После этого Тула в течение нескольких лет вела себя смирно.

Конечно, время от времени она позволяла себе кое-что, но это были в основном мелочи. К примеру, она «благословляла» огород матери, и он приносил хороший урожай, или спасала при трудных родах кобылу и жеребенка.

А вообще-то она ладила с окружающим ее миром. Все шло хорошо: она втихомолку лечила грудной кашель дедушки, подмешивая в его утренний кофе кое-какие травы; папа Эрланд стал чаще обычного бывать дома, так что вся семья собиралась вместе; и у нее самой появился новый друг.

Ей уже исполнилось пятнадцать лет, и она переживала переходный возраст. Она сама не знала, чего хотела, переходя от бурной радости к глубокой меланхолии и тоски по смерти. С ней было то же самое, что и с миллионами других подростков. В этом смысле она ничем не отличалась от своих сверстников. Гунилла с разочарованием замечала, что ее волосы стали не такими золотистыми, какими были в детстве, теперь они потемнели и приобрели обычный темно-русый цвет. Черты ее лица обретали взрослую законченность, в них не было уже ребяческой прелести. Не то, чтобы Тула была дурнушкой, нет, но она стала более… да, более обычной. И наконец-то она похудела. Она по-прежнему отличалась крепким сложением, была небольшого роста, широкоплечей, с высокой грудью и узкими бедрами, точеными руками и ногами и не слишком длинной шеей. Но дома считали, что внешность не играет особой роли, поскольку очарование ее было по-прежнему безграничным. Смех ее все также был радостным и заразительным, и что бы она ни делала, она делала это со страстью.

И никто пока не догадывался, что кроется в ней, ей удавалось хранить свои тайны.

Однажды ее взяли в Вехьо. Это было для нее большим событием, ведь город казался таким привлекательным девушке из деревни. Туле разрешили самостоятельно побродить по городу, пока ее родители занимались своими делами, сказав только, чтобы она вернулась к повозке в назначенное время. Она, конечно же, обещала это сделать.

Она долго бродила одна, осматривая городские достопримечательности. Площадь с живописными овощными и фруктовыми прилавками, винными погребками, магазинами… Она перебирала лежащую в кармане мелочь. Ей разрешили потратить эти деньги, в этот день Эрланд был щедрее обычного, и теперь она могла купить себе все, что хотела, и никто не сказал бы ей ни слова.

Но родители есть родители. Они всегда думают, что их ребенок сообразительнее их самих, и поэтому говорят: «И ты истратил все деньги на пустяки?»

Тула знала, что именно так они ей и скажут, и решила избежать этого. Она быстро прошла мимо торговца карамельками, хотя они были на вид очень соблазнительными.

Она выбирала, что купить, и никак не могла выбрать. Как только ей надоело выбирать побрякушки, она стала присматриваться к нарядным платьям. Но она никак не могла сделать выбор, поскольку имевшихся у нее денег не хватило бы на все, что ей приглянулось.

И вот на одной из боковых улочек она увидела раскрытое окно, в котором были выставлены музыкальные инструменты. Имея красивый голос, Тула очень интересовалась музыкой. Немного помедлив, она вошла в помещение.

Это была мастерская, и мастер как раз сидел и чистил скрипку. Это был довольно молодой парень или мужчина. Но было ясно, что профессия выбрана им не случайно. Ноги у него были искривлены, и он передвигался на маленькой тележке.

Туле понравилось его открытое и добродушное, лицо.

— Добрый день, — сказала она, улыбаясь ему своей неотразимой улыбкой. — Мне хотелось бы посмотреть инструменты.

Он просиял.

— Да, конечно! Что именно тебя интересует?

— Честно говоря, я вошла сюда просто так. Но если мне что-то понравится, я куплю это. Разумеется, не огромное фортепиано, потому что инструмент нести придется мне самой.

Оба расхохотались. Молодой человек стал показывать ей все подряд, поясняя, что большую часть инструментов изготовил он сам, все эти скрипки, флейты, барабаны, но люди приносят сюда также продавать свои инструменты.

У Тулы появилось странное ощущение, словно она наконец-то вернулась домой. Вместе с тем ее пробирала дрожь неуверенности и нетерпения. Она перещупала все инструменты, но все время ее тянуло вернуться в один уголок мастерской, где лежали флейты.

— Думаю, мне нужно купить флейту, — сказала она, прислушиваясь к своим внутренним импульсам и понимая, что им нужно следовать.

