Погода в Москве взяла реванш за новогоднюю оттепель. Все-таки в Венеции было теплее. И как-то светлее. Всякий раз, возвращаясь на родину из дальних стран, я не уставала ужасаться — до чего же монотонная, пасмурная, мрачная у нас страна. Чем ближе к Москве, тем приглушеннее краски, цветное кино постепенно превращается в черно-белое. Непатриотичное, зато очень точное сравнение.

— Настюха, ну сколько можно тебя ждать! — Лешка прыгал от нетерпения за блестящим турникетом и махал пышным букетом роз. Это что-то новенькое.

— Леш, а ты чего радостный такой, а? — подозрительно спросила я.

— Ну привет! Соскучился, еще и рейс задержали. Настюх, ты что?

Он почти никогда не называл меня Настюхой. Фамильярность вообще была Лешке несвойственна. И он никогда не выглядел таким довольным и сытым после десятидневной размолвки со мной. Ведь мы поругались перед отлетом, так? Отчего же мой ненаглядный ведет себя, как будто ничего и не было? Решил дипломатично замять размолвку? Ох, не нравится мне эта дипломатия.

— Крольчонок, ты чего такая насупленная? Ты не рада меня видеть?

— Крольчонок? Крольчонок?? Какой я тебе крольчонок?! — запричитала я. — Леш, я ничего не понимаю, что произошло?

— Здрасьте, приехали! Я тут жду ее, жду, а она приехала вся такая злая, вся такая колючая, шипит на меня, ругается.

— Вот этого не надо, ладно? Ты не звонил мне десять дней! Ты не брал трубку! Я чуть не сошла с ума, я чуть не умерла!

— Ну ведь не умерла же, а? Хотя с ума все-таки, по-моему, сошла.

Лешка попытался неуклюже меня обнять, но я ужом выскользнула из кольца его рук. Кое-как пригладив растрепанные волосы, по кривой траектории заспешила к выходу, волоча следом громыхающий чемодан. Надо было все-таки помыть голову перед отлетом, черт знает на кого теперь похожа.

— Боюсь, Настя, это выглядит так, как будто он тебе изменил, — грустно склонила голову Санька, избегая встречаться со мной взглядом, — очень уж похоже.

Я и сама прекрасно понимала, на что это похоже. Не вчера родилась. “Не может такого быть!” — упрямо твердила душа. “Почему нет?” — скептично интересовался разум и подсовывал новые доказательства собственной правоты. И без Санькиных подсказок было понятно: букет, деланое веселье вкупе с виновато бегающими глазами — все это не просто так. А еще дома царил идеальный порядок. Даже вечно забрызганное зеркало в ванной идеально блестело. Этот ослепительный блеск меня просто доконал. А когда я увидела на плите остывающую кастрюлю с супом, а в холодильнике ягодный торт, выдержке моей пришел окончательный и бесповоротный конец.

Пнув подвернувшийся под ноги Лешкин ботинок, я пулей рванула к двери, на ходу набирая Санькин номер.

— Настя, — попытался остановить меня Лешка, — что с тобой? Тебя обидел кто-то? Что случилось?

Он попытался взять меня за руку, с тревогой посмотрел в лицо, но я вырвалась и, с чудовищным грохотом захлопнув дверь, побежала пешком вниз. Примерно на двадцатой ступеньке я подумала, что веду себя не совсем адекватно. Но слишком много событий обрушилось на мою больную голову в последнее время, нервы и без Лешкиного супа были на пределе, а тут еще и торт, и цветы, и тапочки мне принес, едва я только сняла правый ботинок. Не то чтобы Лешка по жизни был равнодушным грубияном или вовсе не проявлял ко мне заботы, но все мыслимые знаки внимания разом настораживали. И это после десяти дней молчания!

— Что же теперь делать? — устало спросила я подругу.

— Ох, Настя, — Санька подлила нам еще коньяку, — сложный вопрос. Главное, не горячись, не руби с плеча и не устраивай истерики. Тебе пока и предъявить ему нечего.

