Ника Трубецкой за годы совместной работы хорошо узнал своего шефа. Но он никогда не видел в его глазах такого холодного бешенства. Хуже всего было то, что Дубцов пытался скрыть свое состояние. И, когда он в обычном деловом разговоре вдруг срывался на крик, у Трубецкого начинало ныть сердце. Валериан Сергеевич справлялся с собой и продолжал говорить с прежней показной невозмутимостью.

Не оттого кричал господин Дубцов, что вовремя не был сделан запрос компаньону, а от иных причин.

Трубецкой резко сократил число своих ночных похождений, купил восьмимесячного щенка бульдога и спал с пистолетом под подушкой.

Он пересчитал все наличные средства, и их оказалось так мало, что невозможно было думать о бегстве за границу. Оставалось ждать. Но ожидание наводило все больший ужас. В голове Ники проигрывались всякие кошмарные варианты возможных событий. Если господин Дубцов просто терпел финансовые неудачи, а такое могло быть, — это полбеды. Сегодня деньги потеряли, завтра возместим потери, страшило другое: Дубцов мог влезть в авантюру на пару со своими приятелями-уголовниками. Вот тут-то и покатится с плеч голова Трубецкого, как человека знавшего о денежных вкладах Дубцова почти все.

— Господи, пронеси! — обращался Ника к Богу.

…В половине двенадцатого ночи в квартиру Трубецкого позвонили. Изрядно выпивший, он собирался уснуть, но подстегнутый внезапным звонком, был подброшен с кровати.

У него было много приятелей и приятельниц, и некоторые из них любили приходить без приглашения. Ника заметался по квартире и затих было на кухне, но звонили снова и снова.

Небольшой золотистый бульдог с черной пастью зевнул, не спеша поковылял к двери и несколько раз глухо гавкнул. Потом повернул свою уродливую морду к Трубецкому и гавкнул на него.

— Скотина ты, скотина, — расслабленно сказал Ника и подошел к двери.

— Ника, — раздался женский голос, — открой, это я, Оля.

Выругавшись, Трубецкой начал возиться с замками. Перед последним поворотом ключа от задумался — стоит ли открывать? Но повернул ключ в замочной скважине.

Вместе с Олей ввалились двое здоровенных мужиков. Лица их были угрюмы и спокойны.

— Мои друзья, — представила Оля.

— Трубецкой, — пискнул Ника и пожал сильные руки мужчин.

— Какая прелесть, — присела к щенку Оля и стала его гладить. — Какие могучие челюсти! Какой мужественный взгляд!

И хотя Трубецкой про себя призывал щенка укусить нахалку, — тот как-то радостно чихнул и потерся золотистой шерсткой о руку женщины.

— Николай Алексеевич, — сказал один из пришедших с простым открытым лицом, — у нас к вам разговор на пять минут.

— Ну максимум на пятнадцать, — добавил второй, коренастый могучий мужик, и недобро усмехнулся.

Ника видел много людей с такими усмешечками, и с такими безрассудно-веселыми глазами. Он икнул, с непередаваемой тоской поглядел на Олю, но та уже повалила щенка на спину и гладила его розоватый животик.

Кто бы мог подумать, что Оля наводчица?

— Деньги я отдам все, ребята, — сказал Ника поспешно.

— Денег и у нас много, — сказал коренастый, — я же говорю, нам всего лишь надо переброситься парой слов.

Суть требований гостей Трубецкой уразумел сразу. Им был нужен свой человек в правлении. Ника кивал и на все отвечал с готовностью — конечно, конечно!

— В первый раз вижу такого покладистого мужика, — сказал коренастый, — от ума это идет и понимания ситуации. А ситуация у вас безвыходная. Правда?

— Правда, — прошелестел в ответ сухими губами Трубецкой.

Закрыв за гостями дверь, Ника трясущимися руками стал набирать номер телефона Дубцова. Телефон молчал.

Трубецкой был уверен, что все устроил сам Валериан Сергеевич, дабы проверить честность своего служащего и напарника.

Глотнув водки, Ника забился в постель, собрался было перевернуться на бок, лицом к стене, но увидел щенка, бесстыдно писавшего на ковер.

Ника вскочил и в ярости, с криком «предатель» пнул бульдога так, что тот шваркнулся о стенку. Но в следующий миг мускулистый щенок молнией бросился на Трубецкого и впился в его ногу.

Квартира огласилась протяжным воем.

— Все суки, — в безысходности сказал Трубецкой, когда прошла первая боль.

* * *

— Ну, как сделано дело, командир? — чуть насмешливо спросил Иван, садясь в машину.

— Нормально, — сдержанно ответила Оля.

Она видела и понимала одно — Трубецкой был смертельно испуган и крепко пьян. Осознал ли он толком, чего от него хотели?

