Коль завернул за угол и поспешил в контору. Наконец-то он схватит этого Нильссона на месте преступления. Именно так, как сам Нильссон, вероятно, мечтал застать школьную мамзель и Коля — на месте преступления — другое выражение, нежели «с поличным», но с более подозрительным оттенком чего-то аморального.

Но в конторе он встретил не пухлого херувима. Там был сам хозяин. Адриан Брандт. В комнате воцарилась нервная, напряженная атмосфера.

— Ага, — сказал Коль довольно грубо. — А я хотел посмотреть, кто это шастает сюда по вечерам. Ну, а сейчас я спокойно могу идти домой.

— Нет, погоди-ка немного, Коль Симон! Я хочу поговорить с тобой.

Голос хозяина звучал решительно, и Коль остался.

Адриан барабанил пальцами по своему слишком чистому письменному столу.

— Я слышал, ты проявляешь интерес к одной молодой даме…

— Неужели? А я ничего такого не слышал.

Его взволнованный голос не ускользнул от внимания Адриана. У Коля была прочная репутация человека опасного, если его раздразнить. По Адриану было видно, что он помнил сейчас об этом. Он напряженно произнес:

— Я лишь хотел уточнить, что фрекен Анна-Мария несвободна. В ближайшем будущем она собирается выйти за меня замуж.

Коль поднял брови:

— Насколько я понял, фрекен Анна-Мария не может или не хочет выходить замуж вообще.

Сначала Адриан наморщил лоб, раздраженный тем, что Коль тоже знает о проклятии Людей Льда. Потом он безразлично произнес:

— А, это пустяк. Он ничего не значит, у меня уже есть ребенок, так что нужды в детях у меня нет.

Коль приблизился к нему на несколько шагов. Глаза его почернели от гнева из-за такого эгоизма.

Теперь Адриан был немного выше, чем коренастый Коль, и он попытался использовать это. Он еще прямее распрямил свою аристократическую спину и сделал попытку посмотреть на своего мастера сверху вниз. Но он был не настолько выше, а бегающие глаза выдавали его страх.

— В том, что ты так много думаешь об Анне-Марии Ульсдаттер, Коль Симон, нет никакого смысла, — сказал он, как бы случайно зайдя за письменный стол. — Да и что ты себе, собственно, вообразил? Ты, обычный горняк, который совершенно случайно был назначен горным мастером! Должность, которая ни о чем не говорит! И не забывай о своем прошлом! Между вами море культурных противоречий. Анна-Мария принадлежит моему миру, утонченному, культурному, она ходила в самые дорогие школы и привыкла общаться с дворянами и другими представителями высшего общества. Ей принадлежит гораздо больше, чем ты когда-нибудь сможешь себе вообразить, а в обозримом будущем она унаследует еще больше. Ее бабка, по отцу очень стара…

— А хозяин хорошенько разузнал это? — грубо спросил Коль. — Мне она как-то сказала, что предпочла бы не деньги унаследовать, а чтобы ее бабушка жила подольше.

Было похоже, что Адриана Брандта огорчил этот ответ — по многим причинам.

Коль продолжал, направившись к двери:

— Но хозяин может не опасаться. Я прекрасно знаю, что Анна-Мария Ульсдаттер — не для меня. Неужели вы думаете, что я не обратил внимания на пропасть между нами? Я ни за что на свете не хотел иметь жену, которая во всем была бы выше меня, и я никогда не стремился приударить за ней. Все это высосано из пальца. Или же вы услышали это от Нильссона. Но мне казалось, вы не прислушиваетесь к подобным сплетням.

И он вышел и захлопнул за собой дверь, прежде чем Адриан смог что-либо ответить.

Адриан Брандт пребывал в глубоком расстройстве. Хотя он и поставил Коля на место, все равно у него было ощущение, что он проиграл.

А Коль в ярости покинул поселок, миновал скалу и вышел на замерзшую пустошь. Он не шел, а словно бежал от чего-то, он благословлял ветер, который охлаждал его лоб, и зиму, которая обволакивала его — холодно и бесчувственно.

