После погребения Люди Льда вернулись обратно в Гростенсхольм и Линде-аллее.

Когда Хейке собирался запереть на ночь дверь, мимо него проскользнула тень. Это был высокий висельник, главарь серого народа.

В доме было тихо, все разошлись на покой. Горела только лампа в холле и свеча в руке Хейке.

Хейке незаметно состроил гримасу, выражавшую недовольство, но он поздоровался с мужчиной и спросил, чего тот хочет. Повешенный улыбнулся своей кривой улыбкой, никогда не предвещавшей чего-то хорошего:

— Ты похитил одного из моих. Теперь один исчез из моей свиты.

— Это было желание самой Марты. Она никогда не была преступницей. Она лишилась покоя, не будучи виноватой.

Повешенный мертвец смотрел на него недовольно.

— Среди моих волнение.

— Может быть, есть еще желающие освободиться? — сказал Хейке агрессивным тоном. — Ты сам, например?

— Нет, спасибо, — ответил вожак серого народа, скорчив омерзительную гримасу. — Мне живется отлично. Впрочем, вы не сможете найти моей могилы. И среди нас есть лишь немногие так называемые невинные жертвы, ставшие неупокоившимися не по собственной вине.

— К ним, видно, относятся и две девочки?

— Несомненно! Но они умерли так давно, что после них не осталось и следов.

— Не можешь ли ты назвать место, где это произошло? Тогда священник может его освятить.

— Ты в это веришь? Впрочем, они не желают другого существования, кроме того, что имеют сейчас. Им великолепно живется в Гростенсхольме.

Хейке помрачнел.

— Ты же знаешь, что ваше время здесь скоро закончится!

— Успокойся, — зловеще улыбнулся повешенный. — Если судить по продолжительности жизни у Людей Льда, то ты еще молодой человек. Сколько тебе лет? 74 года? Это не возраст. Старайся прожить так долго, как только это возможно!

— Но ты выполнишь свое обещание! Вы исчезнете вместе со мной. Когда мой гроб вынесут отсюда, вы вернетесь в места своего обычного пребывания.

— Конечно, конечно! А твой внук? Он теперь доволен? У него больше не будет ночной гостьи, об этом он сам позаботился.

У Хейке вытянулось лицо.

— Не знаю, что и сказать об этой ночной гостье. Договор был, что никто из вас не должен входить в наши спальни. Марта нарушила договор. С другой стороны, мы рады, что смогли помочь ей. Но смотри лучше за своей сворой в следующий раз.

— Случайное упущение, — учтиво сказал призрак и скользнул вверх по ступеням лестницы, причем его ноги словно и не касались их. Затем он растворился во мраке верхнего этажа.

Хейке стоял и смотрел ему вслед, а на щеках у него вздулись желваки. Господи, что же они наделали, Винга и он, впустив в Гростенсхольм этот сброд? Ну, «сброд» был, пожалуй, неправильным словом, не все они были испорченными, хотя их, пожалуй, можно было назвать осужденными. Но как много огорчений они причинили, несмотря на то, что усадебное хозяйство за время их пребывания здесь процветало. Хейке много раз раскаивался в том, что Винга и он совершили весеннее жертвоприношение. Он испытывал обостренное чувство страха перед будущим. Чувствовал, что не мог держать их в такой узде, как раньше. Он должен был напрягаться, быть начеку. Он тяжело поднялся по лестнице и прошел мимо комнаты Вильяра. Подумать только, что мальчик хранил молчание о своем призраке все эти годы! Из чего он только сделан, этот его строптивый внук, имеющий корни в Эльдафьорде!

Вильяр в своей комнате слышал, как Хейке прошел мимо. Он лежал и прислушивался к тишине, к покою, царившему теперь в комнате. Да, это была очищенная комната, привидение исчезло навсегда.

Фру Тильда ходила по дому. Следила за девчонкой, охотившейся за ее сыном.

Герберт еще был подвластен матери. Об этом она судила по недавнему эпизоду, когда отругала девчонку за то, что та забыла повесить чехол на один из стульев в салоне. Бесстыжая Белинда осмелилась ей ответить! Ответила фальшивым невинным тоном, что фру Тильда просила ее не делать этого, потому что в сиденье надо было вбить гвоздь. Герберт слышал это. И он сказал, что его мать никогда не ошибается. Герберт был еще ее. И должен был таким оставаться.

