Около года назад, поздним октябрьским вечером, за чёрными окнами шёл дождь, гостиная в Горках-9 гудела голосами, звенела хрусталём и утопала в звуках ансамбля струнных инструментов. В резиденции собрались гости президента, имеющие большой вес и возможность жить, не оглядываясь. Формальным предметом сбора считался маленький приём для своих по случаю дня рождения супруги президента, при полном отсутствии официальных мероприятий, но в присутствии жён. В числе участников действа состояли и Покровский с Корчёным.
Премьер пребывал в отличном настроении и часто шутил, слушатели регулярно награждали его смехом — по мнению Саранцева, не всегда искренним. Генерал умел рассказать к месту более или менее солёный анекдот, мог поддеть кого-нибудь из подчинённых. С некоторых пор в любой компании его окружали преимущественно, а иногда исключительно, подчинённые. Некоторые из них отбояривались ответными остротами, не боясь мести — Покровский никогда не отличался мелочностью, зато любил при случае выказать демократизм, если такая демонстрация не влекла за собой ущерба или уступки в его разветвлённой системе отношений с людьми разного сорта и положения. Тем вечером вокруг премьерской супружеской четы постоянно толпились люди, желавшие продемонстрировать окружающим свою близость к сильному человеку. Друзей у Покровского было мало, все знали их по именам, и вокруг небожителя они не тёрлись, ввиду отсутствия необходимости что-либо кому-нибудь доказывать.
Ирина, как всегда, переживала, хотя штат официантов и поваров освобождал её от непосредственных обязанностей хозяйки и делал королевой бала, обязанной очаровывать и демонстрировать гостеприимство. Время от времени она менялась в лице, хватала за рукав распорядителя и свистящим шёпотом требовала увеличить количество разносимых по залу подносов с выпивкой и закуской, чем явно раздражала опытного профессионала.
— Успокойся, Ира, всё в порядке, — увещевал супругу Саранцев без всякой надежды на успех. — Дай людям спокойно работать, а сама просто приятно проводи время.
— Тебе легко говорить, — отвечала та, нервно поводя плечами. — За угощение всегда отвечает хозяйка, смеяться будут не над тобой.
— Не стоит слишком заботиться о мнении других людей по таким пустяковым поводам. Отравишь себе жизнь без веской причины. Всем угодить невозможно, вкусы у людей разные — одни камамбер обожают, другие терпеть не могут. Будет он безупречен, или не будет его вообще, в любом случае останутся недовольные. Жизнь устроена несправедливо, ты разве не знала?
— Камамбер? У нас нет камамбера? — не на шутку взволновалась Ирина.
— Понятия не имею, — равнодушно пожал плечами Игорь Петрович, — я для примера его упомянул, фигурально.
— Иди ты со своим юмором куда подальше!
— Говорю тебе, не переживай. Лучше Светку найди, пока она не наговорила кому-нибудь гадостей или глупостей.
На светских раутах Саранцева в первую очередь волновало поведение несносной дочери, обладавшей редкой способностью несколькими словами привести слушателя в шоковое состояние. Ей ничего не стоило сочинить историю о страшной государственной тайне, связанной с ядерным оружием или внешней разведкой, и с абсолютно невинным видом по беспечности как бы выболтать её соответственно супруге министра обороны или директора СВР, которые затем требовали от мужей подтвердить их и не верили ответному смеху.
Другая типичная проделка вертихвостки заключалась в обращении к малознакомой почтенной матроне на кремлёвском приёме за советом по щекотливой проблеме, иногда из области секса, иногда — из сферы женского здоровья, а порой — и вовсе невообразимой. Однажды изобразила тихо помешанную перед женой секретаря Совета безопасности и на следующий день сама описала сцену с живописнейшими подробностями и артистическими интонациями.
— Нельзя высмеивать людей, — говаривал дочери Игорь Петрович, в очередной раз узнав о новой её выходке. — Ты унижаешь себя. О тебе уже ходят разнообразные слухи, и будет только хуже. Ты ведь причиняешь вред и мне, и маме.
— Ничего я не причиняю! — радостно возмущалась безответственная юная особа. — Просто скуку развеиваю. Ведь это невозможно, какая тоска — все эти ваши мероприятия. Представить страшно, как вы работаете, если вы так развлекаетесь.
— Светлана, не лезь, куда тебя не просят. К сожалению, мы не можем позволить себе развлечений, доступных большинству людей. И приёмы, даже неофициальные, проводятся для соблюдения этикета, а не с целью оторваться на всю катушку.
Беседы не помогали, дочь упорствовала в своих неординарных развлечениях, и Саранцев особенно боялся её участия раутах с участием Покровских. Боялся не гнева или обиды со стороны генерала, а предстать перед ним отцом, не способным влиять даже на собственную дочь. Игорь Петрович всегда искал в лице своего политического партнёра, его словах и жестах признаки того или иного отношения к себе. Ему досаждало желание постоянно заслуживать положительную оценку когда-то губернатора, потом президента, теперь премьера. Природу загадочного желания он не мог объяснить самому себе и тем больше им сокрушался. «Он давным-давно сделал меня своим протеже, — думалось Саранцеву в такие минуты, — вывел на политическую авансцену и продолжает активное сотрудничество по сей день. Какое ещё одобрение с его стороны мне нужно?» Но самовнушение не помогало — сомнения продолжали глодать душу неуверенного в себе президента.