Наконец он остановился. Опустил на землю ящик, который с такими смешанными чувствами нес в поселок. И там, на продуваемой всеми ветрами пустоши, где вдали грохотало море, а на берег накатывались ледяные волны и покрывали его инеем, он стоял, закрыв лицо руками. Он пытался успокоиться и никак не мог собраться с мыслями.

Дни, когда он не мог сосредоточиться на работе в черной бездне шахты так, как раньше. Ночи без сна. Вечера, которые лихорадочно гнали его к скалам, ради одного-единственного взгляда на дом, его хождение без устали по деревне, бесконечные ходы в контору, потому что может быть, может быть…

Утра, когда он просыпался в ожидании чего-то замечательного, — и вот, узнать, что он — ничто, что он должен знать свое место.

Этот вечер…

Светлый луч озарил его серую, бесцельную жизнь в шахте. И возвращаться назад в серую тьму было теперь тяжелее, чем когда-либо.

На постоялом дворе в одном из наиболее густонаселенных районов Швеции Хейке и Винга устраивались в своей комнате на ночлег. Как и много вечеров раньше, они распаковывали свои вещи, очень устав после целого дня неудобного путешествия.

— Ты выглядишь более озабоченным, чем обычно, — заметила Винга, расшнуровывая сапоги.

— Да, так оно и есть, — ответил Хейке, нахмурив брови. Он сидел на кровати, держа на коленях свой пыльный сюртук.

— Ты… ты получил новые сигналы? — тихо спросила она.

— Да. Сегодня в карете. Но нельзя было, чтобы кто-то так заметил это. Понимаешь, ведь нас мог видеть кучер. Это был полный страха призыв, идущий из самого сердца моего друга — «Странника во тьме». Надо торопиться, Винга. Кто-то почти разгадал загадку о пробуждении Тенгеля Злого.

— Ты думаешь, он уже проснулся? — спросила она, широко открыв глаза.

— Нет, не думаю. Мне так не кажется, мне кажется, что я могу еще помешать пробуждению, иначе Странник не тянул бы меня туда так сильно.

И ты не знаешь, о чем речь?

Он поднял голову и уставился куда-то перед собой, как бы силясь вспомнить, что произошло с ним в этот день раньше.

— Этот звук, Винга. Но я не могу расслышать его, он слишком слаб для меня. Ты ведь знаешь, я не из самых могущественных колдунов, или как там нас еще называют — проклятых в роду Людей Льда. Я не в состоянии принимать такие слабые сигналы.

Она села рядом с ним и ласково положила руку ему на плечо.

— Я как раз думаю, что ты один из самых могущественных «колдунов», как ты их называешь. Но ты не тот легендарный потомок с исключительными сверхъестественными способностями. Не тот, чьего проявления ждет весь род.

— Нет, я не такой. Иначе бы я не боялся посетить долину Людей Льда в Трёнделаге. Наши помощники-предки удерживают меня от поездки туда. Мне также не разрешено искать то, что там сейчас, на чердаке в Гростенсхольме.

Хейке схватил руку Винги, лежащую у него на плече, и притянул ее к лицу. Бережно поцеловал.

— Не думаю, что он появится. Или она, ведь никто никогда не говорил, какого пола он может быть. Я думаю, что все это миф.

— Но мы не должны так думать!

Он вздохнул. Поездка утомила его, подавила.

— Дорогая моя Винга, со времени Тенгеля Доброго прошло почти 250 лет. И больше пятисот со времени Тенгеля Злого. Сколько же нам ждать? Как ты считаешь, долго ли еще Люди Льда будут жить с этим вечным проклятием? Сейчас нам более, чем когда-либо, нужен тот, кто сможет спасти нас. Потому что Тенгель Злой просыпается! На меня легла огромная ответственность, а я просто какой-то проклятый, вдобавок еще и неуверенный в себе. Тебе не кажется, что нет ничего удивительного в том, что я в отчаянии?

— Ты сегодня устал, Хейке. А завтра утром, когда зимнее солнце с трудом вскарабкается над горизонтом, ты будешь думать иначе.

— Может быть. Мы скоро будем на месте. Но моя совесть не совсем чиста — мы свалимся на голову маленькой Анне-Марии прямо накануне Рождества. Может, у нее даже нет возможности принять нас — вот какая проза, мы ведь ничего не знаем об этом Иттерхедене.