Эту девушку нужно выставить из дома. Но пока что она была неопасна. Герберт был сильным и противостоял ее атакам, ее ребяческому восхищению. Но нужно быть начеку!

И тут фру Тильде пришло приглашение! От жены самого нотариуса! Этому она, конечно, не могла противиться.

Герберт сидел и возбужденно барабанил пальцами по коленям. Мама должна была отлучиться! Мама должна была уйти из дома! Он не хотел идти, хотя тоже был приглашен… У него болела голова. «Ты же знаешь, мама, моя мигрень. О, я не могу пошевелиться, я так болен! Да, спасибо, мама, положи руку на мой лоб! О, как приятно!»

Тильду раздирали противоречивые желания. Ехать ли ей? Или нет? Могла ли она?

Она пошла на компромисс. Герберт должен довезти ее до усадьбы нотариуса. Да, он это, пожалуй, мог, полагал он. А затем он должен в нужное время заехать за ней. В промежутке он должен был быть в постели. Он должен это пообещать!

Герберт обещал. Он так болен, так болен! Он отвез маму Тильду туда, куда ей было нужно, и вернулся домой очень скоро, преодолев путь галопом. Он изменил свой план. Ухаживать за Белиндой обычным способом было невозможно, для этого она была слишком глупа. Затащить ее в постель при помощи красивых слов было нельзя, так как она вбила в свою куриную голову, что должна сохранить свою добродетель до свадьбы когда-то в будущем.

Но здесь не будет никакой свадьбы! Совсем недавно Герберт присмотрел себе хорошую невесту из очень богатой семьи. Девушку из тех, кого его мать ненавидела по той или иной причине.

Но сперва он должен был овладеть Белиндой.

Он неделями ходил вокруг нее, он вожделел ее, так что у него чесались пальцы и другие места от желания дотронуться до нее, оказаться в ее объятиях. Это должно случиться вечером. С помощью гениальной хитрости.

Он только отдувался при мысли о Белинде. Вытирал ладони.

Герберт открыл дверь в детскую…

Белинда испуганно обернулась. Ребенок только что уснул, и она торопилась собрать детскую одежду и белье и прибраться. Но слишком поздно — вошел он.

— Я думала, вы больны, господин Абрахамсен, — прошептала она. Он облизал губы:

— Мне сейчас гораздо лучше. Есть… кое-что, о чем я хотел бы рассказать тебе, Белинда.

— Пожалуйста!

— Не здесь, — нетерпеливо прошептал он. — Выйдем в холл!

Белинда отложила детские вещи и вышла вместе с ним. Герберт отпустил в тот вечер прислугу, но Белинда об этом не знала. Она знала только, что в верхнем холле было не опасно: здесь ходило много народу.

— Пойдем! Сядь здесь, — заикаясь, произнес Герберт и указал на маленькую жесткую софу. Белинда послушалась, присела на самый краешек и попыталась не обращать внимания на то, что он положил свою руку на спинку софы.

— А теперь, Белинда, ты услышишь нечто удивительное. Мне ночью приснился такой вещий сон. О Сигне.

Она резко повернулась к нему.

— Сигне? — спросила она испуганно. Чуткая совесть Белинды пробудилась после дремоты, продолжавшейся несколько дней. «Ах, родная моя!» Она вообще не думала о Сигне в последнее время. О, как ужасно с ее стороны забыть свою бедную сестру!

— Да, о Сигне, — вздохнул Герберт с трагической миной. — Она пришла ко мне в ночной темноте… Впрочем, наверное, лучше, чтобы ты видела, где именно она стояла…

Он встал и пошел к своей двери. Белинда, точно загипнотизированная, последовала за ним, Если здесь была Сигне, то она хотела бы знать больше. Подумать только, может быть, Сигне была на нее сердита?

Герберт открыл дверь и пропустил Белинду в свою комнату. Там стоял тяжелый тошнотворный запах духов, масла для волос и непроветренного мужского жилья. На мгновенье Белинда задохнулась от этого запаха, но овладела собой. На столе чадила одинокая лампа.

— Она стояла здесь, — показал Герберт с наигранным драматизмом. — Именно здесь. А я лежал в постели.

Белинда попыталась представить себе эту сцену.

— Сигне сказала что-нибудь?

— Еще бы! Ах, Белинда, поэтому я и хотел поговорить с тобой сейчас!

Ее мучила совесть. Что же она сделала не так?

— Наша дорогая Сигне смотрела на меня так нежно, можешь мне поверить. А затем она сказала: «Любимый Герберт, так больно смотреть, как ты страдаешь от одиночества! Я хочу, чтобы ты поговорил с моей сестрой Белиндой».

