Тула, разгуливала достаточно свободно по окрестностям и однажды шла домой из Бергквары. Возле бергундской церкви ее остановила похоронная процессия.

Гробик был совсем маленьким. Тула знала, кто лежит в нем: восьмилетняя девочка. Ее изнасиловали и задушили в роще.

Переполох был страшный, поскольку эта девочка была не первой. За последние два года это был уже четвертый ребенок, найденный мертвым в Бергунде, Эйябю, Арабю, в окрестностях города Вехьо.

Отец, мать и все остальные строго запрещали Туле гулять одной. Но кто мог удержать ее? Она была словно лиса, рыщущая повсюду в поисках добычи. Вот и теперь дедушка Арв очень неохотно отпустил ее к родителям, строго-настрого приказав ни с кем по дороге не разговаривать. Он проводил ее через аллею, после которой начинались дома, и только последний отрезок пути был безлюдным. Дедушка сказал, чтобы она бежала со всех ног, не останавливаясь.

Тула смотрела на скорбно бредущих за гробом людей. На лице ее было написано нечто непостижимое.

Когда они проходили мимо, она склонилась перед ними в глубоком, почтительном поклоне. Но никто не догадывался, что на уме у этой красивой, нарядной девочки.

Она благополучно добралась домой — на этот раз.

Тула посещала в церкви детский хор. Мама настояла на этом, потому что у девочки был красивый голос, чистый и ясный. Но Тула противилась этому: ее совсем не привлекали спевки в бергундской церкви, где все дети с восхищением внимали учителю. И когда хору предстояло выступать в церкви, Тула постоянно оказывалась больной. Однажды ей все-таки пришлось пойти, чтобы не вызвать ни у кого подозрений, но пела она на редкость плохо. Никто не подозревал о том, что ее прошибал холодный пот, когда она стояла возле органа и смотрела на прихожан.

Дирижером и учителем пения был человек из Вехьо — один из тех несчастных, кто потерял своего ребенка таким вот жутким способом. Он был очень мягок со всеми, и это качество в совокупности с его личной трагедией делало его очень симпатичным в глазах всех. Человека этого звали Кнутссоном.

Однажды он подозвал к себе Тулу после занятий.

Она ничего не имела против. Кнутссон был таким добрым, на шее у него всегда были такие красивые галстуки. Туле они очень нравились. На этот раз шейный платок был фиолетовым, с темными и светлыми оттенками.

Положив руку на ее затылок, он погладил ее светлые волосы.

— Дорогая Тула, что же нам делать с тобой?

— Как это? — спросила она, подняв на него большие влажные глаза.

— Ты такая способная, — продолжал Кнутссон, глядя на нее своими печальными глазами.

«Это так трогательно, — подумала Тула, — горевать о потерянном ребенке. Ведь он такой видный сорокалетний мужчина, может быть, чуточку полноватый, но это ничего, в самый раз. С темными бровями над мечтательными, затуманенными — естественно, скорбью — глазами, большим чувственным ртом. Все взрослые дамы просто льнут к нему совершенно бесстыдно!»

— Ты так хорошо поешь, — продолжал он, гладя ее по волосам. — Но отказываешься выступать.

«Только в церкви», — подумала Тула, которой не нравилось, что он так гладит ее по волосам.

— Я пела в среду в Вехьо и…

— Да, да, и ты, похоже, всерьез ударилась в панику. Ты испугалась людей? А ведь ты кажешься им такой способной и красивой… Были бы у всех такие голоса!

«Как они могут думать такое про меня, если они никогда не слышали, как я пою?» — подумала она.

Он вдруг страшно задрожал. И вспотел! От него исходил такой странный запах. Такой запах был у течных коров и ревущих басом быков.

— Мне пора идти. Меня ждет мама.

— Да, конечно, — сказал он, перестав ее гладить. — Где ты живешь, Тула?

Она объяснила.

— Понятно. Нет, там я никогда не был.

— Но я еще часто бываю у дедушки в Бергкваре, — вежливо добавила Тула. — Я буду там завтра после обеда.

— Хорошо, в Бергкваре я бывал. Да, беги домой, а то мама уже заждалась, — сказал он, вытирая носовым платком вспотевшие руки. Тула заметила, что спереди у него вздулась под штанами большая шишка. Она вспомнила о парочке, на которую наткнулась в лесу год назад, и фыркнула про себя. Она благовоспитанно поклонилась ему и убежала.

