Однако на следующий день Силье не могла поехать в церковь. Одна нога у нее ужасно разболелась, и ей пришлось сидеть дома. Она играла с Суль и выполняла разную мелкую работу, которую могла делать сидя. Она много разговаривала с двумя пожилыми женщинами.

Суль была забавной маленькой девочкой, спонтанной и прямолинейной. В ее поведении не было даже намека на притворство. Если она злилась, то это было действительно так, если радовалась, то радости не было границ. Но никто не понимал, что она говорила. По оценке женщин, девочке едва ли исполнилось два года.

Поскольку нога через день стала выглядеть лучше, Силье настояла на том, чтобы опять отправиться с Бенедиктом. На этот раз они взяли с собой и Суль, чтобы немного разгрузить обеих женщин.

Девочка бегала по церкви и приводила их в отчаяние своей неуемной энергией. Снова и снова Силье приходилось снимать ее с кафедры или галереи, снова и снова ребенок пытался вскарабкаться наверх, к Бенедикту. В конце концов они были вынуждены привязать ее канатом на хорах, это помещение было в то время свободно от всякого реквизита.

Каждый из них расписывал свое, как в прошлый раз. Силье получила на этот раз более трудную задачу, она должна была расписывать нимбы вокруг голов ангелов. Она справилась с задачей блестяще.

— В тебе есть искра Божия, — сказал Бенедикт.

А теперь пойдем, посмотришь на то, что я сделал вчера, когда тебя не было.

Она последовала за ним в один из боковых нефов. На одном из небольших сводов он нарисовал сцены из Страшного суда. Силье увидела именно то, что он хотел ей показать. Это была наполовину сделанная иллюстрация на тему соблазненной девственницы.

Покраснев, она отвернулась. Бенедикт рассмеялся.

— Она похожа на тебя, не правда ли? Лицом. Остальное я должен был только представить себе. Это было не так трудно.

Силье не могла вымолвить ни слова, так она была возмущена. Ей казалось, что картина не отдает должного ее достоинствам. Ее собственный живот гораздо более плоский, а грудь у нее больше, чем у этого… этого урода.

— Я выгляжу не так! — выпалила она.

— Вини в этом себя, — засмеялся Бенедикт. — Ты же не хотела позировать. Но я могу внести изменения. Только скажи мне, что тут неправильно.

Правильным было бы повернуться и уйти отсюда, демонстрируя возмущение. Но Силье казалось невыносимым то, что ее лицо будет сидеть на этом теле грушевидной формы. Тогда она сделала несколько быстрых движений руками над картиной. Бенедикт смотрел одновременно и на нее.

— Да, ты права, ты относишься к типу стройных женщин с красивой грудью и узкими бедрами. Это легко исправить. Но мы должны нарисовать здесь так же Дьявола. Впрочем, он подождет. Сначала мы должны закончить с фельдмаршалом Смерть.

Теперь Силье бывала в церкви каждый день. Она пыталась, как могла, скрывать, что с ее ногой было не совсем хорошо. Суль больше не брали, так как приходилось тратить слишком много времени, чтобы держать ее в руках. И каждый день Силье надевала на себя красивый бархатный плащ. Бенедикт сказал ей как-то во время поездки:

— Ты гладишь плащ рукой, словно любовника.

— Только потому, что бархат такой мягкий, — возразила она.

— Но то, как ты завертываешься в него и вдыхаешь его запах — это тоже как-то связано со структурой материи?

Она выпрямилась на сиденье.

— Я никогда не имела такой красивой одежды, в этом все дело, — пробормотала она взволнованно.

На четвертый день Бенедикт убедился, что Силье так продвинулась в своем уменье, что решил дать ей более трудную задачу. У него было мало времени для работы над росписью. Вскоре церковь должна была снова открыться для службы… Может ли она взять на себя труд расписать Дьявола, соблазняющего девственницу, если он нарисует контуры?

Силье онемела от изумления. Она должна была расписать целую фигуру? Но она чувствовала, что справится с этим. Когда была еще совсем ребенком, она знала за собой способность рисовать на своих руках. Она только никогда раньше не могла испытывать себя в таком деле, как это.

