— Думаю, дети, мы засиделись, — решительно произнесла Елена Николаевна тоном, не терпящим возражений.

— Мне показалось, мы ещё о многом не поговорили, — возразил Саранцев.

— Конечно. Но ты же не хочешь в один присест наговорить за все пропущенные тридцать лет? Так и до больничного недалеко.

— Видимо, Игорь Петрович не уверен, сможет ли ещё раз выкроить для нас время, — съязвила бывшая Корсунская. — Я вас подвезу, Елена Николаевна.

— Нет, почему? — встрепенулся президент. — Я думал, мы ещё проедемся перед расставанием.

— Нет-нет, Игорь, я с Анечкой. Спасибо за шурум-бурум в школе, но как ты себе представляешь мою дальнейшую жизнь в тихом квартале девятиэтажных панельных домов после того, как я появлюсь там с президентским кортежем?

— Всё равно вас губернатор скоро переселит в отдельный коттедж — на всякий случай, — продолжала обличать общественные язвы бывшая одноклассница.

— Анна Батьковна, ты забываешь о своём Боге буквально каждую минуту, — разозлился Саранцев. — Теперь, если губернатор действительно подарит Елене Николаевне дом, ты скажешь «Я же говорила», а если не подарит, то «Саранцев решил доказать мою неправоту». Правильно я размышляю?

— Ты прямо мои мысли читаешь.

— Анечка, ты действительно слишком уж нападаешь на Игоря. Он всё же перед тобой ни в чём не виноват.

— Я и не думала на него нападать.

Бывшая Корсунская водрузила на лицо маску безразличия и невинности, а президент всё пытался и не мог разглядеть под ней намерения соперницы.

— Ребята, я не собираюсь оставить вас поссорившимися. Тем более, из-за меня.

— Почему из-за вас? — вскинулась Аня.

— Как же — если бы не я, вы бы не встретились и не поссорились.

— Ну что вы говорите, Елена Николаевна? И вообще, мы вовсе не поссорились.

— Тогда поцелуйтесь на прощание.

— Что?

— Я говорю — поцелуйтесь на прощание.

Учительница произносила странные слова профессионально, самим тембром звучания понуждая слушателя подчиниться.

— Нет, Елена Николаевна, я не согласна.

— Игорь, а ты?

— Елена Николаевна, так нечестно! Вы нас шантажируете.

— Хочешь сказать, я тебя шантажирую?

— И меня тоже.

— Вовсе нет. Он так смотрел тебе в спину на уроках — я никогда в жизни больше не видела ни у одного парня такого взгляда.

— Как он на меня смотрел? — снова вспрянула Корсунская и посмотрела теперь уже на Саранцева.

Тот смешался и продолжал глупо молчать — ни одна шутка в голову не лезла. Разумеется, следовало отбояриться от неловкой ситуации залихватской беззаботной фразочкой, но как её найти в испуганной пустой голове? Будь сейчас рядом Юля Кореанно — даже она бы не спасла.

— Елена Николаевна, вы меня пугаете, — всё не могла замолчать Аня.

— Вовсе я тебя не пугаю, просто рассказываю запоздалую правду.

— Какую ещё правду?

— Обыкновенную. Миша, подтверди.

Конопляник неопределённо хмыкнул и скользнул быстрым взглядом по всей аудитории.

— Конопляник, не отмалчивайся. Ты уже забыл свои школьные годы? Я ведь всё равно заставлю тебя выдать все тайны.

— Елена Николаевна, они подумают, что я вам на них стучал, — взмолился под напором классного руководителя Мишка.

— Вряд ли они обо мне такого низкого мнения, — Елена Николаевна осмотрела собравшихся и остановилась на поссорившихся. — Вы способны предположить, будто я слушала доносчиков?

Мальчики и девочка поспешили дать шумный отрицательный ответ на грубо поставленный непедагогичный вопрос.

— Ну так что, Конопляник, будем молчать?

— Елена Николаевна, вы меня ставите в неловкое положение.

— Какое ещё положение? Они оба давным-давно в своих отдельных друг от друга браках, и даже дети у них взрослые. Подумаешь, юношеская симпатия — эка невидаль! И ничего постыдного, даже наоборот — свидетельство молодости души.

— Елена Николаевна, вы хотите сказать, он был в меня влюблён? — возмутилась Аня.

— Хочу. А ты не прикидывайся, будто не знала.

— Я не прикидываюсь!

— Как же, не прикидываешься.

— Честное слово, не прикидываюсь! Мишка, подтверди.

— Да почему именно я должен подтверждать? — искренне изумился Конопляник. Он не хотел вмешиваться в путаную ситуацию с непредсказуемой развязкой.

— Потому что ты в нашем тесном кругу остался последним нейтральным наблюдателем, — объяснила Елена Николаевна.

— Я вовсе не нейтральный наблюдатель.

— Разве ты тоже был в неё влюблён? Анечка, ты, оказывается, весь мой класс перебаламутила, а я и не догадывалась.

— Да не был я в неё влюблён!

— Тогда почему ты — не нейтральный наблюдатель?

Мишка постеснялся рассказать о своём нежелании вмешиваться в личные дела президента Российской Федерации и неуклюже оборвал себя на полуслове.

— Ты, Аннушка, так возмутилась, словно я жаба какая-нибудь, — печально выговорил Саранцев малую толику нахлынувших на него сумбурной толпой посторонних мыслей.

— Причём здесь жаба? Я просто не понимаю, к чему всё это.

— Что «это»?

— Ну, всё это. Зачем целоваться и ворошить прошлое.

— Анечка, а почему для тебя принять товарищеский поцелуй в щёчку — такая тяжкая проблема? Тебе ведь не одиннадцать лет, и на тебя не смотрит весь класс.

— На меня и тогда весь класс не смотрел.

— Может, и не весь, но половина — точно.

— Вы о чём сейчас? — заинтересовался Конопляник.

— Вот видите, он не смотрел, — обрадовалась Корсунская.

— Она поцеловала меня при всём честном народе, — объяснил Игорь Петрович.

— Подумаешь, просто вошла в раж.

— В какой раж? — ещё больше сосредоточился на происходящем Конопляник. Возможно, в его голове даже возникли фантастические картины эротического свойства.

— Была школьная спортивная эстафета — кажется, нужно было пройти какую-то дистанцию, ведя по-баскетбольному мяч. Я хорошо отработал, и когда вернулся к классу, она с визгом восторга меня обняла и поцеловала.

— Да там вокруг, наверное, сотни человек визжали и вопили! — воскликнула Корсунская.

— Но поцеловала меня только ты.

— Просто очень хотела, чтобы наш класс победил, и вошла в раж.

— Да-да, я понял. Но всё же поцеловала.

— Игорь, а ты до сих пор помнишь? — уточнила Елена Николаевна.

— Конечно, помню. Впервые в жизни меня девчонка поцеловала — разве забудешь такое?

— Да в щёку чмокнула, и всё!

— Аня, значит, ты тоже помнишь?

— Помню, ну и что?

— Ты тогда впервые поцеловала мальчика?

— Возможно. Откуда я знаю?

— Возможно? Ты к одиннадцати годам уже вовсю целовалась, но запомнила только один из этих поцелуев? Каким же образом? Ты ведь не знала тогда, что он станет президентом.

— Разумеется, не знала.

— Так почему же из всех своих многочисленных ранних поцелуев запомнила именно этот?

— Ладно, хорошо. Первый раз поцеловала. Но просто от счастья — потому что наш класс побеждал, и он ничего не испортил. Был бы на его месте кто-нибудь другой, и его бы тоже поцеловала.

— Игорь ведь не один участвовал в той эстафете. Все мальчишки по очереди пробегали одну и ту же дистанцию и возвращались назад, но ты именно ему уделила особое внимание. И, кстати, до сих помнишь всю эту историю, как и он.

— Наверное, она ожидала от моего выступления неудовлетворительного результата, — решил помочь своей бывшей пассии Саранцев.

