Наступил вечер.

Тристан осторожно постучал в дверь герцогини Хильдегард. Ему открыла камеристка.

— Как они себя чувствуют? — спросил он.

— Маленькая герцогиня спит, — неприветливо ответила камеристка. — И Ее Высочество тоже нуждается в отдыхе.

— Спасибо, тогда я не буду мешать. Передайте им мой поклон.

— Это вы, Тристан? — послышался голос Хильдегард из спальни. — Заходите, пожалуйста!

С недовольным видом камеристка впустила Тристана в покои герцогини.

«Часто слуги бывают чванливее своих господ», — думал Тристан, входя в спальню Хильдегард.

В огромной кровати Марина казалась совсем маленькой. Хильдегард, завернутая в одеяло, сидела на скамье у окна, опершись на гору подушек. В спальне горели всего две свечи.

Хильдегард попросила Тристана сесть рядом с ней. Он поблагодарил и извинился за поздний визит.

— Я ждала вас, Тристан. — Голос Хильдегард звучал хрипло, после пролитых сегодня слез. — Вы знаете, человеку иногда требуется поддержка более сильного. Потому-то многие великие полководцы верили в Бога.

Тристан кивнул:

— Я полагаю, это был самый тяжелый день в вашей жизни, герцогиня.

— Не спорю. Хотя должна признаться, что на мою долю выпало немало тяжелых дней. Не могу ли я предложить вам рюмку вина?

— Спасибо, только если вы сами тоже выпьете.

— Мне сейчас нельзя пить вино.

— Вы правы. Тогда и я не буду пить. Мне хотелось бы служить вам опорой, герцогиня.

Хильдегард слабо улыбнулась.

— Спасибо за красивые слова, Тристан.

— Но я и в самом деле хочу этого.

Даже при слабом свете он видел, как изменилось ее лицо за этот день. И, тем не менее, она казалась ему красивой, она казалась ему красивой даже тогда, когда ее лицо было обезображено водянкой. Теперь от водянки почти не осталось следов, но Тристан знал, что она еще вернется к Хильдегард, и не раз. Он понимал, что у герцогини больное сердце, а это часто сопровождается водянкой.

Кое-чему он все-таки научился у своих родичей-целителей!

Мало кто счел бы герцогиню Хильдегард красивой. Только Тристан да еще несколько человек умели разглядеть ее тонкую красоту и очарование. Ее мягкий умный взгляд, теплую улыбку и грациозные движения.

Однако годы и болезнь не пощадили Хильдегард. Она слишком рано увяла, во всяком случае, внешне. Волосы поседели, на лице появились морщины.

Тристан не обращал на это внимания. Его привлекала в герцогине не внешняя красота.

Он не знал, что именно ей известно о случившемся и не хотел рассказывать больше того, что она знает.

— Что вы теперь намерены делать, герцогиня? — тихо спросил он.

Хильдегард медленно повернулась к нему.

— Не знаю, Тристан, — беспомощно прошептала она. — Правда, не знаю.

— Вернетесь домой в Ризенштейн?

— Домой? — Она вздрогнула. — Ризенштейн никогда не был моим домом. Я всегда была там чужая, к тому же этикет там отличается и строгостью, и лицемерием, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Думаю, что понимаю: под видимостью благопристойности скрывается множество пороков.

— Вот именно. Нет, я не хочу возвращаться в Ризенштейн. Марине там будет плохо. Моя родная страна, увы, захвачена турками, но и здесь после смерти герцога Йохума нам тоже оставаться нельзя.

Тристану показалась, что герцогиня, несмотря ни на что, тяжело переживает смерть мужа. Она вся как будто сжалась, стараясь отгородиться от беспощадного мира. Герцог Йохум погиб такой бесславной, такой унизительной смертью. Такой жалкой!

Негромкий возглас Марины заставил Тристана и Хильдегард вздрогнуть. Девочка металась во сне, словно пыталась вырваться от кого-то.

Хильдегард хотела встать.

— Сидите, герцогиня, я сейчас успокою ее, — сказал Тристан.

Склонившись над кроватью, он мягко заговорил с Мариной:

— Тише, тише, Марина, тебе никто не угрожает. Здесь, в маминой комнате, ты в полной безопасности. Тут до тебя никто не доберется.

Марина открыла глаза и в страхе уставилась на него. Потом закричала и начала биться.

