Оставшись в своём кабинете один, Саранцев посвятил некоторое время исполнению должностных обязанностей, потом пошёл в личные президентские апартаменты Сенатского дворца, принял душ и переоделся. Не оставляли мысли о предстоящей встрече с Аней — более, чем с Еленой Николаевной. После школы он не видел, не переписывался, не перезванивался, даже ничего о ней не слышал. А если бы знал о её переезде в Москву — разрушил бы ради неё свою жизнь или нет? Он давно женился на Ирине, у них давно есть дочь, Аня замужем, все они живут счастливо — неужели он взорвал бы Вселенную ради памяти о детских фантазиях?

Ответ не приходил. Авантюризма он за собой прежде не замечал. Наоборот, имел полезную привычку рассчитывать шаги и думать о последствиях. Правда, богатого опыта в романтических отношениях он не имел — Ирина оказалась его первым и единственным серьёзным увлечением. Даже вспомнить странно. Он никогда не думал о себе как о примерном мальчике, но вот один раз задумался, и самому грустно стало. Или смешно? Где его молодость, как он её растратил? И должна ли юность непременно наполняться любовными авантюрами? Зачем он несколько десятилетий помнит Корсунскую, если просто учился с ней в одном классе и даже руки её ни разу не коснулся? Вопросы множились, становились всё грустнее и принуждали задуматься ещё тягостней. Не стоило и начинать бесполезные размышления о безвозвратном.

Стоя перед зеркалом в холле, президент долго и тщательно поправлял узел галстука, специалиста из службы протокола не вызывал. Может он сам собраться на встречу с одноклассниками, или нет? Не велико искусство. Виндзорский узел получался то уродливо большим, то несимметричным, а чаще — тем и тем одновременно. Галстук должен едва прикрывать пряжку ремня, а он то заканчивается выше, то свисает до уровня фигового листка; раз за разом завязывая и развязывая упрямый узел, Игорь Петрович в конце концов усомнился в правильном выборе самого галстука и взял другой — чёрный, с серебряным рисунком. Завязал его всё тем же несовершенным узлом, но трогать больше не стал — длина получилась идеальной.

Зашёл референт, напомнил — пора ехать. Саранцев прошёл по длинным дворцовым коридорам, спустился по Шохинской лестнице вниз, у выхода его встретил начальник охраны, офицеры ФСО в штатском, а также милая и домашняя на их фоне Юля Кореанно.

— Игорь Петрович, всё готово, — уверенно заявила она.

— Ничего подобного, — с той же долей уверенности ответил Саранцев. — Какая-нибудь заковыка непременно обнаружится — так всегда бывает. Или вы сомневаетесь?

— Ничего катастрофического точно не случится. Конопляник давно на месте, преподавательский коллектив сейчас чествует Елену Николаевну, через двадцать минут вы войдёте в учительскую.

— Юлия Николаевна, а почему мы с вами ни слова не сказали по поводу моего общения с педагогами?

— Таков замысел, Игорь Петрович.

— В самом деле? Ваш замысел состоит в том, чтобы вам ничего не делать?

— Да. Ведь ваше общение с одноклассниками и Еленой Николаевной мы тоже не обсудили. Не нужны никакие заготовки — разговор случится сам собой. Вы ведь не виделись много лет, накопилось много впечатлений. Никаких речей, просто беседа с друзьями и старой учительницей. И в школе никаких публичных выступлений: здороваетесь, извиняетесь и объясняете, что вынуждены похитить Елену Николаевну. Любые заготовки только испортят эффект.

— А если я без вашей помощи и двух слов связать не способен?

— Способны, я же знаю. Если вдруг оговоритесь — даже лучше, ещё одна чёрточка к портрету живого человека.

— Полагаюсь на ваш опыт. Сядьте, пожалуйста, в мою машину, перекинемся по дороге парой слов.

Они вышли во внутренний дворик Сенатского дворца, у самого крыльца стоял «мерседес-пуллман». Охранник открыл заднюю дверцу, Юля обошла машину и села с другой стороны, а Саранцев, на положении дамы, воспользовался оказанной ему услугой и глубоко провалился в мягкий ковш VIP-сиденья; дверца захлопнулась также без его участия.

— Юля, вы случайно не знаете, почему президенту запрещено самостоятельно открывать для себя двери?

— Знаю. Это не солидно. Разрушает образ могущественного главы государства.

— А зачем мне образ главы? Если бы я им прикидывался, то понял бы необходимость напускать важности, но если я действительно президент, зачем этот внешний антураж? К тому же, вы не думали, что глупый ритуал создаёт образ не власти, а слабости и даже беспомощности? Взрослый мужик, а дверь открыть не может. Здесь хоть один человек в костюме на меня поработал, а во время официальных церемоний во дворцах приходится привлекать аж двух солдат президентского полка. Люди смотрят и думают: напыщенный тип.

— Официальные церемонии всегда на девяносто процентов посвящены традициям, а не реальному действию. Иначе торжественность не обеспечить. Солдаты ведь открывают вам двери не в спальню, а в Екатерининский или Георгиевский зал, где собрались, скажем, награждённые. Вы не можете шустренько выбежать из боковой двери и по-быстрому развесить ордена — оскорбите людей, унизите государство.

Лимузин тронулся с места, развернулся в тесном дворике, мощённом брусчаткой, проехал под аркой, свернул налево и двинулся в сторону Боровицких ворот. Слева высился Сенатский дворец, справа — Арсенал, который уже давно занят комендатурой Кремля, хоть и обложен со всех сторон трофейными пушками девятнадцатого века. Саранцев бросил взгляд на крашеные стены с обеих сторон и неожиданно спросил:

— Почему Достоевский не любил жёлтый цвет, а весь неофициальный Питер и старая Москва выкрашены именно жёлтым?

— Достоевский не любил жёлтый?

— Я читал где-то. Когда-то. Видимо, в другой жизни.

— Люди по-разному воспринимают цвета. Зачастую — эмоционально. Никто не покрасит свой дом в черный цвет.

— Зеркальные небоскрёбы бывают чёрными, а они ведь тоже кому-то принадлежат.

— Здесь уже корпоративная политика — подавить зрителя внешним обликом здания, и потом прижать партнёра на переговорах в его недрах. Зеркальная поверхность уже не угнетает, она создаёт образ великолепия.

— Откуда вы всё это знаете Юля?

— Если честно, Игорь Петрович, сейчас придумала. Просто высказала своё мнение, имею право?

— Имеете.

Вокруг «мерседеса» стремительно собрался кортеж, и вся колонна двинулась дальше. Со всех сторон её снимали туристы — мобильными телефонами, фотоаппаратами и видеокамерами, но зашторенные окна задних дверей скрывали от них пассажиров машины с президентским штандартом на передних крыльях. Вереница джипов и лимузинов вырвалась из Кремля, впереди возникла полицейская машина с включенной «крякалкой» и проблесковым маячком. Скорость стремительно выросла но «мерс» по-прежнему едва не упирался радиатором в задний бампер джипа охраны, а сзади его точно так же «подпирал» второй джип.

— Не перестаю удивляться, как это у них получается.

— Простите, Игорь Петрович, вы о чём?

— О наших водителях. Дистанции практически равны нулю, а скорость за сотню. И никаких касаний.

— Они прошли спецподготовку.

— Я знаю, Юля, знаю. Почему же я не прошёл спецподготовку перед вступлением в свою должность?

— Вы прошли.

— Вы думаете?

— Конечно. Больше десяти лет политического опыта в разных должностях, не считая высшего образования и профессиональных навыков.

— Вашими бы устами, да мёд пить. Если водителю нужно усовершенствовать водительское мастерство, он тренируется посредством вождения автомобиля. Побыть же президентом в тренировочном режиме нельзя — извольте сразу под каток.

— Профессия называется «политика», президент — лишь должность.

— Формально вы, наверное, правы. Но по моим личностным ощущениям — нисколько. Очень тяжело не иметь над собой персонифицированную фигуру начальника. Я всё понимаю: я не царь, мне не всё позволено. Есть парламент, Верховный и Конституционный суд, я обязан соблюдать законы, и меня могут привлечь к ответственности в случае их нарушения, но, когда не от кого получать распоряжения, жизнь категорически меняется. Вы не думали об этом?

— Честно говоря, нет. Я ведь не собираюсь в президенты.

— А почему бы и нет? Вы ещё молоды. Вот прославитесь под моим крылом, а потом и сами двинете к вершинам власти.

— Предпочитаю остаться журналистом, — засмеялась Кореанно. — Буду донимать вас на пенсии просьбами об интервью.

Саранцев внимательней присмотрелся к проплывающим за окном видам Москвы и встревожился.

— Каким-то странным маршрутом мы следуем, — произнёс он чуть неуверенным голосом, едва ли не жалобным.

— Необычное место назначения, и маршрут соответствующий, — беззаботно ответила Юля. — По проспекту Мира поедем.

«Палаческое чувство юмора у Дмитриева», — подумал Игорь Петрович. Он не собирался впадать в истерику из-за необходимости проехать мимо места роковых ночных событий, но одновременно и усомнился в собственноручном машинальном обвинении директора ФСО. Они ведь действительно едут в Мытищи, куда никогда прежде не ездили, а туда можно добраться в том числе и по проспекту Мира.

Кавалькада стремительно пролетела мимо спорткомплекса «Олимпийский», Рижского вокзала и ВДНХ, но перед Северянинским путепроводом, снизила скорость и свернула налево.

— Странно, — сказал Саранцев. — И с проспекта тоже свернули.

