Рано утром Тула села на коня и стала из-за деревьев наблюдать за постоялым двором. В глазах ее горел такой опасный огонь, который испугал бы даже Хейке. В глазах ее сверкала ненависть, жажда мести, злоба.
Но прежде всего в глазах ее была обида. «Мое самолюбие уязвлено, — думала она, — и я знаю, что во многом здесь моя вина, но он-то об этом не знает. Он напал на меня в коридоре, не дал мне возможности защищаться. Но ему вовсе не следует знать о том, что я сама решила заманить его в свои сети!»
Но не таким способом! Не так грубо, примитивно и унизительно! Ее снова начал душить бессильный гнев. Никто так не вел себя с Тулой Бака!
Никто не посмеет вести себя так с ней безнаказанно.
Солдаты стали выходить по одному и группами. Наконец на лестнице показался он, такой высокомерный, такой ненавистный!
«Сейчас мы посмотрим», — подумала Тула и произнесла новое заклинание.
— Становись! — скомандовал он.
Солдаты повернулись и посмотрели на орущего унтер-офицера, после чего спокойно продолжали болтать друг с другом.
«Подействовало! — взволнованно подумала Тула. — Мое заклинание подействовало!»
А в это время он крикнул так, что лицо его посинело:
— Становись, я сказал! Мужчины снисходительно посмеивались. И тут вышел другой офицер. И ветер донес до Тулы его слова:
— Что здесь происходит?
— Эти жалкие рекруты отказываются выполнять команду. Это неслыханно, это… Второй офицер крикнул:
— Становись!
И солдаты моментально стали в строй на свои места.
Но когда тот, кого Тула считала своим врагом, скомандовал: «Налево!», они продолжали стоять неподвижно.
Тогда второй офицер сурово спросил их, что означает это неподчинение дисциплине.
И Тула поняла, что, благодаря ее вмешательству, солдаты будут строго наказаны. Обратив взгляд на второго офицера, она произнесла длинную и непонятную тираду.
И один из солдат ответил своему начальнику:
— Лейтенант, мы узнали, что сержант…
Но тут ветер подул в другую сторону, и до нее донеслись лишь обрывки слов: «… гуляка… развратник… разжалован в звании…»
Лейтенант мрачно посмотрел на сержанта.
Тогда Тула тронулась в путь. На лице ее появилась зловещая, жуткая улыбка.
До возвращения домой у нее оставалось еще много дней.
И это было очень кстати. Она была слишком взбудоражена, чтобы появиться на глаза родителям. Пока было еще рано. К тому же ей необходимо было встретиться еще кое с кем. С тем, кто был для нее спокойной и надежной гаванью. С ним ей не нужно было притворяться, с ним она могла быть сама собой, Тулой Бака.
Теперь она не знала, что же представляет собой эта Тула Бака.
Последняя встреча с самоуверенным сержантом больно ударила по ее самолюбию. И не потому, что он плохо вел себя по отношению к ней — с этим она уже разобралась. Ее мучила мысль о собственном поведении. Как она могла поддаться соблазну и наказать его? К тому же так жестоко. Неужели он действительно заслужил это?
В тот момент она чувствовала к нему только ненависть и жажду мести.
К вечеру Тула прибыла в Вехьо совершенно разбитая. Магазины еще не закрылись, и она поскакала по знакомой улице, остановилась, спешилась, привязала коня.
Маленькая лавочка…
Глаза ее расширились от удивления, когда она увидела витрину. Она была чистой, пыли совсем не было, в ней красиво разместились четыре инструмента.
Кто-то другой хозяйничает здесь?! Она вошла, звякнул дверной колокольчик. Как хорошо было внутри! Чистая, процветающая мастерская! Все лежало на своих местах, все было красиво разложено на полках и производило изысканное впечатление.
Она услышала звук катящейся тележки.
Въехав в лавку, Томас остановился в дверях.
— Тула… — прошептал он, и его лицо сразу просветлело. — Мои друзья сказали мне, что ты никогда не вернешься назад и что мне не стоит питать напрасных надежд и попусту изводить себя, но я знал, что ты придешь. То, что было у нас с тобой… Но ты так долго отсутствовала.