Время от времени Саранцев заговаривал с гостями, периодически люди подходили к нему ради пары незначащих замечаний относительно вечера и погоды, но затем подошёл Антонов и недовольно заметил:
— Они не с пустыми руками пришли.
— Ты о ком?
— О Покровском с Корчёным, разумеется. Подходит ко мне и, между делом, с шутками-прибаутками начинает подсовывать свои бумажки.
— Кто подошёл? Какие бумажки?
— Корчёный. С законопроектами. Хотят, чтобы в Думу с ними шли мы.
— Что, прямо стал папку тебе в руки совать?
— Нет, конечно. Я фигурально выразился. Завёл речь о политической целесообразности.
— И в чём проблема? Возьми, провентилируй вопрос со своими. Что за законопроекты, кстати?
— В подробности я не вникал. Что-то о рынке ценных бумаг и внешней торговле.
— Считаешь, нам в этих областях нечего поправить?
— Есть, разумеется, мы сами готовим документы.
— Замечательно. Посмотри, чего они там наработали, сопоставьте, взвесьте. Если есть интересные моменты — включайте и подавайте.
— Включайте? Думу пройдёт только вариант Покровского, и никакой другой. Мы не включать должны, а отодвинуть свой проект и взять его. Но вслух объявить его своим. Надоели мне эти игры. У правительства есть право законодательной инициативы, почему они вечно через нас действуют? Шпионские игры какие-то.
— Сергей, давай не будем принимать решения на бегу. Без спешки посмотри у себя их наработки, если не возникнет принципиальных возражений — не вижу ничего страшного.
— Как же — ничего страшного. Мне кажется, я начал понимать его замысел.
— Чей?
— Покровского. Он указывает тебе твоё настоящее место.
Саранцев резким движением поставил пустой бокал на поднос проходящего мимо официанта, стараясь не выказать внешне вспышку гнева. Год за годом он строил свои отношения с генералом, как медведь устраивает свою берлогу. В удобном месте, с минимальной затратой сил, но не слишком тщательно маскируя его, поскольку естественных врагов нет, а с человеком соперничать бессмысленно. Теперь перед ним стоит бесцеремонный человек и говорит без тени смущения о негодности всей затеи. Мол, совсем не стоило тратить силы, ведь в политике нет тайных мест для персонального убежища, они все на виду у профессиональных охотников.
— Пойдём, — коротко мотнул он головой и, не оборачиваясь, отправился из гостиной в свой кабинет. Добравшись до рабочего стола, плюхнулся в кресло и откинулся на спинку.
— Игорь, я не считаю нужным играть в поддавки, — заявил Антонов, присаживаясь на край стола и наклоняясь поближе к собеседнику. — Ты должен поставить себя иначе.
— Я должен? — тихо повторил Саранцев, опустив взгляд.
— Разумеется. Он не должен считать себя главным.
— Ты думаешь, он считает себя главным?
— А ты так не думаешь? Он готовит материалы администрации президента.
— Он в полном соответствии с Конституцией готовит законопроекты для проведения через парламент. Не вижу здесь ничего ужасного.
— Если бы он представлял их в Думу сам, я бы тоже не беспокоился. Но сегодняшнее положение дел таково: Дума получает законопроекты из администрации президента, зная их реальное происхождение.
— Ты имеешь в виду конкретно «Единую Россию»?
— Этих — уж во всяком случае. Уверяю тебя, Корчёный в разговорах с Осташиным не забывает между делом вставлять замечания о документах, которые скоро придут в Думу из администрации президента.
Саранцев замолчал. Вспышка гнева угасла, никак не проявившись внешне или словесно, теперь настал момент трезвой оценки создавшейся ситуации. Начинать войну с влиятельным премьером страшно не хотелось, играть при нём вторую скрипку — тоже. Куда шагнуть дальше, какие меры принять к поддержанию своей власти — неизвестно.
— Предлагаешь отказать им в маленькой просьбе? — спросил Игорь Петрович Антонова, не надеясь на прямой ответ.
— Предлагаю договориться о распределении сфер ответственности. Мы не должны одновременно с ними готовить материалы о регулировании одного и того же сегмента экономики, например. Либо мы сразу отдаём им всё управление народным хозяйством, но совершенно не пускаем в оборону и внешнюю политику. Нужна твёрдая и окончательная договорённость.
— В Конституции ведь нет отчётливого разделения компетенции правительства и президента. Всегда остаются места пересечения интересов. Почему бы нам не заниматься их согласованием и взаимодействовать к общей выгоде?
— Для «Единой России», читай — для Думы и Совета Федерации, Покровский стоит выше тебя.
— Не вижу здесь катастрофы. Они выбрали его своим лидером, он опирается на них. Но ведь и я — не пустое место. Конфликт между президентом и парламентом не нужен никому, но не в последнюю очередь — Покровскому. Он слишком часто говорил о политической стабильности как об одном из важнейших своих достижений.