В конце концов, зачем её так настойчиво беспокоить. Ну, не хочет она признать свой первый поцелуй подаренным ему. Игорь Петрович не мог постичь мотивы бывшей Корсунской, но боялся довести ситуацию до безобразной ссоры и мысленно осуждал упорство классного руководителя. Сам он ту секунду помнил очень хорошо, хотя не мог назвать ни даты, ни даже года. Шум, гам, кавардак, школьный спортзал переполнен и гудит от криков. Их класс выстроен вереницей, рядом вытянули свои вереницы параллельные классы, метрах в десяти перед каждой из верениц стоит по одному стулу. Саранцев оказывается впереди, получает мяч, проводит его вокруг стула, возвращается назад к классу и передаёт мяч следующему, оказавшемуся первым в веренице. И вдруг на него налетает невесомое существо с прыгающими по плечам косичками, обхватывает его руками за шею и касается прохладными губами его щеки. Кажется, никто ничего не заметил или просто не обратил внимания, эстафета продолжилась, юный Саранцев после секундного приключения направился, как положено по условиям соревнования, в конец вереницы и занял своё место. Не упал в обморок, и душа его не вырвалась наружу, но едва ли не каждую секунду той минуты он помнит до сих пор. Помнит лёгкие руки у себя на плечах и почти неосязаемое прикосновение девчачьих губ — словно ветерок погладил в жаркий день.

— Я не собираюсь утверждать ничего определённого, — упорствовала Корсунская. — Мне кажется, просто, в силу подросткового возраста, поддалась азарту толпы и почему-то очень хотела победы своего класса.

— Почему-то? — обиделась в свою очередь Елена Николаевна. — Неужели ты была настолько равнодушна к коллективу?

— Елена Николаевна, вы прямо как на классном часе. Я выросла уже, ни за какой спорт никогда не болела и теперь не могу понять, зачем болела за ту эстафету.

— Затем, что была ещё чистым наивным ребёнком, не думала о семье, детях, муже и хозяйственных закупках, а душа рвалась к счастью, — авторитетно разъяснила классный руководитель чувства бывшей ученицы. — Так и не разрешишь Игорю вернуть тебе поцелуй?

— Мы не маленькие уже.

— Елена Николаевна, мне неудобно, — взмолился о пощаде Саранцев. — Ситуация уже напоминает изнасилование. Не надо её заставлять.

— Никто никого не насилует и не принуждает к аморальным действиям. Анечка, тебя нужно спасать, или всё в порядке?

— Спасибо, всё в порядке.

— Давайте, я её поцелую, — предложил Конопляник. Чувство юмора никогда его не оставляло.

— Ты, Миша, не юли. Я прекрасно помню, что ты уклонился от ответа на мой вопрос.

— Какой ещё вопрос?

— Только что я предлагала тебе подтвердить, что Игорь был без ума от Анечки, а ты отмолчался.

— А почему вы требуете подтверждения от Конопляника? — заинтересовалась Корсунская.

— Потому что я очень хорошо помню, как он подначивал Игоря как раз по этому поводу.

— Просто кошмар какой-то! Все обо мне всё знают, а я сама про себя ничего не знаю.

— Всё ты прекрасно знаешь, Анечка, просто не хочешь признать. И Конопляник вот молчит. Наверное, Игоря боится.

— Елена Николаевна, я нисколько не сомневаюсь, что дразнил его много раз и по разным поводам, — взмолился Мишка. — Но, раз Аннет в отказе, я на неё наезжать не намерен.

— За юбкой прячешься? — съязвила учительница.

— Я предлагаю закрыть эту тему, — вмешался Саранцев.

— А я предлагаю расставить точки над i, — взбунтовалась обличённая в невинном поцелуе. — Пускай он сам скажет.

Она не уточнила, кто «он», и что не названный по имени должен сказать, но все поняли и посмотрели на президента.

— Да, — сказал тот просто.

— Что «да»? — ошарашенно спросила Корсунская.

— Я неровно к тебе дышал, — постарался разрядить напряжённость Игорь Петрович.

— Что ты делал?

— Неровно к тебе дышал.

Одноклассница молчала и явно не верила. Теперь она сама захотела подтверждения от Конопляника и потребовала его. Тот утвердительно кивнул.

— Анечка, можно подумать, тебе неприятно внимание Игоря, пусть даже в прошлом. Он ведь был симпатичным мальчиком, разве нет?

— Елена Николаевна, умоляю, — поспешил вмешаться испуганный Саранцев. — Вы, пожалуй, сейчас начнёте обсуждать мои стати.

— Нет, ты действительно был очень приятным мальчиком. И очень скромным, иначе стал бы главным сердцеедом школы.

— Он не мог стать сердцеедом, — вставила Корсунская. — Боялся выговора по комсомольской линии.

— Можно подумать, ты не боялась выговора по комсомольской линии.

— Я не боялась.

— Ну конечно. Скажи ещё, что была диссиденткой и борцом с режимом.

— Не скажу. Но выговора не боялась.

— Да, потому что не пропускала без уважительных причин комсомольских собраний и субботников.

— Кто бы говорил! Идеолог задрипанный.

— Зам по идеологической работы школы — не секретарь райкома и даже не инструктор. Не функционер. Выдвинули на общественную работу — так куда же денешься. Вот и Елена Николаевна, кажется, руку приложила.

— Я сначала в председатели совета пионерской дружины пыталась тебя продвинуть, но не сдюжила, — призналась учительница. — Теперь всем остаётся только восхититься моей прозорливостью — когда ещё разглядела в обыкновенном пацане политический талант!

— Мы восхищаемся, — заметила Аня, но на президента по-прежнему старательно не смотрела.

— Наша Анечка хочет назвать меня приспособленцем, но хорошие манеры ей не позволяют, — пошёл на обострение Игорь Петрович.

— Дети, не ссорьтесь, — всполошилась Елена Николаевна. — Вот ведь только хотела покончить дело миром, а вы сейчас в волосы друг другу вцепитесь.

— Не собираюсь я её за волосы цеплять. Тем более, кос давно уже нет.

— Попробуй только вцепиться — я приёмы самообороны знаю, а твои охранники за дверью.

— Они не охранники, а сотрудники ФСО.

— Какая разница?

— Такая, что меня не сторожат, а сопровождают в целях обеспечения безопасности.

— И какая же опасность тебе грозит в этом кабачке?

— Заранее таких вещей никто знать не может.

— Ну конечно! Враги прямо головы себе вывихнули в раздумьях, как бы от тебя избавиться.

— Анечка, остановись, — утратила шутливый тон учительница. — Я, в конце концов, требую. У меня ведь ещё есть такое право, или вы уже взрослые и никому не подчиняетесь, кроме закона?

— Извините, Елена Николаевна, я не хотела. Просто не сдержалась.

— Нет-нет, ты продолжай, — тихо проговорил Саранцев.

Ему и в самом деле стало интересно, до каких глубин обличения режима дойдёт одноклассница. Отправляясь на ностальгическое рандеву, Игорь Петрович ждал от Корсунской многого, но вовсе не политической критики.

— Анечка, ты просто несправедлива. Игорь, с моей точки зрения, очень хороший глава государства. Даже самые заядлые оппозиционеры ни в чём страшном его не обвиняют, разве нет?

— Спасибо, Елена Николаевна.

— Ты меня не благодари, это просто моя последняя оценка тебе.

Корсунская молчала.

— Анечка, ты согласна? — напирала учительница.

— Он не страшный, он смешной.

— Смешной? О чём ты?

— О разном. Я вот как-то в Подмосковье видела автобус, у которого сбоку было написано «Дети», а ниже: «от президента Российской Федерации».

Секундное замешательство понадобилось аудитории для соединения слов в одну фразу, а потом Конопляник коротко хохотнул, как ни старался себя сдержать.

— А я-то здесь причём? — разозлился Саранцев.

Ему самому стало сначала смешно, но раздражение быстро затопило грудную клетку и заставило сердце колотиться у самого горла.

— Не причём, конечно, — лениво отмахнулась Корсунская. — Если бы в телевизионных заседаниях правительства не изображал из себя так старательно сурового государственного деятеля. Я бы сказала, слишком старательно. Я думаю, при желании твоя администрация могла бы отслеживать происшествия такого рода, о котором я рассказала, и категорически их пресечь. Или тебе всё равно, смеются над тобой люди или нет?