Кнутссон стоял и смотрел ей вслед, на ее танцующие на ветру волосы.

Какая девочка… Самая красивая из всех! Эти округлые детские формы! Эти невинные, доверчивые глаза! Ребенок, сущий ребенок! Мягкая, полненькая, теплая… Чего стоит одно только прикосновение к ней, не говоря уже о…

Он уже мысленно запускал руки ей под одежду. Что там у нее под этим нарядным платьицем? Ощупать ее, проникнуть в нее! Она закричит. Ах, эти захватывающие крики, будящие в нем неуемную страсть! Ах, неповторимое мгновенье!

Под штанами у него все вспучивалось и приходило в движение, так что ему пришлось сесть и плотно прижать ладони к бедрам. Он громко застонал. Он так долго терпел, слишком долго, и он не мог больше выносить этого. Но ему следовало быть осторожным. Хорошая идея — организовывать повсюду детские хоры. Все дети на виду, можно выбрать…

Он был совершенно уверен в том, что никто ни в чем его не подозревает. Напротив, все относились к нему с симпатией. Тем не менее, ему следовало быть осторожным.

И все-таки он слишком долго ждал! Чего они, собственно, хотят от него?

Они сами виноваты в этом — это их, их вина…

Он вернулся домой к своей жене в Вехьо. На лице ее, как всегда, была написана растерянность, словно она просила в чем-то извинить ее, не понимая, почему он отталкивает ее. Да, он давно уже держался от нее в стороне. С того самого времени, как оказался не в состоянии выполнять свой супружеский долг.

Его притихшая было ярость вспыхнула с новой силой. Как смеет она думать о нем, что у нее есть, чтобы предложить ему? Она, со своим иссохшим, взрослым телом и постоянной готовностью… Однажды, когда они жили еще в Эксьо, он пошел в город по какому-то адресу и в подворотне наткнулся на маленькую девочку — и тогда ему показалось, будто молния ударила в него. Его кожа покрылась мурашками, под штанами у него стало мокро, он неотрывно смотрел на девочку, понимая, что ему нужно овладеть ею.

Вернувшись домой к жене, он понял, почему в постели с ней он просто с безразличием выполнял свой супружеский долг. Она была молодой и богатой вдовой, имевшей четверых детей, и ему казалось, что он сделал хорошую партию, завоевав к тому же уважение окружающих. Влюблен в нее он никогда по-настоящему не был, хотя она и казалась ему довольно привлекательной.

Но не теперь!

Теперь его интересовала только маленькая девочка.

Каждый день он шпионил за ней. Узнал, где она живет. И однажды, когда их никто не видел, он заманил ее в один из подвалов, который он до этого присмотрел.

Он испытал фантастические переживания. Все в нем ликовало! Настоящий рай на земле! Девочку нашли через два дня, но никто не заподозрил его.

После этого они переехали в Вехьо. Он разрешил своей жене записать детей на его имя, и она со слезами благодарила его за это.

Мог ли теперь кто-то подозревать, что именно он польстился на свою приемную шестилетнюю дочь? Для него не составило никакого труда овладеть ею во время прогулки. Он повел ее в парк… После этого он поспешил домой и сказал жене, что не мешало бы им поискать девочку, которая все еще гуляет где-то. Жена, разумеется, согласилась.

Они встретили двух полицейских. Те, даже не подозревая, что это их дочь, с сожалением рассказали, что нашли в парке девочку.

Он так печалился, так убивался, с таким пониманием отнесся к своей жене! И она горячо благодарила его за участие. В глазах окружающих это была настоящая трагедия.

Теперь он успокоился. Он был не виноват в том, что произошло с его приемной дочерью, — он ведь только помогал ей купаться, не так ли? Он мыл ее мочалкой, тер ее мягкую кожу, проводил рукой по ее телу… Он и тогда, стоя над ванной, обмочил штаны, но это произошло быстро и незаметно. Девочке просто показалось, что он как-то тяжело дышит. Но разве он не прекратил тут же мытье?

Через два дня он заманил ее в парк. Чего еще от него можно было ожидать?

До убийства следующего ребенка прошло довольно много времени, люди начали терять бдительность. Возможно, опасность миновала?

Через день после разговора с приветливым учителем пения Тула отправилась в Бергквару. Мать проводила ее через лес, а потом она могла уже идти сама.

