В первую ночь, проведенную в долине Людей Льда, Силье долго не засыпала, прислушиваясь к наружным звукам. Все было тихо. Но поскольку она была возбуждена, тишина казалась ей угрожающей. Разве не лежало нечто, притаившись за стеной, нечто неописуемое? Оно только и ждало, пока она заснет, чтобы застучать в стену так, что у нее остановится сердце. И это несмотря на то, что она благословила дом всеми тайными способами. Из деревянных ложек на лавке она сложила крест, начертила крест над дверью и положила крестом полена у очага, так что тот, кто попытался бы проникнуть сюда, был бы ослеплен крестом. Дети спали рядом с ней, накормленные, сухие и согретые у очага, который еще пылал посреди непарадной горницы. Легкое дыхание Суль было слышно, но Даг спал всегда пугающе тихо, так что она, словно настоящая мать, время от времени вставала и смотрела, жив ли он,

Что знала Силье об этом доме? Сколько людей здесь умерло, и что могло быть еще? Она боялась, просто-напросто боялась всего, что скрывалось в доме и в долине… Незнакомые люди — как они примут ее, чужую? А холод с гор, будущее детей… Все это бурлило в ее усталой голове, так что было невозможно заснуть. Она искренне хотела, чтобы Тенгель был сейчас у нее. Он сказал, что должен уйти ради нее. Какое ей дело до того, что стали бы болтать люди? Она нуждалась в его близости и надежности, как ребенок нуждается в объятиях отца. Силье смущенно улыбнулась себе.

Он был, пожалуй, прав, что все-таки ушел. Она знала, как он теперь действует на нее. И она знала, что не сможет это скрыть от него, если его руки разбудят в ней другие чувства, а не чувства дочери к отцу. Но одиночество было таким гнетущим. Она тосковала по жизни на хуторе Бенедикта, по той, какой она была до приезда Абелоны и до прихода к ней ночью Бенедикта.

Хемминг исчез по дороге домой, по-видимому, его ждала взбучка от отца, вождя. Она была уверена, что это Тенгель вернул его домой, потому что сам Хемминг не проявлял никакого рвения.

Когда они доехали до хутора Тенгеля, то кучер оставался здесь какое-то время вместе с Тенгелем, готовя жилье к ночлегу. Сама Силье остановилась посредине дома. Промерзшая до костей, она только смотрела, как они разжигали очаг и готовили постели. Но тут начали кричать дети, и она стала заниматься ими.

Это был старый хутор, далеко не такой большой, как у Бенедикта, но казавшийся солидным и теплым. Дом был одноэтажным. В одном конце находилась кладовая, а рядом снаружи скотный двор. На другой стороне были две небольшие комнаты. Силье и дети лежали в одной из них, с дверью, открытой в парадную комнату. Окон здесь, конечно, не было. Силье вспомнила свой витраж со стеклами. О нет, его, пожалуй, невозможно будет использовать в этом доме. Она думала о том, каково сейчас Тенгелю. Он должен был развести огонь еще в одном доме, который был, конечно, более старым и продуваемым ветром. А он ведь устал не меньше, чем она. Она хотела предложить, чтобы Тенгель переночевал эту ночь у кучера, однако никто из них не намекнул на нечто подобное. И тут ей пришло в голову, что Тенгель, наверное, не был желанным гостем в других домах. О, теперь она опять была охвачена горестным состраданием.

Тенгель пробыл здесь довольно долго после того, как кучер отправился к себе домой. Он все смотрел, казалось, ему не хотелось уходить. А Силье лихорадочно болтала, чтобы попытаться удержать его подольше. Она снова попросила его остаться — ради него самого, она не хотела, чтобы ему было плохо. Но он только покачал головой. В конце концов уже стало не о чем говорить и нечего было делать.