— Разумеется, мне не всё равно. Но администрации президента хватает нормальной работы, помимо отслеживания всяческих глупостей.

— Это не глупости. Я даже думаю, кто-то из твоей же администрации эту промоакцию и учинил. Неужели кто-нибудь из районных или городских чиновников посмел бы всуе упомянуть твою должность?

— Когда ты видела этот чёртов автобус?

— Пару лет назад, кажется.

— Может, он вообще от времён Покровского остался? Почему ты именно ко мне его пристегнула?

— Не имеет значения.

— Почему же не имеет значения?

— Потому что ты с большим удовольствием вошёл в систему и очень удачно в неё вписался. Настолько хорошо, что даже сам Покровский, видимо, безгранично тебе доверяет.

— Пользоваться доверием Покровского — преступление?

— Конечно.

— Почему же?

— Потому что он доверяет только тем, кто ему безгранично предан. Ты ведь не станешь нас уверять, будто сознательно внедрился в команду генерала с целью развалить её изнутри?

— Я никуда не пробирался с целью развалить. Я просто занялся политикой.

— Очень успешно занялся.

— Да, успешно. И начал, когда генерал не стал ещё даже губернатором. И когда ты со своими друзьями, надо думать, смеялись над ним как над бессмысленным солдафоном и прочили ему скорый закат политической карьеры.

— Честно говоря, я вообще не помню, как я со своими друзьями относилась тогда к твоему Покровскому. Боюсь, мы о нём вообще не думали.

— Нисколько не сомневаюсь. А меня как раз турнули из строительной компании, следовало найти новую сферу приложения сил. Кстати, я семью должен был кормить.

— И тут генерал, из-за которого ты потерял работу, предложил тебе новую. И ты побежал к нему на зов.

— Работу я потерял из-за владельцев компании — они баловались всякими милыми шалостями, но козлом отпущения сделали меня. Кстати, так ты всё же интересовалась истоками карьеры Покровского? Или ты меня изучала?

— Просто читала всякое то здесь, то там. Трудно не узнать о тебе некоторых деталей биографии — на них ведь миф базируется. Прямо-таки «мы пойдём другим путём» в новом издании.

Саранцев ощутил под ложечкой прилив глупой ребячливой радости. Взрослому человеку и юристу действительно не зазорно читать о премьер-министре и президенте, но никакой сколько-нибудь заметной кампании в прессе по поводу его знакомства с генералом Игорь Петрович не припоминал. Значит, Корсунская приложила специальные усилия, разузнав почти интимные подробности.

— О чём вы говорите? — заинтересовалась Елена Николаевна. — Анечка, какой миф? Лично я ничего не слышала о строительной компании. То есть, я читала, что Игорь занимался строительством в Новосибирске, но никогда не слышала об увольнении из-за Покровского.

— Видимо, мифы обо мне распространяются исключительно в адвокатской среде, — решил в свою очередь съязвить президент.

— Дело не в мифах, — устало оправдалась Корсунская, — а в принципе. Он с самого начала занял позицию хозяина, а ты — его подчинённого-подопечного.

— Тоже мне — анархистка. У всех людей есть начальники.

— Кроме президента, — уточнила учительница.

— Президент тоже не всевластен.

— Но ему ведь никто не отдаёт распоряжений? — настаивала Елена Николаевна.

— Нет, но он ведь не может делать всё, что ему заблагорассудится. Свобода его воли ограничена законом. Спросите вот у юриста.

— Ограничена, только законы пишутся в угоду президенту, а не обществу, — политически заострила вопрос Анечка.

— Ты прямо с предвыборной речью выступаешь, — не удержался Саранцев.

— Да, выступаю. А ты можешь мне возразить?

— Конечно, могу. Конституция принята до Покровского. Много ты знаешь законов и указов, нарушающих её?

— Насколько мне известно, Конституционный суд без работы не сидит.

— Вот именно. И сотнями принимает решения в пользу граждан против государства. С одной стороны, это плохо характеризует качество отечественного нормотворчества, с другой — свидетельствует о торжестве закона.

— Не забывай — я всё же адвокат и не рискнула бы говорить о торжестве закона в Российской Федерации. И вообще — речь не о законности или беззакониях, хотя миллионы людей действительно не имеют возможности легально противостоять бесчинствам маленьких и больших начальников — в том числе и потому, что эти начальники ходят с прокурорами и судьями на охоту, а делать гадости приятелям в России не принято. Думаю, ты и без меня прекрасно всё понимаешь. Вся система в целом перевёрнута с ног на голову — каждый человек на своём месте зависит от вышестоящего, а тот, в свою очередь, от ещё более вышестоящего. Вы на пару с генералом усердно воздвигаете властную вертикаль, исходя из убеждения, что люди не способны обеспечить свои интересы самостоятельно и нуждаются якобы в защите доброго царя. С моей точки зрения эта ваша идеология — полная чепуха, не способная привести к иному результату, кроме очередной катастрофы, которыми заканчивались все предыдущие властные вертикали. И не только в России, но и во всём мире.

— Ты ведь сама рассказала о совместных охотах начальников разного уровня с судьями и прокурорами. Как ты предлагаешь простым людям решать с ними свои дела? Найти тайные ходы и тоже принять участие в охотах? Такими возможностями располагают единицы.

— Конечно, нет. Разумеется, в одну минуту и даже в один год такие проблемы не решаются, но вы не только не решаете их, а уверенно движетесь строго в обратном направлении. Ты ведь не маленький мальчик, и прекрасно знаешь: ткни любой регион и выяснится, например, что туда летают только две авиакомпании, и обе контролируются либо самим губернатором, либо его родственниками и друзьями, которые устанавливают фантастические тарифы и в ус не дуют, разрушая транспортную сеть государства. А Москва благосклонно взирает на них, всё видит и понимает, но ничего не делает. Во-первых, потому что действует средневековая система кормления, во-вторых — нужно копить компромат на губернатора, чтобы быстро и без хлопот его свалить, если он перестанет Москву устраивать. И так в каждом углу, в каждом городе, в каждом селе, на каждом уровне кто-то что-то контролирует и держит всех нижестоящих за горло, а его самого подвешивают за шею сверху.

— Боюсь, ты не обладаешь приоритетом на открытие коррупции в России.

— Конечно, не обладаю. Но почему вы ничего не делаете для её преодоления?

— Мы?

— Да, вы!

— Ты всерьёз считаешь партию власти единственным интересантом сохранения коррупции?

— А ты всерьёз считаешь её виновником весь народ?

— Хорошо, давай представим фантастическую картину, — снизил тон Саранцев. — Скажем, с завтрашнего дня коррупция полностью уходит в прошлое. Нарушители правил автомобильного движения теперь должны платить за допущенные нарушения вдвое больше и терять время на оформление протоколов. По-твоему, все они придут в восторг от новых перспектив? Сомневаюсь.

— Они уж точно не поднимут бунт протеста. И, кстати, давно не мешает упростить бланк — пяти минут на оформление вполне достаточно.

— То есть, с завтрашнего дня коррупцию отменять всё же не стоит?

— Не надо перетолковывать мои слова.

— Ладно, поднимемся по лестнице приоритетов в том же направлении. Тебе доводилось встречать оценки коррупции в жилищном строительстве? Чуть не до тридцати процентов конечной стоимости доходят.

— Приходилось. Предлагаешь и здесь взятки не отменять?

— Нет, пока предлагаю только задуматься: если произошло чудесное избавление от мздоимства в один день, да ещё и монополизм разом побеждён по всей стране, то жильё дешевеет процентов на тридцать.

— А ты против?

— Я — нет. Как и те, кто намерен жильё приобрести. А вот владельцам собственных квартир и домов радоваться не придётся — они на треть беднеют. И в обозримом будущем не смогут реализовать своё имущество с прибылью. По-твоему, они обрадуются?

— Нет.

— Вот именно.

— Ты доказываешь мне необходимость сбережения коррупции ради общественного спокойствия?