— Да, — опустошенно ответила она. «Господи, вот я и дома… и зачем только я уезжала?.. дай мне побыть здесь…»
— Здесь так хорошо, Томас. А ты… Кажешься таким крепким и сильным.
— Да, я много бываю на свежем воздухе.
— Ты говорил о своих друзьях…
— Да, о музыкантах. Они часто приходят ко мне и помогают. И мы о многом болтаем.
Как произошли эти перемены? Ну, конечно, она знает, в чем дело. Хейке! Посещение Хейке. Он приложил к жизни Томаса свои руки. Он настроил его на процветание.
Хейке повсюду сеял добро. А она сама — только зло!
— Ты давно уже вернулась домой? — спросил он, радостно улыбаясь. — Родители, наверное, рады были встрече с тобой?
Вот оно, человеческое тепло!
— Я еще не была дома. Я приехала сюда прямо из Норвегии.
Томас еле слышно прошептал:
— Значит, ты сначала заехала сюда? Ко мне? Тула села на корточки, прислонившись спиной к стене и закрыв лицо руками.
— Тула, — мягко произнес он. — Ты пережила что-то плохое?
— Да. Я сама виновата. Он неуверенно усмехнулся.
— Что-то мне не верится.
С трудом удерживаясь от слез, она сказала:
— Ах, Томас, Томас, если бы ты знал! Подъехав к ней, он погладил ее по волосам.
— Если тебе нужно о чем-то рассказать мне, я готов тебя выслушать. Я готов слушать тебя всю жизнь, если ты захочешь. Но это слишком нескромное желание!
Взяв на ощупь его ладони, она прижала их к своему лицу. Дыхание ее было прерывистым.
— Я прихожу сюда… плакать. А ведь тебе самому нужны радость и беспечность! Я прихожу и наваливаю на тебя свои проблемы! Мне должно быть стыдно, стыдно!
— Ты нуждаешься в утешении, Тула, — спокойно и дружелюбно сказал он, — поэтому ты и пришла ко мне. Я понимаю, что тебе не с кем поговорить.
— Да, не с кем. И мне не хочется ни с кем говорить.
— Может быть, ты решишься все рассказать мне. Что является в жизни большей радостью, чем доверительность?
— Но я не могу, не могу!
— Давай-ка я закрою на сегодня мастерскую. Мы пойдем в комнату и сядем на кровать, а то получается ужасно неудобно: ты сидишь на полу, а я — на своей тележке.
Тула невольно рассмеялась со слезами на глазах. Она встала, и он запер мастерскую.
Внутренние комнаты были столь же чистые и уютные, со множеством новых деталей. Заметив ее удивление, Томас сказал:
— Я старался сделать все красивым к твоему приходу. А то здесь была сплошная свалка.
Он перебрался с тележки на кровать, застланную красивым новым покрывалом. Потом откатил тележку к стене и пригласил Тулу сесть.
Глубоко вздохнув, она села рядом с ним, и он прижал ее к себе, а она положила голову ему на плечо. Она почувствовала на своих волосах его подбородок.
— Как чудесно, когда ты здесь!
— Как чудесно быть с тобой, Томас! У меня был долгий-долгий путь к тебе.
— Он короче, чем ты думаешь. Расскажи мне все!
— Это так отвратительно, так отвратительно! — снова захныкала она.
— Мне трудно в это поверить. Он ждал, пока она заговорит. И через некоторое время она сказала спокойно:
— Я ведьма.
— Ты и раньше говорила нечто подобное. Ты говорила, что ты Дьявол. Говорила, что ты плохой человек и что-то в этом роде.
— Все это верно. Томас, я не могу рассказывать лишь полуправду.
Строго взглянув на нее, он сказал:
— Ты должна рассказать все! Как бы это ни было отвратительно.
