— Знакомьтесь, Игорь Петрович, — моя жена. — Елена Фёдоровна.

Рядом с Покровским стояла неприметная женщина и смущённо улыбалась.

— Очень приятно. Саранцев.

Внешность генеральши резко контрастировала со стереотипными представлениями. Молодой сотрудник свежесозданной администрации новосибирского губернатора предполагал встречу с высокомерной дамой, но увидел приятную особу, способную увлечённо поддержать разговор о литературе, музыке и театре. На том же самом приёме Ирина поспорила с ней об особенностях композиции второго концерта Рахманинова для фортепьяно с оркестром, чем привела мужа в некоторое недоумение.

— Зачем ты с ней сцепилась? — шёпотом терзал Саранцев непокорную супругу.

— Но она ошибается! — возмущалась та.

— Тебе какая разница? Здесь не клуб меломанов. Я хочу спокойно работать, а не дёргаться завтра от воспоминаний о твоих выходках.

— Она рассуждает по-дилетантски, но с большим апломбом! — не унималась Ирина, возмущённая искренне и беспредельно. Она жаждала нести просвещение в мир и очень волновалась при встречах с неискушённостью.

— Оставь её в покое, пусть говорит, что хочет. Каждый человек имеет право на собственное мнение, тем более в отношении музыки. Она же не ругает Чайковского или Бетховена?

— Ругать — понятие растяжимое. Критиковать можно кого угодно, вопрос только в аргументации и формулировках.

Дни после первых выборов Покровского бежали быстро, но путаным, рваным темпом. Незапланированные события случались постоянно, всякий раз вызывая страшный переполох. Генерал сохранял спокойствие, вызывал к себе в кабинет опростоволосившихся и делал им строгое внушение в отсутствие свидетелей. Саранцев также прошёл пару раз через эту процедуру, но сохранил о ней странное впечатление благодарности. Покровский почти рычал, сухо и холодно, не глядя ему в глаза, но не орал и не истерил, хотя Игорь Петрович здорово его подвёл глупой ошибкой в материалах для публичного выступления. Тогда, в губернаторском кабинете, он осознал незнакомое прежде желание больше никогда не подводить руководителя. Разумеется, он и прежде не хотел попадать впросак, но по соображениям самоощущения и профессиональной гордости; он и раньше не хотел разочаровывать дорогих ему людей. Теперь он именно не хотел причинять вред руководителю. Хотел от него уважения и высокой оценки, хотел приносить пользу и стать незаменимым. При этом Покровский лично с ним почти никогда не разговаривал, а если случалось, то произносил слова ровным тоном умного человека без нервов и сердца.

Елена Фёдоровна состояла при муже молчаливым советчиком и нештатным имиджмейкером. Первые годы Саранцев не входил в ближайший круг губернатора и видел его супругу только на официальных приёмах, но и там она умела многих озадачить. Тосты за столом не поднимала, с речами ко всей массе приглашённых не обращалась, но в отдельных частных разговорах время от времени заводила речь о своём благоверном, и всякий раз он вдруг оказывался непохожим на себя, как его знали люди.

В губернаторском штабе не было бывших сослуживцев генерала, и даже бывшие офицеры имелись, как водится, только в кадровой службе. Высоколобые выпускники всевозможных университетов тайно, а некоторые почти явно, воспринимали управленческие методы и административные способности матёрого солдафона с иронией. Мол, человек привык мановением пальца бросать людей за решётку по причине одной расстёгнутой пуговицы, а в штатской жизни требуются совсем иные подходы. Но истории Елены Фёдоровны во многом посягали на прочные мифы и создавали образ другого человека: спокойного, рассудительного, высоко ценящего подчинённых и готового ради них на жертвы. Университетские втихомолку пересмеивались и вышучивали верную половину губернатора.

— Елена Фёдоровна, зачем вы делитесь со всеми своими воспоминаниями? — спросил её однажды Саранцев. — Знаете, вам не верят.

— Кто не верит? — совсем искренне удивилась та.

— Многие из тех, кому вы рассказываете о Сергее Александровиче. Понимаете, все знают его несколько с иной стороны, — Саранцев испугался собственной наглости. — И не могут принять вашу откровенность за чистую монету.

— Господи, а я-то подумала! — рассмеялась губернаторша. — Знаете, мне всё равно.

— Зачем же вы тратите на них время?

— Да я и не трачу. Так, болтаю о пустяках. Надо же чем-нибудь время занять. А вы верите?

— Я? — Саранцев рассердился на себя за несвоевременно затеянный разговор. — Я не задумывался, честно говоря.

— То есть, тоже не верите? Вы не бойтесь, я не пожалуюсь мужу. Мне просто любопытно.

— Я думаю, рассказы жены о муже — всегда не о том человеке, которого знают все остальные.

— Это как же понимать?

— Жёны не лгут о мужьях, они просто знают их, как облупленных, и видят не замечаемое другими.

— Изящно вывернулись, Игорь Петрович, поздравляю. Значит, стоит поговорить с вашей Ириной о вас?

