— Стой! Куда!?

Бежавшие в лохматых папахах, встали. Обернулись. Некоторые уже без винтовок.

— А ну назад!

Красное морозное солнце поднялось над горизонтом. В улице двинулся сплошной, нескончаемый поток грузовичков. По обочине, в сером, рыхлом снегу, побрали люди. Они брели к серому четырехэтажному дому, доска на котором гласила:. «Всесоюзный Государственный институт кинематографии».

— Да ты знаешь, кто я такой? Да я Чапаев! А ты кто такой? К славе моей примазаться хочешь!

Черно-белые фигуры двигались на экране, а под экраном, в темноте, кто-то закурил…

В фойе у гардероба очередь. Замерзшие сонные студенты всех национальностей.

Андрей Плетнев задержался у зеркала. К нему подошел длинноволосый парень, поздоровался:

— Цветные расплодились, — сказал он, хмуро глядя на латиноамериканцев, говоривших разом неподалеку.

— Ты тоже расплодись. — Андрей похлопал его по спине.

— Мне некогда, — парень пошёл наверх. — Я занят. Я пытаюсь выжить…

— Грехи не могли уйти от судьбы, судьба предназначалась мм от рождения, рок преследовал их всю жизнь… — старуха лет семидесяти, с грубым, будто обветренным лицом насмешливо оглядела притихших студентов, вдруг встала крепко, как шкипер на мостике. — И вот Шекспир. Его герои — гении, творящие свою жизнь! Подобно звездам, сверкают их судьбы!..

Андрей курил на лестнице среди студентов. Мимо пробежали две девушки в трико. Одна из них поцеловала; Андрея, он ласково похлопал ее по заднице, и другая поцеловала, он похлопал и ее…

— Почему не работает хозрасчет по первой модели?

Бородатый мужчина у доски, поблескивая стеклами очков, с торжеством смотрел на аудиторию:

— Плетнев.

Андрей огляделся. Студенты заулыбались. Он покачал головой:

— Я вне политики…

— Ну-ну, — педагог радостно подошел к нему. — В чем преимущество второй модели?

— В том, что она последняя. Больше моделей не будет.

Студенты засмеялись.

— Это почему? — насторожился педагог.

— А время такое, что не успеете…

На улице перед дверьми стоял парень. Он был высок, строен, из-под сурковой шапки выбивался светлый чуб, Под мышкой он держал огромную сумку с оторванными ручками.

Он еще раз с любопытством оглядел здание, входивших и выходивших, расправил свой белый кавалерийский полушубок и вошел.

Вахтер покосился на него, но ничего не сказал. Парень тоже покосился на вахтера, перебросив сумку под другую руку, прошел мимо.

Он оглядел негров, стоявших у гардероба, не спеша пошел вверх по лестнице, внимательно всматриваясь в лица проходящих.

На втором этаже у окна он заметил смуглого кучерявого парня, державшего в руках каракулевую папаху. Подошел ближе, поставив сумку на подоконник, заговорил:

— Это у тебя папаха или кубанка.

Смуглый обиженно покосился на него, сказал с акцентом:

— Это не папаха, а молдавская народная шапка.

— Так ты молдаван, — обрадовался парень.

— Я не молдаван, а молдаванин, — и смуглый быстро ушел куда-то.

Парень снял свою шапку, попытался засунуть ее в карман, но она не лезла.

Мимо проходила девушка, с удивлением разглядывая его.

— Можно вас, — спросил он.

Девушка приостановилась.

— Вы Андрея Плетнева не знаете, он здесь вроде учиться должен?

— Вроде знаю, — подыграла девушка.

— А где же он? — развел руками парень.

— Где-то здесь, — развела руками она.

— А может, вы водки выпьете, — улыбнулся парень. — У меня и стакан есть.

Девушка, усмехнувшись, пошла дальше.

— Я и жениться могу!.. — крикнул парень ей вслед, подхватывая сумку…

— Деньги при социализме выполняют другую функцию, нежели при капитализме, — бородатый педагог продолжал расхаживать у доски. Студенты сидели с красными лицами. — И так, зачем нам нужны деньги?

В дверь постучали, затем дверь открылась и всунулся парень с сумкой, в сурковой шапке.

— Извините — он оглядел аудиторию. — Мне бы Андрея Плетнева.

Андрей встал удивленный.

Бородатый кивнул, с интересом разглядывал парня. Андрей вышел.

— Ну, здравствуй, — парень улыбнулся, протягивая свободную руку.

Андрей, вглядываясь в его лицо, пожал руку.

— Не узнаешь? — парень снова снял шапку.

— Не узнаю, — смутился Андрей. — Неожиданно просто.

— Вот, — парень похлопал по сумке, — матушка твоя передала гостинцев. Просто страшная сумка. Мужик этот артист?

— Артист своего рода…

— Андрюх… — парень смотрел хитро, — водки выпьем со встречей? — Он отогнул полу полушубка.

Андрей озадаченно оглядел его:

— А пойдем! — взял у парня сумку.

Они пошли по коридору.

— Так ты уже в кино снимаешься, или как? — расспрашивал парень.

— Нет, я сценарист, я только придумываю все.

— Что придумываешь-то?

— Да все. — Андрей по пути дергал двери, заглядывая в аудитории. — Кто женится, будет счастлив и от смерти уйдет. Всякий бред придумываю… — он встал. — Ты лучше скажи, почему не работает хозрасчет по третьей модели?

Аудитории все были заняты.

— Как почему, — удивился парень. — К войне же идем! Дома вот продукты скупают и оружие. Слушай, да пойдем ко мне, повяжут нас здесь еще, а у меня тихо!

— Где это у тебя? — удивился Андрей.

На улице было тепло и тревожно. Снег таял. Парень нахлобучил на Андрея свою шапку, повел за институт, где на стоянке стоял КамАЗ, приостановившись, оглядел его восхищенно:

— Вот она, моя ласточка.

Он открыл кабину, влез, помог Андрею и тут же начал ловко раскладывать закуску. — Я теперь гоняю с братом.

— Ну как?

Андрей с удовольствием огляделся.

— Андрюх, — парень распечатал бутылку, налил. — А ведь ты меня не признал. — Я Ваня Горюнов.

— Да брось ты, — смутился Андрей. — Как не признал… Брат у тебя старший Федька.

Парень кивнул:

— А я думал, забыл. Ну, со встречей.

Они выпили.

— А брат где? — Андрей жевал сало.

— В магазин пошел какой-нибудь дряни купить. Мы-то вам полный рео>рижератор рыбы привезли. Осетры.

— Нам… — Андрей усмехнулся.

— Не женился еще? Бабы у вас ничего вроде ходят.

— Это разве бабы, волки это, а не бабы! — усмехнулся Андрей. — Их к врагу в тыл засылать. В одиночку…

Выпили еще.

— А у меня брата посадили, — просто сказал Ваня.

— Какого?

— Да ты не знаешь его, он с Шанхая, молодой еще. Подломили универмаг. Да за это время что-то многих пересажали, просто эпидемия какая-то. Помнишь участкового нашли?

— Помню.

— Осенью повязали их всех. Они опиумом занимались, другим баловались. А он дурак один пришел. Ну, они его зарубили и зарыли за Уралом. В таксопарке мальчишек посажали. Таньку…

— Какую Таньку?

— Ту, что медсестрой работала. Ты с ней ходил.

— Воробьеву!? Она же девчонка совсем!

— Девчонка не девчонка, а семь лет дали. За банду. Она им морфий доставала. Ну знаешь, раз гуляешь вместе, значит банда. Почистили город…

Они замолчали.

На стоянку выехала машина. Из нее тяжело вылез мужчина в добротном пальто.

— Вон мужик идет, видишь? — тихо сказал Андрей.

Ваня кивнул.

— Это, Ваня, самый настоящий Бондарчук…

Ваня покосился недоверчиво на Андрея, вдруг быстро выскочил из машины, бросил окурок, достал новую сигарету. Догнав Бондарчука, спросил его о чем-то. Тот похлопал по карманам, покачал головой.

Андрей чуть улыбнулся, следя за ним.

Ваня опять догнал Бондарчука. Тот заголил рукав, ответил, наверное, время. Ваня, постояв, пошел назад.

Дверца открылась, за руль влез парень, бросив свертки, расстегнул вертолетную куртку, поздоровался с Андреем, мельком, словно расстался вчера. Влез и Ваня:

— Во братан, все-таки какой-то дряни успел накупить.

— В Питер-то доскочим, — Ванин брат не спеша взял закуску с газеты. — Говорят, часов десять езды.

— Заводи, мне-то что, мы и Андрюху с собой возьмем. Поехали, послезавтра вернемся!

— Нет. У меня дела, — Андрей покачал головой. — Ездить-то не боитесь?

— А у нас «шмайсер» под сиденьем, нам-то чего бояться, мы тихие… — Ваня засмеялся. — Ну, артист, поедешь?

Андрей, улыбаясь, открыл дверцу. Ванин брат завел мотор.

— Ладно, давай, — Ваня пожал ему руку. — Значит, береги себя, глядишь, и нас простых прославишь. Твоим скажу все хорошо у тебя.

— Спасибо, — Андрей вылез на снег, вытащил сумку.

— Удачи вам.

_- Тебе удачи, а если что — свидимся!

КамАЗ тронулся, развернулся круто, выезжая на дорогу, просигналил, и пошел, набирая скорость. Андрей проводил его взглядом, взвалил сумку на плечо и побрел к институту.

Он ехал в автобусе, глядел хмуро в заднее стекло, на площадке почти никого не было, лишь у окна, прижавшись к стеклу, стояла девочка лет девяти — десяти. Она стояла спиной к нему, старенькое потертое пальто с вылинявшим искусственным воротничком, длинноухая рыжая шапка из свалявшейся в комья шерсти. Почему-то снова и снова возвращался он к этой фигурке. Тряпичные сапоги, куцая косичка. Он придвинулся ближе, но девочка, как бы чувствуя его, отворачивалась, не давая заглянуть в лицо. Вдруг она повернулась резко, и Андрей не успел отвести взгляд.

На него смотрела старуха. Сморщенное бледное лицо, маленький нос, обострившиеся углы черепа.

Он не выдержал, отвернулся, подхватив сумку, сбежал на остановке. Автобус тронулся. Андрей посмотрел ему вслед. Старуха чуть улыбнулась ему через окно.

Пройдя пустым холодным коридором общежития, Андрей отпер дверь в прихожую, сложил на пол сумку, напился из-под крана.

Витя спал в ворохе одеял и полотенец.

— Спишь? — спросил Андрей громко.

Один глаз у Вити открылся и уставился на него.

— Нет, — тихо, но внятно произнес Витя. — Все утро я плакал, горячо и искренне, как не плакал уже давно.

— О чем же ты плакал? — Андрей занес сумку к себе в комнату, принялся распаковывать.

В его комнате было чисто и пусто.

— Я плакал о судьбе моей Родины, о судьбе молодых и красивых девушек моей Родины.

— И теперь ты бы съел гуся, в сметане и чесночной подливе?

Вита одним движением вскочил с дивана:

— Да, я хочу есть и горжусь этим! Я страдал, я думал и теперь должен укрепить себя. — Он в одних трусах зашел к Андрею, склонился, близоруко разглядывая свертки, банки, извлеченные из сумки. — Интересненько, откуда ты берешь такое сало? Не перевелось еще в республике такое сало!

— Это сало, Витя, мне выдают в ЦК. Укрепи им себя. Ты столько пережил.

Витя взялся за свертки. Андрей встал, не снимая пальто, прошелся:

— А я сейчас такое видел, не дай Бог никому.

— Ты видел пьяного товарища Воротникова?

— Вроде того, — Андрей закурил. — Еду я в автобусе, никого не трогаю и вдруг чувствую, ко мне девочка прижимается, маленькая, лет девяти. Одета хуже некуда, а лица не видно, и прижимается прямо к самому животу моему, прижимается, даже неловко и вдруг говорит: «Холодно совсем, дядя, есть хочу». Я растерялся. Пытаюсь увидеть лицо ее, не дается, а руки цепкие, не отпускает. Вдруг глянул, а это старуха лет семидесяти, смотрит в глаза мне: «А я знаю тебя, Андрей тебя зовут. Есть хочу!» Рванулся я из автобуса, оглянулся, а она смотрит вслед, улыбается. Смерть это была, Витя. — Он сел напротив переставшего жевать Виктора.

— Врешь, врешь ведь, и водкой от тебя пахнет! — вскрикнул Витя, принюхиваясь. — Пил ведь!

Андрей взял из банки огурец, хрустя им, встал, снова прошелся. Витя следил за ним.

— Еще до института, — Андрей встал у окна. — Ехали иы куда-то в лес, на реку. Все у нас было, и вино и еда, бабы ждали. Уже на автобус садились, а я вижу: у ворот девчонка стоит, халат затертый, молодая совсем, стоит смотрит. Я своим сказал, что догоню и прямо к ней пошел. Я тогда молодой был, гвардеец, хам порядочный. Поехала она со мной, даже халатик не переодела, бежать пришлось. Парень ее уже к калитке подходил. Она меня за руку огородами увела… Ночью все у костра сидели пили, а она мне говорит, не хочу с тобой с пьяным спать, лучше потом напьемся, идем в палатку. Так мы с ней до утра и не выходили…

— Ну, а дальше?

— Она медсестрой работала, и я приходил в больницу. Там кругом больные лежали, она открывала операционную, если операций не было. Там светила кварцевая лампа и почему-то не было ни одного стула. — Андрей сел у стены на пол, пальто его сгорбилось. — Боже мой, что мы там делали, в этой операционной! Я как очумел от нее, все, что не увижу, ей несу, хоть тряпки какие, хоть яблоко. Ей стало скучно и она меня вроде бы как бросила… Потом с ней товарищ один мой ходил… Как-то встретил ее, спрашиваю, как живешь. Как, говорит, живу, ни любви, ни счастья, жить скучно, а кругом одни шакалы. Теперь в тюрьме она сидит, семь лет дали… Помочь бы ей как-нибудь.

— Как же ты ей поможешь?

— Не знаю. Просить кого-нибудь. Кого? Ей сейчас девятнадцать, а выйдет старухой.

— Был бы царь жив, упал бы в ноги, рассказал все, отдали бы тебе ее в жены, а отечеству и царю отслужил бы честно!

— Царь… Кто из них теперь царь? Понимаешь, если честно, я бы написал товарищу… ну, кому-нибудь из товарищей, что женюсь и на поруки возьму, — он засмеялся. — А ведь я могу им службу сослужить. Мы с тобой можем придумать что угодно, какой угодно сценарий. Сделаем фильм про честного молодого коммуниста?

Витя засмеялся:

— Знаешь, я придумал, надо достать тротила, пудов восемь, и сложить под лестницей в гостинице «Космос».

— А почему там?

— Потом пишешь на радио, неважно куда, можно в «Мурзилку»: освободить в течение трех дней. Они смеются, а ты рвешь «Космос».

— Почему именно «Космос»?

— Там одни иностранцы и армяне. С них шуму больше, а с наших шуму не будет. А ты снова даешь три дня. Я обещаю, выпустят.

— Найдут.

— Не найдут. Это только у нас в кино находят. Когда ее освободят, ты снова пишешь: «Теперь относительно ваших музыкальных передач по радио, или верните землю, у кого в революцию взяли…»

Андрей снова закурил. Пальто его сбилось комом. Витя тоже сидел на полу, обхватив голые колени.

— А чего бояться? — тихо сказал он. — Было бы что терять. А тротил я достану.

Они смотрели друг на друга.

— Парни уже, наверное, Москву проскочили, — сказал Андрей.

— Какие?

— Те, что обоз передали, — он кивнул на свертки. — Даже завидно, гони и гони, никаких сценариев, а под сиденьем «шмайсер».

— «Шмайсер» штука шикарная. — Витя встал, выстрелил из автомата. — А я, пока ты старух притеснял, сцену придумал! Работать будем?

— А куда мы денемся? — Андрей все сидел у стены.

Он шел по проспекту, был уже промозглый, сырой вечер. Его толкали, он останавливался у светлых витрин, оглядывал прохожих. На углу бойкий чернявый мужик быстро торговал цветами, собирая деньги в большую лохматую пачку.

У Манежной площади он спустился в сырой от испарений тоннель, постоял, прикрыв глаза. Шарканье шагов и голоса, слившиеся в один, не человеческий уже шорох… Он вздрогнул, вбежал наверх, закурил, глядя через площадь на тускло светивший в тумане Кремль…

Андрей прошел подворотней, встал в грязном, заснеженном колодце двора, оглядел окна.

В подъезде он долго возился с дверным кодом. Плюнув, прислушался, осмотрел замок. Взявшись за ручку обеими руками, вдруг уперся ногой, рванул, что было сил… Замок выскочил, Андрей упал на пол…

Прислушиваясь, поднялся по узкой, треугольником идущей лестнице, прошел запутанным коридором, постучал в дверь без номера.

Долго не открывали, затем тихий голос сказал:

— Кто?

— Я это, он же Плетнев.

Дверь открылась бесшумно, его за рукав втянули в темную прихожую.

В маленькой кухне хозяин включил свет. Это был худой, русоволосый, с такой же бородой парень. Он обнял Андрея, поцеловал.

— Что случилось? — тут же достал бутылку, налил рюмку водки, протянул Андрею.

— Ты, извини… — Андрей покачал головой.

— Да пошел ты. Хоть бы позвонил раз, подлец.

Андрей выпил. Парень тут же налил вторую.

— Володя, мне нужен адвокат. — Андрей не раздевался. — Срочно нужен.

— Ты, слава Богу, зарезал кого-то? — Володя протянул ему рюмку.

— Нет. Мне Нужно посоветоваться… Мы сценарий пишем. — Андрей снова выпил.

— Да пошел ты! Скажи, что случилось?

— Ничего.

— Ну не хочешь, не говори. Пойдем, посидим, я познакомлю тебя с потрясающими женщинами.

— Володя…

— Вот подлец! — Володя поставил бутылку, взял телефон. — Есть у меня товарищ, изумительный мужик, защищал капитана с «Нахимова»…

Андрей зашел в ванную, ополоснул лицо, поглядел на себя в зеркало…

— Вот адрес, он сейчас дома. — Володя снова протянул рюмку. — Про что сценарий?

— Потом расскажу.

— Андрей, ты скотина, я последнее время очень плохо к тебе отношусь.

— Дай мне денег.

— Сколько?

— Рублей сто. Я отдам…

— Да пошел ты! — Володя взял бумажник — вытянул два полусотенные. — Но смотри, одна фальшивая.

Они засмеялись.

— Спасибо тебе…

— Да пошел ты! Знать тебя больше не хочу! — Володя вышел за ним на лестницу. — Андрей, позвони, слышишь! Скотина, позвони мне!

Адвокат жил один, в старой коммунальной квартире, в маленькой, очень узкой комнатке, где умещались лишь холостяцкий диван, шкаф, полный разных бутылок, и несколько стульев Не было даже стола, но в углу стоял японский видеомагнитофон, на стенах висели рога, ружья, патронташи, а среди початых бутылок небрежно валялся золотой портсигар.

— Егор, — представился адвокат. — Если вы не спешите, то мы закончим, а тогда поговорим. Это мой друг, Андрей, — представил его тут же троим мужчинам, сидевшим в ряд на диване. Перед ними на стульях стояли бутылки водки, коньяка, богатые закуски.

Андрей сел, стал смотреть на экран. Шел какой-то документальный фильм об Америке. Ему тотчас налили водки, он выпил, прислушался к разговору.

Говорили о каком-то деле. Старший из троих, с гладким пробором, с блеснувшим во рту золотом, по виду цыган, спрашивал. Адвокат, полный, лысеющий мужчина, с добрым обрюзгшим лицом, отвечал, остальные двое, тоже видимо цыгане, но помоложе, молчали, не пили и не ели. Один из них, рослый, чернявый ромал, раскрыв рот, глядел на экран, где как раз показывали каких-то голых смеющихся красавиц. Другой, худой, сутулый, недобро косился на Андрея.

— С врачом вам ясно… — говорил Егор. — Далее, пусть он сделает, как я говорил, признание. Будет доследствие, ему пересмотрят статью, может, набавят несколько месяцев, но по этой статье, со справкой, он попадет под амнистию, и там другая категория на поселение. Я потом объясню, как сделать нужный район…

Андрей снова выпил, и Егор, не глядя, снова налил ему рюмку.

Проводив цыган, Егор вернулся:

— Итак, я к вашим услугам.

— А что у них за дело, если не секрет?

— Чепуха, младший сын с товарищами магазин взяли и там же за удачу выпили. И так, сердечные, выпили, что уйти уже не смогли. Просто я с отцом дружу, защищал его когда-то.

— Нелепое дело.

— Послушаем ваше. — Егор налил еще рюмки.

Андрей, посидел, собираясь. Что-то не нравилось ему:

— Девушка, восемнадцати лет, связана с бандой, медсестра, доставала морфий, банда промышляла наркотиками и грабежом. Убили человека.

— И как убили? — живо откликнулся Егор.

— Зарубили. То есть милиционера разрубили и за Уралом зарыли. — Андрей волновался все больше и от этого раздражался на себя. — Девушка в убийстве не участвовала. Получила семь лет, надо ей помочь.

— Простите, мне Володя сказал, что вы сценарист?

— Да, конечно, — Андрей улыбнулся. — Мне по сюжету нужно точно знать, как в этом случае можно эту девушку освободить.

Адвокат откинулся, с удовольствием закурил:

— Андрей, вы извините, не по профессии, а как зритель. Я только и слышу наркотики, рэкет, убийства В Америке, в Италии, теперь у нас целая волна фильмов. Проституция… А знаете, хочется посмотреть что-нибудь светлое, про любовь, например…

Андрей сидел, тихо раскачиваясь.

— Извините, — адвокат выпрямился, — наркотики, во-первых, соучастие, во-вторых, я понимаю, понимаю, но формально идут эти статьи, и если вы хотите сделать историю реальной, там наберутся еще статьи. Хранение краденого и т. д. и т. п. Банда. Суд в таких случаях — акт справедливости, статьи в газетах, пересмотра не будет. Невозможное дело.

— Егор, — адвокат раздражал Андрея, — какие-то ходатайства, не знаю, самые любые невероятные варианты.

— Невозможно, — адвокат улыбнулся. — Время не то, все непостоянно, зыбко. Лет пять назад, будь у вас пятикаратный алмаз, я бы свел вас с одним коллекционером, и через месяц эта девушка и подружки ее гуляли бы на набережной. Но теперь другое время. Неизвестно, что зреет. Может быть, пробивается новая мысль, но ненависть и злоба в народе большие. Я бы разделил это время натри этапа, как это принято, — адвокат выпил еще водки, подлил Андрею. — В первом все должны наконец понять, что боги коммунизма умерли… Черт. Вы извините, я расфилософствовался, — он достал несколько нераспечатанных бутылок. — Коньяк? Виски? Понимаете, одни цыгане или армяне, надоело уже, поговорить не с кем.

— Спасибо, я уж лучше водку, — Андрей выпил. — Слушай, — он придвинулся к адвокату, — извини, конечно, Егор. Не может быть, чтоб ничего нельзя было устроить. Понимаешь? Все можно устроить. Придумать и устроить.

— Хорошо, — адвокат смотрел внимательно. Ее выпустят. Если она забеременеет в тюрьме. И родит ребенка. Но это будет невероятно трудно устроить… Есть еще вариант. Побег. Но это практически невозможно, очень опасно и требует денег. Реальных денег.

Андрее на секунду увидел его внимательные ясные глаза:

— Ладно, — он встал. — Спасибо. Я должен вам…

— Бросьте, — Егор тоже встал. — Вы мой друг, — он развел руками. — По-видимому, есть сюжеты невозможные.

— Нет таких сюжетов. — Андрей оглядел комнату. — Просто меня гнать надо, за профнепригодность, — он потрогал ружья, гамак, висевший на стене, засмеялся. — Гамак у вас хороший.

— Возьмите, я дарю вам. Возьмите, или обидите. — Егор ловко свернул гамак. — И приходите, пофилософствуем. Может быть, я вам еще понадоблюсь, — он протянул сверток. — На память.

Когда Виктор зашел в комнату, гамак уже был натянут от оконной рамы до стены. Андрей, как был в пальто и сапогах, висел в нем раскачиваясь, придерживая на груди папку, лепил что-то из пластилина.

Витя потрогал гамак, шнуры крепления, склонился над пластилиновыми фигурками:

— Это что, гуси?

— Нет, кони. Всадники. Я вылепил их целый эскадрон. Они входят в город по Калужскому шоссе.

— А дальше?

— Дальше я пока не знаю.

Витя сел.

— А я сцену придумал. После боя под станицей Романовской все атаманы на дальний хутор съехались, на совет. Ну и к ночи подгуляли. А утром вошла в хутор регулярная рота. Делать нечего. Атаманы оружие попрятали, вышли с хлебом солью, как мирные, а капитан мобилизовал их всех, простыми солдатами в роту зачислил. И вот учит их маршировать, атаманы с похмелья печатают шаг, а у каждого из них в соседних станицах полки стоят. Ждут своих атаманов…

Андрей свернул с проспекта, там, где в переулке висела красная стрелка. Еще одна стрелка по углу дома.

Во дворе неожиданно огромный подъезд, милицейский пост. Доска: «Приемная Верховного суда СССР», Андрей остановился вдруг, развернувшись, снова вышел на улицу, огляделся, сел на турникет. Мимо спешили прохожие.

— Я пришел к вам просить, — заговорил он тихо, глядя прямо перед собой, чуть раскачиваясь. Люди с любопытством поглядывали на него, но он не видел их. — Я пришел к вам просить, но не как простой проситель. Вот, что я вам скажу. Вы стоите на краю, вы не видите этого и все еще молчат, а вам кажется, дела ваши идут в гору. Вы ошибаетесь, потому что не видите себя со стороны. У меня нет ваших ценностей, я беспристрастен, я могу помочь вам. Я могу придумывать, я могу делать такое, что будут любить, такое, от чего будут слезы. Я могу сделать так, что люди снова будут петь ваши песни. Отпустите за это из тюрьмы одного человека, девушку. На ней нет крови, она не враг вам. Я прошу вас, вы уже столько сделали, что вам это ничего не стоит. А я еще молод, и отслужу вам ее срок…

Андрей встал, пошел к приемной.

В приемной было человек десять, почти все что-то писали. Кто-то запечатывал конверт.

— Ваше прошение передадут сотрудникам, те в свою очередь решат… — Какая-то женщина объясняла старухе.