Он тут же подъехал туда на своей тележке. Все полки были сделаны низкими, чтобы ему было удобно, поэтому Туле пришлось встать на колени перед полкой, на которой лежали флейты.

Парень сказал ей, как называются все эти флейты, и она попробовала их все по очереди — он разрешил ей.

Сердце ее стучало с необычайной силой.

— Нет, — сказала она. — Не эта…

Ее охватила странная досада. Она взяла еще одну флейту и попробовала ее. Молодой человек показал ей, как нужно ставить пальцы.

— Эта мне нравится больше, — сказала она, выдувая из инструмента резкий звук. Было ясно, что она не имеет понятия об игре на флейте.

Почувствовав зуд в пальцах, она невольно потянулась на другой конец полки. Там, прямо на полу, стояла небольшая ваза или подставка с двумя наполовину готовыми флейтами.

— Эти тоже продаются? — спросила она.

— Нет, одна еще не готова, а другую я уже закончил, да, ту, которую ты сейчас взяла. Но на ней невозможно играть.

— Почему же? — спросила она и невольно положила ее обратно.

— Просто у меня ничего не получилось. Я расположил дырочки не так, как нужно, и звук получился никуда не годным.

Он был явно пристыжен и смущен.

Глядя на испорченную флейту, Тула все еще держала в руке ту, на которой пробовала до этого играть. И тут как раз часы на башне кафедрального собора пробили два удара.

Она вскочила.

— Ах, я должна уже быть возле повозки!

Быстро взглянув еще раз на испорченную флейту в вазе, она все же решила купить ту, что держала в руке.

— Я беру эту. Буду упражняться дома. А потом ты сможешь придти и послушать меня на моем первом концерте.

Они оба снова рассмеялись, она заплатила ему и убежала.

Всю дорогу ее не покидало какое-то раздражение, она чувствовала в себе его вибрации.

Родители были удивлены, увидев ее покупку, но им понравилось, что она так интересуется музыкой. Тула упорно упражнялась на флейте до тех пор, пока не выведала у инструмента все его тайны. Так что теперь она могла свободно подбирать мелодии.

Но ее это не удовлетворяло. Недовольство собой делало ее раздражительной. Ночи ее были наполнены непостижимыми снами — хорошими и дурными.

Ей казалось, что два человека сражаются за нее. Нет, не сражаются, это слово было неудачным, они оба хотели ей добра. Оба они любили ее, каждый по-своему. Тула не знала никого, кто любил бы ее. За исключением отца, но это было совсем другое дело. Она знала, что такое отцовская любовь. Во сне же она видела вовсе не отцовскую любовь, а что-то совсем другое…

Чего же хотел от нее тот человек?

Да, так оно и было. Именно это она и должна сделать. И как можно быстрее!

В мыслях ее постоянно присутствовал несчастный юноша из музыкальной мастерской.

Может быть, он тоже думал о ней?

А почему бы и нет? Он так застенчиво смотрел на нее своими печальными глазами. Может быть, он вообще не привык видеть молодых девушек?

Наверняка так оно и было, потому что к нему захаживали только старые скрипачи и другие музыканты. Может быть, Тула была первой девушкой, которую он видел за все эти годы?

Разве его взгляд не скользил по ее телу, когда он думал, что она не видит этого? Да, так оно и было, она вспомнила, как под его взглядом невольно выпрямила спину, так что ее развитая грудь выпятилась вперед.

Бедняга!

Но мысль эта пришлась Туле по вкусу. Поиграть в милосердную самаритянку! Она давно уже не видела мужских штуковин — начиная с той фатальной истории с учителем пения. А ведь когда он ласкал ее — для начала — ей это очень нравилось. Но то, что было потом, показалось ей отвратительным и неприятным.

Но Амалия, которая многому научилась за последние годы, шепотом рассказывала Туле, что первый раз, когда отдаешься мужчине, бывает ужасно плохо, но потом все становится великолепно, как сказала ей кухарка и в чем она сама желает убедиться. И Амалия, хихикая, прошептала, что один мальчик увивается за ней и что, возможно, она позволит ему когда-нибудь заглянуть к ней под юбку.

Выслушав ее, Тула удивленно сказала:

— Ты слишком многого хочешь, Амалия!

И ее подруга почувствовала бесконечную гордость за себя.