— Ни в коем случае! Хочу сохранить тайну. Как ужасна была бы жизнь без женщин!

— Без женщин жизни не было бы вовсе, Игорь Петрович. Впрочем, без мужчин — тоже. Знаете, почему я вышла за Сергея?

— Не представляю. Наверное, он был бравым курсантом?

— Он тогда ещё не поступил в училище. Это я его заставила.

— Вы?

— Я. Удивлены?

— Удивлён. Это вы с дальним прицелом, хотели стать генеральшей?

— Думаете, я знаю, чего хотела в шестнадцать лет? Кто вообще знает о себе такое? Вы вот, например, знаете?

Саранцев попытался вспомнить себя в старших классах школы и безоговорочно принял точку зрения собеседницы. Каша в голове из глупых фантазий и ошибочных представлений об окружающем мире, а самое яркое чувство — стремление к нарушению правил, сдерживаемое страхом. Вот его самоощущение тех далёких времён.

Елена Фёдоровна поведала неожиданную историю о школьнице и недавнем выпускнике — они встретились в гостях у общих знакомых и в результате последовавшей цепи событий не расстались даже спустя десятилетия. Юный Серёжа собирался в армию, а ещё более юная Лена во время танца в шутку посоветовала ему стать офицером. Мол, раз уж службы не миновать, лучше стоять не на самой низкой ступеньке карьерной лестницы. Она хотела просто заполнить время разговором, пошутить или подбодрить своего неизящного партнёра, но спустя три месяца получила письмо от курсанта военного училища и поразилась силе собственных слов.

— Он изменил свою жизнь ради вас?

— Здорово, правда?

— Да уж! Неожиданно.

Про себя Саранцев подумал — а если Покровский и сам собирался в училище? И просто решил использовать занятное совпадение в личных интересах. Захотелось взглянуть на фотографии юной Леночки — могла ли она повелевать людьми так, как рассказывает? Он самоуверенно считал себя женским физиономистом — ничего не понимая в мужских лицах, уверил себя в способности читать прошлое и будущее женщин по их внешности. Елена Фёдоровна владычицей мужских сердец не выглядела, но кто знает, кем она была в молодости?

— Он словно продолжал шутку, — вновь заговорила жена о своём муже. — Ничего не писал о чувствах, только острил. Пересказывал распорядок дня курсанта с собственными комментариями.

Саранцев не мог представить Покровского в роли ухажёра, даже в молодости. Он бы несказанно удивился, расскажи Елена Фёдоровна историю о пылком поклоннике. Но она строила образ сдержанного молодого человека. Тот молча сломал себя через колено, хотя мог просто объясниться, пригласить в кино, завалить девушку цветами — мало ли ходульных приёмов использует человечество для продления рода. Голуби топорщат перья и танцуют вокруг голубок, львы дерутся друг с другом за право обладания гаремами — самцы добиваются благосклонности самок разными способами, но все они одинаковы, мужчины не выдумали ровным счётом ничего нового.

— Хотите знать продолжение? — спросила Елена Фёдоровна.

— Продолжение? — смутился Саранцев. — Я его и так знаю… Вы поженились, у вас двое сыновей.

Меньше всего он хотел расспрашивать жену Покровского о подробностях их личной жизни. И не мог понять, зачем та решила поведать ему о них. Может, она действует по совместному с генералом плану? Проверяет его на верность? В таком случае, способ избран странный. Слишком прямолинейный, легко читаемый, провокационный. До той поры супруги не оказывали его скромной особе столько внимания, но теперь он испугался их неуместной заинтересованности. С одной стороны, эфемерные ежедневные занятия в губернаторской администрации иногда приводили его в бешенство, поскольку их результатом никогда не станет ни один конкретный дом, построенный под его личным руководством. С другой — здесь он мог способствовать строительству большего количества домов, чем мог построить сам. Кажется. Мог ли на самом деле? Всё чаще его одолевало убеждение, что на уровне области сделать ничего нельзя, на каждом шагу упираешься в федеральное законодательство, постановления правительства, строительные нормативы, кредитные правила и прочие непреодолимые препоны. Так почему же его испугал интерес губернаторской четы? Да и есть ли он, этот совместный интерес? Может, жена просто хвастается своим мужем?

— Да, двое сыновей… — сказала она задумчиво. — Никогда не знаешь, чего от них ждать. Детство в военных гарнизонах и постоянная перемена школ, а как результат — отсутствие старых школьных друзей, ведь они ни с кем не учились в одном классе дольше трёх лет. Нет города, в котором прошло детство, нет школы, куда можно вернуться с победой, встретить одноклассников и учителей. Казалось бы — повод задуматься и не желать такой же судьбы своим детям, так нет — он всё равно поступает в военное училище. Можете вы мне объяснить эту мужскую логику?

— Наверное, желание заниматься настоящим, сложным и опасным делом.