Силье казалось, что ее руки омертвели. Причина была, видимо, в том, что она держала Дага на руках так много часов. Она повернулась и попыталась заснуть, полная беспокойства за завтрашний день. Тогда она встретится лицом к лицу с Людьми Льда. Но сон не приходил. Вместо него лезли мысли, которые она обычно гнала от себя. Воспоминания о невыносимых днях, когда в усадьбу нагрянула чума. Страх, охвативший всех, когда заболел первый человек среди прислуги. Молчание за столом, зоркое наблюдение друг за другом и за своим собственным состоянием. Ее брат, жаркий пот на его лбу, истерические рыдания матери. Похороны… Сестра, стоявшая у могилы, пошатнулась и тоже упала. Ее похороны… Тогда уже было много мертвых. Священник читал молитвы над четырьмя гробами; один из усопших был сыном хозяина усадьбы, о котором заботилась Силье и который был причиной того, что она могла усвоить те знания, которые имела. Силье горевала и о нем, но смерть сестры так ее ошеломила, что она не могла как следует все воспринимать. Однако она вспомнила хозяина усадьбы, его недоуменное восклицание: «Но почему я должен страдать?» Он словно не понимал, что чума не знает сословных различий, но косит как высоко, так и низко. То, что болезнь поражала слуг, казалось ему естественным, не о чем было скорбеть. Не то что его семья!

Отец и мать Силье слегли одновременно, и она одна ухаживала за ними, потому что ни у кого не было теперь времени, чтобы навещать других и помогать. Она вспомнила, как трудно ей было смотреть, как она все время ходила на ощупь, так как глаза были полны слез. Ее мольбы к ним не покидать ее остались без ответа. Маленький брат… стонущий, громко кашляющий… Силье с ним одна. Это был самый ужасный день. Три гроба сразу. Последние из маленькой лачуги кузнеца. И управляющий усадьбы, стоявший в дверях и не осмелившийся войти в дом.

— Ты должна покинуть усадьбу, Силье. Хозяину нужен этот дом для нового кузнеца.

Никто не спросил, куда она намерена пойти.

Звук, доносившийся с другого берега озера, пробудил ее от этих мыслей. Это была лисица? Или дух, который жаловался? Вот звук повторился. Все же это больше всего походило на вой лисы. Она надеялась на то, что это не было чем-то ужасным. Во всяком случае, она была благодарна этим звукам за то, что прервали ее воспоминания. Она не должна была думать о прошлом, это отняло бы у нее силы, которые ей теперь так нужны.

Она попыталась расслабиться, задышала глубоко и медленно. Она ощутила запах березовых дров, сухого сена от постели и можжевеловых веток на полу. Отнюдь не какой-то неприятный запах. Тенгель вел себя так… необычно, когда уходил из дома и просил ее запереть дверь. Он не хотел видеть отчаянную мольбу в ее глазах, ее ужас остаться одной. Но он постоял некоторое время на пороге. Уходя, он сказал вяло:

— Хорошо, что ты здесь, Силье. Ты и малыши. Легче для меня… — При этом он почти затворил дверь, но она расслышала и последние слова «и труднее».

Тенгель… Силье пыталась вообразить его лицо перед собой, но это не удавалось. Вместо лица она видела контур, как он стоял в двери. С непокрытой головой, капюшон из волчьего меха откинут. Жесткие черные волосы падали на плечи. Колоссальная фигура, непропорционально расширявшаяся кверху, с такими широкими и высокими плечами, что он напоминал самца лося с мощной гривой или медведя. Волчья шуба не исправляла этого. Он был длинноногим и узким в бедрах. Мельком виденный ею кусочек его груди свидетельствовал о том, что он был волосатым, как зверь. Человекозверь… Это было первое имя, которое она ему дала, и так называли его и другие. Неужели возможно было чувствовать влечение к чему-то, что было таким устрашающим? Она чувствовала к нему все — преданность, нежность, теплоту, взаимосвязанность, сочувствие, робкое восхищение и мучительно-сильное любовное влечение.

Нет, сейчас она не должна была опять об этом думать. Тогда она никогда бы не заснула, это она знала из опыта. Она свернулась клубочком и медленно погрузилась в дремоту.

Женщина из соседнего дома, родственница Тенгеля, оказывала ей большую помощь в первые дни пребывания в этой чужой долине. Элдрид была самой обыкновенной женщиной. У нее не было ни намека на демонические черты Тенгеля, ни красоты его умершей сестры. Она была крестьянка, деятельная и решительная, и, конечно, одинокая, поскольку никто не осмеливался вступать в брак с потомками Тенгеля Злого. Но она значительно больше знала о ведении домашнего хозяйства и маленьких детях, чем Силье.