Молодой человек из музыкальной мастерской? Наверняка он никогда не заглядывал ни к кому под юбку. Его лицо красноречиво говорило об этом.

Может быть, вся нижняя часть его тела бездействовала?

Тогда он вряд ли смотрел бы с таким интересом на Тулу и так густо краснел.

Интересно было бы узнать…

Амалия утверждала, что кривоногие и калеки имеют свои мужские преимущества — и хихикала, как обычно.

Временами в нижней части тела Тула чувствовала требовательный зуд. Но она не осмеливалась удовлетворить сама себя, считая, что тут может помочь только мужчина.

И она ждала подходящего случая.

Ведь не пойдет же она в мастерскую и не скажет: «Эй, ты, давай…» — и так далее.

И чем больше она думала об этом, тем больше она обретала уверенность в том, что он чего-то от нее хочет. А может быть, просто ее беспокойная кровь требовала своего.

Она может придти туда для того, чтобы попросить у него испорченную флейту! Да, в самом деле. Это хороший повод.

Вот только родители…

Она сказала, что ей нужно навестить подругу в Вехьо. Ту, с которой они дружили, посещая хор.

Но они принялись отговаривать ее. Конечно, она может поехать туда одна. И если она не успеет вернуться в тот же день, она сможет переночевать у подруги. Дорогие папа и мама, ей ведь уже пятнадцать лет! А опасных людей на дороге давно уже никто не встречал. (Она сама позаботилась об этом, но вслух об этом не говорила.)

И они сдались, но не сразу. Ладно уж, но ей тогда придется выполнить кое-какие поручения матери. Отец проводит ее до почтовой кареты.

В эту ночь Туле не снились кошмары. Наоборот, она ощущала мир и покой.

Все-таки дело было в этом парнишке!

Впервые в жизни она была одна в Вехьо.

Не теряя времени даром, Тула выполнила поручение матери и сразу направилась в музыкальную мастерскую.

А что, если там его не будет? Если мастерская закрыта или там сидит кто-то другой?

Но молодой человек на тележке оказался на месте, и когда она вошла, он покраснел, как пион. Она видела, как на шее его пульсирует вена.

— Добрый день и спасибо за последнюю встречу, — сказала Тула. — Не знаю, помнишь ли ты меня? Я купила здесь флейту…

— Как же, как же, я помню тебя, — затаив дыхание, произнес он. — Что-нибудь не в порядке с флейтой?

— Нет, все в порядке, я уже хорошо играю, если мне позволят похвалиться, — с улыбкой сказала она. — Нет, я пришла не за этим.

Уф, она чуть было не сказала все напрямик, вот что значит постоянно думать об этом! И она торопливо поправилась:

— Конечно, это звучит глупо, но мне так понравилась та маленькая, неудачная флейта, что я бы с удовольствием купила ее. Мне вообще нравится все, что имеет недостатки.

Его руки так задрожали, что он вынужден был схватиться за колеса своей тележки.

— Я точно не знаю… какую флейту ты имеешь в виду, — заикаясь, сказал он.

— Ту, которая лежит вон там… Нет, там ее больше нет! Ты выбросил ее?

— Ах, ту? Ту самую, колдовскую, ты имеешь в виду? Я называю ее так потому, что на ней совершенно невозможно играть. Нет, я… я не знаю, куда я ее положил…

— Очень плохо, — огорченно произнесла Тула, понимая, что ей больше не о чем с ним говорить. — Э-э-э… ты живешь здесь?

Он кивнул.

— Да. Там, внутри, есть пара комнат.

— Ты живешь с родителями?

Ей вовсе не хотелось, чтобы тут рыскали какие-то родители, когда она собиралась соблазнить его. Ведь на этот раз он показался ей еще более симпатичным, чем раньше, его сильные плечи сексуально возбуждали ее, так что она снова почувствовала приятный зуд.

— У меня нет родителей.

— Ах, — сочувственно произнесла она. — Но ведь ты не можешь жить совсем один?

— Могу, я живу один с тех пор, как пять лет назад умерла моя мать. Эту мастерскую оборудовал для меня профессор музыки. Он уже умер, но я буду вечно благодарен ему. Это спасло мне жизнь.

— Ты зарабатываешь себе этим на жизнь?

— Я работаю так, чтобы прокормиться. Музыканты из концертного общества обычно чинят здесь свои инструменты, и это кормит меня. А иногда мне удается продать тот или иной инструмент.