— Вот именно! В случае конфликта ты и станешь виновником дестабилизации.
— Кто станет козлом отпущения — решится в информационной войне. Неужели мы не сможем обеспечить себе достойное представительство на телеканалах? Не смеши меня.
— И не думал тебя развлекать. Но ты, похоже, слишком полагаешься на президентский характер нашей республики. В действительности твои полномочия вовсе не так широки, как всем кажется.
— Настолько, что я не смогу добиться адекватного освещения своей позиции в споре с Покровским?
— Запросто. Сейчас мы переживаем особый исторический период, своего рода квазимонархический ренессанс, но в его основании лежат лишь неформальные договорённости нескольких десятков или сотен людей. Стоит Покровскому подмигнуть, и парламент заберёт обратно все свои полномочия, добровольно переданные исполнительной власти.
— По-моему, насчёт монархии ты слишком уж увлёкся, — улыбнулся Саранцев, не ожидавший от Антонова широких обобщений.
— Называй, как хочешь. Я о другом. Стоит только думскому большинству, то есть «Единой России», захотеть — и в течение нескольких недель федеральные телеканалы окажутся под парламентским контролем. Ещё один щелчок пальцев — и управление делами президента со всеми твоими резиденциями и депутатскими дачами перейдёт в ведение Думы. И самое главное — бюджет. Ходоки со всех краёв отечества ведь могут двинуться за решением своих финансовых запросов в Думу, а не в правительство или администрацию президента. Какие рычаги тогда ты сможешь использовать для проталкивания своих проектов через парламент и телевидение?
— Думаю, такие перемены Покровскому не нужны, он наверняка рассчитывает вернуться на своё прежнее место.
— Вот когда вернётся, тогда всю процедуру просто отыграют назад, и вся недолга.
Антонов легко спрыгнул с президентского стола и сделал несколько энергичных шагов прочь от него, повернувшись спиной к хозяину кабинета, распахнув полы пиджака и засунув руки глубоко в карманы брюк. Всем своим видом он демонстрировал своё неприятие существующего положения дел. Политика в его представлении состояла в искусстве возможного, и всякие несуразицы на пути достижения новых вершин этого искусства вызывали искреннее негодование.
— Хорошо, не будем углубляться в проблему. Я так и не понял, по-твоему, на сегодняшнюю просьбу Корчёного следует ответить отказом или нет?
Сергей резко развернулся на месте, оказавшись лицом к своему шефу и товарищу. Они встретились взглядами и неприлично долго исследовали внешность друг друга, словно искали не замеченный прежде изъян.
— Не-ет, — тихо и медленно, неестественно растянув гласную, ответил президенту глава администрации. — В данном случае время для реагирования уже упущено. Но тебе нужно в ближайшее время обговорить с Покровским правила. Распределение обязанностей, о котором я говорил.
— И сократить администрацию?
— Администрацию? — вяло удивился Антонов. — Не улавливаю связь.
— Странно. По-моему, связь есть, и самая непосредственная. Если мы перестаём курировать экономику, зачем в аппарате соответствующие подразделения?
— Надо же обеспечивать анализ! Мы будем готовить тебе свои выводы по предложениям правительства.
— Зачем мне ваши выводы? — продолжал задавать несуразные вопросы Саранцев с явным желанием разозлить собеседника.
— Не понял, — сделал маленький шаг к президентскому столу озадаченный Антонов. — У тебя приступ зубодробительного остроумия?
— Мне сейчас не до шуток. Если экономика уходит к Покровскому, и «Единая Россия» обеспечит ему парламентскую поддержку, зачем мне вообще читать эти законопроекты? Можно подписывать, не глядя.
— Если в администрации даже не будет экономических департаментов, ты окажешься в глазах общественного мнения слабым президентом. О тебе анекдоты станут рассказывать — мол, свалил всю работу на премьера, а сам только шляется по заграницам.
— И где же золотая середина?
— Внешне не меняется почти ничего, просто экономические законопроекты идут в Думу только из правительства, но ты время от времени демонстрируешь осведомлённость об их содержание и подвергаешь критике отдельные пункты. В целом система выглядит налаженным деловым сотрудничеством в треугольнике президент-правительство-парламент. В этой структуре у тебя будет своё собственное место и уважение прочих игроков. И никакой дестабилизации!
Саранцев снова задумался, стал особенно слышен шум дождя за окном. Потом начали бить напольные часы, бездушно отмеривая вечный ход времени.
— Хочешь сказать, сейчас у меня нет ни собственного места, ни уважения?
— Я думаю, тебе нужна своя партия.
— О партии — потом, сначала ответь на вопрос.
— Это и есть ответ. «Единая Россия» — партия Покровского, это всем известно, обсуждению и оспариванию не подлежит. В его руках — абсолютное большинство в обеих палатах парламента и правительство. Он может обойтись без тебя, а ты без него — нет.
— И партия всё изменит?