— Дорогой друг, я не из тех, кто во что бы то ни стало желает облегчить свою совесть, наваливая свою тяжесть на других. Мне не хочется ранить тебя. Именно тебя, поскольку ты так много для меня значишь. Но тебе придется выслушать меня. Во-первых, я пришла сюда не потому, что во всем потерпела неудачу и в конце концов у меня остался лишь ты один. Я пришла сюда потому, что ты был для меня утешением и поддержкой в этой дьявольской жизни. Я не могу сказать, что день и ночь думала о тебе, это не так, для этого моя жизнь слишком хаотична и перегружена событиями. Но я всегда помнила о том, что ты есть, и ты был единственной опорой в моей жизни. Во-вторых, мне не хочется ранить тебя. И не потому, что я в чем-то перед тобой виновата. Причина гораздо глубже обычного унизительного сострадания. Дело в том, что я не способна питать к кому-либо сильных чувств. Но если и есть какой-то молодой человек, к которому я привязана в своей ничтожной жизни, так это ты!
Она снова заплакала, будучи не в силах вымолвить ни слова. Но Томас терпеливо ждал. Руки его были такими ласковыми. И когда она успокоилась, он сказал:
— А теперь ты должна выслушать меня. Что, как ты думаешь, ты значишь для меня? Много ли у меня, по-твоему, друзей? Тех, которые являются для меня не просто клиентами. Много ли у такого инвалида, как я, может быть подруг? Кто, по-твоему, способен или осмелится видеть в калеке человека? На это способна только ты одна, Тула. Ты понимаешь теперь, что ты моя девушка? И я, я, ничтожнейший из всех, мог сказать своим приятелям-клиентам: «Моя девушка теперь в Норвегии». Что, по-твоему, означают для меня эти слова? Что знаешь ты о моей тоске, продолжавшейся весь этот долгий год? Но несмотря на то, что я вижу тебя раз в году, несмотря на то, что ты никогда не будешь моей, — я не вбиваю себе в голову тщетных надежд — ты все равно моя девушка! И неужели я не вынесу того, что ты, моя жизнь и моя мечта, расскажешь мне что-то шокирующее? Ты страдала, ты мучилась — это все, что я знаю. Я хочу быть твоим защитником, твоим другом, понимающим все!
— И прощающим все?
— Что значит прощать? То, что происходило с тобой за пределами моей жизни — твое дело. Но я хочу знать об этом, поскольку я хочу узнать тебя, а тебе нужно кому-то довериться.
— О, Господи, как мне хочется поговорить с кем-то, кто захотел бы меня выслушать!
— Не выставляй меня за дверь, Тула! Слезы ее капали на его ладони.
— Но мне нужно так много рассказать, Томас. Твое расположение ко мне подвергнется суровой проверке. Не думаю, что ты в состоянии вынести все это.
— Не суди обо мне заранее! Не слыша ее, он продолжал:
— Год назад ты говорила то же самое. О возне в куче мусора. О всей той мерзости, которая вылезает на поверхность.
— И теперь дело обстоит не лучше, Томас! Вот что смущает меня.
Немного помолчав, она добавила:
— Даже Хейке ничего не знает. Кое о чем он догадывается, но ничего точно не знает. Я не могу с ним говорить об этом, он не мой.
— Ты хочешь сказать, что я твой? — тихо спросил Томас.
— Да! Да! Поэтому я и не хочу причинять тебе боль. Ах, Томас, я даже не подозревала, как много ты значишь для меня. Что я так дорожу тобой!
Он сильнее прижал ее к себе.
— Я не могу довериться своим родителям, — сквозь плач произнесла она. — Ты у меня один в целом мире, с кем я могу говорить…
Томас порывисто вздохнул от радости.
— Я вела себя просто дико, — удрученно произнесла она. — Просто дико…
— Но теперь ты дома, мое дорогое дикое дитя! Начни все сначала! Не надо ничего скрывать, иначе это позднее больно ударит по тебе.
— Да. Ты прав. Не надо ничего замалчивать. Я вся сгораю изнутри, меня просто разрывает на части. И хуже всего то, Томас, что это у меня не проходит. Я повторяю те же ошибки снова и снова. Хейке занимался моим обучением. Он помогал мне стать хорошим человеком. Но я была не в состоянии вести такую жизнь.
— Для меня ты лучшая из всех людей. Но рассказывай дальше, Тула!