Она улыбнулась ему, и он отвел глаза в сторону. Но она заметила, что от ее улыбки у него на глаза навернулись слезы.

Бедняжка! Она пообещала себе, что пойдет ему навстречу, если он того пожелает. Она только не знала, с чего ей начать.

— Жаль, что так получилось с флейтой, — сказал он.

— Ах, ничего.

— Если бы я только мог вспомнить… Во внутреннем помещении у меня есть ящик для всякого хлама, но я не думаю, что я выбросил ее туда… Я могу поискать.

— Нет, в этом нет не… Да, конечно, я буду тебе благодарна. Могу я помочь тебе?

Она вдруг подумала, что таким образом они могут протянуть еще время. В противном случае ей пришлось бы уйти, потому что у нее не было денег на покупку.

— Нет, мне вовсе не требуется помощь.

— Но я с удовольствием сделала бы это. Он виновато взглянул на нее.

— Там такой беспорядок… Тула громко расхохоталась.

— Ты думаешь, это для меня важно? Послушал бы ты мою маму! Она говорит, что такой неряхи, как я, нигде не сыщешь! Пошли! Ты иди первый — на случай, если тебе нужно убрать свои кальсоны или что-то в этом роде!

Он улыбнулся и покатил на своей маленькой тележке, минуя дверь без порога. Улыбка у него была прекрасной. Мягкой и человечной. Он все больше и больше нравился Туле.

Ей удалось рассмотреть, что он сложен вполне нормально до самых колен. Хотя бедра его были не особенно развитыми, возможно, из-за отсутствия тренировки. И она гадала, насколько развит у него…

О, Господи, как ей хотелось почувствовать на своем теле мужские руки! Почувствовать близость мужчины!

— Сколько тебе лет? — крикнул он ей из другой комнаты.

— Шестнадцать, — соврала она. — А тебе?

— Думаю, что двадцать. Я уже сбился со счета. Ну вот! Теперь можешь идти. Извини за беспорядок. У меня никогда не бывает посетителей, а в этом случае человек становится неряхой.

Она вошла в комнату, которая была одновременно кабинетом и кухней и где действительно царил беспорядок. Но это нисколько не смутило Тулу.

Вся мебель была низкой, в том числе кухонный стол и кровать.

— Ты здесь спишь?

— Нет, там, внутри, есть маленькая спальня. Она кивнула. Ее взгляд остановился на огромной куче опилок и кусков дерева.

— Ты думаешь, она может быть здесь? — спросила она.

— Возможно. Я точно не знаю. Он подкатил к самой куче, а Тула опустилась на колени рядом с ним.

— У нас нет нужды разбрасывать по полу всю эту кучу, — сказала она, пытаясь придать голосу обычное звучанье, но тут же обнаружила, что на нее уже действует его близость. Мысль о том, что он никогда не прикасался ни к одной женщине, ужасно возбуждала ее. — Попробуем сделать все аккуратно, — сказала она, стараясь смотреть только на кучу опилок.

И когда они принялись искать, она спросила:

— Тебя в самом деле никто не навещает?

— Нет. Только покупатели.

— Ты выходишь из дома?

— Иногда, чтобы купить еды. Уличные мальчишки забавляются тем, что откатывают меня вместе с тележкой как можно дальше, — усмехнулся он. — Поэтому мне понравилось, когда ты сказала: «Иди…»

— Ах, я сказала это, не подумав. Значит, ты такой же одинокий, как и я?

— Разве ты одинока?

— Не в буквальном смысле, — сказала Тула, которая наконец нащупала нить, которая могла привести ее в его объятия. Если, конечно, правильно вести себя. — Видишь ли, я…

Она сделала вид, что собирается с мыслями.

— Что же? — спросил он, прервав свои поиски.

— Нет, я не могу говорить об этом.

— Ну, скажи! Я прошу тебя! Никто никогда не доверял мне своих мыслей. Я… такого не припоминаю.

Тула пристально взглянула на него, потом кивнула.

— Я… живу в хорошем доме. Но меня просватали за человека, которого я совсем не знаю.

Она заметила разочарование на лице калеки. Чего он ожидал от нее? Уступчивости? Но с ее стороны это было преднамеренной ложью. Она рассчитывала на приключение с ним, потому что давно уже не встречала таких симпатичных молодых людей. Но он не должен был питать иллюзий на будущее.

