Для кого Одесса — мама, а для парохода херсонской приписки — похлеще последней жены почившего в бозе отчима. Но фрахтователь наш, делец с подозрительным отчеством Альбертович, чьим загодя наворованным стальным уголком грузились мы в Белгород-Днестровском порту, знать об этом отказывался.
Аккерман приближен к Пирею ровно настолько, насколько удален от областного прокурора. Но Бизнесмен Альбертович непреклонно требовал, чтобы отход на Пирей состоялся непременно с благословения Дюка Ришелье. От морвокзала. От известного всему колонизованному одесситами миру эскалатора, сооружение которого приписывается самому Потемкину. И чтобы оркестр филармонии лабал при отходе "Прощание славянки" на мотив 7.40, а друзья, родственники и соседи рыдали в синие платочки, бросали в воздух чепчики и говорили:
— Надо же, а я порол этого сорванца в пятьдесят четвертом, когда он стянул из нашего буфета банку варенья. Вы же знаете, как моя Симочка варит абрикосовое варенье?
Две группы армянских челноков уже благополучно приземлились на палубу нашего микроавианосца и самостоятельно (чем пассажир и отличается от стального уголка в лучшую сторону) загрузились по ангарам со всеми своими простынями, электродрелями, телевизорами, женами, двоюродными тетками и видами горы Арарат в лунную полночь (холст, масло, 60 на 80, кисти неизвестного таможне художника). Путь от Одессы до Белгорода челноки благополучно преодолели по шпалам. Возвращаться к старту по морю желанием они не горели.
Старпом же наш, Серега Витальевич, был в трансе от одной мысли о неизбежном заходе в Одессу-мать. В заверения Альбертовича о том, что в городе-герое у него схвачено все, вплоть до пограничников, Серега верил слабо. А нам с боцманюрой было фиолетово: все имевшиеся в распоряжении советские дензнаки мы уже перевели в жидкую валюту с закрутками, и сокрыли от таможенного контроля в надежном месте.
— Я, например, давно в Одессу именно первого апреля хотел попасть, — нагло заявил боцманюра, цыкая зубом.
— Будет вам еще юморина, — мрачно пообещал старпом. Шаман. Как в воду накаркал.
Привязались мы действительно у морвокзала. Но связи Альбертыча были здесь ни при чем: наш родной капитан постарался. Хотелось ему предстать перед одесскими корешами в новом качестве кооперативного моряка. Это сейчас все плюются, а в описываемый астрономический год, это звучало гордо, как победный рапорт в ЦК о вырубленном под корень винограднике. Кореша были заблаговременно извещены на шестнадцатом канале УКВ, а представительскую картошку капитанская буфетчица Светка начала жарить еще на траверзе Большого Фонтана.
Серега помрачнел еще больше. Похоже было на то, что вся тяжесть битвы с одесским портнадзором падет на неокрепшие старпомские плечи.
А нам с боцманюрой что? Лишь бы швартовка с ужином не совпала. Юриковой автономности только-только от вечернего чая до ужина и хватало. Ростом два ноль пять между перпендикулярами и соответствующего водоизмещения был юноша.
Швартуемся, значит. По корме — пассажир «Шаляпин». По носу — учебный парусник "Дружба".
Орел наш Зюзькин на мосту при всем параде красуется, как Д'Артаньян на своем сивом мерине при въезде в Париж через триумфальную арку. При всех делах: погоны, жетон капитанский, фуражечка по последней ллойдовской моде — вертолет посадить можно.
Эффектно так, между двумя затяжками мальборины:
— Подать носовой!
Гаркнет и пепел стряхивает на публику. А мы на палубе под чутким старпомовым руководством кувыркаемся.
Точно — юморина в Одессе. Юмористов ряженых на нашу швартовку поглазеть изрядно набежало. Одних маскарадных моряков в тельняшках человек пять было. А конец наш принять и некому. Наконец Юрец все-таки высмотрел одного внушающего доверие дедулю в маскарадной же мичманке с плоским козырьком. Такой фасон как раз на смену треуголке Де Рибаса пришел.