— Так решила ФСО, — объяснила Юля. — По проспекту Мира мы бы выехали на Ярославское шоссе, и уже оттуда свернули бы в Мытищи, но тогда поехали бы через центр города, а вы просили не производить там фурора. Поэтому заедем с Осташковского шоссе — школа там близко, не придётся слишком глубоко забираться в город.

— Кажется, я в этих краях вообще никогда не бывал.

— Вы же учились в Мытищах?

— Учился. Но в Москву оттуда тогда ездили исключительно на электричках — на Ярославский вокзал. А кстати, какие вам известны упоминания Мытищ в литературе?

— В литературе? — удивилась Юля, задумалась и пожала плечами.

— Никто не обращает внимания, а между тем Наташа Ростова после бегства из Москвы встретила князя Андрея именно на ночлеге в Мытищах. Практически на окраине современных новых Мытищ есть село Тайнинское — что имеете сказать о нём?

— Ничего, — засмеялась Юля.

— Там находился деревянный царский путевой дворец, место первой ночёвки после выхода из Москвы — например, на богомолье в Троице-Сергиеву лавру, или в Александровскую слободу. И там же Мария Нагая признала Лжедмитрия своим сыном.

— Выходит, это весьма примечательный город?

— Во всяком случае, не безликий. Согласно легенде, улица Лётная там получила название от аэродрома дальней авиации времён Великой Отечественной.

— Лётная? А мы ведь туда и едем, — объявила Кореанно и вскрикнула от неожиданности. — Смотрите, акведук!

Вдали белел стройный силуэт настоящего древнеримского акведука, который пересекал заросшую травой пойму среди городской застройки.

— Знак приближения к цели нашего путешествия, — поучительным тоном заметил Саранцев. — Мытищи ведь с восемнадцатого века поставляли в Москву ключевую воду, вот по этому водоводу. Правда, теперь они даже себя не могут обеспечить артезианской водой — водоносный слой загрязнён промышленными стоками.

— Знак приближения конца света? — улыбнулась Юля.

— Символ бесхозяйственности, разгильдяйства, коррупции и прочих наших проблем, — серьёзно, как с трибуны, парировал Саранцев. — Нам вечно кажется, у нас всего вдоволь, можно не экономить и не ломать голову над способами сохранения наследия прошлого.

Кортеж проскочил развязку на пересечении с кольцевой автодорогой, минуту мчался по Осташковскому шоссе, затем свернул направо, миновал ТЭЦ, кладбище и загадочное сооружение — из железобетонного постамента торчали три высоких, несимметрично искривлённых трубы разного цвета с огромными вентилями сверху.

— Чего только не выдумает современный художник, — изрёк Саранцев, — я уже давно удивляться перестал.

— Похоже как раз на мемориал Мытищинского водопровода, — предположила Юля. — Ничего другого предположить не могу.

— Любые предположения не имеют смысла без фактической базы. Иначе это обыкновенные фантазии. Между прочим, как раз отсюда до села Тайнинское — рукой подать. И никаких предположений — голые факты.

— Можем посетить путевой дворец?

— Нет там никакого дворца, не сохранился. Даже точное место его расположения неизвестно. Только стоит посреди села, на берегу Яузы, памятник Николаю II — другого места не нашлось из-за противников монархии.

Президентский конвой обогнул змеёй неожиданный монумент самолёту По-2, на котором он был исполнен в натуральную величину, но, в отличие от оригинала, из металла, свернул с улицы во дворы и медленно двинулся по узкому проезду между тротуарами и припаркованными машинами, привлекая внимание прохожих. Вокруг высились советские девятиэтажные дома — кирпичные башни и длинные, панельные, почему-то полосатые. Величественные чёрные машины неуклюже поворачивали, задевая бордюры и распугивая гуляющих собак.

— Что ещё за манёвры? — снова удивился Саранцев.

— Вы же не хотели блокировать движение на улицах, — вновь пояснила Кореанно. — Подъедем к школе со стороны дворов, с улицы никто нас и не увидит.

Колонна остановилась, Игорь Петрович открыл свою дверцу сам, опередив резво выскочившего из лимузина охранника — соблюдение церемоний показалось ему особенно странным в окружении простого быта.

— Где же школа? — спросил он, оглядываясь по сторонам.

Ему показали типовое школьное здание позднего советского времени невдалеке, приземистое по сравнению с соседними домами. Саранцев ни разу не посещал ни одной школы с тех пор, как окончил свою. Он только сейчас вдруг осознал свою неопытность — даже родительские собрания в школе дочери не посетил ни разу. В своём солидном возрасте Игорь Петрович всё ещё не испытывал ностальгии по ученическим годам, запомнил только нудность и принуждение.

Он сделал несколько шагов и увидел Конопляника — тот стоял посреди тротуара в окружении нескольких офицеров ФСО и неуверенно улыбался. После тридцатилетней разлуки узнать его было сложно, но помогло знание — они ведь должны встретиться именно здесь. Полысел, раздобрел, лицо одрябло.

— Привет, — сказал бывший одноклассник встречающему.

— Добрый день, — осторожно выразился Мишка и сделал вид, будто встаёт по стойке «смирно».

Саранцев пожал ему руку и испытал неприятное ощущение от взгляда приятеля: кажется, тот получал удовольствие от близкого общения с президентом. Ну вот, начинается. Теперь терпеть до вечера подобострастные разговоры и выслушивать неуклюжие комплименты своему правлению.

Подошла Кореанно и протянула Игорю Петровичу подготовленный пресс-службой огромный букет — художественно выполненную дизайнером композицию из нескольких видов цветов, названий которых он не знал. Президент принял подношение, поблагодарил, осмотрел и взвесил в руках, одобрительно хмыкнул.

— Пошли. Зачем время терять? — решительно объявил он и двинулся к школе.

— Пошли, — согласился Мишка и пошёл с отставанием на полшага.

— Ты давно в Москве? — спросил для проформы Саранцев во избежание неловкого молчания.

— Порядочно. В конце прошлого тысячелетия перебрался. Жизнь заставила.

— Поближе к деньгам?

— Вслед за всеми остальными.

— И как устроился?

— Терпимо. Не хуже других.

— Чем занимаешься?

— Бытовой электроникой приторговываю.

Мишка отвечал осторожно, казалось — давно обдумал возможные вопросы Саранцева и свои ответы. Он по-прежнему сохранял некоторую дистанцию, плечом президента старался не задевать и явно испытывал дискомфорт в присутствии телохранителей. Четыре офицера ФСО в штатском, и не в костюмах, а в джинсах и лёгких куртках изображали посторонних, но не могли никого обмануть. Несколько встречных прохожих задержали шаг, присмотрелись к неординарной группе мужчин и провожали их недоумёнными взглядами.

— Кажется, мы шокируем людей, — заметил Саранцев и повернулся к сопровождающим. — Ребята, вы какие распоряжения получили?

— Провожаем вас до школьного двора.

— До ограждения школьного двора.

— До ограждения, — недовольно подтвердил старший группы.

Ему определённо не нравилась идея совместить невозможность исполнения своих обязанностей должным образом и ответственность за возможные последствия.

— Обещаю остаться в живых, — успокоил его президент и вошёл в открытую калитку на территорию малолетних башибузуков. В Горках и в Кремле он не видел постоянно рядом с собой офицеров ФСО, но теперь впервые остался без их сопровождения в незнакомом месте и вдруг почувствовал себя неуютно.

— Ты, кстати, знаешь, где учительская? — спросил он Мишку.

— Знаю, — ответил тот. — На втором этаже, вот в этой перемычке между корпусами.

Мимо пробежали несколько школьников и даже не бросили на них взгляд. «Занятно получится, если на нас никто так и не обратит внимания», — подумал Саранцев.

Они вошли в здание и упёрлись в реалии нового времени — охранника. Одетый в чёрную униформу, он сидел за столиком у самой двери, напротив ученической раздевалки. Он поднял на них взгляд и машинально спросил:

— Здравствуйте. Вы к кому?

— К Елене Николаевне Сыромятниковой, — беззаботно ответил Игорь Петрович и осмотрелся. Несколько младших школьников проскользнули мимо, вдали кто-то истошно вопил. Ему следовало кивнуть и проследовать дальше, а не останавливаться за получением разрешения пройти. Но остановила мысль о возможном скандале, следствием которого может стать совсем не тот эффект от посещения президентом мытищинской школы, на который они с Кореанно рассчитывали. Кто знает этого молодчика, может он новости вообще не смотрит последние десять — пятнадцать лет. Или смотрит, но не способен распознать в живом человеке перед собой телевизионного персонажа.

— По какому вопросу? — спросил охранник уже гораздо менее уверенным тоном. Саранцев по-прежнему на него не смотрел для пущего эффекта, а Конопляник рассеянно улыбался.

— По поводу юбилея. Ресторан ждёт, водка стынет.

— Вы же меня знаете, — вмешался Мишка. — Я заходил недавно.

Ситуация складывалась странная — получалось, будто Конопляник проводит вместе с собой президента. Страж промычал нечто неопределённое — видимо, пытался убедить себя в невозможности происходящего, но глаза его не подчинялись велению здравого смысла и продолжали видеть перед собой то же, что увидели с самого начала.

— Так мы пройдём? — спросил Конопляник.

Растерянный цербер кивнул, и одноклассники двинулись по коридору в сторону лестницы на второй этаж.

— Кажется, без твоей помощи я бы через их охрану не прорвался, — заметил Саранцев.

— Похоже на то. Как видишь, блат — великая сила.