— Да не собираюсь я ему ничего предъявлять. Еще чего! Не стану опускаться до сцен ревности, даже и не подумаю, — неуверенно добавила я, — да и вообще не до того сейчас. Но, Санька, как он мог? Как он мог? Я, рискуя шкурой, отрабатывала этот чертов аванс, думала, получу еще денег, сможем наконец отремонтировать кухню. У меня от этого буйства красок уже крыша едет.

— Да, смалодушничала ты тогда, надо было гнать дизайнера в шею. Я тебе, между прочим, говорила.

— А, — отмахнулась я, — какая теперь разница, кому это теперь надо?

— Все-таки не горячись. У тебя есть подозрения, кто она?

— Подозрения? Как бы не так! У меня есть твердая, стопроцентная уверенность. Это она!

— Хорошо, что не он.

— Не делай вид, будто не понимаешь, о ком я. Это стерва сразу положила на него глаз.

— Ты имеешь в виду Леночку?

— Леночку, Леночку!

— Да зачем ей сдался твой Лешка? Рядом Димка, свободный и очень перспективный мужик. Я бы на ее месте…

— Ты, Сань, никогда не будешь на ее месте. У тебя наглости не хватит. На Димку она тоже положила глаз. Да я уверена, что у нее таких с дюжину, не меньше, наберется.

— Тогда все шансы на твоей стороне. Если ты не преувеличиваешь, то она, прости, конечно, просто шлюха. Переживать не о чем, Лешка же не дурак.

— Не дурак…— пригорюнилась я, — но разве мне от этого легче? Ты бы видела, как они на нее смотрят… А ей что, ей, может, из принципа приятно людям жизнь портить. Ей главное — заполучить, а уж зачем, вопрос десятый. Чтобы было.

Санька призадумалась. Она и без меня знала, что есть такой тип женщин, который в народе принято именовать хищницами. Даже если им не очень надо, они всегда норовят завалить дичь и лишь потом уже думают, что с ней делать. Чаще всего, как это ни странно, очень долго они остаются одинокими. А как бы вы поступили на их месте? Быстро выйти замуж в их ситуации — примерно то же самое, что прийти в шикарный магазин с прорвой денег и купить без примерки первую вещь с краю.

— Не говорю, что он собирается меня бросить. Наверное, нет, — неуверенно добавила я, — но кому от этого легче? После таких выкрутасов разве я смогу относиться к нему по-прежнему? Меня это будет тяготить, понимаешь?

— Да понимаю, — кивнула Санька.

Ее квартира сегодня поражала почти идеальной чистотой. Видимо, еще накануне Нового года она устроила тут генеральную уборку. Даже вечно мятые шторы спадали красивыми ровными складками, а выставленные в горке хрустальные бокалы сияли как новые. Олега ждала? А он опять не приехал?

— Ладно, видела я вашу Леночку, ничего особенного. Разберемся, — успокоила меня Санька и, взяв с меня твердое обещание не устраивать светопреставления, проводила до двери.

Добрая душа, она сегодня и словом не обмолвилась о своих проблемах. А ведь у нее самой сложилась непростая ситуация с Олегом. Как сложилась, так и тянулась, испытывая на прочность Санькины нервы. Олег — мужчина всей ее жизни. Женатый, к сожалению. Правда, не так давно он подал на развод, но дело стопорилось то нерасторопностью адвоката, то внезапными немощами жены, которая все никак не решалась сделать окончательный выбор между мужем и давним любовником. Последнее время жизнь то и дело сталкивала меня с женщинами, для которых мужчины были чем-то вроде почетных кубков. Наверное, так кровожадные индейцы коллекционировали скальпы белых людей. Практического применения — ноль, но как повышает самооценку! Все это вызывало у меня недоумение, но следовало признать — такая тактика приносила свои плоды. Женщины, увешанные скальпами мужчин, пользовались в обществе большим спросом.

— Да что в них такого? — уставился на меня Гришка. — Настя, я тебе как мужик скажу: обычные девки. Даже не понимаю, о чем ты толкуешь.

— Гриш, они не обычные, уж поверь мне. И кстати, ты первый мужик, который спокойно реагирует на их неземную красоту.