Проходя по аллее, она увидела впереди какого-то мужчину.

Хормейстер Кнутссон? Что он делает здесь? Он явно направлялся в имение Бергквара. Отлично, они пойдут вместе.

Он обрадовался и удивился, увидев ее.

— Так это же Тула! Конечно, я теперь вспомнил, ты же сказала, что сегодня пойдешь сюда!

Остановившись, он уставился на нее. Разве мог он сказать ей, что уже несколько часов ждал, спрятавшись в лесу, чувствуя кипящий вулкан раздражения и страсти? И теперь у него просто перехватывало дух: она была еще соблазнительнее, чем раньше. Этот Божий ангелочек, этот херувимчик напоминал свежеиспеченную, сладкую, круглую булочку! Ах, как ему вынести это?

На лице его появилась натянутая улыбка.

— Знаешь, что я только что видел? — спросил он. — Маленького зайчонка, спрятавшегося в кустах в лесу. Наверняка он ранен, потому что хромал на одну лапу. Я как раз собирался пойти поискать его. Пойдем вместе?

— Зайчат люди никогда не находят, — со знанием дела возразила Тула.

— Я слышал, ты любишь животных. Мне показалось, что я видел там след крови… Она пожала плечами.

— Если зайчонок спрячется, его ни за что не найдешь, — сказала она.

— Да, но на всякий случай давай поищем, — горячо возразил он. — Пошли, я знаю точно…

Лес в этом месте вплотную примыкал к аллее, так что они вскоре скрылись за деревьями. Кнутссон незаметно уводил ее все дальше и дальше от дороги.

— Нет, не стоит больше искать, — сказала Тула.

Сев на бугорок, он провел рукой по траве рядом с собой.

— Иди сюда и послушай! Слышишь? Слышишь, как поют лесные птицы? Тула села.

— Разве не чудесно сидеть вот так? — сказал он, и голос его дрожал, и пахло от него бычьим потом.

Обоняние у Тулы было очень развито.

— Да, — без всякого интереса ответила она. Но, благодаря воспитанию, а также жизненному опыту, она вела себя вежливо.

Обняв ее за плечи, он сказал:

— Ты и в самом деле красивая девочка, Тула. Сколько тебе лет?

— Одиннадцать. Скоро будет двенадцать.

— Конечно же, у тебя есть уже любовник!

— Любовник? Да, но он живет далеко. В Норвегии. Я встречалась с ним лишь однажды. Это было давным-давно.

— Он ведь ласкал тебя немного, не так ли?

— Что-что? Фи, нет, какая чепуха!

— Это не чепуха. Это чудесно. Вот так…

Кнутссон провел ладонью по ее руке. Снизу вверх, так что по коже побежали мурашки. При этом он вспотел и заерзал на месте. Дыхание его стало прерывистым.

Что это он надумал? Туле стало любопытно, и она позволила ему продолжать. Его рука проскользнула за ворот ее платья и нащупала грудь.

Он тихо, нервозно хохотнул.

— Ничего нет. Ты еще ребенок, Тула, маленький, очаровательный ребенок. Но я могу доставить тебе удовольствие, если хочешь.

Она наморщила лоб. Взглянув на его штаны, она поняла, что там что-то беспокоит его. Возможно, ей удастся еще раз увидеть эту мужскую штуковину? Это было бы занятно.

— Сядь ко мне на колени, — заикаясь от возбуждения, сказал он.

Тула сделала вид, что раздумывает. Все это ее очень забавляло.

— Мама говорила мне, чтобы я не садилась на колени к взрослым мужчинам, — с невинным видом заявила она. — Думаю, что я слишком тяжелая.

— Н… но попробуй… — сказал он, дыша, как кузнечный мех. — Ты можешь лечь. Ляг на спину! И приподними коленки.

Тула послушалась его, находя все это очень интересным. Ей хотелось узнать, к чему все это приведет. Она по-прежнему сгорала от любопытства и хотела узнать, в чем состоят игры взрослых, доставляющие им столько радости.

Он тут же запустил руки ей под юбку и стал ласкать ее. Он возбужденно ощупывал ее. Ой! Это… так увлекательно! Ой, ой!

В самом деле, это было здорово!

Его пальцы работали без устали. И теперь Тула начала понимать, в чем состоят игры взрослых. Все-таки это было не так глупо.