Елена Фёдоровна пустилась в рассуждения о несовершенствах мужской природы, а потом заговорила о детях. Молодой Покровский оказался заботливым отцом, но внимательность его к сыновьям была однобокой. Никого из них он ни разу пальцем не тронул, и даже не пригрозил телесным наказанием. Для подавляющего влияния на сыновей отцу хватало осуждения или одобрения их поступков, а также собственного примера. Не курил, после лесных пикников не оставлял мусор и объедки, а сжигал сгораемое и уносил до ближайшей свалки прочее. В присутствии пацанов никогда не говорил плохо о людях, с которыми по-доброму общался при встречах, и никогда не принимал дома тех, о ком отзывался плохо. К ним заходили друзья и знакомые, семья тоже ходила в гости, мальчишки прислушивались к разговорам взрослых, к рассказам о прошлом и будущем, проникались духом армейских будней, высоких интересов страны. Иногда заходила речь о тайном — участии советских офицеров в Корейской и Вьетнамской войнах, в боях на Ближнем Востоке. Сам Покровский успел только в Афганистан, и не тайно, а явно. В письмах никаких чудес не расписывал, несколько раз появлялся сам — загорелый и весёлый, с уставшими глазами, посреди мирной пока страны. Рассказывал скупо, никаких подвигов тоже не расписывал, только делился простыми историями о простых людях, которым пришла очередь сделать выбор между вечным и суетным. Сыновья смотрели на него с восхищением, а жена пугалась их дальнейшей судьбы.

— Неужели воспитывать детей так легко? — искренне удивился ещё вполне молодой тогда Саранцев.

— Легко? — улыбнулась Елена Фёдоровна.

— Нет, я в другом смысле, — вновь смутился незадачливый её собеседник. — Я понимаю — жизнь без двуличия требует жертв. Но, мне кажется, никто из родителей личным примером не может вдохновить своих детей подросткового возраста. Закон возрастной психологии — они ищут авторитеты на стороне.

— Боюсь, как раз в подростковом возрасте они и не воспринимали его как родителя. Пока я боролась с их пубертатными фортелями, заставляла учиться, мыться и чистить зубы, он воевал в Афганистане, а дома появлялся изредка ненадолго, привозил сувениры, полулегальные трофеи и снова исчезал.

— В таком случае, как ни странно это прозвучит, вам повезло. То есть, я понимаю, вы пережили сложное время, но пережили благополучно. В том числе, благодаря вашему мужу. Он вам помог своим отсутствием, если можно так выразиться.

— Как доблестно вы защищаете шефа! — рассмеялась Елена Фёдоровна.

«Она искренна» — подумал тогда Саранцев. Слишком много открытости для тайной интриги — женщины не настолько простодушны. Жена действительно восхищена собственным мужем и не может скрыть своего отношения даже на публике. Встать, привлечь к себе общее внимание и выступить с панегириком не может, поэтому заговаривает с разными людьми на одну и ту же тему, делится избытком тёплых чувств. Прожить с Покровским жизнь — испытание, а не награда. Порядочной и скромной женщине проще создать семью с рядовым непьющим негулящим инженером, пусть и небогатым — лишь бы в его словах и поступках ежедневно читалось чувство к жене и неравнодушие к детям. Остальное — несущественно. Покровского же приходится делить — первую половину жизни с безликим монолитом армии, вторую — с рассыпанным множеством людей.

— Вы ведь перескажете мужу все мои изречения, — заметил Саранцев тоном в равной мере шуточным и серьёзным, — вот и держу себя в рамках.

— Разумеется, перескажу. А вы как хотели? Муж и жена — одна сатана. Но я, кажется, временами была способна его убить.

Игорь Петрович замешкался в поисках наиболее подходящей реакции на услышанное и нелепо прикинулся туговатым на ухо, потупив очи долу и крутя в пальцах шпажку от канапе.

— Вы смущены? — ядовито поинтересовалась Елена Фёдоровна.

— Простите, не расслышал. Вы что-то сказали?

— Сказала. Я хотела убить своего мужа.

— За что?

А как ещё можно отреагировать на подобное заявление? Наверное, многие жёны в какой-то момент хотели смерти своего благоверного, но рассказывать о своих желаниях малознакомым людям не следует. Это же все знают! Мало ли, какие преступные мысли посещают человека в течение жизни. Если каждый примется о них рассказывать, человечество навечно погрязнет в выяснении отношении и самоистребится из желания отдельных людей обрести защиту.

— Он отправил Петьку в Чечню, а ведь вполне мог за него похлопотать.

— Что значит «отправил»? Он ведь не президент, и даже военный.

— Зато у него куча знакомых генералов, даже в Министерстве обороны. Я стерпела, когда он отправил в армию по призыву Кольку, хотя тоже боялась. Но Петьку он отправил прямо на войну! Сам же замутил ему голову своим славным боевым прошлым и отправил под пули!

— У меня дочь, — глупо заметил Саранцев.

— Да, вам повезло. Дочери не оставляют матерей, даже выйдя замуж, а сыновья бросают их, даже не женившись.

— Женщины не всегда понимают мужчин.