Гришка прокрутил видеозапись назад и еще раз внимательно просмотрел ту часть, где девушки играют друг с другом в теннис. Их завораживающая грация не смогла оставить равнодушной даже Лизавету. Она долго грустно смотрела на экран, подперев полной рукой некое подобие талии, и вздохнув, вынесла приговор:

— Так красиво, что даже страшно.

— Итак, что мы имеем? — поставив запись на паузу, спросил Гришка. — Кроме, разумеется, их неземной красоты, которая в настоящей момент является таковой буквально.

— Не нагоняй жути, Гриш. И так тошно.

— Да я бы рад. Но мы, Настасья, имеем с начала года столько трупов, что уже пора привыкнуть.

— Да уж, — не стала спорить я, — пора… Когда придет Ангелина?

— Не она придет, а мы поедем к ней. Она сейчас не в том состоянии, чтобы куда-то ездить.

— Ума не приложу, как мне смотреть ей в глаза.

— Прекрати рефлексию. Ты тут ни при чем. Она и сама понимает. И позвала нас совсем не для того, чтобы высказать претензии в твой или мой адрес. Она что-то опять от нас хочет.

— Что? Опять? А на этот-то раз чем мы можем быть полезны?

— Не знаю, — хмыкнул Гришка, — возможно, опять надо кого-то куда-то сопроводить.

Я запустила в него пластиковым настольным календарем и в слезах выскочила прочь. Забилась за печку и там как следует оторвалась, рыдая о навсегда утраченном покое.

Офис наш располагается в самом центре Москвы, в тихом, уютном и очень респектабельном переулке. Крошечное здание со стороны можно принять за кочегарку, но внутри имеются три вполне просторных кабинета и маленькая прихожая с настоящей печкой-голландкой. Хозяйственный Гришка каждую зиму запасается дровами, и иногда мы разжигаем огонь. Не столько для тепла, сколько баловства ради. Печка осталась в наследство с незапамятных времен, и хотя офис имеет прекрасную систему электрического отопления, мы не стали сносить это чудо прошлого века. Где еще в Москве увидишь такую красоту?! К тому же в крошечном закутке между теплым кирпичным боком и стеной можно было чудесным образом уединиться, второй человек туда просто не влезает.

— Вытри сопли и давай одевайся. И так уже опаздываем, — бросил мне Гришка, бряцая ключами от допотопной “Нивы”.

— Самое страшное, — еле слышно прошептала Ангелина, — что я их даже похоронить не могу. Я не видела их мертвыми, и пока не увижу, они останутся для меня живыми. Мои девочки…

Она достала из кармана грязный носовой платок и неловко высморкалась. Выглядела женщина ужасно. Под глазами синяки размером с блюдца, нос заострился и напоминал клюв больной птицы, руки за то время, что я ее не видела, превратились в старушечьи. Сквозь пергаментно тонкую кожу проступали серые вены, а пальцы непрестанно и так сильно дрожали, что она даже воды не могла выпить. Ей помогала Светлана, заботливо поднося стакан к самым губам и придерживая голову женщины. И только глаза Ангелины все еще оставались красивыми, но такая тоска в них плескалась, что смотреть было невозможно.

— Господи, я бы все что угодно сейчас отдала, только бы иметь возможность прийти на их могилку. Но мне и отдать-то нечего… Хотя деньги есть, Фредди оставил мне денег. Так что вы не переживайте, я рассчитаюсь. И за прошлую работу, и за ту, которую хочу вам предложить.

Мы с Гришкой напряглись. Как бы нам не было жаль едва живую от горя мать, искать трупы Анны, Марии и Фимы нам не улыбалось. Да и пустое это занятие. Без нас уже ищут. Итальянские водолазы понимают в этом куда больше московских частных детективов.

— Мне кажется, девочек погубил тот же человек, который убил Фредди. Точнее, те же люди. Никто не желает видеть связи, но ведь она очевидна! Я хочу, чтобы вы нашли злодея. — Ангелина бессильно откинулась на спинку дивана и хрипло закашлялась. Снова как из-под земли выросла Светлана и, подоткнув под свою подопечную подушку, усадила ее поудобнее.

— Ангелина Степановна, ты бы пошла прилегла. Потом договорите, гости подождут.