— Вот как? — боязливо сказала Белинда. Сейчас она полностью вернулась к своей самоуничижительной роли.

— Да. Это было так, — торжественно подтвердил Герберт. — Она хотела, чтобы ты была добра со мной. Угождала мне.

— Но… я действительно пытаюсь быть доброй, — жалобно произнесла Белинда. Неужели Сигне не была ею все-таки довольна? — И я постараюсь делать так, как вы этого хотите, господин Абрахамсен.

— Это не все, Белинда, не все! Сигне просила меня передать привет и сказать, что когда я так одинок, то ты должна быть на месте Сигне.

— Как это вы представляете, господин Абрахамсен?

Фу, глупая телка, неужели она ничего не соображает?

— Я полагаю, ты должна быть на месте супруги. Это была воля Сигне.

Белинда пыталась понять.

— Ходить всюду с ключами и все такое? Но ведь они же у фру Тильды.

— Нет, нет, я не имею в виду ключей. Я имею виду, ты должна быть добра ко мне.

Она лишь смотрела на него боязливо и вопросительно.

— Может быть, подарить мне сына, — не оставлял он своих попыток.

Они не попадали в благодатную почву, он это видел. Она казалась все более озадаченной.

— Нет, не надо сына, — быстро поправился он. — Только доставлять мне удовольствие.

Казалось, ей хотелось убежать. Это не должно было случиться теперь, когда он, можно сказать, заманил ее в ловушку.

— Дай мне дотронуться до тебя. Этого хотела Сигне.

Он осторожно положил руку на ее плечо. Запах застаревшего пота вынудил Белинду отстраниться.

— Нет, нет, это не опасно, только приятно. Приятно! Сигне всегда это нравилось, вот так. А я легко гладил ее грудь.

«Оооо, у нее чудесная грудь! — думал Герберт. — Такая соблазнительная, что мужчина мог бы расплавиться, как воск!»

Белинда стояла, словно соляной столп у Содома и Гоморры. Она была перепугана до смерти, не могла собраться с мыслями. Неужели Сигне действительно хотела от нее этого? Чтобы этот противный, смазанный жиром человек дотрагивался до нее, так что она вздрагивала от неприятного ощущения? Теперь она ничего не понимала!

Герберт недовольно отступил на шаг.

— Нет, здесь чего-то не хватает! Почему ты больше не надеваешь черное траурное платье?

— О, извините, — прошептала Белинда. — Оно такое теплое. И я не думала, что это что-то теперь значит. Это синее платье ведь тоже темное.

— Оно должно быть черным, — сказал он резко. — Совсем черным. Поторопись переодеться!

— Господин Абрахамсен, я не думаю…

— Слова Сигне были очень определенными, — произнес он, сдвинув брови так, что они сошлись. — Ты же не хочешь, чтобы она осталась неупокоившейся?

Как Марта? О, нет! Белинда быстро побежала в свою комнату.

— Я пойду с тобой, — сказал Герберт.

— Нет, нет! Я не должна принимать в комнате мужчин. Это сказала мама.

— Ну, ладно, тогда возвращайся сюда!

В своей комнате она постояла минутку в нерешительности, пытаясь засунуть в рот сразу все ногти, бормотала «О!» и «Нет, что мне делать?» и «Дорогая Сигне, почему ты меня об этом просишь?» Но она не могла подвести свою бедную усопшую сестру, этого она действительно не могла.

Когда сразу после этого Белинда, не осознавая ситуации, вошла в комнату Герберта Абрахамсена, она была одета в свое траурное платье. Герберт, снявший пиджак и оставшийся теперь в рубашке и жилете, оглядел ее с довольным выражением лица.

— Так, да! Подожди немного… Он подошел и застегнул верхние пуговицы ее воротника, расправил его.

— Так! Нет, чего-то не хватает…

Он быстро вышел и вернулся обратно с брошью, которую он прикрепил к воротнику. Белинда узнала брошь, она принадлежала фру Тильде.

На душе ее становилось все хуже и хуже. Герберт взялся за ее волосы и сделал пробор посередине. Затем он туго стянул их и закрепил узлом на затылке. После этого он полюбовался на дело своих рук.

— Так, хорошо! Нет, погоди…

Он отошел и сложил ее руки над животом.

— Такой ты должна быть! Такой хотела видеть тебя Сигне.