Вошел какой-то мужчина в очках. Иссушенное серое лицо. Он скользнул тускло по Андрею.

Андрей огляделся еще раз, усмехнувшись, вышел из приемной. На улице рассмеялся.

— Пощады! Пощады, и я все расскажу, все, все, все!

Они поднимались по лестнице, Андрей и Витя, с толстой книжкой под мышкой. Был перерыв, лестница, коридоры были заполнены людьми, некоторые здоровались с ними, с некоторыми здоровались они.

— Что это за книга? — спросил кто-то Витю.

— Это Мой роман. Я несу его, чтобы экранизировать, — он останавливался — раскрывал с гордостью. — Эта книга о любви.

Студенты заглядывали в книгу. Рисунки, фотографии блюд, рыба, мясо, колбасы…

— Это «Книга о вкусной и здоровой пище», 1962 года. Я экранизирую ее и это будет самый кассовый фильм. Открываем наугад… У раков сочное нежное мясо, которое особенно ценится любителями пива, а! Я объявляю эту книгу — Мисс СССР-90.

Андрей поздоровался с красивой стройной девушкой, пошел дальше, вдруг встал, сбежал вниз:

— Подожди, — остановил ее за руку. — Какая красивая цепочка, это из золота?

— Из золота, — ответила девушка насторожившись, ожидая подвоха.

— Я тоже вдруг полюбил золото. — Андрей улыбнулся просто. — Сколько это стоит?

— Восемьдесят с чем-то.

— Такая маленькая и так дорого, — удивился Андрей. — Я посмотрю? — и он осторожно дотронулся до цепочки, лежавшей на джемпере между ее грудей.

— Это польское золото, — сказала девушка, растерявшись.

— Да-да, — ответил Андрей, — конечно. Очень красивая. Наверное, не больше фасолины, если собрать, — он собрал щепотью пальцы.

Витя стоял у деканата, разговаривал с парнем:

— Иногда ты меня поражаешь тупостью, герои у тебя редкостные идиоты и суки, и даже алкоголики разговаривают по-газетному! Ты сам напейся хотя бы раз! Напейся!

Андрей уже подходил к ним, парень уже оборачивался к нему. Андрей вдруг шагнул в сторону и быстро сделал оставшиеся три шага, схватил парня за шею со спины. Тот дернулся судорожно, но Андрей отпустил уже его. Витя смотрел на него удивленно.

— Ты чего? — испуганно спросил парень, отступая, у него были курчавые волосы и красные мокрые губы.

— Ничего, я тебя поймал в шутку. — Андрей хотел обнять его, но парень отшатнулся. — Ну, извини, я пошутил. Просто в шутку поймал…

Оглядываясь, парень ушел…

Андрей сидел в своей комнате за столом, писал на листах, зачеркивая снова писал.

В другой комнате за столом сидел Витя, тоже писал, иногда он вдруг тихо про себя смеялся.

— Ну, как у тебя? — крикнул он.

— Нормально. А у тебя? — крикнул Андрей.

— Заканчиваю седьмую сцену…

В дверь стукнули условно, Андрей и Витя замолчали. Витя встал.

— Не открывай, — шепнул Андрей, но Витя уже открыл.

Улыбаясь, вошли двое парней, поздоровавшись, сразу прошли к Вите в комнату, заговорили, засмеялись там. Андрей встал, постоял, начал одеваться. Одевшись прислушался.

— …У тебя разом выпадут все зубы и все волосы. И ты женишься на горбатой женщине из Кемерово, с двумя детьми…

Он тихо вышел…

В маленьком грязном ресторане шумно играл ансамбль, за столами пили, кричали. Андрей, не раздеваясь, стоял у входа в зал, разглядывал публику. Какой-то парень прошел мимо, толкнул его нарочно, но он отодвинулся.

Спустился вниз, внимательно оглядел холл, прошел в грязный туалет. У писуара, спиной к нему стоял армянин. Андрей подошел к нему сзади, тот обернулся.

— У вас сигареты не будет?

— Подожди, видишь! — обиделся армянин.

Андрей вышел. У гардероба стоял швейцар и молодой безусый сержант-милиционер. Он глянул на Андрея весело, вышел на улицу.

Андрей закурил, вернулся в туалет. Здесь стоял пьяный, его повело, он наткнулся на Андрея. Андрей быстро схватил его за плечо, придерживая, заглянул в бесцветные-бессмысленные глаза, не выпуская его, затянулся быстро, бросил сигарету. Пьяный засмеялся. Андрей толкнул его к выходу, открыл кран. Увидев, что руки его дрожат, усмехнулся, открыл одну горячую.

Он медленно пошел к выходу, в дверях, на пороге, лицом к лицу столкнулся с человеком. Высокий, худощавый, со смуглым лицом, он поглядел на Андрея внимательно раскосыми, чуть азиатскими глазами. Держась трезво, прошел мимо него, на ходу отирая локоть на зеленом велюровом костюме.

Андрей, усмехаясь, вышел в холл, глянул на лестницу, постоял так немного, правой рукой приглаживая волосы, и медленно пошел наверх. Пройдя пролет, еще один, он уже почти вошел в зал, но вдруг резко обернулся, сбежал вниз, прошел в туалет, прикрыв за собой обе двери.

Человек стоял у стены, спиной к нему. Андрей, сразу от двери, на носках, тихо пошел к нему, выставляя вперед руки, сощурившись, открыв рот. Он поймал, схватил судорожно черноволосую голову и рванувшись вперед, мыча, двинул изо всех сил эту голову в стену. Что-то хрустнуло. Оба замерли не дыша… Прошло несколько секунд.

Не меняя позы, человек медленно оседал на пол. Андрей подхватил его под мышки, озираясь на дверь, потащил его в кабину. Здесь, еще раз, ударил его о стену. Человек завалился на пол, за унитаз.

Послышались голоса. Опомнившись, он закрыл дверцу на крючок, ногами отодвинул его ноги от щели под дверью, нагнувшись, зажал ему рот, стараясь не глядеть на лицо…

В туалете переговаривались люди, кто-то засмеялся. Андрей стоял, не двигаясь, боясь разогнуться. Люди долго возились, смеялись, мыли руки. Андрей шмыгнул носом, вытер его ладонью, снова шмыгнул, но из носа все текло. Не разгибаясь, не отпуская его рта, он достал из кармана платок, высморкался тихо, глядя на щель под дверью.

Наконец, все стихло. Андрей разогнулся, рука его была б крови. У человека был разбит нос. Андрей осмотрел руки, осторожно, платком поднял крышку бачка и медленно, аккуратно вымыл руки в бачке, затем, не сводя глаз с человека, так же аккуратно, насухо вытер их платком и о подкладку своего пиджака.

Склонившись, осторожно, стараясь не испачкаться больше, он поднял его, с трудом усадил на унитаз, взял за подбородок, поглядел в закатившийся глаз. Кровь шла у него из носа и разбитой брови. Андрей прислушался. Прислонив его головой к стене, осторожно ощупал карманы костюма. Достал из внутреннего бумажник, выбрал все бумажки, не глядя спрятал себе в карман, бумажник засунул назад. Поискав, нашел еще деньги, тоже положил в карман. На безымянном пальце он увидел золотой перстень, попробовал стянуть его. Перстень не шел.

Прислушавшись, он открыл дверцу, выглянул в туалет. Было пусто. Он быстро побежал к раковине, взял обмылок, вернулся, снова закрылся.

Он мочил в бачке и мылил палец, тянул, перстень не шел, он снова тянул. Наконец ему удалось стащить кольцо, он, так же осторожно, раздвинул ему ноги, бросил обмылок в унитаз, а перстень промыл в бачке.

Спустив воду, вытер руки. Было тихо. Человек сидел, не двигаясь, кровь застывала уже на его лице, на груди, на зеленом велюровом пиджаке. Андрей наклонился к нему, прислушался. Затормошил его. Тот слабо-слабо вздохнул. Андрей усадил его поустойчивее, еще раз прислушался.

Потом осторожно встал на унитаз, на бачок и быстро перелез через стенку в соседнюю кабинку. Отряхнувшись, он вышел из нее, подергал дверцу, за которой тот сидел…

В фойе стояли какие-то парни. Андрей прошел мимо них, старательно обходя, чуть улыбаясь. Вышел на воздух, закурил и смешался с толпой прохожих.

Он открыл дверь, бесшумно разделся. В Витиной комнате по-прежнему разговаривали. Он прошел к себе, закрывшись, достал все деньги и кольцо. Денег оказалось не так много.

Он завернул все в бумажку и спрятал в диван. Пригладил волосы и пошел к Вите.

Он вошел тихо, сел скромно на одинокий стул. Витя сидел за столом, что-то писал и одновременно спорил с четырьмя парнями:

— …Вот в Китай я верю. В какую-нибудь Прибалтику не верю, а в Китай, извините, верю. В Китай, извините меня, я обязан верить, если у меня есть хоть капля мозгов. — Ты где-то ходишь, — сказал он, просматривая рукопись. — А я между прочим работаю, несмотря на этих четырех козлов, которые меня отвлекают. А я все же пишу! Да ты пьян, — он настороженно оглядел Андрея.

Андрей отрицательно покачал головой:

— Да будь я хоть негр преклонных годов! Витя, ты хотел бы быть негром преклонных годов? Читать и писать не умея…

— Да будь ты хоть пидар преклонных годов! — крикнул Витя. — Садись и пиши.

— Я уже пишу, — Андрей встал. — Пишу давно, обильно и светло. Витя, все светлые сцены — мои! — Он ушел к себе.

— Прочитай первое предложение, — крикнул Витя.

— Пожалуйста, — Андрей забрался в гамак. — Восходящее солнце улыбалось широкой гагаринской улыбкой, — лежа в гамаке, глядя в потолок, он раскинул руки…

Дом выглядел запущенным. Он поднялся по ступеням, вдруг дверь открылась, в дверях стояла она… Пошли титры. В зале зааплодировали. Студенты вставали, сбивались в толпу, выходя на лестницу.

Андрей выловил в толпе за брючный ремень Витю, они пошли рядом.

— Французы, старые усатые лысеющие буржуи, а в любовь верят. Ангельской чистоты, несмотря на усы, достигают — Витя вздохнул.

Андрей заметил среди выходящих высокую девушку с золотой цепочкой, кивнул ей. Она тоже кивнула, пошла одна, не путаясь с толпой.

— Может, не пойдем на ИЗО? — предложил Витя. — Босх, Брейгель, они свое уже написали…

— Ты сходи лучше.

— А ты?

— Ты сходи, сходи — мне просто надо.

— Куда? — удивился Витя. — Ты что, в секту вступил, какие у тебя дела все время?

— Ну, надо мне, — Андрей положил ему руку на плечо. — К бабе к одной заеду и вернусь.

— Катька? — догадался Витя. — Смотри, она так только, а динамо будь здоров! — он смотрел вслед Андрею.

Это был один из шумных гостиничных ресторанов, где наливались командировочные, отмечали дни рождения продавщицы универмагов, и крутились разного рода торгаши, проститутки, прочий народ.

Андрей, обследовав грязный туалет, встал в холле, наглухо застегнутый, с туго затянутым поясом, курил и следил за входной дверью в мужской туалет. Он ждал. В уборную входили, выходили разные люди, все не то, он считал, сколько их входило и выходило.

Наконец, когда в холле опустело, в уборную прошел невысокий пожилой мужчина, по виду — узбек. Андрей заглянул на лестницу. В зале играла музыка, лестница была пуста. Он не спеша прошел в туалет, закрыл за собой дверь.

Узбек стоял в странной позе, согнувшись, под задранной штаниной виднелась его худая желтая нога. Услышав шаги, он быстро выпрямился, испуганно глядя на Андрея. Тот тоже встал, удивленно разглядывая узбека, его задранную брючину, ботинок, из носка которого торчала мятая пачка денег… Узбек опустил штанину, улыбнулся пойманно.

— Вот, — развел руками. — Деньги спрятал. — Он, помолчав, достал зачем-то расческу, снова развел руками. — Понимаете ли, какие-то очень подозрительные люди… Боюсь, ограбят.

Андрей кивнул, вышел из уборной в холл, закурил снова По лестнице спускалась подвыпившая компания, один из парней сильно толкнул вышедшего из туалета узбека. Тот посторонился, отошел к Андрею.

— Вот они, — шепнул тихо, косясь на парней. — Вы тоже в гостинице живете? Пойдемте, пожалуйста, вместе.

— Я не в гостинице, — с досадой сказал Андрей. — Да вы идите. Идите! Никто не тронет…

— Да? — узбек с сомнением оглянулся на парней, те нахально смотрели в их сторону. — Хотите, я вам свой адрес оставлю, — он засуетился, хлопая себя по карманам.

— Да не нужно… — Андрей поморщился.

Но тот уже на клочке писал адрес. Парни постояли, ушли наверх.

— Вот, — узбек протянул Андрею листок. — Приедете в Самарканд, в гости, будете жить, как дома… — он оглянулся. — Большое спасибо вам! Большое спасибо.

Он ушел, Андрей повертел листок, хотел бросить, но сунул в карман. Зло вздохнул, прошелся, стал ждать дальше.

Вскоре по лестнице спустился еще один человек, по виду кавказец. Он был невысок, курчав, с маленькими усиками, проходя мимо Андрея, глянул на него почему-то зло и воинственно, плюнул на пол.

Андрей подождал, пока он там, в уборной, расстегнет штаны, и быстро прошел за ним.

Он увидел его спину и затылок, шел к нему прямо, протягивая руки к затылку.

Андрей помедлил всего секунду. Этого хватило, чтобы кавказец обернулся. Андрей тотчас схватил его испуганное злое лицо, но оно соскользнуло куда-то вниз, закричало пронзительно, подло, и он увидел с удивлением, как кавказец, отталкивая его руки, отступает, присев, и при этом от крика, от напряжения продолжает мочиться, заливая себе и Андрею брюки… На корточках, голося, как баба, он пробежал к умывальнику, ударился о него, вскочил и, поддерживая штаны, не переставая кричать, выбежал из уборной.

Андрей медленно оглядел свои брюки, опомнившись, кинулся к выходу, но вышел спокойно, медленно, сдерживаясь едва, пошел к входной двери.

Кавказец бегал у гардероба и, стараясь застегнуть брюки, кричал тонко:

— Бандит! Сволочь, тварь! Хотел убить меня… Держите его, он бандит, вор, у него нож! Смотрите, нож! Нож!

— Ишак! — громко, спокойно сказал Андрей и засмеялся. — Все штаны мне обоссал! Кого ты пускаешь? — он стоял уже перед швейцаром.

Швейцар, с сомнением глядя на Андрея, медленно открывал ему дверь.

Кавказец вдруг кинулся к Андрею, ударил его в спину, завизжал:

— Не выпускай! Не выпускай! Он вор! Вор!

По лестнице сбегали люди, среди них кто-то в форме… Андрей рванулся, оттолкнув за голову швейцара, выбежал на крыльцо, вынес на себе кавказца, повисшего на спине, как собака. Зарычал, разворачиваясь, ловя его руками, но кавказец тут же отскочил назад, сбивая людей, лезших из двери, захлопнул дверь.

— Сука, тварь! Ловите его, уйдет! — визжал он за стеклом.

Андрей побежал, неуклюже, тяжело, нырнул за угол. Он обежал корпус, прыгнул через забор, ломая ветки, выбежал во двор, обогнул дом, еще один. За ним никто не гнался, но он все бежал, пока хватило сил, затем бросился за угол, вбежал в подъезд.

На площадке между вторым и третьим этажом он согнулся, стараясь отдышаться, все кашлял и смеялся…

Хлопнула дверь, с третьего этажа на несколько ступеней сошла женщина, встала, не спускаясь дальше:

— Вы к кому?

— Ни к кому. Так, — Андрей улыбнулся ей.

— Уходите сейчас же, нечего здесь стоять, — она глядела на Андрея с брезгливой ненавистью.

— Ухожу, — он кивнул. — Уже ухожу, стоять мне здесь вовсе нечего…

В общежитии он зашел к Джанику.

Джаник, полулежа на диване, читал что-то. Он был один.

— Работаешь? — Андрей сел, потер затылок.

— Да какая это работа… Так, читаю вот японцев, вернее пытаюсь читать.

— Ну и как японцы?

— Японцы, — Джаник перевернул страницу. —

— «Буря началась!» Грабитель на дороге предостерег меня…

— Хорошо, — сказал Андрей. — Японцам хорошо.

Джаник засмеялся.

— Жениться тебе надо… — и он, засвистев, вообразил полученный удар, уткнулся в подушку. — Поехали в хореографическое училище!

— Что, больше некуда?

— Некуда.

— Знаешь, — Андрей все трогал голову. — Макушка болит. Не виски, не лоб, а именно макушка…

У своей комнаты Андрей пошарил в карманах куртки, не найдя ключа, стукнул условно — один раз, крепко.

Витя открыл, голый, обмотанный полотенцем, тут же ушел в ванную. Андрей скинул только сапоги, упал на диван.

— Что, долго динамила, — крикнул из ванной Витя.

— Не то слово, просто с особым цинизмом.

— Я тебя предупреждал. Ты слаб в теории, ты слаб в мысли! — Витя сидел в маленькой стоячей ванной и кричал. — Загляни ей в глаза, и тебе сразу станет ясно, что она это дело не любит и не умеет, и не хочет! Слушай меня, я умный! Я просто редкого ума человек. Я думаю, что я буду даже поумнее Маркса.

Андрей встал тяжело, потер лоб:

— Если ты такой умный, то скажи мне, не выходя из ванной, где мне взять сто тысяч или хотя бы пятьдесят, но так, чтобы сразу?

— Я тебе скажу, дураку такому.

— Скажи мне дураку такому! — Андрей встал у двери в ванную.

— У меня.

— Где?

— У меня в голове есть сто тысяч. Гениальный сюжет. И я тебе, дураку такому, могу рассказать.

— Спасибо. — Андрей шумно поцеловал дверь, — и брату твоему, Михаиле Сергеевичу, спасибо. — Он еще несколько раз поцеловал дверь, кланяясь.

Темнело. Вечер был теплый. Андрей прошел в ресторан как старый знакомый. Оглядел холл, зашел в туалет. Здесь было пусто.

Вышел, встал у телефона. Тотчас в туалет прошел мужчина в хорошем костюме, свежий, крепкий, из тех, что носят запонки.

Андрей вошел следом, сразу поймал его сзади, двинул головой о стену. Тот вскрикнул. И тут же Андрей задохнулся, кто-то обхватил его сзади за горло, сдавливая. Андрей отпустил переднего, тот осел на унитаз и попытался скинуть руки, но его сдавили еще сильней:

— Спокойно стой, удавлю, сука…

Передний, придя в себя, уже встал, развернувшись. Что было сил, Андрей задыхаясь, подпрыгнул и ногами оттолкнулся от него. Державший Андрея не устоял и вместе с ним упал с грохотом на умывальник. Андрей слышал, как он ударился затылком о стену. Он попробовал вырваться, умудрился извернуться на бок, но державший его был сильнее. Андрей одной рукой провел за собой, ища что-нибудь тяжелое, ничего не было, он дотянулся до умывальника, схватил вдруг кусок мыла и забил его мужчине, державшему его, в рот. Мужчина рванулся в сторону, и тут тяжелый удар в бок сшиб Андрея на пол. Он вскочил. Второй мужчина, в залитом кровью костюме, снова ударил его. Первый уже поднимался. Андрей нырнул к двери и, держась за бок, побежал через холл.

На улице нырнул за угол, переулком на соседнюю улицу, на ходу подхватив снега, умылся, вскочил в троллейбус, отвернулся, стараясь отдышаться. Кругом него ехали люди с работы. Проехав остановку, вышел…

Оглядев себя еще раз, отдышавшись, поймал частную машину.

— Куда? — спросил водитель.

Андрей смотрел на него удивленно, вдруг сказал:

— В Прагу.

Он прошел сразу в просторный чистый туалет мимо старика в желтой ливрее, к кабинкам.

У кабинок двое молодых парней с бледными порченными лицами, в ондатровых шапках, шепчась, разглядывали что-то. Увидев Андрея они разошлись, один вышел из туалета, другой встал в кабинку.

Не дожидаясь, Андрей прошел за ним в кабину, свалил его на унитаз и, придерживая за локоть, принялся выворачивать ему карманы. Тот испуганно глядел на Андрея, закрывая лицо руками, но кричать боялся, лишь скулил тихо, жалобно постанывая. Отобрав у него деньги, Андрей столкнул его в унитаз, сказав:

— Сидеть!

Второй, видимо, не дождавшись приятеля, вернулся, стоял, удивленно глядя на подходившего к нему Андрея. Схватив его за голову, Андрей, как мешок, заволок его туда же, где сидел тихо первый, посадил прямо на него. Парень не сопротивлялся, лишь так же скулил, закрывая лицо руками. Лишь когда Андрей добрался до внутреннего кармана, закричал тихо и укусил его за палец.

Андрей ударил его несильно, осмотрел быстро целлофановый пакетик с золотыми цепочками, снял с парня еще шапку и вышел, так же быстро…

В общежитии в лифте он ехал один. На девятом этаже лифт остановился, двери открылись, и Андрей вздрогнул. Прямо на него двинулось мертвенно-желтое, морщинистое лицо, черные глаза и улыбка на трупных губах. В черном женском пальто черном берете, из-под которого торчали желто-серые пряди, эта жуткая старуха надвинулась на него, обняла. Изо рта ее вдруг высунулся язык. Андрей вырвался, отступив, услышал хохот, увидел смеющиеся лица, заглядывающие в лифт, протянул руку и сорвал маску.

— Джаник, ты? — он улыбнулся, бледный.

Джаник снова натянул маску, и толпа убежала за ним. Где-то завизжал истошный женский голос. Андрей остался один. На лбу его выступил пот…

Он лежал у себя в гамаке, дверь вдруг бухнула и в комнату вошел Володя, в костюме и галстуке, с гитарой в чехле.

— Собирайся, скотина, поведу тебя в люди!

Андрей, лежал не двигаясь.

— Собирайся, гад, у меня концерт через сорок минут.

Андрей порылся в кармане и протянул ему сто рублей.

— Ну и пошел тогда! — Володя достал фляжку, выпил сам, протянул Андрею.

— Слушай. — Андрей выпил, оглядывая его, качнувшись в гамаке, потрогал его белый галстук. — Мне деньги нужны, хотя бы тысяч десять. Я бы отдал в течение года.

— Так. — Володя сел.

— Чего ты? Отец машину купить хочет.

— Вертолет. — Он закурил. — У меня нет денег. У Жванецкого есть, но он мне не даст… Был бы жив Шаляпин, он бы мне дал… — Володя встал, обнял Андрея. — Ты посмотри, Андрей, какие бляди кругом. Бляди и хамы! Никто тебе не даст денег. Знаешь, кто мог бы дать? Евреи! Есть у тебя хоть какие-нибудь евреи?! Обещай вернуть с процентами. Но учти, никто сейчас не даст в долг. Никто! Все. — И он четким шагом вышел, хлопнув дверью.

Андрей звонил по телефону в холле общежития. Когда он повесил трубку, с ним поздоровался здоровый черноволосый, ласковый парень.

— Миша, ты случайно не еврей? — строго спросил его Андрей.

— Еврей. Еврей я.

— Да нет, Миша, ты просто матерый еврей. — Андрей восхищенно оглядел его. — Просто евреище.

— Да, я здоров, — скромно ответил Миша.

— А есть ли у тебя деньги?

— Есть. Какой же я еврей без денег. — Миша гордо похлопал себя по карману.

— Тысяч десять. Ну, хотя бы пять.

— Ты знаешь, — Миша расстроился. — Я думаю, что не совсем еврей. Я даже думаю, что таких евреев как я, нужно вешать, потому что мой капитал составляет четырнадцать рублей. Это трагически неприличная сумма.

Андрей, смеясь, развернул его, толкая, повел к лифту.

— Иди, иди. Мне таких евреев задаром не надо. Ты, брат, не еврей, ты якут. Именно такими я их и представлял…

За окном уже начинает светать, в комнате Андрея и Вити горит свет. Каждый сидит за своим столом и пишет. Комнаты прокурены, на полу смятые листы бумаги.

— Пятьдесят третий пошел, — кричит Андрей.

— Есть сорок восьмой, — отзывается Витя.

Пошли первые трамваи…

Дверь Андрею открыла Алла. Высокая, крепкая, черные вьющиеся волосы:

— Я спросила папу, — шепнула она, поцеловав в щеку, — он обещал поговорить с тобой.

Заглянула в коридор и тут же пропала полная женщина, крикнула где-то в комнатах:

— Илья, молодой человек будет с нами ужинать?

Появился Аллин отец, сухой седоватый мужчина, они поздоровались, и он провел Андрея в кабинет с книжными шкафами, большим столом, африканскими масками, статуэтками и китовым усом, висевшим у потолка. Предложив Андрею кресло, он сам сел за стол, спросил прямо:

— Позвольте узнать, зачем вам эти деньги?

Андрей достал папиросу, огляделся.

— Курите, курите, я проветрю потом, — он глядел внимательно, с некоторой иронией.

— Отец хочет купить машину… Илья Александрович, я скоро получу гонорары и сразу отдам. Я, конечно же, напишу расписку…

— Дело не в этом… Я вас, мягко говоря, не очень знаю.

— Вы мне не верите?

— Нет, верю. Я вижу, вы честный и порядочный человек. Что вы будете делать после института?

— Не знаю еще… Писать, наверное.

— Это понятно, — он усмехнулся. — Насколько я могу Судить, вы ухаживаете за моей дочерью?

— В общем-то мы друзья, — Андрей не отвел взгляда.

— Видите ли, — он встал, прошелся, — Я, конечно, могу дать вам эту сумму… и вы искренно будете желать мне ее вернуть. Но… вы принадлежите к людям, которые не гарантируют своего будущего… В вас есть какая-то неопределенность. С такими, как вы, часто случаются всякие ситуации…

— Что со мной может случиться?

— Я не знаю. Я вас очень плохо еще знаю. Вы приходите и к Алле, и просто в гости, буду рад. Если у вас какие-то сложности, у меня, кстати, есть друзья на киностудии… В институте вашем есть друзья, может, я чем-то помогу вам. А вы приходите, приходите почаще… — он остановился напротив Андрея.

Андрей встал.

Он делал вид, что звонит по телефону. Холл ресторана был полупустой. Наконец из зала вышел мужчина, прошел в туалет. Андрей повесил трубку, но в этот момент из гардероба появились два милиционера и тоже зашли в туалет. Вскоре они вернулись. Мужчина с ними. Они проверяли его паспорт.