— Уйди, Светлана, уйди отсюда. Я тебя прошу, оставь меня хоть на минуту. — Хозяйка, собрав волю в кулак, выпрямилась и слегка подалась к нам. — Я неважно сейчас себя чувствую, но это пройдет, пройдет, я оклемаюсь. Буду помогать вам, чем смогу. Только и вы помогите мне. Все меня бросили. Никто не хочет меня слушать. Говорят, что такие заказные убийства не раскрываются, что у Федора было слишком много врагов. А я не верю, не верю, что не раскрываются. Надо попытаться, и все получится. Иначе не будет мне покоя ни на этом свете, ни на том.

Гришка напряженно молчал. Быстро глянув в сторону закрывшейся за Светланой двери, он пересел к Ангелине поближе и, взяв ее за руку, ласково попросил:

— Вы, пожалуйста, успокойтесь. Вот придете в себя, и тогда мы сможем как следует обо всем поговорить. Только не здесь. Хорошо?

— Хорошо, — сразу же согласилась Ангелина, — мы можем встретиться завтра. Пообедаем в тихом месте?

— Идет, — кивнул Гришаня и успокаивающе погладил женщину по плечу. — Ну-ну, не надо опять плакать. Перед нами стоит важная задача, и для того чтобы ее выполнить, мы все — и вы прежде всего, дорогая Ангелина Степановна, должны быть спокойны и хладнокровны. Только в этом случае можно рассчитывать на успех. Согласны со мной?

— Да, — слабо кивнула Ангелина, — я согласна.

— Гриш, а Гриш…— ныла я на обратном пути, — непонятно, у кого из нас с головой плохо… По-моему, все-таки у тебя. Ну что ты молчишь? Ты не хочешь со мной разговаривать? Или тебе нечего сказать?

— Нечего, — огрызнулся Гришка, — нечего. Считай меня кем угодно, но других вариантов я не увидел.

— Гриш, а ты хоть на секунду представляешь, что такое большой бизнес? Ты хоть приблизительно можешь понять, насколько серьезны люди, устраняющие таких конкурентов. Да об убийстве Федора даже газеты почти не судачат, потому что никто никогда не пустит журналистишек в такие дела.

— Анастасия Петровна, вы, конечно, женщина просвещенная, не нам, дуракам, чета. Но я ведь вас насильно никуда не тяну. Желаете, так выходите из игры. Мы уж как-нибудь сами, своими скромными силами.

— Ага, в компании с погорелой артисткой Романовой, у которой на почве большого человеческого горя рухнула крыша. Да, Гриша, мне тоже ее очень жалко. Мне и девочек жалко, и этого Фредди, и даже Фиму! Но, Гриша, куда ты лезешь? Это не наша поляна.

— Все, Настя, я свое слово сказал. Ты как хочешь, а я по этому делу буду работать. С тобой или без тебя, но буду.

— О боги! Я так мечтала еще пожить! У меня, Гриш, между прочим, даже детей еще нет. Сгину, и не останется на земле никакого следа.

— Дети — не гарантия! — зло бросил мне Гришка.

Я вспомнила Ангелину и вынуждена была с ним согласиться.

— Е-мое, Гриш, но я не понимаю даже приблизительно, с какого конца тут браться.

Напарник внезапно затормозил и остановил машину прямо у обочины.

Справа и слева от нас стояли укутанные слежавшимся снегом сосенки, сумерки постепенно сгущались. На мутно-голубом небе проклюнулась ранняя луна. Даже не верилось, что были Калькутта, Гонконг, Амстердам и Венеция. Все это казалось сном, который сейчас заново предстояло вспомнить. Но как же не хотелось. В салоне пахло машинным маслом, уютно светилась приборная панель. Было желание свернуться калачиком на заднем сиденье и подремать там недели две. Глядишь, к тому времени все как-нибудь само собой рассосется.

— Связь между убийством Фредди и всеми этими странными взрывами, а потом еще и гибелью девочек настолько очевидна, что даже странно, — уже спокойно заговорил Григорий. — Только совсем слепой ее не заметит. Возможно, именно на это и было рассчитано.

