускользающим сознанием я зафиксировала кряжистый сук разросшегося клена. Гришкины девяносто, без ботинок, кило он точно не выдержал. А мои семьдесят может и потерпит. На всякий случай я скинула с себя обувь, и первый массивный ботинок приземлился точнехонько на Гришкин затылок. Тот охнул, тихо выругался и согнулся от боли, потирая раненую голову. В это время на его хребет упал второй ботинок, и я смущенно отвернулась, чтобы не видеть страданий партнера.

Клен крякнул, но снес испытание с честью. Пока я ползла, обдирая лицо и руки, он лишь натужно скрипел. Судя по всему, это был билет в один конец, повторного издевательство престарелое дерево не потерпит.

Мансардное окошко было совсем рядом. Я подтянулась и уже изготовилась разбить стекло заранее прихваченным гаечным ключом. Но тут наткнулась на взгляд. Оттуда, из окна, на меня внимательно смотрели.

Это был мужчина примерно сорока лет, плотный, чуть одутловатый, совершенно лысый. Он спокойно взирал на мои ужимки и потуги, не проявляя ровным счетом никаких эмоций. Я почти уже собралась заорать, почти уже отпустила руки, чтобы рухнуть кулем вниз, а там будь что будет. Мужчина молча, не двигаясь, смотрел и не проявлял инициативы. Странный какой-то, подумала я, и в душе зашевелился оптимизм. Может он и не пристрелит меня, может с ним можно договориться? Вопросительно кивнув ему и не получив отклика, придвинулась к окну чуть ближе. Мрачный хозяин остался на своем месте. Интересное дело. Даже когда я впечатала лицо в холодное пыльное стекло и посветила в окно фонариком, дядечка никак не отреагировал. Да и не смог бы при всем желании. Потому что был в некотором смысле мертв. Скорее всего. Трудно представить, что человек может коптить небо с такой маленькой, но недвусмысленной дыркой в виске.

Орать Гришке я побоялась, да и голос куда-то пропал. Я осторожно тюкнула по стеклу ключом раз, другой. Оно не сдавалось. Бронированное что ли? Я на всякий случай подергала раму и та поддалась. Видимо накануне смерти хозяин, если это конечно был он, дышал относительно свежим подмосковным воздухом.

Вот так близко мне еще не приходилось видеть покойников. Стараясь ничего не задеть, я втиснулась внутрь и по возможности тихо приземлилась на пол.

– Извините, – машинально сказала я мертвецу и в каком то анабиозе ринулась к черному провалу двери. Угодила прямиком на лестницу. Быстро пересчитав ступени негнущимися ногами, один пролет, второй, третий, четвертый, пятый… Ну конечно, дверь спокойно открылась. Какого черта? Самые элементарные решения никогда не приходят в голову вовремя. Стоило играть в скалолазку, чтобы открыть и без того гостеприимно незапертую дверь.

– Что там? – по тому, как быстро я выбралась наружу, Гришка уже понял: дело пахнет керосином.

– Что-что… Иди сам посмотри, – зло бросила я Гришке и затряслась от запоздалого страха, да так сильно, что стук моих зубов разносился, кажется, по всей округе. Даже брехавший на другом конце кооператива кобель подозрительно стих.

– Да, это он, – сдержанно кивнул в сторону трупа Гришка, – вот мы влипли то. Не включая света, мы обошли особняк и убедились, что искать здесь больше нечего. На всякий случай прихватили с собой ноутбук, обнаруженный почему то в кухонном столе.

Въехав в город, позвонили из первого же автомата в милицию и поделились со скучающим дежурным информацией. Через полчаса мы уже разливали прихваченное в круглосуточном супермаркете виски. Все молча. Говорить не было сил.

Первой затянувшуюся минуту молчания нарушила Рита. Когда на дне бутылки не осталось ни капли, она укоризненно молвила:

– Аркадий, опять нажрался.

* * *

Ноутбук был запаролен, но Гришка играючи сломал защиту, и мы с некоторым недоумением воззрились на открывшуюся нам картину. Рабочий стол монитора был украшен трогательным фото микроскопической собачки – глазастенького той-терьера. Уж не его ли труп покоится в мраморной усыпальнице? Может, то была вовсе не ваза?

Среди рабочих папок обнаружили директорию под названием «Дружок». Здесь хранилось больше трех сотен снимков собачки. Вот она гордо вышагивает на прогулку в стильном комбинезончике. Вот лукаво выглядывает из красивой корзинки, гоняет бабочек по клумбе, сидит на коленях хозяина, спит на диване… Бред какой-то.