— И мне очень страшно, — продолжала она. — Понимаешь, никто об этом не знает, но я… была изнасилована, когда мне было двенадцать лет. И с того времени меня пугает все, что связано с эротикой и с мужчинами. Я просто не выношу, когда ко мне приближается какой-нибудь мужчина. Поэтому я так одинока.

Сказав это, она закрыла руками лицо. Она чувствовала его симпатию к себе. Он коснулся ее руки — дружески, утешительно. И тут же отдернул свою ладонь, словно вспомнив ее слова о том, что она не выносит близости мужчин.

«Теперь он это знает, — с триумфом подумала она. — Теперь он знает, что я не девственница. Знает, что не навредит мне, если ему захочется…»

Ах, еще бы ему не хотелось! Тула на расстоянии чувствовала его страсть, его желание соединиться с ней. А ведь до нее он не прикасался ни к одной женщине!

Ах, какой возбуждающей была эта мысль! Тула просто не могла усидеть на месте, чувствуя, как нижняя часть ее тела приходит в возбуждение, ощущая там горячую пульсацию. Он и в самом деле был привлекательным мужчиной.

— Не все мужчины скоты, — дрожащим голосом произнес он.

Тула покачала головой.

— Я больше не верю в любовь, — сказала она, поглядывая на него сквозь пальцы. — После того нападения на меня. Тот человек был так ужасен! Он пытался потом убить меня…

Он пугливо и осторожно гладил ее по руке, словно опасаясь, что она вот-вот сорвется с места и убежит. Неловко, беспомощно он взывал к ней, не зная, что ему нужно говорить или делать.

— Я могу… нет… — смиренно сказал он. Тула убрала от лица руки.

— Что ты хотел сказать? — томно произнесла она, хорошо вживаясь в роль.

— Ах, нет, ты не захочешь иметь дело с таким калекой, как я.

— Что ты имеешь в виду?

— Нет, ничего, — сказал он и отвернулся.

— Скажи, по крайней мере, что у тебя в мыслях! Даже если это и глупость.

— Это не просто глупость. Это бесстыдство. Высокомерие!

— В этом я сама разберусь! Я же оказала тебе доверие, рассказав о том, чего не знают другие, потому что ты мне нравишься и я тебе верю. Так что, и ты должен…

Он вцепился руками в свои мертвые коленки. Прикусил губу. И, опустив голову, произнес:

— Я подумал только… если бы я смог заставить тебя поверить в мужчин, ты не отвернулась бы с отвращением от своего мужа… Мне хотелось просто сделать что-то хорошее для тебя. Без всяких непристойностей. Просто показать тебе, как ты мне нравишься, потому что ты захотела говорить со мной. Я думал о тебе дни и ночи…

И Тула с удивлением заметила, как по его щекам катятся крупные слезы.

— Должно быть, ты очень одинок, — мягко произнесла она, вдруг почувствовав себя совсем взрослой. Словно за несколько часов она стала старше на несколько лет.

Смахнув слезы, он сказал:

— Когда ты пришла сюда в первый раз и стала разговаривать со мной, как с обычным человеком, стала смеяться и шутить со мной — а не надо мной — да, тогда мне показалось, что сквозь эти стены вдруг пробилось солнце. И все это время я жил воспоминаниями о твоем кратком посещении. Я не надеялся, что ты когда-нибудь снова придешь. И вот сегодня ты снова здесь. Живая, всамделишная.

Боязливо подняв голову, он продолжал:

— Не подумай, что я чего-то домогаюсь! Я знаю свое место, а ты уже сказала мне, что ждет тебя в будущем. Но твой рассказ о злодейском изнасиловании… Я просто в отчаянии. Что с тобой, красивейшим из всех земных созданий, так поступили, так жестоко обошлись… Нет, мне просто невыносима мысль об этом!

Теперь настала ее очередь протянуть руку и погладить его по щеке.

— Как же ты собирался помочь мне?

— Ах, я не знаю, — беспомощно произнес он. — Просто утешить тебя, защитить. Обнять тебя, словно обиженного ребенка.

Тула пристально посмотрела на него. Потом сказала спокойно:

— Мне кажется, тебе это нужно сделать. Мне бы тоже хотелось этого. Я нуждаюсь в этом именно сейчас. Я так долго грустила…

Она смешивала в своих словах ложь и правду.