Они поднялись на второй этаж, мимо прошмыгнули или прошли несколько школьников разных возрастов. Некоторые их проигнорировали, другие остановились и смотрели в спину неожиданным посетителям. Мишка показал дверь учительской, Саранцев коротко постучался и вошёл.

Его встретил громкий смех и многоголосый говор, которые не сразу, но довольно быстро стихли. В наполненной женщинами комнате воцарилась тишина. Все замерли и смотрели на него, сначала с раздражением, затем с недоумением и удивлением, на некоторых лицах Игорь Петрович заметил признаки испуга. Разумеется, на ум неизбежно пришла немая сцена из «Ревизора», с той разницей, что проезжий живчик обществу не являлся, и даже настоящий ревизор с секретным предписанием не объявился вдруг, вопреки ожиданиям, а на пороге комнаты просто возник сам вершитель человеческих судеб. Гоголь не мог ввести в пьесу императора, а теперь жизнь дала нетерпеливым зрителям новый сюжет.

— Здравствуйте. Простите за вторжение, — сказал он, глядя на публику поверх букета. — Вынужден похитить у вас Елену Николаевну.

Неловкость положения усиливала полная неспособность бывшего ученика разглядеть среди присутствующих свою бывшую классную руководительницу. Он никогда не задумывался, узнает ли её при встрече. В редкие минуты размышлений о прошлом лицо Елены Николаевны вставало перед его мысленным взором, но он видел её такой, какой помнил со школьных лет. В учительской несколько столов были сдвинуты для лёгкого праздничного перекуса, стоял электрический чайник, разрезанный и недоеденный торт. Игорь Петрович осознал свою ответственность за вторжение в чужой частный мир и несколько смутился.

— Извините за испорченное торжество, — продолжил он свою глубокую мысль.

— Здравствуйте, — с лёгкой запинкой сказала одна из женщин и сделала несколько шагов в сторону непрошеного гостя, но остановилась на почтительном расстоянии. — Вы к Елене Николаевне?

— К Елене Николаевне. От имени группы бывших мучителей уполномочен пригласить её на празднование юбилея в узком кругу.

Учителя по привычке сохраняли сплочённость коллектива и никоим образом не выделяли из своей среды виновницу торжеств. Казалось, они готовились защищать коллегу от опасного злоумышленника до последней возможности. Мысль о том, что лично президент явился к ним в школу с твёрдым намерением увезти с собой в неизвестном направлении Елену Николаевну, трудно вселялась в головы преподавателей. Они пристально изучали вошедшего человека и пытались осознать происходящее, но без особого успеха.

— Со своей стороны обещаю Елене Николаевне полную безопасность и максимальный комфорт, — уточнил на всякий случай свои намерения Саранцев, сочтя чересчур двусмысленным и недостаточно продуманным своё первое заявление. — Можете за неё не беспокоиться.

Пауза не прерывалась. Саранцев почувствовал себя очень неуютно и едва ли не беспомощно оглядывал лица противостоящих ему женщин. Нужно как-то убедить их в своей подлинности, но возможности для этого отсутствовали начисто. Может, наоборот, прикинуться очень похожим и разыграть юмористическую сценку?

— А мы не беспокоимся! — выкрикнула молодая и бесцеремонная особа в неприлично короткой для среднего учебного заведения юбке. — Мы и Елену Николаевну вам не отдадим, и вас не отпустим!

— Ещё раз извините, но, к сожалению, ресторан ждёт, — слабо упирался президент.

— Ресторан подождёт! Они вас простят за опоздание.

— Галина Степановна, уймись, — сурово заметила вышедшая из строя женщина.

Дородная и даже величественная, она производила впечатление начальницы — видимо, директриса. Лицо её хранило печать неопределённости — поверить во внезапное появление одинокого президента сложно, но факт оставался фактом — он действительно стоял на пороге учительской и создавал ощутимый дискомфорт для всех присутствующих. Директриса лихорадочно подыскивала модель поведения, годную и на случай глупого розыгрыша с двойником, и на реальную катастрофу. Думать о второй возможности директриса явно не хотела, но действовать по первому варианту физически не могла — а вдруг он всё же настоящий?

Саранцев пожалел бедную женщину, но никак не мог ей помочь. Удостоверение он с собой никогда не носил за ненадобностью, а представиться сейчас без доказательств достоверности — значит действовать именно в рамках поведения подставного лица. Да и вообще, глупо ему представляться, да ещё и доказывать свою принадлежность к высшим сферам власти.

— Ну как же! — не желала утихомириться юная Галина Степановна. — Когда ещё нас президент посетит!

Судя по всему, она совершенно не имела печального опыта общения с высокопоставленным руководством. Впрочем, вряд ли она вообще имела хоть какой-нибудь опыт.

Директриса не знала, куда деть руки, и раз за разом оглядывала учительскую в поисках возможных недочётов. Внезапная ревизия её владений на столь высоком уровне доставляла массу беспокойства и вызывала к жизни смешанные желания свернуть мероприятие как можно скорее, но по возможности обрести какую-нибудь выгоду, желательно значительную. Силой задержать президента невозможно, а на ходу спешно сообщить ему насущные просьбы школы — бесплодно. Да и опасно, поскольку косвенно означает бросание камня в огород РОНО, наедине с которым директриса останется после отбытия из её владений главы государства.

— Ладно, девочки, я пойду, — раздался среди тяжёлой паузы туманно знакомый голос.

От педагогического коллектива отделилась и неторопливо подошла к Саранцеву маленькая стройная и женщина с проседью волосах, в строгом старомодном платье. Он и помнил, и не помнил её, но узнал сразу. Вовсе не старая, и даже не моложавая, просто бодрая деловая женщина, привыкшая держать жизнь за грудки. С учениками Елена Николаевна держалась строго, домой на чай не приглашала и в тяжёлых ситуациях не сюсюкала, а говорила скупыми словами суровой правды, заставляя плакать девчонок, а мальчишек — угрюмо молчать с опущенной головой. Они были первым её выпуском как классного руководителя, и она частенько предъявляла им гамбургский счёт, не требуя в ответ преданности. Но на выпускном вечере Саранцев неожиданно испугался одиночества при мысли, что видит Елену Николаевну последний раз. С родителями он тогда поругался, не разговаривал с ними, и, судя по всему, заподозрил последнюю опору жизни в бескорыстном преподавателе.

— Здравствуй, Игорь, — с театральной беззаботностью сказала теперь Елена Николаевна своему воспитаннику. — Пойдём.

— До свидания, Елена Николаевна! — выкрикнула неуёмная Галина Степановна.

Масса пришла в движение, помещение вновь наполнилось голосами, появился большой пакет с подарком, который галантно принял Саранцев — он не сразу разобрался со своими руками, но быстро догадался вручить букет виновнице торжества и освободил руки для поклажи.

Учительница стояла рядом, принимала последние поздравления и постепенно продвигалась к двери. Эффект неожиданности прошёл, педагоги проявляли всё меньше смущения или страха, но всё больше — любопытства.

— Неудобно вас так быстро отпустить, — не выдержала испытания директриса.

— Не отпустить, а прогнать, — продолжала бестактности Галина Степановна. — Вы бы хоть представили нас, Елена Николаевна.

Саранцев недоумевал — откуда взялась эта безумная девчонка? У неё сдерживающих центров совсем нет? Не росла же она до своих двадцати с лишним лет на необитаемом острове. А потом подумал: почему, собственно, его все должны бояться? Не такой уж он и страшный. Величие власти исчезает, если ты — не изображение на экране телевизора, а обыкновенный человек в учительской, без охраны, вертолётов и лимузинов. И если он молча уйдёт сейчас, то посещение рядовой школы превратится в хамскую выходку и демонстрацию безразличия к рядовым гражданам. С другой стороны, слишком стремительный налёт может помешать появлению в Сети самых настоящих случайных съёмок президента в самой обыкновенной школе. Ведь ещё должен распространиться слух, должны собраться школьники и приготовить свои мобильники. Они потом будут показывать снятые ролики друг другу и хвастаться лучшим ракурсом. Если же в школе не найдётся ни одного человека, способного продемонстрировать в телефоне отснятый сюжет, а он появится в Интернете и на телевидении, возникнут вопросы о его происхождении.

— Я не против, ресторан действительно не закроется. Просто ситуация не совсем удобная. Я не рассчитывал нанести вам официальный визит и поставить всю школу с ног на голову. Просто заскочил на минутку.

— Так не бывает, — упорно солировала Галина Степановна. — Президенты никогда и никуда не заскакивают на минутку, исключительно наносят визиты.

— Как видите, бывает, Галина Степановна. Ради вашей школы сделал исключение из правил.

— Елена Николаевна, а почему вы никогда нам не рассказывали о своих учениках?

— Чтобы не ставить себя в ложное положение, Галина Степановна. Ходила бы у вас в роли городской дурочки. Пойдём, Игорь, а то она за руки тебя хватать начнёт.

Галина Степановна действительно проявляла готовность ко многому — она шустро прошмыгнула к двери и встала в проёме, сложив руки за спиной на манер скромной девочки.

— Рад с вами познакомиться, Галина Степановна, — сказал Саранцев и взял подарочный пакет левой рукой. — Вы мне надолго запомнитесь.

— Правда? — искренне обрадовалась простодушная.

Директриса поспешила лёгкой трусцой к двери, схватила хулиганку за локоть и почти прошептала с угрозой:

— Прекрати!

— Нет, зачем же, — поспешил Саранцев разрядить ситуацию во избежание крупного скандала. — Думаю, мы обойдёмся без насилия. Только, честное слово, времени на экскурсию по школе у меня нет — скоро сюда весь город сбежится.

— Ничего, ваши телохранители их удержат!