Она глубоко вздохнула, вытерла слезы. Томас протянул ей носовой платок, она высморкалась. Но когда она начала говорить, голос ее был тусклым, слова путались.
— Как ты уже знаешь, я принадлежу к Людям Льда. К племени, унаследовавшем холод, тьму и вечное проклятие.
— Ты когда-то говорила об этом.
— Ты видел Хейке. Одного из «меченых» в нашем роду. Одного из проклятых.
— Но это такой хороший человек!
— Да. Потому что он очень сильный. Я, Томас, тоже «меченая», проклятая. Хотя внешних признаков этого у меня нет. Но я не такая, как Хейке. Я поддаюсь злым импульсам и только потом начинаю рассуждать здраво.
— Мне трудно поверить, что ты…
— Ах, не надо, Томас! Я ведьма, и от этой истины никуда не денешься.
— Тогда докажи это, — мягко произнес он.
— Как тебе угодно, — устало произнесла Тула.
И она принялась тихо напевать что-то. Странные слова, которых он не понимал.
Но у него волосы поднялись дыбом, когда он заметил, что в комнате темнеет. Свеча на его рабочем столе загорелась сама по себе, в печи затрещал огонь, лежащие на столе деревянные вещи поднялись сами и повисли в воздухе.
Томас сидел, не шелохнувшись, смертельно напуганный. Но он не выпустил ее из своих бережных объятий.
«Вот теперь я должен показать свое доверие к ней, — подумал он. — Если я отступлю, то потеряю ее навсегда. Но, Господи, что же это такое? Боже, помоги этой девушке освободиться от своего проклятия!»
Однако ничто не свидетельствовало о том, что высшая власть вмешалась в происходящее. В комнате царила жуткая, колдовская, призрачная атмосфера.
Наконец Тула перестала колдовать. Огонь в печи и свеча потухли, предметы опустились на прежние места, в комнате стало светло.
Томас был настолько потрясен, что из глаз у него текли слезы. Он едва дышал.
Сглотнув пару раз, он сказал:
— Я верю тебе.
Руки его обнимали ее, губы были у ее виска. Туле казалось, что где-то вдали перед ней маячит удивительный мир общности и взаимопонимания, словно ворота в этот мир были приоткрыты.
Она заметила, что он взволнован. Да иначе и быть не могло.
— Прости меня, Томас, — сказала она. — Но я должна предупредить тебя, что мой рассказ следует принимать всерьез. Хотя все это и совершенно невероятно. Ты осмелишься выслушать меня?
Он кивнул, и это немного успокоило ее.
Опустив голову, она тихо произнесла:
— Я убила человека, Томас.
Тело его напряглось, но он все же сказал:
— Надо полагать, на это были свои причины?
— Ты прав. Они были скотами, делавшими другим всякие гадости.
«Она сказала „они“! — подумал Томас. — Боже мой! Их было несколько!»
— Это была самооборона? — спросил он. — Ты оборонялась?
— Один раз, да. Я думаю, что убила двоих, Томас, но я точно не помню, потому что была тогда совсем маленькой. Один из них хотел убить нашего благодетеля. Этот скот утонул в навозной жиже. Потому что я так захотела.
Она заметила его испуганный взгляд.
— Другой сам был убийцей. Он замучил и убил множество маленьких детей. Это он изнасиловал меня, я рассказывала тебе об этом. Да, что было, то было. Я сама спровоцировала его на это. После этого он умер жуткой, мучительной смертью.
Томас тихо застонал.
— Но я мстила за себя и по-другому. Я самым низменным способом унижала людей. В последний раз это было вчера. Вот почему я в такой растерянности, Томас. Когда на меня накатывает гнев из-за какой-то несправедливости, я сама не знаю, что делаю. Я начинаю соображать, когда уже все позади. И плачу горькими слезами.
— Ладно, с детством твоим все ясно, — сказал он. — Ты пробыла у Хейке целый год, и ты говоришь, что он многому тебя научил. Как ты жила там, в Норвегии?
— Думаю, все были довольны мной. Хейке и Винга — сильные личности, и я пыталась делать все как можно лучше, как они учили меня.
— В самом деле? Значит, у тебя в тебе много хорошего. Но самое главное, как ты вела себя после этого.