— Партия, которая просто организовывает митинги, ничего не изменит. А вот партия, вошедшая в союз с единороссами и обеспечивающая блоку абсолютное большинство, — великая сила. Блокирующий пакет акций. Ты не сможешь действовать автономно от них, но и они не смогут обойтись без тебя. Будешь за вечерним чаем обсуждать свои идеи с Покровским, а тот будет вынужден выговаривать для себя компромиссы.
Саранцев смотрел на своего неожиданного друга долго и с интересом. Прежде он казался ему практичным и потому предсказуемым. Годы ежедневного личного общения дают людям ощущение близости и ответственности друг за друга. Нельзя спокойно наблюдать со стороны за гибелью соратника, тем более отправлять его на смерть, пусть даже только политическую.
— Ты сейчас серьёзно? — спросил он с лёгким оттенком угрозы в интонации, но собеседник его не заметил, оставаясь несколько взволнованным.
— Абсолютно, — холодно подтвердил Антонов, не отводя взгляда. — Ты сам думал об этом, я не сомневаюсь.
— Думал, — подтвердил Игорь Петрович, — но ничего не выдумал. Есть простые и нерешаемые проблемы. Партию нужно слепить в последний момент перед выборами, иначе Покровский успеет принять контрмеры и не допустит её усиления до опасного для него уровня. Согласен?
— Безусловно.
— Каким же образом ты предлагаешь соединить несоединимое? Партию следует зарегистрировать не позднее, чем за год до думских выборов. Значит, в течение месяца нужно сколотить центральный аппарат, региональные подразделения и внушительное членство. Зная твои способности, не сомневаюсь — это возможно.
— Возможно.
— Невозможно другое — скрыть от Покровского мою причастность к этой партии. Следовательно, у него будет год для противодействия. Думаешь, он не сумеет эффективно воспользоваться такой впечатляющей форой?
— Потерпеть поражение в борьбе — лучше, чем сдаться без боя.
— Я не собираюсь сдаваться. Нужна операция прикрытия. Мы не будем скрывать от генерала планы создания новой партии, наоборот — обратимся к нему за содействием.
Антонов смотрел на президента с недоумением и молчал, ожидая продолжения. Прежде его уже изумляли неожиданные извороты мыслей шефа, но сегодняшний почти привёл в состояние ступора.
— Политическая ситуация требует диверсификации парламентского спектра. В нём начисто отсутствует правая консервативная партия, приверженная не только идеям рыночной экономики, но также державному патриотизму и традиционным ценностям. В первых рядах должны оказаться совершенно новые лица, не причастные к прежним правительствам и Думам, не состоявшие ни в одной партии, не боящиеся говорить вслух о Боге. Их речи должны составлять литераторы, а не спичрайтеры, и произносить их они должны с актёрским мастерством. В общем, партия должна резко отличаться от всех существующих. И мы попросим Покровского рекомендовать людей для формирования её ядра.
— Покровского?
— Да, Покровского. Он должен считать эту партию своей, пока она не пройдёт в Думу.
— Он будет считать своей только ту партию, которую создаст сам. Ты думаешь, можно легко и просто обвести вокруг пальца такого искушённого человека?
— Я, по крайней мере, предлагаю более сложную схему, чем ты. По-твоему, его нельзя обмануть, но можно осилить в открытом бою? Кто из нас двоих более наивен?
— Допустим, я. Но ты не закончил — каким образом можно перехватить эту партию у Покровского?
— Перехватить у генерала ничего нельзя. Всё проще и сложнее — она никогда не будет под его контролем. В основе всей затеи лежит именно новизна свежей политической силы, народ должен увидеть в ней реальную альтернативу, а такое возможно лишь в том случае, если партия будет победоносно разоблачать самых влиятельных коррупционеров, начиная с уровня министров. И Покровский их отдаст.
— Интересно, почему? И что значит «отдаст»? Кажется, после смерти Сталина у нас ещё ни один министр в тюрьму не попадал. Генпрокурору, правда, одному не повезло. Максимальная мера наказания, практикуемая Покровским — перевод на другую работу.
— Теперь сядут, — убеждённо заметил Саранцев мертвенно спокойным голосом, не глядя на собеседника. В каждом его жесте, в любом, самом незначащем, слове сквозила безграничная вера в собственные слова. — Он хочет вернуться в Кремль и готов принести некоторые жертвы.
— Похоже, ты не шутишь…
— Нет, я серьёзно. Вторая партия власти удваивает пресловутую политическую стабильность, а не расшатывает её. Любое правительство надоедает людям через несколько лет, даже если не создаёт поводов для социальной ярости, а наше нынешнее без нескольких ляпов не обошлось. Пока Покровскому удаётся отделить себя от критического положения в жилищно-коммунальном хозяйстве, например, но, в конце концов, плотина рухнет. Двадцать первый век на дворе, всем критикам рта не зажмёшь. Для полномасштабного политического кризиса не хватает только авторитетной оппозиции, вот её мы и создадим.
— И Покровский нам поможет?
— Ты считаешь его дураком, не способным распознать свою прямую выгоду?
— Нет. Но не могу представить его в роли марионетки. Ты очень свободно фантазируешь на темы, где слишком многое зависит от реальной, а не воображаемой реакции генерала. Он военный, и раздвоение власти в его сознании — катастрофа в системе управления.