А поскольку Тенгель передал весь свой скот ей, она приносила каждый день молоко, хотя Силье и говорила, что может сама ходить за ним. Но Элдрид предпочитала делать по-своему.

Силье старалась изо всех сил поддерживать в доме порядок. Теперь ей приходилось делать все самой. Таскать воду из колодца, который наполовину замерз, колоть и носить дрова, разжигать очаг в холодные утренние часы, печь хлеб, стирать одежду для себя и детей, пытаться мастерить швейные иглы из рыбных костей. А в довершение всего у нее было дело, которое требовало от нее особенно много сил. На хуторе у Бенедикта Мари и Грета разгружали ее от заботы о детях. Теперь все это свалилось на нее одну. К своему огорчению она поняла, что не справлялась. Грудной ребенок, заболевший в конце длинной дороги, и весьма своенравная двухлетняя девочка почти сводили ее с ума. Она чувствовала себя совершенно беспомощной. Элдрид видела, как она уставала.

— Тебе только семнадцать лет, девочка, а ты оказалась с двумя чужими детьми на руках. Мне не кажется, что ты не имеешь склонности к домашнему хозяйству. Здесь ты сделала очень хорошо и работала за семерых, но в углах у тебя полно пыли.

Силье безнадежно смахнула слезы.

— Я это знаю. Я думала, что, по крайней мере, справлюсь с детьми, но у меня нет терпения.

Из спальни слышался дикий рев Суль. Она получила шлепок за то, что насыпала на пол пылающие угли, хотя Силье запретила ей это делать. Ее рев заглушал постоянное хныканье Дага. К тому же хлеб, который Силье попыталась испечь, подгорел.

— Отдай мне детей на несколько дней, пока ты не успокоишься, — сказала Элдрид. — В моем доме не так уж много детей, а Суль к тому же — дочь моей двоюродной сестры.

Силье колебалась. Предложение было соблазнительным, но, с другой стороны, она была так рада детям. Она так хотела оставить их у себя.

— Большое спасибо, — сказала она. — Но будет лучше, если я сначала спрошу Тенгеля. Он возложил ответственность за них на меня, и потому будет, пожалуй, лучше всего посоветоваться с ним.

— Я понимаю. Но ты же совершенно измотанная, и ты не должна себя за это корить. Даже взрослые матери приходят порой в отчаяние от своих собственных детей. Тенгель рассказал о том, через что ты прошла, о заботе, которую ты проявила к нему и к детям. Он этим не избалован, отнюдь нет. Ты хочешь хорошего, но ты сама всего-навсего молодая девушка.

Силье улыбнулась взволнованно и благодарно.

— Я только очень беспокоюсь за Дага…

— Могу я взглянуть на мальчика?

Работящие руки Элдрид легко управлялись с младенцем.

— Почему ты ничего не сказала Тенгелю? Он умеет исправлять такие вещи за несколько дней.

— Сыпь у детей? — Силье не могла не рассмеяться. — Трудно в это поверить.

— Я имею в виду болезни и изъяны вообще.

— Я не видела Тенгеля с того вечера, как мы сюда приехали. Это было десять дней тому назад.

Элдрид посмотрела на нее задумчиво.

— Это так похоже на него. Ко мне он приходит каждый день, чтобы справиться, как вам живется. И постоянно дает мне новые поручения. Он проявляет о вас, Силье, безграничную заботу. Сейчас его нет дома, он наверху в горах, занимается дровами. Но я поговорю с ним. Может быть, он придет к вам вечером. Впрочем, я намеревалась спросить тебя, не хочешь ли ты пойти завтра на службу. Там ты встретишься с жителями долины, тебе полезно увидеть других людей.

— Но кто присмотрит за детьми?

— Тенгель. Он все равно не пойдет на службу.

— А почему? — удивленно спросила Силье.

Элдрид сделала гримасу.

— Они утверждают, что его сопровождает привидение. Кого, ты знаешь. Это так глупо, так дурно. Они сами несут на себе отпечаток самой ужасной наследственности, но на нас смотрят косо.

— Они вас презирают?

— Нет, не презирают. Боятся.

— Но, собственно, вы являетесь самым «чистым» родом здесь, не так ли?

— Именно! Другие совершенно перемешались между собой, и это вполне можно понять — после столетий изоляции…

— Но ты, выходит, получила милостивое разрешение участвовать в их молебнах?