Белинда мельком увидела себя в большом зеркале и отшатнулась. Она подумала, что господин Абрахамсен шутит. Никогда в жизни Сигне не захотела бы, чтобы Белинда так выглядела! Она же была похожа… нет, фу!

Но, взглянув на Герберта, она убедилась, что он меньше всего был расположен шутить! Он уставился на нее блестящими глазами, хватал воздух полуоткрытым ртом.

— Я полагаю, что мне лучше снять с себя эту брошь, — произнесла она дрожащим голосом.

— Нет, нет, ничего не трогай! — возбужденно крикнул Герберт. — А теперь подойди сюда. Этого Сигне хотела от тебя. Чтобы ты посидела здесь со мной на постели…

Сигне? Неупокоившаяся? Недовольная Белиндой? Она присела, не имея сил сопротивляться. Нет, что же он делал? Он стал гладить рукой ее ногу.

— Ой, у меня здесь длинная ссадина, — сказала она.

— Именно это я и хотел посмотреть, — осторожно сказал Герберт. — Ой-ой, маленькой прелестной ножке, наверное, больно. Дай мне подуть…

Он целовал ее ногу. Белинда боролась с искушением оттолкнуть. Она была так отчаянно не уверена в том, чего хотела Сигне. Потому что Белинда всегда верила словам людей. Ложь была для нее почти неизвестным понятием.

— М-мм, — произнес он с удовольствием. — Почеши маленькому мальчику головку, так давно…

Белинда была в крайнем смущении. Неужели Сигне действительно?.. Она оцепенела от отвращения.

Теперь Герберт целовал оба ее колена. Она сидела, отодвинувшись, растопырив пальцы рук. С отвращением она смотрела на блестевший напомаженный затылок с редкими волосами, пока он с жадностью хватал и облизывал ее колени.

— Господин Абрахамсен, я не верю…

— Сигне хочет, — простонал он. — Сигне хочет.

Но когда его руки начали блуждать выше и приблизились к точке, которая была у Белинды самым «стыдным» местом, она вскрикнула от страха и отвращения и вскочила. Но Абрахамсен навалился на нее, как свинцовый мешок, он не обращал сейчас внимания ни на что и был полностью во власти своих страстей. Он рвал и сдирал с нее одежду, изо всех сил прижимал ее к постели и срывал с себя свою одежду.

Белинда забыла о Сигне. Теперь нужно было только убраться отсюда. Она пыталась кричать, но он закрыл ей рукой рот, впился своими полными губами в ее, так что она чуть не задохнулась. Ей удалось освободить рот. На мгновенье она увидела его жирные белые ляжки, совсем голые, и его колени, которые он пытался втиснуть между ее. Белинда мгновенно похолодела от ужаса. И укусила. Ей попалось его ухо. Он издал вопль и схватился за ухо. Этого ей было достаточно, чтобы освободиться. Она вырвалась и с плачем бросилась к двери, в то время как Герберт пытался справиться со своими штанами. Белинда захлопнула дверь и приперла ее стулом. Затем она сбежала вниз по лестнице, пытаясь на ходу поправить панталоны, наполовину соскользнувшие с нее — одна из тесемок была оторвана, но ей удалось на время закрепить их. Все это время она сплевывала кровь — отвратительную кровь от мочки уха господина Абрахамсена. Одна мысль об этом вызывала тошноту, и Белинда заставила себя думать о бегстве и ни о чем другом. Она сорвала с себя ненавистную брошь и отшвырнула ее далеко от себя на пол в холле. А затем она выбежала из дома.

Воздух! Свежий воздух! Никакие королевские блюда, никакие богатства не могли с этим сравниться! Белинда делала глубокие вдохи. Она бежала и бежала. Прочь от Элистранда, к Гростенсхольму. Они сказали ей добро пожаловать туда, она могла обратиться к ним, если ей требовалась помощь. Так сказали они. Господин Абрахамсен был не очень умен. Подумать только, вести себя подобным образом! Хорошо, что Сигне не была вынуждена присутствовать при чем-то подобном.

Или?..

Она остановилась, так как ее чуть не задавил конь. Он встал на дыбы, испуганный, как и она. Сердитый голос что-то кричал ей, но Белинда уже так натерпелась за этот день, что уползла в придорожные кусты и рыдала там, судорожно всхлипывая, усталая и отвергнутая человеческим обществом, как ей казалось. Все были сердиты на глупую Белинду.

Вильяр соскочил с коня и опустился перед ней на колени.