— Сейчас — да. Но нет ничего постоянного в нашем мире.
— Хватит интриговать, выкладывай карты на стол. Ты хочешь изменить мировоззрение Покровского за пару недель?
— Я предложу ему план широкомасштабной, но незаметной политической реформы. Партии должны меняться у руля, не вызывая государственной катастрофы, иначе в конечном итоге страна погибнет. Ведь рано или поздно любая власть уходит, даже советская, и мы в самом деле не можем себе позволить при каждой такой перемене переживать обрушение государства. Он и без меня понимает необходимость изменить вековую парадигму, просто не видит возможности для решительных действий прямо сейчас, хочет отложить на будущее. Неопределённое.
Антонов смотрел на президента с интересом, как молодой хищник на неизвестное ему маленькое существо. Он видел его часто в течение большого отрезка своей жизни и уверенно распознал его природу. Саранцев определённо был деловым и практичным человеком, лишённым иллюзий, но не эмоций. Теперь он готов к глупой авантюре, основанной на собственных измышлениях и умозрительных политических конструкциях.
— Подожди, — недоверчиво вставил Антонов своё слово в речь шефа. — Ты хочешь убедить Покровского согласиться с созданием новой партии и её победой на думских выборах?
— Хочу и смогу.
— С ума сошёл? Стоит тебе хотя бы намекнуть ему о своём прожекте, и он в одно мгновение переместит тебя в своих предпочтениях глубоко вниз. А вот в приоритетах — наоборот, передвинет на самую вершину. Ты действительно хочешь сделать своим врагом Покровского? Зачем тебе такое удовольствие?
— Я не собираюсь с ним ссориться. Наоборот, хочу расширить и усложнить сотрудничество к общей выгоде.
— Тем хуже для тебя. Если ты решил начать с ним войну не на жизнь, а на смерть, лучшего способа не найти. Я ведь предлагал простое разделение сфер ответственности, а тебя занесло в несуразную степь.
— Я знаю Покровского. У него действительно военно-стратегическое мышление, но оно вовсе не исключает многоходовых комбинаций, наоборот, в его системе ценностей способность ставить противника в тупик неординарными приёмами — положительное качество. Он хочет побеждать, и он не откажется войти в историю из-за боязни проявить недальновидность. Властителей, до последнего цеплявшихся за кресло, в нашей истории достаточно, я предложу ему способ встать в первый ряд исторических деятелей.
— В роли отца русской демократии? Ты не находишь нашу беседу странной — ведь президент сейчас ты, а не Покровский. Если твоя глубокомысленная затея удастся, её отцовство будет признано за тобой.
— Думаю, результат станет явным уже после меня. Покровский определённо намерен вернуться, иначе зачем ему все унижения, связанные с понижением по должности. Вопрос в том, как это будет сделано.
— Хочешь одной лихой кавалерийской атакой решить тысячелетнюю проблему?
— Кто говорит об одной атаке? Мне казалось, я достаточно разъяснил свою идею. Речь идёт о долговременной политике. Работа на годы и годы вперёд, но результатом станет новая политическая система, действительно стабильная, основанная на общественном доверии, а не на силовых структурах.
Антонов помолчал, будто обдумывая последние слова президента, потом сказал со скучным лицом:
— В общем, сейчас я принимаю у Корчёного бумаги, и мы приделываем им ноги. А потом? Мне произвести обмен верительными грамотами — вы нам законопроекты, мы вам — грандиозный план политических преобразований?
— Думаю, сначала я устно переговорю с Покровским. Собственно говоря, всё следует держать в глубокой тайне — Ельцин в своё время жестоко ошибся, лично заявив в телевизионном выступлении о создании новых партий к думским выборам. Они не могли после такого не провалиться. Возможно, самим основателям не обязательно знать о связях с администрацией президента — тогда они окажутся более убедительными. Партия должна зародиться где-нибудь в глубинке и с первых дней крыть неприличными словами и меня, и Покровского. И Кореанно станет выступать с гневными опровержениями их обвинений.
— Ты ведь понимаешь — в таком предприятии нельзя обеспечить себе полную гарантию успеха. В любой момент события могут принять совершенно неуправляемый характер. И что тогда?
— Тогда ни я, ни Покровский не станем следующим президентом. Но если им окажется представитель такой партии, которую я в общих чертах обрисовал, не вижу в этом ничего ужасного. Наоборот — произойдёт первая стадия решительных преобразований, необходимых для сохранения страны на века вперёд.
— Но если гарантии успеха нет, нельзя и предвидеть реальную конфигурацию твоей воображаемой партии. Вдруг и она резко отойдёт от задуманных тобой параметров?
— Тогда она не победит на думских выборах, вообще не получит ни единого места.
— Твоими бы устами да мёд пить. К разработке такого проекта придётся привлечь сотни людей, каким образом можно тогда сохранить в тайне нашу причастность?
— Людей привлечём не мы, а политические и финансовые спонсоры будущей партии.
— Всё равно, никто не поверит, будто политическую организацию можно так быстро слепить, не заручившись предварительным согласием властей.