— Это мужчины в принципе не способны понять женщин.

— Я имею в виду — для женщин семья важнее всего, а мужчины мыслят высокими абстрактными категориями.

— Да, конечно. Честь, доблесть, присяга, страна, долг. И приносят в жертву абстракциям собственных детей.

Саранцев в армии не служил, и доказывать матери необходимость рисковать жизнью её сыновей не собирался из опасения оказаться в глупом положении. Какое ей дело даже до таких земных материй, как политическая целесообразность! Армейская служба, разумеется, способствовала авторитету Покровского, хотя, думается, генерал, соглашаясь на военную экспедицию сына, думал об ином.

— В разговаривали с ними об этом? — спросил Саранцев, движимый простым любопытством, а не иезуитскими особенностями психики.

— Можно и так сказать, — призналась Елена Фёдоровна, отводя взгляд.

Саранцев приблизительно представил себе сцену разговора, опираясь на прочитанные книги и виденные фильмы, поскольку отсутствие личного опыта лишало его другого материала для подпитки фантазии.

— Они мне, как дважды два, доказали преимущество офицерского долга перед всеми мелочными соображениями.

— Доказали или доказывали?

— Кто их знает, я плохо помню эту безобразную сцену.

— Ну, хотя бы приблизительно. Основные аргументы не припомните?

— Зачем вы спрашиваете, Игорь Петрович? Мне тяжело об этом говорить.

Саранцев не мог открыть своё желание лучше узнать шефа и пустился в излишне подробные рассуждения об интересе к психологии войны и гражданских обязанностей, совсем уже собрался наврать о своей якобы книге на близкие темы государственного строительства, но всё же не решился. Проблема же гражданского долга его действительно занимала, не только в военном разрезе, но и в более широком смысле. Равнодушие и легкомыслие, с которым средний гражданин относится, например, к тем же выборам разного уровня, и всеобщее неверие в возможность перемен через институты представительной демократии содержат в себе некий фундаментальный изъян государственного устройства, способный в определённой ситуации способствовать гибели самого государства. В этом контексте военная служба стоит особняком, ибо требует известного самоотречения и смертельного риска, но не даёт взамен вознаграждения, ни морального, ни материального.

— Хотите сказать, на моих безумных родственниках зиждется страна, и я должна ими гордиться?

— Если хотите, да. Офицер не должен бояться войны, разве нет?

— Наверное, не должен. Но почему мой сын должен идти на войну, если можно тихо служить в дальнем гарнизоне? Он-то сам мальчишка, ему простительно, но почему отец его поддерживает? Ему-то родной сын должен быть дороже любых идей, разве нет?

— В такой постановке вопроса ответить на него сложно, — смутился Саранцев. — Я бы сказал, невозможно. То есть, ответить легко — конечно, да. Только затем встаёт лес других вопросов, и самым первым следующий: выстоит ли в такой парадигме государство? Если вы правы, следует распустить армию и не сопротивляться никаким захватчикам, никаким сепаратистам, желающим страну уничтожить, разорвать на части или оторвать от неё кусок. Я бы предложил вам другую парадигму: армию следует иметь настолько сильную, чтобы в целом свете не нашлось желающих воевать с ней.

— Я ведь совсем не о том. Армия у нас такая, какая есть, война идёт. Почему же отец отправляет сына под пули?

— Вы же говорили с ним, почему спрашиваете меня?

— Потому что не поняла его ответов.

— Не поняли или не приняли?

— Не поняла и поэтому не приняла. А потом восхитилась.

— Восхитились? Когда?

— Когда поняла: он тоже за него боится. Видела, как он читает его письма, разглядывает присланные фотографии, задумывается над ними. Я, конечно, ревела навзрыд, когда Петя уезжал, а он — нет. Но я заметила его взгляд в спину Петьке, когда тот уходил. Словами не опишешь и не объяснишь, но я многое поняла. Всё так сложно и запутанно. Я-то своего отношения не изменила — моему сыну там делать нечего. Но муж… Я раньше не слишком обращала внимание на его службу. Она казалось мне на втором плане, а всё главное — здесь, у меня на глазах. И только теперь, когда он и не служит, задним числом стала смутно распознавать её смысл.

Саранцев насторожённо молчал. Он уже давно не радовался откровенности первой дамы области и обдумывал более или менее смехотворные планы выхода из провокационной беседы. Куда только её повело? На вид — совершенно трезвая. А вот поди ж ты — стоит и спокойно разглагольствует о душевных тайнах генерала, да ещё таким тоном, будто рассказывает ребёнку сказку на ночь.

— Смысл военной службы? — решил он покоробить исповедницу своей тупостью. — Стоять на защите Отечества.

— Да-да, конечно. Это видно любому штатскому. Как по-вашему, что заставляет человека идти в огонь, причём добровольно? Офицеры ведь идут в армию не на два года и не на полтора. Они осознают возможность войны, но добровольно выбирают свою профессию. Почему, как вы думаете?