— Что ты имеешь в виду? — На самом деле я прекрасно понимала, о чем ведет речь мой коллега. Но самой формулировать не хотелось. Мозги были какими-то вязкими, любая мысль в них тонула, как в болоте.

— Смотри. Допустим, кто-то замышляет преступление. Преступление рискованное, шансы разоблачения очень велики. Как можно избежать угрозы провала?

— Не знаю, я же не преступник, мне сложно о таком думать.

— Все мы немного преступники. Да знаешь ли ты, что, по данным одного очень интересного социологического опроса, почти семьдесят процентов людей готовы на преступление, если будут твердо уверены в безнаказанности. Я думаю, что в действительности потенциальных убийц, воров и растлителей малолетних еще больше. Просто кое-кто врет даже в анонимной анкете.

— Возможно, — неуверенно сказала я и вспомнила Леночку. И соседку по этажу Дорофею Васильевну, которая регулярно стучит на всех жильцов участковому. И продавщицу ближайшего ларька, хамившую при каждом удобном случае. И врача, содравшего с меня бешеные деньги за неверный диагноз…— Возможно, — увереннее повторила я.

— Так вот, чтo бы ты сделала на месте человека, которому позарез надо совершить нечто противозаконное, но при этом избежать наказания. Речь идет о действительно очень высокой степени риска. Расклад такой, что наказания практически не избежать. Ну все равно, что устранить мафиозного авторитета при свидетелях. Как быть?

— Я бы подождала более удобного случая. Так бы рисковать я не стала.

— Нет, ждать ты не можешь. Или пан или пропал.

— Черт, я не знаю. Как тут быть… А залечь на дно?

— Не тот вариант. Найдут и уничтожат.

— Да не бывает такого, чтобы нельзя было скрыться.

— Бывает.

— Тогда я в растерянности, Гриш. Не знаю, как быть.

— Есть один вариант, Настасья, есть!

— И ты его нашел?

— Представь себе, да. Я его нашел.

— Гриша, я никогда не сомневалась в том, что ты гений. Так давай, говори.

— Чтобы уйти от наказания — надо умереть самому.

— Да уж, замечательный способ. Вопросов больше нет.

— Ты послушай. Речь не идет о том, чтобы умереть на самом деле. Разыграть свою смерть. Внушить всем, что ты умер, но остаться живым и тихонько отсидеться где-нибудь в Швейцарии, пока сыр-бор не уляжется.

— Хочешь сказать, что девочки…

— Ничего я не хочу пока сказать. И почему ты сразу подумала о них? Есть ведь еще и Фредди.

— Ой, Гриша, его я видела. Мертвее не бывает. А вот трупов девочек так пока и не нашли.

— Это ни о чем не говорит. С девочками, конечно, тоже все не так очевидно. Федору же фактически снесло лицо, что наводит на определенные подозрения. Если это в действительности был спектакль, то надо отдать должное гениальности режиссера. Он собрал в гости именно тех людей, которые моментально разносят по миру любую информацию, еще и приумножая ее по ходу дела. Все его видели мертвым. Потом, я тебя уверяю, это обрастет такими подробностями! Найдутся очевидцы, на глазах которых случился взрыв, которые успели все рассмотреть в деталях. А ведь деталей-то никаких и не было. Никто не видел ничего, кроме заключительного акта. Когда Федора заметили, он уже лежал в крови на снегу. Но Федор ли это был?

— Ой, Гриша, как все странно.

— Но согласись, задумка на пять баллов.

— Пожалуй. Однако непонятен мотив. Зачем Федору это надо? И что все-таки случилось с девочками? Это он их, получается, убил?

— Насчет девочек торопиться с выводами не будем. Их тела пока ищут, и я не исключаю, что найдут. Мотив — это да, без него никуда… Но мотив всегда найдется.

— Пока мы его не определим, мы ничего не выясним. Кстати, действительно ли Фредди погиб в ту ночь — вполне можно определить с точностью до ста процентов. Существует же анализ ДНК.

— Да. Именно об этом я уже давным-давно подумал. Но мы не можем афишировать свой интерес к этой теме. Анализ надо провести, чтобы никто ничего не знал. Даже Ангелина. Она вполне может оказаться причастной ко всей этой истории.