Андрей вышел на улицу. У входа стояла патрульная машина. Он быстро пошел прочь, переступая через лужи.

Ресторан был кооперативный. Андрей прошел маленький коридор, заглянул в зал. За столиками сидели молодые крепкие парни. Мужчины.

— Вы к кому?

Он обернулся. Здоровый парень стоял за ним.

— Я поужинать.

— Все занято, — и не дожидаясь, легко подтолкнул Андрея к выходу. — Давай, давай.

Из гардероба вышел еще парень. Андрей вышел.

Он сидел на диване и пересчитывал деньги. Денег было полторы тысячи. И две золотые цепочки в целлофановом пакете. Пересчитав, лег ничком.

В дверь постучали. Он не шелохнулся. Еще раз, настойчиво. Он встал, подошел к двери. За дверью стоял парень с длинными волосами:

— Андрюх! У тебя есть деньги? — спросил он.

— Сколько?

— Рублей четыреста.

— Зачем?

— Я горю, мне фильм надо доснять.

Андрей отрицательно покачал головой.

— А не знаешь, кто может дать в долг?

— Никто не может. Никто. — Он закрыл дверь, постоял немного, снова вышел в коридор. — Подожди!

Вынес деньги, протянул:

— Здесь четыреста рублей. Хватит?

— Конечно, а ты сам?

— Мне они, вроде бы, ни к чему.

День был совсем теплый, весенний. Рваные облака двигались по небу. Андрей и Витя шли не спеша через павильон животноводства на ВДНХ. За решеткой, на бетоне, толпились грустные бараны и козлы всех пород.

— Скажу я тебе, чего по телевизору не скажут и в газетах не напишут, — тихо говорил Андрей. — Вот что, государству моему я не нужен и государство за меня не заступится, от болезни, тюрьмы и смерти не защитит. И помощи мне от него не предвидится. А коли так, сам объявляю себя государством, маленьким, вредным и независимым. Где буду сам царь и солдат. И всякое к себе презрение и унижение буду воспринимать как начало против меня военных действий.

— Ну тебя же и шлепнут.

— Не-ет, зачем же, я кричать на Москву не стану, а надо если, так я всем государством своим в гору уйду.

Ну, а жениться, жену примешь или как?

— Смотря какую, а то придется интернировать.

Они остановились у клеток с быками. Ленивые быки позванивали цепями.

— Помнишь, ты про сто тысяч спросил? — Витя глядел на быков.

— Ну, — мельком глянул на него Андрей.

— Так вот, я долго думал и теоретически это вычислил.

— Что же это за теория?

— Теория проста. Как Павлик Морозов. Сто тысяч тебе не даст никто.

— Хорошая теория…

— Значит, ты эти деньги должен отобрать у какого-нибудь индивидуума, то есть согласно твоей философии объявить войну. — Витя засмеялся.

— Верно.

— Теперь главное — найти такого индивидуума.

— Поразительно верно. — Андрей похлопал Витю по плечу. — Найти!

— И вот, что я тебе скажу, — улыбнулся Витя. — Я нашел.

Андрей смотрел на него. Быки тихо, лениво жевали сено…

— Так вот… — они шли по одной из шумных улиц в центре, Витя с удовольствием щурился от теплого весеннего солнца. — Глупо идти на людей искусства. Они капризны и бедны. Вообще, оглядись, — он остановился, обвел рукой, показывая на людей вокруг. — Посмотри, все нищета кругом. Скажем, вон тот товарищ, неизвестной национальности, ты думаешь, у него есть деньги! Все нищета! Боже мой, куда я попал, я попал в страну нищих!

На них оборачивались.

— Далее, — продолжал Витя, — вычеркиваются все, кто ездит на «Вольвах», «Мерседесах», все кооператоры, главари мафий, члены профсоюзов и рэкет. Это мутно, шумно, непостоянно. Это надо месяц носиться по городу и всяким разным товарищам засовывать в задницу паяльник. Хлопотно это.

— Хочешь мороженое? — спросил заботливо Андрей.

— Можно, — важно согласился Витя.

Они стояли перед современным зданием с темными тонированными окнами.

— Итак, — Витя жевал мороженое. — Наш индивидуум сейчас на работе. Заметь, не в хорошем ресторане, не на конкурсе красоты, а на работе. Нет, он не посол, не торговый представитель. Он из второго эшелона. И сейчас мы найдем его машину.

— И как же? — Андрей с недоверием огляделся.

Множество машин на стоянке, самых разных марок, некоторые с иностранными номерами.

— Требуется найти самое простое, самое даже, просоветское «Жигули». Иди отсюда, а я оттуда, последние модели не смотри…

Они пошли по стоянке, оглядывая машины.

Наконец, Андрей выбрал одну из машин, огляделся с сомнением.

— Ну, похвастай, — подошел Витя.

Андрей кивнул на машину.

— Ну, брат, — Витя близоруко оглядел «Жигули». — Да, ты не индеец. На заднем сиденье кукла, а на переднем подстилка искусственного меха. Нет, брат, тебе не нужны сто тысяч.

— Ну, вот эта, — сердито ткнул пальцем Андрей.

— Ты меня огорчаешь, — Витя покачал головой, — ты посмотри, у нее колпаки на колесах.

— Ну и что колпаки? — разозлился Андрей.

— А то, колпаки. — Витя поднял палец, — идем.

Андрей поплелся эа ним. Витя остановился у простенькой белой машины, погладил ее ласково, и тут же к машине с другой стороны подошла женщина, отпирая дверь, спросила строго:

— Что это вы тут третесь?

— Мы не тремся, — вежливо объяснил Витя. — Мы воздухом дышим. У меня вот товарищ — даун, а я, вроде, нянька при нем, прогуливаю его. А вас как зовут?

Но женщина завела машину и уехала.

— Ничего. — Витя пошел дальше. — Наше дело молодое, можно ошибиться. Вот выпадут у тебя все зубы, напишешь тогда учебник, как добывать деньги, юноши и девушки зубрить тебя будут. Вот, — он указал на машину, такую же беленькую и простую. — Эта не подведет.

— А хозяин?

— А что хозяин. Если около сорока лет и холост, то деньги главные дома.

— Знаешь что, — нежно сказал Андрей. — Я бы тебя шлепнул.

— За что же?

— За твой редкостный ум и особую уверенность в жизни, просто непоколебимую уверенность.

— А ты как думал, это тебе не старушек топором рубить…

Андрей хмурый сидел на турникете, мимо проносились машины. Стоянка постепенно пустела. Подошел Витя, принес еще мороженое: Они молча ели его. Вдруг Андрей выпрямился.

К машине подошел человек. Обычный мужчина, лицо серое, одет просто и строго, чуть полнеющий, лет сорока. Он бегло, но внимательно осмотрел машину, открыл дверцу и сел.

— Ну, — шепнул Витя и вдруг встал. — Если этот гусь не будет орать и меня не ударит, то деньги у него дома…

Человек уже выезжал из ряда, когда дорогу ему перегородил Витя. Он встал спиной к машине, продолжая есть мороженое. Человек посигналил. Витя оглянулся, махнул на него рукой, не уступая дороги.

Андрей с удивлением следил за ними со стороны.

Мужчина, высунувшись из окна; глядел на Витю, затем сдал назад, с трудом развернулся, снова осторожно двинул машину вперед, объезжая Витю. Тот вдруг кинул мороженое в заднее стекло.

Андрей ждал.

Мужчина внимательно оглядел Витю, затем тронулся дальше, объехав, обернулся, прибавил газу. Машина его вышла на улицу и не слеша пошла среди других. По стеклу стекало растаявшее мороженое.

Андрей встал, он почему-то был взволнован. Подошел Витя.

— Да ты Печорин какой-то, фаталист, — Андрей похлопал его по плечу. — Я все ждал, когда он тебя бить начнет.

— Зачем? — Витя вытер пальцы, закурил, улыбаясь. — Он не мог, он был занят… Он сохранял свои деньги. Я же хам, а у него деньги, а я хам, а у него деньги…

Они стояли, смотрели друг на друга.

— А что, Андрюх, давай грабить будем.

— А писать?

— И писать. Грабить и писать. Писать и грабить…

— Шашлык? — смеясь предложил Андрей и они пошли по улице.

— А деньги?

— Мне одна женщина за успехи двести рублей подарила вчера…

В общежитии Андрей зашел к знакомому оператору, взял у него бинокль.

— Девок в окнах подглядывать? — спросил тот.

— Девок.

— А где смотреть будешь?

— У бани, на Киевской…

Он ждал его у стоянки. Когда мужчина появился, Андрей отвернулся, быстро отошел за угол, сел в ожидавшее его такси:

— Прямо, не спеша. Вон за беленьким.

Таксист, не удивляясь ничему, поехал следом. Андрей, сидя на заднем сиденье, глядел вперед, на машину, изредка лишь оглядываясь, запоминая дорогу.

На Пятницкой за «Букуром» белый автомобиль свернул в переулок и сразу во двор. Андрей остановил такси, расплатился, быстро прошел следом.

Машина стояла во дворе старого пятиэтажного дома, человек как раз входил в подъезд, он задержался на секунду, оглянулся. Андрей, прислонившись к стене, ждал. Уже стемнело.

В подъезде он осветил спичкой панель с кодом. Нажал затертые больше других кнопки, дернул дверь, нажал те же кнопки в другом порядке. Щелкнул замок, он осторожно скользнул в подъезд.

Где-то наверху хлопнула слабо дверь. Бесшумно, бегом он поднялся по узкой пыльной лестнице. Лифт стоял на последнем, пятом этаже. Здесь было две квартиры. Нагнувшись, Андрей осмотрел пол. Редкие капли вели к правой, обыкновенно потертой двери с номером «9», Андрей потрогал ее ногтем. Дверь была цельнометаллическая.

Со двора он еще раз оглядел дом, нашел окна квартиры. Вошел в подъезд дома напротив. Здесь кода не было. Поднялся в темноте. Встал на площадке у окна, достал из футляра бинокль.

Его окна были задернуты шторами. В щели между ними виднелось кресло. Вдруг шторы отодвинулись и он, выглянув, посмотрел в окно, прямо на Андрея. Андреи, отступив в темноту, встал за стену, улыбаясь…

Вернувшись в общежитие, он пошел к Джанику. Джаник, радостный, взял его за руку, провел в комнату.

— Вот. Это Андрей. А это, — он засмеялся, — Надя и Оля, из хореографического училища.

девушки, улыбаясь, встали легко ему навстречу, с веселым интересом, обе тонкие, свежие и радостные. Андрей смотрел на них изумленно.

— Извините, — он улыбнулся. — Я на секунду, — он вернулся в коридор.

— Вы уже уходите? — спросила одна из них.

— Нет, нет, я сейчас, — он прикрыл дверь.

— Андрей, ты что? — Джаник тряхнул его за плечо. — Тн посмотри на них. Таких девушек нет больше во всем мире.

— Да, — Андрей покивал, улыбаясь. — Джан, то лицо, помнишь, маска у тебя? Дай мне ее ненадолго.

— Возьми, — Джан порылся в шкафу, протянул ему резиновый комок. — Пойдем в комнату.

— Сейчас. — Андрей вышел к коридор, кивнул. — Я скоро…

Он ехал из аэропорта на машине, когда въехали в город, уже рассвело. Андрей все смотрел на голые деревья, на старые дома. Проплыла мимо татарская мечеть…

Его приезд разбудил семью раньше обычного, но мать, когда он постучал, уже возилась на кухне.

— Я чего-то блинов решила напечь… Все не спится мне и не спится, — сна сидела рядом с Андреем и гладила его по руке. — Ешь, сынок, ешь. Ты и в сметану макай, и в мед.

Андрей один за другим, молча, проглатывал горячие, с румяной коркой блины. Отец стоял напротив, у холодильника, на котором таял говяжий брус, курил в форточку, в трусах и майке, состоявший, казалось, из одних жил, с бритым морщинистым лицом и высоким гладким лбом под густыми, крепкими, без проседи волосами.

Вошла сестра, уже умытая, причесанная, села, прижавшись к брату, невысокая, но стройная и крепкая, с таким же простым, лицом Как у матери, но смешливыми глазами.

— Холодно там? — отец, босой, переминался на худых ногах.

— Да нет, не очень.

— Ты уж, сынок, извини, — снова заговорила мать, — что мы теперь денег мало высылаем, тут то одно, то другое, а потом вот ей, Ирине, на свадьбу собирали, да она опять что-то поругалась…

Ирина засмеялась, поцеловала брата. Андрей встал. Вышел, принес молча, протянул отцу ондатровую шапку, положил на стол деньги.

— Купите чего… И больше, мам, не присылай, я теперь гонорары получаю…

— Неужто платить начали?

— Начали, начали… — он незаметно протянул сестре цепочку.

— Господи, это мне, что ли? Мам, смотри! — она проворно надела цепочку на шею.

— Слушай, какая-то она не такая, — отец, надев шапку, трогал ее руками. — Важная какая-то.

— Ничего, в цеху зимой будешь одевать…

Они сидели вокруг него, расспрашивали, пока было время, а он все ел горячие, в масле, блины…

Когда все ушли, он умылся и снова оделся.

День выходил хмурый, ветреный.

Стоя в автобусе, Андрей открыл стекло, снова глядел на старые желтые дома, на редких в рабочий день прохожих. Выйдя, шел переулками, распахнувшись теплому ветру, глядел все на старые деревянные бараки, на пустые просвечивающие сады…

Дом стоял среди таких же одноэтажных домов, за домом — огород, за огородом — обрыв к реке, уже открывшейся с черной полной водой, из которой на той стороне торчали затопленные осины, а дальше лежала бурая сожженная степь.

Мать ее, он не помнил, как ее зовут, пришла недавно со смены, еще не ложилась. Она узнала его или сделала вид, что узнала, очень обрадовалась, когда он спросил яро Tamo, провела в ее комнату, села напротив, утирая выступившие тотчас слезы.

— А как же, пишет, — отвечала она и, встав, принесла письмо. — Все нормально, пишет, работает швеей, рукавицы шьет, я, значит, тку, а она шьет, пишет, женщину попались хорошие, жить можно, даже кино показывают… — Она снова утерла глаза Видно было, что она уже привыкла к тому, что слезы текут сами собой. — Пишет, чтобы не волновалась я, а как не волноваться, хожу вот, и плачу целыми днями, — она засмеялась. — Видно, у нее счастья не было, и у вас не будет.

Андрей, успевший оглядеть прибранную комнату, учебники на аккуратных полках, цветы на окне, платья в приоткрытом шкафу, с волнением взял у нее письмо.

Это был простой тетрадный листок, на котором, среди прямых, детским почерком написанных строчек, аккуратно и неправильно, той же шариковой ручкой нарисованы были роза и улыбающееся лицо.

— Из школьной тетради лист, — сказал он тихо.

— Наверное, гам дают такие… — отозвалась она. — Ну а вы где?

— Я? Я так… учусь в одном институте… в Москве…

— Правильно, сынок, учись. А если, дай бог, встретится хорошая девушка, женись и оставайся там. Может, повезет тебе…

— А Коля, — Андрей вернул письмо, — он заходит к вам?

— Заходил раз, после суда, пьяный… Она последнее время дома жила. Иногда у него оставалась, но больше дома. Я ему говорила, что же вы так-то живете. Женились бы, как люди… Вот оно и вышло все.

— Скажите, может быть, вам деньги нужны?

— Да на что они теперь? Посылку только через год можно послать, да и то одну. И навестить через год, один раз только… Господи, и за что так-то, девочка ведь еще совсем. И никаких таких особых тряпок у нее не нашли, и денег, ничего. Уже, правда, лучше бы ограбила или убила, чем так. Глядишь, минутку пожила бы… — закончила она с неожиданной вдруг ненавистью..

— Марат, мне ствол нужен…

— Когда? — Марат, невысокого роста, худощавый татарин, курил, трогал черный ус, глядел в землю.

— Сейчас…

— Ну, пойдем, поищем.

Они прошли переулками, зашли в какой-то двор, мимо них шмыгнула за сарай кошка, с поленницы за ними следил худой, серый петух.

На крыльце старого, с облупившейся известью на стенах, дома, в свитере и рваном трико сидел лохматый парень, курил, сплевывая под ноги. Марат подошел, поздоровался с ним, спросил про какую-то Лариску, Андрей отошел, оглядывая сырой замусоренный двор, сел на замшелую дубовую колоду.

Марат, присев на корточки, поговорил с парнем о чем-то негромко, потом встал:

— А где сейчас Леха живет?

— Да бог его знает, я уж месяца три его не видел. А это кто?

— Да это Андрей, с новостроек, он в двадцатой учился…

— А-а. Он, по-моему, где-то на Рейде. Ты у ребят спроси…

Они пошли дальше, Марат впереди, Андрей чуть сзади, придерживая бутылки в карманах.

— Ты-то как там, в Москве?

— Да ничего, учусь… Ничего. Сам-то чего?

— Да ничего… Сын вот болеет…

Они долго ходили по городу, садились, ехали куда-то в микрорайоны, поднимались в новые дома, Марат снова подолгу расспрашивал о резном, в одной квартире они сели, выпили с хозяином, крепким приземистым мужиком в майке, в другой — дверь им открыл высокий костлявый парень:

— Чего надо? Не знаю никого, — ответил он хмуро Марату, даже не поглядев на Андрея.

— Да это Андрей с новостроек, мой друг. Дарась его еще знал.

Парень нагнулся к ногам, из-за ног его выглянул малый в застиранней рубахе, парень вытер ему сопли:

— у Олега он, а Шанхае, знаешь, из 2-го таксопарка… А может, нет, и Не у него, не знаю…

Уже темнело, они вошли в Шанхай, большую яму с путанными переулками, с беспорядочными заборами из камня, жести и старых ржавых радиаторов.

— А ну стой, кто такие? — окликнули их тут же, в первом переулке.

В стороне, под горкой, на корточках сидело несколько парней. Вдруг ниже, по тропе, молча пронеслись пять, шесть собак, свернули за угол, пропали.

Марат и Андрей подошли к ним, по очереди поздоровались с каждым за руку. Те так и остались сидеть.

— Леху не видели? — спросил Марат.

Один из них встал:

— Значит с приездом, Андрюха.

Только теперь Андрей узнал Ваню Горюнова, передававшего ему посылку в Москве.

— Пойдем, — Ваня пошел молча выше, по узкой тропе, между двумя заборами, Марат и Андрей за ним.

— Вон, — Ваня показал дом и так же молча ушел назад.

Они вошли во двор. В летней кухне, на пороге сидел парень, возился при свете с разобранным мотоциклом. Они сели на корточки рядом, закурили.

— Ты чего, уже с практики? — спросил парень Марата.

— Давно уже. Леха, это Андрей, с новостроек, друг мой, помнишь его?

— Может, и помню.

— Мы с тобой в трансформаторном цеху работали, — сказал Андрей.

— Может, и работали.

— А ты где сейчас? — спросил Марат.

— На фабрике кондитерской… Торты шоколадные делаю.

Марат сходил на кухню, вынес стаканы, тарелку с капустой. Они выпили.

— Леха, — сказал наконец Марат. — У тебя ствол есть?

— Откуда? — спокойно ответил Леха.

— Нужно очень, — вставил Андрей.

— Откуда? — Леха взял отвертку. — Вот разве, если подойдет, — он засмеялся добродушно.

Выпили еще.

— Ну, помоги, — снова сказал Андрей.

— Да что я, делаю их, что ли? Я могу, конечно, по фотографии, голову твою вылепить из шоколада, на заказ, а оружием я не занимаюсь. Спросите у татарина, может, он подскажет…

— А где он сейчас?

— Да вон через огород выйди, поднимись на гору, первый барак… — и он снова склонился над мотоциклом.

Они пошли и вышли на свору собак, напавших на них молча. Они еле отбились палками, отступая наверх. Было уже темно, из-за заборов на них молча глядели люди. Они прошли мимо одного человека, он стоял в полумраке, облокотившись на штакетник, смотрел прямо на них.

В бараке, в одной из комнат, за столом сидел Татарин и еще один парень, назвавшийся Олегом. Они пили пиво, доливая в кружки из канистры, в прикуску с хлебом и кильками. Андрей поставил водку. Марат вынес из кухни стаканы, они же все говорили, не спеша, о своем:

— В субботу в смену не выйду.

— Ты карбюратор поменял?

— Да. Теперь тормоза сделаю, так, иногда ничего, а иногда жму, как в масло…

— Слушай, дело есть, — сказал Марат.

Парень кивнул головой.

— Ствол достать можешь?

— Да вы что, ребята? Я и не баловался никогда, лейте пиво лучше.

Марат вышел куда-то, Андрей налил всем водки, но они все разговаривали между собой, не обращая на него внимания. Он оглядел картинки, коврик на стенке, старую радиолу под тряпочкой, выпил, нервничая, сам. Вдруг пришел Леха, уже с чистыми руками, переодетый. Сев у стола, напил себе сам пива, выпил не слеша, закурил.

— А ты где живешь? — спросил он Андрея, не глядя на него.

— Я учусь, в Москве. А живу в Новостройке, за мебельным.

— Дарась в твоем доме живет? — спросил Олег, жуя кильку.

— Нет. Дарась напротив школы, а я через дом, прямо за мебельным.

— Давно его видел? — снова спросил Олег.

— Он же сидит с лета. Я с Володькой заходил к нему в январе, отец его сказал, пишет, в библиотеке устроился.

— А откуда ты Володьку знаешь?

— Так он же со мной на литобъединение ходил. У него вот стихи должны выйти скоро.

Снова выпили, помолчали.

— А зачем тебе ствол? Да ты пей, пей, а то выдохнется.

— Нужен… Вы что, не верите… Леха, ты же знаешь меня.

— Да бог тебя знает… — отозвался Леха. — Это когда было…

— А может, ты Москве продался! — сказал вдруг Татарин.

— Как это?

— А так. Хочешь, я тебе кнопочник достану?

— Мне ствол нужен… — Андрей угрюмо вертел рюмку.

— Ну, брат, где же я твое его возьму?

Посидели еще… Вдруг Леха сунул руку а карман и осторожно, чтобы не испачкать в кильке, выложил на стол гранату Ф-4, лимонку.

— А ты возьми вот это, — сказал он. — За четвертак возьми.

— Да зачем она мне? — Андрей смотрел на гранату. — Что я с ней делать буду?

— Ну, как знаешь…

— Ладно… я возьму, — Андрей взял гранату, осмотрел предохранитель, скобу, взвесил на ладони, положил. — Но мне ствол нужен.

Леха молча достал еще одну гранату, поставил рядом с первой, Андрей с удивлением следил за ним.

— Забери, — спокойно сказал тот. — Только атлас пришли.

Андрей достал деньги, дал ему пятьдесят рублей, спрятав тяжелые ребристые лимонки в карманы, усмехнулся:

— Рыбу буду глушить…

— Это твое дело. А ствола нет.

— А сколько бы ты дал за ствол? — спросил вдруг Татарин.

— Ну, не знаю, сотни три дал бы, а то и четыре, смотря что…

Они некоторое время молча пили пиво. Марат все не возвращался. Андрей нервничал. Он налил себе еще водки, сказал:

— Ну, ладно…

— Ладно… — Леха достал из кармана что-то, завернутое в тряпку, положил на стол. — Держи «Марголин». К нему пятьдесят пуль. Лучше ты не придумаешь. Давай атлас.

Андрей отдал деньги, взял сверток, развернул, взял фигурную рукоять, осмотрел тонкий ствол.

— Пользоваться умеешь?

Андрей вынул полную обойму, оттянул затвор.

— Если долго будешь держать, смажь чуть-чуть, можно веретенкой, если ружейного не достанешь.

— Слушай, — заговорил молчавший все это время Олег. — А про что кино твое будет?

— Рассказывать долго… Выйдет, увидишь…

— А ты бы рассказал, может, и нам дело в Москве найдется.

Андрей помолчал, глядя на него:

— Квартира есть одна, аппаратура, деньги, тысяч на двадцать.

— А что, можно съездить, — отозвался Татарин. — Не бог весть. Так, прогуляться. Я помню, в Кремле был, мне понравилось, красиво.

Леха молча встал, не прощаясь, вышел.

— Только, если поедете, то на днях. Мне некогда. И еще. Денег не так много осталось.

— А вот и поедем сейчас, съездим за деньгами, — Олег засмеялся, толкнул Татарина. — Поедем?

Тот кивнул. Вернулся Марат, встал, улыбаясь, в дверях.

— Куда это? — Андрей насторожился.

— А в сберкассу, с книжки снимем.

Они сидели в ресторане «Урал», кругом пили, шумели, многие сидели в верхней одежде. Официантка принесла им водки, закуски и села пить вместе с ними. Ее называли Венерой, она курила и ругалась матом.

— Ну, идем, — сказал вскоре Олег.

Отказываться было нельзя. Андрей, катая в карманах гранаты, пошел за ним вниз, в прокуренный туалет. Пистолет тяжело оттягивал ему куртку.

Они помочились, закурили, глядя друг на друга. Входили и выходили люди.

Наконец зашел огромный, заросший до глаз кавказец, с ним еще один, поменьше, второй сразу заперся в кабинке.

— Просто встань у двери, не пускай никого, — сказал Олег Андрею и подтолкнул к выходу какого-то мужика. — Ну давай, милый, шевелись, а то провоняешь.

Андрей встал у двери, с сомнением глядя на кавказца, уж очень он был большой, необыкновенно большой, на две головы выше Олега. Выглянув из уборной, он услышал позади себя глухой удар, еще один, обернулся. Кавказец сидел в луже у писсуара, куртка его задрана на голову. Олег не спеша проверял карманы. Второй что-то спрашивал из кабины на своем языке.

— Сейчас, родной, — сказал Олег, подходя к его дверце.

Андрей вышел, стоял, оглядываясь, ждал. Какой-то парень подошел, хотел пройти, но увидев, как Андрей загородил ему дорогу, тут же повернулся.

Наконец Олег вышел, причёсываясь, не спеша пошел наверх.

Когда Андрей поднялся, он встал, удивленный. Они все так же пили за столом, не собираясь уходить. Он подошел, нагнулся к Олегу:

— Надо идти, у меня же ствол…

— Ну и ладно, — тот усадил его, налил ему рюмку. — Скоро пойдем.

Татарин и Венера говорили о чем-то. Андрей сидел, хмуро глядя на лестницу, ждал. Наконец они появились. Впереди, оглядывая столы, шел молодой усатый старшина, за ним кавказец, тот, что большой. Он закрывал лицо мокрым полотенцем. Они останавливались у столиков, спрашивали что-то.