— Да, да, я думаю, я попробую, — почти заикаясь, сказала она. — А если у меня не получиться?

— Тогда мы перепишем заново. Но я уверен, что ты сможешь.

Силье вкладывала в работу всю душу. Теперь она работала одна, в боковом нефе, и они могли только изредка обмениваться словами, выкрикивая их. Но она была так поглощена работой, что часто забывала Бенедикта и все остальное. Когда день клонился к вечеру, он сошел вниз. Несколько раз за день он присаживался рядом с ней, чтобы убедиться, что она на правильном пути. Сейчас она сделала так много, что оставалось написать только ногу Дьявола, которая высовывалась из-за ноги женщины.

— Ты сегодня даже ничего не поела, — сказал Бенедикт, подходя. — И дневной свет уже меркнет. Закончим на сегодня.

Тут он остановился. Она отошла в сторону, чтобы он мог разглядеть ее работу. Силье трепетала, ожидая его приговора.

— Боже правый, — пробормотал он. — Что это ты тут сделала, девочка?

Наконец, она увидела то, что сделала, увидела его глазами. Дьявол стоял позади женщины так, как его нарисовал Бенедикт. Но Силье пошла дальше, она положила когтистые руки Дьявола на грудь женщины, а ее голову прислонила к плечам Дьявола. У того был длинный язык, которым он лизал шею женщины, а его лицо…

— О, — вырвалось у Силье, и она прижала руку ко рту. — О, я… я этого не видела!

Никто из тех, кто когда-либо видел мужчину в волчьей шубе, не мог бы ошибиться в том, кого Силье изобразила на картине.

— Мы должны вымарать это, — сказал Бенедикт испуганно. Силье сделала было жест, чтобы начать замазывать картину, но он остановил ее.

— Впрочем, нет. Не делай этого. Это слишком хорошо, чтобы уничтожить. Ты, конечно, не вышколенный мастер, но в этом чувствуется характер. Будем надеяться на то, что слуги короля не войдут в это помещение. Девочка, — обратился он к ней, еще не оправившись от потрясения. — Я, действительно, не ожидал, что ты, такая добродетельная, можешь написать нечто подобное. Посмотри на похотливые руки Дьявола! Посмотри на его позу! Словно ты представляла себе, что происходит за спиной женщины.

Силье была тоже потрясена.

— Я не понимаю, я даже не знала, что написала такое. Это получилось, очевидно, само собой.

— Либо тебя околдовали, либо у тебя просто-напросто душа художника. Ты, видимо, работала почти в трансе. Да, я полагаю, что это так и было. Художник часто не знает, что делает, когда его действительно охватывает вдохновение. Но я думал, что ты потеряла свое сердце из-за молодого Хемминга.

Значит, он понял это.

— Да, это так, — сказала она с отчаянием и раздражением. — Это так. Я не понимаю, почему на стене появилось это лицо.

Тут Бенедикт начал смеяться, сначала тихо, а затем все громче и громче.

— Но лучшего натурщика ты не могла бы найти. Господи, как это впечатляет! Однако не надо никому об этом рассказывать! Хорошо, что здесь так темно.

Они поехали домой. Стало теплее, и тонкий слой снега растаял. Небо было хмурым. Но они знали, что это потепление кратковременно и обманчиво. Зима все больше давала о себе знать, каждый день солнце всходило все позднее.

Это была трудная осень.

В течение десяти дней Силье оставалась на хуторе, так как заболела Суль. Пышущая жаром и плачущая, маленькая девочка лежала в своей постели. Силье сидела подле нее целыми днями, меняла белье и старалась согреть ее. Цирюльник, бывший одним из собутыльников Бенедикта, приехал и вынес свой приговор.

— Тут не может быть никаких сомнений. Держите грудного ребенка подальше от нее! Мы, все остальные, пожалуй, справимся с болезнью, как мы уже делали это до сих пор. Девочка крещена? Может быть, лучше позвать священника?

— Священник умер, — сказала одна из женщин. — Пока у нас нет другого. Ах, у нас был хороший пастор. Он навещал всех больных и в конце концов заразился сам. Но девочка такая большая, что ее надо окрестить.