— Что ты делаешь? — доверчиво спросила она.

— Ничего. Ничего… — пробормотал он, хотя лицо его исказилось гримасой страсти. — Не думай об этом!

Он принялся копаться в своих штанах, издавая при этом стоны и тяжело вздыхая. И вскоре Тула снова увидела ту самую таинственную штуковину.

— Ой, нет! Ты ведь не мой ровесник!

Высунув свою штуковину, он, путаясь в словах, произнес:

— Потрогай его! Потрогай!

И Тула потрогала и рассмеялась своим неповторимым, детским, переливчатым смехом, как смеялась всякий раз, когда собиралась кого-нибудь одурачить.

— Разве ты не испугалась? — спросил он, удивленный ее реакцией.

Он снова принялся ощупывать ее и вдруг, издав глухой стон, навалился на нее, раздвинув ей ноги.

Точь-в-точь как та парочка в лесу! «Это становится интересным, — подумала Тула. — Теперь я узнаю, почему взрослым это нравится».

— О! Мне больно!

Но Кнутссон хрюкал, урчал и барахтался на ней. Эта маленькая толстушка превзошла все его ожидания. Она была для него самим соблазном!

— Теперь это уже не так забавно, — сдвинув брови, сказала Тула, пытаясь освободиться. — Мне больно!

Лицо его приняло совершенно другое выражение: каждая черта его лица излучала безумие и злобу.

— В самом деле? — глухо простонал он. — Тебе и должно быть больно! Ты должна испугаться! Ты должна закричать! Кричи же! Иначе я не могу… Кричи же, черт побери!

В ярости он обхватил руками ее шею.

— Нет, это будет потом, — прохрипел он. — Чтобы ты не смогла проболтаться. А теперь я заставлю тебя кричать, заставлю испытать страх, ты не отнимешь у меня то, что принадлежит мне!

Руки его сжались на ее шее. «Хватит, — подумала она. — Разве так все это происходит?»

Ее губы прошептали какие-то слова. Проклятия. Кнутссон вскочил и быстро отполз от нее.

— Ты обожгла меня! — воскликнул он, хватаясь за свой опаленный член.

Тула села и одним-единственным движением отбросила прочь его руки, бормоча при этом странные слова, схватила его член и вытянула до невероятной длины… он страшно закричал. Его член теперь напоминал загнутый крючком поросячий хвост, с невероятно тугим узлом.

«Такого не может быть, — с ужасом думал он. — Это неправда, это невозможно, физически невозможно, никто не может завязать узлом…»

Но член его был завязан узлом!

Тула встала. Она стояла над ним, и он, совершенно сбитый с толку, посмотрел ей в глаза.

Еще одно заклинание, на этот раз с помощью руки, обращенной в сторону его рта.

Еще одно, теперь с помощью обеих рук, которые не касались его.

И повернувшись, чтобы уйти, она бросила ему через плечо:

— Пять убитых детей, возможно, больше. И среди них твоя дочь! Как ты мог?

Он хотел было сказать ей, что девочка не была его дочерью, но это не имело теперь никакого значения, ведь он все равно воспользовался ею. Неважно, свои это были дети или чужие, желание изнасиловать ребенка и потом убить его в оргастическом опьянении — вот что было в нем сильнее всего.

Но Кнутссон не произнес ни слова. Ни единого слова! Эта маленькая ведьма сделала его немым — навсегда. Так что теперь он не мог разоблачить ее. Но это было еще не все, худшее было еще впереди!

Полуживой от боли, он потащился в Бергунду. Узел ему развязать так и не удалось, как он ни пытался, хотя он чуть не вырвал с корнем себе ногти.

Ему удалось добраться до дома в Вехьо, к своей жене, лечь в постель, никому не говоря ни слова о случившемся, тем более что он и не мог этого сделать, переживая свои муки в молчании, поскольку его голосовые связки бездействовали.

Но через два дня он больше не мог этого вынести, поскольку мочевой пузырь переполнился до отказа. Он написал записку ничего не понимающей, готовой впасть в истерику жене, прося позвать врача.

Врач недоверчиво уставился на его уродство.

— Не-е-т! — определенно заявил ученый муж. — Такого я еще не видел!