— Да уж, что-то мы все видим в черном свете сегодня вечером! Придется принимать вещи такими, какие они есть. Спать в собачьей конуре или что-то в этом роде. Но по тому, как ты встревожен, я понимаю, что надо торопиться. Мы же не можем поселиться где-то в удобной гостинице и сидеть ждать, правда? То есть, мы не можем ждать, когда кончится вся эта рождественская суматоха?

— Нет, мы должны прямо поехать к Анне-Марии, как бы не вовремя и не был наш приезд. Мы не можем терять время.

— Ты так уверен, что предостерегающие сигналы относятся к Анне-Марии? — спросила Винга.

— Нет, но она попросила меня о помощи. Правда, всего лишь о лекарстве для каких-то больных детей, но за этим может таиться что-то иное и более опасное. И я должен сделать ставку на нее. Предположить, что это она может нарушить покой Тенгеля Злого.

— Да, возможно, ты и прав. Но если кто-то попытался разбудить его, или всего лишь собирался это сделать, то наиболее естественно было бы предположить, что речь идет о проклятом?

— Но ведь мы решили, что в поколении Анны-Марии, Эскиля и Тулы нет никаких проклятых, — сказал Хейке и притянул Вингу к себе. — Проклятым в их поколении должен был стать тот ребенок, которого ждала Гуннила и которого она потеряла.

— Да. И слава богу! Ведь не все проклятые такие, как ты. Но давай-ка поспи, дружочек. Завтра нам опять предстоит утомительная дорога.

— А не пообедать ли нам сначала хорошенько, как следует? И как насчет стаканчика вина?

— Ну разумеется! Это мы заслужили, старая прилежная парочка!

— Да уж, старая, особенно ты! — рассмеялся Хейке и покрепче обнял ее.

Анна-Мария торопилась домой, к дому Клары. Когда она пробегала мимо дома кузнеца, ее кольнуло какое-то беспокойство. Почему лекарства из Норвегии все еще нет? Неужели дядя Хейке не получил ее письма? Или же ценная посылка пропала где-то по дороге? Каждый день она со страхом ждала возможного известия о том, что в доме Густава кто-то умер, каждый вечер она благодарила Бога за то, что малыши получили еще один день.

Да и что могли сделать для них лекарства? Ведь это именно Хейке вылечил адвоката Менгера и многих других легочных больных. А не она, не знавшая даже, как смешивать и давать лекарства. Что она воображала, и на что надеялась? Она могла лишь вызвать надежды, которые впоследствии также рассыпались бы в прах, и все могло оказаться еще хуже, чем раньше.

Она прошла мимо дома Севеда. Там теперь царило полное взаимопонимание. Анна-Мария опустила глаза на свои варежки и улыбнулась. Солнце вновь осветило этот дом лишь благодаря ее ничего не значащей реплике. И от этой мысли на душе у нее стало легче.

— Господи, — воскликнула Клара, когда она наконец добралась до дома. — Что произошло? У вас глаза так и сверкают!

Анна-Мария схватила тощую Клару за талию и закружила ее по комнате.

— Ох, я не знаю, Клара! Я просто так счастлива сегодня!

— Можно подумать, что хозяин посватался?

Глаза Анны-Марии тут же потемнели.

— Ой, нет, что это тебе пришло в голову? Клара взглянул на нее.

— Нет, эти сияющие глаза меня не проведут. Только мужчина может так зажечь женщину.

— Нет, я… — в замешательстве начала Анна-Мария. — Я просто… радовалась тому, что у Севеда и его жены теперь все хорошо.

— Не пытайтесь меня обмануть! Кто он?

Но Анна-Мария только снова рассмеялась. Она танцевала, кружилась и кружилась по комнате, подняв глаза к потолку и вытянув вперед руки. Она ничего не ответила.

Следующий день в школе выдался очень суматошным. После уроков пришли те, кто должен был принести елку, и Анна-Мария пожертвовала свой длинный красный шелковый шарф, чтобы хвоя выглядела по-рождественски празднично. И пока кто-то вешал пояс на елку, она попыталась еще раз порепетировать с детьми рождественскую пьесу. Бенгт-Эдвард по-прежнему представлял собой большую проблему. Как же сделать так, чтобы он стал посвободнее и поувереннее в себе? Если он сейчас так теряется, что же будет, когда в зале будет полным-полно зрителей?