— К сожалению, сегодня у них нет таких инструкций, — объяснил Игорь Петрович и спохватился: зачем он сказал «к сожалению»? Слово вылетело, его слышала целая толпа народа с профессионально развитой памятью, и никакими силами их воспоминания теперь не очистишь.

— Маргарита Григорьевна, в самом деле, мы пойдём, пока не поздно, — вмешалась Елена Николаевна.

— Конечно, конечно, только нам нужно избавиться от Галины Степановны. Вроде бы и не пьяная, а совсем смысл потеряла. Ты прекратишь хулиганить или нет? Чего ты добиваешься?

Дебоширка замешкалась на несколько секунд, придумывая своё желание, а потом радостно выпалила:

— Пусть Игорь Петрович с нами сфотографируется!

— Это запросто! — обрадовался лёгкому решению Саранцев и огляделся в поисках фотографа и в ожидании его инструкций.

Мастером отражения объёмов на плоскости оказался мужчина — видимо, физрук или трудовик, прежде молчавший, да и теперь не пришедший в восторг от идеи Галины Степановны. По случаю торжества при нём оказался настоящий фотоаппарат, никакой не телефон, указания он давал тихим голосом и, кажется, не слишком заботился о художественном воплощении события. В центре композиции оказалась Елена Николаевна, по правую руку от неё — Саранцев, по левую — директриса. Пришлось потратить некоторое время на выстраивание в линию расставленных по всей комнате стульев, драгоценные минуты потребовались женщинам на приведение себя в порядок, а также на разбирательства по поводу места в ряду позирующих.

Игорь Петрович чувствовал себя полным идиотом и успел несколько раз проклясть всю глубокомысленную затею с выходом в народ. Теоретические рассуждения Юли Кореанно оборачивались на практике неприятными сторонами общения с простыми смертными, ещё и в отсутствие ФСО. Хотелось немедленно встать, отбросить пакет и уйти, вернуться в Кремль и посвятить остаток дня хоть какому-нибудь полезному делу. Любое из мыслимых занятий лучше оправдает рабочее время президента, чем нелепое мероприятие по опрощению.

Отрывистыми фразами фотограф сплотил ряды преподавателей и несколько раз щёлкнул звуковым имитатором затвора. Женщины ожили, вновь пришли в движение и заговорили, а Саранцев подумал о будущей фотографии и обрушении всех планов неофициальности. Снимок определённо не станет символом спонтанности и непринуждённости.

— Всё, как говорится — спасибо за внимание, — заторопился Игорь Петрович. — Ресторан, может, и не закроют, но, тем не менее, нас люди ждут. До свидания, всего хорошего, желаю успехов в работе.

— Елена Николаевна, вы нам новые компьютеры выбейте! — продолжила свои эскапады освобождённая от позирования Галина Степановна.

— И не подумаю, — равнодушно парировала виновница шурум-бурума. — Я намерена просто хорошо провести время.

— Игорь Петрович, тогда вы сами! А то вас будут ругать — бывший ученик не может оказать своей учительнице такой пустяковой услуги!

Галина Степановна определённо права. Если на школу после всех сегодняшних событий не прольётся дождь благодеяний, в городе о нём определённо заговорят плохо, а оппозиция всё равно за сдержанность не похвалит. Если же завалить школу деньгами, плохо откликнутся все — и город, и политические противники. Опять волюнтаризм, распоряжение бюджетными средствами, как своими собственными, а на улицах скажут: отличный блат.

— Я всесторонне обдумаю ваше предложение, — решил отшутиться Игорь Петрович, увлекая Елену Николаевну к двери. — Ещё раз до свидания. Надеюсь, я не слишком сильно вам досадил.

Нестройным хором учителя попрощались с президентом и его классной руководительницей и проводили их до выхода из учительской. В коридоре обнаружился Конопляник в окружении нескольких любопытных школьников. При виде президента самые младшие прыснули в разные стороны, а несколько старших с глупыми радостными ухмылками крикнули «Здрасьте», обращаясь как бы к Сыромятниковой, хотя, теоретически рассуждая, её они этим днём уже видели.

— Здравствуйте, ребята, — невозмутимо ответила им она и взяла Саранцева под руку.

— Добрый день, — бросил в пространство тот, не глядя ни на кого конкретно, и повёл свою учительницу к лестнице на первый этаж.

— Миша, здравствуй, — заметила вдруг Елена Николаевна президентского сообщника. — Осуществляешь поддержку?

— Прикрываю тыл.

Дальнейшее вполне отвечало коварным ожиданиям Юли Кореанно. Внизу коридор оказался наполнен менее смелыми представителями школьной общественности, которые встретили необычную компанию приветственными криками и поднятыми над головами разноцветными мобильными телефонами.

— Ребята, дайте пройти, что вы, как маленькие, — увещевала массы Елена Николаевна, но не добилась ни малейшего успеха.

Она подтолкнула Игоря Петровича к какой-то боковой двери, открыла её, сунула букет Саранцеву и вошла в помещение. Президент последовал за ней и оказался в маленькой учительской раздевалке.

— Подожди минутку, я плащ накину.

— Пожалуйста, Елена Николаевна. Как только вам удаётся всю жизнь проводить среди этих малолетних погромщиков.

— Да точно так же, как я её проводила среди вас.

— Мне кажется, мы вели себя тише.

— Ошибаешься. Как один из источников шума, ты не можешь адекватно оценить его громкость.

Елена Николаевна, надела плащ, застегнула его перед зеркалом и пристально осмотрела себя в поисках возможных недочётов.

— Вы отлично выглядите, — заверил её Саранцев.

— Хочешь сказать — для моих лет?

— Нет, почему. Просто — отлично выглядите. Я всё пытаюсь подсчитать — вы ведь нас приняли сразу после института, значит не настолько уж старше нас. Лет на двенадцать, наверное.

— Хватит высчитывать мой возраст.

— Я только хочу сказать — как ни странно, мы даже толком к разным поколениям не принадлежим.

— А я хочу сказать — как странно, что ты напрочь забыл своего единственного в жизни классного руководителя. Ведь как звучит: классный руководитель! Среди твоих начальников попадались ещё классные?

— Вынужден назвать известную вам фамилию.

— Покровский? Неужели ты посмеешь меня с ним сравнивать? Я сделала для тебя гораздо больше. А ты ни разу не позвонил и письма не прислал.

— Да ладно, Елена Николаевна. Часто ученики вам письма присылают? Я, кстати, никогда не знал ни номера вашего телефона, ни домашнего адреса.

— Есть такие. Аня Корсунская и в гости заходила, и письма присылала. Она и здесь меня нашла, и тоже навещала.

— Она нас ждёт, между прочим.

— Я так и думала. Она меня предупредила о ресторане, но ничего не сказала о тебе.

— Она вас предупредила?

— Разумеется. А вы с Конопляником строили планы в полной уверенности, что я в любом случае буду рада нарушить свои собственные? Может, меня дома семья ждёт, а я с вами должна в ресторан мчаться?

— Семья?

— Успокойся, всё улажено лучшим образом. Благодаря Ане. А то бы сейчас помахала вашей милой компании ручкой и отправилась восвояси.

Нельзя чувствовать себя в безопасности, когда имеешь дело с женщинами. Несколько месяцев работал государственный аппарат, готовил планы, подвергал ситуацию анализу, сочинял доклады, а одновременно малоизвестный адвокат и рядовая учительница в подмосковном городе перекинулись парой слов и без всяких согласований, утрясок и проработок вмешались по своему собственному усмотрению в работу могущественных структур и внесли самочинные коррективы в принятые планы. Никто к ним не обращался, ни о чём не просил, не ждал от них никаких действий и с ними не совещался. Но в результате победили они, а не государство!

Саранцев вернул одевшейся Елене Николаевне её законные цветы, она взяла его под руку и они снова вышли в коридор, уже наполненный до отказа восторжённой публикой. Нечленораздельные выкрики (Игорь Петрович болезненно прислушивался — не ругательства ли?), вновь лес мобильников над головами, и бывший ученик растерялся перед неуправляемой массой. Откуда они берутся, такие горлопаны? Постояли бы в сторонке, помахали бы руками, задали бы вежливые вопросы. Нет, прыгают, кричат, снимают без спроса. Положим, бесконтрольная съёмка задумана с самого начала, но надо же хоть в малой степени контролировать свои подростковые рефлексы!

— Ребята, пропустите, — негромко приговаривала Елена Николаевна, первой пробиваясь через плотные ряды школяров и увлекая за собой Игоря Петровича.

Хрупкая женщина тянула за собой растерянного президента, а последним благоразумно следовал Конопляник. Возможно, с ним провели подготовительную работу, но он старательно изображал отсутствующий вид и определённо не производил впечатления телохранителя или хотя бы сопровождающего лица. Саранцеву никогда прежде не проходилось пробиваться через любопытную толпу без помощи крепких мужчин, и теперь он лихорадочно пытался сообразить, стоит помогать Елене Николаевне, или нет. В зависимости от сделанного выбора в Интернете появятся пиратские видеокадры либо с президентом, расталкивающим школьников, либо с президентом, которого тащит за собой не известная широкой публике женщина. На беду, учительница действительно не выглядела такой уж старой, а наоборот, можно сказать — привлекательной. Если в связи с Покровским ходят слухи о пристрастии к юным спортсменкам, то об Игоре Петровиче заговорят как о любителе зрелых женщин. Размышления не привели к внятному итогу, но машинально президент оставался ведомым.

Во дворе народу собралось меньше, чем в школе, но толпа валила за ними на простор, и прежняя вакханалия продолжалась.