— Нет, нет! Вы не смеете! — кричала она.

— Не бойся, это Тристан, наш рыцарь! — сказала Хильдегард, желая успокоить дочь.

По-видимому, Марина еще не совсем очнулась от сна, но постепенно взгляд ее стал более осмысленным, страх и боль, отражавшиеся в нем, понемногу таяли. Нижняя губа у нее все еще дрожала.

— Спи, дитя мое, — ласково сказал Тристан. — Мы с твоей мамой будем охранять тебя.

Марина в тоске откинулась на подушки и закрыла глаза. Порошок, который ей дал доктор, еще действовал, и Тристан вернулся к Хильдегард.

Ему и Хильдегард одновременно пришла в голову мысль, что после случившегося Марина ни разу не обратилась, ни к кому лично. Те несколько слов, что она произнесла, не предназначались какому-либо определенному человеку. Марина по-прежнему билась в тисках неведомого им кошмара.

Они говорили шепотом, чтобы не нарушать ее сна.

Вопрос Тристана не был случаен. Он догадывался, что герцогине некуда ехать.

И пришел к ней, чтобы убедиться в этом.

— Ваше Высочество… — нерешительно сказал он. — Позвольте мне предложить вам и вашей дочери мой скромный дом. Вы сможете жить там, сколько пожелаете. Мне тяжело жить одному в Габриэльсхюсе после смерти моих родителей, и я счел бы для себя большой честью, если бы вы с Мариной согласились разделить со мной мое одиночество. Я был бы счастлив, оказать вам гостеприимство, Ваше Высочество!

Хильдегард задумалась и не сводила с него глаз. Тристан быстро добавил:

— Можете не отвечать мне сейчас. Но, ради Бога, подумайте о моем предложении! Уверяю вас, мои слуги совершенно не похожи на тех камеристок, услугами которых вам и Марине пришлось здесь пользоваться. В Габриэльсхюсе вы будете окружены сердечной заботой и теплом. А главное, мне хотелось бы, чтобы вы уехали отсюда как можно скорее.

Он не стал говорить ей о поборниках истинной власти. Хильдегард поправила одеяло, в которое была закутана, Тристан поспешил помочь ей.

— Спасибо, — сказала она. — Я не забуду вашего великодушного предложения, Тристан. И подумаю о нем. — Она засмеялась. — Надеюсь, о нас с вами не пойдут пересуды. Я едва ли могу испортить вашу репутацию, а Марина — еще ребенок. Ах, если б мы встретились раньше! Может, тогда наша с Мариной жизнь здесь не была бы такой беспросветной и тоскливой. У нас не было даже соломинки, за которую мы могли бы ухватиться.

— Я вас хорошо понимаю.

— Одиночество. Ощущение бездонной трясины под ногами. Нельзя же вечно жаловаться на своего…

Она замолчала.

Тристан кивнул. Глаза его были полны тепла и нежности.

— Но вы все-таки горюете о нем?

— Не знаю, Тристан. — Она повернулась к нему. — Сегодня он был мне так нужен. Когда пропала Марина… И вся эта кровь… Да, мне не хватало Йохума. Но, увы, его не было рядом со мной…

Тристану нечем было утешить ее. Он понимал ее чувства. Их единственная дочь оказалась в опасности, а герцог Йохум был далеко и затеял дуэль, добиваясь благосклонности посторонней женщины. Какой, должно быть, униженной чувствовала себя герцогиня! Как ей было горько! Но она не могла дать выход своему гневу и разочарованию. Теперь же герцог был убит на дуэли, и долг предписывал ей оплакивать его, тогда как ее мысли были заняты только дочерью.

Как может смертельно больная женщина, нуждающаяся в покое, вынести все свалившиеся на нее несчастья?

Но на этом ее испытания еще не кончились.

Тристан прочитал в ее глазах немой вопрос прежде, чем она решилась задать его вслух.

Она понизила голос до едва слышного шелеста, хотя в этом не было необходимости. По дыханию Марины они понимали, что она спит.

— Тристан… Что произошло с Мариной? Что случилось у нее в комнате? Никто ничего не сказал мне.