— Не похоже.

— Возможно, она просто не ожидала именно такого исхода. Но в первой части действия она могла подыграть мужу.

— И как мы все это провернем?

— Настена, ты меня обижаешь. Я все уже почти провернул. Осталось обеспечить образец для сравнения.

— Что провернул? Какой еще образец?

— Один знакомый патологоанатом помог мне разжиться, извини за детали, некоторым количеством волос покойного, ну и еще кое-чем по мелочи… Однако сам по себе анализ этих фрагментов ничего не даст. Надо иметь то, с чем это можно сравнить.

— Ты это имеешь?

— Тут требуется твоя помощь.

— О господи! И какая?

— Ничего страшного. Дело в том, что у Федора есть сын. Вполне взрослый дядя тридцати с небольшим хвостиком лет. Как раз твой размерчик. Познакомишься с ним, под благовидным предлогом разживешься прядью из его шевелюры…

— Гриша, как ты себе это представляешь?! — в ужасе воскликнула я. Воображение угодливо подкинуло картинку, как я бегаю за незнакомым мне мужиком с большими ножницами и пытаюсь отхватить у него клок волос.

— Уж не знаю, вам, девушкам, виднее.

— Елки-палки, я никогда ни с кем не знакомилась по собственной инициативе.

— Вот заодно и потренируешься. Полезный, между прочим, навык.

Интересно, к чему это Гришка сказал? Что он имел в виду? Что у меня все так плохо, что мне непременно надо срочно начинать поиск?

Приняв мое недоуменное молчание за согласие, Гришка довольно крякнул и медленно тронул машину с места.

— Настя, может быть, ты все-таки объяснишь, что происходит?

Сегодня Лешка был чуть больше Лешкой, чем тогда, в аэропорту. Видимо, давно не виделся с Леночкой. В нем не было и намека на притворную дурашливость, и глаза уже не бегали из угла в угол, когда он смотрел на меня. Смотрел внимательно и с тревогой. Он всегда смеется, когда я называю его самым красивым мужчиной в мире. Но он и правда для меня такой. Не знаю, красив ли Лешка с точки зрения классических канонов. Пожалуй что недурен. Но на мой личный вкус — он идеальный. Такой, как надо. Как будто специально для меня придумали.

Я смотрела на него, и сердце просто рвалось на куски от отчаяния — как мне теперь с ним общаться? Наплевать на все и сделать вид, что ничего не понимаю? Но притворяюсь я плохо. Да я дотронуться до него не могу, так мне тошно. Призраки Леночкиных рук так и мельтешат перед глазами. Но он и сам не спешил до меня дотрагиваться. Он словно бы избегал прикосновений. И это тоже было еще одним доказательством в пользу Санькиной гипотезы.

— Леша, мне кажется, ты все прекрасно понимаешь.

— Что я понимаю?

— Что со мной происходит.

— Прости, не понимаю. Если дело в твоей работе, то тогда объясни, я не варвар, не буду к тебе приставать. Я сам еще не отошел от той новогодней ночи. До сих пор сны кошмарные снятся. А у тебя была еще это поездка…

— Вот именно. У меня была трудная работа. Я очень устала. И у меня нет сил на подобные разговоры. Можно я пойду спать?

— Иди, конечно. — Лешка окончательно загрустил и потянулся за пультом.

Когда он осторожно прилег на краешек кровати, ноги мои похолодели. Если он сейчас… Ох, мне придется устраивать безобразные сцены. А так не хотелось. Хотелось одного — чтобы все нехорошее смылось, растворилось, испарилось без следа. Но для этого нужно было время. Я старательно задышала как можно ровнее и даже вполне правдоподобно всхрапнула. Лешка робко натянул на себя одеяло и выключил ночник. По-детски обняв подушку, он вздохнул так горестно, что душа моя стремительно метнулась к нему, но тело кулем осталось лежать на своей половине кровати.