— Да, я не отмечена клеймом первого Тенгеля — я стала так называемой нормальной!

Силье задумчиво посмотрела на детей в соседней комнате.

— Я очень хочу пойти, так как чувствовала себя в последнее время словно язычница. Но мы действительно можем оставить их на попечение Тенгеля? Мальчик ведь так ужасно плачет.

— Это он вытерпит. А теперь давай я немного помогу тебе с выпечкой.

После того, как Элдрид ушла, Силье вошла в комнату к детям и подняла Суль с пола.

— Тенгель придет, Тенгель придет, — напевала она, пританцовывая с девочкой по кругу. Та сразу ей все простила.

— Мы должны навести порядок, — сказала Силье. — Ты можешь подметать, а я помою чашки.

— Красивое платье? — спросила Суль.

— Да, конечно, ты наденешь красивое платье. Но подожди до вечера! Сначала мы должны поработать.

Они украсили себя, как могли, и уселись, празднично одетые, за стол. Они ждали долго, пока Тенгель, наконец, не появился. Суль обняла его за колени. Тенгель поднял ее и похвалил красивое платье. Он встретил взгляд Силье.

— Я слышал, у тебя трудности с детьми?

О, этот низкий голос. Казалось, он жег ее, ее бросало то в жар, то в холод.

— Нет, это не так…

— Я получил основательную взбучку от Элдрид, — сказал он кратко. — Она сказала, что я не имею ни малейшего понятия о том, что означает нести ответственность за двух детей и дом одной, особенно, когда человек так молод и непрактичен, как ты. Ну, так как тут обстояло с ними?

— Да, это… прежде всего Даг. — Она заикалась и с трудом произносила слова под его напряженным взглядом. Она должна была раздеть мальчика. Тенгель посмотрел на него.

— Я не давал тебе как-то мазь? Для твоей ноги?

— Да. Но можно ли ее использовать и для этого? Я не решалась.

— Да, у меня есть, пожалуй, кое-что получше, — сказал он, достав черный узелок.

Она вспомнила о его прошлом посещении больных и спросила:

— Ты хочешь остаться с мальчиком наедине?

Он скривил рот.

— Я не читаю заклинания над таким малышом.

Ах, так? Так он это делал? Читал заклинания? Силье почувствовала, что у нее по спине пробежал мороз. Тенгель словно читал ее мысли.

— Пока я использую свою силу для служения добру, ты не можешь осуждать меня.

— Я не осуждаю тебя, — сказала она, покраснев. — Только ты немного пугаешь меня.

— У тебя есть какая-то причина бояться меня? — спросил он таким огорченным тоном, что у нее сжалось сердце.

— Силье танцевала, — сказала Суль.

Тенгель повернулся к девочке.

— Что ты говоришь? Силье танцует?

— Силье и Суль танцевали по клугу, по клугу, вот так! И пели: Тенгель плидет, Тенгель плидет!

— Сплетница, — пробормотала Силье.

Суль перестала показывать, как они танцевали.

— А Силье плакала. В постели.

Тенгель стал серьезным.

— Это правда, Силье?

— Нет, она преувеличивает. Не слушай ее.

Вдруг Суль пришло в голову, что она должна рассказать еще об одной вещи.

— Силье удалила меня! — Ее глаза засверкали от желания удивить.

— Вот спасибо! Я слышал об одной юной даме, которая сыпала уголь на пол. И не думаю, что Силье ударила так больно.

После того, как Дага намазали и снова завернули, они сели к столу. Было уже позднее время для Суль, и она изрядно утомилась.

— Мне кажется, что его сыпь как-то связана с питанием, — сказал Тенгель. — В это время года коров кормят брюквой. Я скажу Элдрид, чтобы она кормила одну из коров сеном, тогда увидим, поможет ли это. Мы должны обращаться осторожно с этим мальчиком. Ты же знаешь, что он никогда не пил материнского молока.

Силье смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Как много ты знаешь, даже о том, что едят коровы.

— Да, мы, из нашего рода, знаем много, — сказал он с горечью. — Но я согласен с Элдрид, что тебя надо освободить от некоторых хлопот. У тебя появились такие синяки под глазами.