Андрей ждал.

Наконец они подошли к их столику.

— Вот он, — кавказец сразу указал на Олега и отодвинулся за сержанта.

— О! — Венера захохотала, показывая на него пальцем. — Ветер в харю, а я …уярю!

— Привет, Олег, — сержант пожал руку Олегу, Татарину, покосился на Андрея.

— Что случилось? — Олег с любопытством, не вставая, разглядывал кавказца.

— Да вот, опять… — сержант вздохнул.

— Это он, он! — снова сказал кавказец. Под полотенцем, на распухшем носу у него была огромная ссадина.

— Слушай, Саш! — возмутилась Венера. — Да мы же не вставали даже.

— Ты же говорил, лица не видел? — сержант обернулся к кавказцу.

— Это он, он! — снова ткнул пальцем тот. — Пусть деньги отдает.

— Слушай, Саш, — Олег покачал головой. — Ты его уведи лучше, а то я его зашибу. А ну, цыган, пошел отсюда! — он посмотрел на кавказца.

Андрей катал гранаты в карманах.

— Пойдем, — сержант потянул кавказца к выходу. — Протокол составим.

— А этот! — закричал он, махнув полотенцем. — Пусть деньги отдает!

— Слушай ты, цыган, — Олег, сплюнув в его сторону, встал, отодвигая стул. — Ну, иди ко мне, обнимемся!

— Пойдем, пойдем, — сержант повел кавказца к лестнице.

Олег сел, посмотрел на Андрея, засмеялся:

— Ну что, когда поедем?

— Завтра… — Андрей налил себе, выпил, не закусывая. Он все смотрел вслед кавказцу.

— Завтра так завтра, по Москве хоть погуляем.

Поселились в комнате у Андрея. Пока он ходил в институт, на занятия, сдавал коллоквиум по философии, Олег и Татарин, по очереди, уезжали куда-то с биноклем, который им дал Андрей, и портфелем, который привез с собой Татарин, работавший ранее на АТС. В портфеле были трубка, штекеры, провода и прочий инструмент.

Иногда, перед сном, жарили баранину, ужинали с вином или пивом. Татарин очень любил шахматы, часто после ужина они с Витей сидели над доской. Татарин забирался на диван с ногами в толстых, домашней вязки шерстяных носках. Он с удовольствием, потирая живот, шмыгал носом и вдруг смеялся, сделав ход.

— Я же слона возьму, — удивлялся Витя.

— Вот и бери, слона… — и он, довольный, откидывался на подушку.

Олег, лежа а гамаке, почитывал их сценарии.

— А ничего, — говорил он, раскинувшись. — Правда, так не бывает. Хотя черт его знает, всякое бывает…

Однажды, вернувшись, он привез в сумке щенка охотничьей породы:

— Баба какая-то выгуливала, ну я и подогнал. На что он ей в городе. Пропадет только зря. Ему охота нужна. Я его на лису буду брать. — И он стал кормить щенка с руки сырым мясом. — Что, шакал, кровь почуял?

Смотрели в институте «Крестного отца». Когда выходили после фильма, Татарин разговорился:

— Правильно живут. Я давно об этом думал… А та, что в машине взорвалась — татарка. Я даже знаю ее, она в Картеле живет…

За день до того как идти, собрались без Виктора.

— Живет один, — объяснял Татарин. — Часто звонит, ему звонят, это мы устроим. Соседи напротив тихие, старики. Барахло у него есть. Приятель его самый тесный, Максим, работает с ним же. Пойдем в десять. Позже он не откроет, очень уж осторожный, в окно смотрит, а по телефону говорит тихо, прислушивается, словно меня о чем спросить хочет…

— Наверное, чует, как ты сопишь, — выбрался из гамака Олег. — И это его настораживает. Слышит, сопят, причем явно по-татарски.

— Ладно, ему до завтра потерпеть осталось, — Татарин повернулся к Андрею. — Ты-то как, Андрюх? Как нервы?

— А что нервы, — лениво отозвался Андрей.

— Ну, я просто, приободрить тебя, не робей, мол, соберись.

— Да я-то собран.

— Ну, уж собран, — засмеялся Татарин. — Сейчас мы тебя проверим, — он вдруг хлопнул резко ладонью по столу.

Андрей взглянул на него удивленно, краем глаза заметив, как Олег съехал со стула и вдруг несильно ткнул его чем-то тупым под сердце.

Все произошло так быстро, что Андрей даже не двинулся. Олег встал, стряхнул колени, спрятал в карман железную расческу:

— Все, ты убит, — сказал спокойно.

— Ну ладно, давай еще раз, — попросил Андрей, склонившись.

— Все, другого не будет, — радостно сказал Татарин. — Что-то ты испортился в Москве совсем…

С утра Марат и Олег отвезли вещи и щенка, изгадившегося в комнате на вокзал.

Витя и Андрей пошли на мастерство.

Сидели в маленькой душной комнате за одним столом. Спор начал сам мастер, сорокалетний лысеющий мужчина с простой бородой:

— Виктор, ты мне скажи, ты действительно считаешь, Что нужно самому все решать и самому разбираться с теми, кого ты называешь своими врагами.

— Не знаю, — Витя сидел, опустив голову. — Я написал, как есть.

— Ничего себе, как есть. Ну, хорошо, а вот сам ты, скажем, смог бы убить? Взять и убить человека?

— Конечно, — Витя улыбнулся. — Пусть мне только покажут, вот этот! Вот из-за него мы все так живем.

— Ну, ребята, — мастер постучал несколько раз по столу. — Кто-нибудь скажет?

Мастерская, человек десять парней, сидели молча.

— Яков, — назвал мастер.

— Я? — искренне поразился черноволосый парень. — Леонид Андреевич, я не знаю… Честное слово, не знаю… Вот у меня брат, скажем, так он сидит.

— Но, ты-то, слава Богу, не сидишь?

— Я? Я не сижу, но я, Леонид Андреевич, просто послабей был, не мог с ним гулять, хотел, конечно, очень, но не мог. А то бы я тоже сидел…

— Ну, спасибо, — мастер покивал головой. — Утешил. Кто еще вразумит?

Вышли из института вместе.

— Старик сегодня спать не будет, — усмехнулся Андрей.

— Пусть сам не лезет, куда не знает, — отозвался Витя. — Что, домой?

— Да нет, мне надо в одно место. Ты иди, чай ставь. Я приеду, — он стал ловить машину.

— А что мне дома сидеть? — Витя смотрел внимательно на Андрея. — Я с тобой прогуляюсь.

— Витя, у меня важное дело, там двоим делать нечего.

— Я не буду заходить, просто прокачусь с тобой. — Витя тоже поднял руку, голосуя машинам.

Андрей сразу отошел от дороги.

— Дурака не строй, говорю мне одному надо.

— Я дурака не строю, потому и ребята прилетели. Я вас навел и с вами буду.

Андрей глядел на него удивленно:

— Тебе-то зачем?

— А вдруг там денег нет? А вас повяжут.

— Успокойся, есть там деньги, как ты и сказал.

— Все равно, мне надо. Как инженер раньше становился под свой мост, так и я посижу тихо и уеду, мне и доли не надо!

— Ты, Витя, вроде из Тамбова, а рассуждаешь как баба! Ты что, квартирами раньше занимался, вроде, я не замечал? Я тоже в этих делах не мастер. И если ребята решили, что сколько нас есть, хватит, то я им доверяю! А если я еще тебя приведу, это все равно, как к бабе, спать с ней и товарища с собой, ничего, ничего, он рядом посидит! — Андрей перевел дух.

— Когда вернешься? — глухо спросил Витя.

— Утром.

— Оставь адрес.

Андрей подумал, глядя на него, достал блокнот, быстро написал:

— Не волнуйся ты, черт, я и сам, как шакал, ты еще тут!

— Тебе-то зачем в это лезть?

— Мне деньги нужны!

— Для девчонки той?

— Может быть…

Они пожали друг другу руки.

— Ты уж поосторожней там. — Витя улыбнулся. — Я тебе борщ сварю.

Андрей махнул рукой, пошел.

— Удачи тебе! — крикнул Витя ему вслед.

Во дворе было пусто. Окна в 9-й квартире горели. Он, спеша, прошел в подъезд напротив. Олег и Татарин курили, ждали его. Татарин тотчас вышел, держа в руке свой портфельчик, пошел к дому.

— Пойдем пройдемся, — сказал Олег. — Он отключит телефоны, в доме, и подождем полчаса. Вдруг Максим только что звонил ему.

Они шли по пустынной улице. Ночь была черная, мглистая, навстречу им спешили прохожие.

— Знаешь, — Олег снова закурил. — Актрисы-то ваши институтские и не больно-то, все страшные больше… И больные. Вообще, больных много стало.

Они вернулись в подъезд. Андрей стоял спокойно.

— Да, — сказал он. — Пойдете назад, ключи возьмите.

— Зачем?

— На память. — Андрей усмехнулся.

— Ладно. — Олег зевнул, закурил снова. — Позвонишь ты, Андрюх, у тебя голос подходит. Понимаешь? Игорь… Держи фонарь, встанешь на третьем этаже. Кто появится, свети, но не в окно, а в стену, увидим. Здесь никто не должен ходить, все уже дома, мужик один придет со смены, но он на первом этаже живет…

У подъезда напротив приоткрылась дверь.

— Ну все, пошли…

Они прошли через двор.

— Что так долго? — и шепнул Олег..

— Знаешь, кто-то спускался в подвал к шкафу, — Татарин засмеялся, довольный. — По-моему, он чует, собака…

Олег выключил свет в подъезде, они быстро пошли в темноте наверх. На площадке встали. Татарин отошел к светившемуся глазку квартиры напротив, закрыв его спиной. Олег встал у двери, достал клещи, кивнул.

Андрей позвонил. Из-за двери не донеслось ни звука. Андрей подождал, позвонил еще раз.

— Кто там? — тотчас спросили за дверью.

— Игорь, это я, Максим, — глухо сказал Андрей, в темноте, слева, он увидел поднявшиеся клещи.

— Ты? Почему так поздно? Приходи завтра.

— Срочное дело, Игорь, — Андрей говорил быстро, с отчаяньем. — Я звонил тебе, но у тебя что-то с телефоном…

За дверью молчали. На площадке тоже.

— Бог мой, Игорь… — сказал Андрей. Но тут дверь открылась бесшумно, его оттолкнули, он увидел лишь спину Олега, щелкнули на цепочке клещи и тут же кто-то сдавленно охнул. Татарин быстро прошел мимо него, дверь тихо закрылась. И все. Он постоял немного, пошел вниз.

Он стоял на третьем этаже в подъезде напротив окон 9-й квартиры, упершись лбом в стекло, глядел на темные окна, вниз. Когда лоб затекал, он тер его кулаком и все глядел, пока не услыхал тихие шаги за спиной, обернулся резко и увидел Олега.

— Ну, ты чего? — сказал тот. — Ночевать здесь собрался?

Неся в руках чемоданы и сумки, они прошли дворами и переулками на Полянку, встали за углом дома.

— Сейчас проверю, — Татарин подошел к телефонной будке, набрал номер. Подержав трубку, Татарин повесил ее, засмеялся:

— Значит, не подходит… Ну и ладно.

— Мы опаздываем уже, — Олег глядел вдоль пустой улицы на приближающуюся машину. — Мне еще щенка забирать.

Татарин проголосовал, машина остановилась, он пошел договариваться.

— Ключи! — сказал Андрей.

Олег достал ключи, повертел на пальцах.

— Зачем они тебе? — он смотрел на Андрея.

— Я же сказал, на память. — Андрей встал перед ним. — Вы приехали и уехали, и доля моя, между прочим, пока у вас.

Татарин быстро носил вещи в машину.

— Ладно, — Олег отдал ключи. — Только смотри, осторожно… Увидимся дома.

Они попрощались, обнялись. Машина ушла. Андрей долго глядел им вслед, потом рассмотрел ключи. Пошел назад.

Он долго возился с замками, подбирал ключи, оглядываясь на светившийся за спиной глазок, наконец открыл, вошел в темноту.

Прислушиваясь, закрыл тихо дверь, набросил еще цепочку. В квартире было тихо, где-то в стене гудели трубы. Вдруг зазвонил телефон. Андрей замер. Звонки долгие, звонкие, повторялись и повторялись, наконец оборвались.

Андрей, подождав, зажег свет а коридоре, зажмурившись огляделся. Заглянул в комнату, переотупив через сброшенное с вешалки вещи. В комнате, в полумраке на полу, среди тряпок, задвигалось тело. Голова человека была обмотана полотенцем, торчат один нос, которым он шумно дышал. Видимо, у него был насморк.

Человек замычал. Перешагнув через него, Андрей включил ночник. Шкафы были раскрыты, из ящиков на пол вывалены бумаги, рассыпанные скрепки, какие-то фигурки, из спальни торчал белый язык пододеяльника.

Он зашел еще в одну комнату. Здесь на стенах также висели картины, какие-то портреты. Медленно, не спеша, осторожно переступая через брошенные веши, он обошел всю квартиру, осмотрев внимательно все углы, туалет, кухню, заглянул под кровать, в шкафы. Только после этого он вернулся в прихожую, погасил свет, достал из-под пальто резиновую маску.

Он вошел теперь уже с этим лицом. Бугристая плешь отсвечивала фиолетовым в мертвенном свете ночника, белые грязные волосы, морщинистые дряблые щеки, крючковатый нос, застывшая улыбка — уродливая горбатая старуха смотрела на него из зеркала.

Медленно эта старуха склонилась над человеком, лежавшем на животе, со связанными за спиной руками, достала из кармана лоскут пластыря. Посреди лоскута, из прорези свисал детский надувной шарик, похожий на презерватив. Так же медленно старуха смотала полотенце с нижней части лица связанного, вынула кляп. Тот задышал ртом, приходя в себя. Ему вставили аккуратно в рот отверстие шарика, плотно заклеили весь подбородок пластырем.

Человек замычал, и шарик надулся немного, превратившись в пузырь. Он закричал, видимо, изо всей силы, но пластырь и пузырь заглушили крик. Старуха, надавив на пузырь, спустила, воздух ему обратно в рот, тот закашлялся. Его подняли, усадили на диван и только теперь смотали полотенце, освободив ему голову. Лицо человека оказалось обычным, лишь на лбу у переносицы ссадина и волосы всклокочены.

Человек замотал головой, дернул связанными руками, связанными ногами, открыл глаза, с удивлением разглядывая пузырь, висевший под носом. Потом поднял лицо, секунду лишь глядел на старуху в кресле, закричал истошно, надувая пузырь, откинулся набок, не переставая кричать, давясь, задергал ногами, словно хотел убежать.

Затихнув, он лежал некоторое время, потом, приподнявшись, снова глянул на старуху, снова закричал, пополз, извиваясь телом, как червяк, вдоль стены…

Так повторилось несколько раз, наконец он затих совсем. Старуха встала, выпустила в него воздух из пузыря, тот захрипел гортанью, носом. Она усадила его снова, сама опять села в кресло напротив. Человек сидел зажмурившись.

— Я задохнусь, — ему приходилось кричать, но выходил глухой шепот, так, словно он говорил, а ему ладонью зажимали рот. Открыв глаза, он закрыл их тут же, снова замычал:

— Не надо! — он мычал долго, снова упал, дергаясь.

Старуха снова усадила его, опять села в кресло.

— У меня ничего нет! — закричал человек и дальше, долго, что-то бессвязное, неразборчивое, снова упал, заплакал хрипло.

Старуха неподвижно сидела в кресле, смотрела на него, улыбаясь мертвенными губами. Человек искоса поглядел на нее, закричал, что было силы:

— Что вам нужно? — закашлялся, захлебываясь воздухом, выходившим из пузыря со свистом через его нос. — Возьмите… Возьмите… На кухне под кафелем сверху! Там все… Только уберите это лицо!

Старуха прошла в кухню, зажгла свет, помогая себе топориком для разделки мяса, оторвала несколько плиток кафеля над раковиной, взяла в маленьком углублении пакетик, разорвала его, там была пачка пятидесятирублевых бумажек. Она погасила свет, вернулась назад, в кресло, бросив деньги на пол.

— Десять тысяч! — закричал человек. — Гады! Гады!!!

Старуха смотрела прямо ему в глаза. Человек лег на бок, зажмурился, сопя, свистя носом, вдруг сказал тонко:

— Уберите, ну… Уберите, пожалуйста! У меня больше ничего нет.

Старуха встала, покачивая огромной головой, склонилась над ним, вдруг быстро прилегла рядом с ним, придвинулась вплотную к его спине.

Человек извивался, кричал из последних сил. Руки старухи обхватили его голову, прижали к дивану.

— Не убивайте! — снова глухой крик. — У меня ничего нет! — он бился, стараясь освободиться.

Но руки держали его, одна обхватила за шею, а другая тихо прошлась по голове. Старуха тихо, медленно гладила его по волосам, нашептывая:

— Я пришла за тобой. Закрывай глаза.

— Пустите меня!!!

— Лежи спокойно. Я обниму тебя покрепче…

Оба замолчали, продолжая лежать в той же позе, лишь старуха все гладила его по голове ласково. Они лежали долго и вдруг в какой-то миг заснули оба, замерли. Ночь тянулась черная, мутная…

Андрей очнулся первый, огляделся, достал из кармана пистолет, осмотрел его. Сев над человеком, затормошил его, усадил, привалив к стене, замычавшего в мокрый пузырь. Тот открыл глаза, закрыл снова, стараясь отвернуться, но старуха открыла ему веки, сунула в нос тонкий ствол «Марголина».

— Нет! — Закричал тихо тот, замотал головой, стараясь отползти, но старуха прижала его к стене, медленно достала обойму, щелкнув, вынула серый патрон, поводила им перед его глазами, потом оттянув затвор, положила в стол. Затвор щелкнул.

— Смотри, — старуха подняла его голову, развернула так, чтобы свет падал в ствол. — Смотри туда внимательно.

— Нет! — закричал человек из последних сил. — У меня ничего нет.

— Я буду с тобой долго. Теперь только я буду с тобой.

— Нет!!!

Старуха снова села напротив него, придерживая за плечи, водила стволом, когда тот пытался закрывать глаза. Так они просидели еще…

Когда он потерял сознание, старуха сходила на кухню, нашла спирт, вернувшись, натерла ему виски. Человек, придя в себя, сидел, привалившись к стене, глядел на старуху, которая, придвинув кресло, так же молча глядела на него.

Застонав, он лег ничком и заплакал тихо, жалобно. Проплакавшись, поднял мокрое лицо, замер. Старухи сидела в кресле и при свете ночника читала какую-то книгу, не обращая внимания на связанного, тихо перелистывая страницы. Пистолет лежал у нее на коленях. Он снова уткнулся в диван, завыл глухо и тоскливо.

Так, друг Против друга, они сидели. Иногда старуха вставала, вынимала из ствола патрон и, поводя по его ушным раковинам, подносила ему к самым глазам, маленький серый патрон, потом снова вставляла в ствол, повторяя:

— Я твоя смерть… Смотри, мое лицо — последнее, что ты видишь.

— Нет, — бессмысленно повторял человек. — У меня ничего нет… Я хочу в уборную.

Вдруг стукнули, громко, один раз. Андрей замер. Стукнули снова, так же. Андрей быстро уложил Игоря на диван, навалил на него одеял, на цыпочках, держа пистолет наготове, пошел в коридор, прислушиваясь. Когда он подошел к двери, стукнули опять, кто-то вздохнул. Он глянул в глазок, но никого не увидел там.

Он стоял, тихо покачиваясь. Тихо взвел затвор и осторожно, бесшумно открыл, отступив назад, приготовился стрелять.

На площадке на корточках сидел Витя, Как только дверь открылась он вскочил и протиснулся в коридор. Андрей захлопнул дверь, обернулся к нему.

Витя вдруг вскрикнул глухо, отшатнулся от него. Андрей дернулся, вдруг догадавшись, сорвал маску, схватив перепуганного Витю за локоть, потащил его на кухню.

— Какого дьявола ты пришел! Идиот, ты понимаешь, что я тебя шлепнуть мог!

На кухне было светло. Витя с испугом смотрел на Андрея, на пистолет в руке, снова на него.

— Отвечай, чего ты пришел! — Андрей тряхнул его, что было силы.

— Вторые сутки уж пошли, — сказал Витя тихо.

— Как? — Андрей глянул в окно.

Солнце садилось за дома. Во дворе было тихо. Витя протянул осторожно руку и дрогнувшими пальцами коснулся его щеки. Андрей сначала не почувствовал, потом дернулся, как от тока.

— Андрюх, — испуганно сказал Витя. — Что у тебя с лицом? Аж синее.

Андрей яростно затер щеки:

— Резина проклятая, — он сел у стола, сгорбился.

— Он живой? — робко спросил Витя.

— Живой… — Андрей с удивлением глядел на него.

— Ты уже пытал его?

— Что!? Да иди ты! Идиот! Ты меня идиотом сделаешь!!! Ты чего пришел?

— Я пожрать тебе принес. — Витя вдруг улыбнулся. — Купил вот дряни всякой! — он достал булку и батон колбасы, вздрогнув, тронул маску. — Я посмотрю его? — он осторожно взял маску, натянул ее.

Андрей сном тер лицо, не чувствуя его совсем.

Витя, крадучись, вошел в комнату, огляделся, подошел к дивану. Склонившись, осторожно отогнул одеяла. Увидев человека с приклеенным пузырем, вздрогнул. Человек тоже вздрогнул, вжавшись в диван.

Витя пригнулся к нему вплотную, оглядел внимательно, потрогал зачем-то пальцем его лоб, сказал тихо:

— Дурак, тебя не спрашивают камни, секретные документы или еще что, советские, советские деньги отдай. — И вдруг несильно ударил его по уху. Игорь заплакал. Витя разогнулся, вышел на кухню, сорвав маску.

— Есть деньги, есть, — сказал он тоскливо. — Давай что-нибудь делать, — он обернулся к Андрею нервно. — Давай полы вскроем! Надо что-то делать, прыгать надо, бить надо или уж лучше убить сразу. А так с ума сойдешь с ним!

— Давай! — Андрей хохотнул дико. — Как мы его, в ванной рубить будем на куски? Или удавим?

Посидели молча.

— Андрюх, поедем домой…

Андрей поднял голову, глянул на него, кивнул, усмехнувшись. Встал резко, взял хлеб и колбасу, запихал Вите, повел, подталкивая его к выходу.

— Давай, давай. Ну, езжай, прошу тебя, правда, а то я убью его. Ты мне весь план портишь.

— Какой план, ты на ногах не стоишь.

Андрей вытолкал его, захлопнул дверь. Постоял прислушиваясь. Шатаясь вернулся на кухню, взял маску. Одевая ее, глянул в окно.

Витя шел пустынным двором, опустив голову. Встал, обернулся. Андрей постоял и повернувшись пошел в комнату.

С трудом уже, усадил Игоря на стул, перед зеркалом. Передвинув лампу, сел позади него, раскачиваясь тихо, взял расческу, медленно стал расчесывать его волосы. Он водил расческой, делал аккуратный пробор, ровнял каждый волос. А затем начинал причесывать в другую сторону.

Человек, сидевший безучастно, в полной апатии, глядел в зеркало и глаза его постепенно наполнялись ужасом.

Перед ним в зеркале было его лицо с нелепым пузырем, а рядом смерть его — страшная старуха и руки, которые все расчесывали ему пробор. Собрав весь воздух, он закричал протяжно, отчаянно… Штаны его намокли, под стулом быстро натекла лужа.

— Потерпи… Уже скоро, — старуха встала, взяла на полке баночку с пудрой, ватку, села снова, так же медленно стала пудрить его нос, заклеенные щеки, потом осторожно поставила баночку на место.

— Вот и все, Игорь, — сказал Андрей и тихо взял пистолет.

— Нет! — вдруг тихо сказал Игорь — Там в углу, под полом… Все пятьдесят тысяч…

Он согнулся, захрипев. Его вырвало, прямо в пузырь, он дрожал всем телом и мотал головой…

Когда Андрей поднял доски и, взяв с бетона широкий бумажный пакет, осмотрел деньги, за окном уже почти рассвело.

Он спрятал пакет под пальто, убрал туда же пистолет и те деньги, что взял на кухне. После этого он отклеил ему пластырь со рта и развязал руки. Похлопав по щекам, привел в чувство. Тот застонал, оглядываясь, едва повел руками, облизав губы, с ужасом посмотрел на старуху, отвернулся, не выдержав:

— Не убивайте, — попросил тихо. — У меня больше ничего нет… Это правда.

— Нет, Игорь, неправда, — так же тихо сказал Андрей.

Он огляделся, погасил ночник, проверил карманы. Затем медленно, не обернувшись даже, вышел в коридор, открыл дверь, не закрыв ее, пошел вниз.

Он прошел дворами, в которых было уже светло и громко пели птицы. Одинокая машина повернула в какой-то улице. Андрей махнул ей. Водитель, разглядев его лицо, круто вильнул, прибавил скорости. Только, тогда Андрей вспомнил о маске, содрал ее, вздохнув широко воздуха. Лицо его было синим и смятым. Он швырнул маску в мусорный бак, огляделся, все еще не понимая ничего и все трогал, тер онемевшее, без крови лицо…

Такси высадило его где-то на задворках, там, где Яуза текла под железной дорогой. Пошатываясь, придерживая бутылку, торчавшую из кармана, он пошел через свалку, к реке, разделся быстро, бросив на землю деньги и оружие, залез зразу, голый, в бурую воду, окунулся с головой…

Сидел все, выпив уже, курил, дрожа всем телом, покачивая головой, глядел на разлившуюся реку.

Витя заглянул в ванную. Андрей сидел по-турецки в маленькой сидячей ванне в полном тумане, из крана на него лился кипяток.

— Ну как ты, жив? — спросил Витя.

— Знаешь, ты правильно пришел. — Андрей поднял голову. — Я бы, наверное, не стерпел один, убил его. А так стерпел… — он улыбнулся.

Он сидел совсем голый, красный и все тер, тер лицо…

Он собрал сумку, оглядел комнату, сел на диван. Витя сел рядом:

— Может, все-таки вместе? — спросил он. — Куда ты без меня, сейчас без теории не можно.

— И чего вдвоем рисоваться, я один гляну там все, сфотографирую все их заборы и пулеметы, а вернусь — тогда теории думать будем!

Андрей встал, за ним и Витя. Обнялись.

— Знаешь, я тебе забыл сказать, — Витя помялся, — с нами договор заключили. Сценарий взяли. А у меня идея появилась, гениальная… Давай, возвращайся.