Прошлой осенью, когда мы с Лешкой наконец завершили ремонт в его квартире и переехали сюда, казалось, что в жизни наступила долгая безмятежная полоса. В гостиной поселился самый шикарный диван из всех, что только удалось найти в Москве. На нем можно было жить, не вставая сутками и только иногда делая пробежки на кухню и обратно за новой порцией бутербродов. Мы так и делали, пересмотрев все старые и новые фильмы, выспавшись на два года вперед и перечитав прорву книг, Лешка по специальности, я — всякий дамский мусор. Может быть, чересчур безмятежное существование противопоказано людям? Когда каждый вечер хочется со всех ног бежать домой, теряешь чувство опасности, расслабляешься. Забываешь вовремя навещать стилиста, до ночи не вылезаешь из мягкого халата… Да и не только в этом, наверное, дело.

Человек — существо дикое. Веками и тысячелетиями он вел непростую борьбу за жизнь, закалялся в сражениях и схватках то с врагом, то с природой, голодал, бежал от чумы и холеры, спал в пещерах и на соломенных матрасах. Его тело привыкло к лишениям, а душа к страху за собственную шкуру. Это уже в крови. И когда все слишком уж хорошо и спокойно, наступает разлад в организме. Слишком благополучные люди вымирают как класс. Еще древние римляне прочувствовали на себе всю губительную силу процветания. Конечно, бытует мнение, что выродиться им помог свинцовый водопровод, но мне кажется, не стоит сбрасывать со счетов благостную сытость, в которой они погрязли и в итоге утонули.

Я всю жизнь придерживалась мнения, что сдаться никогда не поздно. Как бы фигово ни сложилась ситуация, стоит попытаться сбить масло из сметаны, в которой тонешь. Но за последние несколько месяцев окончательно уверилась в том, что все будет хорошо. Отныне и присно. И теперь мне в десять раз обиднее было осознавать, что мое любовно налаженное бытие вкупе с бытом летит псу под хвост.

Лешка, повозившись, уснул. А я, нашарив тапочки, тихо пошлепала на кухню. Ее дизайн был подарком одного из благодарных клиентов. И хоть со временем я немного попривыкла к ярким, точно в райском саду, диковинным цветам на стенах и стрекозам на шторах, в минуты слабости мне непременно хотелось выкрасить здесь все в монотонный бежевый цвет. И шторы в мелкий горох повесить.

Сделав большой бутерброд с сыром, ветчиной и колбасой, усадив на колени кота Вениамина, который в итоге этот бутерброд и сожрал, я в очередной раз вспомнила Венецию и те часы, когда последний раз общалась с близняшками.

Коротко переговорив с портье, мы поднялись на второй этаж, где практически рядом располагались все три наших номера. Фимин в центре коридора, через номер от него девочки и рядом я. Что-то мне тогда показалось странным. Я сосредоточилась, пытаясь до мельчайших деталей выстроить в памяти поминутную хронику событий. Вот мы подходим к лифту, мальчик в ливрее суетится рядом, уверяя, что сейчас отвезет наш багаж и тут же спустится следом. Анна и Мария смеются и шутят, что еще не настолько стары, чтобы не подняться на два пролета вверх на собственных ногах. Они одеты в одинаковые хорошенькие курточки из какого-то стриженого меха. Именно в них они летели из Москвы, вызывая зависть у всех находящихся рядом женщин. Еще я точно знала, у них были при себе стильные узкие красные курточки. А вообще одежды они взяли с собой немного. Все уместилось в два небольших кожаных чемодана от известного модельера. У Фимы была при себе большая спортивная сумка, у меня пластиковое корытце на колесиках. Вот! Конечно. В лифт услужливый итальянец втащил не четыре чемодана, а пять. Пятый, довольно объемный баул, я видела впервые. Ни в Индии, ни в Гонконге, ни в Голландии девочки не совершали никаких крупных покупок. Откуда же взялся чемодан? Я точно помнила, что еще в аэропорту его не было.

И еще кое-что странное. Представители итальянского правосудия попросили меня проверить вещи сестер и Фимы. Гардероб телохранителя я помнила очень плохо, но наряды девочек невольно бросались мне в глаза на протяжении всего путешествия. Все они оказались на месте, включая стильные шубки и яркие пуховики.