Не нравилось ей и то, как несерьезно вели себя ребята, и прежде всего Иван. И уж совсем ей стало неприятно, когда Иван, прежде чем завести машину, вытащил бутылку вина и вылил себе в горло половину. Вторую половину он отдал Диме.

— Ребята, вы же работаете, — воскликнула Оля.

— Да это так… вроде газировки, — отшутился Иван.

— А мне почему-то жалко стало парня, — сказал Дима.

— Ублюдок он, — зло сказала Оля, — и все такие, как он, ублюдки — жалеть их нечего. Они ни друг друга, ни нас не жалеют.

* * *

Трубецкому так и не удалось уснуть. Он наверняка знал, что Дубцов прибудет в офис рано утром. И потому уже в шесть часов Ника стучался в двери кабинета Валериана Сергеевича.

Тот выслушал Нику не перебивая. Только иногда передергивал плечом.

Потом так же молча достал из сейфа несколько пачек с зелененькими долларами и кинул их на стол. В движении его не было ничего пренебрежительного. А во взгляде промелькнула теплота.

— Бери деньги, Трубецкой, и уйди на дно.

Тот машинально сложил доллары в кучу и пошел к двери.

— Стой, Трубецкой, — тихо хохотнул Валериан Сергеевич, — ты что же, так, под мышкой с ними и пойдешь?

— У меня в машине сумка, — ответил тот, растерянно поправляя очки на толстой переносице.

— На пакет и подожди…

Валериан Сергеевич подошел вплотную к Трубецкому, положил тяжелую руку ему на плечо и стал внушать, чтобы тот никогда и ни при каких обстоятельствах в ближайшие несколько месяцев не покидал своей норы.

— У тебя есть какая-нибудь надежная и бедная баба? Однокурсница, например. Думай сейчас. Позвони ей немедленно. Со шлюхами не связывайся ни в коем случае.

— Есть… одна. А как мне вас в случае чего найти, Валериан Сергеевич?

— Если жить хочешь, — печально улыбнулся Дубцов, — лучше не ищи.

Трубецкой вылетел из его кабинета пулей, сел в машину и нажал на газ. Чтобы немного отвлечься, включил приемник. Диктор говорил о каком-то указе президента. Хоть и слушал Ника краем уха, но понял, что парламент собираются разогнать. Он обрадовался — чем больше шума, тем меньше дела до какого-то Трубецкого. А еще лучше, война бы началась… С другой стороны, кто в ней победит, неизвестно. Придет к власти какой-нибудь дятел и прикажет в двадцать четыре часа сдать валюту. Эх, жизнь! Мать ее разэдак!

Значит к нему ночью приходили не от Дубцова. И Валериана Сергеевича кто-то взял на мушку. А держится мужик молодцом. Драться будет. Ну и пусть дерется. Ему это дело нравится.

На последних курсах института Ника сожительствовал с толстенькой веселой девушкой Наденькой Краевой. Кроме веселого нрава у Наденьки была однокомнатная квартира. Трубецкой хорошо помнил, как добраться до нее на метро, но на машине долго искал нужную улицу.

Под окнами он не стоял, юность не вспоминал, взбегая по лестнице, думал об одном — дома Надька или нет. А если дома — одна она или с мужиком.

Все-таки Трубецкой был счастливым человеком. Наденька оказалась дома.

Трубецкому она обрадовалась, пригласила в комнату с той доброй улыбкой, которую он так хорошо знал.

Сначала их беседа носила формальный характер, они задавали обязательные в таком случае вопросы. Как живешь? Где работаешь? Но Наденька вдруг расплакалась и поведала, что уже месяц как она без работы, и две недели, как от нее ушел сожитель.

Где-то внутри Трубецкого заиграл веселенький оркестр.

— А чего ты вообще ждешь от жизни? — задал Ника вопрос с тайным умыслом услышать, что Наденька ждет обеспеченного мужчину.

— Пожрать бы, — горестно сказала та, — пожрать бы на всю катушку.

Трубецкому всегда было приятно ощущать себя Крезом, и он, ухмыляясь, достал пачку пятидесятитысячных рублевых купюр.

— О! — воскликнула Наденька и облизнула маленькие красные губки.

Ника, немного рисуясь, рассказал, что устал вести богемный образ жизни, что он очень хотел бы найти тихую пристань на полгодика, а может, и больше…

Договорить о своих планах он не успел. Несмотря на все тяготы жизни, все еще весьма пухленькая Наденька, прыгнула ему на колени и сочно расцеловала. Даже сняла очки, но подумав, сказала: «В глаза целовать — к разлуке». Очки она водрузила на место.