— Дедуля, прими конец, если не шутишь! — крикнул и грушей легости прямо под козырек ему и засветил. Снайпер. Хорошо — не молотом, как привык. Он у нас в детстве метанием молота в сборной Союза баловался. Цирк!
А Зюзькин наш, как увидел подбитого старичка, запереживал-забегал по крылу мостика. Сигарету не тем концом в рот сунул даже.
— Вот и юморина начинается, — пояснил старпом.
Откуда ж Спортсмен мог знать, что подбитый им старичок окажется старейшим одесским портнадзирателем с колокольной фамилией Герцен?
Да, вот тебе и треуголка! Хорошо еще портнадзиратель совсем не мстительным старичком оказался. Всего три раза заставил пожарную тревогу сыграть и учебный пластырь в районе сорок третьего шпангоута завести. Первый раз я олимпийца нашего в таком загнанном состоянии видел. Это тебе не молотки на трибуну швырять на Играх Доброй Воли.
— Если этот Добролюбов еще хоть одну тревогу сыграть задумает, это будет "человек за бортом", — мрачно констатировал боцманюра. И я ему почему-то сразу поверил.
Но Герцен вам не Глеб Успенский. Прочувствовал он этот момент. И переключился на более безобидные проверки. Радисту от него еще и послабление вышло:
— Начальник радиостанции погиб, — первым делом проинформировал он, поднявшись в рулевую рубку. Так что педали шлюпочной радиостанции штурмана сами крутили, как умели.
Нет, приятный все же дедуля оказался, начитанный. О летающих тарелках со старпомом побеседовал, об экстрасенсах. Только как на экзамене: всё на листочке промахи старпомовы отмечал:
— Вот тут, молодой человек, позвольте с Вами не согласиться. Алхимия вовсе не лженаука, возможно предкам нашим действительно был известен холодный термоядерный синтез. А свинец, между прочим, в периодической таблице Менделеева соседствует с золотом. Всего-то одного протона в ядре ему недостает, чтобы золотом быть. Так что отбрасывать идею философского камня было бы преждевременным…
— Так, ЗРБ-40 у Вас, молодой человек, просрочены. Интересно отметить, что древние китайцы изобрели порох именно для целей пиротехники. Великая нация. Фарфор, банковское дело, бумажные купюры, газета, компас — все от них. Кстати, на таблицы девиации Ваши взглянуть хотелось бы.
Вежливый, эрудированный старичок. И с чего это старпом его нам в таких вампирских тонах обрисовал накануне?
— Ну, я думаю, пока достаточно, — подвел итог старичок исписав до корки свой листик, оказавшийся актом инспекторского осмотра судна. Нет, он мог бы продолжать еще, но уже на манжетах. На листе потребительского формата замечаний уместилось не так уж и много: всего 19. Причем четыре из них требовали постановки в док.
— Молодой человек, я еще с пятьдесят седьмого года не моряк, а государственный чиновник, — отвечал Герцен на все призывы к морской солидарности и проявил твердость даже при виде гречки и майонеза, по ошибке засунутых старпомом не в свой портфель.
— Мое дело — чтоб Вы тонули по правилам. Я понимаю, что река-море. Да, вызывайте Регистра. Если он утвердит, я отзову свой акт в официальном порядке. Кстати, сегодня ведь не моя вахта. Я на огород ехать собирался. Но капитан порта позвонил мне домой и попросил лично проверить, что там за херсонцы пришли.
— А Нострадамуса Вы, молодой человек, читали невнимательно. Он предсказывает падение восточной деспотии именно на 73 год существования. Ну, до конца года не так уж и много осталось. Доживем — увидим. Напомните мне при следующей встрече.
Видимо, Герцен считал, что заданный им объем работ, мы осилим никак не раньше Нового года.