— Пока этого еще никто не знает. — Тристан был смущен, однако осторожно начал рассказывать ей о графе Рюккельберге. — Этот мерзавец, конечно, все отрицает, а задавать Марине вопросы сейчас нельзя. Ее надо щадить. Но я попрошу, чтобы доктор потом осмотрел ее…

Хильдегард не спускала с него больших, беспомощных и в то же время всепонимающих глаз.

— У нас есть все основания предполагать худшее, — с трудом проговорил Тристан. — Однако Марина еще ребенок и, надеюсь, самого страшного случиться с ней просто не могло.

— Ребенок? — Лицо Хильдегард было похоже на посмертную маску. — Как вы думаете, сколько ей лет?

— Лет десять-двенадцать.

— Ей уже скоро четырнадцать, маркграф. И физически она вполне развита для своего возраста, хотя в остальном — еще ребенок.

— Боже мой! — прошептал Тристан. — Но пока мы еще ничего не знаем. Я имею в виду, сколько времени это продолжалось.

Хильдегард долго вглядывалась в вечерние сумерки за окном.

— Как я могла быть настолько слепа? Как могла не понимать, что переживает моя девочка?

— Вы тяжело больны, герцогиня.

— Это не оправдание. Марина молила меня, чтобы я оставила ее у себя, в ее глазах был такой испуг… Это продолжалось много дней. Но я боялась мужа. Он уже несколько раз бил Марину, даже по лицу…

— Вас тоже, герцогиня.

— Это уже не имеет значения.

— Но до сих пор имело! Марина боялась, что герцог вновь поднимет на вас руку. Или, что еще хуже, вас заберет палач, если она не покорится графу Рюккельбергу.

— Неужели такое возможно? — прошептала Хильдегард. — Я слышала, как она это сказала, но сочла детской выдумкой. Просто не могла поверить, что кто-то может так жестоко злоупотребить доверчивостью ребенка.

— К сожалению, это правда. Я пришел к вам с твердой решимостью не мучить вас больше никакими подробностями. Но думаю, герцогиня, вы достаточно сильны, чтобы выдержать все.

— У меня нет выбора, — сказала она, глядя ему в глаза. — Мне потребовалось много лет, чтобы стать такой сильной. Сколько унижений я вынесла, с высоко поднятой головой я вместе с герцогом Йохумом являлась на все приемы и с улыбкой беседовала с гостями, хотя и я сама и они знали, что он меняет любовниц, как перчатки. Марина выводила его из себя, его раздражала ее робость… Но я знала, что если я приму ее сторону, он может применить физическую силу. Простите меня, я знаю, что нельзя говорить плохо о покойниках, тем более, до того, как они преданы земле, но я так устала и у меня никогда не было никого, с кем я могла бы поделиться своим горем…

Голос Хильдегард дрогнул, и она отвернулась.

— За эти годы вы заплатили своей тяжелой болезнью, — мягко сказал Тристан.

Ему хотелось обнять ее, утешить, напомнить, что у нее есть, по крайней мере, один преданный друг. Но он мало знал герцогиню и потому не решился. Она могла оскорбиться или неправильно истолковать его слова.

— Эта болезнь — такая несправедливость! — вздохнула Хильдегард и вдруг сказала без всякой связи: — Ее Величество королева Шарлотта Амалия очень добра ко мне, но разве могу я, хоть я и герцогиня, поверять свои беды королеве.

Мысли ее перескакивали с одного предмета на другой.

— Я вам очень благодарна, Тристан, что вы ничего от меня не утаили. Неведение всегда тяжелее, чем, правда.

— Именно поэтому я и был с вами так откровенен.

— Спасибо вам! Но что же нам теперь делать? Я имею в виду Марину.

Тристан был горд доверием герцогини.

Он ответил не сразу. Во дворце было тихо. Камеристка удалилась к себе, она не скрывала своего изумления по поводу того, что в день смерти мужа безутешная вдова принимает постороннего мужчину. Свечи почти догорели, но ни Тристан, ни Хильдегард как будто не замечали этого. За окном на фоне темно-синего неба красиво чернели силуэты копенгагенских крыш. Но этот красивый город таил смертельную опасность! Поборники…

Тристан наслаждался близостью родственной души, которую мог утешить. Ему так хотелось заботиться о Хильдегард и о ее несчастной дочери.

Он не знал, что сказать.

— Я думаю, мы попросим придворного доктора осмотреть Марину, как только это будет возможно. Мне кажется, он надежный человек, и я не рекомендовал бы вам прибегать к помощи какого-нибудь другого врача.