— Таких обвинений будет предостаточно, не спорю. Но все они будут исходить от людей, давно набивших публике оскомину своими физиономиями. А с другой стороны люди увидят совершенно необычную партию, с новыми лицами, с новым словарным запасом, использующую возможности русского языка полностью, а не на обычные десять процентов. Пускай интеллигенция никогда не поверит в её стихийность — нам нужны широкие слои избирателей, а не высоколобые умники, до которых, кстати, избирателям давно нет никакого дела.
В отдельные мгновения Антонов трепетно надеялся увидеть в конце очередной тирады шефа многозначительную ухмылку и услышать признание во внезапном обретении им нечеловеческого чувства юмора, но мечты не обрели реальной плоти. Сергей растерянно перебирал в памяти разные моменты своего совместного делового бытия с Саранцевым, но другие примеры интеллектуального помрачения на ум не приходили. Напротив, прежде он всегда выдавал в себе строителя, занимаясь долговременными расчётами и взвешиванием доводов «за» и «против» прежде, чем сделать политический ход. Теперь он даже внешне чуть изменился, разволновавшись и чуть раскрасневшись от творческого восторга.
— Я всё-таки не могу поверить, — осторожно заметил Антонов президенту. — Твоя затея выглядит так, будто замысел принадлежит другому человеку.
Саранцев в свою очередь рассмотрел в главе своей администрации незнакомца. Они часто спорили при обсуждении мер по закреплению за собой очередных политических рубежей, но впервые Сергей не только проявлял несогласие с замыслом как таковым, но категорически отказывался понимать саму необходимость сделать шаг вперёд.
С некоторых пор Игорь Петрович стал чаще задумываться о своём месте в государственной иерархии и роли в жизни страны — сказывалось приближение последнего года на вершине власти. Расти дальше некуда, до завершения жизненного пути далеко, и он пришёл к естественному выводу о необходимости готовиться ко второму сроку полномочий. Многое начато, почти ничего не доведено до конца. Да и можно ли завершить хоть что-нибудь, если река жизни течёт безостановочно, всё более наполняясь влагой притоков? Нет, река — неудачная метафора. Она ведь завершается впадением в океан. С чем же сравнить политическую карусель, когда некогда сделать хотя бы одно движение, не обговоренное с помощниками и не согласованное с партнёрами? С полётом кометы. Нет, кометы бесконечно мотаются по эллипсоидной орбите, пока не столкнутся с другой кометой или не вмажутся в какую-нибудь планету, истребив на ней всё живое. Неприятные аллюзии возникают. Наверное, политика — это сам космос, Вселенная, порождённая временем и сделавшая время реальным. Нет времени без Пространства, и Пространство не существует без времени.
— Насколько я понимаю, ты категорически против в принципе. Обсуждать детали не имеет смысла.
— Не имеет. Это безумие.
— Даже так? Тебе в голову никогда не приходила мысль о бренности всего сущего?
Антонов считал себя удивлённым, но последняя фраза Саранцева вывела его из психологического равновесия уже бесповоротно, даже мелькнуло смешное предположение о неизвестной секте, расставившей сети на президента и добившейся фатального успеха.
— О бренности всего сущего я не думал ни разу в жизни и тебе не советую, — произнёс он медленно, тихо, почти с угрозой. — Нельзя заниматься вольными фантазиями, сидя в твоём кресле. Один человек редко может изменить судьбу страны, и ты как раз из таких. Именно поэтому нельзя жонглировать своими полномочиями и возможностями — ты не в цирке.
— Нужно медленно и верно тащить телегу в прежнем направлении?
— Именно. Так надёжней и спокойней.
— Телега ведь медленно и верно погружается в трясину. Я же не один это понимаю, здесь провидцем быть не нужно. Старая модель поведения своё отработала, нужны перемены.
— Перемены нужны, но не с глазу на глаз с Покровским. Сейчас не семнадцатый век, и даже не восемнадцатый. Посредством дворцовых переворотов государственный курс не изменяется.
— Во-первых, я вовсе не о дворцовом перевороте говорю, а во-вторых, кто тебе сказал, что они больше не используются? Просто наступила цивилизация, и всяческие противоборствующие клики приходят к власти после выборов. Побеждает тот, кто сообщит избирателям больше грязи о своём оппоненте, и нет необходимости бить людей табакеркой по голове.
— Выборы — не переворот.
— Это цивилизованный дворцовый переворот внутри единой правящей элиты, поделённой на партии-кланы, ни одна из которых не угрожает интересам сообщества в целом. Все кандидатуры на любые выборные должности выращиваются годами в традиционных политических структурах, а за кого из них проголосуют избиратели — их личная проблема. Единственный результат — циркулярные передвижения внутри элиты. Система в общем более эффективна, чем любая из придуманных на сей день альтернатив, поэтому ломать её пока никто не собирается. Но нам как раз и не хватает круговых перемещений — кресла захватываются посредством тайных интриг и теряются аналогичным способом. Отсутствие необходимости доказывать избирателю своё превосходство перед соперником ведёт к разложению элиты, механизм самоочищения не действует, так и до очередной государственной катастрофы недалеко.