— Что это с тобой? — спросил он, и хотя он был взволнован, после того, как чуть не затоптал ее, она почувствовала дружелюбие в его голосе.

— Не могу возвращаться туда. Но Ловиса… — говорила она, дрожа. Он взял ее за руку.

— Что случилось? И как это ты выглядишь? Было темно, но он заметил, что ее платье разорвано впереди.

— Белинда! Отвечай, что случилось.

Но она не могла заставить себя об этом говорить. К тому же, она еще не отдышалась. Он зажег огонь и осветил ее.

— Боже мой, — прошептал он. А затем он закричал в бешенстве: — Боже мой!

Белинда закрывала лицо руками и плакала.

— Он был так ужасен! Я не хочу вспоминать его глупые выдумки.

— У тебя кровь вокруг рта. Что…

— О, я укусила его за ухо. Тогда я вырвалась. Он был так глуп.

— Белинда! Белинда! — Вильяр встряхнул ее. — Сделал ли он тебе что-то? Удалось ли ему?

— Он был совершенно ненормальным, — всхлипывала она. — Я знаю, я понимаю так мало. Но я убежала.

Он смотрел на нее с выражением безнадежности.

— Думаю, что ты избежала, — пробормотал он. — Но это была, конечно, не его заслуга. Он поднялся.

— Проклятая свинья! Неужели он не видит разницы между обычными девицами и… Господи, я мог бы убить его своими собственными руками, я мог бы…

Он обессиленно замолчал.

— Что мне делать? — всхлипнула она. — Я несу ответственность за маленькую Ловису, но все, чего я хочу — прийти сегодня вечером в Гростенсхольм. Я не имею сил возвращаться, не могу, не смею!

— Ты и не должна этого делать. Но мои бабушка и дедушка уехали, они у нотариуса. Там же и мои родители, так что дом в усадьбе Линде-аллее тоже пуст. И как раз сегодня вечером. Что будем делать?

— Фру Тильда тоже там, — плакала Белинда. — Потому и началась эта напасть. И тогда он сказал, будто Сигне хотела, чтобы я…

Гнев Вильяра разгорелся с новой силой. Он снял с себя плащ и накрыл им Белинду.

— Вот! Завернись в него! И жди меня здесь.

— А если придет он? — сказала она, всхлипывая.

— Он не придет, об этом я позабочусь. Но спрячься среди деревьев, если ты чувствуешь себя там в большей безопасности. Тебе придется остаться, ничего не поделаешь. Я сейчас вернусь. Договорюсь и насчет Ловисы. И поедешь со мной.

Затем он вскочил на коня, и стук копыт стал удаляться — в направлении Элистранда.

Белинда прошла несколько шагов в сторону от дороги, нашла место, чтобы сесть и завернулась в короткий теплый плащ. Для нее он был более, чем просторный. Она слегка принюхалась. Пахло чем-то хорошим, чистым и мужественным, не то, что противные вещи господина Абрахамсена… Нет, она не станет о нем думать, иначе ее стошнит.

Она должна уехать отсюда с Вильяром? Это звучало увлекательно. Но куда? Куда он должен был направиться? Она надеялась, не к нотариусу. Потому что там была фру Тильда. А ее она не может видеть именно сейчас, вечером.

А потом? Боже правый, что ей делать? Пока она сидела и пыталась привести в порядок порванное платье, она стала думать о случившемся. И чем больше она думала, тем более жалкой чувствовала себя. Минуты шли.

Белинде было над чем поразмыслить. Чего-то устыдиться, потихоньку посмеяться над собой. Она была достаточно глупа, да! Но ведь никто никогда не хотел ей что-то объяснить. С «глупой Белиндой» не было смысла о чем-то серьезно говорить. Ее можно было дразнить. Выдумывать нелепые истории, об аисте и «берегись, Белинда, трубочиста, потому что он ставит метки, так что мама увидит это!». И «где ты была, Белинда? У тебя на спине солома! Ты не на гумне была с парнем?» Смех и хихиканье.

Она издала жалобный, печальный вой. Это было совсем не забавно — быть тем, над кем все потешались. Как бы там она ни говорила самой себе, что приятно иметь клоуна в семье.

Повариха и ее помощница проснулись в своей каморке в Элистранде. Помощница откинула со лба ночной чепец и зажгла свечу. Они испуганно уставились друг на дружку.

— Спаси и сохрани, — прошептала повариха. — Может, они среди ночи забивают поросят?