— Я описываю тебе положение дел. Повальное земное счастье не наступит в любом случае — всегда останутся миллионы недовольных.

— То есть, ты не хочешь стать победителем векового общественного зла?

— Хочу. Но действовать следует взвешенно и осторожно. И уж точно — без лишней спешки.

— И поэтому вы двое, дружно взявшись за руки и бодро улыбаясь, твёрдой поступью ведёте страну в пропасть?

— И в какую же, по-твоему, сторону нам следует двигаться вместо той, в которую мы сейчас движемся?

— Ты всё прекрасно понимаешь.

— Мы ходим по кругу. Я не могу развести руками все проблемы всех граждан России. Но я могу навести порядок в вопросах, которыми занимаюсь лично, начиная сверху.

— И где же ты навёл порядок за четыре года?

— Ты тоже всё прекрасно понимаешь, как и я.

— Нет, не понимаю. Расскажи мне.

— Понимаешь, понимаешь. Не притворяйся. Государственные службы работают эффективней, коррупция медленно, но снижается, экономика переживает трудные времена, но не катастрофу, и имеет очевидные шансы на оздоровление.

— Ты все свои успехи вычитал в официальных статистических сводках на своём столе?

— А ты не видишь никаких изменений к лучшему и талдычишь только о непрестанных ужасах. Мол, весь бюджет до копейки разворовывается, все чиновники — уголовные преступники, вся полиция работает на них. При этом подавляющее большинство людей просто живут и работают, а не борются с какими-нибудь начальниками или другими преступниками. И возможностей людям заработать деньги становится больше, а не меньше.

— Стране нужно изменение в главном — в смене пирамиды сатрапов на демократию, а именно здесь ничего и не меняется. Парламент без реальной оппозиции — только смешная ширма, и никто уже давно в него не верит. Посмотри настоящие социологические исследования.

— Я много разного читаю и могу тебя спросить: реальная оппозиция — только та, которая собирается после прихода к власти крушить направо и налево, посадить в тюрьму президента вместе с премьером и стратегически переориентировать внешнюю политику? Назови мне хоть одну демократическую страну, где такая оппозиция есть в парламенте.

— Таких демократических стран, разумеется, нет. А вот диктатур — сколько угодно.

— При диктатуре вы сидели бы в тюрьмах. Во всяком случае, уж точно не ходили бы по митингам.

— Во-первых, люди уже давно сидят, во-вторых — у вас с Покровским, надо думать, ещё имеются планы на будущее.

— Ребята, я прошу, успокойтесь, — попыталась прервать дуэль учительница. — Аня, честное слово, ты слишком увлекаешься. И ты несправедлива к Игорю.

— Елена Николаевна, не надо бросаться на его защиту, — быстро отозвалась Корсунская. — Он не попал в беду, а сам выбрал себе жизнь и сам несёт за неё ответственность. Если власть нельзя сменить посредством выборов, она в конце концов сменится через большую кровь и нам всем расплачиваться.

— Анечка, ты слишком горячишься. Я же говорила тебе — ничего ужасного не происходит.

— Елена Николаевна, вам просто кажется. Страна ведь не заканчивается за МКАДом. Даже по привокзальным станциям метро заметно — из области на работу в Москву народа приезжает едва ли не в несколько больше, чем в советские времена. А тем кто далеко от Москвы живёт, куда приезжать? Про свободу я вообще молчу: выборы утратили всякий практический смысл и вернулись к стадии коммунистического спектакля, только теперь даже за явку власть уже не борется. Проголосуют десять процентов избирателей, пять или один — выборы всё равно состоялись.

— Да, как и в любой демократической стране, — хмуро парировал Саранцев.

— В демократических странах есть оппозиция, за которую недовольные властью могут проголосовать, а в России последней возможностью продемонстрировать власти протест оставалась низкая явка с последующим срывом выборов.

— И что дальше?

— Что дальше?

— Дальше ведь всё равно новые выборы, и в них тоже примут участие не идеальные во всех отношениях кандидаты, а обыкновенные живые люди со всеми их человеческими недостатками. И если они тоже не состоятся — то за ними опять будут выборы, и всё это время у власти будут оставаться те же самые люди, против которых избиратели вроде бы высказывают протест посредством неявки на выборы и срыва голосования. Может, лучше всё же сменить нежеланных, дав шанс новым?

— Новые ничем не отличаются от старых, — упорствовала Корсунская.

— Но при срыве выборов у руля просто-напросто останутся те самые старые, разве нет? Если раз за разом сменять людей у кормила, со временем очередной новоизбранный озаботится своим собственным переизбранием или сохранением своего кресла за своей партией и постарается оставить о себе благоприятное впечатление у избирателей. Ты ведь сама только что рассуждала о неизбежности катастрофы при отказе от сменяемости власти, а теперь доказываешь бессмысленность смены. Или все адвокаты руководствуются логикой именно такого рода?

— Для составления благоприятного образа в глазах избирателей у вас есть телевидение.

— У Горбачёва в девяносто первом тоже было телевидение, но почему-то оно ему не помогло, как и всей компартии. Может, причина в другом?

— Ну конечно, причина в том, что всё население страны пожинает обильные плоды экономического процветания!

Елена Николаевна обеспокоилась уже не на шутку и неотрывно смотрела на Корсунскую, молитвенно сложив руки на груди. Наверное, она уже прокляла себя за предложение прощального поцелуя, но теперь сожаления уже не могли помочь — следовало действовать с крайней решительностью.

— Во всей огромной стране нигде вздохнуть нельзя без разрешения какого-нибудь мордатого урода, — продолжала разглагольствовать Корсунская. — Вот и Мишка весь день мнётся и ждёт удобного случая что-то там у тебя выклянчить. А ведь ты в принципе не должен обладать юридической возможностью принять хоть какую-нибудь меру к одной отдельно взятой маленькой компании!

— Я ничего не жду, — поспешно вставил Конопляник. — Анька, куда тебя повело? Ты меня не приплетай.

— Боишься, что господин президент откажется тебе помочь?

— Нет, просто не распространяй здесь дезинформацию. Я ничего не выжидаю и не собираюсь ничего просить, закрывай эту тему.

— Ну конечно, ничего.

— Конечно, ничего. Ты так уверенно говоришь — люди могут подумать, будто у тебя подтверждающий документ в кармане, а у тебя ведь ничегошеньки нет, только пургу несёшь.

— Ты тридцать лет о Елене Николаевне не вспоминал, а тут вдруг засуетился и озаботился её судьбой. Почему вдруг?

— Услышал где-то. С кем-то общался из наших, и проскользнули новости. Я не помню точно, не записывал. Не ожидал проверки, тем более с твоей стороны.

— Вы, конечно, очень милые ребята, — заговорила вновь учительница, — но у меня в жизни никаких особо ужасных событий не произошло. Не первый раз не у первой школьной администрации на меня вырос зуб. Спасибо вам за проявленную заботу, но давайте лучше не обо мне.

— Елена Николаевна, ну зачем он выкручивается? — Корсунская обратилась к классному руководителю, как к высшему судии. — Я ведь с первого телефонного разговора поняла — он ищет повод для встречи с президентом, а не вам хочет помочь.

— Анечка, в конце концов, всё это несущественно, — мягко разъяснила учительница очевидную вещь. — Мы встретились, поболтали, хорошо посидели — ничего плохого здесь нет.

— И школа теперь будет обращаться с Еленой Николаевной поосторожней, — добавил Конопляник.

— Благодаря тебе, — съязвила неугомонная.

— Ну, не без моего участия. И отвяжись от меня, я тебя не трогал.

— Не отвяжусь, пока правду не скажешь.

Саранцеву показалось, что у истерички дрогнул голос, и она вот-вот заплачет. Причину столь бурной вспышки чувств он понять не мог. Положим, Мишке действительно нужно уладить некие проблемы — с кем не случалось. Почему она делает на пустом месте вселенский скандал? Наверное, охрана в коридоре слышит.

— Ты, Анна Батьковна, нарушаешь основополагающий принцип христианской морали: «Поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой». Оставь уже Мишку в покое, и меня заодно.