Женщина пыталась сдержать рыданье… Они все так полюбили маленькую Суль. После того как цирюльник ушел, Силье опять села возле нее. Она чувствовала, что отчаяние захлестывает девочку. Она тянулась к этому маленькому существу, словно это была ее собственная дочь.

— Помоги нам, — шептала она. — Помоги, помоги нам, не дай ей умереть — она так полна жизни. Ради всего святого, не забирай ее у меня, оставь ей жизнь!

Но жар у девочки не спадал. Наоборот. Силье ждала только следующего пугающего симптома. Суль смотрела на нее блестящими глазами.

— Будь добра, выздоравливай! — просила ее Силье. — Я не могу смотреть на то, что тебе плохо. Ты мне нужна, понимаешь?

Глаза Суль широко открылись:

— Тебе нужна Суль? — пролепетала она, плохо выговаривая некоторые звуки.

— Да, мне нужна Суль. Ты и я, мы одна семья. И у нас есть маленький брат. И ничто не радует меня, когда ты больна. Я так люблю тебя, дорогая Суль.

Нежная улыбка разлилась по лицу малышки. Она сунула свою горячую ручонку в ладонь Силье. Лишь в эту минуту Силье поняла, что Суль по-настоящему приняла ее, успокоенная и счастливая. До тех пор Силье казалось, что ребенок держался за нее больше из чувства самосохранения.

Маленький брат, которого она назвала Даг. Это, возможно, было опасно, Может быть, они будут вынуждены снова расстаться. Но она назвала это имя совершенно спонтанно, оно казалось таким подходящим. И она не хотела расставаться с малышами. Она не хотела видеть, как эту красивую маленькую девочку кладут в холодный гроб.

Когда стало смеркаться, она услышала, что к ним кто-то приехал. Вместе с Бенедиктом, вернувшимся из церкви, был всадник. Силье услышала голоса собеседников, и вдруг в дверном проеме домика, где она жила с детьми, появился гость.

— Выйди, Силье, — произнес он низким грубым голосом. В доме было темно. Он был сейчас одет не в волчью доху, а в темно-коричневый плащ, но она тем не менее узнала его. Ее руки дрожали, когда она поднялась с постели ребенка. Суль начала хныкать и потянулась за ней.

— Может быть, мне остаться здесь? — спросила она неуверенно и заставила себя встретить его взгляд. Он смотрел на нее своими особенными глазами. Теперь она видела, что они были светлые, как янтарь, между угольно-черными ресницами.

— Ты радуешься ребенку, не так ли?

— Да, очень. Очень.

— Выйди отсюда! Подожди в кухне с женщинами!

Силье, помедлив, послушалась, стараясь не замечать плача девочки. На кухне никто не сказал ни слова. Настроение было каким-то странным, напряженно-тягостным. Появление главаря мятежников было, очевидно, не ко двору. Опасно, опасно для жизни! Бенедикт стоял, оцепенев, у окна, работник вертел в руках шапку, а женщины сидели совершенно неподвижно. Силье села и сложила руки на коленях. Одна из женщин начала тихо молиться.

— Прекрати сейчас же! — зашипел на нее Бенедикт, потеряв самообладание.

— Конечно, извините, — сказала женщина, которую звали Мари. Это она, в основном, брала на себя заботы о Суль.

Внезапно Силье вскочила.

— Он там уже так долго. Я пойду посмотрю.

Странно, но никто не пытался ее остановить. Помедлив, она открыла дверь в маленький домик. Мужчина стоял, склонившись над постелью. Он выпрямился и повернулся к ней. Он не выглядел ни сердитым, ни удивленным, когда она вошла.

— Это крепкий ребенок, — произнес он своим странным резким голосом. — Она выживет. Но… — он оборвал самого себя.

— Это правда? — недоверчиво спросила Силье. — Как вы это можете знать?

Он слегка улыбнулся.

— Есть немало людей, которые заражаются и выживают, ты это знаешь. Только будь рядом с ней, что бы она не чувствовала себя одинокой.

— Это я сделаю.

Суль была теперь более спокойной, она устало улыбнулась им.

Он внимательно посмотрел на Силье.

— Ты хромаешь?

— Это пустяки. Обмороженная нога никак не заживает.

— Нельзя ли мне посмотреть ее?