— Вы раньше попадали в такие переделки? — крикнул Саранцев на ухо Елене Николаевне.

Она отрицательно помотала головой:

— Никогда. Я ведь не кинозвезда и не эстрадная дива. Зато тебе не впервой?

Саранцев смущённо промолчал. Не захотел рассказывать о стандартных мерах обеспечения безопасности первых лиц государства. Не самый удачный момент для рассуждений о народных симпатиях и антипатиях. Он ведь тоже не звезда, и ежедневные появления в выпусках телевизионных новостей ничего не меняют. Одни люди отрабатывают свой хлеб, всеми мерами создавая его добропорядочный образ, другие — профессиональными рассказами об успехах усилий первых, но в конечном итоге публика к нему равнодушна. Даже молодёжь не испытывает к нему симпатии, если верить сведениям Юли Кореанно. Она бесконечно ссылается на некие опросы общественного мнения, несколько раз он и сам изучал листы бумаги с неблагоприятными цифрами, но кто и как проводил эти опросы, насколько поддаются проверке их результаты? Порой разные социологические исследования на одну тему дают схожие результаты, порой — нет, но как решить, какой из них корректен, и не ошибочны ли все? И кто проверит проверяющих?

Возле ограждения школьной территории появились офицеры ФСО — в соответствии с нестандартной инструкцией сегодняшнего дня, они смирно дожидались приближения охраняемого субъекта. Теперь они всё же попадут в объективы, и, возможно, пойдут разговоры о фальсификации всего события. Мол, были там телохранители, были — вот, посмотрите. И нечего будет возразить, телохранители ведь действительно налицо. И все объяснения о том, где именно они стояли, не имеют смысла. Соль всей затеи — в неофициальности, и пресс-служба в идеале не должна комментировать события личной жизни президента.

Крепкие ребята пропустили в калитку положенных троих человек, затем закрыли её и задержали основной поток, но школьники массой полезли через невысокий забор, другие продолжали снимать поверх него и продолжали невнятно кричать. Конопляник исчез, Саранцев бросил Елену Николаевну и, пока ей открывали дверцу, пустился в обход лимузина. Согласно инструкции, он должен садиться в правую заднюю дверь, но он и здесь сломал порядок — если он сядет в лимузин, пока женщина, в обнимку со своим букетом, будет её обходить, картинка выйдет уж нестерпимо анекдотической.

С разных сторон к нежданному кортежу сходились горожане и стояли на почтительном удалении, сдерживаемые охраной. План хождения в народ проваливался с громким треском, но Игорь Петрович совсем не злился на Юлю. Она изложила ему свой прожект, и он согласился. Он отвечает за всё. Валить вину на подчинённых — подло и просто глупо. Если ты не умеешь организовывать людей и подбирать кадры — ты плохой руководитель.

— Бардак неописуемый, — произнёс Саранцев вслух, когда и он, и Елена Николаевна сидели на своих местах, а обе дверцы захлопнулись.

Стало тихо, тонированные стёкла приглушили дневной свет, тело глубоко провалилось в сиденье и отдыхало после напряжённой вылазки.

— Весело получилось, — ответила Елена Николаевна. — Ты давно не бывал в школе?

— Давно. И не тянет.

— Мне следует обидеться? Не каждый день приходится слышать от своего бывшего ученика такие речи. Неужели ностальгия не мучит?

— Извините, нет. Но вы ни в чём не виноваты. Против литературы я до сих пор ничего не имею, хоть и окончил строительный.

Лимузин двинулся с места и пополз вместе со всем кортежем вперёд, прочь от несчастливой для президентского имиджа школы.

— А где же Конопляник?

— Он поехал вперёд. У меня на сегодняшний день соглашение с ФСО — они впустили меня одного к вам в школу, а я не стал настаивать на включении в кортеж Мишкиной машины. Они не доверяют его водительскому мастерству.

— И долго ты вёл переговоры с ФСО?

— Сегодня утром потратил некоторое время. Дмитриев — сложный человек. Он ещё Брежнева помнит.

— Прости, я тебя перебила — ты заговорил о литературе?

— Не совсем. Только об отсутствии у меня ненависти к ней. А я ведь не гуманитарный человек. Получается комплимент вашему мастерству.

— Так уж и комплимент! Достоевский почти твой коллега — окончил Военно-инженерное училище и даже успел послужить несколько месяцев по фортификационной части.

— Елена Николаевна, вот уж чего не ожидал от вас, так это подобных сравнений. Спасибо, конечно, но Достоевский, я думаю, на роль главы государства не годился.

— Почему ты так думаешь? Считаешь, он слишком хорошо разбирался в человеческой природе?

— Нет. Чересчур много внимания уделял божественному в человеке. Так нельзя. Если ты не готов пожертвовать слезинкой одного ребёнка ради построения всеобщей гармонии, ты вообще никем и ничем не можешь руководить. Насколько я понимаю, он и в издании журналов не слишком преуспел.

— Во-первых, о слезинке ребёнка говорил не Достоевский, а Иван Карамазов, и лично я не считаю правомерным полностью идентифицировать этот персонаж с автором.

Всё-таки, невероятная женщина. Ей ведь уже слегка за шестьдесят, не меньше. Несколько лет она никому не говорила, что учила премьер-министра, последние три с лишним года скрывала от коллег, что среди её выпускников — президент России. Теперь она с ним встретилась, впервые после тридцати с лишним лет, впервые в жизни села в правительственный лимузин и разговаривает с президентом о Достоевском. Наверное, стоило начать с воспоминаний, с обсуждения минувших лет, выяснения судеб других одноклассников, можно поболтать о семейных делах, о радостях и печалях.

— Что мы сразу о Достоевском, давайте сначала о вас. Как вы поживаете, Елена Николаевна?

— Я поживаю хорошо, Игорь. Спасибо. Занимаюсь любимым делом, вырастила детей, воспитываю внуков. Всё просто, обыкновенно, как у всех. Можно было бы поговорить о тебе, но я уже многое о тебе читала.

— А слухов много собрали?

— Много. И читала, и слышала. Но долго не могла поверить, что речь именно о тебе. Даже фотографии разглядывала с пристрастием: неужели действительно ты?

— Откуда же такое недоверие?

— Знаешь, трудно сопоставить новосибирского мальчика с новым президентом. Я ведь даже двойки тебе ставила!

— Положим, не так уж часто. Всего несколько раз, я думаю.

— Но ставила ведь. Я тебя помню в четвёртом классе, такого же смешного, как и все остальные. Ты часто свои детские фотографии разглядываешь?

— Нет. Видимо, я недостаточно сентиментален.

— Я помню, как ты плакал.

— Плакал? Хотите сказать, я был плаксой?

— Плаксой не был, но один раз точно ревел. Мне пришлось целое следствие провести. Ты на спор стукнулся головами с Грепетулой.

— Да, Грепетула… Грепетулу помню. Наградила же человека семья фамилией. И кличку придумывать не надо. Кажется, припоминаю и спор, но мне казалось, он случился ещё до вас.

— Тогда бы я его не помнила, правильно? Вы на спор стукнулись головами, и он только улыбался, а ты разревелся.

— Больно было. У него башка — словно каменная.

— Ну вот, по-твоему, я должна сходу поверить, что новый премьер-министр — тот самый мальчишка, который расплакался, на спор стукнувшись головами с известным хулиганом? Очень трудно провести параллель.

— Вы опасный человек, Елена Николаевна. Знаете обо мне столько грязных секретов! У вас же эксклюзивная информация, а вы теряетесь.

— Предлагаешь мне заняться шантажом?

— Зачем шантажом — обыкновенной торговлей информацией.

— Думаешь, я смогла бы нажиться?

— Уверен. Президент на спор стукнулся головой, ещё и заплакал!

— К сожалению, ты сделал это в одиннадцать лет, а не сейчас. И был тогда не президентом, а простым школьником.

— Одиннадцать? Да, не меньше. Я прилюдно ревел в одиннадцать лет?

— Увы. Я не слишком травмировала твоё эго?

— Ничего, переживу.

— Может, мне стоит на людях обращаться к тебе на «вы»?

— Нет, ну что вы. Ни в коем случае — выставите меня мелочным властолюбцем.

— Вслух ведь ничего не скажут?

— Юля Кореанно не постесняется и вслух высказать все свои неудобные мысли.

— Кореанно? Извини, я не совсем уверена — она твой пресс-секретарь?

— Именно. И по долгу службы неустанно рубит мне правду-матку.

Елена Николаевна замолчала, а Саранцев задумался о странностях жизни. Вот он жалуется бывшей классной руководительнице на Юлю, словно нет для него сейчас более важных проблем. Где-то вдалеке маячат Муравьёв, Дмитриев, даже сам Покровский. Светка отодвинулась на задний план, ссора с Антоновым — все проблемы сегодняшнего дня рассеялись в пространстве, и он вспоминает о дурацком детском споре и своём унижении едва ли не сорокалетней давности. Как ни смешно, воспоминание о слезах в возрасте одиннадцати лет его расстроило. Возможно, даже рассердило. Он был таким слабаком? Разумеется, он был примерным мальчиком, тем более по сравнению с Грепетулой, который к седьмому классу начал периодически уходить из дому на недели, в восьмом заявился на школьный «Огонёк» в пьяном виде и пытался танцевать. В детстве Саранцев плакал, разумеется, но в одиннадцать лет? Он совершенно не мог вспомнить логическую цепочку событий, которая привела его к тому спору, но она его не очень интересовала. Его заботили не причины спора и даже не поражение, а сам факт его унизительности. Школу, конечно, трудно назвать рассадником радостей и местом душевного отдохновения, но старая психологическая травма вдруг оказалась совсем не ко времени.