— Я никого не трогаю.

— Как же, не трогаешь. Аж люстра позвякивает.

— Дети, прекратите ссориться! Сейчас же! — повысила голос Елена Николаевна. Она не хотела закончить встречу плохо.

Одноклассники замолчали, но не смотрели друг на друга, а Конопляник переводил внимательный взгляд с одного на другую, а затем обратил взор к классному руководителю, словно ждал одобрения или команды.

— Хорошо, не надо целоваться. Я, наверное, всю оставшуюся жизнь буду жалеть, что вылезла с этой дурацкой идеей. Ладно, мальчики, всего вам хорошего. Аня, пойдём.

Женщины дружно встали, мужчины тоже, потом с грохотом отодвинули свои стулья и вышли из-за стола. Теперь все стояли, смотрели друг на друга и выдумывали прощальные слова.

— Я всё же, вопреки всему, надеюсь на новую встречу, — твёрдым голосом произнесла Елена Николаевна. — Рано или поздно все остынем, задумаемся, вспомним былое, осмыслим своё место в нашем подлунном мире и снова встретимся. Ведь даже класс почти не вспоминали сегодня — форменное безобразие.

— Из-за меня всё, — пояснил Саранцев. — Выдавил своим присутствием все воспоминания.

— Да нет, Игорь, ты не сокрушайся, — воспротивилась Елена Николаевна. — Не обижайтесь, но слишком официально всё вышло. Просто соберитесь как-нибудь, да завалитесь ко мне домой. Чайку с тортиком попьём и только и будем делать, что вспоминать.

— Обязательно, — заверил её не уверенный в себе президент и подумал о дочери, которая ждёт его в Горках с ответами на все её вопросы. Захотелось вдруг, прямо сейчас, не сходя с места, вывалить их все на классного руководителя и дождаться от неё правильного решения.

Правильное для кого — для Светки и её матери, для него, для Покровского, для закона? Множество правильных ответов сбивало с толку и заставляло насторожиться: а если одного, большого и безоговорочного, всеобъемлющего правильного ответа вовсе нет?

— Вряд ли у него получится просто так завалиться к вам домой, — не удержалась Корсунская.

— Вообще-то, да, — улыбнулась учительница.

— Ничего, я не буду вечно президентом, — утешил их Игорь Петрович. — И даже премьер-министром. Время придёт.

— Конечно, придёт, — согласилась с ним Елена Николаевна и придержала за локоть, проходя мимо — словно незаметно пожала руку втайне от всех остальных.

В дверях она остановилась и обернулась:

— Ладно, мальчики, попрощаемся с вами здесь.

— Нет, почему? Мы вас проводим до машины, — удивился Саранцев.

— Не надо, Игорь. Там уйма народу, охрана, может, ещё и журналисты пришли по следу от школы. Лучше здесь, где все свои. Спасибо вам за сегодняшний день и проявленную заботу, и до встречи.

— До свидания, Елена Николаевна, — почти беспомощно сказал Игорь Петрович и даже оглянулся, словно ждал удара из-за спины.

— До свидания, — повторил за ним Конопляник и уверенно посмотрел вперёд, где за прикрытой дверью пряталось будущее.

— Анечка, не молчи, — строго молвила Елена Николаевна. — Возьми себя в руки, наконец.

— Счастливо, — выдавила та после неприятной паузы и ни на кого не глядя.

— Пока, — буркнул президент, а Мишка только взмахнул рукой и картинно улыбнулся — наверное, хотел разрядить напряжённость.

Корсунская открыла дверь, и женщины канули в полутёмный коридор, где мелькнула чья-то призрачная тень. Некоторое время брошенные одноклассники стояли посреди кабинета и собирались распрощаться друг с другом, но в дверном проёме возник новый женский силуэт: Юля Кореанно вошла с неясным оттенком противоречивых чувств на лице и остановилась, бросив насторожённый взгляд на Конопляника.

Тот сделал шаг в сторону от президента и огляделся, потом молча посмотрел в ухо Саранцеву и перевёл взгляд на Юлю.

— Вы ещё не закончили? — спросила та у шефа.

— Да вроде бы, — сухо ответил Игорь Петрович и посмотрел на Мишку.

Одноклассник молчал под обращёнными к нему взглядами, потом решился:

— Ну ладно, счастливо.

— Пока.

— Всего хорошего, — добавила от себя Кореанно.

Конопляник посмотрел на неё, согласно кивнул и вышел из кабинета, глядя себе под ноги.

— Я думала, вы проводите Елену Николаевну, — напряжённо проговорила Юля — она не хотела делать замечание президенту, но хотела указать ему на ошибку.

— Я тоже думал. Но она решила иначе — не захотела учинять фурор среди своих соседей.

— Жаль, — продолжила укоризненную речь специалист по связям с общественностью.

— Не уверен. Мне самому очень хотелось поскорее закруглить всё представление.

Не дождавшись реплики от собеседницы, Саранцев продолжил:

— Встречи с прошлым не всегда радуют, Юлия Николаевна. Иногда даже расстраивают.

— Тогда есть ещё одно предложение, Игорь Петрович.

— Какие ещё предложения? Домой пора. И башка трещит.

— Завершающий штрих, так сказать.

— Много времени займёт?

— Как вы решите. Ребята задержали журналиста — притворялся официантом.

— Давно задержали?

— Очень удачно — минут пятнадцать назад.

— Почему же удачно?

— Его уже успели проверить — он действительно журналист. Не из пула. И оружия при нём, разумеется нет. В общем, вы можете сейчас подойти туда и сказать ему пару слов.

— Наручники ему не надевали, надеюсь?

— Нет, зачем же. Но человек всё же проявил старание и фантазию — заслуживает награду. Вишенка на торте ради эффектного завершения операции.

— Операции?

— Да, операции. Игорь Петрович, я просто исполняю свои служебные обязанности. Возможно, увлекаюсь иногда. Наверное, влезла в личные дела…

— Ничего страшного, Юля. Какие у меня могут быть личные дела? Они все остались в детстве и юности. Идёмте спасать вашего журналиста.

Президент и пресс-секретарь вышли из кабинета в коридор, прошли по нему метров десять и вошли в небольшую служебную каморку, заваленную всяким хламом. С потолка свисала на проводе голая слабосильная лампочка, под ней на стуле, закинув ногу на ногу, сидел лысоватый человек не первой молодости и далеко не спортивной комплекции в белой рубашке и чёрных брюках, а рядом стояли двое офицеров ФСО, помоложе и постройнее своего подопечного, но тоже в белых рубашках — только с галстуками. При виде новоприбывших злоумышленник, не изменившись в лице и даже, как показалось Саранцеву, чуть улыбнувшись, неторопливо встал. Ноги он чуть расставил, словно приготовился к морской качке, руки опустил по швам и смотрел на главу государства чуть набычившись, едва ли не исподлобья.

— Здравствуйте, — раздумчиво сказал Игорь Петрович.

— Здравствуйте, — ответил журналист и продлил своё безбрежное молчание.

— Хотите взять у меня интервью?

— Есть такой план.

— Всё ещё есть? Вы от него не отказались?

— С какой стати? Я всё ближе к цели.

— Почему вы так думаете?

— Мы ведь уже разговариваем.

Саранцев замолчал, внимательно разглядывая нахала. Давать ему интервью не хотелось, но Юля права — раз уж затеял всю эту мешанину, можно и вишенкой её увенчать. Пусть задаст свои вопросы, получит ответы, произведёт сенсацию — эксклюзивное интервью президента в местной прессе никогда раньше не появлялось.

— Какое издание вы представляете?

Журналист произнёс неизвестное название.

— Как вас зовут?

— Самсонов Николай Игоревич.

— Очень приятно. Саранцев Игорь Петрович.

— Да, конечно. Я в курсе.

— Так что же, Николай Игоревич, хотите опубликовать это интервью в своей газете?

— Редакция мне такого задания не давала, так что я ещё подумаю.

— Хотите прославиться?

— Не без этого. Но главное в другом.

— Горите желанием рассказать человечеству всю правду обо мне?