Ужин запаздывал. Все камбузно-буфетные силы были брошены на обслугу двух идущих параллельными курсами банкетов "на посошок". В Зюзькинской каюте звучали тосты за семь футов под килем: Зюзькина провожали на Пирей квалифицированные моряки. В апартаментах Бизнесмена Альбертовича пили больше за шоб море было гладким, и шоб не качало. Ни наш фрахтователь, ни наш судоводитель, похоже, не придавали особого значения факту потопления нашего стотрубного линкора метким огнем комендора Герцена. Оба юбиляра всем своим видом выражали презрение к каким-бы то ни было перепалкам с портнадзором. Так генерал Милорадович завтракали на батарее Раевского в разгар французской атаки. Или на Багратионовых флешах?
Один лишь старпом страдал «меланхолией и гиппохондрией», достойной Барклая де Толли.
— Никуда мы отсюда не уйдем, — мрачно сообщил он нам с боцманом. Голос его звучал убежденно, как у героя Шукшина, сражавшегося за Родину.
— Спортсмен, я знаю, что у вас есть. Сгоняй. В счет будущих доходов.
Мы с боцманюрой переглянулись и решили отказать. Но потом глянули на старпома и решили уважить. Черт с ней, с бутылкой, спишем на накладные расходы. Зато сковороду картошки Спортсмен, пользуясь случаем и географической близостью к камбузу, очень удачно зацепил.
— Всё из-за кед этих, — сказал Серега.
— Обычных, с резиновой подошвой, — пояснил он, зажевав.
— В Александрии на причале в футбол я в них с херсонцами играл на последней плавпрактике.
Старпомами не рождаются. И наш в свое время был курсантом, носил штаны без гульфика, и врубался в науку, утверждающую, что кратчайшее расстояние между двумя точками — вовсе не прямая. Это необразованные железнодорожники могут себе позволить двигаться по прямым, как курс партии, рельсам. Уважающий себя моряк пойдет по дуге большого круга.
Серегина дуга большого круга начиналась в одном престижном районе города-Киева и шла через Одессу на Тикси, Остров Свободы и Александрию. Он уже был курсантом выпускного курса, когда футбольной команде учебного судна "Профессор Миняев" подвернулся под бутцу тот херсонский "сормовский".
Херсонцы не оказали достойного сопротивления, однако в послематчевом пивном туре полностью реабилитировали себя и Херсон. Вот тут Серега и узнал о наличии в природе такой организации, как ГУРФ, со штаб-квартирой в Киеве, на Подоле. От Серегиной штаб-квартиры получалось чуть больше пяти трамвайных остановок, без пересадки. ГУРФ, оказывается, во всю бороздил просторы солнечной Средиземки, не размениваясь на всякие Кубы, Анголы и Мозамбики. Италия у херсонцев уже в печенках сидела.
— Ничего, уж мне-то не надоест Венеция, — решил Серега.
Он понял, что не остановится даже перед тем, чтобы пойти на поклон к своему номенклатурному отчиму, только бы распределиться в вожделенный ГУРФ по блату. Хотелось испытать на себе надоедливость Греции и Франции, черт возьми.
Уже в Босфоре, под мостом, когда бросали за борт монеты (чтобы визу не закрыли), Серега еще раз загадал распределиться в ГУРФ и для солидности присовокупил к горсти мелочи свои старые кеды, лопнувшие в историческом матче в Александрии.
— Сергей, ты делаешь ошибку, — предупредил номенклатурный отчим двумя месяцами позже.
— Ну, есть у меня друзья в твоем ГУРФе, но по-моему, это — речники. За рубеж они не плавают.
— Папа, первый и последний раз в жизни я обратился к тебе за помощью, а ты и тут не можешь обойтись без нравоучений. Я лично пил пиво на ГУРФовском пароходе в Египте, — отмахнулся Серега.
Дуга большого круга замкнулась.
О том, что папа был прав, Серега стал догадываться в первый же день работы в ГУРФе.
— Инна, опять они нам "морское судовождение" прислали! Что с ним теперь делать? — радостно встретила его инспектор по кадрам.
Курсантская смекалка подсказывала Сереге, что незнающая женщина имела в виду не морское судовождение в целом, а одного конкретного его представителя.