— Ладно…

Покрапал мелкий дождик, прибил пыль на маленькой станции, намочил старые платформы на путях. Андрей переписал расписание поездов, прошел быстро насквозь маленький грязный городок с большинством еще старых уездных домов, блиставших когда-то купеческой славой, а теперь разваливающихся на красные каленые кирпичи, и вышел на Волгу.

Теплый свежий ветер ровно дышал с пустых волжских просторов на холм, где он встал, распахнувшись, поставив на землю свой маленький, перевязанный бельевой веревкой чемоданчик. Ни плесов, ни отмелей, все закрыла почерневшая налившаяся река, лежавшая сплошным тяжелым зеркалом, над которым тосковали чайки и в яркой густой синеве гуляли тучи.

Оглядывая дымы от сжигаемого во дворах мусора, затопленные сараи под холмом, он спустился вниз, к старой двухэтажной пристани, плававшей в грязной пене под берегом. На ней было пусто, безлюдно, деревянные стены облупились, окна забиты досками. На причале, на солнце у теплой стены сидел старик сторож. Андрей присел рядом, поздоровался, закурил.

— А когда, отец, пароходы пойдут? — спросил, с удовольствием вытягивая ноги, щурясь на теплые блики солнца в воде.

— А вот, вода спадет… мусор прогонит… Тогда на отмелях бакены расставят и пустят…

— А что, если по реке, какие здесь города?

— Волжские все города. Как раз вниз верст восемьдесят Самара будет, вверх, тоже верст восемьдесят, Симбирск.

— Все рядом значит?

— Вроде рядом, да не видно отсель.

— А колония где здесь?

— Тюрьма? Тюрьма близко. За городом слобода, а в слободе как раз в тюрьму, упрешься.

Андрей постучал в крайний у дороги дом. Залаяла собака.

— Открыто, — крикнули со двора. — Идите, не бойтесь.

Андрей, пройдя за ворота, увидел в небольшом саду полную женщину, копающую землю.

— Здравствуйте, — поздоровался Андрей.

Женщина перестала копать, раскрасневшись, выпрямилась, улыбаясь.

— Я из Казани, из Университета, нельзя ли у вас пожить недели две, у меня практика будет, я заплачу.

Женщина, бросив лопату, подошла к нему.

— Живите, — просто сказала она. — Мы счас и обедать будем.

Колония оказалась рядом, в конце улицы одноэтажных деревянных изб, и он не сразу понял, что это колония.

Навстречу ему, по выбоинам в провалившейся дороге, прогнали тощих коров, с пустыми отвислыми выменями, прошел пастух в солдатской шинели без погон и в широкой фетровой шляпе. Дорога упиралась прямо в серую бетонную стену, поверх которой не было даже проволоки, за стеной поднимались цельные корпуса, ни вышек с часовыми, ни глазка в старых покосившихся воротах — обычная провинциальная фабрика.

Железная калитка в стене открылась, выпустила толстую тетку в дождевике и платке, она засмеялась, отмахиваясь от кого-то, и пошла, с сумкой, наискосок от Андрея, обходя лужи и грязь. А калитка осталась открытой.

Андрей смотрел на нее, как завороженный, понимал, что нельзя стоять так, и не мог уйти. Тяжело отъехали вороте, выпустили грузовик, накрытый тентом, плеская грязью из луж, он проехал мимо, так близко, что Андрей ясно разглядел молодое усатое лице водителя, его красную, с петухами, кофту.

Медленно, Андрей подошел к калатке, взялся рукой за шершавую грязную стену, и заглянул внутрь, как в колодец. В длинном коридоре с крашеными стенами и бетонным полом играло где-то радио. Слева из приоткрытой двери слышался смех, гулкий, как в подвале. А прямо по коридору, за решетчатой перегородкой, в самом конце, на табурете сидел маленький мешковатый солдат с автоматом на коленях. Зa ним, за второй решеткой, по светлому двору лениво прошел кот.

Солдат зевнул, глядя на Андрея, тот выпрямился, пошел от калитки, стирая ладонь…

Вдоль всей стены тянулись обыкновенные дома, с дворами, банями и яблонями, еще только-только сквозившими зеленью. Во дворах прямо под стеной вешали белье, играли дети. С другой стороны, там, где холм спускался вниз, к реке, навстречу ему по тропе прошли двое мужичков, с лопатами, в высоких болотных сапогах. Дальше, на углу стены, он потрогал углем написанное ругательство, и подняв голову, увидел, наконец, вышку. На вышке, под деревянным козырьком, стоял часовой, курил, свесившись через перила, и глядел на Андрея, потом сплюнул, перешел вовнутрь…

За ужином хозяйка налила ему стакан самогона, поставила тарелку с густым горячим борщом.

— А что, у вас здесь колония? — спросил он ее, скучая.

— Тюрьма? Так это давно.

— И кого там держат?

— Разных. Они там и работают, и живут, запертые, женщины одни….

— Их что, не вывозят совсем?

— А куда? У них все там… Ночью их же машина со станции новых привезет за ворота, и нее, мы их и не видим. Иногда только музыка у них там играет…

Андрей склонился над тарелкой.

— И крепко их охраняют? Не бегут?

— Да как убежишь, люди кругом…

Ночью он все ходил по комнате, от сундука к шкафу, обратно, курил. Потом попробовал начертить план тюрьмы но бросил, лег на койку, в отчаянии глядя в потолок.

Он все лежал утром, когда вошла хозяйка.

— Мы только поговорили вчера… А сегодня по утру, как раз арестанток в город гонят. Рано-рано, не развиднелось еще, колонной прошли. Они улицы метут к празднику… Шумные такие, арестантки, веселые… Интересные есть…

Они вышли неожиданно и сразу заполнили всю улицу, молчаливой, шагающей прямо на Андрея стеной. Их гнали в темноте, колонной, по восемь в ряд, по бокам охранники в черной и солдаты с оружием на ремнях, все одинаково серые, в своих серых одеждах и серых же платках. Неровный топот их грубых башмаков заполнил спящую слободку. И собаки стихли.

Они все шли и шли мимо него, с хмурыми лицами, совершенно одинаковые в тусклом свете фонаря, совсем рядом, отведя ветки, мелькнули грубые, крепкие лица охранниц, вот уже спины последнего ряда, и все, прошли… Слсвно полк, вышедший в ночной марш.

В поле ночь рассеялась, небо обрезало уже красным. Колонна вздохнула, ожила, и в ней, в разных концах, заговорили сразу, засмеялись.

Андрей, поспевая, шел вплотную за последним рядом, почти вместе с двумя замыкающими солдатами. Солдаты молча курили на ходу, не обращая внимания на него, и он с удивлением смотрел, как рослая охранница шагает рядом с последчей правофланговой и оживленно рассказывает ей о какой-то новой кофте, купленной в городе..

Они мели улицу и сквер, выходивший к реке, работая весело, дружно, рядами. Охранники ходили среди них, и царила странная праздничная суета, а в улицах и на холме курило молча отгородившее их оцепление.

Андрей вглядывался в их лица. Кто-то засмеялся, показав на него пальцем, одна из них тут же подняла юбку, показывая ему ноги… он оглянулся, отошел в кусты. Рядом в нескольких шагах прошел еще один ряд и охранник, он, забывшись, двинулся к ним, встал, вдруг растерявшись: они были совершенно одинаковы.

Охранник, крепкий, сухой старик, отошел в сторону, сел, отряхнув пыль, на садовую скамью, развернул газету, поглядывая иногда на метущих, на зелень в клумбах.

Андрей подошел медленно к нему, разглядывая обветренное тяжелое лицо. Тот обернулся.

— Можно? — спросил Андрей тихо и, не получив ответа, снова огляделся.

Он присел, закурил, стараясь улыбаться независимо, как простой зевака.

— Праздник завтра, — сказал он, не зная, что говорить.

Охранник снова не ответил, глянул лишь мельком, хмуро.

— А что, вы вот так вот весь день? — снова спросил он глупо.

Старик встал, так же не глядя, пошел от скамейки.

— Постойте! — Андрей вдруг встал. — Пожалуйста…

Тот обернулся, встал, оглядев его хмуро.

— Дело у меня есть, — Андрей огляделся еще раз, бросил окурок. — Увидеть мне надо одну… Сидит она у вас. Я заплачу…

Старик засмеялся, складывая газету, еще раз оглядел Андрея, пошел за оцепление.

В избе он быстро собрал вещи. Торопясь, поглядывая на улицу, вышел к огороду с вещами, но сел вдруг на поленницу. Подумав, вздохнул, вернулся…

Закопал все в саду, у сарая, завернув оружие и деньги в целлофан, утоптал землю. Вернувшись в дом, он лег, стал ждать…

После обеда пошел снова к тюрьме. Не спеша двигался вдоль стены, глядя на дворы. Тучи разнесло, солнце грело подсыхающую землю. Из двора хорошего тесового дома вышел старик, пошел ему навстречу. Он был в простых_ брезентовых штанах, в рубахе, в руке нес ведро, полное бензина. Андрей узнал охранника, машинально поздоровался с ним. Тот прошел мимо.

На следующий день, Первого мая, в слободе было тихо, лишь с утра прошли куда-то несколько мужиков с гармошкой, репродуктор в тюрьме играл до обеда марши.

После обеда, выйдя на берег, Андрей сел на холме, на сухой глине, глядел хмуро на реку. Вниз с тяжелой, корзиной, полной стираного белья, спустилась баба, прошла по Мостку на желтую размокшую плотомойку, поставила корзину, подоткнув юбку, принялась полоскать белые простыне в деревянной проруби.

Обернувшись, он снова увидел охранника. Тот, так же по-домашнему одетый, спускался наискосок к осиннику, где на целях в воде и на берегу лежали лодки. Андрей долго глядел ему вслед…

Лодка охранника была в стороне от других, кругом никого, пусто, лишь невдалеке маленький сарай, похожий на собачью будку. Старик вынес из сарая мотор, сидел на песке у лодки, копался в нем, склонившись. Андрей спустился с холма, держа в руках бутылку и сверток. Старик поднял голову, когда он подошел, огляделся, снова посмотрел на Андрея зло:

— Ну что ты ходишь за мной? — сказал он угрюмо, не вставая, руки его были в масле. — Надо чего…

Андрей сел на корточки, поставил бутылку, развернул сверток, поправил пачки… Старик смотрел на деньги, водя по куску ветоши масляной рукой. Припекало солнышко.

— Здесь пятьдесят тысяч, — сказал Андрей.

Старик склонился над разобранным мотором, потрогал в нем, покрутил какой-то валик, снова посмотрел на деньги… Потом встал, отошел за лодку, оглядел поросшие кустами холмы, сказал, не оборачиваясь:

— Убери…

Пошел к сараю, нагнувшись, залез в него, сел на пороге, как пес в будке, глядел оттуда на Андрея. Андрей налил себе из бутылки, выпил.

— Иди сюда, — позвал его из будки старик.

Он, не спеша, подошел, зажал сверток под мышкой, нагнулся, старик отодвинулся вглубь. Андрей пролез в узкую дверцу, сел напротив него. Старик молча выбрал из свертка несколько бумажек, внимательно оглядел их на свет, вдруг перехватил из-за спины топор, засмеялся хрипло… С удивлением смотрел на Андрея, сидевшего спокойно, с рукой в оттопыренном кармане.

— Бесстрашный что ли? — усмехнулся старик.

— Что ж нам друг друга все страшиться? — Андрей смотрел ему в глаза. — И так уж засмеют скоро. Все девок своих сторожим, а девки все ж бегут, кто куда, хоть в Африку!

Дурак ты, парень, — старик отвернулся. — Хоть и деньги большие у тебя, — он налил себе, выпил, закусил луковицей, улыбаясь снова бесцветными злыми глазами:

— А ты не больной?

— Нет, — спокойно ответил Андрей, — не больной.

— Не нравишься ты мне.

— Нравился бы, деньги дома оставил, в серванте.

Старик засмеялся, снова поглядел на деньги:

— Богатые деньги. Я за всю свою честную службу таких денег не заработал.

— Вот что я скажу. — Андрей помолчал. — Видишь, к чему дело в стране идет… Сделай это дело, глядишь, и тебе за всю службу воздастся.

Солнце светило в будку, освещая железный хлам на полу. Они сидели, глядели друг на друга. Чайка, прилетев с реки, кричала за лодкой.

— Называй…

Андрей помедлил, раскачиваясь тихо:

— Воробьева Татьяна Николаевна, семидесятого года рождения.

— Ладно, ступай. Сюда не ходи больше, дома сиди, тебя самого найдут. И не ходи ты возле тюрьмы, как жених.

Андрей собрал деньги, завернул в газету, вылез из будки…

С холма оглянулся еще раз. Старик сидел все так же в своей конуре, глядел на реку…

Дождь прошел, чистый майский дождь, он лежал дома на койке, старательно читал пыльные книги.

Вдруг постучались. Вошел мальчик, хмурый, коренастый подросток, с большими руками.

— Сказали, чтобы вы ждали еще… — сказал он, не глядя на Андрея. — И еще… Ежели случится что, чтобы не волновались…

— Что случится? Кто сказал?

Но мальчик ушел, не простившись.

Андрей стал выходить в город, сидел подолгу в сквере, глядел на распустившиеся зеленые; тополя, на мокрые кирпичные дома улицы. Вода на реке спадала, маленький буксир ставил в фарватере яркие желтые буи, и уже прошла вверх, шумно толкая воду, первая пустая баржа.

Вскоре хозяйка принесла новость:

— Из тюрьмы-то бежал кто-то. Говорят, в больницу отвезли, операцию делать, аппендицит. Сделали, а она и ушла ночью, со швами. А другие говорят, что не одна бежала, а несколько. Ищут теперь.

— Как так? — Андрей прохаживался нервно по комнате. — Какой аппендицит?

— Правда. Все говорят, уже и в Самару сообщили, и на всех дорогах посты. По радио приметы сказали…

— А какие приметы?

— Да не знаю, радио же не слушаем…

Ругаясь про себя, он пошел на берег, взял под пиджак «Марголина», на берегу огляделся, потрогал замок на будке, вернувшись, увидел мальчика, того, что приходил; окликнул его. Тот перешел на другую сторону улицы, даже не оглянулся.

Поехал в город, ходил вокруг больницы, вглядывался в лица на улицах, долго смотрел на двух милиционеров, мывших около участка машину…

А еще через неделю, утром, когда он еще спал, к нему зашли два мужика, сели на стульях, глядя, как он встает, одевается.

— Ну, как отдыхается? — спросил один, лет сорока, невысокий, щупловатый.

— Ничего, — хмуро ответил Андрей, сел, разглядывал их. — А что?

Второй сидел у стены, постарше, с рыжей курчавой бородой, глядел на Андрея внимательно, не мигая.

— Книжки читаем… — снова сказал первый, взял с пола одну из книг.

Андрей молчал хмуро…

— Ну и ладно, завтра в полночь приходи, к лодке, — продолжая разглядывать книгу, сказал мужик. — Вещи все возьми, больше не вернешься…

— Кататься поедем, что ли?

— Кататься, целоваться, кому как, — мужик отложил книгу, встал, второй встал тоже, и Андрей встал. — Ну и ладненько… — и ушли так же, не простившись.

Чайки кричали, падали в реку, легкая волна билась в пристань, все такую же безлюдную. Лишь окошко кассы отворено, да трое мужиков на причале, с мешками.

Андрей сел рядом со сторожем, сидевшим все в той же позе, и все так же глядевшим на реку.

Загудел глухо, протяжно, пароход, яркий, белый. Оставляя дым над Волгой, он забирал круто к пристани.

Ночь вышла влажная, темная, Андрей пришел берегом к лодкам, опустил на песок сумку, озираясь.

Было тихо, туман лежал над водой, собака залаяла где-то на холме… Он проверил пистолет, взвел его, переложил в карманы гранаты, осмотрел закрытую будку, присел, закурив.

Какое-то легкое движение возникло у берега, из разлитого в кустах Мрака возникла человеческая фигура. Андреи встал, затоптал папиросу, сунул руку в карман.

Человек подошел, оказался щупловатым мужиком, одним из тех, что приходили вчера.

— Ну? — сказал ему Андрей. — Где?

Тот бесшумно открыл замок, скользнул в будку.

— Помоги?

Андрей стоял, глядя в темную конуру.

— Ну, — тот выглянул.

Вдвоем они осторожно вынесли к лодке мотор, вывели лодку на воду, вернулись, вынесли весла, еще один мотор.

— Куда мы? — Андрей старался держаться за его спиной. Мужик возился на корме, устанавливая мотор.

— Хорошо, если месяца не будет… — отозвался он, вдруг замер, прислушиваясь.

Андрей обернулся, увидел людей, спускавшихся в темноте с холма, отступил, оглядываясь, взялся за «Марголин». Люди остановились, и к нему, отделившись, подошел старик-охранник, оглядел его внимательно.

— Кто это? — Андрей косился на остальных. — Что за люди?

Старик тихо позвал их, Андрей увидел, узнал по движению, женщину, шагнул к ней, встал, увидев грубое татарское лицо, нo тут из-за татарки, тоже в сапогах, в кепке, выбежала, испуганно оглядываясь, девушка.

Старик указал женщинам в лодку, когда они отошли, сказал:

— Одну ее не вышло. Вторая с вами до Самары поплывет, дальше как знает. Она после операции… В мешке продукты, одежда кое-какая, на баб…

Андрей протянул ему сверток:

— Спасибо тебе…

Старик развернул бумагу, ощупал деньги, усмехнулся:

— И тебе спасибо…

Андрей, оглядываясь, прошел через женщин, сел на банку, рядом с мужиком, взял, как и тот, весло.

— Ну с Богом! — сказал с берега старик, глухо, как в кулак.

— Трогай, Митя.

Митя толкнул Андрея, они тихо, стараясь не плескать, пошли от берега. Обе женщины, обернувшись на корме, и Андрей, и Митя, все, глядели на неясную темную фигуру, отступавшую, сливавшуюся с мрачной стеной берега. Они все отплывали в темноту, словно в море. Когда берег стал неразличим, на отступивших холмах открылись огни тюрьмы…

Мужик перестал грести, сложил весла, перебравшись на корму, прогнал оттуда женщин. Лодку тихо несло в плотном темном коридоре. Он, оглянувшись внимательно на Андрея, снял чехлы с обоих моторов. Резкий звук вдруг разнёсся над водой, словно в широком пустом зале, моторы заработали, оглушая ревом, и лодка, подняв носом Андрея, пересевшего вперед, высоко над черной жирной волной, пошла, полетела в расступавшийся туман.

Ветер плотно и ровно бил им в лица, они молчали, маленькие, сжавшиеся в лодке, с тревогой глядели вперед в неясную темноту… Андрей поглядел наверх. Стало светлее, вверху над туманом вышел месяц. Андрей оглянулся. Митя, держа руль, сощурившись от ветра, внимательно глядел на него. Андрей снова стал на корму. Обе женщины сидели в середине, прямо на дне, прижавшись друг к другу, а за ними на корме Митя, глядевший почему-то на Андрея все так же пристально, напряженно. Андрей, вдруг почувствовал, как он сбавляет скорость.

Слева он него мелькнуло что-то, Андрей повернулся и увидел, как из тумана вынырнула лодка, бесшумно, как казалось из-за ревущих моторов, пошла параллельно им, сближаясь медленно с ними и медленно, их догоняя.

Андрей привстал, глянул на Митю, тот обернулся на лодку, снова уставился на Андрея. Женщины не видели и не слышали ничего, сидели все так же на дне, неподвижные. Андрей достал пистолет, прикрыв его полой, глядел то на мужика, то на лодку, подошедшую уже близко, летевшую в десяти метрах от них, так, что казалось, обе лодки стоят на месте и только ревут. Оттуда на Андрея, такой же неподвижный, глядел рыжебородый мужик в штормовке, рядом с ним виднелся еще один…

Так они шли рядом в светлеющем, растворяющемся тумане, вдруг Митя, все глядевший на Андрея с кормы, поднял руку, махнул тем в лодке, крикнув что-то, и те сразу отвернули резко, растворились в тумане, пропали…

Туман рассеялся, на светлом небе открылся зеленый месяц, стало светло, река заблестела, раздвинувшись до самого горизонта, Митя заглушил моторы, правя лишь рулем, сказал;

— Одеваться пора…

Женщины кидали в лодку кепки, робы, татарка рылась в мешке. Андрей, торопясь, достал из чемодана свитер, брюки, подал, не глядя, девушке. Обе, встав, быстро снимали с себя все, раздеваясь догола, не стыдясь ни Андрея, ни мужика.

— Не в лодку, за борт кидайте, — снова сказал тот.

Стоя в рост, они бросали в воду одежду, пузырями уходившую за корму. Андрей оглянулся. Кругом на зеленом просторе было пусто.

Наконец они сели, лодка задралась снова носом, пошла навстречу засветлевшему небу.

Они высадились перед городом. Уже совсем рассвело, взлетали, кружились чайки, по Волге шли барки.

Андрей достал, передал мужику деньги.

— Спасибо, Митя.

Тот взял их, спрятал не спеша, сказал тихо:

— Ладно, ваше счастье… Живите… — засмеялся. — А то думали порешить вас… В реке оставить, чтоб верно было, — он оглядел еще раз Андрея, женщин, стоявших на берегу, невысокий, щуплый. — Только помните. Если что с вами, с каждым случится, не дай Бог, кто помянет нас. Срок, конечно, сбавят, пощадят… Но попадете все же обратно, в тюрьму. А в тюрьме опять мы, сторожа. Так что смерть вам будет. Не было никогда этого в вашей жизни, и нас не было. Ладно, ваше счастье… — он протянул Андрею руку, они простились.

Сверху Андрей увидел, как лодка вдоль берега ушла по реке вверх, а за ней, отчалив далеко, пошла вторая.

На станции было пусто, дворник мел перрон, еще кто-то курил под часами. Подходил поезд.

— Ну! — татарка огляделась тревожно, подхватила свой рюкзак. — Поеду я.

— Куда?

— В Казань, к татарам, — она кинулась к девушке, обняла ее. — И вы езжайте скорее… — потом подошла к Андрею, взяла его руку, наклонилась свирепо, прижалась к ней лицом.

— Да что ты, — он отступил, вырвал руку, смотрел на нее удивленно. Потом достал деньги. — Возьми, тебе надо будет.

Она взяла, глядя на него:

— Скажи куда, я вышлю! Все вышлю. Всю жизнь работать буду, родные дадут! Куда?

Он отступил еще, качая головой.

— Ну, — она снова обернулась к девушке. — Где найти — знаешь… Будьте счастливы! — и побежала, как мужик, вдоль вагонов, придерживая живот.

Поезд пошел, Андрей, нервничая, сходил к расписанию, оттуда искоса смотрел на нее. Она сидела на лавке, глядя равнодушно.

— Сейчас поедем, — он вернулся, помолчал, разглядывая со страхом ее отекшее, белое лицо. — Как ты?

— Голову бы помыть, — она посмотрела на него. — Куда мы?

— В Москву. Там спокойнее будет. Или… ты не хочешь?

Она пожала плечами.

В вагоне еще спали. Они прошли в тамбур, встали у туалета. Андрей раскрыл окно, впустив шумнее свежее утро.

— Дай закурить, — сказала она.

— У меня только папиросы, — он поспешно протянул ей мятую коробку.

Она закурила, с такой жадностью вдохнув дым, будто задохнулась, и, выпуская его медленно, через тонкие подрагивающие ноздри, с такой же жадностью сказала грубо:

— Выпить бы, а?

Он поставил чемодан, достал из него бутылку самогона, что взял у хозяйки, обернулся, ища стакан, но она отвернула пробку, обеими руками поднесла бутылку ко рту, стукнулась зубами, заглотала шумно и жадно, закашлялась, закрыв глаза, снова закурила. Он внимательно следил за ней, и она, заметив его взгляд, засмеялась:

— Что, нехороша стала Таня? Зря ты, Андрюха, взялся. Ох, зря.

— Ну что ты? — сказал он глухо. — Где же вы были все эти дни?

— В погребе, — ответила она тихо. — В погребе у Тимофеева…. А погреб под стеной, глубокий, так что лежали мы как раз под зоной. Я Зойке шепчу, давай потолок завалим и вылезем, здесь мы… Лежим и слушаем, а они на плацу, над нами ходят, ходят… каждый шаг слышно. А потом — хлоп — Тимофеев заходит, такой же, как в тюрьме, в форме, с кобурой. Еду поставит и молчит, смотрит. Не говорил даже, зачем в погребе держит… Потом мы по очереди на ведро сходим, а он уносит…

Поля неслись мимо них. Она, вздрогнув всей грудью, снова схватила бутылку, заглотала, давясь, обернулась к нему, не вытирая мокрого подбородка, сказала необыкновенно жалко:

— Не берет…

Люди встали, пили чай, она легла наверх, на грязный матрас, лежала, как мужик, скрестив на груди руки, а он что-то отвечал внизу старухе, расспрашивавшей его.

— …Да нет, студенты мы.

— А что же больная она у тебя?

— Нездоровится…

Поезд встал, он поднялся, увидел, что она не спит.

— Я выйду, покурю, — он старался не смотреть на нее. — Вещи все над тобой. И деньги там.

На узкой грязной платформе он отошел к пустому киоску, закурил, глядя на бабок, шедших мимо с ведрами. Поезд пошел, он встал за киоск, с тоской глядел за набиравшими мимо него вагонами, скорость. Заспанный проводник проехал в дверях, глянул на него мельком, сплюнул, еще вагон с грязными занавесками, он побежал, споткнулся, едва успел, на ходу влез в вагон, под ругань проводницы…

Она сидела на полке, обхватив колени, глядела на него с удивлением.

— Сигареты хотел купить, — сказал он хмуро. — Закрыто все…

Она вдруг наклонилась быстро к его лицу, поцеловала в щеку, отвернулась. Он вышел в тамбур, замычал, глядя в окно.

Они обнялись, разглядывая друг друга, снова обнялись, Витя хлопнул его по шее. Таня прошла в комнату, такая же безучастная, села на стул.

— Жалко тебя не было, — радостно говорил Витя. — Тут такую шикарную мулатку показывали! Ну такая ласковая, такая скромная и поет. Дюба-дюба, дюба-дюба. Не слыхал?

— О чем? — Андрей мельком глянул на Таню.

— Да бог его знает, я ведь ихний язык не знаю… Там слова все такие: дюба-дюба, дюба-дюба, и все! Неужели не слыхал?

Таня ушла мыться, они, оставшись вдвоем, сидели за грязный столом и курили, молча глядя друг на друга.