И через час из кухни доносились такие ароматы, что Ника Трубецкой наконец-то понял, что ему нужно было в этой жизни.

* * *

Звонок Старкова означал одно — Дубцову предлагали перемирие. Рекунков доложил о его планах, и ребята-рэкетиры решили пойти другим путем. Ход с Трубецким был удачен, но не до конца. Они недооценили страха Ники перед хозяином.

После разговора с Трубецким бежать бы Валериану Сергеевичу куда глаза глядят. Но он любил неожиданные ходы.

То, что Оля оказалась среди его врагов, было и плохо и хорошо. Дубцову была симпатична решительная и своеобразная женщина. Ее гордая красивая голова и упругая походка, ее независимость нравились ему. Было до тоски неприятно, что такая женщина оказалась в стане неприятеля. Но был и плюс. Через Олю в любой момент можно было выйти на этих людей.

Он вызвал ее к себе и ждал с нетерпением. Она появилась — красивая, пахнущая духами, со свежим лицом и чистыми глазами.

— Вы коварный человек, Оля, — сказал Дубцов, — можно сказать, вы вонзили нож в мою спину. И Трубецкой вам доверился, а вы к нему на квартиру привезли двух головорезов. Некрасиво, Оля.

Оля сориентировалась мгновенно. Она все поняла и была готова к схватке.

— Разве, поступая к вам на работу, я давала клятву верности?

— Вы хотите сказать, что и в прямом смысле можете вонзить нож в спину?

Оля ответила утвердительно. Она видела, что Дубцов спокоен и его вроде бы забавляет данная ситуация. Он желает поиграть, пококетничать или что-то узнать от нее?

— Да вы проходите, садитесь, — сказал Дубцов, — и не волнуйтесь. Вы для меня человек неопасный.

И дальше Дубцов долго и нудно рассуждал, что могло заставить такую женщину, как Оля, связаться с вымогателями. Он высказывал такие предположения: желание заработать, склонность к риску и любовь. Обычно женщину и заставляет идти на подобные поступки первое или последнее. Но Оля смела. Ей, может быть, просто нравится атмосфера борьбы.

— Вы умный человек, Дубцов, — сказала Оля.

— Ага, значит я прав!

— В чем-то да.

— Ну ладно, все это мелочи. Наши с вами маленькие тайны. Мне же от вас нужно следующее — я прошу передать вашим друзьям, что согласен идти на мировую. Рекункову пусть они не верят. Я просто проверял его, дурака. Трубецкой бежал в неизвестном направлении. Но я бежать не хочу и согласен сотрудничать с ними. Прошу об одном — пусть больше не хитрят. Их хитрости и мне и им могут стоить дорого. У меня одно условие — я не хочу терять ни рубля, ни доллара из того капитала, что у меня был. И хочу распоряжаться этим капиталом сам.

Оля еще тяжело переживала неудачу с Трубецким, но запомнила все, что сказал ей Дубцов. В голову ей тут же пришло, что раз так все сложилось, то они могут увидеться со Славой, но одновременно она интуитивно, по-женски чувствовала, что Дубцов играет, гримасничает. Он никогда не казался искренним человеком, но сейчас у него даже изменилась тональность голоса.

— Вы уверены, что у вас хорошие друзья? — неожиданно спросил он.

— Да, я их люблю, — искренне сказала Оля.

* * *

Тимофеев появлялся всегда неожиданно, хотя Оля знала, что он ждет ее возле дома. Во время сегодняшней встречи Оле показалось, что Гавриил Федорович выглядит гораздо лучше, чем в последнюю их встречу. Его глаза стали моложе, и взгляд лучистее. От него хорошо пахло одеколоном.

Оля коротко пересказала ему разговор с Дубцовым. Но он стал выспрашивать подробности беседы с Трубецким, затем снова перешел к Дубцову.

— Вы знаете, в чем сложность? — спросил он тихо. — Главная проблема для меня в том, что Дубцов по складу характера — гуманитарий. С виду гуманитарии могут быть спокойными и рассудительными, как Дубцов, но их поступки очень трудно просчитать заранее.

В ответ на это Оля заявила, что не верит ни одному слову Дубцова.

Гавриил Федорович заинтересовался. Откуда такое недоверие? И Оля, немного смутившись, сказала, что чувствует неискренность Дубцова.

Тот не удивился и заметил, что интуиция у женщин более развита, чем у мужчин.

— Мы можем, наконец, встретиться со Славой?

— Станислав уехал… в командировку.

Оля постаралась, чтобы лицо ее осталось спокойным.

Тимофеев внимательно взглянул на нее и, чуть улыбнувшись, распрощался.

Когда Оля зашла в квартиру, то неприятно удивилась тому, что отец с Клавой сидели за столом голова к голове. И он, и она с неудовольствием посмотрели на Олю.