Если кто-то теперь вообще придет. Когда Анна-Мария видела, насколько жалкой и сырой была вся пьеса вообще, она почти надеялась, что никто не придет.

Да нет, конечно, это было не так. У нее просто были дурные предчувствия.

Все просчеты и недостатки, которые только и могут быть в школьном спектакле, были сейчас налицо. Занавес (пара старых шерстяных одеял) не действовал. Ни один из костюмов не был еще готов, а то, что было, — было просто смешно. Начиная от бумажных корон трех мудрецов и кончая одеянием Иосифа, которое было просто куском старой овчины. Дети не говорили, а пищали, Бенгт-Эдвард двигался, как деревянный, у одного из ангелов постоянно падали крылья, они были похожи на качающуюся люльку… Все это выглядело совершенно безнадежно…

За что она взялась?

Вечером женщины собрались у дома Клары, чтобы отправиться вместе на хутор, где жила Лина Аксельсдаттер. Они пребывали в радостном возбуждении, шутили, и им было так хорошо, что Анна Мария забыла о своем мрачном настроении. Веселая стайка пустилась в путь по скалам.

«Во всяком случае, кое-что мне удалось, — подумала Анна-Мария. — Эти женщины, которые всегда были сами по себе и питались только сплетнями, стали подружками и могут теперь нормально общаться. Они с нетерпением ждут рождественского праздника, они говорят о рецептах и обсуждают, кто что принесет, в чем нести и подавать пироги и хлеб, и кофе, из чего пить и из чего есть. Они стали — как одно целое! И я дала им возможность достичь чего-то большего, нежели каждодневные заботы о хлебе насущном или медовые пироги по случаю какого-то праздника. Им придется показать, на что они способны на самом деле».

Как же здорово бывает иногда играть роль доброй феи! В последнее время женщины поодиночке часто забегали к Анне-Марии и, осторожно спрашивали, нельзя ли им заказать то или другое в лавке. У одной, например, мать во времена ее детства варила такие прекрасные тянучки, она все еще помнит рецепт, и было бы таким сюрпризом угостить на празднике всех тянучками. Правда, сахар такой дорогой… Еще одной хотелось бы немного миндаля для своих пирожных — невероятная роскошь. Одной девочке хотелось бы иметь более красивую обувь — она должна выступать, а сапоги с грубым кантом вряд ли будут хорошо сочетаться с одеянием ангела… Они заплатят позднее…

И Анна-Мария говорила «хорошо» и «пожалуйста», и «запишите это на мой счет!». Потому что они так извинялись и так стыдились своих просьб. Но она понимала, что означает для них получить то, о чем они даже и мечтать-то не смели. Конечно, она знала, что благодаря этому в их домах тоже появятся пироги к Рождеству, и кое-что другое, но она позволяла им это. И если бы она могла только их чем-то порадовать, ей было бы это приятно.

Но на самом деле, она с волненьем ждала ответа. Наверное, если так будет продолжаться, ей скоро придется ехать в банк.

Веселая стайка была уже на пустоши, и они поплотнее закутались в свои шали. Их фонари сверкали, как маленькие блуждающие огоньки, освещая песок и вереск, и зимнюю траву.

Навстречу им по тропинке кто-то шел. Женщины совершенно не испугались, ведь их было много, и приветствовали Коля, перед которым они на самом деле сильно трусили, веселыми криками.

Анна-Мария непроизвольно замедлила шаг, он тоже, а другие продолжали идти вперед.

— Ну, что? Как дела? — спросил он тихо и угрюмо. Они остановились, как будто прикованные друг к другу невидимыми цепями.

Было жутко холодно, ветер играл волосами Анны-Марии, но она ничего не замечала. С гримасой, которую можно было скорее услышать, чем увидеть, она сказала:

— По-моему, очень плохо. Если бы только Бенгт-Эдвард не был таким зажатым! Он поет, как ангел, но одно то, что он должен играть, совершенно парализует его. А вы… идете на шахту?