Смекалка не подвела. Первую зиму Серега провел за сбором металлолома и охраной отстойных барж от забредших по льду рыбаков. Давняя неприязнь ко всяческим рыбакам помогала ему в нелегком труде. (Когда-то, при заходе "Профессора Миняева" в Херсон, Серега был пойман на танцплощадке превосходящими силами рыбной мореходки, и никакие заверения в непричастности к херсонской "централке" действия не возымели).
Оказалось, ГУРФ был многоглав, как змий на калиновом мосту. И киевская его голова предпочитала круизы с престарелыми канадцами по Днепру перевозкам стального проката на Геную.
Что же до приписки к Херсонскому порту, то к Херсону приписаны все днепровские суда, выходящие в море. И Запорожье, и Днепропетровск, и Киев. Такие дела.
Серега уже пришел увольняться, когда все та же незнающая кадровичка все так же всплеснула руками и, минуя собственно морское судовождение, обратилась к начальнице:
— Инна, смотри, кто пришел! А ты в Херсоне третьего помощника на морпроводку выпрашиваешь.
Серегина судьба была решена. Он ехал на приемку нового пассажира в Германию. Приемка в Германии и гарантийный ремонт в Югославии были событием в жизни каждого речника. Об этом Серега уже был наслышан. Только ленивый моторист возвращался из рейса без автомобиля. И потом, Германия тоже еще не успела Сереге надоесть. Окрыленный, вылетел он из кадров, расталкивая наглых бортпроводниц в коридоре. Фигушки, его уже было не купить на "а у вас ширинка расстегнута" (после шести лет в клешах, он действительно иногда забывал ее застегивать).
Кстати, вы не забыли о кедах?
Вылет окрыленного Сереги из кадров пришелся на 10.30 по Москве, рейсом за 15 марта. Не знаю, кто был диспетчером в тот злополучный день, но именно в 10.30 же, на ту же посадочную полосу заходила огромная мартовская сосулька, рейсом от козырька крыши. Серега отделался сотрясением мозга с двухнедельной госпитализацией. В Германию он не долетел.
Пароход он "принимал" уже в Питере, и не помощником капитана, а рулевым. Речной капитан Непыйпыво с церковно-приходским дипломом решил укомплектовать все вахты рулевыми с высшим морским образованием. Для коллекции. Помощником у Непыйпыва, кстати, тогда был наш родной Зюзькин, разжалованный из капитанов морпроводки во вторые у первого же речного буя.
— Ничего, Серега! — ободрил он своего высокообразованного рулевого.
— Я тут задвинул идею, наука ленинградская на волновые испытания должна приехать. Откроют нам Стамбул — будут они со своими калюжными дипломами причалы мести.
В ожидании обещанных волновых испытаний Серега успел закончить экстерном курсы красных речников, вырасти из рулевых до четвертого, третьего, а потом и второго помощника, жениться на бортпроводнице, родить двух детей, окончательно разругаться с номенклатурным своим папой и переехать к теще в пригород. Когда же наконец свершилось, и питерская наука в очках и с аппаратурой месяц гоняла их пароход по Черному морю в поисках четырехметровой волны, открыли им почему-то не Стамбул, а Крым до Ялты и Севастополя.
Об участии в своей судьбе затопленных в Босфоре кед Серега узнал уже на сухогрузе днепровско-дунайской линии. Речники вообще его многому пытались научить: наводить фломастером единственный курс от Очакова к Усть-Дунайску, определяться методом передвижения ластика по карте, и разворачивать карту вверх ногами, когда идешь на юг. Но самое главное, один сердобольный сменный капитан объяснил ему, что если оставляешь где-нибудь ношеную обувь, никогда в это место уже не вернешься. Проверенная примета.
Так что Босфор для парохода нашего был закрыт. По крайней мере, пока старпомом у нас Серега Витальевич. Такие вот дела, хлопцы. Может еще на одну раскрутитесь?
При попытке вернуть зачищенную сковороду на родину, сработал аларм.
— Пункт 14. Не работает аварийная сирена, — процитировал старпом из Герцена.
Сирена визжала, не реагируя на кнопку "Отключение звукового сигнала", решив компенсировать таким образом свое позорное бездействие в присутствии портнадзирателя.