Она осторожно огляделась по сторонам. Куча опилок была, конечно, не самым лучшим ложем, но он не делал ни малейшего намека на то, чтобы устроиться на скамье или пройти в спальню, а ей было неудобно самой предлагать это. Пол, как в столярных мастерских, был усыпан стружками и щепками. Так что потом ей пришлось бы основательно почиститься.

И она подумала, не пропахнет ли ее одежда лаком, что могло бы выдать ее дома.

Стоя на коленях и чувствуя на своих плечах его сильные руки, а возле виска — его губы, она поняла, что его слова были сказаны всерьез. У нее не было нужды разыгрывать из себя добрую самаритянку и вызволять его из плачевного одиночества. У него и в самом деле были рыцарские идеалы. Он действительно утешал ребенка, он шептал ребенку на ухо ласковые слова.

Сначала Тула чертыхалась про себя, но потом, к своему удивлению, успокоилась. Это было прекрасно! Это было изысканно и благородно, это было так красиво!

Она расслабилась в его руках, позволяя себя утешать и ласкать, и постепенно в ней просыпалось сознание того, что она и в самом деле нуждается в утешении. Тула, доверчивая и независимая, никогда не задумывалась над тем, что она одинока. Одинока, как и всякий человек, как бы много близких не было вокруг, Тула была залетной птицей в этом мире. И теперь она впервые поняла это. Да, она была чужой птицей, но куда более очеловеченной, чем она себе это представляла.

Она понимала, что он сам нуждается в помощи и утешении куда в большей степени, чем она. И она догадывалась, что именно теперь ему очень хорошо. Ему позволили чувствовать себя желанным, да, ему нужно было почувствовать, что он нужен кому-то, что он может сделать что-то ради другого. Перестать просить милостыню, а самому давать ее!

Возможно, это был для него лучший в жизни подарок.

И он прошептал ей на ухо:

— Любовь существует, дорогая девочка, любовь бывает такой сильной и чистой, что от этого просто захватывает дух.

Он говорил, а она все теснее и теснее прижималась к нему, испытывая при этом блаженство, наслаждаясь заботой именно этого человека. Такого Тула от себя не ожидала!

И его шепот был подобен мягкому летнему ветерку:

— Тебя оскорбили, но ты должна забыть об этом! Должна! Ты должна встретить своего будущего мужа с открытым сердцем. И я надеюсь, что он достоин тебя! И что с Божьей помощью он будет внимателен и заботлив, не будет проявлять нетерпение, если ты испугаешься и отшатнешься от него. Что он не будет вести себя как… самец, думающий только о своем… удовлетворении. Господи, как мне хотелось бы поговорить самому с ним! Но это означало бы вмешиваться в чужую жизнь. Обещай мне, что ты расскажешь ему обо всем, что говорила мне, до свадьбы.

— Я не могу это пообещать. Потому что я не знаю его и не уверена, что он такой же, как ты.

Он взял в ладони ее лицо и посмотрел ей в глаза. Он нравился Туле все больше и больше — каждое сказанное им слово, каждое его движение.

Ей приятно было смотреть в его открытое, доверчивое лицо, видеть переменчивое выражение его глаз.

— Что я могу сделать для тебя, мой друг? — сочувственно спросил он.

— Ты уже столько сделал для меня! — ответила она. — Столько!

Она действительно так думала, на этот раз не лгала.

— В самом деле? Я так рад! Ты скоро придешь сюда еще?

— Вряд ли. Я бываю в Вехьо пару раз в году, и то, что меня отпустили на этот раз одну, просто редкий случай. Другого такого случая не представится.

Он печально посмотрел ей в глаза.

— Никогда больше не видеть тебя, — прошептал он. — Это же…

В лавке зазвонил колокольчик. Оба замерли.

— Я спрячусь, — прошептала Тула. Он кивнул и покатил на своей тележке открывать.

Тула прошла во внутреннюю комнату. Она была такой маленькой, что в ней с трудом помещалась кровать. Тула прислонилась к стене, чтобы ее не видно было снаружи.

Выходя из большой комнаты, она наступила на какую-то вещицу, валявшуюся на полу, наклонилась и быстро подняла ее, прежде чем войти в спальню.

Это была испорченная флейта. Она тут же спрятала ее в карман.

В лавке разговор тянулся долго. Какой-то человек торговался из-за инструмента, Тула не поняла из-за какого. Она уже начала проявлять нетерпение.

Наконец он пришел, вернее, приехал на своей тележке, и она вышла на кухню.