Кнутссон дал понять жестами, чтобы ему дали перо и бумагу: он хотел написать, как его заколдовала ведьма Тула и что из произнесенных ею слов он уловил следующие: «Колдовской, ведьмовский узел, никогда не развязывайся!» И многое многое другое, чего он так и не понял. Но никто не улавливал смысла его жестов. Между тем врач попытался развязать узел. Кнутссон безмолвно стонал и вздыхал, скрипел зубами, дергался и метался по постели.

— Нет, ничего не получается, — сказал наконец врач, совершенно измученный. — Я вижу только один выход: придется отрезать этот узел, иначе наступит смерть от отравления организма или разрыва мочевого пузыря.

Кнутссон хотел было протестовать, но не смог издать ни звука.

— Но как же все это получилось? — спросил врач.

Вдруг врач понял, что Кнутссон требует перо и бумагу.

И тут сбылось последнее проклятие Тулы…

Кнутссон просил бумагу и перо для того, чтобы разоблачить ее и обвинить в ведьмовстве. Но перо писало в его руках само, и ему оставалось только мириться с этим.

«Это я насиловал и убивал невинных детей, — писал он, — и я получил по заслугам. Это кара неба!»

В последней фразе Тула переборщила. Небо здесь совершенно не участвовало.

Но и врач, и жена Кнутссона поверили написанному, в особенности последней фразе. Кнутссон отчаянно пытался дать им понять взглядом, что он совсем не то хотел сказать, но все было напрасно. Имя Тулы так и не сорвалось с его губ, как он ни пытался это сделать.

Врач и Жена Кнутссона вышли из комнаты.

Женщина была в полном отчаянии.

— Мой муж? Мой любимый, ласковый муж? Но как он мог так поступить с моей девочкой, мы же одна семьи? Я не могу этого понять, я ничего не понимаю!

— Не имеет значения, чьи были эти дети, — сказал врач, будучи человеком образованным. — Таких, как он, называют педофилами. Они способны к половому акту лишь насилуя детей. Ваш муж был худшим представителем такого сорта людей, он был из тех, кто совершенно отпускает вожжи… Кстати, обычно такие люди ищут себе занятие, обеспечивающее тесный контакт с детьми. Как все это печально!

Несмотря на попытки врача спасти его, надрезав его жизненно важный орган, Кнутссон умер в тот же вечер.

И слух пронесся по всей округе, несмотря на то, что оба свидетеля договорились молчать: история была слишком громкой, чтобы можно было держать ее в тайне. Во всяком случае, все узнали, что детоубийца пойман, узнали, кто он такой. Обо всех прочих деталях предпочитали молчать, все равно никто не верил в такой абсурд.

Гунилла тоже узнала об этом. Обняв свою дочь и прижав ее к себе, она принялась баюкать ее.

— Подумать только, это был твой учитель пения, Тула! Подумай, что могло бы произойти! Ты так часто ходила одна в Бергквару и обратно! Ведь ты могла встретить его! Ах, я не осмеливаюсь даже подумать о том, что могло бы произойти, ведь ты такая доверчивая и наивная!

— Но теперь он умер, мама, — сказала Тула своим ясным, чистым голосом. — Теперь все могут быть спокойны.

— Слава Богу, что все обошлось, — вздохнула Гунилла.

Тула не особенно задумывалась над этим случаем, у нее была редкостная способность отметать все неприятности и перешагивать через них.

Но в тот раз она пошла в амбар, где обычно лежал ее большой черный кот. Он тут же подошел к ней, подняв хвост трубой.

Тула села, посадив к себе на колени кота и уткнувшись носом в его пушистую шерсть. По ее щекам медленно катились слезы.

Она оплакивала не свое несчастье, не свою загубленную девственность — нет, на это ей было совершенно наплевать, ведь она провела просто интересный эксперимент. Она оплакивала преждевременно угасшие жизни тех детей, которым больше не суждено было видеть белый свет. Она думала об их последних мгновениях, о том, что у них не было ее силы и ее хладнокровия, не было ее удивительных способностей.

Ведь Тула не была совсем уж бессердечной.

Решительным движением руки она вытерла слезы.

— Я такая же, как Суль, я это знаю, — прошептала она коту. — Но Суль пришлось умереть, потому что ей не позволяли делать с ненавистными ей людьми все, что она хотела. Я теперь делаю то же самое. Но я должна быть осторожнее. Суль же не соблюдала никакой осторожности, она хвасталась своим умением. Этого я никогда, никогда не буду делать!

Кот с пониманием смотрел ей в глаза.