Он пробормотал что-то, что было похоже на «да».

— Кстати, я починил ясли и руку у Каспара.

— Прекрасно! Какое счастье, что у нас есть ясли и мы можем показать их! Потому что я боюсь, что ничего не получится.

Казалось, что он погружен в собственные мысли.

— Я хорошо знаю Бенгта-Эдварда, он иногда помогает в шахте. Могу попробовать поговорить с ним. Если это как-то поможет.

Они заметили, что уже долго стоят так, другие могут удивиться. Коль быстро проговорил:

— А еще я поговорил со Стиксеном и Сюне. О том, будут ли они выступать. Они, конечно же, тут же отказались с презрительными комментариями, но потом я слышал, что они обсуждали между собой, какие песни могли бы спеть.

— Это просто замечательно! Спасибо, ох, громадное спасибо, у меня просто камень с души свалился! Ну, мне надо идти, а то я потеряю остальных. Увидимся!

Она поспешила за маленькой группой женщин, освещаемой фонарями.

Клара остановилась, поджидая ее.

— Ага, так вот, в чем дело, — тихо произнесла Клара. — Значит, это Коль! Вы с ума сошли!

— Почему? — спросила Анна-Мария, и это прозвучало, как явное признание. Поэтому она поспешила добавить: — Он шел в шахту.

Клара посмотрела вслед исчезающему в темноте фонарю.

— В шахту в это время суток? Ну-ну, пусть говорит это кому-то другому! Разве фрекен не знает, что Коль сидел? За то, что убил человека? Он очень опасен, вот что.

Анна-Мария замолчала. Это были не слишком приятные новости. А Клара продолжала:

— Здесь мало кто об этом знает, скажу я вам. Я слышала, как он и Нильссон ругались однажды из-за этого, и думаю, что я — единственная — помимо них двоих, кому это известно, потому что я никому об этом не рассказывала. Я слышала, как Нильссон сказал Колю, что, возможно, ему стоит пойти к хозяину и пошептать ему на ушко как раз то, о чем я только что вам сказала. И тогда я услышала, как Коль что-то прошипел Нильссону таким злобным голосом, что было похоже, что он схватил его за горло, потому что Нильссон стал ужасно хрипеть, задыхаться, и еще я услышала, как Коль что-то говорит о том, что пришьет его. Мне кажется, что Нильссон вымогает у Коля деньги, потому что он всегда может себе позволить покупать в лавке сладости. Нильссон, я имею в виду. Все боятся Коля за его нрав, потому что он может до полусмерти избить парней на шахте, если они делают не то, что он говорит. Так что барышне следует быть немного поосторожнее!

Анна-Мария слабо возразила:

— Но между нами ничего нет, мы просто друзья, он несколько раз помогал мне.

— Тогда он явно переменился, — пробормотала Клара. — Он просто одинокий волк, худший из тех, кого я только видела. Другие парни иногда ездят в город, чтобы подцепить там девиц определенного сорта, извините, что приходится говорить о таких грубых вещах. Но он — никогда. Для него существует только шахта. Барышне следует остерегаться таких мужчин, ведь такие, у которых никогда никого не было, если подпустишь их к себе, они делаются как безумные. Во всяком случае, не поощряйте его!

Анна-Мария невероятно смутилась.

— Но я и не собиралась! И мне трудно поверить в то, что у Коля действительно такое прошлое, как ты говоришь! Наверное, ты просто не так поняла.

Клара лишь задумчиво покачала головой.

Вечер у Лины Аксельсдаттер прошел в приятном возбуждении. Хозяйка получила возможность показать свой уютный дом, а поскольку это был крестьянский двор, то она смогла угостить гостей тем, что женам рабочих недоступно. Да уж, Лина приглашала их не без задней мысли, поняла Анна-Мария и улыбнулась про себя. Это было очень по-человечески! Этот маленький двор, или маленький хутор, если угодно, был относительно защищен сосновым бором и построен задолго до того, как задумали шахту.

Все говорили, перебивая друг друга, повеселели, они понемногу начинали заботиться о своей внешности и одежде — теперь, когда стали встречаться. Потому что, к сожалению, мужчины не всегда правы, полагая, что женщины одеваются для них. Так же часто они одеваются и друг для друга. Они не хотят быть хуже, чем другие женщины.