— Приходится не так много спать, поскольку Даг плачет днем и ночью. Тенгель, ты… — начала было она.

— Да?

— Там… в одном из помещений стоит старый ткацкий станок. Мне очень бы хотелось… ткать на нем.

Он просиял.

— Да, конечно! Я попрошу Элдрид поставить его для тебя. Если у нее есть пряжа, разумеется.

— Я могу прясть сама. Рядом со станком лежат кучи шерсти. Ты понимаешь, это то, что я могу. Это помогло бы мне не чувствовать себя такой неумелой, такой ничтожной.

— Милое дитя, неужели ты себя такой чувствуешь?

Суль устроилась на лавке и заснула в своем самом красивом платье. Она не привыкла бодрствовать в такое позднее время, но Силье знала, что было бы бесполезно пытаться уложить ее до прихода Тенгеля.

— Да, я неумелая, — сказала Силье. — То, что я умею, не требуется. Об этом сказал и Бенедикт.

— Бенедикт сказал, что ты — маленький художник, творческая личность, и что таких нельзя слишком сильно загружать обычной работой. Это, очевидно, как раз то, что сейчас произошло с тобой.

— Я стыжусь этого.

Тенгель никогда не ласкал женщину. Но сейчас он непроизвольно вытянул руку и осторожно погладил ее по щеке. Силье вздрогнула и повернула голову, касаясь губами его руки. Он дотронулся до ее волос, сильно сжал их, и глубокий сдержанный вздох словно сотряс его тело.

— Теперь я должен уйти, — сказал он и резко поднялся. Она сразу же вскочила на ноги.

— Ты скоро придешь опять?

Он остановился и посмотрел на нее.

— Я не знаю. Я попытаюсь… но…

— Но что?

— После того, как Элдрид пришла ко мне сегодня и сказала, что мне следует сюда пойти, у меня словно началась лихорадка. Да, я приду. Но никогда один… с этим я не справлюсь. Завтра я присмотрю за детьми.

После этого он быстро вышел.

Положив Суль в постель и прибрав в доме, Силье стала задумчиво раздеваться.

Она имела обыкновение спать в нижнем белье, так как была слишком застенчива, чтобы снимать с себя все. Но в этот вечер она продолжала сидеть на краешке кровати, освещаемая красными отблесками очага. Медленно-медленно она стянула через голову нижнюю рубашку и положила рядом. Не решаясь посмотреть, она осторожно трогала свою кожу, проводила руками по груди и вниз до талии. Она знала, что была стройна и хорошо сложена, с твердой крепкой грудью. Потом она положила руку на живот, ощутила какой он плоский, а затем смущенно посмотрела ниже. Ему понравится ее тело, подумала она. В нем нет ничего неприятного. Если бы ему только хотелось иметь его.

Она очнулась. Смелость оставила ее, вместо нее пришел стыд. Она вновь надела на себя нижнюю рубашку.

Собрание было в доме у вождя, отца Хемминга. Силье пошла туда вместе с Элдрид. Она побаивалась и одновременно с нетерпением ждала этого события. Тенгель пришел, чтобы присмотреть за детьми. Его почти неуловимая улыбка давала ей достаточно, чтобы жить этим целую неделю, думала она про себя.

Дом, куда они пришли, был чудесным. Возможно, по величине его нельзя было сравнить с домом Бенедикта, но в нем было все, что можно было пожелать в этом пустынном месте. Кроме того, дом был украшен бесподобной деревянной резьбой. Каждая балка и дверная рама в доме были произведениями искусства. Это произвело на Силье такое впечатление, что она забыла поздороваться.

— Да, это прекрасная работа, не так ли? — сказал стройный и бородатый отец Хемминга.

Силье очнулась и оторвала взгляд от балки, которой любовалась.

— Необыкновенно красиво! Кто это сделал?

— О, все это старинное. Я полагаю, это сделано несколько столетий тому назад. Одним из моих предков. А ты, значит, Силье, как я понял. Хемминг болтал о тебе. О том, что ты помогала расписывать церковь. Так что ты разбираешься в таких вещах. — Он снисходительно засмеялся. — Женщина вряд ли понимает толк в искусстве!

Наконец Силье вспомнила о вежливости и низко поклонилась. Хемминг стоял немного поодаль и улыбался своей дразнящей улыбкой, но ничего не говорил.