— На обратном пути, ты имеешь в виду? Ах, да, тут есть о чем рассказать!
И Тула честно рассказала ему обо всем, что пережила во время своего возвращения домой. Она понимала, что он прав: то, что происходило до ее посещения Норвегии, было несущественно, тогда она была совсем ребенком. Из того времени она вынесла только одно событие: встречу с Тенгелем Злым. И причиной этой встречи была флейта, полученная от Томаса.
Томас пытался убедить ее в том, что в этом вряд ли была ее вина, просто это была цепочка печальных обстоятельств. Тула скептически кивала ему, хотя и была ему благодарна за утешительные слова.
И когда она закончила рассказ о своем возвращении домой, он вздохнул.
— Во-первых, не ты одна виновата в этом. Твой родственник Эскиль виноват в этом не меньше тебя, поскольку вынудил тебя проделать в одиночку такой длинный путь. Кстати, мне кажется, что ты совершила и хорошие поступки — взять хотя бы тех двоих детей. А также твое обращение с человеком, любившим мальчиков: должен тебе сказать, ты поступила очень благородно.
Тула изумленно уставилась на него.
— Разве тебя это не шокирует?
— Я имею представление о том, что значит находиться вне общепринятых норм, не надо забывать об этом! Должен сказать, что многое из того, что ты рассказала, я не одобряю. Твои сверхъестественные способности, твою холодную ненависть… Но я теперь понимаю, что все это связано с тем, что ты называешь проклятием Людей Льда. Ты говоришь, что у тебя надлом в душе. Это именно так! Ты хорошая девушка, Тула, но ты не умеешь контролировать свое второе «я», не так ли?
— Ах, это еще не все, — всхлипнула она, положив ему голову на плечо. — Я еще не рассказала о самом худшем.
Томас сидел и молча гладил ее по волосам. Он оглядел свою комнату, уже погружавшуюся в сумерки, где он был так безгранично одинок. Он не хотел возвращаться к своему одинокому прошлому ни за что на свете!
— Что может быть хуже ухода из жизни? — тихо спросил он.
— Томас, я… я жуткий человек также и в… в эротическом плане.
— Кажется, ты говорила, что с тобой это было только раз? С тем детоубийцей, который изнасиловал тебя.
— Это так. Но во мне горит неугасимый огонь. Так часто бывало с «мечеными» женщинами из рода Людей Льда. И я — из самых худших.
— Я бы этого не сказал. Ведь ты никогда не…
— Нет. Но мне хотелось этого. Моя потребность в этом так велика, так неукротима, что я… Нет, я не могу говорить об этом!
— Ты думаешь, мне этого не хотелось? Ты думаешь, я не рыдал безутешными, горькими слезами над своей потребностью в этом?
Забыв на миг о себе, Тула выпрямилась.
— Значит, ты можешь… То есть я хотела сказать, что ты не… инвалид по этой части?
— Нет, нет… — краснея, ответил он. — Я много лет уже хочу этого. Пока не… Она просияла, словно солнце.
— Пока не встретил меня?
Он кивнул, смущенно улыбнувшись.
— Ах, Томас! — вздохнув, сказала она. — Тогда я могу рассказать тебе о демонах!
И он услышал всю эту жуткую историю. Сначала он подумал, что это естественные эротические сны, но вскоре разуверился в этом, узнав о жутких событиях на чердаке в Гростенсхольме. Она показала ему шрамы от укусов призраков. И только эти четыре демона были способны спасти ее.
Это было последнее, что рассказала Тула. Ей не было нужды рассказывать Томасу о том вожделении, которое она испытывала сначала к Мики, а потом к сержанту. Поскольку это вожделение не имело никакого отношения ни к влюбленности, ни к нежным чувствам, и было связано лишь с инстинктом, она не хотела омрачать настроение Томаса. Она уже рассказывала ему о тех двоих, что желали вступить с ней в любовную связь, которых она жестоко наказала — и этого было достаточно. Она снова припала к его плечу.