«Потому что ненормальные», — подумал Саранцев. Он не мог представить жизнь в форме, с обязанностью козырять, отдавать и исполнять глупые строевые команды. Со студенческих и даже школьных времён хождение строем виделось ему верхом идиотизма. Он терпеть не мог в пионерском детстве смотров строя и песни и радовался окончанию их эпохи.

— Мне трудно судить, — промямлил он наяву. — Я ведь не офицер.

— Я знаю, вы даже срочную не отслужили, — равнодушно заметила Елена Фёдоровна. — И всё-таки, можете вы предложить свою версию?

— Думаю, здесь требуется особый склад психики, — ляпнул Саранцев, ошарашенный мыслью, что собеседница получила сведения о его армейском уклонизме от генерала.

По большому счёту, бояться нечего — он ведь никогда не утверждал, что служил в армии. Просто обходил молчанием не слишком удобный в глазах бравого служаки момент биографии.

— Если вы имеете в виду систему мировоззрения, отличную от картины мира, создаваемой большинством штатских, то вы правы. Но всё же — о каких именно особенностях вы говорите?

Саранцева в «Войне и мире» всегда раздражал Петя Ростов, который не удовольствовался простым разрешением пойти в бой, но выпросил себе в подчинение солдат. Пятнадцатилетний мальчишка, не имевший ни военного опыта, ни образования, движимый глупыми пацанскими представлениями о жизни, смерти и подвиге, выпрашивает себе живых оловянных солдатиков из острого желания непременно покомандовать, а партизанский командир великодушно уступает его просьбам. Сколько здесь презрения к людям, безразличия и высокомерия! Примерно так Саранцев и представлял себе особенности мировоззрения кадровых офицеров, с одним существенным дополнением — ради права владеть другими людьми они готовы и себя отдать во владение вышестоящим командирам. Сказать нечто подобное генеральше он не мог и принялся выстраивать неубедительные логические цепочки на тему готовности убивать и умирать за идею.

— Думаю, вы не откровенны со мной и на самом деле думаете совсем иначе, — резюмировала его рассуждения Елена Фёдоровна. — В действительности всё намного проще и вместе с тем сложнее: они идут в военные училища по романтическим убеждениям, а на войну — ради семьи. Не помню ни одного холостого офицера в звании от старшего лейтенанта и выше. Неженатые лейтенанты ещё попадаются — видимо, недостаточно расторопные. Сергей отправил Петьку на войну, поскольку хотел защитить меня. Разрушение государства не несёт никаких благ его жителям, и военные стремятся его сохранить, каким бы оно ни было, каких бы ошибок не наворотили политики за годы или десятилетия неразумных экспериментов — лучше его сохранить, чем смотреть, как гибнут под его руинами женщины и дети.

Саранцев никогда прежде не разговаривал с офицерскими жёнами, тем более об их благоверных, и не мог сравнить полученное впечатление с прошлыми случаями. Честно говоря, он вообще никогда не разговаривал с малознакомыми женщинами об их мужьях, тем более не мог представить подобного обмена мнениями с супругой шефа. Теперь он слушал её и пытался понять, каким образом невинное светское словоблудие привело их на столь болотистую почву. Мысли Елены Фёдоровны об офицерском долге мало его занимали, а её рассуждения вызывали стойкое желание завершить разговор как можно скорее или, по крайней мере, вновь сделать его безобидным.

— Наверное, вы правы, — заметил он холодным тоном. — Не берусь судить.

— А почему вы не пошли служить? — спросила вдруг Елена Фёдоровна, и ни во внешности её, ни в голосе, Саранцев не заметил осуждения или насмешки, только любознательность.

Он протянул с ответом неудобно долго время, чувствуя себя под моральным расстрелом, но всё же придумал способ вывернуться:

— Решил спасти армию от своего присутствия. Я, видите ли, совершенно для неё не создан.

Он говорил совершенно искренне, хотя в те времена Сидни Шелдон ещё не написал своих мемуаров, и Саранцев не мог повторить вслед за американцем высказывание относительно его неудачной попытки добиться во время войны зачисления в авиацию: мол, если бы мне это удалось, война закончилась бы раньше, но мы бы проиграли. Теперь, вспоминая давние события, Игорь Петрович думал о своей несостоявшейся армейской службы именно в таких категориях. Зачем заставлять служить в армии людей, которые органически не способны ни приказывать, ни выполнять приказы? Всё равно они не приносят никакой пользы, а наоборот, подрывают боеспособность вооруженных сил.

— Что вы имеете в виду?

— Я не смогу выстрелить в человека, даже если он перелез через забор охраняемого объекта.

— За все годы службы с мужем в Союзе я не припоминаю ни одного случая стрельбы часового по нарушителям. В конце восьмидесятых вроде случалось, где-нибудь на Кавказе и в Средней Азии, но мы там не служили.

— Я фигурально выразился, — начал изворачиваться Игорь Петрович. — В принципе, регламентированная жизнь мне претит.