— Наверное, сегодня мы напомним друг другу не об одной глупой истории, — высказал тайную надежду Игорь Петрович. — Боюсь, в старших классах глупости были менее невинными.

— Хочешь сказать, более безобразными?

— Честное слово, вы меня пугаете, Елена Николаевна! Неужели числите за мной какую-нибудь крупную гадость?

— Успокойся, ничего крупного.

— Крупного? Ничего крупного, но гадости всё же запомнили?

— Ты так переживаешь, будто сам знаешь за собой смертные грехи.

— Ничего я не знаю! В школе вообще не бывает ничего серьёзного. И подвиги, и подлости — в масштабе переходного возраста. А я даже не ябедничал. Я ведь не ябедничал?

— Не ябедничал. Ты был тихий-тихий. Поэтому я всегда лоббировала твою кандидатуру на пионерских выборах.

— Видели во мне надежду и опору в педагогической работе?

— Приличного ребёнка я видела. В первую очередь.

— Знаете, мне никогда не нравилась ответственность без власти.

— Разумеется, знаю. Ты ведь сам и организовал голосование против себя, иначе так и оставался бы председателем совета отряда до истечения пионерского возраста.

— Заметили?

— Трудно было не заметить все ваши перемигивания и многозначительные улыбочки. Я только до сих пор не могу понять, зачем тебе понадобилось устраивать эту провокацию. Если я так упорно поддерживала каждый год твоё избрание, почему ты решил не идти мне навстречу? Я на тебя тогда даже обиделась.

— Разве можно обижаться на ребёнка? — искренне удивился Саранцев.

— Конечно. Я ожидала от тебя большей лояльности. Ты же потом по комсомольской линии всё равно продвинулся, и не возражал.

— Почему же не возражал? Я пытался, но меня просто никто не спрашивал. Видимо, в комсомоле демократии было меньше, чем в пионерской организации. Меня же выбрали замом секретаря школьного комитета по идеологической работе в моё отсутствие. Потом просто девчонки подошли и сказали: мы тебя выбрали. Я залепетал о самоотводе, а они — мол, какой самоотвод, заседание комитета давно закончилось. Теперь у тебя есть комсомольское поручение — будь добёр исполнять.

— Пошёл бы в комитет, разобрался.

— Неудобно показалось. Можно было бы десятым классом оправдаться — выпуск всё же, какая вам ещё общественная работа, но постеснялся. Можно сказать, побоялся. Стоит ли так рьяно отказываться от комсомольской работы — выглядит чуть ли не как политическая акция.

— Ты же не был антикоммунистом? В семьдесят девятом-то году?

— Конечно, не был. Просто не хотел глупостями заниматься. Да и что такое «антикоммунист»? Если в основе определения лежит отрицание, оно в принципе негодно. Против коммунизма, а за что? Спектр слишком широк — вся совокупность убеждений, от фашизма до либерализма. На всякое мировоззрение ярлык не повесишь, либерализм понимают по-разному.

— Но ты, говорят, тяготеешь именно к нему?

— Возможно, но более в американском понимании термина, чем в российском. Наши либералы отстаивают принципы минимизации участия государства в экономической сфере, но для американцев это взгляды правых консерваторов. С политическими определениями ситуация вообще запутанная. В нашем историческом контексте консерваторами должны, видимо, называться коммунисты, но во всём внешнем мире те и другие представляют противоположные лагеря. Левые в Европе выступают за официальное признание однополых браков и расширение прав иммигрантов, а наши левые в данном отношении солидаризируются с европейскими правыми, которые их знать не хотят. И вообще, почему германских нацистов, например, принято называть ультраправыми? Они ведь назывались национал-социалистами, поставили крупный капитал под жёсткий государственный контроль и растоптали фундаментальный принцип неприкосновенности частной собственности, отбирая её в массовом порядке у евреев.

— Почему ты никогда не участвуешь в ток-шоу?

— Что? Извините, я не уловил ход вашей мысли.

— Чего же тут непонятного? Ты бы мог участвовать в телевизионных диспутах, а вместо этого только изредка интервью раздаёшь. Интервью никто не смотрит, а твой спор с Зарубиным, я думаю, людей бы заинтересовал.

И эта туда же. Нет рядом Юли, так Елена Николаевна с успехом её заменяет. Говорить теперь о традициях и прошлом опыте? Главе государства, даже бывшему, в лицо никто не должен возражать. А он не бывший, он — действующий. Нужно взвешивать и обсуждать каждый шаг, а о какой подготовке можно говорить в случае диспута? Даже если пустить в эфир запись, Зарубин потом при молчаливой поддержке Покровского начнёт говорить о фокусах монтажа и изменении смысла сказанных им слов за счёт предвзятого редактирования. Обговорить заранее темы или даже конкретные вопросы — снова подставиться под критику.

— Всё не так просто, Елена Николаевна. Даже сегодняшнее посещение школы пришлось обсуждать битый час с ФСО и МВД, а вы говорите — диспут.

— Они боялись тебя отпустить?

— Представьте себе — боялись. Положа руку на сердце, действительно несуразица какая-то вышла. Как вам показалось, я не слишком глупо выглядел?

— Как угодно, только не глупо. Неожиданно ты выглядел с цветами на пороге учительской. И Аня тоже хороша, могла бы меня предупредить.

— Насколько я понимаю, с ней провели профилактическую беседу. Подозреваю, она вообще не должна была вам ничего рассказывать.

— Ну конечно, сейчас! Так она и позволит мужикам строить за моей спиной коварные планы. Лучше признайся: кому пришла в голову вся затея?

— Мне звонил Конопляник, а кто придумал — понятия не имею. Что у вас за проблемы с администрацией?

— Обыкновенные проблемы, вокруг методов и подходов. Не буду тебя загружать, они не имеют никакого значения. Тем более теперь — ты насмерть перепугал весь наш школьный коллектив на всю оставшуюся жизнь.

— Я хотел напугать только директрису. Кстати, Галина Степановна определённо не растерялась.

— Это у неё нервная реакция. В целом она девушка спокойная, но иногда излишне волнуется и переходит границы. Совершенно не умеет спорить — быстро теряет над собой контроль и напрочь забывает все аргументы в защиту своей позиции.

— С кем же ей спорить? Ни с начальством, ни с учениками — нельзя.

— Почему же нельзя? С начальством, конечно, лучше не связываться, но запрета такого нет. А с учениками учитель просто обязан спорить, если он — хороший учитель.

— По-моему, с нами вы не спорили.

— Наверное. Молодая была, неуверенная, чересчур пеклась об авторитете и неправильно понимала его сущность.

— В мой огород камешек?

— Нет, просто возражение.

— Похоже, мы уже начинаем спорить.

— Подожди, вот с Аней встретишься, она с тобой поспорит на славу.

— Она мой политический противник?

— В президенты она не собирается. Но спорщица славная.

— Вы с ней общаетесь?

— Да, постоянно. Всё время после вашего выпуска.

— И много у вас таких верных учеников?

— Несколько. Единицы.

— Надоедают они вам?

— Нет. Мне нравится быть в курсе их дел. Все их успехи приписываю себе. Куда мы едем?

— Понятия не имею. Забыл спросить. — Саранцев выглянул в окно, не узнал окрестности и вновь откинулся на спинку сиденья. — Привезут, куда надо.

— Звучит устрашающе. Скажи ещё — куда следует.

— Вы же со мной — ничего плохого не последует.

Саранцев не хотел впустую хвастаться или выставлять напоказ свои властные возможности, просто высказался без всякой задней мысли — у него ведь действительно полномочий побольше, чем у Елены Николаевны. Правда, едва ли не всю первую половину дня он посвятил размышлениям о способах ублажения Муравьёва с Дмитриевым, но всё равно — никаких неприятностей с Еленой Николаевной не случится, пока она рядом с ним.

— А ты с Аней поддерживал связь после школы?

— Нет, — удивился Игорь Петрович. — Даже с Конопляником не поддерживал.

— Почему? Они же твои одноклассники.

— Вот именно — одноклассники. Связь поддерживают с друзьями, а не со всеми одноклассниками подряд.

— И с кем же ты её поддерживаешь?

— Из класса — ни с кем.

— Как же так получилось?

— Я не задумывался. Видимо, не завёл друзей.

— За десять лет в школе не завёл ни одного друга? Значит, у тебя нет старых друзей?

— Почему же нет?

— Потому что со старыми друзьями мы знакомимся в детстве.

— Да ладно вам. Редко кто имеет закадычных друзей с детства. Разве что раз в несколько лет с ними перезваниваются или переписываются. Почему-то друзья детства всегда живут в разных городах.

— Ты так думаешь?

— У меня такое впечатление. Просто сейчас вся наша троица уехала из своего города в один и тот же другой. Совпадение. А Москва ведь такая — на улице случайно не встретишься. Соседи по лестничной клетке не всегда друг с другом знакомы.

— И приехал ты в Москву не как-нибудь, а вместе с Покровским. Тебе с одноклассниками и вовсе встретиться негде было.

— Вот именно. Разве не так?

Саранцев разозлился и расстроился одновременно. Попытки Елены Николаевны выставить его бесчувственным и высокомерным, как и сделанное сейчас открытие об отсутствии у него друзей детства, вывели Игоря Петровича из душевного равновесия. Называется, поехал отдохнуть душой! Сплошные неприятности.