— Я понял, кроме того, что ты спасла жизнь моему сыну, — продолжал отец Хемминга. — Прими за это мою сердечную благодарность.

— Я сделала не так много, — сказала Силье застенчиво. — Главная заслуга принадлежит Тенгелю.

Вождь метнул на нее острый взгляд. То, как она произнесла имя Тенгеля — почтительно, благоговейно — поразило его.

Их отвели в комнату, где собрались Люди Льда. За исключением тех, кто по праву мог бы так себя называть, — потомков Тенгеля Злого, тех, кто был отмечен его наследством. Силье чувствовала себя неуютно под направленными на нее взглядами. По обе стороны длинного стола были поставлены скамьи. Тут были мужская и женская сторона, но обе они, казалось, были настроены в отношении новенькой одинаково критично. Элдрид подготовила ее к этому. Силье жила у тех, кого боялись. Что она была за птица, которая отважилась на это? Никто ничего не сказал. Единственное, что она могла сделать — низко поклониться при входе и ждать. Но здесь она увидела то, что напомнило ей услышанное ранее о браках между родственниками. Здесь были двое кретинов с разинутыми ртами, один явно сумасшедший и несколько человек, видимо, опасных для окружающих. Но все они были здесь приняты, и Силье была этим тронута. Она только не могла взять в толк, почему такого прекрасного человека, как Тенгель, сюда не допускали.

Силье было указано место на женской скамье, и богослужение началось. Но как Силье ни старалась, ей не удавалось сосредоточиться на молитве. Она чувствовала необходимость услышать сейчас Божье слово, но все время ощущала на себе косые взгляды. Если она смотрела в сторону человека, глядевшего на нее исподлобья, то он прятал глаза. Конечно, большинство в этом зале были нормальными людьми. Но они производили впечатление не менее суровых и осуждающих, скорее наоборот. Самое скверное, однако, было то, что несколько молодых парней все время на нее глазели, буквально ели ее глазами. Один из них, пожалуй, был не совсем такой, как другие.

Что-то в его взгляде говорило ей о том, что ей следует быть настороже.

Когда богослужение закончилось, все встали.

К своему ужасу она обнаружила, что кое-кто из слабоумных имел на себе тяжелые оковы. Так вот, оказывается, как о них заботились! Сердце Силье сжалось от сострадания. Когда она возвращалась к себе, то совсем не чувствовала себя укрепленной словом Божьим. Она чувствовала пронзительное сострадание ко всем, живущим в этой долине. И она вспомнила о том, как Элдрид сказала однажды, что благочестивые мины зачастую — сплошное ханжество. За закрытыми дверями поклонялись другим богам — невидимым силам природы, сверхъестественным существам, которых даже не осмеливались назвать. Это были отнюдь не только родственники Тенгеля, хотя только они владели тайной силой. Не без причины люди боялись, изгоняли и преследовали всех Людей Льда.

Силье шла вместе с Элдрид, которая тоже притихла.

— Когда мы ехали сюда, Тенгель говорил о каких-то родственниках, живущих в доме рядом с озером. Он сказал, что я никогда не должна туда ходить. Они были сегодня на богослужении?

— Ханна и Гримар? Нет, ты с ума сошла! — Элдрид быстро перекрестилась.

— Они… самые опасные?

— О да, — вздохнула Элдрид. — Никто не ходит туда. Никогда!

— Почему же?

— Они могут наслать на тебя болезнь, — произнесла Элдрид почти шепотом. — Они могут испортить твое зрение, сделать тебя хромой или слепой. Они насылают порчу на коров, и те не дают молока. Они творят всякое зло. Это по их вине у нас в долине так много слабоумных.

— О нет! — решительно возразила Силье. — Кое-что я все-таки усвоила, когда приобщалась к образованию. Дворяне не имели права заключать браки с близкими родственниками, потому что на свет могли появиться нездоровые люди. Так что ни Ханна, ни Гримар, пожалуй, тут не при чем.

Элдрид больше не говорила об этом. Но Силье не могла не думать о них.

— А кто присматривает за ними? Кто знает, есть ли у них еда или нет?

— О, они справляются сами.

— Но я поняла, что они старые. Во всяком случае, она.