Три файла под названием «Дневник Дружка 1», «Дневник Дружка 2» и «Дневник Дружка 3» описывали нехитрую биографию песика. Каждая новая страничка скрупулезно повествовала о том, в каком настроении проснулся Дружок, что он покушал на завтрак, обед, полдник и ужин, какие шалости и проказы устроил. Почти тысяча страниц повторяющегося текста. Последняя самая короткая. Всего два слова – Дружок умер. Датировано 15 июля сего года.

Вдруг я с ужасом вспомнила, что не так давно, кажется, это было именно в июле Лешка пришел домой мрачнее тучи, долго молчал и на все попытки прояснить причину его меланхолии коротко отвечал: «Отстань». Потом все– таки признался, что сбил случайно собаку. О господи, может быть, он сбил именно собаку Красинского?

– Ты думаешь? – с сомнением спросил меня Гришка.

– Да кто его знает. Ты смотри, как он о собаке пекся. Похоже, во всем мире не было для Витольда существа дороже и ближе. Если Лешка действительно сбил его собаку, Красинский мог отомстить.

– Но он сам мертв.

– Это, конечно, некоторым образом выпадает из схемы.

– Насть, а Лешка… того, не мог? Ну в целях самообороны типа?

Я задумалась. Мог ли Лешка в целях самообороны убить человека? Этот же вопрос адресовала себе. Честно отринула все моральные нормы, оставив один лишь страх за свою жизнь. И не только за свою. Когда ты идешь по жизни не один, к страху за собственную шкуру примешивается еще и переживание о близких. Сам помер и все дела, а каково будет им без тебя? Однозначно да, я бы могла переступить черту и написать приговор своей карме. Наверное бы и Лешка мог? Но… была тут неувязка. Слишком уж аккуратно все было обставлено. Ни оружия рядом, ни следов борьбы мы не обнаружили. Убийство, если следовать логике, совершил расчетливый и трезво мыслящий человек. Я бы легко могла представить, как Лешка опускает на голову злодея увесистую орясину или бьет его в челюсть или даже душит в порыве отчаяния шарфом, ну и мысли однако приходят в голову, но вот так профессионально застрелить, пустив пулю точно в висок и попав в цель с первого раза? Нет, это ария из другой оперы. Да и не думаю, чтобы Лешка умел стрелять. У него зрение минус семь, он даже в очках видит плоховато.

– Нет, это не он, – твердо сказала я Гришке. В душе моей снова волной нарастал страх. Он или не он прикончил Красинского, вопрос отдельный. А вот мог ли Красинский навредить Лешке? По всему выходило, владелец Дружка был человеком с бооольшими странностями. Если бы мы нашли рядом с ним оружие, то можно было бы остановиться на версии самоубийства. Однако, оружия не было. Все запуталось окончательно. Самое неприятное заключалось в том, что мы не могли лезть в прошлое и настоящее Витольда. Он был сыном слишком большого человека. Нам было не по силам противостоять мощи ФСБ, никто из нас не мог безнаказанно приблизиться к семейным тайнам генерала и на расстояние видимости. Нас бы тут же сняли меткие стрелки.

– Так и заруби себе на носу, – сказал мне Гришка в ответ на мое нытье «а может попробуем».

Могло быть и так, что смерть фээсбэшного отпрыска не имела никакого отношения к нашему дело. Это могло быть и простым совпадением, в которые мы последнее время не очень верили. Но чем черт не шутит?

С почти мистическим ужасом я в очередной раз перелистывала биографию Дружка. Было не по себе. Невозможно даже вообразить, в какую бездну катится душа человека, который изо дня в день фиксирует в мельчайших деталях меню песика. На что способен такой человек? Я сильно сомневалась, что та безграничная нежность, которую он испытывал к собаке, распространялась на окружающих. Едва ли на них, на окружающих, от Дружка оставались хотя бы крохи. Судя по той информации, что была у Гришки, Красинский слыл человеком жестким, даже жестоким. У него была очень говорящая кличка Змей. По некоторым непроверенным данным структура, которую возглавлял сын генерала, не гнушалась заказами повышенного риска. Думаю, понятно, о чем идет речь.

Как я не напрягала память, так и не смогла вспомнить, мелькали ли в Лешкиных рассказах упоминания о клиенте, напоминающем Красинского. Кажется, он что-то говорил о людях, наделенными особыми полномочиями, имеющими почти неограниченную власть над судьбами людей. Но… ничего конкретного.