Весь вечер не прекращались задушевные разговоры о празднике и о более личных вещах — таких, как дети и семья или только они сами, об их мнении и об их вкусах. И лишь когда говорила Анна-Мария, они почтительно замолкали, слушая ее.

Этого она понять не могла. Она была никто! Всего лишь молодая девятнадцатилетняя девушка!

Но она должна была признаться себе, что мысли ее часто были где-то совсем в другом месте — где-то за пустошью…

Ведь это же совершенно очевидно: Клара просто не так поняла.

Когда они вернулись домой, на кухне их поджидал брат Клары Клампен — весь в слезах. Его простое сердце не смогло вынести новость, которую он только что услышал.

— Этот Нильссон, — дрожащим голосом произнес он, обращаясь к Кларе и Анне-Марии. — Он постоянно сообщает мне что-то неприятное! Он говорит, что твой мужик, Клара, бьет и мою жену, и мою маленькую дочурку!

— Меня это ничуть не удивляет, — язвительно сказала Клара.

Анна-Мария быстро спросила:

— А он сказал, где они?

Клампен повернул к ней свое угрюмое, удрученное лицо.

— Если бы он только сказал! Ох, я бы весь дух вышиб из этого!

— То есть, ты вообще не знаешь, где тебе их искать? Я имею в виду твою дочь.

— Нет, они прячутся. Они живут не в городе, вот и все, что я знаю.

— Ну, а как же Нильссон может что-то знать?

— Он утверждает, что встретил мою жену в городе на рынке. И что она жаловалась. Но сюда, домой, она возвращаться не хочет.

— Нильссон врет, — сказала Клара. — Он вообще не видел ее. Просто хочет сделать тебе больно.

— Но кто может знать наверняка, — всхлипнул Клампен.

Внезапно Анна-Мария поняла, насколько же она устала. Но поскольку она была одной из многих тысяч женщин в Скандинавии, которые хронически испытывают угрызения совести и считают, что обязаны взваливать на себя проблемы других, она участливо сказала:

— Мы разберемся в этом, обещаю тебе! Успокойся и иди спать, а потом будем их искать! Взрослые — как хотят, но девочка страдать не должна!

Клампен встал.

— Благослови вас Бог, учительница! Вы просто ангел Иттерхедена. Если барышня мне поможет, я не успокоюсь, пока не отыщу свою малышку. Даже если ее придется искать до конца света.

Анна-Мария дружелюбно рассмеялась:

— Ладно, будем искать. Но до рождественского праздника ни у кого из нас не будет на это времени, ты же понимаешь, а ведь он уже послезавтра. Мы займемся этим на следующий день. Мне все равно надо в банк, тогда и поспрашиваем.

«О господи, — подумала она. — Именно тогда я надеялась отдохнуть. Выспаться. Размечталась».

Клампен ушел, счастливый и успокоенный. Разумеется, он мог подождать до праздника, ведь он понимал, что маленькой барышне надо еще многое сделать.

Они почти сразу же услышали на улице его взволнованный голос. Осторожно выглянули из-за занавески. Они могли только с трудом различить упитанную фигуру Нильссона и услышать его полный сарказма голос, оба мужчины направлялись в контору шахты быстрым и злым шагом.

— … и фрекен все равно надо в банк, так что она поможет мне найти мою маленькую дочурку, а если она не сможет, то значит, никто не сможет, — выпалил Клампен агрессивно.

«Господи, как же он мне доверяет», — подумала Анна-Мария немного озабоченно.

Протяжный голос Нильссона произнес обычную гадость.

— Ну-ну! Эта дамочка на многое способна, учитывая то, сколько у нее знакомых мужчин здесь в Иттерхедене! И их голоса пропали.

— Не беспокойтесь из-за него, барышня, — сказала Клара. — Он всегда такой.

— Да нет, я не беспокоюсь, — сказала Анна-Мария, но на самом деле она беспокоилась.

Это был последний спокойный вечер. А потом — словно ад разверзся под этим маленьким далеким местечком — Иттерхеденом.