— Нет!

Ей стало почти стыдно из-за своего резкого тона. Мужчина ждал с улыбкой на губах. Он явно веселился. Она смирилась и села на кровать. Не говоря ни слова, он присел у ее ног и снял длинные чулки. Когда его теплые руки коснулись ее кожи, она вздрогнула, не успев овладеть собой. Он бросил на нее ничего не выражающий взгляд, затем положил обе ладони на ее ступню.

— Ты слишком много ходила, — сказал он.

Она ощутила удивительное, беспрерывно вибрирующее тепло, распространявшееся от ступни и захватившее ногу выше ступни. Через какое-то время нога словно горела.

— Вы то же делали и для Суль? — спросила она, устремив взгляд на ребенка, который теперь заснул.

Он не ответил. Вместо этого он вынул из кармана маленькую деревянную коробочку.

— Смазывай этим ногу по вечерам, — сказал он. — Это вытянет гной из раны.

Он встал, и комната стала вдруг слишком маленькой и слишком жаркой. Силье поблагодарила его.

— Это Бенедикт привез вас? — спросила она.

— Нет, — ответил он. — Это не Бенедикт. Это я разыскал его в церкви.

В церкви? О Боже, нет!

— Да, я видел его, — ответил он, угадав ее мысли.

Никаких комментариев. Только констатация. Силье обрадовалась, что была занята надеванием чулок. Иначе она бы не знала, куда девать глаза и что делать со своими руками. Именно сейчас ей хотелось провалиться сквозь землю. Но когда он поднялся, чтобы уходить, она собралась с духом.

— А грудной ребенок, мальчик? Он тоже заболеет?

Он помедлил.

— Дай мне посмотреть на него.

Когда он проходил мимо нее через дверной проем, она снова почувствовала странную слабость в теле, как в том сне. Луч вечернего солнца упал на его лицо, которое она видела раньше только в полумраке. И тут она была поражена тем, как заблуждалась. Видимо плохое освещение делало его лицо таким ужасным и старым. На самом деле, это был сравнительно молодой мужчина — не юный, но в расцвете своей мужественности, и значительно моложе, чем она себе представляла. Однако что-то звериное было, как и раньше, в его глазах, вокруг рта и в кошачьих движениях.

Она пошла за ним следом через двор, глядя на его высокую стройную фигуру с очень широкими плечами. Она видела, как он твердо и уверенно шагал перед нею. На лестнице он остановился и подождал, пока она откроет дверь.

Когда они вошли в кухню, обе женщины мгновенно вскочили и исчезли в другой комнате. Работник перешел в другой конец кухни, только Бенедикт остался сидеть на прежнем месте. Впрочем, он тоже не оставался безучастным. Силье обратила внимание на странную скованность в его поведении.

— Ну что? — спросил он.

— Девочке становится лучше! — Лицо Силье осветилось радостью. — Но он хочет посмотреть и Дага.

Бенедикт позвал Грету, приказав принести ребенка. Из соседней комнаты слышались ее жалобные возражения.

— Он еще не крещен!

Могучий гость отвечал:

— Силье временно окрестила его, когда нашла. То крещение пока еще действует.

— Да, черт возьми, — сказал Бенедикт. — Грета, напомни мне при первой же возможности найти для детей пастора. Мы слишком давно пренебрегаем их душами. — Он сказал это непривычно высоким голосом, какого Силье никогда у него прежде не слышала. На пороге появилась Грета.

— Да, господин Бенедикт, — сказала она обвиняющим тоном. — Подумайте, что было бы, если бы ребенок умер. Тогда его душа отправилась бы сразу к… — Она замолчала и бросила на гостя испуганный взгляд. Потом она исчезла и вернулась с ребенком. Силье взяла у нее мальчика и протянула гостю. Тот посмотрел на нее странным грустным взглядом.

— Ты доверчива. Поэтому я сделаю все, что смогу. Но я хотел бы быть один.

Все ушли из кухни. Силье оглянулась, уходя. Было так приятно видеть этого дикого зверя, колоссального и могучего, с маленьким человеческим детенышем на руках. Мальчик почти исчез в них. Он посмотрел на мужчину внимательными глазами и начал кричать. Но скоро младенец замолчал. Они ждали в прихожей, она, Бенедикт и работник, не говоря ни слова и не глядя друг на друга. Вскоре мужчина вышел к ним. Он протянул ребенка Бенедикту.