Позже к переходящему в ультразвук визгу добавились звуки, напоминающие шлепки мокрой тряпкой по наглой хитрой морде.
— А я еще удивился: картошка жарится! — чавкая, оправдывался Спортсмен.
— Да на каких пятерых, девушка? Там и одному делать нечего было.
Сирена убежала жаловаться Зюзькину.
Оркестр устал, как караул под командой матроса Железняка.
Отходили мы по полной программе: пограничник у трапа, прибытие комиссии. Прапорщик тщательно проверяет соответствие анфасов с утвержденными печатью паспортного стола образцами, сомневается в том что, румяный пухлощекий красавец в паспорте и Бизнесмен Альбертович после N-дневных проводов в Грецию — одно и то же лицо.
Таможенный досмотр:
— Валюта, оружие, наркотики, запрещенные к вывозу предметы? Предприимчивые армяне вступают в длительные переговоры со старшим смены. Предварительные переговоры с нашим старшим уже привели к тому, что в каюткомпании все четыре переборки украшены видами горы Арарат в разных ракурсах, в том числе явно с турецкой территории, простынями из нашей бельевой кладовой можно выстелить дорожку от Одессы до Босфора, а телевизорами оборудованы не только салон и каждая каюта, но также малярка, душевая и капитанский гальюн. Так что верещагину дерибасовкого разлива осталось только сверить цифры и скрепить окончательное соглашение крепким рукопожатием. Этот Кэмп-Дэвид армянским парламентом ратифицирован еще до подписания.
Представительный Зюзькин в салоне:
— Света, кохвэ!
Представительские сервилат, сыр, нарзан и коньяк на столе…
Извиняюсь, что-то помощник мой из портнадзора запаздывает… После этой капитанской реплики режиссеру всего этого фарса самое время было кричать:
— Стоп! Стоп! Не верю! — и выпускать свою девочку со стреляющей доской.
"Отход на Пирей. Дубль восемь".
Но не верили уже мы со Спортсменом. Знали уже, чем кончается эта сцена: вернувшийся из портнадзора Серега швыряет в угол портфель с документами, комиссия убирается восвояси, кореша и соседи, пытавшиеся помахать синими платочками с причала, пошатываясь, возвращаются к своим посошкам, а армянские женщины поднимают вой, как над усопшим американским президентом с купюры соответствующего достоинства. Потом Серега говорит нам со Спортсменом: "Я знаю, что у вас есть", — и юморина продолжается.
Мы застряли в первом апреля, как герои в дне сурка. Сагу о кедах мы прослушали столько раз, что по ночам на вахте у трапа нам снилась спортивная обувь. Если бы не регулярно уменьшающиеся запасы в очередной раз сокрытого от таможенного контроля спиртного, мы утратили бы счет времени.
Вариации были незначительны. Число замечаний по судну время от времени менялось. Рекордной стала цифра двадцать два, когда Герцен писал особенно мелким почерком. Но в целом наблюдалась тенденция к их уменьшению. Серега пошел с протянутой рукой по окрестным пароходам и постепенно укомплектовал пароход пиротехникой, свистками и отпугивающей акул краской для спасжилетов. И еще: Спортсмену иногда удавалось вместо картошки стащить сервилат из-под носа у таможни.
Не помню, на каком дубле Зюзькин заметил, что что-то подобное с ним давеча уже было, потому что Бизнесмен Альбертович в иные дни успевал заказывать комиссию на отход дважды. Открытие поразило его, как выпавший из календаря спутников Магеллана день поразил умы ученых мужей того времени.
— Ничего без меня сделать не можете, — как Америго Веспуччи Колумбу, заявил Зюзькин Сереге, и, разогнав со своей ллойдовской мицы вертолеты, убыл на берег.