— Занятные у тебя представления о политическом процессе, — усмехнулся Антонов, не возмутившийся ни одним из высказываний шефа, поскольку придерживался близких взглядов. Друг с другом они подобного рода философские проблемы раньше не обсуждали, и теперь глава администрации с некоторым облегчением почувствовал в президенте живого человека, а не робота, запрограммированного неизвестным злоумышленником на саморазрушение.
— Только не говори, будто я оскорбил твои представления о демократии.
— Скорее, наоборот. В какой-то момент я даже немного испугался, но теперь вполне убедился в твоей адекватности. Но остаюсь при своём мнении — твой проект слишком опасен. Я даже не о нас с тобой — проживём в каком-нибудь тихом местечке и без политики, но страну всё-таки жалко. Эксперименты давно пора закончить.
— Поиск нужно заканчивать, если найден ответ. А мы всё стоим на распутье и выбираем правильный вариант из нескольких ошибочных.
— Ты слишком драматично оцениваешь положение. Механизм вполне работоспособен, зачем его чинить?
— Возможно, на наш век его хватит, но что дальше?
— Понимаю, хочешь войти в историю.
— Такое желание с моей стороны стало бы грандиозной глупостью. Я же говорил — хочу показать Покровскому способ остаться в истории.
— Да, и в конечном итоге он в неё войдёт, а мы с тобой — влипнем. Историю пишут победители — если план удастся, и тебе найдётся местечко в учебниках рядом с генералом.
— Сергей, я не стану тебя уверять, будто не тщеславен. Всегда приятно представить себя в свете софитов. Но моё предложение в первую очередь прагматично, а приятных последствий мы при жизни вряд ли дождёмся, даже при благоприятном исходе. Собственно, я ведь не о закулисной возне говорю. Долгоиграющий политический проект, способный повлиять на состояние страны и общества, по определению не может полностью контролироваться от начала до конца. Весь этот круговорот правящей элиты, о котором я тебе рассказывал, вертится ведь сам по себе, в силу законов человеческой и общественной природы, а не в результате чьих-то конкретных усилий. Так же, как рынок — люди во все времена хотели зарабатывать много денег, и любые попытки государства им помешать дают уродливые результаты. Точно так же людям не нравится безразличие, хамство и высокомерие властей. Стабильность страны может обеспечить на века только система организации общества, в которой большинство населения зарабатывает себе на достойную жизнь и не боится властей.
— Тебе можно хоть сейчас — на трибуну либеральной оппозиции.
— Да причём здесь оппозиция! Ты, например, со мной не согласен?
— Зачем же! Вполне согласен, возразить нечего. Не знаю уж, кто и возразит-то! Коммунисты тоже согласятся.
— Вот именно. Дело не в трибуне оппозиции, а в методах и в людях. Невозможно выступить по телевизору и объявить с завтрашнего дня беспредельное торжество законности и всеобщее экономическое процветание. Одного желания мало. Нужно построить самовоспроизводящуюся систему, которая через апеллирование к естественным запросам людей обеспечит законность и процветание, и без ротации партий у власти такая система невозможна.
— Я тебе больше скажу — ротация партий тоже невозможна, поскольку партия, однажды проигравшая выборы, больше никогда их не выиграет. Во-первых, все её члены разбегутся по более приятным местам, во-вторых, человек в кабинке для голосования, увидев её в бюллетене, всякий раз будет думать: «Ну, эти уже порулили, и ничего у них не вышло; надо кого-нибудь другого подобрать». И конец истории.
— У нас есть партии, проигравшие выборы не один раз, — возразил Саранцев.
— У нас есть партии, ни разу не побеждавшие на выборах. Точнее, считающие победой получение мест в Думе и даже не мечтающие о большинстве, хотя бы относительном. Они прекрасно понимают: единороссов им не обойти. Во всяком случае, пока Покровский — на вершине или где-то рядом с ней.
— Мы можем сколь угодно долго соревноваться в цинизме, но ты ведь не станешь спорить — статус-кво нужно менять.
— Нельзя же менять негодное на что угодно. Как выйдет. Может ведь оказаться хуже прежнего — готов принять на себя такую ответственность? В своё время и Николай, и Горбачёв уже пытались улучшить прогнившую систему — потом, наверное, сами результатам удивлялись.
— Предлагаешь наблюдать за распадом и бездействовать?
— Предлагаю тихо и мирно бороться с коррупцией, без всяких твоих закидонов.
— С ней можно ещё хоть сто лет бороться, и ничего не изменится, пока сохраняется система.
— Думаю, на сто лет даже тебя не хватит, а пока поборемся. Целее будем. И страна, кстати, тоже. Главное — не уронить власть на дорогу, как в семнадцатом и девяносто первом.
— Завтра нефтегазовые цены рухнут, и власть-таки упадёт именно на дорогу.
— Завтра они не рухнут, не надо меня пугать.