— Они оба старые. Но это нас не касается. Прислушайся к советам Тенгеля и держись подальше от них!

Тенгель встретил их на пороге. Он сразу стал ловить взгляд Силье, казалось, будто он тосковал по нему целый день.

— Ну, как там было? Ты кажешься взволнованной.

— Что тут удивительного? — сказала Элдрид, входя в дом. — Они ели ее глазами. Особенно парни Браттенг.

— Ты полагаешь, есть какая-то опасность? — в голосе Тенгеля сквозило беспокойство.

— Мне кажется, что у нее должен кто-то жить. А ты сам живешь так убого. Как ты справлялся с детьми?

— Суль чуть не вогнала меня в гроб своим гамом, — засмеялся он. — А мальчонка внес свою долю. Теперь он спит, наконец-то. Не понимаю, как ты выдержала, Силье. Почему ты не жаловалась раньше?

— Мне стало бы стыдно. Как подумаешь о всех тех матерях, которые имеют детей, а живут в крайней бедности. Мне же хорошо. Разве я не могу управляться с двумя?

— Я считаю, что одна Суль стоит пяти, — засмеялся Тенгель.

Но так или иначе, он нервничал. Был неуверенным и впервые с тех пор, как она его встретила, растерянным. В его глазах была печаль. Когда Элдрид пошла к себе за молоком и взяла Суль, они молчали, не зная, о чем говорить. В конце концов Силье не выдержала:

— Что с тобой, Тенгель?

Сначала он не отвечал, потом начал медленно:

— Ты… не должна была делать этого вчера вечером.

— Чего же?

— Когда я потрепал тебя по щеке…

Тогда она провела губами по его руке… Она опустила глаза, словно это могло уменьшить краску стыда.

— Я не могла не сделать этого, Тенгель. Это вышло само собой. И ты начал это сам.

Он долго смотрел на нее грустными глазами. Затем тряхнул головой.

— Не смейся надо мной, Силье! Я этого не вынесу.

— Но я и не смеюсь над тобой, — горячо протестовала она.

— Дорогое дитя, ты думаешь, я не знаю, как я выгляжу? Дикий зверь, чудовище, отверженное всеми.

— Не мной, — прошептала она так тихо, словно подул ветерок.

Он стоял совершенно неподвижно, казалось даже, что он не дышит. Силье судорожно глотнула.

— Мои чувства не могут быть для тебя какой-то тайной.

Резким движением он сел на корточки у очага и начал ворошить угли прутиком.

— Расскажи мне о твоих снах, Силье?

— О… А, о них!

— Да. Ты говоришь, что я знаю о твоих чувствах. Но это не так. Нелегко делать различия между — да, ты как-то назвала это преданностью мне — и сочувствием.

Она помедлила минуту, прежде чем опустилась на корточки рядом с ним.

— Не знаю, решусь ли я рассказать. Ты знаешь, я получила очень строгое воспитание.

— Я знаю. Но мне необходимо услышать о них. Мне очень трудно именно сейчас. И мне необходимо знать, что я не один. Что есть кто-то, кто чувствует то же самое. Кто…

— Кто рад тебе? Ты это знаешь. Но ты требуешь от меня слишком много, Тенгель. Как я смогла бы выразить в словах то, что видела во сне?

— Если ты сделаешь это, то я расскажу тебе о моих сновидениях.

Она уселась на низкий табурет и медленно подвинулась, совсем чуть-чуть. Мучительное, чувственное движение, не укрывшееся от его взгляда. Он снова повернулся к огню.

— Попытайся понять мою просьбу. Мне необходимо что-то, чем жить. У меня теперь есть нечто, ради чего жить, но ничего, чем жить в часы одиночества. Дай мне это, Силье! В моей жизни были тысячи одиноких часов. Я не знаю ничего, кроме одиночества.

Она поняла, что он имел в виду, и решилась.

— Я всегда видела во сне твои горы, — сказала она почти шепотом. — Я звала их Страной теней. Там жили ужасные демоны, которые поднимались вверх и летели к моему дому и пугали меня. Но теперь в снах появился новый элемент…

Тенгель смотрел на нее сбоку. В нем было что-то неестественно-напряженное.

— Продолжай! Ты имеешь в виду эротический?

— Да. Тенгель, я не могу. Это нехорошо.