— Томас, как это странно! Я часто видела партнеров по постели в тех мужчинах, которых встречала. И я всегда отворачивалась от них. Но теперь… Именно теперь эротика мало что значит. Потому что в любовных отношениях есть что-то большее! Да, думаю, это ты когда-то говорил мне об этом… Когда-то? Всего лишь год назад! А мне кажется, что прошла целая жизнь!
Томас ничего не сказал. Он не знал, как ему сохранить ее доверие. Но он вздрогнул, когда она сказала:
— Знаешь, что в этот час признаний будет лучше, если я скажу: во второй раз, когда я приходила к тебе, у меня были весьма нескромные намерения.
— В самом деле? И что же?
— Я хотела отдаться тебе! Мне хотелось посмотреть, способен ли ты любить, мне хотелось сделать что-то для тебя, эротически тебе помочь в твоем одиночестве. Мне хотелось почувствовать себя благородной. Это было, разумеется, ложь и обман, а истина заключалась в том, что я хотела тебя, не решаясь признаться себе в этом. Но все получилось наоборот. Это ты проявил ко мне милосердие, и это я оказалась несчастной и совершенно забыла о своих намерениях. К счастью. Что бы ты подумал обо мне?
Томас засмеялся, весело и искренне.
— Я бы не стал думать, я бы вместо этого стал действовать.
И тогда Тула тоже рассмеялась.
— Все-таки я рада, что в тот раз ничего не произошло. Тогда бы мне не к чему уже было стремиться.
— Господи, неужели на этом бы и закончился роман? — спросил он.
— Вообще-то я так не думаю, и ты об этом знаешь, — сказала она, теснее прижимаясь к нему. — А теперь мне просто любопытно: как все это бывает. Насилие было просто омерзительным, жутким.
При воспоминании об этом она передернулась.
— Думаю, что это может быть по-настоящему прекрасно, — ответил Томас.
— Я тоже так думаю. Если люди нравятся друг другу.
Но Тула не была особенно уверена в своих словах. И у нее вырвался горестный вздох:
— Нет, Томас, это не так. Думаю, что не смогу что-то чувствовать. Боюсь, что я такая же, как Суль. Она не могла любить земных мужчин. Она любила одного лишь Сатану.
— Но ведь ты не имеешь никакого отношения к Сатане?
— Нет.
«Только к демонам, — подумала она. — А что если только они могут удовлетворить меня? Как же быть тогда с любовью? Способна ли я вообще на такие чувства? Ах, как мне нравится Томас! Его приветливость, его симпатичное лицо с голубыми глазами под темными ресницами, с чувственным ртом, обрамленным морщинами горечи. На его лице видны печаль и страдание. Мелко вьющиеся волосы… Но самое красивое у него — это руки. Жилистые, сильные, нервные. И еще широкие плечи. Мощные мускулы, которые я ощущаю теперь, прижавшись к нему. Это дает такое чувство надежности…
Но как обстоит дело с его ногами?
Да, ноги у него…»
— Ах, Томас, я забыла о самом главном!
— Ты хочешь рассказать мне что-то еще?
— Нет, нет, мы все уже выяснили. Хейке дал мне кое-какие лекарства…
Она не сказала, что эти лекарства взяты из жуткого колдовского наследства Людей Льда. Но она вовсе не собиралась использовать их для колдовства.
— Лекарства? — наморщив лоб, спросил Томас. — Но ведь я же не болен.
— Да, но ты…
Ах, как трудно говорить об этом!
— Хейке сказал, что это, возможно… сделает твои ноги сильнее.
Он раздраженно отвернулся.
— С этим уже ничего не поделаешь, — сказал он.
Она топнула ногой. Как ей выйти из этого положения?
— Не хочешь ли ты рассказать мне о своих ногах? Почему они стали такими?
— Нет, мне нечего рассказывать, — неохотно произнес он.
— Нет, ты расскажешь, — с угрожающим спокойствием произнесла Тула. — Ты вытянул из меня все мои тайны, а свои хочешь скрыть?
Глубоко вздохнув, Томас затаил дыханье. Он долго сидел молча. Потом снова вздохнул.
— Никто не видел моих ног с детства. Никто, кроме Хейке. Я… не могу.