— Оленька, ты хочешь есть? — с фальшивой радостью поднялась ей навстречу Клава.

Отец ушел в свою комнату.

Оля неспешно ела макароны с острой приправой и думала. Можно было все оставить как есть, но это будет несправедливо.

— Ты знаешь, — сказала она спокойно, почти равнодушно, — я слышала ваш разговор с Вадиком, когда он тебя провожал. Ей-Богу, случайно получилось. Но я не жалею. Теперь я знаю — ты лгунья. Ты можешь в любой момент переселиться к парню, но чего-то ждешь и врешь ему и мне, и… отцу. По вашим лицам я поняла, вы опять нашли общий язык?

Клава слушала и казалась смущенной, но самую малость. Она слишком хорошо знала Олю, чтобы не понимать, чем закончится разговор.

— Как ты думаешь, — кусая губы, зло спросила она, — от твоей принципиальности будет кому-то польза? Мне? Твоему отцу? Вадику? Тебе?

— Я уже давно непринципиальный человек, — отхлебывая горячего чаю, сказала Оля, — но я боюсь лгущих людей.

— Врешь, ты никого и ничего не боишься. Какая тебе разница, сплю я с твоим отцом или нет? Если ему хорошо со мной, причем тут ты?

Оля вздохнула. Конечно, отцу было хорошо с уютной и красивой Клавой, и Вадика он как-нибудь переживет. Но разве дело в этом? Лживая женщина живет в их доме, и цель ее проживания небескорыстна. В какой-то ситуации она станет просто опасна.

— Я уйду отсюда, — всхлипнула Клава, — я знала, что этим все кончится, но и ты и твой отец без меня не расцветете.

— В чем дело, девочки? Вы ругаетесь? — появился Дориан Иванович. — Никогда не мог предположить, что вы можете поссориться.

— Я пью чай, — хладнокровно ответила Оля.

— Извините, Дориан Иванович, — зарыдала Клава, — я ухожу из вашего дома.

— Куда? Почему? Зачем?

Художник театрально развел руками и не менее театрально схватился за голову.

— Если ты думаешь, — выпалила Клава, — что я мечу на вашу квартирку, ты глубоко ошибаешься.

Эта фраза стала ключевой. После нее обе женщины почувствовали в друг друге врагов. Меньше всего Оля думала о квартире, но Клава проговорилась. С дурами такое случается часто.

— Какая квартира, девочки? Что вы не поделили?

Оле не хотелось быть жестокой, но дальше молчать она не могла.

— Папа, перестань прикидываться дураком, — сказала она строго и пренебрежительно, — ты достаточно умен, чтобы не видеть, чего именно от тебя ждет Клава.

Дориан Иванович сел на стул, поправил воротник рубашки, отвел свой взгляд от Олиных насмешливых глаз и сказал:

— Если бы ты знала, как в эти минуты ты похожа на свою мать.

— Может быть, — согласилась Оля, — но вы-то от моего сходства лучше не становитесь.

Что может быть смешнее и отвратительнее, чем старик и молодая женщина у него на содержании?

Оля не произнесла вслух эту фразу, но этого и не требовалось. Зная хорошо Олю, Дориан Иванович и Клава поняли, что она подумала именно о чем-то подобном.

— Неправда, если ты думаешь, что я шлюха, — давясь слезами и держа руку на горле, сказала Клава, — я всегда хорошо относилась к твоему отцу. Неправда… — выкрикнула она хрипло и почти бегом бросилась собирать чемоданы.

— Дочка, — тяжело дыша и с состраданием глядя на Олю, сказал Дориан Иванович, — я не пойму, что тобой движет? То ты заставила меня оставить Клаву, то выгоняешь ее из дома.

— Мною движет целесообразность и рационализм, — ответила Оля.

— Вот как! — усмехнулся Дориан Иванович. — А мне ты всегда казалась такой импульсивной.

— Эта лгунья должна уйти из нашего дома, — заявила Оля, — рано или поздно ты скажешь мне спасибо.

— Я дожил до шестидесяти лет, — сказал художник, — но я глуп, как младенец. Я ничего не понимаю в искусстве. До сих пор в нем для меня одни загадки. Я не понимаю философии и политики. И почти не понимаю людей.

— Вот потому ты и дожил до шестидесяти лет, папа, — обронила Оля.

— Я не понимаю… ладно, — вяло махнул художник рукой, — но я стал замечать, что и вокруг мало кто меня понимает. Эти надутые глупцы по телевизору… эти дебильные морды на улице.

— Тем более человеку нужно мужество, чтобы принять все приготовленное ему судьбой, — сказала Оля и прижала голову отца к своей груди.