Зюзькин не был бы капитаном повышенной проходимости, если бы его ставили в тупик всяческие нестыковки между морским и речным Регистрами Союза ССР. Если высокие договаривающиеся стороны за семьдесят лет советской власти не нашли времени обсудить, сколько спасательных плотов с каждого борта должны автоматически раскрыться на глубине четырнадцати метров над затонувшим вследствие непреодолимого воздействия стихии судном, и следует ли моряку представать перед Николаем Чудотворцем в спасательном хомуте отечественного производства, или во франтовском польском спасжилете, а регулярное судоходство, тем не менее, поддерживалось все семьдесят лет за исключением военного времени и эпидемий холеры в Одессе, значит существовали секретные фарватеры для выхода из Одесского порта в открытое море, в обход капитана порта и Герцена.
Нет, не даром "проходимец" звучало похвалой в устах Зюзькина.
В 14.00 он убыл с борта.
В 14.40 мы, растянувшись цепочкой по причалу, перегружали с парусника "Дружба" мешки с канадскими гидрокостюмами.
В 15.30 Регистр уже был на борту, и еще с причала убедился, что количество спасательных плотов на нашем левом борту удвоилось и соответствует более жестким требованиям к классу МСП (200 % с каждого борта). В том, что количество плотов спасательных надувных по правому борту уменьшилось до 0 %, капитан Зюзькин убедиться ему не дал, грамотно проложив курс на шлюпочную палубу через капитанскую каюту, и вовремя отдав команду: "Света, кохвэ!"
Кофепитие затянулось до того, что наш со Спортсменом мировой рекорд в скоростном перетягивании четырех плотов с борта на борт так и не был засвидетельствован судейской коллегией.
В 15.50 дистанционно управляемый по переносной радиостанции механик дистанционно включил и дистанционно выключил насос, услышав в динамике щелчок прикрепленного накануне на верхней палубе макета переключателя выдачи топлива.
Потом последовал тщательный подсчет количества гидрокостюмов и калькуляция в столбик суммы из членов экипажа по штатному расписанию и армянского многочлена.
С 15.55 до 16.37 Регистр Союза ССР продолжил кофепитие, и нахлестался кофию до того, что забыл свой портфель с гречкой и майонезом в капитанской каюте, и едва был пойман вахтенным у трапа при попытке покинуть судно в лоцпорт противоположного к берегу борта.
16.50–17.01 — Стоим в прежнем положении. Возобновлены работы по погрузке гидрокостюмов. Всего отгружено на учебный фрегат ОВИМУ "Дружба"- 30 (тридцать) комплектов.
16.59 Неожиданное повторное прибытие на борт Регистра Союза ССР за забытым в капитанской каюте портфелем.
17.00 Регистр отзывает ранее составленный акт освидетельствования судна. Капитан Зюзькин уведомляет Регистра, что в данный момент Акт с нарочным вахтенным помощником отправлен капитану Одесского морского порта и предлагает выделить матроса из палубной команды в сопровождающие для облегчения ориентации Регистра в пространстве и сокращения сроков перехода либо до портнадзора, либо до стоянки такси на усмотрение Регистра. Регистр ставит капитана Зюзькина в известность о том, что Акт все равно будет отозван в официальном порядке не позднее, чем в 0800. Капитан Зюзькин отзывает гречку и майонез.
17.14 Капитан Зюзькин убыл для оформления отхода в портнадзоре.
17.15 Комиссия в составе боцмана Юрика, второго механика Дяди Федора и старшего помощника Сереги начала самодосмотр судна для выявления посторонних лиц и предметов, запрещенных к вывозу. Обнаружены трое лиц женского пола и пять лиц мужского пола, три ящика водки и ящик черной икры в каюте N 13.*Запись ошибочна. Одно из лиц мужского пола является фрахтователем судна Б. Альбертовичем. Икра и водка входят в судовые запасы для питания армянского населения на переходе Одесса-Пирей.
17.30 Комиссия закончила работу. Посторонних лиц, и предметов, запрещенных к вывозу не обнаружено.
Вернулся Зюзькин. Учись, Серега, пока батька жив, говорит.
Рассказывает.
Мол, капитан порта даже обрадовался, когда Зюзькина увидел. Чего не заходишь, капитан, спрашивает. Что, устранил уже всё? Молодец! За четыре дня всего-то справился. Тут ваш "Днепровец четвертый", мол, две недели на внешнем рейде из-за ерунды какой-то проторчал.