— Сможешь, — лаконично ответила Тула. — Ведь ты надеешься, что мы сможем жить с тобой совместной жизнью… Как же твои ноги, их что, вообще не существует?
— Если ты хочешь, чтобы я рассказал тебе об этом, тебе придется выслушать все.
— Извини! Продолжай!
— Я хотел как раз сказать, что, как бы я ни был стыдлив и смущен, я должен хоть показать тебе свое убожество. И чем раньше, тем лучше. Но не надейся, что их можно снова оживить, этого не будет.
— Ладно, так что же произошло? Это у тебя от рождения?
— Нет, от болезни. Мне было тогда лет десять. Сначала я лежал, большая часть тела у меня была парализована. Потом паралич прошел. Неподвижными остались только ноги. Они как мертвые.
— Понимаю.
И тут же Тула спросила трезвым и энергичным тоном:
— Можно взглянуть на них? Томас смущенно усмехнулся.
— Ты должна дать мне время, чтобы приготовиться, ведь ноги могут быть грязными…
— Если я тебя правильно понимаю, ты сам избегаешь смотреть на них. Поэтому они и могут быть не совсем чистыми.
— Ты права. Не могла бы ты отвернуться, чтобы я смог подготовиться?.. Она встала.
— Пойду схожу к коню. А ты мне крикнешь. «Какой я стала целомудренной и благородной, — с иронией подумала она. — Но Томас настраивает меня на целомудренную жизнь. Благослови его, Господи! Он принял меня такой, как я есть! Какое это чудесное чувство — освободиться от всего темного и злого, иметь друга, который тебя понимает!»
Она крикнула ему:
— Но ты еще не сказал мне, что ты думаешь по поводу того, что я ведьма! Он тихо засмеялся в ответ.
— Ах, мне кажется, что время от времени полезно колдовать.
И Тула просияла, почувствовав себя счастливой.
— Спасибо, Томас, за эти слова, — крикнула она ему.
— Теперь можно заходить, — сказал он. — Я готов к самому худшему. Я же не верил в возможность вечного счастья с тобой. Сегодняшний день был лучшим днем в моей жизни. Я так счастлив!
— Ну и пессимист же ты! — усмехнулась Тула.
Но, увидев его омертвевшие ноги, она почувствовала, как у нее защемило сердце. Что она хотела увидеть? Она думала, что сможет оживить их с помощью колдовства?
Здесь не помогло бы ни одно колдовское средство в мире!
Вялые, мертвые, скрюченные, бедные его ноги! Он никогда не будет стоять на них, а тем более ходить.
Став на колени, она осторожно погладила их. Потом забралась к нему, прижалась к нему, обняла его. Не говоря ни слова, они лежали и нежно, с каким-то отчаянием, ласкали друг друга.
— Ты не уйдешь? — прошептал он, когда стало уже почти совсем темно. Но все-таки это была летняя, светлая ночь.
— Нет. Я останусь здесь ночевать. Если ты хочешь.
— Еще бы мне этого не хотеть? Но мудро ли это с нашей стороны? Я так возбужден твоей близостью. А впереди целая ночь…
— Ты же знаешь мою тоску. И к тому же я уже не девственница, так что ты ничем не навредишь мне. Наоборот.
— Я чувствую, как ты дрожишь. Почти так же сильно, как и я, — прошептал он.
— Тогда возьми меня, — прошептала она ему в ответ. — Я так долго ждала. И именно — с тобой. На моем пути было множество соблазнов, но мне было нужно именно это. Нужен был ты. Твоя любовь, взаимная нежность. Томас, я… Томас, я все же думаю, что способна чувствовать нечто большее, чем просто вожделение. Может быть, я все-таки не такая, как Суль?
Он поцеловал ее. Поцелуй этот длился долго-долго, и в это время он осторожно ласкал ее тело, словно перед ним было сокровище, о котором он не смел даже мечтать. И Тула больше уже не сдерживала своих чувств, ее тело воспламенялось от нежного прикосновения его рук, и, наконец, они с Томасом нашли то, о чем так долго тосковали. И она познала то человеческое тепло, к которому так долго стремилась.
«Бедная Суль, — думала она, лаская губами его щеку. — Бедная Суль!»