Он боялся проболтаться в главном: его отталкивала не регламентация жизни как таковая, а бесконечная зависимость от вышестоящего комсостава, дедовщина, плохая кормёжка и нежелание тратить впустую два года жизни. Рассказы отслуживших приятелей и знакомцев о приобретённом опыте порой веселили, но, при тщательном размышлении наедине с собой, приводили к выводу о правильности сделанного не столько им, сколько родителями, выбора.

— Беспорядочный образ жизни не ведёт к успеху, — улыбнулась привычной уже, ласковой и вместе с тем покровительственной улыбкой Елена Фёдоровна.

— Тем не менее, всему есть предел. Мой обычный рабочий день выстроен вполне размеренно, как и у всех людей на свете, кроме свободных художников. Но ложиться спать и вставать по команде в спальном помещении на сто человек я не готов. Да и сейчас обсуждать эту тему бессмысленно, поскольку из призывного возраста я всё равно вышел, зато живу полноценной жизнью и, смею надеяться, приношу обществу больше пользы, чем принёс бы мытьём полов в казарме или посуды на полковой кухне.

— Полы в казармах, как правило, натирают мастикой, посуду моют в посудомойке полковой столовой, а кухня называется варочным цехом, — разъяснила Елена Фёдоровна уклонисту фундаментальные понятия армейской жизни.

— Спасибо за комментарий, — пожал плечами Саранцев. — Но вы не добавили оптимизма картине армейского быта в моём представлении.

Губернаторша вежливо улыбнулась и заговорила на менее гнетущие темы — о выращивании цветов и наиболее полезных овощей. Подобный разговор Игорь Петрович при всём желании не мог поддержать в силу полнейшего невежества и стал изнывать в поисках выхода из трудного политического положения.

— Хотите, выдам вам самую страшную тайну моего благоверного?

Вопрос застал Саранцева врасплох — долго не мог понять, каким образом совершился переход от огорода к внутреннему миру Покровского.

— Тайну? Ни в коем случае! Зачем она мне? — постарался он поддержать шутливый тон. — Без тайн жить гораздо проще и полезнее для здоровья.

— Неправда, хотите.

— Я умею обуздывать свои желания, и выбивать из жены шефа его секреты не собираюсь. Никогда не действую столь щекотливым образом. Предпочитаю более тонкие приёмы, в том числе последние достижения шпионской техники.

— Нет средства более изощрённого, чем женщина. Во всём — от шпионажа до убийства. Уверена, вы прекрасно это понимаете и сейчас просто ломаетесь из страха.

— Почему именно из страха? Просто неудобно. Как вы себе представляете: делаете мне такое двусмысленное предложение, а я радостно на него соглашаюсь? Это же верх неприличия.

— Значит, вы ещё верите в политическую мораль?

— Я мало в чём уверен, но в том, что не стоит откровенничать с женой губернатора, убеждён абсолютно. Давайте поговорим о кино или о книгах.

— Чем же так провинились перед вами жёны губернаторов?

— Ни в чём. Просто я не могу отделять их от мужей. Они ведь с ними — один сатана.

— По-моему, вы и так зашли до неприличия далеко, — засмеялась Елена Фёдоровна. — Терять вам уже нечего.

Супруга Покровского до того знаменательного вечера не вызывала у Саранцева ни малейшего интереса. Она не отличалась ни броской внешностью, ни сколько-нибудь экстравагантными поступками, он слышал о ней и её образе жизни изредка только мелкие подробности, и не умел сложить их в цельный портрет. Образованная женщина, достойно держится на публике. Ирина время от времени пускала критические стрелы в манеру губернаторши одеваться, но стиль одежды всегда казался Саранцеву материей запредельно туманной и не поддающейся здравой оценке. Ему ни разу не понравилось ни одно ультрамодное платье на показах всемирно известных кутюрье (виденных по телевизору, разумеется), но в большинстве случаев одеяния живых женщин, а не худосочных вешалок-моделей, не вызывали у него отторжения. Критические замечания жены он пропускал мимо ушей, а сам смотрел на Елену Фёдоровну со стороны и не обращал особого внимания. Она существовала как бы в параллельном мире и ни словом, ни делом никогда не вторгалась в сферу сознания Игоря Петровича сколько-нибудь значимым событием. Теперь Покровский их познакомил, и она сходу пошла в атаку, завела речь о материях тёмных и интимных, словно общалась со старым приятелем, другом детства. Зачем она говорила об офицерской чести и сыновьях? Выполняет поручение мужа или просто демонстрирует прямодушие? Обе версии казались фантастическими. Странно подсылать жену к подчинённому с целью вывести его на чистую воду, и совсем уж глупо ждать непосредственности от зрелой женщины, которая живёт не в сумасшедшем доме, имеет двоих взрослых сыновей и больше двадцати лет состоит замужем. Причём, не за романтиком с детской улыбкой и радостными голубыми глазами, а за Покровским. Отмести ошибочные версии оказалось легко, найти правдоподобную — невозможно.