— Не переживай, Игорь. Жизнь складывается по-разному. Ты прав, далеко не все до старости дружат со спутниками детства. Но, честно говоря, они счастливее прочих. Я на себе испытала — сама похвастаться не могу, но знаю тех, кому удалось. Они, разумеется, сами не понимают своего счастья, а я со стороны завидую. Для них детство не осталось в далёком прошлом. И они вовсе не инфантильны, просто видят мир по-иному. Больше света, меньше тьмы.

— Если они видят жизнь в радужном свете, то они именно инфантильны.

— Нет, не так. Не в радужном свете, просто их взгляд не замутнён ненавистью и завистью. Очень важно для каждого человека смотреть на жизнь с открытым сердцем ребёнка. В детстве почти все счастливы. Каждый день залит солнцем, пышет здоровьем, и самая страшная драма — невозможность попробовать мороженое из-за больного горла.

— Это инфантильный взгляд на жизнь.

— Это детский взгляд.

— Детское отношение взрослого человека к окружающему миру — и есть инфантилизм. Принципы мешают карьере, романтизм — семейному счастью.

— Хочешь сказать, дети — принципиальные люди и романтики?

— Не дети, инфантилы.

— Выходит, карьеру делают только беспринципные, а в личной жизни счастливы только мещане?

— Конечно. Реальная жизнь состоит из бесконечной цепи компромиссов, а принципы им не способствуют.

— Невольно вспоминаю «Доживём до понедельника».

— И я, разумеется, в роли циничного бывшего ученика Бориса Рудницкого.

— Судя по всему…

— По-вашему, ему следовало радоваться, раз положительная героиня бросила его в ЗАГСе, так сказать, у алтаря?

— Нет, конечно. Он ведь практичный человек.

— Есть ведь и другой фильм — «Директор школы». Там герой Борисова доказывает, что отсутствие великих учёных среди выпускников вовсе не характеризует его плохо. И навещает его бывший ученик — работник советской торговли.

— Разумеется, ты прав. Очень редко бывшие ученики попадают в газеты и телевизионные новости. У меня вот ты один такой.

— Мне говорили, Корсунская тоже попадала.

— Ты следишь за ней?

— Нет, сегодня только сказали, в связи с подготовкой к встрече.

— Не знаю, лично я ничего такого не заметила, и она никогда не хвасталась. Значит, твои сотрудники проверяли наши реноме?

— В некотором смысле.

— В насколько некотором?

— В том самом, Елена Николаевна, в том самом. Вы же не маленькая. По полной проверяли, и ФСБ, и ФСО, и пресс-служба. За тридцать лет много воды утекло, президент не может встречаться со всеми желающими.

— Ты думал, кто-то из нас представляет опасность для твоего доброго имени?

— Я вообще не думал. Просто спецслужбы в плановом порядке делали свою работу.

— Интересно, так на меня в ФСБ и ФСО есть личные дела?

— Возможно. Я не знаю, как там у них полагается оформлять текущие мероприятия.

Елена Николаевна замолчала, Саранцев тоже не прерывал паузу, затянувшуюся на нестерпимо долгое время. Ситуация стала напоминать ссору, и Игорь Петрович мучительно искал решение в области взаимно приемлемых тем.

— А что с нашей школой, в Новосибирске? — спросил он.

— Стоит, насколько мне известно. Я там давно не была.

— В городе или в школе?

— В городе. Накладно ездить через половину страны, да и тяжело возвращаться. Уехала, так уехала.

— Почему же вы уехали?

— Муж нашёл хорошую работу, по знакомству. Бывший одноклассник помог, кстати.

— Значит, вы по нему судите о людях, сохранивших детскую дружбу?

— По нему. Он у меня счастливчик. И меня счастливой сделал, хотя свои старые привязанности я давно разменяла на пустяки.

— Зато с каждым классом обзаводитесь новыми.

— Да, есть такое. Но ученики — совсем другое. Они за уши тащат меня вперёд, заставляют разбираться, помимо современной литературы, в нынешней эстраде и новомодных фильмах. Надо же разговоры начинать с известных им понятий и сравнений.

— И как вам эстрада?

— Никак. Старики никогда не любят новое искусство, тем более подделку под него.

— Елена Николаевна, поверьте, я не льщу: вы совершенно не соответствуете понятию «старушка» или «бабушка».

— Спасибо, спасибо, Игорь. Аня тоже мне всегда повторяет: вы колдунья.

— Колдунья? Это комплимент?

— Конечно. Вечно молодая и чарующая. Утверждение не моё, я просто повторяю. Хоть и не без удовольствия.

— И я готов повторить. Я ведь и начал с этого, помните? Учителей, наверное, все спрашивают, не школьники ли помогают им дать пинка старости.

— Спрашивают. Но я сама не знаю, дала ли ей пинок. Если долго разглядывать свои молодые фотографии, возникает острое желание их все сжечь.

— Вы их не разглядывайте. Я ведь не говорю, что вас можно принять за тридцатилетнюю девочку. Вы — элегантная интересная женщина.

— Да ладно тебе.

— С какой стати? Вижу — вот и говорю. Согласен замолчать, но вы имейте в виду — я с вами честен, как всегда.

— Как всегда? Ты мне никогда не врал в школе?

— По-крупному — точно нет. А в целом — сами понимаете, выдавать учителям головой соратников по школьной скамье запрещено кодексом чести. Надеюсь, он по сей день не изменился?

— Да ладно тебе! Только о пацанских делах и врал?

— Возможно, ещё о каких-нибудь поручениях и заданиях, особенно домашних. Я их к концу школы вообще почти делать перестал. На каждом уроке голову в плечи вжимал и прикидывался невидимкой.

— Никогда не могла понять: разве не проще сделать эту несчастную домашнюю работу и не портить себе нервную систему?

— Нервы в подобных испытаниях не портятся, а закаляются.

— Думаешь? Мне так не кажется. Всё лень, лень — никуда от неё не уйдёшь. Столько соблазнов вокруг, какие там занятия! В ваше время только игровые автоматы были, и то в считанных местах, нужно было куда-то ехать, клянчить у родителей деньги, двухминутные сеансы, если правильно помню, стоили пятнадцать копеек. А теперь у каждого дома компьютер с безлимитным Интернетом — игры в тысячу раз лучше, и платить ничего не надо. Нынешние дети весной кораблики в ручьях не пускают, ты заметил? Вы хоть по улицам бегали вместо учёбы, какая-никакая польза. Кажется, я впала в старческое брюзжание. Ты почему меня не останавливаешь?

— Зачем? Я согласен в основном. У меня, правда, девчонка, и сейчас уже взрослая. На компьютере сверх меры не играла, а кораблики пускать ей в любом случае не положено.

Воспоминание о Светке вернуло Саранцева к печальным реалиям тяжёлого дня, и он осёкся. Несчастье, несчастье. Не вернешь прошлое, не исправишь содеянного, пришла пора платить по счетам.

— О твоей дочке я тоже читала. К сожалению, кажется, имени её в прессе не называют.

— Светланой её зовут. Пьёт мою кровь по мере сил.

— Ей положено. А ты собирался воспитать дочь и не заработать ни единого седого волоса? Так не бывает. Ради детей живут родители, не ради себя. Понял теперь, почём фунт лиха? Наверное, не раз вспомнил свои детские обиды и задним числом оправдал папу-маму.

— Случалось. Почему дети хотят непременно совершить все ошибки?

— Не хотят они ошибаться, они просто уверены в себе, по глупости. Не по глупости даже, а просто по неопытности в сочетании с жаждой самостоятельности. Поколение детей отрицает поколение родителей, и здесь заложен основной принцип общественного прогресса. Если ученики не захотят или испугаются перешагнуть через учителей, развитие остановится.

— Хотите сказать, я должен радоваться её непослушанию?

— Конечно. Она живёт свою жизнь, как ни банально это звучит. Идёт своим путем и делает свои ошибки.

— В том-то и дело — ошибки частенько старые и хорошо известные. Всем, кроме нового поколения.

— К сожалению. Пока она не совершит их, они не станут частью её личного опыта. Так устроен человек, протест не имеет смысла. Ты можешь советовать, и она тебя услышит, если доверяет. Если нет — ты разделяешь с ней ответственность.

— Спасибо вам большое, Елена Николаевна, умеете успокоить.

— Пожалуйста. Обращайся ещё, мне не жалко. Знаешь, Игорь, я давно хочу тебя спросить, но не решаюсь. Даже побаиваюсь.

— Обещаю не злиться и не сажать вас в тюрьму.

— Нет, серьёзно — очень личный вопрос. Не в смысле интимный, но требующий откровенности.

— Хорошо, согласен на личный вопрос. Только один!

— Пускай один, мне больше и не надо. Вопрос такой: тебе не страшно?

Саранцев опешил и посмотрел на Елену Николаевну с удивлением и смутным испугом. Она знает? Чушь собачья, невозможно!

— Вы о чём?

— Обо всём. Об ответственности. О чёрном чемоданчике, например. Он и сейчас здесь?

— Здесь, его везут в одной из машин кортежа. Но меня он совсем не пугает — вряд ли придётся им воспользоваться. А всё остальное — трудно сказать. Страхом это ощущение не назову. Тяжёлая тишина и темнота. Нет светлого внешнего мира, где тебя примут, обогреют, накормят. Выживание зависит от тебя одного, никто не придёт на помощь.

— Почему же никто? Есть же помощники, министры, вообще аппарат.

— Есть, но за всё отвечает президент. Аппарат вообще от него неотделим — он создан исключительно для содействия президенту в исполнении его конституционных полномочий. Президент не может сказать: «Мне помощники неправильно посоветовали», поскольку решение принял он, а не помощники. Что бы ни выкинул министр, все смотрят на президента — как он отреагирует. Почему не снимает с должности, почему не высказывает своего отношения, почему не поддерживает, если считает его правым.