— Значит ее выпустили?

— Да… выпустили. Пересмотрели дело и выпустили… за пятьдесят тысяч. Ты уж всем говори, что сестра приехала…

— Ладно, — Витя смотрел на него. — Что с тобой?

— Устал.

Витя потянулся, достал из дивана бутылку:

— Вот, один гад принес, хочет, чтобы я его сценарий прочел.

— Несчастный человек… — Андрей улыбнулся.

— Ну, брат, пусть не пишет… Так каждый хам писать начнет.

Андрей, прислушиваясь к тишине в ванной, постелил простыни, положив две подушки, мрачно оглядел постель, вдруг схватил вторую подушку, сунул за стол.

Таня стояла на пороге с влажными темными волосами, в том же свитере, в брюках.

— Ложись, — сказал он тихо. — Нужно отдохнуть.

Она покорно села на постель.

— Раздевайся, — он едва прикоснулся к ее плечу.

Она встала, стянула с себя свитер, обнажив худые лопатки, сняла брюки. Он все стоял, смотрел на ее худые плечи, на груди с маленькими сосками.

— У меня белья нет, — она держала в руке брюки и свитер, стояла прямо, босая и совершенно нагая, вся стройная, как девочка.

— Мы купим, Таня. Мы все купим, — он подошел к ней, погладил шершавую щеку. — У тебя лицо заветрилось. Сейчас, — он вышел, радуясь, что нашел причину.

Когда он вернулся, она лежала, накрывшись одеялом.

— Вот, «После бритья», другого нет. Но мы купим. Ты спи.

— А ты?

— Я? Я еще к ребятам зайду. Да мне есть, где спать…

Она смотрела на него:

— Я уеду завтра… — голос ее тихий, и рука дрожала. — Зачем ты сделал все это… Зачем! — голос ее сорвался.

— Я хотел помочь.

— А кто тебя просил? — она села в ярости, одеяло сползло. — Кто? Ты думал, я ждала тебя? Да я тебя забыть забыла! Ты думал, я тебе ноги целовать буду? Идиот!!! Дай мне выпить!

Он принес водку, налил в стакан, дал ей. Она, дрожа, глотнула, глядя на него с ненавистью, закашлялась, давясь, побежала на четвереньках по одеялу к двери. Он с невольной улыбкой глянул на ее зад. Пошел за ней в ванную, обхватил, придерживая за спину. Она билась у него в руках, о стену, о раковину, кашляла. Ее стало рвать. В перерывах между спазмами она кричала;

— Подлец! Ненавижу тебя, идиот! Не смей меня трогать! Ничего мне твоего не нужно! Я уеду! Я лучше вернусь! Кто тебя просил!!!

Андрея, удерживая ее, открыл горячую воду, сунул ее под струю.

— А-а-а! — закричала она — Пусти! Пусти, гад!

Она лежала мокрая, дрожащая, он вытирал ей голову. От затихла, он осторожно поднял стакан, налил себе водки, выпил. Вдруг она повернулась к нему, дернула к себе, целуя исступленно его лицо, руки, дрожа всем телом, принялась стаскивать с него рубашку: Он сопротивлялся глупо пытаясь высвободиться из ее мокрых цепких рук, в то же время, согнувшись в нелепой позе, вяло старался отвечать ее грубой, бешеной ласке.

Хрипло дыша, не переставая целовать его в грудь, в локти, которыми он защищался, она, ударившись лбом о колено, стянула с него брюки вместе с трусами и ботинками, швырнула на пол. Он пытался прикрыться одеялом, но она прижалась к нему тесно, извиваясь по-звериному, всем телом, укусила за ухо и все ласкала исступленно, целуя громко в губы, в нос, в глаза вдруг отодвинулась, засмеялась тихо…

— Ты что? — спросил он хрипло.

— Ты же не хочешь меня, — продолжала она смеяться. — Просто категорически не хочешь!

Он смущенно погладил ее волосы.

— Бедненький, — она поцеловала его в щеку, снова отодвинулась. — А может, ты вообще больше не любишь девочек? — и отвернулась от него, затихла тотчас, дыша ровно.

Он с тоской глядел в потолок. Потом сел, дотянулся до вещей, принялся разворачивать скатанные в ком брюки…

— Ты чего? — Витя разглядывал его с удивлением. — Чего кричали?

Андрей мрачно налил себе, выпил, сел у стены на пол. Витя сел рядом, засмеялся…

— Она что, бьет тебя?

Андрей снова налил, снова выпил, закурил, потер лоб.

— Верблюд я, Витя, и одновременно полный осел… Зачем я ее привез? Я смотреть на нее не могу, что я с ней делать буду? Она какая-то сука стала! Этот запах после тюрьмы, как будто в кожу въелся! Витя, глядеть не могу!!!

— А ты не гляди, ты ее выпори. Возьми ремень и выпори!

— Зачем?

— А для чувства! Потом пожалеешь и полюбишь…

— Ну да…

— Ничего… Вот поедем скоро в Америку, может, там есть красивые девчонки.

— В какую Америку?

— В Северную… Нас от института посылают, в ихнюю киношколу.

— Именно нас?

— А кому еще ехать?

Андрей смотрел на него удивленно, вдруг вскочил и выбежал…

Он рванул дверь в ванную, вырвав вместе с шпингалетом. Она, по-прежнему голая, сидела в ванне, держа перед лицом осколок стакана.

Он схватил ее за руку, выкручивая, стараясь вырвать стекло.

— Пусти! — закричала она. — Пусти!

Они порезались оба, но Андрей отнял стекло, швырнул в коридор, и тогда она укусила его за палец.

Он вскрикнул, замахав рукой, гляди на нее с ненавистью:

— Дура! Хоть вся изрежься, только не здесь!

Она засмеялась, глядя на него, приподнялась, лизнула его в руку. Он отскочил.

— Вылезай!

По-прежнему смеясь, она выбралась из ванны, мокрая, шлепая босыми ногами, прошла в комнату, легла, укрывшись с головой.

Он, помахивая рукой, ходил по комнате, поглядывая на постель. Она лежала тихо. Он сел, зевнул. Взял какую-то книгу, попробовал читать. Осторожно отвернул одеяло. Она слала, закрыв лицо обеими руками…

Утром она разбудила его рано. Он сел, оглядываясь, ничего не понимая.

— На поверку становись! — она стянула с него одеяло, сама одетая, умытая.

В комнате все было уже прибрано и вымыто…

Она шла рядом с ним, спокойная; не удивлявшаяся ни рыжим цветам в траве, ни апельсинам в ящиках, не смущаясь людей и города.

В институте он оставил Таню внизу, сам пошел наверх, показаться в деканате. Институт шумел; останавливаясь, здороваясь с разными людьми, Андрей постепенно оживлялся, сон и гул в его голове проходили.

В деканате его поругали, но не сильно. Выйдя, он с удивлением увидел на лестнице, среди оживленно разговаривавших девочек-актрис Таню. Она курила и улыбалась так, словно училась здесь. Увидев его, она попрощалась, подошла, улыбаясь. Он огляделся, стесняясь ее. Они пошли вниз.

— Это что, правда, актрисы? — спросила она. — Никогда бы не сказала.

— Здесь как б гвардии, не принято следить за одеждой.

Они зашли в маленький универмаг.

Покупай, — сказал он. — Покупай все, что тебе нужно.

— Все-все? — она смотрела на него, смеясь.

— Все.

— Ты что, ограбил кого-то? — Нет, нашел в уборной.

Она огляделась. Прошла вдоль прилавков, остановилась, вернулась к нему.

— Мне ничего не нужно.

— Совсем ничего?

— Совсем ничего.

Он тронул ее за плечо:

— Купи хотя бы белье…

Она подошла к прилавку с женским бельем, тронула что-то, заинтересовалась. Вдруг быстро перебрала все, что лежало на прилавке. Андрей искоса следил за ней.

— Вот это, — показала она продавщице. — Вот это, и… — она взяла быстро трусики, приложила к Андрею, разглядывая.

Он оттолкнул ее, оглядываясь.

— И вот это! — она засмеялась…

Она быстро шла в огромном универмаге, Андрей едва поспевал за ней.

— Смотри, смотри! — крикнула она ему звонко, показывая какие-то брюки. — Мы такие же шили…

Она затащила его в парикмахерскую, усадила его в кресло и, стоя позади него, веселая, сама показывала, как его подстричь, причесать, потом подстриглась сама.

Она выбежала на улицу, порозовевшая, какая-то светлая, он курил, прохаживаясь, встал, глядя удивленно. И никакой прически она не сделала, лишь чуть остригла тюремные пряди, но волосы легли как-то просто и ладно, лихо, совершенно при этом изменив ее тонкое лицо, которое показалось ему вдруг удивительно милым и нежным…

Она купила ему рубашку, туфли, заставила его примерить костюм, он отказался, но она сняла с него пиджак, даже пытаясь помочь расстегнуть брюки. Он, смеясь тоже, отбивался от ее длинных ловких рук.

Светлый летний костюм неожиданно пришелся ему, сидел просто, но как-то очень с шиком. Оглядев его, она тут же сорвала этикетку с костюма, с рубашки, скатала все его старые вещи, вынесла, бросила в корзину для мусора.

— Что ты делаешь? — он склонился над корзиной, достал из кармана паспорт.

— Ну, милый мой, нельзя же быть таким уж студентом!

Он прохаживался на улице, курил все, поводя шеей в новом воротничке, поправлял не нравившийся ему ремень, чувствуя себя неуклюжим, деревянным.

— Ну поили скорей, я есть хочу!

Он отступил и замер…

Женщина стояла перед ним, изящная и стройная, строгая, в простом, но необыкновенно идущем ей светло-голубой платье, обрисовавшем ее упругие свободные груди, тощую талию, тугие бедра, длинные легкие руки в простых браслетах; тонкая, чистая шея охвачена голубенькими бусами, и лицо, удивительное лицо…

И девочка стояла перед ним, просторный белый жакет небрежно наброшен на плечи, острый бандитский локоток отставлен лихо, рука в кулачок, простые туфли без каблуков на длинных подвижных ногах, и вся подвижная, легкая, стремительная, смеется, глядит на него лукаво…

— Ну что смотришь, гангстер?.. Идем есть? — Она взяла его под руку, широкоплечего, медлительного, в просторном костюме, довольная его глуповатой улыбкой.

На них оглядывались. Андрей сам временами осторожно отстранялся, смотрел не веря на нее, то шедшую рядом легко и гордо, то вдруг бежавшую счастливо смотреть какое-нибудь мороженое…

В «Берлине» швейцар открыл ей дверь, пропустил с почтением, Андрея задержал, оттесняя его животом назад, растерявшегося, смутившегося совсем.

— Это со мной, — она вернулась, освободила его, взяла под руку, смеясь заглянула в лицо. — Ну что… гангстер в натуре?

Они сели в полупустом светлом зале, оглядываясь радостно вокруг, заказали шампанского, икры, еще что-то.

— Я водки хочу! — воскликнула она и обернулась к Андрею. — Можно?

Андрей, волнуясь, любовался ею.

— Я знаю, — она поправила ему волосы. — Тебя выдает лицо. У тебя ужасно провинциальное лицо.

— А ты? Столичная штучка, сколько раз ты была в Москве! Разве это столица…

— Ни разу, вот еще, бывать в этой вашей пошлой Москве!

Официант принес бутылки, поставил множество закусок, улыбнулся ей сладко.

— Смотри, — она засмеялась. — Он, наверное, принимает меня за проститутку. Зарежь его…

Потом встала из-за стола, пошла гордо через зал. — Я сейчас…

На нее оборачивались. Андрей налил рюмку, опрокинул в рот, поймал розово-желтый лист осетра, откинулся с папиросой, улыбаясь блаженно на высокие чистые окна.

Она вернулась, села рядом, глядя туманно и задумчиво, вдруг прильнула к нему, поцеловала в губы. Он уронил вилку, прижал ее к себе, обнял.

— Знаешь, — зашептала она, — давай убежим отсюда… Поедем домой.

— прямо сейчас?

— Да… Сейчас-сейчас, — она дрожала. — Я не могу…

Они встали, шатаясь, как пьяные, она сама расплатилась, пошла торопясь, он едва поспевал за ней.

На улице они кинулись разом друг к другу так неистово, что стукнулись зубами, засмеялись оба, обнялись крепко-крепко, он, теряя голову, поцеловал ее в шею. Она застонала, опустив голову, сказала тихо:

— Господи, я даже домой не доеду…

Она едва добежала до его комнаты, бросая все, срывая с себя одежду еще на ходу, упала на диван, так что он ударился затылком о стену, но даже не почувствовал этого, повторяя все исступленно:

— Таня… Таня… Таня…

Они не выходили никуда и не открывали никому трое суток. В течение этого времени лишь Витя изредка стучал им в дверь и слышал смех их и счастливые голоса.

— Сейчас, Витя! Сейчас выйду… — глухо кричал Андрей. — Подожди минутку! — И снова смех.

— Да ладно, — отвечал Витя, тоже посмеиваясь. — Тебя утром-то будить? Пойдешь в институт?

— Конечно… Я сейчас выйду…

На второй день Витя принес, поставил им под дверь кастрюлю и две бутылки вина, позвал…

— Сейчас, сейчас выйду, — отозвался Андрей. — Подожди, не уходи.

— Да ладно… Я вам тут поесть принес, — он прислушался, но за дверью лишь шуршало белье…

Ночью Андрей, тихо шлепая, голый, занес кастрюлю и бутылки, поставил на пол у стены.

— Ты что там жуешь? — тотчас позвала его Таня. — Ты где? Под диваном, что ли?

— А-а-а, ты не спишь, — он возился у кастрюли, сидя на колонках. — Знаешь, по-моему, это борщ… Очень важный борщ…

Она смеясь встала, подошла, светя наготой, села рядом, поцеловала его в волосы. Он повернулся, вытер губы, поцеловал ее. Они сели рядом над кастрюлей и нежно целовали друг друга.

— А борщ?.. — засмеялась она.

— Да, борщ. — Он снова поцеловал, ласкал ее плечи, груди, встал, поднял ее, понес к дивану.

— Ты сумасшедший. — Она попробовала высвободиться. — Подожди.

Тела их смутно переплелись в чистом прозрачном свете ночи, шедшем с окна.

— Ну подожди же… — повторила она ласково.

— Сейчас, сейчас… — шептал он. — Сейчас…

Короткая ночь светла и чиста. Теперь она встала, потянулась легко, со вздохом, подошла к окну, раскрыла его настежь, впуская свежесть майской ночи. Прошел теплый дождь, где-то в светлых тучах еще шумела гроза.

Он встал тоже, прошел к ней, обнял ее за бедра, поцеловал в затылок, под волосы. Она вздрогнула, обернулась, нашла его губы…

Светало.

— Хочешь вина? — прошептал он.

— Да… — Они обнявшись гладили друг друга. — Ну неси же…

— Сейчас. — Он прижал ее крепче, все целовал в лицо. — Сейчас…

Она засмеялась, высвободилась, подошла к кастрюле.

— Вкусно… — Она сидя подняла кастрюлю, и они по очереди пили из нее через край.

Он открыл вино и пил из горлышка долго, и она отнимала у него бутылку, вино лилось им на руки, на грудь, Они смеялись и целовались снова и снова, все вставали, чтобы дойти до дивана, и никак не могли…

Он лег на спину на постель, она легла ему на грудь, правой рукой он все тянулся, пытаясь поймать упавшую бутылку, и не мог дотянуться.

— Подожди, Таня… Ну подожди же… Таня… Таня…

И вино лилось…

Когда рассвело совеем и за окном вовсю пели птицы, ом сели друг напротив друга, утомленные, радостные, рассматривая друг друга.

— Ну пей же, — смеясь он протягивал ей вино, а она хулиганила, целовала горлышко бутылки, его пальцы, руку, все выше и выше, пока они снова не встретились губами. — Ну пей, Таня…

— Нет, ты покажись, покажись, — она смеясь стаскивала с него одеяло. — Ну ты и круглый стал! Круглый, круглый! Вот зад какой насидел, — она шлепнула его сильна — Ну просто женский зад!

— Ах, женский! — Он, отставив бутылку, схватил ее за руки, перевернул на живот, шлепнул тоже.

— А у тебя мужской зад! Острый и деревянный, как табурет!

— Дурак! Пусти… — она вырвалась, но он обнял ее скова, целуя в плечи, в шею, нежное, алое при заре лицо.

— Андрей, пусти… Пусти… Ох, Андрей…

Бутылка упала, и вино снова лилось…

И снова днем приходил Витя, шмыгал носом под дверью.

— Черти, живы? Нужно вам еще что-нибудь?

— Сейчас, Витя, сейчас, я выйду, — смеялся Андрей.

— Сейчас я выйду! — передразнивала его Таня и вдруг, накрывшись с головой одеялом, крикнула: — Да заходи уже, чего стоишь!

— А можно? — засмеялся Витя.

— Можно!

Андрей тоже накрылся, Витя зашел, осторожно глянул на диван, улыбнулся хитро…

— Забирай его! — крикнула Таня под одеялом и вдруг дернула одеяло так, что Андрей остался совершенно голым.

— Таня! — Он, стараясь прикрыться, тянул на себя простыню.

Витя хохотал, Таня смеясь тоже выглянула из-под одеяла.

— На, нищета! — она наконец уступила ему половину.

— Ладно, — и он дернул так, что едва не слетел на пол, оставив ее теперь нагишом…

Перестав смеяться, они накрылись, закурили. Витя сел у стены.

— Черти, выходить-то думаете?

— Сейчас оденемся, — очень серьезно сказала Таня и, вдруг засмеявшись, сползла снова под одеяло.

— Нет, правда, пора уже, — отозвался Андрей и захохотал сам.

— Н-да, — Витя встал, забрал кастрюлю. — Ясненько… Ладно, вечером мяса вам принесу.

А ночью они снова сидели у раскрытого окна, по-прежнему нагие, жевали, кусая по очереди, огромную отбивную, запивая ее вином.

— Ты хоть вспоминал меня? Хоть иногда?

— Да… Особенно зимой. Зимой внизу снег и во дворе больницы, вот там, снег. Под утро все сиреневое… И тоска. Но я не всегда тебя вспоминал.

— А кого?

— Никого. Не знаю, дом вспоминал.

Пришел июнь, теплый, дождливый. Андрей ходил в институт, сидел на занятиях, сдавал какие-то экзамены. Она оставалась внизу под окнами на скамейке и старательно читала что-нибудь, ожидая его, а он слушал монотонный голос педагога, вскакивал со звонком, первым бежал к двери вниз, и они, забыв обо всем, стояли обнявшись, не обращая внимания на прохожих…

Декан с сожалением как-то сказал ему, что в сентябре состоится поездка в Америку и по настоянию мастера они оба, он и Витя, включены в группу. А Виктория Степановна, полная, веселая и глупая женщина, про которую Витя говорил, что она вампир и сосет у него энергию, сказала ему игриво:

— Ты похудел и стал такой светленький-светленький…

Однажды, выбежав на улицу, он увидел рядом с ней Джаника, они смеялись весело.

Андрей с меняющимся лицом медленно пошел к ним, но встал, хотел было уйти. Она обернулась, подбежала к нему удивленная.

— Что с тобой? Что случилось?

— Ничего. — Он стоял в каком-то оцепенении.

Подошел Джаник, хлопнул его по плечу, сказал радостно:

— А я сижу, как старый дурак: девушка, вы кого-то ждете, кто этот негодяй, что заставляет вас ждать, и так и этак, уже едва не сплясал, а это ты! Ты! Пойду утоплюсь с горя… — он ушел оглядываясь.

— Да что с тобой? — она потрогала его лицо. — Господи! — воскликнула, прикрыв ладонью рот. — Да ты ревнуешь! — и засмеялась.

— Нет. Вот ещё, — он поцеловал ее в щеку холодно, но не удержался, обнял.

— А что, он очень милый… Ты его теперь зарежешь?

А вечером с шампанским, с цветами ворвался Володя, обнял, расцеловал Андрея, поклонился Тане, поцеловал ей руку, сказал:

— Все знаю. Очень рад за вас.

— Что все знаю? — с подозрением спросил Андрей.

— Да пошел ты… — И открывая, разливая шампанское, Володя стал читать стихи.

Набилось много гостей, все шумели, пили, наперебой говорили умно о кино, поглядывая на Таню, об Америке, Володя Пег, снова пили и курили без конца. Андрей вышел, никем не замеченный, но Таня тут же вышла за ним, поцеловала его ласково, вернулась и быстро, в минуту, смеясь, шутя выгнала всех из комнаты. Оставшись; одни, они бросились друг к другу, обнялись…

Витя наклеил ее фотографию на старый институтский билет, подчистил что-то, вручил ей.

— Господи, ну почему же я Цирлина? — смеялась, она, разглядывая билет. — Ну какая же я Цирлина?

Витя, смеясь, объяснил:

— Скажи спасибо, что имя исправил, а то быть тебе Раисой. А что, очень даже мило — Раечка Цирлина.

— Скотина. — Она весело свалила его на диван, водила все за нос, за уши, за шею. — Ах ты, волк тамбовский! Вареник ты, а не волк…

Он вырвался, вдруг крикнул ей:

— Да ты знаешь, кто я такой? Да я Чапаев! А ты кто такая?..

Теперь она иногда выходила в город, но делала это редко, обычно лишь ходила за продуктами. Как-то днем она привезла с собой двух девушек; высоких, стройных, одетых не броско, но дорого. Обе молоды и красивы, с шиком, та, что повыше, светлая, статная, держалась гордо, как княгиня, другая, чёрненькая, с очень темными и живыми глазами, казалась принцессой из детской сказки.

— Андрей. Лариса. Наташа. — Представила быстро Таня, они тут же сели, заговорили о чем-то своем.

Андрей взял тетрадь, в которой писал, сел на пол, под гамак. Они, не обращая на него внимания, открыли коньяк, разложили шоколад.

Насвистывая, в трико с дыркой, с тетрадкой, торчавшей из кармана, вошел Витя, почесывая живот, оглядел девушек, покачал головой.

— Кто это? — он сел рядом с Андреем на пол. — Какие королевы…

— Это, Витя, и есть валютные проститутки, — сказал Андрей также тихо.

— Настоящие?

— Говорят.

Витя, крякнув, встал, подошел осторожно к ним, встал позади Ларисы, сидевшей на стуле, наклонился, разглядывая ее. Она оглянулась.

— Ничего, ничего, — он пожал плечами. — Я просто смотрю.

Наташа засмеялась. Витя снова наклонился к Ларисе, сказал довольный:

— А ты хорошая девчонка!

— Очень приятно, — отозвалась та и снова отвернулась.

Андрей с удовольствием следил за Витей. Тот осторожно потрогал Ларису за локоть:

— Слушай, а вы правда за валюту работаете?

— Да. А что? — строго, тоном учительницы спросила Лариса.

— Здорово! — обрадовался Витя. — Уважаю! — он присел рядом с ней на ступ, потянулся, сложив губы трубочкой, медленно чмокнул ее в щеку. — Это же трудно, и валюты мало, то есть совсем мало валюты.

Андрей смеялся тихо. Таня тоже.

— Ну и что дальше? — Лариса и бровью не повела, даже позы не изменила.

— Ничего, — Витя погладил ее по шее. — Просто очень хотелось бы узнать, как они?

— Кто?

— Ну арабы… Такие же?

— Такие же.

— Здорово! — Витя потер глаз. — Я подозревал это. А я, знаешь ли, в той комнате живу, — он снова чмокнул ее в щеку.

— Ну и что?.

— Ничего. Я и жениться могу.

— На мне? — теперь и Лора улыбнулась.

— Могу и на обеих. Обе вы хорошие… Настоящие драгуны. Вам бы бакенбарды еще!

— И что мы будем делать? — Лариса рассмеялась.

— А все! — он потрогал ее ушко. — Я вам дрова буду колоть, воду носить… Полочки всякие прибивать.

— Нам не надо… полочки, — она убрала его руку.

— А у меня есть еще план, — живо откликнулся Витя…

— Одного секретного завода в. Тамбове.

— Отойди, — Лариса, смеясь, отталкивала его.

— Ну хорошо! — воскликнул он горько. — Ну что тебе стоит? Один только раз без денег, вроде субботника?

— Отойди, — она отталкивала его, смеясь.

— Ладно, — Витя встал, достал из кармана тетрадку. — Сколько это стоит? Ну?

— Сто пятьдесят долларов, — она смотрела на него весело. — Ладно, для тебя сто!

— Один раз — сто долларов? — он прошелся. — Ладно! — протянул ей тетрадку. — Это мой рассказ, я оцениваю его скромно, долларов в триста… Боже мой, — он повернулся к Андрею. — Боже мой! Боже мой, мне не верят!

Когда Таня вернулась, Андрей и Витя расставляли на полу пластилиновые фигурки.

— Что это? — Таня взяла одну из них.

— Не трогай. — Андрей отобрал у нее фигурку. — Это всадник.

— А где же ноги? — Таня снова взяла.

— Не трогай! Ног у них не видно, они едут полем в высокой траве медленно, шагом. И солнце встает.

— Ты что, обиделся? — Она погладила его по волосам.

— Ну хочешь, я верну им все эти тряпки… Витя, ты чего такой грустный? Ты им понравился очень, хочешь я дам тебе телефон?..

— Вот еще… — отозвался Витя. — Бог с ними, они, конечно, знатные, но бегать за ними, переживать… Я одно знаю, надо не суетиться, а сидеть на месте. И все, кто тебе нужен, сами пройдут перед тобой.

— Дай ей яблоко, — тихо сказал Андрей.

— На, смотри, — Витя протянул ей ладонь. — Видишь?

— Что?

— Яблоко. Неужели не видишь? — удивился он.

Таня засмеялась.

— Да вот же оно. — Он привстал, разглядывая свою ладонь. — Оно пахнет первыми морозами, а здесь сбоку на нём крапинки. Это моё яблоко, никто его не украдет и надкусить не сможет, — он говорил тихо, серьезна — Захочу и подарю его тебе, ты сможешь хрустеть им и радоваться, а захочу брошу.

Таня не смеялась больше.