— Это визжит господин Абрахамсен, — сказала помощница.

— Может, у него ужасный запор?

— Нет, послушай!.. Кто-то его здорово колотит. Слышишь, он страшно испуган!

— Вот ужас, — сказала помощница и спустила с кровати свои жилистые ноги. — Что же тут происходит?

Они возились, надевая на сорочки верхнюю одежду, затем притащились на кухню.

Теперь в доме было тихо. Минуту они постояли, держа перед собою свечу, не зная, что предпринять.

— Где горничная? — прошептала повариха.

— Кари? Гуляет с парнем из хутора, так я полагаю. После ужина она улизнула с таким виноватым видом, что, видно, ей нужно было туда.

Они вздрогнули, так как из дома послышался звук приближавшихся тяжелых шагов. Дверь на кухню распахнулась.

— Есть ли здесь кто-нибудь? — произнес незнакомый мужественный голос, еще дрожавший от гнева. — А, отлично! Не присмотрите ли немного этой ночью за ребенком? Фрекен Белинда не придет домой, а господин Абрахамсен… чувствует недомогание.

Затем он захлопнул дверь и ушел. Женщины долго смотрели друг на дружку.

— Сумасшедший из Гростенсхольма, — прошептала кухарка, вытаращив глаза. — Как бишь его зовут?

— Вильяр Линд из рода Людей Льда. Ну, теперь ждать грозы.

Когда Белинда услышала конский топот, она поднялась и встала у обочины. Она пыталась стереть с лица все следы слез, но это было не так легко. Она расчесала пальцами волосы. Глупый узел на затылке, сделанный Гербертом, она распустила уже на лестнице в Элистранде, испытывая отвращение к этой прическе.

Вильяр остановился перед нею.

— Ну, как дела?

— Лучше, — сказала она. — Теперь я спокойна.

— Хорошо. Я позаботился о том, чтобы никто тебя больше не мучил. Давай, садись впереди меня. Нам нужно сразу трогаться, я опаздываю.

Она влезла на спину лошади и нашла устойчивое положение. Когда он обнял ее, по ее телу прошла дрожь, но это было совсем не так, как с господином Абрахамсеном. Это ощущение было гораздо приятнее.

Какое-то время они ехали молча. Мимо церкви, миновали Гростенсхольмский приход. Белинда не достаточно ориентировалась, чтобы понять, куда они направлялись. Она заметила, что он был очень взбудоражен и что ему было трудно успокоиться. Белинда сказала:

— Ты мой друг, не так ли?

— Да, разумеется.

— Могу ли я говорить с тобой откровенно?

— Это называется дружбой.

— Да. — Она немного помолчала. Правильно формулировать мысли никогда не было сильной стороной Белинды. — Я была очень глупой, — призналась она.

— Каким образом?

— Нет, это так трудно объяснять. Ты понимаешь, я ничего не знала.

— О чем же?

— Я имею в виду, никто никогда мне ничего не объяснял. Они говорили, что я глупа, чтобы понять. И моя мать рассердилась, когда я спросила, откуда у Сигне появился ребенок. Я была страшно глупой.

— А теперь ты это знаешь?

— Нет. Но я могу догадываться. Я имею в виду, это связано с тем, есть ли желание или нет. Не так ли?

Это было выражено довольно неопределенно. Вильяр почувствовал бесконечное сострадание к этой заброшенной девушке, с которой никто не считался.

— Я бы сказал, что это связано с любовью, — ответил он осторожно. — Желание… Его, пожалуй, может иметь любой, а если им злоупотребляют, то оно только презренно. Как у Абрахамсена. Он вел себя по отношению к тебе ужасно скверно. Непростительно!

Она подумала.

— Да. Это было прекрасно, то, что ты сказал о любви. Я тоже думаю, что это так.

Следить за ее расплывчатыми мыслями было нелегко. Но Вильяру казалось, что он понимал. И что она схватывала то, что он имел в виду.

— Куда мы направляемся? — робко спросила она.

— Я хочу доказать, что могу положиться на тебя, Белинда. Сегодня вечером ты будешь на одном из наших тайных собраний.

— С «другими»? Он улыбнулся.

— Именно. С другими.

Она глубоко вздохнула с чувством благоговения.

— Тебе не нужно будет раскаиваться, что ты положился на меня, Вильяр, — сказала она с детской непосредственностью. Затем еще крепче уцепилась за лошадь, потому что сидеть ей было страшно неудобно.