— И ты добровольно согласился на эту работу? Мне интересно, как люди приходят к власти, а главное — зачем. Тебе нравится твоё положение?

— Елена Николаевна, я таких слов не понимаю. Нравится, не нравится… Я не маленькая девочка, в конце концов. В политике не существует таких понятий. Есть только нужно или не нужно, полезно или бесполезно.

— Хочешь сказать, тебе нужно было стать президентом, чтобы принести пользу отечеству?

— Опять вы огрубляете, Елена Николаевна. Только романтически настроенные мальчики-революционеры идут на самопожертвование ради общественной пользы.

— Так почему же ты пошёл во власть?

— Потому что это был логичный поступок. Потому что уклоняться от ответственности — недостойно.

— Но как всё происходило? В один прекрасный день ты пришёл к мысли о необходимости бороться за кресло президента и объявил о своём решении?

— Н-нет. Всё сложнее. В некотором смысле решение носило коллективный характер.

— Не ты сам решил, а тебе предложили?

— Предложили. А я подумал, взвесил доводы «за» и «против», а потом согласился.

— Ты говоришь общими понятиями, а конкретно — почему согласился? Что хотел сделать, чего добиться? Ради чего вошёл в свою тяжёлую тишину? Страшно, наверное.

— Не настолько страшно, чтобы утратить рассудок. Чего хотел добиться? Ничего конкретного я вам не назову. Я понимаю сейчас, и понимал тогда, что не совершу чудес и не избавлю Россию от всех её проблем.

Саранцев никогда прежде не пытался словами обосновать своё согласие с роковым предложением Покровского, и теперь он лихорадочно искал нужные определения, но они разбегались от него и упрямо не давались в руки.

— Просто хотел принести пользу?

— Откуда я знаю! Счёл правильным поступком.

— Правильным почему? Не из властолюбия, надеюсь?

— Елена Николаевна, вы подозреваете меня в тёмных намерениях?

— Нет, мне интересно понять, как люди становятся президентами. Когда ещё такая возможность подвернётся!

— Вы же понимаете, простые ответы, как правило, ошибочны. Я не могу разложить по полочкам и пронумеровать все свои мысли и умозаключения в тот момент. А в общем — решил сделать закономерный следующий шаг. Куда может дальше двинуться премьер-министр?

— Премьер-министру обязательно двигаться дальше и выше?

— Нет. Но если можно и нужно, почему бы не шагнуть вперёд?

— Ты всё время говоришь о правильном, необходимом и логичном выборе, а я никак не могу понять, почему ты счёл его именно таковым.

— Считаете моё премьерство провальным?

— Нет. Я уже давно бросила попытки оценивать деятельность правительств. Мне ученических тетрадок вполне хватает. Если мне завтра предложат начать президентскую предвыборную кампанию, я откажусь через мгновение, не успев подумать.

— А если вам предложат стать директором школы или заведующей РОНО?

— Насчёт директора, возможно, подумала бы, а в РОНО — ни ногой. Педагогу следует работать с детьми, а не с бумажками. К сожалению, наша Маргарита Григорьевна, кажется, именно моих претензий на директорство и боится.

— И на этой почве вы с ней воюете?

— Она со мной.

— Страсти бурлят?

— Школа никогда не была тихим местом и никогда не будет. Иначе я не смогла бы проработать в ней всю жизнь.

— Вам можно позавидовать. Я нигде не работал всю жизнь и уже никогда не проработаю.

— Каждый выбирает по себе. Ты бы хотел по сей день заниматься своим строительством?

— Зависит от ситуации и настроения. Когда всё идёт прахом, невольно думаю: какого чёрта я в это ввязался? А когда получается дело — едва ли не танцую от удовольствия.

— И думаешь: хорошо, что ушёл со стройплощадки?

— Нет, просто радуюсь.

— Как самый обыкновенный человек?

— Как самый обыкновенный.

— Напишешь потом мемуары?

— Мемуары? — рассмеялся Саранцев. — Думаете, уже пора?

— Я же говорю — потом. Жутко интересно почитать. Только не начинай с детства — про себя я читать не смогу. Ни если похвалишь, ни если поругаешь. А если умолчишь — я тебя просто убью.

— Да вы опасный человек, Елена Николаевна.

— Есть немного. Могут у меня быть свои слабости?

— Почему же убьёте за умолчание, а не за критику?

— Ясно, почему. Если за семь лет я не оставила по себе ни единого воспоминания или оставила такие, что о них нельзя упомянуть, то кто же я?

— А если обругаю?

— Значит, я не достигла с тобой взаимопонимания. Но, если ты честно опишешь причины своего неудовольствия мной, многие, возможно — большинство, женщин, учителей или даже читателей твоих мемуаров вообще встанут на мою сторону. Ты спросил из пустого любопытства или действительно вспоминаешь обо мне плохо?

— Помилуйте, Елена Николаевна! С какой стати?

— Я понимаю, в глаза, да ещё в день юбилея, ты мне правду не скажешь. Подожду мемуаров. И можешь не сомневаться — дождусь. Умирать раньше времени не собираюсь.

— Не собираюсь я сочинять мемуары. Писатель из меня никакой.

— Ты перемешиваешь понятия. Мемуары не сочиняют, это же воспоминания. И писать их не обязательно. Наговоришь на диктофон кучу интервью какому-нибудь литературному негру, он и напишет. А ты потом проверишь факты и поставишь подпись.

— Спасибо за инструктаж. А вы напишете мемуары?

— Я? Опять ты путаешь. Учителя не оставляют мемуаров.

— Почему?

— Не имеет смысла. После них остаются ученики, и по ним можно составить представление об учителе. Слова оказываются лишними. К тому же, издать такие воспоминания можно только за свой счёт и распространить среди собственных воспитанников в ожидании комплиментов. Ты представляешь себе издательство, которое возьмётся опубликовать писания учителя средней школы из подмосковного райцентра?

— Представляю. Жизненный опыт любого преподавателя уникален, на нём можно построить психологический роман в духе Пруста. Сотни детских душ, сотни судеб, проблем, ошибок, побед. И сотни взрослых людей помнят вас всю жизнь, как часть своего детства.

— И некоторые из этих взрослых даже приглашают меня в ресторан отпраздновать юбилей и шокируют школьную общественность личностью президента страны.

— Ну да. Разве плохо получилось?

— Замечательно. Впечатления останутся неизгладимые, особенно у Маргариты Григорьевны.

— Я же не сделал ей внушение за ущемление ваших интересов.

— Да, я только удалилась из школы под ручку с тобой. Зрелище незабываемое, ещё и заснятое на сотню телефонов.

— Слух о вас пройдёт по всей Руси великой, родители со всей округи станут добиваться, чтобы именно вы приняли класс их отпрысков, а администрация, вплоть до министра народного образования, будет перед вами трепетать.

— Думаешь, я должна радоваться таким перспективам?

— Конечно. Мне кажется, перспективы вполне радужные.

— А я боюсь.

— Чего?

— Сама не знаю. Решат люди, будто я приближённое лицо, пойдут с просьбами. А я же остаюсь обыкновенной учительницей.

— Может, скоро директрисой станете и будете дверь в кабинет заведующего РОНО ногой открывать. Разве плохо?

— Чего же хорошего? Предпочитаю преподавать литературу и русский язык оболтусам, пользы больше принесу.

— Силой же вас не повысят. Хотите — продолжите нести свет в массы. Но то же РОНО ради вашей школы расстарается.

— За счёт других школ? И по всем углам станут шептаться, что я — серый кардинал и не заслуживаю свалившихся на меня почестей.

— Вы так плохо думаете о своих коллегах?

— Обыкновенно думаю, как о людях, не святых. Если тебе дают меньше, а другому — больше, поскольку у него связи на самом верху, положительные эмоции у тебя не возникнут, только самые низкие.

— Куда ни кинь, всюду клин? Надеюсь, я не отравил вам жизнь?

— Да нет, ну что ты. Жутко хочу с вами встретиться, поболтать, повспоминать.

— Но лучше было мне не светить физиономией?

— Да ну их, пусть подавятся. Я и до сих пор в благостной тишине не жила, и теперь никакой катастрофы не случится. Пускай говорят, и раньше всякое говорили. У меня есть друзья, они никогда ничего плохого не подумают, если только я гадость не сделаю. А не собираюсь. И плевать мне на прочих, всяких там шептунов.

— Узнаю ваш характер. По сей день храню о нём яркие воспоминания.

— В самом деле? Сможешь высказать мне всё наболевшее.

— Не премину. Надо же и посмеяться когда-нибудь, не всё сражаться за правду.

— Устал вершить судьбы?

— Ничего я не вершу, Елена Николаевна. Просто делаю свою работу.

Машину несколько раз качнуло, она замедлила ход и остановилась. Саранцев на сей раз не спешил открывать дверь и дождался, когда их распахнут телохранители, смущённые неправильным размещением пассажиров. Они выбрались на прохладный воздух сентябрьский воздух и обнаружили вокруг сосновый бор, в отдалении — дорогу, а прямо перед ними — некое подобие бревенчатого теремка. Он вовсе не сохранился с давних пор, его явно соорудили по картинкам из детских книжек.

— Занятное строеньице, — сказал Саранцев. — Нужно какое-нибудь заклинание, чтобы сюда попасть?

— Нет, — откликнулся Конопляник, встречавший вновь прибывших на пороге с видом благожелательного хозяина. — Достаточно заплатить деньги.