— Хочу потрясти общественное сознание.

— Серьёзно?

— Вне всяких сомнений.

— Подобного рода желания обычно терзают, извините, романтично настроенных мальчиков. Вы не производите подобного впечатления.

— Я знаю. И тем не менее. Я, видите ли, не так давно начал новую жизнь, и мне в действительности ещё совсем немного лет.

Саранцев, помолчал, потом развёл руками:

— Ладно, так и быть. Пойдёмте в кабинет, что ли. Не здесь же нам работать.

Они прошли в кабинет, где президент провёл уже слишком много времени, и где персонал ресторана успел навести порядок. В коридоре по-прежнему никого не встретили. Сели на соседние стулья за столом с белоснежной скатертью, журналист извлёк из кармана мобильный телефон, включил режим диктофона и вопросительно посмотрел на собеседника:

— Вы позволите, Игорь Петрович?

— Разумеется. Возможно, я прямо сейчас, на ваших глазах, тоже начинаю новую жизнь. Вот и поговорим как двое несовершеннолетних, откровенно и наивно. Если хотите, я даже дам указание пресс-службе не редактировать окончательный текст. Но запись нам всё же скопируйте.

— Самой собой, — заметно оживился Самсонов и уселся поудобнее, словно готовился провести на занятом им стуле долгие часы. — Итак, Игорь Петрович, приступим?

— Да, пожалуйста, я готов. Только, хоть мы и договорились считать себя подростками, вы же понимаете — я не смогу ответить без подготовки на любой из ваших вопросов. Иногда требуется знание конкретных цифр и фактов, а я не собираюсь делать вид, будто все их знаю наизусть.

— Да-да, конечно, я понимаю. Я и не планировал вопросов такого рода — у нас всё же не отчётно-выборное собрание. Подозреваю, вы и сами знаете, с чего я намерен начать.

— Думаю, да. Намерен ли я идти на переизбрание?

— Именно. Я понимаю, вы уже много раз давали свой ответ — в том ключе, что решение ещё не принято. Я не собираюсь выяснять, когда оно будет принято, и каким оно будет. Я хочу понять, какие аргументы за и против вы взвешиваете.

— Только и всего?

— Да, для начала.

— У вас завидный информационный аппетит.

— Да, не жалуюсь. Раз уж мы оба начинаем новую жизнь, почему бы не поговорить по душам? Кстати, я ещё спрошу об обстоятельствах вашего судьбоносного решения начать сначала. Они, случайно, не имеют какого-либо отношения к вопросу выборов?

— Не всё сразу. Вы интересовались моими мотивами, так я готов их обсудить.

— Замечательно. Я только «за».

— Сразу хочу провести чёткую границу: решение ещё не принято. Мы говорим исключительно о ходе моих размышлений.

— Безусловно.

— Хорошо. Мой основной ориентир в политическом планировании, как вы понимаете, Сергей Александрович Покровский. Пойдёт он на президентские выборы или нет — главный вопрос. Я располагаю некоторой информацией по данной тематике из первоисточника, но не могу поделиться ею с вами — это не моя тайна. Вы меня понимаете?

— Конечно, — насторожился Самсонов. — Вы хотите сказать, он уже принял решение?

— Без комментариев. Мы же договорились.

— Хорошо, договорились, — заспешил интервьюер. — Возвращаемся к сути. Вы заговорили о Покровском.

— Да, заговорил. Итак, главный вопрос — действующий премьер-министр. Если он решает идти на третий президентский срок, мне придётся вступить с ним в открытое противостояние. Единая Россия, вне всякого сомнения, поддержит его, и мне придётся искать другую политическую базу. А я, уверяю вас, пока даже не приступал к обдумыванию возможных вариантов. Тем не менее, полагаю, до президентских выборов времени ещё достаточно.

— Но думские выборы всего через три месяца, — осторожно уточнил Самсонов.

— Да, бесспорно. Интересуетесь моими планами?

— Интересуюсь.

— Я ещё не принял окончательного решения. Как вы понимаете, избрание депутатом моей целью уж точно не является. Поддержка какой-либо из существующих партий на парламентских выборах мне просто запрещена по закону. Однако, моей задачей как гаранта Конституции остаётся обеспечение правомерности всего избирательного процесса вне связи с моими собственными политическими пристрастиями. Смею вас уверить, со своей стороны я приложу все усилия для успешного исполнения всех моих полномочий без изъятия и без расчётов на будущие ответные услуги.

— Хорошо, давайте вернёмся к президентским выборам. Я правильно понимаю — вы не исключаете в принципе возможности вашего участия в них одновременно с Покровским?

— Да, правильно. Собственно, мы оба не раз говорили об этом.

— Замечательно. В случае вашего противостояния на президентских выборах, как вы расцениваете ваши шансы на успех? В чём, по-вашему, ваши сильные стороны, а в чём — Покровского?

— Подсчитывать шансы сейчас не имеет смысла.

— Тем не менее. Вам же известны социологические исследования о степени влияния политических фигур — Покровский получает в них очень хорошие результаты.

— Мне известны всевозможные оценки, и я не могу пожаловаться на пренебрежение общества к моей скромной особе. Сергей Александрович, безусловно, очень сильный политический соперник. На его стороне итоги двух первых президентских сроков — большинство избирателей оценивает их положительно. Мне пришлось тяжелее — если помните, нефтяные цены рухнули всего через несколько месяцев после выборов, и все последующие финансово-экономические трудности люди связывают со мной.

— Да, хотя не вы построили экономику, привязанную к цене на углеводороды.

— Уж точно не я один её построил, хотя полностью снять с себя ответственность я не могу, поскольку в должности премьер-министра не сделал всего возможного для ослабления упомянутой вами зависимости. Если уж начинать с самого начала, то корни российской зависимости от нефтегазового валютного экспорта уходят ещё в советские времена, а именно — в правление Брежнева. После нефтяного эмбарго ОПЕК в 1973 году Советский Союз буквально вышел на мировую арену в качестве штрейкбрехера, выливая на международный рынок столько нефти, сколько мог физически обеспечить. Затем ещё протянули газовую трубу в Европу и окончательно забыли о развитии собственного наукоёмкого промышленного производства. Но мои рассуждения не имеют никакого смысла, поскольку не освобождают меня от ответственности за изменение ситуации. Однако, экономические реформы — вопрос сложный и долгий, я не стану прямо здесь и сейчас перечислять все возможные меры. Скажу одно — новая экономика должна строиться в основном на частной инициативе отдельных людей и преимущественно частных деньгах. Мои слова не означают полного отказа государства от участия в экономике, но оно должно сосредоточиться на инфраструктуре, а не на строительстве и модернизации промышленных предприятий. Инвесторы по определению не могут не нести финансовой ответственности за отдачу от поддержанных ими проектов, и основная задача государственной власти — создать правовую, а главное — правоприменительную атмосферу, способствующую повышению экономической эффективности, а не затрудняющую её.

— Хорошо, вернёмся к будущим выборам. Как вы полагаете, возникнут ли трудности при поиске политической партии, согласной поддержать вас?

— Мы же помним — ни я, ни Покровский, ещё не объявили о намерении идти на выборы?

— Да, помним. Хорошо, если вы решите идти на выборы, ожидаете ли вы трудности при строительстве собственного политического союза?

— Думаю, нет.

— Вы уверены?

— Разумеется. Какие трудности вы имеете в виду?

— Препятствия организационного характера со стороны людей Покровского.

— Кто такие люди Покровского?

— Должностные лица на разных уровнях, поддерживающие политику Покровского и желающие его возвращения в Кремль. Они ведь существуют?

— Бесспорно.

— Вы бы не стали ждать от них ударов в спину?

— Я бы не стал ждать от них активной поддержки моей кандидатуры, и они имели бы полное право мне не содействовать. Но они обязаны соблюдать законы Российской Федерации, и в первую очередь — Конституцию. Препятствование же одному из кандидатов вести предвыборную кампанию есть уголовное преступление. Вы думаете, действующий президент России не способен обеспечить соблюдение своих гражданских прав?