И Регистру уже успел предъявиться? Отход уже оформляешь? Ну, совсем молодец, не чета бюрократам вашим ГУРФовским. Две недели всё доказать нам пытались, что судно укомплектовано пиротехникой согласно норм вашего регистра карманного. Да купили б на Привозе уже эти три ракеты несчастных, простой судна — куда дороже обходится.
А ты, капитан, молодец. Сразу видно — кооперативный моряк. Быстро отстрелялся. Да не спеши, теперь уж чего. Утром уже отойдешь. В пятницу, вон, даже по приметам в море нехорошо выходить.
А Зюзькин-то прикинул уже, что Регистра ему опасаться вроде как и нечего, раньше двенадцати часов понедельника официальный порядок его никак не сработает, но в субботу снова Герцен на вахте, как бы еще чего не накопал экстрасенс пришельческий. И отвечает капитану порта. Спасибо, мол, я не суеверен. Тот рассмеялся и дал портнадзору добро.
— Ну что ты, Серега, как Станиславский? Заладил: не верю, не верю. Вахту у трапа пойди проверь. Сейчас таможня прибудет.
Торчу я с этих пророков. Иной такого накаркает, что ему же самому лучше сразу в петлю залезть, если хоть десятая часть из предсказанного сбудется. А он, бедолага, еще и расстроен бывает, если греки не сожгут родную Трою точно в предсказанный им день.
Вот и старпом повеселел даже, когда увидел, кто в этот раз старшим смены таможенников приехал. Напевать даже стал. Свою любимую. "Нет, мой милый, никуда я не уеду… "
Имел он счастие познакомиться с мадам Тамарой задолго до дня сурка.
— Я тогда еще третьим помощником был на пассажире. Шли на Дунай, границу в Одессе закрывали. Однокашник ко мне в гости зашел, посидели… Короче, не успел судовую кассу в трансфлот сдать, а таможня уже на борту. Сейчас-сейчас, быстрее лани лечу сдавать — обещаю. А она мне говорит, да зачем, мол. Ты сейф просто опечатай и сумму задекларируй. Я и не знал, что так можно. В общем, как только я ее же совету последовал, так и был пойман с поличным на месте преступления. Сама же и поймала контрабандиста. А я еще как раз зарплату не выдавал народу, сумма на кассе изрядная была. Такие дела.
— Так что, мой милый, никуда мы не уедем.
Аж расцвёл человек. Никакой «меланхолии и гиппохондрии». А мы со Спортсменом переглянулись:
— Да нет, — сразу понял Юрец, — там в шкиперской столько добра сверху навалено, никакая Тамара за день не перекидает. Но заволновался, смотрю, боцманюра. Раскраснелся. Ещё немного, и сам эту мадам Склодовскую-Кюри с рентгенами во взгляде в шкиперскую повел бы. Она ни здрасте, ни пожалуйста, только на борт ступила, сразу: "Куда?" — спрашивает. В смысле, как в каюткомпанию для начала попасть. А боцманюра понял так, что сразу — на место преступления. Хорошо, старший из армян со своим американским президентом перехватил ее у дверей. Смерила мадам его взглядом, как кролика — от ушей до хвоста:
— Доллары в декларацию занесены? — спрашивает.
Да, старпом мог быть удовлетворен. Первое апреля продолжалось по полной программе.
Собственно, то что уже никто никуда не едет, стало ясно минуте на двадцатой работы комиссии. Армяне, подвергнутые досмотру с пристрастием, позиция за позицией теряли вкус к путешествию по историческим местам Греции. Разве сунешься в Акрополь, не имея за душой ни одной электродрели? Или в храм Посейдона на мысе Сунион без сотни махровых полотенец? На Агоре засмеют. Когда же мадам инспектор проявила себя еще и как ценитель живописи, ни о каком шоп-туре в Грецию уже и речи не было. Видимо это паломничество к горе Олимп было задумано с тайной целью посрамить обитель языческих богов видом библейско-армянской святыни.
