Уже перевалило за полночь, когда я наконец подъехала к дому. Медсестры разрешили мне увезти Нору около двух пополудни, и остаток дня я провела у нее. На первую ночь после операции Нора наняла сиделку, она же проведет с ней первые сутки, но мне показалось неправильным взять и уехать сразу же. Несмотря на то что присматривала за Норой женщина — специалист по послеоперационному уходу, я осталась, чтобы дружески поддержать нашу страдалицу во имя молодости и красоты. Пока я сидела подле, она в основном спала, так что мне можно было спокойно читать газеты и смотреть телевизор, что, в общем, тоже неплохой способ провести вечер. Уехала я только после одиннадцати, обняв подругу на прощание и пообещав, что позвоню, чтобы узнать как у нее дела, утром.

Время от времени, правда, Нора просыпалась, глотала болеутоляющее или обращалась с просьбой проводить ее в туалет. Когда мы только вернулись из клиники, глаза ее были такие опухшие, что она ничего не видела, и в туалет я ее водила, словно слепую. Выглядела Нора жалко. Да, я ожидала, что после операции она будет смотреться неважно, но все оказалось гораздо хуже. На лекциях по пластической хирургии не показывают снимков синюшных лиц женщин, которых рвет кровью. Никто не признается до времени, что после операции пациентка просыпается настолько слабой и разбитой, что не может даже слова вымолвить. Никто не проецировал на экран фотографии заткнутых ватными тампонами носов или женщин, гримасничающих от боли только потому, что медсестра бережно вытирает их залитые кровью лица.

А ведь в последнее время и меня посещала эта странная идея — согласиться на пластическую операцию. Но теперь, поглядев на Нору, я вовсе не уверена, что смогу вынести подобное. Да, было бы приятно слегка помолодеть, освежиться, похудеть. Я почувствовала бы себя увереннее, сексуальнее. Но я видела сегодня то, что видела, и мне стало совершенно ясно: цена восстановленной молодости слишком высока, я имею в виду не только долларовый эквивалент. Придется платить болью… сильной болью, синяками, болью, опухолями, болью, кровью… да, я упоминала о боли? Оказывается, чтобы стереть несколько лет с лица или дюйм жира с талии, придется пережить невероятно много неприятного.

Я никогда не считала себя настолько смелой, чтобы обратиться к пластической хирургии. Тем более, никогда не подумала бы, что начну рассуждать на эту тему в тридцать шесть лет. Но и предательства мужа я не ожидала.

…Поднимаюсь по лестнице, в комнатах тихо. Казалось бы, когда в дом кто-то входит после полуночи, проклятой собаке стоит хотя бы вякнуть, но она преспокойно дрыхнет под боком моего неверного мужа — где же ей еще быть. Я уже наверху, коридор темен, но из-под двери Джоди пробивается свет. Только я собралась было постучать в дверь, как расслышала, что в комнате идет разговор. Наверное, догадываюсь я, она снова болтает по своему сотовому, и вновь задаюсь вопросом, с кем это может моя дочь говорить так поздно. В это время из комнаты дочери вдруг доносится незнакомый женский голос.

— Эй, — восклицаю я и стучусь.

Джоди открывает дверь, и я вижу красивую белокурую девочку, по виду — ровесницу моей дочери, сидящую на ее постели.

— Привет, — как ни в чем не бывало говорит Джоди.

— Как дела? — спрашиваю, а сама гляжу в сторону блондинки.

— Нормально, — отвечает дочь, вроде недовольная тем, что я таращусь на ее гостью, — это Кайли, моя школьная подруга.

— Привет, Кайли. Рада знакомству.

— А… да. Я тоже, — отвечает Кайли.

— Чем это вы, девочки, занимаетесь в столь поздний час? Вам же завтра в школу.

— Так, занимаемся кое-чем из домашнего задания.

— А, понятно, — говорю я, хотя их ответ меньше всего похож на правду. Ох, голову даю на отсечение, что это не первые полуночные посиделки. Как же я не проследила… — Итак, уже поздно. Думаю, пора вам закругляться. Тебя подвезти? — спрашиваю я Кайли.

— Не надо, у меня машина тут неподалеку стоит, — отвечает она и начинает собираться.

— Хорошо. Спокойной ночи, дорогие.

По пути в спальню я теряюсь в догадках. Джоди редко водит школьных друзей домой, а эта Кайли не из тех, с кем моя дочь стала бы общаться. Создается впечатление, что Кайли больше похожа на тех девочек, которых дочь называет «Барби». И тут, словно гром среди ясного неба, до меня доходит — Кайли и есть одна из тех девиц, группка которых выдала нечто обидное в спину моей дочери; я видела их, когда заезжала за ней в школу, чтобы отвезти к стоматологу. Конечно, я могу и ошибаться. Та девочка попалась мне на глаза лишь мельком, а школа «Доминьон», скорее всего, переполнена подобными крашеными блондиночками. Но даже если Кайли и не та самая красотка, это не имеет большого значения. Важно другое: есть в их общении что-то неправильное.

Приняв душ, я надеваю ночную рубашку и отправляюсь в постель. Джим спит без задних ног и храпит, словно медведь, собака устроилась у него под боком. Когда я потихоньку ложусь, Хельга поднимает голову, и я вижу, как ее большие влажные карие глаза поблескивают в темноте. Она бросает на меня взгляд «а, это снова ты» и кладет голову обратно на кровать. Я устраиваюсь поудобнее, поворачиваюсь на бок и слушаю храп Джима. Вспоминается, как в прошлом я расталкивала его и говорила, что он храпит, даже если он спал тише младенца, только для того, чтобы он повернулся на бок, а я прижалась к нему. Одна половина меня хочет сделать это сейчас, но другая давит неуместный приступ нежности. Как я могу хотеть с ним любви, если знаю, что он занимается сексом с другой женщиной? С чего вдруг я захочу этого?

Я лежу рядом с мужем, слушаю звуки, которые, не стесняясь, исторгает его носоглотка, и ловлю себя на мысли: храпит ли он, когда он с ней? Спят ли они вместе? Считает ли она его храп еще одной «трогательной мелочью»? Когда я думаю об этой парочке, руки мои покрываются мурашками.

Джим и Жизель лежат рядом, как мы с ним сейчас. Чем больше я об этом думаю, тем сильнее меня бесит его храп — так же нестерпимо, как в ночь, накануне которой я узнала о его романе с Жизель. Хрип на вдохе, разнообразные свисты и хрюканье на выдохе словно дразнят меня, будто весь этот шум — еще один пункт в списке обид, с которыми я обязана примириться.

Его рулады отдаются в моем мозгу, и, не успев осознать, что делаю, я бью его по животу с криком: «Хватит! Хватит!» Затем подтягиваю обе ноги к груди и пинаю мужа так, что сталкиваю с кровати. Он с грохотом падает, обескураженная Хельга начинает нервно тявкать.

Джим поднимается на ноги, я гляжу на него.

— С тобой все в порядке? — спрашивает он, растерянный и недовольный одновременно. — Ты спихнула меня с постели, — добавляет муж, как будто я не в курсе, что сделала. — Наверное, тебе приснился кошмар или что-то в этом роде, — бормочет он, забираясь в кровать и придвигаясь ко мне.

— Да, так оно и есть, — вру я, а Джим обнимает меня, стараясь успокоить.

— Это просто плохой сон. Расслабься, дорогая — говорит он, закрывая глаза. Джим вновь засыпает, его рука покоится на моем животе, а я остаюсь один на один с мечтой о том, чтобы весь этот хаос в нашей семейной жизни закончился наутро, как плохой сон.