— Подозреваю, способен. На сам факт ведения такой борьбы мог бы ослабить ваши позиции.

— Я бы не стал забегать вперёд. Наши взаимные предположения слишком удалились в неопределённое будущее. Могу заявить вам прямо сейчас и совершенно официально: в воскресенье вечером я официально объявлю о принятом решении. Сейчас его нет, и не стоит гадать на кофейной гуще. Мыслей, планов и гипотез слишком много, основывать на них выводы — преждевременно. В Горках-9 состоится рабочее совещание, по итогам которого я и выступлю с заявлением. Повторяю, каким оно будет — сейчас я даже не способен предположить, слишком много привнесённых обстоятельств.

— Упомянутое вами рабочее совещание будет закрытым?

— А вы желаете поприсутствовать?

— Я бы не отказался.

— Охотно верю. Но речь идёт не о спектакле, билеты в свободную продажу не поступят, частные приглашения и контрамарки также в наши планы не входят. Как я сказал, совещание будет носить рабочий характер, продлится несколько часов. Нам предстоит обсудить множество технических вопросов, набросать планы возможных действий при разных сценариях развития событий. Работа предстоит большая, трудная и ответственная, но жаловаться на тяготы судьбы я не намерен. Тем не менее, мы ведь не обсудили и другие варианты, помимо политической дуэли между мной и Сергеем Александровичем.

— Они существуют?

— Само собой. Их набор очевиден: либо на выборы не пойдёт никто из нас, либо кто-то один.

— Никто? Вы допускаете и такой вариант развития событий?

— Считаю его наименее вероятным. Я бы сказал, почти невероятным. Отказ от продолжения борьбы всегда выглядит поражением. Да, по сути, таковым и является. Мол, я не знаю, куда идти дальше, освободите меня от груза ответственности.

— Получается, действующий политик никогда не должен оставлять занимаемый им пост.

— Почему? В случае поражения у него просто не будет выбора. Лично я не считаю себя разгромленным и готов продолжить своё служение. В каком качестве — другой вопрос.

— Как бы вы определили признаки политического поражения?

— В первую очередь — ухудшение экономической и социальной ситуации в стране при обратных тенденциях во внешнем мире. Полагаю, в настоящее время мы начинаем поступательное движение вперёд, отрабатывая ущёрб, причинённый кризисом. Полностью отойти от власти именно сейчас — означало бы признание ошибочности политики, проводившейся все последние годы, а я считаю её правильной.

— Игорь Петрович, в среде политических аналитиков наиболее вероятным вариантом развития событий считается так называемая рокировка — то есть, предполагается повторный обмен креслами между вами и Покровским. Вы можете прокомментировать такую оценку?

— Подобный вариант я отношу к числу вероятных, но, как я сказал, окончательное решение пока не принято. Консультации уже начались, но предугадать их исход прямо здесь и сейчас я не берусь.

— То есть, вы не считаете его единственно возможным?

— Николай Игоревич, вы снова вымогаете у меня твёрдый ответ. Если я сейчас утвердительно отвечу на ваш вопрос, то упомянутое вами сообщество политических аналитиков скажет: «Саранцев взбунтовался против Покровского». Ошибка кроется в самой посылке, ведь никто ничего не решает разом за всех. Я вполне допускаю вероятность обратной рокировки, хотя меня не устраивает метафора. Есть в ней какой-то намёк на мошенничество или нечестную игру. Давайте сразу договоримся: в таком решении нет ничего незаконного.

— Да, разумеется, — поспешно кивнул Самсонов и зачем-то поправил лежащий на столе телефон.

— Я никому никогда, ни публично, ни тайно, не давал торжественного обещания непременно пойти на второй президентский срок. Если кто-то непременно ждёт от меня именно такого шага, он имеет на то полное право, но решать мне. Кстати, противоположной клятвы я тоже никогда не давал. Повторяю, в воскресенье вечером я объявлю о своих ближайших политических планах. Сейчас их не знает никто, включая меня. Если прочтёте или услышите где-нибудь обратное утверждение, плюньте лжецу в глаза. Даже если я действительно поменяюсь креслами с Сергеем Александровичем, как все напряжённо ждут, то в данный момент мы такой договорённости ещё не достигли.

— Игорь Петрович, вы назвали возможным также и сохранение нынешнего «статус кво». То есть, вы идёте на президентские выборы, а Покровский остаётся в должности премьер-министра. В таком случае, кто станет вашим основным соперником на выборах?

— Можно подумать, вы сами не знаете.

— Не знаю.

— Да бросьте, Николай Игоревич. Конечно, знаете.

— Вы имеете в виду Зарубина?

— Разумеется.

— А в случае, если на выборы пойдёте вы, а не Покровский?

— Тоже Зарубин.

— А если вы сойдётесь все трое?

— Надеюсь, в таком случае Зарубин станет третьим. Если мы выйдем на дистанцию вместе с Покровским, ситуация слишком запутается, и предугадывать исход я не берусь. Думаю, часть избирателей Единой России мне привлечь всё же удастся, а насколько большую — зависит от хода предвыборной кампании. Которая ещё не началась, и которую обсуждать не имеет смысла.

Самсонов немного помедлил, словно не решаясь произнести следующее слово. Но произнёс его, робко отведя глаза:

— Игорь Петрович, вы боитесь Покровского?

Саранцев ошарашенно помолчал, потом пожал плечами:

— В каком смысле — боюсь? Полагаете, он способен подкараулить меня в тёмном углу и побить?

— Нет, в политическом смысле. Вы зависите от него?

— Знаете, Николай Игоревич, в некоторой степени все люди зависят друг от друга. Например, сейчас вы публикацией этого интервью можете оказать влияние на меня.

— Но я не претендую на степень влияния, сколько-нибудь сопоставимую с возможностями Сергея Александровича. Если он будет категорически против вашего участия в предстоящих выборах, вы пойдёте на них?

— Я ведь уже говорил — в данное время развивается процесс согласования наших дальнейших политических шагов. Мы получили предложения команды Покровского и обдумываем их.

— Каковы же полученные вами предложения?

— Не гоните коней, Николай Игоревич. Вы пытаетесь забраться в самую гущу политического варева. Всему есть своё время.

— Тем не менее. Хорошо, отвлечёмся от ваших последних контактов, но мне интересно в принципе ваше отношение к фигуре Покровского.

— Я отношусь к нему с уважением. Устраивает вас такой ответ?

— Боюсь, он слишком общий.

— Разумеется, общий. Мы ведь не родственники и даже не друзья. Я бы сказал — мы коллеги.

— Тем не менее, большую часть времени вы состояли у него в подчинении.

— В некотором смысле. Работа в президентском аппарате, и тем более — деятельность главы правительства не предполагает простого исполнения указаний сверху. Все сотрудники администрации — политически активные инициативные люди, к которым президент обращается за советом и основывает свои решения на их предложениях. Речь идёт не о механическом переписывании бумажек или переносе их в компьютер, здесь необходимы знания, творческое мышление и аналитические способности. Он действительно властен уволить тех, кто не справляется с возложенными на них заданиями, но те, кто остаётся — специалисты высочайшего класса. Любая корпорация с руками их оторвёт в свой менеджмент.

— Но, всё же, Покровский дирижирует оркестром, пусть даже состоящим из выдающихся музыкантов мирового уровня.

— Но являются ли гениальные исполнители подчинёнными дирижёра, хотя именно он делает из них оркестр?

— Ну, в каком-то отношении — да.

— Вот именно — в каком-то. Я расплодил здесь метафоры только ради иллюстрации своей мысли. Президент окружён соратниками и сподвижниками, а не подчинёнными. Неловко получилось — я вроде бы причислил себя к гениям, но речь шла о воображаемых музыкантах, а не обо мне.

— Одним словом, вы с Покровским не находитесь в отношениях типа «начальник-подчинённый».

— Совершенно верно.

— Тем не менее, его мнение значит для вас больше, чем мнение кого бы то ни было ещё среди ваших соратников?

— Само собой. За ним гигантский опыт, неформальное влияние. Даже не обладая достаточными властными полномочиями, Сергей Александрович может добиться своих целей через, так сказать, убеждение.