— Он скоро вернется, — озабоченно произнес он, будучи явно разочарованным.

— Я все-таки пойду, — торопливо сказала Тула. — Посмотри, что я нашла! Она сама подкатилась к моим ногам!

И она со смехом вынула из кармана флейту.

— Ах, значит, она была здесь? В самом деле, она закатилась сюда. Да, я такой неряха…

Тон их беседы стал натянутым. Все-таки они были чужими друг другу, несмотря на миг доверия. Их поверхностное знакомство не выдержало испытаний.

— Ты в самом деле уходишь? — подавленно произнес он.

— Мне нужно идти, чтобы попасть сегодня домой.

Уезжая из дома, она допускала возможность ночлега. Но не могла же она предлагать ему это. У него были иные идеалы. Наверняка он с радостью согласился бы на это, да и ей хотелось удовлетворить свое желание, но от этого она только бы проиграла.

В самом деле, она повзрослела за эти часы!

— Сколько ты хочешь за флейту?

— За эту? Ничего.

Голос его был невыразительным, лишенным всяких чувств.

Опустившись рядом с ним на колени, Тула печально произнесла:

— Тогда я должна сказать спасибо и прощай.

При этом она подумала, что кое-что все же может себе позволить и обняла его за шею. Он тоже обнял ее, и она почувствовала игру его железных мускулов. И она еле заметно, словно губы ее были крыльями мотылька, поцеловала его в щеку. По его телу прошла легкая дрожь.

— Спасибо, — прошептала она. — Спасибо за все! Поверь мне, я покидаю тебя совершенно другим человеком.

И это было действительно так.

Он искал что-то в ее взгляде. Осторожно поцеловал ее в щеку. Сидя в том же положении, она слегка запрокинула голову, приблизив свои губы к его рту. Он осмелился только легко, словно перышком, коснуться губами уголка ее губ. Но его напрягшееся тело кричало о том, что он с трудом держит себя в руках.

Тула быстро погладила его по волосам, по щеке и по шее. Потом встала и вышла из мастерской — и слезы застилали ей глаза.

Подходя к площади, она сказала самой себе с иронической усмешкой:

— Это было совсем не так, как я рассчитывала. Но, черт побери, это было еще лучше! Намного, намного лучше! Ты многому научилась, Тула Бака из рода Людей Льда.

В Швеции их семье не разрешали больше называть себя Людьми Льда, но Тула не забывала о своем происхождении. У нее были все основания для того, чтобы помнить о наследстве, оставленном ей и будоражившим ее кровь.

Лежа вечером в своей постели, она думала о нем с грустью и одновременно с глубокой радостью. Лихорадка в нижней части тела по-прежнему продолжалась, но Туле никто никогда не говорил, что женщина может потушить этот пожар сама. И она по-прежнему продолжала верить в то, что ей для этого необходим мужчина.

Поэтому и сны ее в эту ночь были обычными. Ей снилось, что она снова была в музыкальной мастерской и лежала на куче опилок, мягких, как перина. Он спрашивал у нее, не хочет ли она, чтобы он воткнул в нее флейту — но эти слова показались ей ужасно грубыми. Покачав головой, она показала на его член, и он тут же овладел ею. И стоило только ему коснуться ее рукой, как Тула испытала первый в своей жизни оргазм — и проснулась в страхе.

«Что же это такое? — подумала она. — Что это было? Ведь я даже не видела его тела!»

Ну и кошка же она!

Но жар в нижней части тела превратился теперь в чудесное, одуряющее тление.

А молодому мастеру музыкальных инструментов казалось, что сила и воля к жизни покинули его.

Никогда больше не видеть ее…

У него не было никакого опыта с женщинами. Но у него были свои мечты. И в мечтах он встречал самую прекрасную из всех. Ту, которая не шарахалась от него, как от какого-то идиота, которую не отпугивало то, что ноги у него бездействовали, которая относилась к нему, как к совершенно нормальному человеку.

Как хорошо им было разговаривать вместе!

И он обнимал ее, ему позволяли утешать ее в ее жутких переживаниях, испытанных в детстве. Он почти поцеловал ее — но на это он, конечно же, не осмелился, потому что это разрушило бы тот чудесный настрой, который установился между ними.

Ему теперь приходилось трудно. Подавлять в себе все то, что требовало своей дани.

Она ушла!

Эта истина была как ему вопль отчаяния.

Что теперь у него осталось?

Ничего.