— Я фигурально выражаюсь. Пускай не завтра, а через год-другой. Или через шесть месяцев. Сколько можно в катастрофической степени зависеть от состояния экономики других стран? Цены на нефть ведь уже демонстрировали способность к снижению в несколько раз за считанные недели. Ещё раз повторится, и выбор будет — вдвое сократить расходы бюджета или по примеру коммунистов конца восьмидесятых разрушить финансовую систему необеспеченной эмиссией. Первое — смертельно по социальным причинам, второе — по экономическим. Собственно, второй вариант через некоторое время также неизбежно приведёт к социальному взрыву.
— Печальный выбор. И твои эксперименты могут его кардинально ухудшить.
— Истинно правая консервативная партия по определению не может ухудшить состояние экономики, поскольку раздача бесплатных пряников всем желающим — для неё есть отступление от основополагающих положений программы.
— Вся страна требует бесплатных пряников, каким же образом твоя истинно правая партия попадёт в Думу? Я уже не говорю о победе.
— Ты преувеличиваешь, не вся. Миллионы молодых здоровых мужиков и женщин хотят работать и зарабатывать, а у них над душой стоят семеро с ложками, дубинками, бейсбольными битами и пистолетами.
— И с какого же удивления эти несчастные поверят твоим истинно правым?
— В общих чертах я уже обрисовал.
Послышался стук в дверь кабинета. Саранцев сразу его узнал — только жена умела стучаться красноречиво. Громкостью и частотой ударов она создавала образ требовательной, но корректной хозяйки дома.
— Сейчас иду, Ира! — крикнул президент с места, словно освободился от тяжёлого и неприятного груза.
Супруга приоткрыла дверь и встала в проёме, одной рукой опершись на косяк, а другой придерживая тяжёлую бронзовую ручку:
— Игорь, куда ты запропастился? Там скоро паника начнётся.
— Я понял, Ира, сейчас мы придём. Извини, вопрос тут один срочно нарисовался.
— Я жду, — бросила спутница жизни и закрыла дверь.
— Ладно, — в свою очередь заторопился Антонов, — я своё мнение высказал.
Затем он замялся в нерешительности, обернулся сначала к выходу из кабинета, потом вновь посмотрел на Игоря Петровича.
— Знаешь… Я ничем не смогу тебе помочь.
— Уйдёшь в отставку? — холодно поинтересовался президент.
— Уйду. Я не могу работать, если не согласен с поставленной задачей.
— Хорошо. Я тебя понял.
Последние слова Саранцев произнёс сухо, схватившись за папку с бумагами на столе и делая вид, будто вспомнил какое-то неотложное дело. Он сразу захотел поскорее завершить сегодняшний приём и остаться в одиночестве. Конфликт с Сергеем виделся крупнейшим за всё время их знакомства, и разочарование неприятной тяжестью легло на душу. Друг его не предал, только честно предупредил о полнейшем неприятии задумки, выношенной и тщательно обдуманной Игорем Петровичем в течение нескольких месяцев. Он имел полное право так поступить, но Саранцев ждал от многолетнего единомышленника иного.
— Пойду маячить перед публикой, — бросил Антонов с искусственной беззаботностью и вышел.
Президент молча проводил его взглядом затравленного медведя и не спешил к гостям. Хотелось обдумать неприятное положение. Платить за претворение своего плана в жизнь потерей Сергея страшно не хотелось. К тому же, осуществление проекта предполагало активное участие Антонова — ему Саранцев мог доверить многое. Любой другой кандидат на место главы администрации заведомо был ему менее знаком, а работать с незнакомцем, да ещё в такой сложной и опасной операции — самоубийственно. Антонов никогда не заискивал перед шефом, поскольку вёл с ним дела слишком давно и воспринимал президента как бывшего главного инженера строительной фирмы в Новосибирске. Возможно, пост тоже не маленький и способный привести кого-то в трепет, но по сравнению с главой исполнительной власти в государстве — сущий пустяк.
Жёны тоже неплохо ладили, обменивались рецептами и тайнами. Одно из давних новосибирских знакомств в московской жизни ценилось дорого — другие старые друзья остались в прошлом. Ирина часто проявляла строгость к людям из опасения показаться мягкотелой. Боялась превратиться в передатчика чужих просьб мужу и оказаться в его глазах такой же посторонней, как и сами ходатаи. Катя Антонова почти никогда не просила подругу об услугах, разве что о личных, не связанных с делами их мужей. Они нередко спорили, иногда ссорились, но супругам друг на друга не жаловались, поскольку обе не верили в способность мужчин найти выход из лабиринта женских взаимоотношений.
Игорь Петрович попытался объяснить себе поведение товарища страхом, но быстро отклонил гипотезу. Он просто не видит смысла. Не верит в возможность успеха, хотя бы гипотетическую. В его представлении любые кардинальные перемены ведут лишь к ухудшению ситуации и к ускорению краха, а не к преодолению опасности. У него нет других предложений, поскольку он считает задачу в принципе неисполнимой. Выходит, он правильно заговорил об отставке.
Саранцев сидел за своим столом и думал, пока разгневанная жена не пришла вновь и не потребовала от него категорическим тоном выйти к гостям. Он двинулся за ней послушно, как ребенок, но прежней задумчивости не утратил — хотел обрести душевное спокойствие.