Но мадам Верещагина не собиралась останавливаться на достигнутом. Напрасно армянские женщины обзывали её нехорошими словами, когда она перешла к нательному досмотру мужей. Ни грамма секса в раздевании до трусов не было. Просто за державу Тамаре было обидно. В особенности за братскую Армению.
Наша со Спортсменом каюта также подверглась особенно тщательному досмотру сразу двумя Тамариными подчиненными.
— Ну чего там? Не замаялась еще? — время от времени спрашивал один из них.
— Иду на разведку. Заодно и колбаски еще подрежу, — отвечал Спортсмен и исчезал за дверью. Он очень грамотно пользовался запретом на передвижение Светок по судну.
— Не, еще бодро роет. В унитазе рукой шарит. По локоть, — докладывал Спортсмен, вернувшись с разведки.
— Еще боржомчику?
Досталось от Тамары и Бизнесмену Альбертовичу, у которого в Одессе было схвачено все. Никакие уверения в том, что икра будет скормлена армянам, а водка выпита лично им еще до подхода к внешнему рейду Пирея, не произвели впечатления на эту рентгеноокую леди. Только технические причины помешали ей пустить конфискованные деликатесы через буфет морвокзала в тот же день.
— Ничего, пацаны, — утешали нас таможенные постояльцы.
— До конца смены всего двадцать минут осталось. Не успеет она вас закончить. А со сменщиками уж как-нибудь договаривайтесь.
А Тамара, чувствуя цейтнот, неистовствовала, подгоняя не успевших спрятаться в нашей каюте подчиненных:
— Ищите, я чувствую, еще что-то есть!
И стоило ей так нервничать? Спросила бы у нас со Спортсменом, мы бы ей честно признались, что кроме нашей водки и пятисот тонн стального уголка с липовыми документами на Бейрут, ни грамма контрабанды на судне уже не осталось.
Конечно, Зюзькин, задним числом может бахвалиться своей славой первопроходимца таможен, бить себя в капитанский жетон, объяснять, что это обычный таможенный прием: злой таможенник все находит, добрый все возвращает и принимает благодарности, которыми позже поделится со злым; и что Зюзькин сразу все понял, обо всем договорился, и Бизнесмен Альбертович зря подкупал того рядового пограничника, которому доверили охранять гору экспрориированного добра на причале. Пусть они хоть передерутся за сомнительные лавры лучшего контрабандиста недели. Мы то с Юриком знаем, что и по сей день стояли бы у морвокзала, если бы в наши светлые головы не пришла одна спасительная идея.
Когда мы в очередной раз прослушали старпомову сагу о кедах и вычеркнули еще восемь долларов чистой прибыли из бюджета нашего с ним предприятия, мы поняли, что наш трест близок к банкротству, и вылетит в трубу, если мы не уйдем на Пирей сегодня же, сейчас же. И тут мы с Юрцом опять переглянулись. Вернее, он перехватил мой задумчивый взгляд, брошенный на его кроссовки "Адидас", и неспокойно заерзал, сразу уловив суть моего предложения.
— Нет, — сразу же стал отпираться Юрец.
— Они дороги мне, как память о сборной Союза. Давай лучше твою "Пуму".
— Юрец, ты что, мало слушал? Обувь должна быть ношеной. А я ее и одевал-то всего раз. И то, можно сказать, не носил, а мерял.
— А вдруг не подействует? — все еще сопротивлялся Юрец.
— Тогда, так уж и быть, отдаю тебе свои тапки. Нулевая "Пума", Спортсмен.
На том и порешили.
Когда на подходе к Босфору, старпом все еще продолжал не верить, и разволновался до того, что потерял дар английской речи, Зюзькин, чтобы привести его в чувство, стал всячески издеваться над всяческими суевериями. Сам Зюзькин не обладал англоговорением никогда, и в приметы тоже старался не верить.
Мы со Спортсменом переглянулись, и не стали ни переубеждать его по поводу проверенных примет, ни поправлять, когда он по ошибке отрекомендовал нас лоцманской станции дирижаблем.
Т/Х ПЕРСЕЙ 1992