— У новорожденных своя защита, — сказал он. — Чуме трудно в них вцепиться.

Это было все, что он сказал. Силье вышла за ним во двор. Она подумала, что он, возможно, этого хочет, поскольку он не протянул ей ребенка.

— Я знаю, кто вы, — быстро сказала она.

— Ты знаешь? — спросил он с легкой скептической улыбкой.

— Да, я не выдам вас. Вы можете положиться на то, что я друг. Если когда-нибудь вам понадобиться моя помощь… Но она вам, явно, не понадобится.

Он стал серьезен:

— Нет, Силье, может быть, мне понадобится помощь. Я думаю, ты поняла, что я очень одинокий человек и могу положиться на немногих.

Она усердно кивала, исполненная серьезности и понимания. У него на щеках появлялись глубокие морщины, когда он улыбался.

— Тебе здесь хорошо?

— О да! Я не могла бы желать лучшего. Спасибо за то, что вы направили меня сюда. И спасибо за… все!

Он сделал неопределенный жест рукой.

— Силье, Силье, — сказал он медленно. — Ты — дитя. Но ты пришла в себя, оправилась чисто физически. Ты уже не такая изможденная. Сейчас ты больше походишь на распускающийся бутон. И… не мешкай известить меня, если я тебе опять понадоблюсь.

Он сел на коня и вмиг ускакал. Силье продолжала стоять со сдвинутыми бровями. Опять? Что он имел в виду?

Она вошла в дом, где находилась Суль. К ее изумлению, там была Мари. Тут она вспомнила, что видела во дворе какую-то тень, но была слишком занята разговором с мужчиной, чтобы раздумывать над этим. Женщина виновато вскочила с пола возле кровати, где лежала Суль. Она пробормотала слова извинения и исчезла за дверью. Суль спала спокойно, хотя лицо у нее было все еще очень красное. Но это был признак того, что самое страшное было готово вот-вот отступить. Силье было любопытно, что делала здесь Мари. Она наклонилась и сразу заметила, что кровать, где спала Суль, чуть-чуть зашаталась, когда она на нее оперлась. Под одной из ножек кровати лежала монета. Серебряная монета с изображенным на ней крестом. Силье знала, что это означает: защиту от всех дьяволов. Помешкав немного, она снова положила монету под ножку кровати.

Несмотря на то, что она этого не хотела, ее мысли обратились к сну, который приснился ей во вторую ночь ее пребывания на хуторе. Ее фантазия заработала. Что, если бы она не проснулась — что бы тогда случилось? Почему во сне это был не Хемминг? Почему это был человекозверь, разбудивший дремавшую в ней женственность? Она хотела, чтобы это был молодой привлекательный Хемминг. Она бы хотела этого! Если бы ей еще раз приснился этот сон, но с другими… Она едва решалась произнести про себя это слово. С другим… любовником? Сразу, как только она так подумала, по ее телу разлилась горячая волна. Но образ Хемминга поблек. Это был не он, тот, кого она видела, Силье уткнулась лицом в подушку и застонала от отчаяния и безысходности.

Первое, что она почувствовала, проснувшись утром, было облегчение с ногой. Боль и жжение уменьшились. А рядом в своей постели лежала проснувшаяся Суль. Она хотела встать.

— Нет, дружок, — сказала Силье. — Сегодня ты еще должна побыть в постели. Так легко это не проходит. Но я буду с тобой целый день.

Она заметила, что постепенно меняет свое отношение к горам. Несколько раз она бросала на них взгляд, полный ожидания, словно надеялась на то, что фантастические фигуры во главе с их предводителем поднимутся над выветренными горными массивами. Потом ей становилось стыдно за то, что она вела себя как ребенок.

Несколько дней спустя Суль была уже вне опасности, и Силье смогла возобновить свою работу в церкви. Теперь она работала вместе с Бенедиктом, но не получила разрешения расписывать фигуры людей.

— Никто не знает, что ты можешь преподнести, — сказал Бенедикт.