— Елена Фёдоровна, вы ведёте провокационные речи, — честно выразил свои сумбурные ощущения Саранцев. — Не ждёте же вы на самом деле от меня прямого согласия?

— Согласия на что?

— На ваше предложение. Объявляю вам прямо и честно, глядя в глаза: я не хочу знать о Сергее Александровиче больше, чем он сам сочтёт нужным о себе рассказать.

— Успокойтесь, Игорь Петрович! Я же не о тайных пороках говорю. Которых нет, если вы сейчас задумались, какими бы они могли быть. Всего лишь маленькая тайна, которую сам он никому никогда не расскажет: он любит людей. Искренне. Сами понимаете, в армии невозможно нести службу в одиночку, это всегда коллектив. Он привык работать с людьми и верить им, даже не всегда имея возможность выбирать сослуживцев. Я просто видела его восторг в начале губернаторской кампании, когда вдруг оказалось возможным полностью отбирать в команду только людей, которых он сам хотел. Буквально светился от счастья! Возглавить единомышленников ради общей осознанной цели он смог только на гражданке, и только тогда примирился со своей отставкой.

«Обрадовался, что и в мирной жизни можно командовать людьми», — подумал Саранцев. И мстительно добавил длинную цепочку размышлений об офицерском складе характера и невозможности тихого замирания в запасе после того, как двигал полки в атаку. Политика Игорю Петровичу нравилась, только иногда портили настроение печальные выводы об отложенной оплате за допущенные ошибки. Можно сколько угодно интриговать втихомолку под ковром, но видная всем деятельность тоже должна иметь место, в противном случае неизбежно станешь сначала посмешищем, а потом и жертвой. Ему также понравилось место за спиной у Покровского. Шеф обрёл всероссийскую известность, ещё не добравшись даже до новосибирских политических вершин, фантазии же о его вероятном будущем будоражили сознание слишком многих волонтёров на зарплате, и ни в коем случае нельзя давать маху в глупой беседе на дурацком балу, пропуская вперёд конкурентов без сколько-нибудь серьёзных причин. Саранцев набрался решимости стоять за себя до конца и не отступать ни на шаг с занятых позиций.

— Любит людей — вы ведь не хотите меня уверить, будто Сергей Александрович непрерывно улыбается и гладит всех по головке, что бы они ни вытворяли?

— Не хочу. Он просто не расплачивается подчинёнными за ошибки всей команды или свои собственные. Исходит из презумпции своей ответственности за всё. Отдать на заклание наименее ценного члена коллектива — легко, но это создаёт нервозность, заставляет людей постоянно осматриваться в поисках следующей жертвы и думать грустно о своей будущности. Ошибки в работе ведь неизбежны.

«Ещё как неизбежны», — мысленно согласился Саранцев. Правда, в политике видны они всегда только задним числом. Когда нет денег, но требуется изображать бурную деятельность для введения в заблуждение общественного мнения, в основу жизни ложится словоблудие и умение уходить от вопросов. Сначала отсутствие математических критериев правоты Игорю Петровичу нравилось, но затем быстро надоело. Если десять человек доказывают свою правоту, не подлежащую доказательству, девять из них нужно признать непригодными к делу, либо вообще никак не реагировать на возникшую проблему. В отсутствие твёрдых истин корректно выбрать одного правого из десяти — задача почти невыполнимая. Остаётся только действовать наугад, либо руководствоваться личным обаянием одного из претендентов на обладание истиной.

— Ошибки в политике никогда не принадлежат одному человеку, — с умным видом изрёк Саранцев. — Показательные жертвоприношения здесь всегда — игра на публику в погоне за рейтингом.

— С вами приятно разговаривать, Игорь Петрович, вы очень убедительно формулируете мысли. Но я всё же говорю о другом: Сергей Александрович действительно ценит людей, которых отобрал в команду. Он не выстраивает политические конструкции и не делает рассчитанных выводов о целесообразности хранить верность, просто считает предательство низостью.

Саранцев молча ждал продолжения, но тем временем суетливо пытался и сам подыскать подходящие слова. Любое из возможных высказываний в сложившейся ситуации казалось ему глупым или грубым. Поблагодарить — странно, неуравновешенная женщина говорила как бы не о нём, а скорее о собственном муже. Возражать — ещё ужасней, отрицание положительных качеств шефа при живом и слишком разговорчивом свидетеле. Скромно согласиться — но Елена Фёдоровна ведь обещала открыть ему тайну, а значит, не ждёт от него осведомлённости. В противном случае она попадает в неловкую ситуацию.

В те времена Игорь Петрович ещё не имел возможности лично убедиться в справедливости слов прекрасной половины шефа, и он ей не поверил. Покровский не производил впечатления человека сентиментального, наоборот — с первого взгляда виделся неприступной скалой. В последующие годы длительное общение с генералом обнажило новые подробности его характера, среди них — нежелание вслух признавать ошибки любого рода, в том числе в оценке людей.

— Вы мне не верите, — с утвердительной интонацией продолжила Елена Фёдоровна. — Понимаю, доказать мои слова трудно. Единственный аргумент — я знаю его давно.