— Нет, можешь, — прошептал он. Его руки, державшие палку, дрожали.

Что-то волнующее, возбуждающее-беспокойное вошло в комнату, разлилось в воздухе. Силье продолжала:

— Демоны… Они были теперь другими. Взрослыми мужчинами. Они желали меня, а я… лежала раздетой на лугу и… ждала кого-то. Совершенно определенного.

Лицо Тенгеля было напряженным.

— Тут прилетел демон, которого я ждала. Но он опустился поодаль у зубчатых скал. И все-таки я видела, что это был ты. И… мое тело было охвачено… пронзительным жаром. И тут я проснулась. Это был первый сон.

Она закрыла лицо руками. Тенгель осторожно отвел их.

— А теперь другой!

— Нет, ты не заставишь меня его рассказать.

— Он был… завершившимся?

— Нет, он прервался точно так же, как и первый, в решающий момент. Но я была в этом сне такой бесстыдной, Тенгель. Я хотела видеть твое тело, хотела ощущать его моей кожей… И оба раза, когда я просыпалась… Нет, я не могу этого сказать.

— Ты просыпалась с чувством желания? — спросил он, не глядя на нее.

Молчание Силье было убедительным ответом.

— Тут нет ничего постыдного, — сказал он, — так чувствует большинство людей. Я думаю, что ты, несмотря на строгое воспитание, имеешь очень сильные… — Он поискал нужного слова… — инстинкты, — добавил он хриплым голосом. — Я понял это, как только впервые увидел тебя. Такое можно увидеть в глазах…

— Но это относится только к… тебе. — Эти слова вырвались у нее прежде, чем она успела подумать.

Силье не сомневалась, что сделала его счастливым. Это она увидела по улыбке, которую он пытался скрыть.

— Ну, а теперь твоя очередь, — сказала она смущенно, — ты тоже обещал рассказать о своих снах.

Чувствовалось, что в комнате ужасно жарко. Но Силье знала, что тепло шло не от очага.

— Это будет не легко, — сказал он.

— Мне тоже было не легко, но я же рассказала.

— Это будет не легко, Силье, потому что мои сны были наяву. Когда я сплю, то не вижу снов.

Удивительное ощущение разлилось по ее телу. Она снова подвинулась на своей треноге.

— Сны наяву?

— Я был у тебя, Силье. Каждый вечер, уже в доме Бенедикта. Я же знал, как выглядела твоя комната. Я вспоминал тот случай, когда я положил мои ладони на твою ногу, а в мыслях мои руки скользнули под твое платье. Я, который никогда раньше не позволял себе думать о женщине. Я раздевал тебя и смотрел на тебя, лежавшую там, и…

Она испытывала стыд.

— Мои руки все еще держат тебя за талию, после того, как я помогал тебе садиться на лошадь или сходить с нее. Мне кажется, что я все еще чувствую это.

Я представлял себе, как моя рука скользит под твоим платьем и по твоей груди, я ощущал мягкую, теплую кожу…

Силье приглушенно застонала, а он быстро продолжал:

— Но я никогда не осмеливался взять тебя, даже в мечтах. Это слишком свято, слишком недоступно. Я же знаю, что это никогда не может произойти в действительности. Я никогда не дам жизнь ребенку для такого же несчастного существования, на которое был обречен сам. Но я искренне благодарю тебя за то, что ты решилась рассказать мне о своих сновидениях. Ты дала мне новые силы держаться.

— Тебе от этого стало легче?

— Нет, — сказал он тихо.

— Мне тоже.

Он положил свою ладонь на нее.

— Силье, — только и вымолвил он. Но в этом одном слове она услышала все остальное, что он чувствовал к ней, все, что не имело никакого отношения к ее телу. Она ощутила глубокую и искреннюю теплоту.

— Мы никогда больше не станем об этом говорить, Тенгель. Ты согласен со мной?

— Да.

Они продолжали сидеть у огня, погруженные в раздумья. Оба чувствовали сильную взаимосвязь и отчаяние.

В конце концов их вывел из этого состояния лепет Суль, доносившийся снаружи. Тенгель сразу поднялся и протянул руку Силье. Нежная грустная улыбка озарила на мгновение его лицо. Они подошли к двери, чтобы встретить пришедших.