После того как они напряженно поработали какое-то время, Силье не выдержала:

— У него масса медицинских знаний, не правда ли?

Бенедикт сразу понял, кого она имела в виду.

— Да, уж это так, — отвечал он сверху, из-под крыши.

— Почему же он известен больше не из-за своих знаний?

— Они являются только чем-то вроде сказки.

— Потому что он должен скрываться?

— Наверное, это так. Он показывается крайне редко. Я видел его лишь несколько раз за всю мою жизнь, но, кажется, он испытывает ко мне своего рода доверие. Странно, что сейчас он показывается так часто. Но для этого, видимо, есть причины…

— А сколько ему лет?

— У него может быть любой возраст. В зависимости от того, чего он сам хочет в данный момент.

— Он приходил туда в церковь, он мне сказал.

— Да. Он спросил, все ли хорошо в доме, и тогда я рассказал о девочке. Тогда он поехал со мной.

Бенедикт помедлил минуту.

— Он проявляет к тебе благосклонность, Силье, — сказал он решительным тоном. — Ты должна быть за это очень благодарна — и быть с этим очень осторожной.

— Почему?

— Не задавай мне таких трудных вопросов, — рассердился он.

— Я очень хочу это знать, — сказала она спокойным тоном.

— Тьфу! — произнес Бенедикт и, задев рукой, опрокинул краску на каменный пол. — Вытри это, Силье. Тьфу!… Я, во всяком случае, не хочу стать его недругом. Ты учишься балансировать на натянутом канате.

— Его недруги — подручные фогда, — улыбнулась она, не понимая его намека. — Они, верно, почувствовали его гнев.

— Да, — подтвердил Бенедикт с отсутствующим видом. — Да, наверное, это так и было.

Во внутренних покоях аристократического особняка, находившегося в Тронхейме, лежала Шарлотта Мейден. Она не смыкала глаз пятую ночь подряд. Лишь на рассвете ей удалось немного задремать, но ее сон был беспокоен и полон кошмаров. Ее сердце словно окаменело, глаза были сухими. Она смотрела в пустоту, Комната освещалась восковой свечой, Шарлотта теперь постоянно боялась темноты. В комнате была знакомая и любимая старинная мебель, но она словно ничего не видела. Шкаф в углу с французской резьбой, элегантные стулья, вызывавшие у нее всегда мысли о Лойоле и испанской инквизиции, красивые платья… Все это было словно не здесь. Ближе к весне воздух станет теплее, думала она. Весна придет скоро, после Рождества, и все станет тогда гораздо лучше. Никто не будет мерзнуть.

Родители были очень обеспокоены ее поведением. Они ее больше не понимали. Не понимали ее раздраженность, ее нежелание выехать из города, чтобы вдохнуть свежего деревенского воздуха или нанести визит родне и друзьям в их больших усадьбах. Непонятна ее несдержанность, когда им нанесла визит ее старшая сестра с маленькими детьми. Казалось, что дети безгранично ее раздражали. Она закрывалась в своей комнате и отказывалась выходить, покуда гости были в доме. Такие вздорные причуды появились у Шарлотты, которая всегда была радостной и оживленной. Младший ребенок, она всегда была беззаботной, немного легкомысленной, находчивой в разговоре, может быть, немного поверхностной, но беседовать с ней было всегда приятно. В ее обществе все были в хорошем настроении, хотя она была не из тех, у кого привлекательная внешность. Но теперь… Впрочем, она была сама не своя уже давно, более чем полгода. Такая напряженная и странная. Но теперь она стала совсем невозможной!

Шарлотта смотрела, не мигая, в окно. То, что в ней исподволь копилось за эти многие дни и ночи, было готово вырваться наружу. Она чувствовала это. Ее попытки противостоять этому не помогали.

«Если бы я только пошла туда снова той же ночью…» — лезли ей в голову мысли. Они прокрадывались в нее хитростью, и теперь она была беззащитна против них. «Либо утром после, нельзя же было выскользнуть ночью. Или следующим вечером, или следующим утром, так думала я. Но я постоянно это откладывала. Трусливая, колеблющаяся, неуверенная. Теперь слишком поздно».