— Я, собственно, и не спорю. Приму ваше сообщение к сведению. Правда, не очень понимаю, зачем вы всё это сказали. Вы уверены, что Сергей Александрович одобрил бы вашу откровенность?

— Ни в коем случае! Не выдайте ему меня ненароком. Я в тайне от мужа срываю с него командирскую маску — хочу, чтобы сотрудники могли на него положиться, ведь он заслуживает доверия.

Странная женщина — предаёт мужа и искренне считает себя его благожелателем. Да и не столько предаёт, сколько выставляет в смешном свете — наверное, как и Саранцев, никто ей не верил. Как можно принять за чистую монету комплименты жены мужу? Особо извращённый ум может заподозрить несчастную в измене и отсюда — в желании искупить вину. Семья Покровских со стороны выглядела благополучной, и странно ждать иного, если всегда и во всём они добивались успеха. С другой стороны, счастье не измеряется карьерными достижениями и даже выживанием на войне. Человек — существо сложное, и эмоции его научными формулами не описываются.

— Елена Фёдоровна, у вас есть основания подозревать меня в недобросовестности?

— Боже упаси! Я просто боюсь, вы не до конца понимаете мотивы поведения Сергея Александровича. Его генеральские замашки многих вводят в заблуждение, и не удивительно. Ему доводилось посылать людей на смертельно опасные задания, иногда они погибали при исполнении его приказов, и теперь многие боятся взглянуть дальше внешнего образа человека, видевшего смерть. В действительности он именно в силу своего жизненного опыта терпеть не может рисковать людьми без крайней на то необходимости.

— Извините, Елена Фёдоровна, я вас не понимаю. Мы с Сергеем Александровичем не друзья, с вами мы сейчас находимся на официальном мероприятии, а не в гостях, вы хотите оставить наш разговор в тайне от мужа, и всё это вместе взятое меня крайне не устраивает. Я нахожусь в двусмысленном положении. Не собираюсь вас выдавать, но тем самым я оказываюсь участником некоего заговора против шефа.

— Да Бог с вами, какой заговор! В чём заговор? Мой муж — обыкновенный человек, а не вершитель судеб, вот и весь выданный мной секрет.

— По-вашему, он не хочет выглядеть обыкновенным человеком?

— Не хочет. Он не желает выказывать слабость. Хочет вселять страх во врагов и тем самым — уверенность в своих сторонников. Если хотите, нестись с шашкой наголо, в чёрной бурке, впереди кавалерийской лавы, на манер Чапаева.

— Чапаев командовал стрелковой дивизией и в кавалерийские атаки ходил только на киноэкране, — меланхолически заметил Саранцев. — Он прекрасно понимал условность приведённого собеседницей образа, но машинально продемонстрировал ненужную осведомлённость, поскольку потерял терпение.

В конце концов, он состоит на службе в администрации губернатора, а не в услужении у его жены, и не обязан выслушивать до конца её лекции. Он сделал достаточно прозрачных намёков, к прямой грубости не прибегал, но каким-то образом остановить опасный разговор должен.

Наверное, Елена Фёдоровна поняла Игоря Петровича и оставила попытки раскрыть ему внутренний мир Покровского. Сначала она перевела разговор не безобидные темы, затем извинилась и отошла к другому собеседнику.

Впоследствии Саранцев часто вспоминал неординарный обмен мнениями, поскольку имел к тому много оснований. Супруга Покровского больше никогда не заводила с ним подобных речей и даже более того, оставалась с ним подчёркнуто холодна. То ли скрывала ото всех, в том числе от себя самой, попытку излишней доверительности в неподобающей обстановке, то ли просто стеснялась её как проявления слабости и не могла простить бывшему собеседнику его свидетельства.

Прошли годы, Саранцев приглядывался и постепенно прирабатывался к генералу, переехал вслед за ним в Москву, наблюдал вблизи фантастический взлёт нового и время от времени сам пугался собственной сопричастности — ему казалось, в любой момент Покровский может в той или иной форме от него избавиться, исходя из принципа «слишком много знает». Он в самом деле многое мог рассказать о делах шефа и о его частной жизни, но молчал и собирался молчать дальше, поскольку не считал возможным развязать язык — ему же поверили и доверились. Генерал изредка с ним шутил, неизменно оставался корректен, обращался на «вы» и по имени-отчеству, а Саранцев вспоминал слова Елены Фёдоровны и по-прежнему не мог поверить, что шеф его любит. Ценит — возможно. Наверное, считает нужным и полезным — иначе не держал бы так долго рядом с собой. Подумал и сразу опомнился: он держит меня рядом с собой или я стою рядом с ним?

Игорь Петрович не переламывал себя через колено, не испытывал к Покровскому ненависти или отторжения в какой-либо иной форме. Он не поступился своими убеждениями, верил в собственные публичные заявления, хотя и видел в них лукавые недомолвки — не всё можно сказать сразу и полностью. Значит, он сам остаётся с генералом? Нет ответа.