— Так сказать?

— Я имел в виду его способность подчинять людей своей воле, даже в отсутствие начальственного статуса.

— Игорь Петрович, я бы хотел уточнить характер ваших политических отношений. Когда Покровский был президентом, в кабинетах чиновников висели только его портреты, когда же президентом стали вы, то чиновники не сменили один портрет на другой, а добавили к прежнему ваш. Как вы думаете, в случае рокировки, в кабинетах останутся два портрета или вновь только один, и вовсе не ваш?

— Мы ведь договорились — никакое решение ещё не принято.

— Да-да, я помню. Но возможно же и такое?

— Возможно.

— Так что же вы думаете на сей счёт?

— Думаю, мои портреты исчезнут.

— Вы так спокойно об этом говорите?

— А вы ждёте от меня вспышки ревности, слёз и истерик? Я ведь мужик, и на стройках работал, хоть и не слишком долго. Тем не менее, жёсткий стиль отношений мне не в новинку. Кстати, после стройки, в политике, имел ещё больше возможностей для ознакомления с ним во всех мыслимых подробностях. Полагаю, в глазах чиновников я не вписываюсь в понятие «хозяин».

— В отличие от Покровского?

— В отличие от Покровского. Не вижу причин рвать на себе волосы по данному поводу. Видите ли, Николай Игоревич, я прекрасно осознаю скрытые опасности подобного отношения ко мне. Бюрократия в масштабах всей страны способна разжевать и выплюнуть любого президента, сведя на нет все его усилия. Власть главы государства менее конкретна по сравнению с полномочиями, скажем, премьер-министра, но зато она более требовательна к своему обладателю. Президент не может объяснить свои неудачи чужими ошибками. За всё отвечает он, как бы к нему ни относились должностные лица во всевозможных кабинетах между Балтикой и Тихим океаном, подавляющее большинство из которых он даже не назначает. Поэтому президент должен делать своё дело, а не приставать к окружающим с вопросом: «Ты меня уважаешь?»

— Но для успешной работы уважение всё же требуется? И не только со стороны чиновников, но и со стороны всех избирателей.

— Конечно. Кто же спорит? Вопрос в стратегии: либо я требую от всех неустанного уважения, либо просто работаю. И уважение со стороны миллионов людей перевесит неприязнь любого количества чиновников.

— Игорь Петрович, — чуть насторожился Самсонов, — я ведь смогу опубликовать это интервью прежде, чем вы объявите о принятом вами решении относительно участия в выборах?

— Да, безусловно. Я не развожу здесь заговоры, не выбиваю из-под кого бы то ни было стулья и не подбиваю ни под кого клинья. Просто даю интервью.

— Извините, но прежде вы никогда не разговаривали с прессой подобным образом.

— Каким подобным образом? Вы находите меня грубым?

— Нет, что вы. Откровенным.

— Обвиняете меня в постоянной лжи?

— Нет, извините за туманность выражения. Я хотел сказать: вы никогда не говорили так о Покровском.

— Так меня никогда не спрашивали, боюсь ли я его.

— То есть, вы и раньше ответили бы так же?

— Честно говоря, не ручаюсь. А вы прежде стали бы нелегально пробираться на интервью с президентом?

— Вряд ли.

— Американских боевиков насмотрелись?

— В какой-то степени — да. Но в основном, думаю, мне уже некуда откладывать жизнь. Подумал вот — пора начинать. Ну и приступил к исполнению.

Интервьюер Самсонов начал отвечать на вопросы Саранцева, но даже сам не заметил перемены ролей. Ресторанный кабинет не создавал атмосферы официозности, и журналист запутался в обстоятельствах — работа показалась ему простой беседой новых знакомых.

— У вас есть семья, Николай Игоревич? — продолжал напирать глава государства.

— Жена и дочь. Но они не здесь, я отдельно живу.

— Давно?

— Седьмой год.

— Дочь как зовут?

— Серафима.

— Сколько ей лет?

— Двенадцать.

— Счастливчик. Вам ещё только предстоит…

— Что предстоит?

— Узнать о жизни намного больше того, что вы знали до рождения своей милой проказницы. Почему вы живёте отдельно? Сейчас скажете — так получилось.

— Да, скажу. Не могу же я вам сейчас рассказывать в подробностях всю печальную историю своей жизни.

— Почему же печальную? Дочка есть, с женой можно помириться. Или развелись юридически, окончательно и бесповоротно?

— Нет, не развелись.

— Ну, раз уж за семь лет не узаконили расставание, остаётся только воссоединиться. Как раз Серафима ваша в переходный возраст входит — вам следует находиться рядом, а не на переднем крае информационного фронта.

Саранцев рассуждал, словно патриарх, хотя журналист явно не сильно различался с ним по возрасту. Правда, дочь у него намного младше, и машину пока не водит.

— Ладно, Николай Игоревич, — немного хриплым голосом завершил своё интервью президент. — Пора нам по домам возвращаться.

— Да-да, конечно, — засуетился Самсонов, схватил телефон и выключил в нём диктофон. — Спасибо за интервью, Игорь Петрович.

— Хотите сделать на нём имя?

— Есть такой расчёт, не отрицаю.

— Желаю успеха.

Саранцев первым встал, пожал руку журналисту, попрощался и вышел из кабинета в коридор. Там к нему подскочила Кореанно, он распорядился скопировать запись интервью и отправился к выходу из ресторана. Широкие спины телохранителей мешали как следует оглядеться, но в одном из дверных проёмов мелькнул наполненный посетителями общий зал, а с обеих сторон вдоль стен коридора стояли и рассеянно улыбались сотрудники и посетители, застигнутые проходом президента и оттеснённые охраной. Игорь Петрович несколько раз кивнул налево и направо, даже прощения попросил за доставленные неудобства — слова вдруг сами собой вырвались, словно птицы вылетели из клетки на свободу.

На улице смеркалось, шёл дождь. Вокруг стояли люди, в плащах и под разнокалиберными зонтами, местами виднелись укутанные полиэтиленом телекамеры. Журналисты не обманули ожиданий Юли Кореанно и съехались к месту событий.

— Игорь Петрович, вы пойдёте на перевыборы? — раздался пронзительный женский крик.

Саранцев на ходу развёл руки в стороны неопределённым жестом удивлённого человека и ничего не ответил. Но первый выкрик стал только сигналом к началу всеобщей вакханалии. В какофонии высоких и низких голосов проскакивали отдельные слова о планах, друзьях, семье, Покровском и Думе, но президент не произнёс в ответ ни слова. Он медленно пробирался к машинам под защитой офицеров ФСО в штатском, и Юля догнала его прежде, чем он забрался внутрь лимузина.

— Как вы оцениваете результаты операции? — поинтересовался Саранцев у ангела-хранителя своего образа.

— Беспрецедентный успех, — быстро и уверенно ответила та. — Сегодня вечером вся страна загудит. Первые видеоролики из школы уже появились в Интернете и в теленовостях — школьники не подвели.

— Только школьники постарались, или ваши подстраховщики тоже пригодились?

— Сейчас уже трудно сказать — я никого из своих не ограничивала и не контролировала. Если бы школьники подвели, то у особо внимательных зрителей могли возникнуть подозрения, но детишки мои расчёты оправдали. Там несомненно подростковое авторство, всё бесспорно, поскольку подлинно.

— Я выступил удачно?

— Безупречно. А как ваши личные впечатления?

— Неоднозначные.

Кортеж тронулся с места и двинулся вперёд, постепенно набирая скорость. Смотреть по сторонам мешали шторки на боковых окнах, и президент смотрел вперёд. С простодушным детским упорством он старался разглядеть за широкими плечами сидящего на переднем сиденье офицера и идущей вплотную к переднему бамперу президентского «мерса» машиной охраны летящую навстречу дорогу. Водитель включил фары, небесная вода засеребрилась в их свете, а Игорю Петровичу вдруг померещилась впереди бесформенная тёмная груда — неподвижная, пугающая и противоестественная, словно лежит на асфальте распятый мёртвый человек.