Едва я успела устроиться в номере, в дверь постучали. Сестры зашли какие-то очень тихие. Тогда я не придала этому никакого значения. Они зачем-то еще раз переписали все мои координаты и сказали, что хотят сфотографироваться со мной. Я удивилась, но согласилась. Девочек ежеминутно обуревали разнообразные желания. Им хотелось то соленых огурцов с кока-колой, то гулять ночью, то приставать к кому-то из прохожих, а то и вовсе чего-нибудь из рук вон выходящего, например, секса с Фимой. Мы сделали несколько фотографий — я с Анной, я — с Марией, что само по себе уже было довольно смешно. Потом они пригласили меня пообедать, но я, сославшись на усталость, отказалась.

Все, больше я их не видела. Когда утром постучала к ним в дверь, мне никто не ответил. Молчали и телефоны. Решив, что девицы опять отправились в свои опасные походы по городу, я напряглась. Безопаснее было оставаться в гостинице, потому что любое место в городе до той поры, пока его изучали две прелестные российские туристки, было небезопасным. Я слегка перекусила тем, что нашла в баре, потом долго отмокала в горячей ванне. Несмотря на то что в номере неплохо топили, всюду чувствовалась холодная влажность. И только в ванной было тепло. Когда девочки не появились и к вечеру, я переполошилась уже не на шутку. Ну а дальше все и так известно.

Сан-Микеле… Остров-кладбище. Что за странное место они выбрали для прогулки? Нужен был хоть какой-то формальный повод, чтобы туда отправиться. Да еще вечером, да еще оставив в номере всю теплую одежду. У них была там встреча? Глупо, они не могли не знать, что их не пустят в такой час. Хотя…

Я достала путеводитель, нашла карту Венеции. Остров Сан-Микеле неровной кляксой пристроился где-то сбоку, он занимал не такую уж и маленькую территорию. Думаю, на него можно было при желании попасть, минуя пост охраны. Возможно, девочки все-таки встречались с кем-то. Возможно, только потом они устроили представление. Зачем? Вывод был более чем очевиден — привлечь к себе внимание. Сделать так, чтобы их рассмотрели и запомнили.

— Настя, надо расставить все точки над “i”. — Санька смела со стола ворох рабочих бумаг и водрузила в центр большую турку с кофе. Она сегодня была при параде. Черные волосы вились мелким бесом, белоснежный джемпер плотно льнул к телу, очки в тонкой золоченой оправе были как-то особенно изящно сдвинуты на нос. За время романа с Олегом она стремительно похорошела, и я окончательно убедилась, что некоторым женщинам страдания и лишения только на пользу.

— Саня, но ведь это унизительно, как ты не понимаешь?

— А не унизительно чувствовать себя дурой? Уж лучше все увидеть собственными глазами, чем сохнуть над океаном горя.

— Ты сегодня образно излагаешь, — с натугой улыбнулась я.

То, что предлагала Санька, показалось мне заманчивым, но признаваться в этом так вот сразу было стыдно. Предлагала же она проследить за парочкой. Некоторый опыт слежки у нас с ней уже был. Не слишком, правда, удачный.

— Это, мать, совсем не сложно будет. Я тут кое-какой планчик накидала мысленно. Пей кофе, а то остынет.

— Да не пью я горячий, ты же знаешь.

— Прости, забыла. Ну так вот…

Пока мы, споря и перебивая друг друга, строили схему нашего следственного мероприятия, в Санькин крохотный кабинет то и дело пытались прорваться коллеги. Но она лишь раздраженно махала на них рукой. Не так давно из рядового менеджера Саньку повысили до начальника отдела. Она теперь тут была большой шишкой и могла запросто заниматься личными делами в рабочее время. Хотя все равно я не понимала, как она выдерживает в такой структуре. Фирма была склеена по западному образцу. В основе кадровой работы лежала строгая иерархия, сотрудников постоянно гоняли на какие-то развивающие семинары и корпоративные посиделки, на которых даже водки выпить было нельзя. Впрочем, русский человек всегда найдет способ приспособиться. Санька специально распустила слух, что спит с директором, и теперь ее не трогали. Боялись.