О, Боже, вот она, мысль, которую она пыталась задушить. «Слишком поздно! Слишком поздно! Слишком поздно!» Она вся сжалась в постели, чтобы побороть истерику. Но мысли не отступали. Слишком долго она их сдерживала.

Прошло тринадцать дней. Никто на земле не мог бы выжить самостоятельно за эти дни. В мыслях она видела маленький сверток под елью. Промокшее, совершенно промокшее белье, а внутри свертка так тихо, так тихо. Никто больше не плачет, никто не двигается. Крик, возникший где-то глубоко внутри, вырвался через ее глотку. Она кричала от своего бессилия, своего отчаяния, которое только возросло с тех пор, как она оставила своего ребенка и решила, что теперь свободна. Или нет, с тех пор как она несла в руках через город беспомощную маленькую жизнь. Рыдания сотрясали все ее тело. В комнату стремительно вошла испуганная камеристка в ночном чепце и с шалью поверх ночной рубашки. Таких рыданий она никогда не слышала.

— Но, фрекен Шарлотта! Что с вами? Что с вами?

Рыдания, звучавшие почти как крик о помощи, не умолкали. Они отзывались эхом по всему дому.

— Что я должна сделать? — Камеристка была в полном замешательстве. — Позвать вашу матушку?

— Нет, нет, — всхлипывала Шарлотта.

— Но что с вами, фрекен Шарлотта? Вы больны?

Ответ был невнятным, что-то вроде: «Нет, совсем нет», но, возможно, это были другие слова.

Камеристка, которая всегда держалась на почтительном расстоянии от своей фрекен, села нерешительно на краешек кровати. Шарлотта приподнялась и обняла ее.

— Помоги мне! О, помоги мне!

— А чем именно? — смущенно спросила камеристка. Она принуждала себя сидеть. Такую интимность она явно не одобряла.

Шарлотта хотела попросить ее пойти в лес и посмотреть. Но, так как она заметила неприязнь камеристки, то удержалась от этой просьбы. Нервный припадок снова возобновился.

— Слишком поздно! — кричала она. — Все слишком поздно. О, Господи, поверни время назад!

Если бы только можно было повернуть время назад, если бы можно было вернуть ребенка, держать, согреть его и принять презрение и изгнание, которые бы за этим последовали.

Двери отворились, и ее родители вошли в комнату.

— Милое дитя! — воскликнула ее мать. — Что с тобой? У тебя были кошмары?

— О, Господи, если бы это были ночные кошмары, — всхлипывала Шарлотта.

Но она рыдала так громко, что никто не мог понять, что она сказала. Мать и камеристка поменялись местами, последняя, чувствуя облегчение, первая — необычность ситуации.

— Что произошло, Эльсбет? — тихо спросила мать.

— Я не знаю, — ответила камеристка. — Я ничего не понимаю. Она говорит только, что слишком поздно.

— Слишком поздно, Шарлотта? Слишком поздно для тебя найти мужа? Ерунда, тебе всего двадцать пять лет.

— Нет, нет, я не хочу выходить замуж, — закричала Шарлотта. — Никогда! Нет! Никогда!

Ее мать была растеряна.

— Ты сидишь слишком много в помещении. Завтра мы совершим поездку в лес. Там так…

Эти слова вызвали у Шарлотты дикий крик ужаса. Она хватала воздух и билась в истерике, пока не упала на красиво вышитые подушки совершенно обессиленная.

— Может быть, вызвать цирюльника и попросить поставить банки? — пробормотал отец Шарлотты. — Может быть, следует очистить кровь от злых духов?

— Нет, — устало сказала Шарлотта. — Уже все прошло. Это был только кошмар.

Теперь слышалось только приглушенное всхлипывание. Озабоченные и опечаленные, покинули родители комнату дочери.

— Явно, это только женское недомогание, — слышался в коридоре голос матери Шарлотты. — Это скоро пройдет.

Они осторожно закрыли за собой двери. Но Шарлотта знала, что ничто не пройдет, за исключением ее истерики. Она знала, что всю свою жизнь будет мучиться из-за кровоточащей раны в груди и из-за страха. И что мысли, мысли будут точить ее, приходить к ней в одинокие ночные часы в образе молчаливых младенцев.