— Смотри. — Он вдруг нагнувшись поднял одеяло, заглянул под диван. — Здесь у меня живут два гнома и коза, когда мне хорошо, они радуются, как я, а когда плохо, я заставляю их по очереди заниматься скотоложеством с козой… — Он засмеялся тихо. — Это все яблоко в моем мозгу, оно вечно…

Андрей усмехнулся, посмотрел на Таню. Она сидела замерев, глядела на него, широко раскрыв глаза, изумление, словно увидела только сейчас, вдруг всхлипнула будто. Она подвинулась к нему, поцеловала куда-то ниже глаза, обняла, все целовала его лицо и смеясь всхлипывала, крупная слеза катилась по щеке, она обняла его крепко-крепко…

Витя встал тихо с дивана, ушел. И гномы ушли. Они сидели вдвоем на полу, пух тополиный летел из окна, кружился на полу, где всадники шли по брюхо в высокой траве. И светило солнце…

Ночью она лежала тихо, едва дыша, и все глядела на окно, на светлое небо.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

— Ты не спишь? Не знаю… Как-то зябко и страшно…

— Они не найдут нас.

— О чем ты пишешь? Дай мне почитать.

— Зачем тебе?

— Мне нужно. Я знала, что со мной что-то случится, но никогда бы не подумала, что с тобой.

— Спи…

— Скажи, а правда то, что говорил Витя?

— Он же шутил.

— Нет, он не шутил. Что-то идет, я чувствую, давай уедем куда-нибудь…

За стеной кто-то печатал на машинке…

Они приехали затемно. Автобус, в котором кроме них троих была лишь зевающая толстая баба-кондуктор, круто заваливаясь на бок, мчал их через редкие огни поселков, темные, непроглядные сады, сквозь полные мрака кипарисовые туннели и высадил их за светлыми башнями рыбозавода.

Здесь, у основания мыса, сразу за дорогой, начинался пустой дикий пляж, открывавший спокойное, светившееся уже по-утреннему море.

Они пошли пешком, неся чемоданы, по плохой сыпучей дороге, вдоль долгого пляжа под высоким обрывом. Над ними на скалах из песчаника нависали тяжелые корявые сосны, откуда-то сверху сыпались все шурша мелкие камешки; Небо и море наливались постепенно одинаковым чистым бесцветным светом, в котором далеко впереди слабел, тонул одинокий фонарь в ущелье, куда они шли.

Решили купаться, спустились на пустой пляж. Бросая вещи, увязая во влажном песке, подошли к зашумевшему краю моря.

Таня отвернувшись переоделась быстро, Андрей и Витя босые сидели на леске, курили, наслаждаясь свежим бризом, ровно дувшим с моря. Ни души кругом, лишь вдали несколько спящих палаток.

Раздевшись, подошли к Тане, стоявшей у воды, зябко обхватившей плечи. Витя встал на колени на мокрую чистую гальку, задумчиво разглядывал прозрачную воду, потом, подозрительно щурясь, сунул в нее палец, поводил. Нагнувшись, осторожно лизнул море языком.

— Бог мой, оно же соленое…

Таня сидела на корточках, черпая ладонью воду. Витя встал рядом о Андреем. Все трое с удивлением и тревогой смотрели не чистую обозначившуюся серебром линию горизонта.

Они сняли две маленькие комнаты на втором этаже высокого просторного дома, стоявшего на горе в Раду из инжира, груш, виноградника. Сад спускался к мелкому чистому ручью, вытекающему тут же в море.

— Неплохо живут, — заключил Витя.

Он стоял на широкой каменной лестнице с перилами, спускавшейся во двор, и оглядывал ладные крыши в ущелье, крепкие каменные стены, мандариновые деревья в широких дворах. Внизу под навесом еще висела нитка желтого прошлогоднего табака, через ручей гулял толстый боров с хорошими поросятами.

— Чего не жить, если дают… — Андрей тоже смотрел на все это почему-то сердито.

До обеда они лежали на песке, купались в синем, лилком море, снова лежали, не на подстилках, а прямо на горячем мраморном песка.

— Откуда у тебя такой купальник? — Андрей сыпал ей песок на живот.

— Девочки подарили, — она радостно валила его, целовала, клала голову на грудь.

Обсыпанные песком, они сплевывали с губ песчинки. А Витя все ходил по шею в воде, не плавал, а ходил часами по дну, насвистывал что-то и все трогал ласково, целовал море.

— Смотрите, здесь кто-то плавает! — кричал он иногда, забравшись на лохматый лиловый риф, покрытый крупными мидиями.

И они бежали в море, ныряли с головой, плыли к нему кто вперед…

Обедали на террасе маленького кафе, стоявшего над пляжем у ручья. Ветер трепал полосатые зонты, угрюмый армянин жарил на огне мясо на вертелах, косился на Танин купальник и, перемотав катушку старого пыльного магнитофона, снова включал на всю мощь джаз Гленна Миллера. Мотая головой, морща лоб, он совершенно заходился под эту музыку, забывая про мясо, деньги, даже про Танины бедра, за столиком у стены его друзья и соседи, сидевшие здесь вечно, играли в нарды и также заходились под музыку. И Витя, покачиваясь от удовольствия, поднимал стакан с чистым белым вином, которое они покупали у хозяина, кричал:

— Я не знаю, какая там у них Америка, но, по-моему, вот это и есть Америка! Лучше этой и быть не может!

После еды курили, глядели, отодвинувшись в тень, на море синее, у горизонта фиолетовое, на белый нырявший на ветру пароходик. Витя, обернувшись, спрашивал Андрея:

— Много у тебя еще денег?

— Есть.

— Когда кончатся, я предлагаю развернуться здесь. Мне даже стыдно, что я здесь никого не ограбил! Ты посмотри на этих грузинов…

— Это абхазцы, — Андрей жмурился от поднятого ветром песка.

— Ну абхазцы. Я просто долгом своим считаю начать их грабить.

— А потом?

— А потом уедем в Америку. Все вместе, и Танюшу возьмем.

— Как же вы Танюшу возьмете? — спрашивала Таня.

— Ерунда. У меня знакомый прапорщик есть на финляндской границе. Главное, ему только водки поставить. Напьемся, и все само выйдет. Протрезвеешь уже в Италии.

— Там нет Италии.

— Ну бог его знает, я не знаю, не был там никогда. Может быть, там вообще ничего нет. А туристов возят в Конотоп. Может быть, и Америки вообще нет, придумали ее… Я одно знаю, здесь нам жить больше не можно… Хамы кругом забрали все… И вообще я спать хочу…

После обеда они лежали в комнате, открыв все окна, слушая, как блеет во дворе коза, как шумит ветер в саду. Потом выходили вновь, шли куда-нибудь в горы, пробираясь круглыми тропинками, обходя заросли, изгороди, сидели где-нибудь на холме над кукурузным полем.

Вечером Андрей достал из чемодана «Марголин», разобранный на части, масленку, сидел, аккуратно чистил ствол, протирал тщательно затвор.

Таня читала. Зашел заспанный Витя, сел рядом, разглядывая обойму… Андрей следил за ним.

— Н-да, уважаю, — Витя засмеялся и стал жать Андрею руку. — Уважаю! — Он взял одну из гранат. — Давай рванем магазин!

— Положи… — Андрей аккуратно обмотал все в тряпки, спрятал в чемодан. — А то потеряешь.

— Ладно… — сказал Витя. — Я себе тоже достану.

— Зачем? Тебе не надо…

Таня с кровати смотрела на них.

Был шторм, море, набрав пыли, било меловыми волнами в берег, пеной покрывая мокрые скалы, обдавая выше головы людей, пробиравшихся вдоль обрыва к дороге. Тучи низко шли над морем из Турции и приносили дожди, лившие целыми днями.

Они сидели дома, иногда даже не вставая с постели. Таня, загоревшая, с побелевшими ресницами, все молчала, тревожно глядя в окно, или лежала тихо, отвернувшись к стене.

— Ну что с тобой? — целовал ее Андрей. — Не грусти.

— Не знаю, — отвечала она и старалась улыбнуться. — Это дождь тоску наводит… — Но снова замолкала, смотрела на Андрея странно.

— Ну что случилось? — томился он и сам отходил к окну, с неясной тревогой глядел на мокрые, туманившиеся холмы, на вздувшийся шумящий ручей.

— Нас ищут, наверное… — говорила она тихо. — Где-то звонят, сообщают приметы, где-то идут, лежат бумаги… Сколько нам еще осталось?

— Перестань, — он садился к ней. — Им не до нас. Знаешь, сколько у них дел?

— Нет. У них одно дело — мы. — И она, не отвечая на его поцелуи, глядела спокойно на Витю, который, открыв дверь к ним, садился спиной на пороге, курил, выставив на крыльцо босые ноги, мыл их под дождем, объявляя изредка:

— Собака прошла за ручьем. Мокрая, как шапка…

И приехала Лариса. Поднялась по ступеням, мокрая, свежая, под большим мужским зонтом, поставила в комнату чемодан, оглядев весело Витю.

— Ну здравствуй, жених… — Они по-мужски пожали друг другу руки.

Она по-матерински обняла Таню, радостно бросившуюся к ней на шею, поцеловала Андрея, огляделась смеясь, стряхивая капли с волос, достала тут же шампанское, коньяк…

— Что же вы, черти, слякоть развели? Юг называется…

И они устроили пикник, Андрей сбегал на мокрый двор, взял у хозяйки сыра, холодного мяса, зелень, в сухом просторном подвале она наполнила две большие фляги старым отстоявшимся вином, остальные, одевшись, спустились в свитерах, кедах. Они разобрали сумки, корзины, выпили сначала тут же виноградной водки из старых рюмок, что вынесла хозяйка, толстая добрая армянка, прикрываясь зонтами вышли к ручью, выпили еще на скользком берегу у ограды и уже не очень прикрываясь зонтами, отправились вдоль ручья вверх.

Смеясь, переговариваясь, они шли по камням, прошли загоны для скота, вошли в орешник, где на них глянула понурая мокрая корова. Справа и слева поднимались сырые холмы, и впереди над свисавшими к ручью лианами были холмы, на них изгороди, сады, мокрые кукурузные поля с клубившимся туманом, дождь сыпал мелкий, теплый, и вверху ходили круто тучи, открывая и пряча далекие И высокие хребты Бзыби.

Ручей петлял, с галечных перекатов прятался в узкие туннели, заросли, они то шли по воде прямо, не выбирая пути, то, встав, целовались, прижавшись мокрыми лицами, и тогда где-то впереди их звал звонкий голос Ларисы. Подхватив корзины, они бежали, пока не находили их, Ларису, утиравшую дождь с лица, и Витю, курившего на камне.

— Витя, — спрашивала тогда Таня, — а мы возьмем с собой в Америку Ларису?

— Возьмем, — отвечал Витя.

— А Наташу?

— Возьмем. И хозяйку возьмем, она мне носки подарила. И татар всех, и всех режиссеров, и всех комсомольцев и педерастов, и мастеров, и старух, и детей! Мы соберемся у границы утром, угрюмые и сирые, с узлами, сетками, все триста миллионов, над рекой туман, утки в камыше, тихо… Я закричу с горы страшно; «В Америку… Мо-о-ожно?!» И мы пойдем, двинемся разом вброд…

Отогнув кусты в одном из ответвлений ручья, они проникли в глубокий сумрачный каньон с колодцами и стенами, заросшими густо мхом, с ваннами в скалах, с водопадами. Вверху на зеленых плитах лежал навес из упавших деревьев, пиан гирлянд мха, с которых падали тяжелые капли.

Они разложили закуски на расщепленном стволе на мху, белый сыр, лаваш, желтый пласт холодной мамалыги.

— Ну! — Лариса взяла флягу, не удержалась и расцеловала всех. — За счастье…

Наверху по крутой, петляющей тропе подошли к туманившемуся провалу, встали, держась за мокрый можжевельник.

— Неужели мы там были? — тихо сказала Таня, глядя вниз. — Отсюда кажется, там живут ведьмы.

И тогда Витя вдруг достал из кармана что-то черное и толкнул Андрея: Тот увидел ясно мелкие капли на залоснившейся, жирной, черной гранате.

— Ты что, с ума сошел? — Он ало отнял гранату. — Какого черта ты ее взял?

Таня и Лариса с удивлением глядели на них.

— Здесь же люди, пограничники ходят…

Все стояли притихшие, с какими-то странными лицами. Веселье оборвалось, сразу стало тоскливо.

— Ладно, — Андрей вдруг решился. — На! Знаешь, как?

— Может, не нужно? — робко спросила Таня.

— Нужно, — Андрей хлебнул из фляги, спустился пониже, заглянул в провал, столкнул Туда камень. — Только отойдите подальше…

Он встал рядом с Витей. Тот уже держал за кольцо.

— Только я прошу тебя, кидай сразу. Запал четыре и две секунды, — он обернулся к девушкам. — Давайте только что-нибудь крикнем! На счастье! Ну!

Витя, присев, смотрел на Андрея.

— Давай! — заорал он.

Вит дернул что было сил кольцо, пошатнулся, падая вперед, Андрей схватил его за шиворот, тогда только неловко, от груди, Витя кинул… Все молчали, глядели, как она повисла в воздухе над провалом, как, громко щелкнув, от нее отлетает скоба предохранителя. Она исчезла внизу, и все.

— Наверное… — сказал Витя.

И тогда ударило. Не внизу, а здесь со всех сторон, сильно, словно взорвали гору. Они, оглохшие, не сговариваясь, побежали по склону от провала, лишь Андрей удержался, вернувшись, подхватил сумки, глядел все, завороженный, как из ямы поднимается желтый сернистый дым…

Они бежали через мокрый лес вниз, не разбирая дороги, вылетели на открытый холм, по его гребню среди, кустов, соскальзывая в мокрой траве, падая, катились кубарем. Наконец выбежав на обрыв над морем, Витя сел и засмеялся, и все расхохотались, упали на землю, стараясь отдышаться.

— Что же вы не крикнули?

— А ты сам-то чего не кричал?

Внизу плескало свинцовое море, дождь кончился, под холмом где-то в мокром саду залаяла далёко собака…

Море успокоилось, весь конец июля они ходили загорать на дикие пляжи. Там было чисто и пусто, лишь в дальнем ущелье жили дикарями целые коммуны хиппи и нудисты.

Каждые раз, когда они проходили мимо их палаток, дощатых столов под навесами, рыб, вялившихся в тени, Витя махал рукой какой-нибудь голой девушке, говорил с сожалением:

— В нудисты что ли записаться? Прийти и сказать, я давно мечтаю, примите меня в нудисты…

Как-то нн решился и заговорил с одной из них. Она одна седела на корточках в воде на дальнем мысу, с золотыми волосами, заплетенными в тысячи косичек, с золотистой кожей, на которой блестели крупинки леска и соли.

— Скажите мне, дураку, — он глядел на ее голую спину, на голые бедра. — Вы что там, золото ищете?

Девушка перебирала камни в воде, не обернувшись, не прекращая своей медленной работы, ответила сухо:

— Не останавливайтесь, идите. У нас свои дела, у вас свои…

Лариса загорала и купалась без лифчика, когда они уходили плавать, Таня, стесняясь, тоже снимала свой за камнем.

Андрей и Витя курили на песке, глядели на них.

— Ну как ты с Ларисой? — спрашивал Андрей.

— Да бог его знает. — Он пожимал плечами. — Она такая хорошая, такая ласковая. Мы с ней лежим, шепчемся всю ночь.

— Как честный человек, ты теперь должен жениться… А как же все твои предшественники?

— А они мне как братья будут. — И они смеялись, уткнувшись в песок.

Они уехали в августе, Андрей и Таня проводили их на катере до самого Адлера. В аэропорту они обнялись.

— Ну вы не задерживайтесь, — сказал Витя Андрею. — Буду в Москве ждать. Как объявитесь, поедем ко мне в Тамбов. А потом уж в Америку…

— Ты поедешь в Тамбов? — Таня поцеловала Лору.

— Нет, что ты… Работать надо… Ну ладно, еще раз счастливо вам. Прощайте.

Андрей и Витя стояли все.

— Да ладно, — сказал Андрей. — Дней через пять приедем уже.

— Конечно, — Витя хлопнул его по плечу, все не уходя. — Ты уж это, поосторожней…

— Ладно…

— Ладно… Пойду. Знаешь, я придумал гениальную фразу.

— Какую?

Витя постоял, вспоминая:

— Ах, мне бы скипетр и державу, я бы таких дров наломал. Ах, Боже мой, Боже мой, почему я не зяблик…

Они засмеялись оба…

И сразу стало пусто. Они пошли в какой-то ресторан, сели за открытым столиком. Заиграла музыка, кругом веселились, Андрей все курил, Таня смотрела куда-то в сторону.

Подошел огромный кавказец, удивительно похожий на того в Оренбурге, пригласил Таню танцевать. Она пошла. Андрей, усмехнувшись, поправил ворот рубахи не прикасаясь к вину, еде, все курил, курил.

А ночью в темноте, когда снова собирался дождь, они вышли из машины в ущелье и услыхали крики и ругань. Таня, испуганно прижавшись к нему, взяла его за руку, они прошли мимо группы усатых угрюмых абхазцев. Один из них стоял с сигаретой, держал за волосы некрасивую худую русскую девицу. Она смотрела по-совиному на Андрея зло и затравленно, но на помощь не звала. Они прошли. Позади них снова зашумели, заговорили.

В комнате он сел, закурил, глядя в пол.

— Ну что ты, — Таня погладила его. — Она сама виновата. Я ее видела уже… В машинах каталась…

Андрей встал, достал чемодан, быстро развернул в тряпках части «Марголина», сложил их, загнал обойму.

— Андрей, я прошу тебя! Ну зачем?

— Не знаю… — Он отвал ее руки. Ну а как еще?

Она пошла за ним. Спрятав пистолет под пиджак, он подошел к мужчинам, все стоявшим в темноте у ручья, вошел в круг.

— Стой, сука, стой, тварь… — говорил тот, что держал девицу за волосы.

— Отпусти, — тихо сказал Андрей.

Они все смотрели на него молча, сдвинувшись кольцом.

— Она блядь, — сказал мужик, не выпуская ее волос.

— Чего ты хочешь? — Его толкнули в затылок не сильно.

Кто-то маленький потянул его за пиджак.

— Чего ты хочешь? Чего ты хочешь?

— Андрей! — крикнула из темноты Таня.

Андрей медленно достал «Марголин», взвел затвор, вытянул его в руке, медленно отходя от них в сторону.

Они с удивлением смотрели на пистолет.

— Пошли, — сказал он едва слышно. — Пошли все тихо… Сейчас положу.

Они отошли, пятясь в темноту, встали там, дыша тихо. Андрей взял девицу за руку, повел в дом. Таня пошла рядом.

В комнате он закрыл окна, задернул шторы, сразу стал собирать вещи. Таня молча принялась помогать ему.

Девица села на стул, безучастно шмыгнула, смотрела на них равнодушно. Андрей закрыл чемодан, застегнул сумку, оглянулся, снял с вешалки мокрый купальник.

— Если хочешь, до города поедешь с нами.

— Не поеду я… — ответила она равнодушно. — Не хочу.

Андрей смотрел на нее. Таня подошла к нему, положила рукуна плечо.

— Ты хоть здесь побудь до утра, — сказала она.

— Чего я буду сидеть? У меня своя комната есть… — Она встала, взяла плечики со стола. — Я вешалку у вас заберу… У вас и так много… — И пошла к двери.

Андрей смотрел ей вслед…

Они ушли. За домом перелезли через изгородь, прошли холмом в черной чаще, оттуда вышли на дорогу, огляделись.

Было пусто, накрапывал дождь. Их подобрал маленький грузовик, до города они тряслись в мокром кузове. На автостанции они пересели в легковую машину…

В Адлере они снова взяли машину. Шел дождь, на серпантинах машину выносило на противоположную сторону. В туннелях свистел ветер. Они сидели тихо, прижавшись друг к другу. Андрей гладил ее волосы.

В Туапсе они уже на ходу сели в переполненный вагон московского поезда.

Вышли из гор в кубанские степи, справа балки да холмы в бурой траве, слева желтое жнивье, все мокро, тучи рваные, за рекой туманится желтый дождь, бабы в подсолнухах.

Народ качался в сонном пыльном вагоне, хмуро слушая маленького худого мужичка:

— Нам без царя еще никак нельзя. Не созрели мы еще, молоды. Без царя мы все друг другу в рожи наплюем, да перепаскудим кругом, вот тебе и вся демократия. А при царе, ты как не балуй, а все оглянешься, он накажет. Империя мы, как дело не поворачивалось, а всё в своих границах живем и ширимся. Компьютеров нам никак не догнать, значит другая нам судьба, и стыдиться тут не нужно, понять нужно, что за зверь мы есть и согласно пониманию жить…

— Поспи, — шепнул Андрей Тане.

Она покачала головой, все сидела, сжавшись в углу, глаза блестят, губы сухие, обметанные…

— А как же Горбачев? — испуганно оглянувшись, спросила мужика бабка. — Неужто не видит он всего?

— Видит, да только стреляли уж самого… Один он, убьют и нету..

Через проход за столиком ехал молодой попик, весь в черном, лицо озорное, мальчишеское даже, в бороде. Бабка-богомолица, ехавшая с ним, привстав, закрывала от чужих столик, мазала ему маслице и черную икорку, лупила яички, сало резала тонко, шептала все что-то и из белой бутылочки в стаканчик наливала.

Покушав, он полез на верхнюю полку, извернулся живо, как мальчишка, глянул на Андрея весело..

На мокром полустанке Андрей покормил Таню молодыми горячими картошками, огурчиками кислыми. Баба полила картошку маслом, говорила все, глядя на Таню:

— На здоровьице, на здоровьице…

Бабка, ехавшая с попиком, тоже вышла, купила всего — и огурчиков, и яблочек, когда они вернулись, батюшка снова сидел, кушал полосатый арбузик со свиным хвостиком.

Тане становилось все хуже и хуже. Лицо ее горело, Андрей бегал, носил ей воду, заставил маленького, похожего на обезьянку проводника вскипятить чай, но она отказалась, попросила тихо:

— Жарко мне, Андрюша, выйдем в тамбур.

Въехали в город. Хлопая дверьми, мимо них ходили какие-то люди.

— Что за город? — спросил Андрей выглянувшую в тамбур богомолицу.

— Екатеринодар, милые, Екатеринодар…

Проводник уже пятый раз пробежал через тамбур, оглянулся снова на Таню.

— Скотина… — Андрей прижимал ее к себе, дрожавшую в ознобе, слабеющую.

— Не злись, — она улыбнулась. — Просто им интересно смотреть на нас. — И замерла в ужасе…

В тамбур, стуча сапогами, вошли милиционеры, все рослые, усатые парни, в портупеях, при оружии. Двое прошли в вагон, двое задержались, нагло оглядывая их с ног до головы.

— В чём дело? — спросил Андрей деланно весело.

— Откуда едете? — Они смотрели больше на Таню.

Она отвернулась к нему, спрятала лицо на его груди.

— С юга, а в чем дело?

— Отдыхающие? — Один из них лузгал подсолнухи, плевал кожуру на пол.

— Отдыхающие…

Отдав лениво честь, они прошли в вагон. Таня, вздохнув, осела, он поддержал ее.

— Ну что ты, что ты… Это не нас. — Он целовал ее в сухой горячий лоб. — Потерпи, скоро приедем. Я куплю тебе паспорт, и комсомольский билет, и профсоюзный.

и все удостоверения, все справки, целую кипу справок, и ты всем будешь их показывать… Всем. А потом уедем… Уедем отсюда.

— Я есть хочу… — протоптала она, оседая на пол… — Голова крутится.

Он уложил ее в вагоне. Проводник объяснил ему, что в Краснодара зарезали милиционера, теперь ищут во всех поездах…

За Краснодаром, когда ехали среди пустых скошенных полей, ей стало совсем плохо.

— Доктора надо, сгорит совсем, — сказала бабка, помогая усадить ее.

Ее стошнило, он, оглядываясь на грустные лица, заглядывавшие из прохода, вытер ей рот платком.

— Доктора! Ну кто-нибудь, спросите!

— На станцию надо…

Подходили к станции. Она потеряла сознание.

— Скорее! — заорал он. — Кто-нибудь! Черт, Таня… — Поднял, понес ее к выходу.

Батюшка, ловко прыгнув в свои черные туфли, подхватил ее, помог ему.

— Вещи, вещи собирайте! — крикнул людям.

Они вынесли ее на землю. Здесь было свежо, она застонала. Кто-то спустил их чемодан, он раскрылся, упал в лужу.

— Подержи, — Андрей передал Таню батюшке, сам кинулся, запихал все в чемодан, звякнув железом. Головы гроздьями свисали из тамбура.

Он побежал за батюшкой прямо через пути. Тот легко, сильно нас Таню к старой кирпичной станции, какие-то люди, склонявшись с платформы, помогли ему, Андрей догнал их, выхватил ее, понес сам.

— Ну прощай! С богом! — Перекрестил его батюшка и, подтянув штаны, прытко бросился догонять поезд.

— Сюда, сюда, клади прямо на стол!

Он внес ее в большую серую комнату, положил на стол, на какие-то бумаги, склонился над ней, тормоша, оглянулся дико.

— Воды! Да кто-нибудь, воды!

Вбежал милиционер с графином, другой поднял Таню за плечи, слушая сердце. Андрей увидел, что это отделение милиции.

— А почему сюда? — Он рванул кого-то в форме за плечо. — Вы что? В больницу надо, в больницу!

— Да вы не волнуйтесь, сейчас…

Они положили ее в «уазик», сержант сел рядом, все глядел на Таню испуганно, бережно придерживая их чемодан.

— Да вы на волнуйтесь! — уговаривал Андрея другой.

В больнице его, как он ни упирался, выгнали в коридор. Он ходил у двери, прислушивался, привставал на цыпочки, снова ходил. Обернувшись, вдруг замер, увидев, что в коридоре, бывшем, по-видимому, приемной, вдоль стен на лавках все сидят люди и смотрят на него.

Старики с папками, мужики на костылях, какие-то дети с перевязанными лицами, девка у окна с рукой в гипсе, все молчат и грустно, испуганно смотрят на него. Он отошел, сел рядом с женщиной, державшей за руку парня, посидел раскачиваясь.

— Жена ваша? — спросила женщина.

Он кивнул, обернулись, увидел отрешенное, белое лицо парня, его правую руку в намотанном до локтя бинте, набухшем от крови, увидел, что рука вместо пальцев заканчивается чем-то тупым, совершенно бесформенным, мокрым от крови, капавшей на пол… Дернув головой, снова встал.

— Бедная, застудилась, верно… — снова сказала женщина.

Кто-то закашлял тягуче, хрипло. Какой-то ребенок все ныл, всхлипывал в больничной тишине, и мать, причитая, успокаивала его. Не в силах более ждать здесь, Андрей вышел на лестницу, закурил.

Милиционер, молодой парень, державший его вещи, тут же подвинулся, давая ему место у перил, кашлянул вежливо.

— Вы уж не переживайте, — Он попробовал улыбнуться. — У нас доктор хороший… Вылечат.

Андрей кивнул ему, взял у него чемодан, осторожно придерживая, закрыл плотнее.

— Да я подержу… — Тот хотел помочь..

— Я сам…

— Жена у вас красивая… — сказал парень задумчиво и вздохнул.

Андрея позвали. В кабинете сидел один доктор, молодой полнеющий парень с бородкой.

— А где? — Андрей шагнул к нему, оглядываясь. — Вы что? Где она?

— Не волнуйтесь, все в порядке. Ей сделали уколы, она в палате.

Андрей сел, обмяк.

— Что у нее?

— Но знаю. Подозрение на гепатит. Но, может быть, аппендицит… Придется полежать несколько дней, если что, сделаем операцию.

— Какую операцию? Вы что, ей нельзя… Не может у нее быть ничего…

Доктор, кивая, записывал что-то, глянул на Андрея:

— Цирлина ее фамилия?

— Что? — Андрей увидел ее студенческий билет, тот, что делал Витя. — Ах да, Цирлина…

— А паспорт у sac?

— Зачем паспорт?

— Положено. — Врач смотрел в стол.

— Нет у нас паспортов… Мы студенты, наши паспорта у товарища все были… Он уехал в Москву.

— Вы поедете или останетесь ждать?

— Куда я поеду? — Андрей привстал, оглянулся. — Слушай. Ты вот что, я тебя прошу как человека… Не надо ее резать, дай какие-нибудь таблетки, и поедем мы… Нам до своих надо добраться. Понимаешь! А билет ее отдай уж мне, нужен он…

Они сидели молча. Доктор глядел в стол, перебирая бумаги. Потом протянул ему билет.

— Спасибо тебе.

— Следующий? — крикнул тот, не глядя на него. — Палата во дворе, на первом этаже… Смотри…

Когда стемнело, он высадил ее в окно прямо в больничном халате, поддерживая, провел через черемуху к дороге, где стоял, не глуша мотора, грузовик.

— Знаешь, они не спят, — смеясь, слабо сказала она. — Они пожелали нам счастливого пути…

Водитель, усатый мужик, гнал машину всю ночь. Переодевшись, она спала на плече Андрея, иногда целуя его во сне в шею. Когда вышла заря, она проснулась. Он показал ей бурые степи, сказал:

— Не бойся, теперь все будет хорошо. Это все уже наши земли, казачьи. Сначала кубанские, там донские, там астраханские, а за ними — Гурьев и вверх по Уралу наши, уральские… Здесь на выдадут… А? — Он повернулся к мужику. — Как казаки?

— А чего казаки? — отозвался тот. — Было бы куда… Снялись бы, да пошли снова…

В Гурьеве, купив билеты на поезд, они, чтобы не ждать на станции, вышли через толпу казаков, прошли через маленький шумный базар в тихие переулки. Он на сдал вещи, нес в руке, настороженно оглядываясь на углах…

Был тихий душный вечер, пыль лежала на тополях, на вишнях, во дворе старого дома, на куполах маленькой яркой церкви, ласточки ныряли с куполов…

— Давай зайдем, — предложила она. — Поставим по свечке.

Они вошли, Андрей поставил чемоданы, купил у бабки несколько свечей. В церкви было тихо, пусто, за клиросом ходил кашляя священник, в стороне молились две старухи, косились изредка на солдата, стоявшего у станы.

Обходя грубо малеванные иконы в крашеных рамах, они по очереди поставили коричневые свечи испуганно глядевшему на них Николаю Чудотворцу, худенькому, похожему на мальчика Георгию Победоносцу, огляделись, не зная, кому поставить еще.

Они ехали по грейдеру вдоль пустых пшеничных полей, свернули у забытого богом посёлка, где мазанки и скотники стояли в беспорядке без зелени, как лопало, и на кучах навоза играли грязные дети, съехали с холма в горчичное поле, за полем пошла высокая трава, озера в камышах, с озер, крича, взлетали серые цапли.

Хутор стоял в такой глуши, что по пути им дважды пришлось поднять в чаще стаи жирных желтых куропаток.

Григорий, двоюродный брат Андрея, худой высокий мужик, сам вышел навстречу, обнял Андрея, кивнул Тана, понес их вещи в просторный бревенчатый дом, стоявший на высоком из степного камня фундамента Двора не было и забора не было, дом крыльцом уходил сразу в высокую траву, тропинка вела к сараям, где стоял мотоцикл, к бане, а слева за бугром, на котором стояли еще два таких же русских дома, в длинном чистом озере плавали, ходили берегом гуси.

В горнице сели, заговорили не спеша. Жена Григория бойко накрывала ужин, старший сын пошел затопить баню.

— Дома как? — спросил Григорий.

— Ничего. Мать, отец живы, слава богу, привет передают.

— А откуда едешь?

— Из Москвы. На море были, вот заехали по пути.

— Домой?

— Да, — Андрей неопределенно кивнул. — Таня захворала… В себя придет, и поедем. А ты все в колхозе?

— Да, электриком так и работаю… Хозяйство вот держим, две коровы да прочее.

— А гуси на озере твои иль соседские?

— Да бог его знает, ужа запутались отличать. Берем, режем, когда надо, а кто на зиму придет, тот, значит, и свой.

— Да, гусей тьма у вас.

— Это мало. Весной подохли больше, то ли болели, то ли грязь какая, отравились чем.

— Какая же грязь у вас?

— Хватает. Везде теперь грязно. Дождь пойдет, волос лезет. — Он поводил по жестким с проседью волосам. — Кепку стал носить…

Ночью после бани выпили, накинув ватники, пошли тропинкой за сараи. Таня в простой деревенской юбке помогала жене Григория доить коров. Ожившая, она улыбнулась, выглянула из хлева им вслед.

За сараем сели на доски, закурили. Мычали коровы, где-то впереди за чащей загудело трубно.

— Чего там? — спросил Андрей.

— Урал. Баржа по реке идет, вверх, в Уральск…

— А за Уралом какие места?

— Наши. Станица Чапаевская там…

Помолчали. На бугре забрехала собака.

— Ну рассказывай, — брат глянул на него.

— Чего?

— Чего… Прятаться будешь или как…

— Не знаю… Уедем мы… Вот домой заедем, повидаемся.

— Куда? На море что ли опять…

— Не знаю… Думаю в Америку уехать… Да ты не смейся.

— Я и не смеюсь…

У светлой глади озера гоготали, возились бесчисленные гуси. Чайка пролетела, крикнув больно…

— А что? Куплю ей документы. Съезжу сам сначала, посылают меня… А там придумаю…

Брат все молчал, глядел на звезды, по-осеннему яркие, густые.

— Прожить, думаю, проживем, мозги им нужны… А нет, все одно, что здесь нищета, что там. Всё равно здесь жизни нет. Ну чего ты молчишь?

— А чего говорить… Веришь — езжай. Только тоска там.

— А здесь не тоска?

— Здесь свои.

— Свои… Такие свои, что лучше чужие. Там хоть на воле будем.

— Где теперь воля… — Григорий потянулся, хрустнув суставами. — Воля… Я после тюрьмы тоже все рвался, рвался, думал, главнее — уехать подальше… Стою, было, гляжу с холма на Китай, думаю, реки там что ли другие, горы… Вот, два сына у меня… Езжай, коли тошно. А надумаешь вернуться, помогу, и дом поставим здесь…

Где-то в ночи снова загудела баржа.

В комнате тихо, слышно, как стучит сердце, звезды в окно заглядывают, столько, что светло. Они лежат обнявшись, не спят.

— Как тихо здесь, — шепчет Таня. — Я совсем здорова уже… Как тихо, будто мы одни…

— А может, останемся здесь?

— А мы смог бы здесь жить?

— А ты?

— Не знаю. Сначала смогла бы, а потом — не знаю…

Они лежат неподвижно на широкой деревянной кровати, на тугих льняных простынях.

Я почему-то вспомнила, — снова шепчет она, — как пошла в школу. Мама мне не купила портфель, не успела, все работала и работала… И я пошла с ее старой сумкой… Я так плакала тогда во дворе, даже на первый урок не пошла, все плакала… А ты помнишь?

— Да… Мы все были маленькие, в белых рубашках, в наглаженных брючках, загорелые, под чубчик стриженные… И все стоим, важные все, серьезные, знакомимся за руку, называемся по фамилии, этот такой-то, а я такой-то, оттуда-то, как маленькие графы… Хочешь вернуться туда?

— Нет, — просто, легко ответила она. — Не хочу… Правда хорошо?

— Правда… Хорошо…

Они приехали с рассветом. Город только просыпался, в улицах шли первые автобусы, во дворах кричали петухи.

Марат уже встал, его жена возилась на кухне. Они посидели, покурили в коридоре.

— Все тихо?

— Тихо. Ее искали в мае, в июне искали, а теперь тихо.

— А меня не искали?

— Кажется, нет. Но вы лучше не ходите, особенно она. Живите у меня.

Он ушел по делам, его жена, маленькая скромная татарка, накормила их, собрала маленького сына в ясли, ушла. Таня легла, задремав, они договорились, что он сам приведет ее мать сюда. Перед уходом он погладил ее по голове, она улыбнулась ему спокойно.

Никто не встретился ему, улицы уже вновь опустели, все были на работе.

Оглядевшись внимательно, обойдя несколько раз двор, он наконец прошел к ее дому. Дверь была заперта, видимо, мать была в смене.

Он прошелся по городу, решил зайти к своим, но дома тоже никого не оказалось, Соседская девочка, выглянув на стук, поздоровалась с ним весело:

— С приездом вас, дядя Андрей. Вы в школу идите, мама там ваша.

Он улыбнулся ей, кивнул, вышел из дома, прошелся до школь, но туда почему-то не вошел. Школа стояла тихая, пустая…

Марата он увидел на улица. Тот шел, спешил к нему навстречу. Андрей оглянулся тоскливо на машину, разгружавшуюся у магазина, на балконы с бельем, свернул в подворотню, сел на камень, опустив голову. Марат догнал его, тяжело дыша, взял за плечо.

— Ну говори, говори, — Андрей сбросил его руку. — Все?

— Она сама, виновата. — Марат сел рядом. — Пошла зачем-то к этому… Коле. Там ее взяли.

Во двора завели мотоцикл. Через подворотню, оглядываясь на них, без каски выехал лохматый парень. Андрей засмеялся, встал.

— Ладно, — сказал весело. — Куда пойдем?

— Она уже у них в гормилиции. Мне ребята сказали, что у нее все нормально. Ее не трогают.

— Ладно, — Андрей засмеялся снова. — Надо же какой казус. Форменный казус…

Марат взял его за локоть, повел куда-то дворами, куда, он не следил.

Марат оставил его одного в Шанхае, в какой-то кухне, закрыв на ключ. Он ничего не делал, сидел все, тихо качаясь на стула, разглядывал свои руки, складывал что-то из пальцев, какие-то фигуры… Он сидел долго.

Вернулся Марат, сказал, что ее сейчас будут отправлять на вокзале. Они снова пошли переулками, Марат ласково, не крепко придерживал его за локоть.

Они долго ждали на вокзала у багажного отделения, Марат курил, следил за подъезжавшими машинами, за пестрой вокзальной толпой, Андрей, не глядя никуда, сев на тележку носильщика, прикованную цепью к столбу, снова сдвигал, складывал сосредоточенно свой пальцы.

Он встал сразу сам, Марат едва успел поймать его за руку, сжал крепко, что было сил, они прошли к углу, там, где у ящиков, контейнеров уже сошлись люди, окружив милицейскую машину, из задней двери которой двое сержантов ссаживали, поддерживая под руки, ее.

Она помедлила секунду, оглядываясь, ища кого-то среди людей, молча, хмуро смотревших на нее. Сержант, маленький, крутобокий, крепкий, на целую голову ниже Тани, снял фуражку, отер пот со лба, взял ее за плечо. На ней не было даже наручников, она стояла в том голубом платье, что купила первым в Москве. Поведя плечом, она поправила растрепавшиеся волосы, снова оглянулась на людей. Андрей рванулся к ней, толкнув чью-то спину. Марат повис на нем, схватив его за горло, и она закричала, не видя их, в толпу всем:

— Заберите меня! Заберите меня, от него! Заберите меня! Я на хочу, скажите ему, я не хочу его видеть! Пусть оставит меня в покое! Скажите, пусть уйдет. Пусть уйдет! Скажите, я ненавижу его, ненавижу! Пусть уйдет, скажите… Скажите!!!

Ее увели, кричащую, рвущуюся из рук, а двое все стояли, держась за кобуру, смотрели напряженно на людей, вглядываясь в их лица. Она оглянулась еще раз, посмотрела с такой тоской…

Машина уехала, люди расходились молча, хмуро, — не глядя друг на друга. Марат пошел на перрон, Андрей все стоял среди расходившихся людей, глядел на мусор под ногами. Какой-то мужик толкнул его зло:

— Набежали… Не видали, как баба плачет!

— Так это магазинщица? — спросил в стороне кто-то тихо. — Людка что ли?

— Да нет, Воробьева дочка, та, что с тюрьмы сбежала… Видел кто-то.

Его взял кто-то под руку, он поднял голову, увидел незнакомую женщину, заговорившую тихо, скоро:

— Андрюша, сынок, ты иди домой, тебе здесь не надо и на вокзал не ходи, теперь ей уже больше не поможешь. Хорошо, мать еще не знает, сказать бы не успели, а то прибежит, горе-то какое… А тебе уехать лучше, многие видели уже вас, народ не скажет, да вдруг сволочь какая найдется, из зависти… Ступай, родной… — И она отошла так же тихо.

Вернулся Марат, взял его за локоть, повел через грязный сквер, где люди сидели на лавках, жевали пирожки и глядели на них.

Дома он усадил Андрея на кровать, стал собирать ее вещи, разбросанные на постели.

— Я знаю одного из них. Они ее в купе везут, нормально довезут, не тронут… Вещи ее я спрячу.

Расческа ее еще лежала на зеркале, в ней остались ее велось.

— Ты что делать будешь?

— Поеду. Домой зайду да поеду. Дел много…

— Ладно… чего теперь… Хочешь я с тобой пойду?

— Не надо…

Он проехал в автобусе, вышел, прошел, домами. Был еще день, совсем светло, люди только-только шли с работы В подъезде он задержался, постоял, держась за изрезанные перила, потом зашел под лестницу, прислонил чемодан к стене, похлопал себя по карманам.

— С приездом, Андрюша, — окликнул его кто-то.

Он кивнул, улыбнулся спокойно.

— Надолго?

— Да нет… ненадолго.

Он увидел день, тихий, неяркий, теплый. Кто-то копался в саду, очищая грядки, непривязанная собака пробежала вдоль забора, встала, опершись передними лапами на штакетник, зарычала на него тревожно, глухо. В домах, в раскрытых окнах колыхались занавески, старик грелся у подъезда, на крыше сарая неслышно прошел кот, лег лениво.

Он оглядел все это еще раз, бросил окурок, вошел в подъезд. Дверь ему открыл парень в одних трусах, увидел Андрея, отступил в коридор, удивленный.

— Ты… Коля? — спокойно спросил Андрей.

— Я… — Он отошел еще дальше, оглянулся куда-то.

Андрей вошел, прикрыл дверь тихо.

— Чего тебе надо? — спросил парень зло.

Андрей молча разглядывал его крепкие сухие руки, красивое острое лицо, бегающие цепкие глаза. Весь ом сухой, подтянутый как спортсмен, голые ноги худые и крепкие…

— Ты один? — снова спросил Андрей.

— Один. — Парень снова оглянулся куда-то. — А что?

Андрей пошел на него, тот пятясь осторожно вошел в маленькую кухню, зашел за стол.

Андрей молча, придвинув табурет, сел, не сводя с него глаз, принялся очищать грязь на залоснившихся рукавах пиджака. Парень вдруг засмеялся быстро:

— Ну ты чего как псих? Все ходишь, говори, что надо.

— Сядь, — тихо сказал Андрей. — Коля…

— Страшный какой… — Коля медленно сел на край стула, глаза его быстро обежали кухню, снова остановились на Андрее.

Она молчали. Андрей тихо, медленно начал раскачиваться, руки его лежали на коленях. Он сидел и качался, и качался, не сводя глаз с парня.

— Ну ты чего? — не выдержал тот.

— Зачем она приходила?

— Кто?

Андрей расстегнул пиджак и не спеша достал «Марголин», взвел его, убрал под стол. Казалось, он просто сидит, наклонившись к столу, спокойный, тихий.

Парень потрогал стол, подобрал под себя ноги, сел прямо:

— Ты чего? Я-то здесь при чем? Ее не у меня взяли. Я из окна видел, она вышла уже, а ее двое ждут, взяли под руки, она глянула наверх, и я понял… Я-то здесь при чем? Ты, псих! Сами виноваты, попались!

— Зачем она приходила?

— Да так просто… Посидели, поговорили… Она фотографии свои забрала… Твое-то какое дело, ты! — заорал он вдруг. — Сука! Чего ты лезешь?

Андрей раскачивался снова, сказал совсем тихо:

— Убью я тебя…

— За что? — Коля встал, сел снова. — За что?

— Зачем она приходила?

— Да! — заорал он снова. — Да! Я ее драл здесь. Да!

— Врешь… Зачем она приходила?

— Да откуда я знаю? Просто зашла, я говорю, посидели, поговорили и все. Все! Это же баба, тварь, кто ее поймет! Ты что? — он смотрел на ствол. — Ты что, из-за бляди повелся…

— Нет, — Андрей снял предохранитель. — Ты тварь, подонок, из-за тебя все вышло. Если бы ты женился…

— А ты сам… Сам! — заорал он. — Да подожди, подожди секунду. — Он смеясь выбрался из-за стола, достал откуда-то снизу бутылку водки, звякнул вилками, ножом, бросил зачем-то тарелку, закатавшуюся перед Андреем. — Сейчас, подожди… — И вдруг, кинувшись, ударил Андрея в грудь.

Тот, чувствуя, что падает, хотел выстрелить, но «Марголин» уже выкрутили, вырвали из его руки. Он, не понимая, в чем дело, почему не может бороться, почему руки не слушаются его, все старался встать, съезжал медленно по стене, в кухню вбежал второй парень, постарше, пнул его в бок, сказал что-то Коле, тот, тяжело дыша, держал «Марголин», кричал глухо:

— Тварь, убить меня хотел! Убить хотел…

А Андрей все съезжал и съезжал на пол, с удивлением глядя на гладкую деревянную рукоять, торчавшую у него в груди:

— Тварь, убить хотел, вот ведь… убить хотел… — Коля дрожащими руками налил в стакан водки.

Андрей закашлял на полу красным.

— Испачкает все. — Второй, приподнял его, прислонил к стене. — Мешок надо. От шубы…

Он выбежал в комнату. Коля выпил наконец водки, задышал, наклонился, разглядывая Андрея:

— Ну что? Говорил, не лезь… Убить хотел…

— Дурак… — Андрей хрипел, дотянувшись до груди. — Вытащи.

Вернулся второй с большим, прозрачным мешком из толстого полиэтилена, вытряс на пол крошки нафталина.

Вдвоем, торопясь, они надели мешок на ноги Андрею, помогая ему, подняли вдвоем, натянули хрустящий полиэтилен до горла, снова посадили, второй с трудом, упершись коленом ему в грудь, вытащил широкий мокрый нож, что-то захрипело в его груди, светлые розовые пузыри вышли горлом, Андрей уронил голову.

— Главное, чтоб дыр не было, — сказал старший парень, проверь мешок. — Кончать надо…

— Как?

— Как, как. Голову придержи, — он взял покрепче нож.

— Подожди. Может, не надо?

— Ну давай «скорую» вызовем! — зло крикнул он. — Нежный?

— Подожди. — Коля взял стакан с водкой, наклонившись, влил Андрею в пузырящийся рот.

Тот, закашлявшись, захрипел, пришел в себя, глянул на них жалко, грустно.

— Кончать надо, — торопил старший.

— Подожди…

— Постойте, — Андрей сказал тихо. — Не убивайте… — голова его моталась непослушно, полиэтилен прилип к животу, бурый, как на оттаивающем мясе. — Мне еще надо… — Он вдруг замер, глядя на их склонившиеся лица, на нож, взгляд его стал тоскливым.

— Ну все, — сказал старший, взял его за волосы.

— Ладно… — ясно сказал Андрей, он что-то делал руками в мешке. — Сейчас… — он наклонился, кусая что-то, потянул, вытащил зубами матовое кольцо с алюминиевыми усиками.

Они смотрели с удивлением, ждали, а он падал набок, и, когда упал, из мешка выкатился глухо черный ребристый лимон.

Он замычал, пополз, быстро двигая локтями, из мешка в коридор, хрипя, в глазах его была тоска, а за ним на полу на четвереньках сидел над гранатой Коля, зажмурившись, визжал как свинья; другой, закрываясь руками, отступал, отступал к стене…

Ахнуло широко, тяжелым ударом отозвалось в квартале, пугая птиц, останавливающихся, оглядывающихся людей, вылетели звеня в домах стёкла, выглянули головы, глядели со страхом на старый дом, в котором вынесло раму, и теперь из пустого проема выходил тихо желтый, сернистый, дым. Мужик, копавший в саду, выпрямившись, все хлопал в оглохшие уши, а вокруг него по свежей черной земле бегала с тоскливым воем собака.

В камере при тусклом желтом свете стоял смех. Женщины в одинаковых серых юбках и платках, сидевшие на табуретах, на двухъярусных солдатских койках, утирали руками глаза и смеялись, глядя на Таню, а она, в таком же сером, забравшись на стол, прохаживаясь, смеялась сама и все рассказывала им про море, про Москву, живо показывала жестами, какие женщины ходят и что носят и как на них оглядываются мужчины. Даже худая, хмурая старуха, сидевшая с самом углу в тени, когда никто не видел ее лица, улыбалась, вытирая шершавые сморщенные щеки, глядела счастливо.

Она и проснулась ночью первая от крика, сразу прошла к дверям, вызвала охранника. Когда зажгли свет и, гремя дверью, вошли охранники и врач, она, уже одетая, сидела в своем углу, безучастная, хмурая, даже не глядевшая на столпившихся в проходе женщин.

Они молча расступались, давая дорогу врачу, который прошел к койкам, отодвинул босую, одиноко плакавшую девушку и, тяжело кряхтя, наклонился, встав на колени, полез под койку, разглядывая Таню, лежавшую на животе с задранной к сетке головой, повесившуюся на полу на таких коротких шнурках, что едва хватило на петлю…

Эпилог

Над полем, широким, гладким, висело в белесой мгле солнце, у края стояли самолеты. Спустившись по трапу, они встали на бетоне, заспанные, помятые, оглядываясь с тревогой и надеждой. Старший группы, высокий седой мужик, застегнул пиджак, поправил хмуро галстук, но сам тотчас, привставая на цыпочки, стал смотреть на дальнее в конце поля плоское здание с мачтой.

Некрасивая рыженькая девушка в светлой форме повела их в серый автобус. Витя пошел последним, в руке он нес авоську со скатанным в ком плащом.

В автобусе с ним рядом сел высокий аккуратный парень, туг же стал трогать ручки кресел, обивку, кондиционеры. Автобус тронулся плавно, бесшумно.

— Н-да, — Витя с грустью смотрел в затемненное окно. — А у нас в Тамбове осень уже… Клены красные, на озере утки, тихо… Н-да.

Парень отодвинулся от него.

Они вошли в просторный пустой аэропорт, встали у стеклянных дверей, оглядываясь, рассматривая пластиковые стойки. Людей почти не было, стояла чистая проветренная тишина, лишь где-то через электронный проигрыш тихий стеклянный голос объявлял что-то на чужом языке.

— Что же у них воняет так! — объявил вдруг Витя, задрав голову и нюхая воздух. — Клопов они травят, что ли?

— Тише, — сборвал его кто-то.

Они все стояли и глядели на автоматический сортировщик, выкладывавший на линию чемоданы. Витя отошел от них, пошел вдоль матовой стены, размахивая авоськой…

— Виктор, вернитесь! — окликнул его руководитель группы. — Я же сказал не расходиться.

— Я по нужде, — Витя обернулся хмуро.

— Мы же договорились! — руководитель говорил раздраженно. — Или я буду отправлять вас домой.

— Ну и ладно… Я и сам поеду. — Он пошел дальше, разглядывая указатели, свернул за угол, поколупал ногтем светящийся витраж. — Подумаешь, цаца какая…

В баре было так же чисто и пусто, он, разглядывая сверкающие витрины, сел за стойку. К нему тотчас подошел улыбаясь высокий негр, весь в чем-то белом, крахмальном. Витя оглянулся, ища того, кому он улыбается, но никого не было, негр улыбался ему.

Витя, положив сетку, пошарил деньги в карманах.

— Попить чего, — сказал он, тоже на всякий случай улыбнувшись.

Так они улыбались друг другу некоторое время.

— Попить бы чего, — снова сказал Витя, почесав затылок, показал что-то руками, огляделся…

— Н-да… Ладно, налей что ли водки.

— Уодка? — переспросил негр.

— Я, — кивнул Витя. — Яволь… То есть да.

Негр улыбнулся еще шире, поставил высокий стакан, налил на два пальца из длинной бутылки, поймал щипцами лед:

— Айс?

— Нет, — Витя покачал головой. — Ты уж, брат, весам со льдом пей. — И показал на стакан: — Налей еще, не жадничай…

Негр улыбнулся совсем уже широко, долил еще.

— Н-да, — Витя взял стакан, покачал головой, приспосабливаясь к стакану, понюхал его. — Рюмок что ли нет?

Дохнув, он выпил все, поморщился, подышал в кулак, поставил стакан.

Негр тут же налил ему еще.

— Спаиваешь? — Витя поглядел на него. — Ладно… Поставь чего-нибудь. Музыка… Музыка!

Тот смотрел на него вопросительно.

— Ну Гленн Миллер… Ну? «Серенада солнечной долины»…

Тот покачал головой, пожал плечами.

— Ну как же это вы? Гленн Миллер… Н-да.

Он порылся в карманах, достал папиросы, продул одну.

Негр, улыбнувшись, протянул ему зажигалку, отошел.

В дверном проеме мимо уже пробежал один из группы, по-видимому, разыскивая его, а Витя, все сидел на стуле сгорбившись; курил покачиваясь, шевелил губами, шепча что-то непонятное, и все глядел, глядел, глядел.

— Дюба-дюба… Дюба-дюба.

— Дюба-дюба… Дюба-дюба.