Хильдегард кивнула в знак согласия.

— Но как нам залечить ее душевную рану? — спросила она.

— Мы постараемся исцелить Марину своей безграничной любовью.

Хильдегард была благодарна Тристану за это «мы».

— Да, любовью, — сказала она. — Любовью и покоем. Бедная девочка, она даже не знает, что это такое.

Хильдегард боролась со слезами.

— Может, я утомил вас своим присутствием? — тихо спросил Тристан.

Она быстро положила руку ему на плечо.

— Нет, прошу вас, если можете, останьтесь со мной! Мне сейчас так нужен близкий и понимающий человек!

Тристан кивнул, глаза его светились добротой.

— Сейчас я хочу только одного, — промолвила Хильдегард — Помочь своей дочери, стать для нее опорой, жить только для нее.

В голосе Хильдегард прозвучала почти исступленная решимость.

В комнате воцарилось молчание. Тристан встал и подошел к кровати. Марина спала, веки у нее распухли от слез, у него сжалось сердце. Он осторожно коснулся пальцем Марининой щеки.

Марина вздрогнула, словно ее ударили, и Тристан быстро убрал руку. Но Марина не проснулась.

«Помоги, Боже, этому ребенку, — потрясенный, подумал он. — Какое будущее ее ожидает? Ведают ли насильники, что они творят?»

Он вернулся на свое место.

— Я думала о вашем предложении, Тристан, сказала Хильдегард. — Оно все больше и больше привлекает меня. В эти трудные времена ваш дом может стать для нас спасительной гаванью — там у меня будет время обдумать свое будущее. Вы высказали очень важную мысль о том, что каждому человеку хочется не только принимать милости, но и самому приносить кому-то пользу. Поэтому я надеюсь, что и вы нуждаетесь в нас не меньше, чем мы в вас. Вы, правда, чувствуете себя одиноким в Габриэльсхюсе?

Тристан просиял:

— Я был бы счастлив, если б там со мной кто-то жил, оказывал бы мне помощь, принимал помощь от меня, был бы моим собеседником. Человек, с которым меня объединяло бы душевное родство.

Усталое лицо Хильдегард озарилось улыбкой.

— Ваши слова согрели мое сердце, Тристан.

Ее взгляд мечтательно скользил по комнате.

— Там у меня будет время обдумать наше с Мариной будущее.

Она замолчала. Оба понимали, что у Хильдегард мало надежд на какое бы то ни было будущее.

Тристан нарушил их грустное молчание.

— Ваше Высочество, Вы разрешите мне помочь вам достойно похоронить вашего мужа?

— Неужели вы готовы взять на себя и эти заботы? — не сдержавшись, воскликнула Хильдегард. — Я с трепетом и тоской думала о том, что мне предстоит заниматься этим одной. По-видимому, гроб с телом Йохума следует отправить в Ризенштейн.

— Я позабочусь об этом, герцогиня. Но вам, по-моему, не стоит утруждать себя поездкой туда.

— Конечно… у меня нет таких… сил. Он понял, что она думала не о физических силах. — А теперь вам следует лечь, Ваше Высочество. Вам необходим отдых. Мы обо всем поговорим завтра.

— Хорошо. Тристан!..

— Я вас слушаю?

— Мне даже страшно подумать, что было бы с нами, не встреть я вас.

Он грустно улыбнулся — соломинка, за которую цепляется утопающий.

Но был рад и этому.

О том, чтобы обследовать Марину, не могло быть и речи. Доктор не мог даже приблизиться к ее кровати. Она начинала дрожать от страха, как только в комнату входил мужчина. В конце концов, Марину пришлось напоить допьяна. Это было тягостно, но другого выхода не было — девочку следовало осмотреть.

После осмотра доктор пригласил Тристана, Хильдегард и коменданта дворца в отдельную комнату.

Их опасения подтвердились: Марина была изнасилована. Хильдегард побледнела и откинулась на спинку кресла. Комендант чертыхнулся сквозь сжатые зубы.

Даже мягкосердечный Тристан с трудом сдерживал проклятья.

— Человек не виноват в своих склонностях, и нельзя упрекать графа Рюккельберга за его пристрастия. Но он не должен был давать им волю, ему следовало держать себя в руках. Он обрек ребенка на невыносимые муки. Пугал девочку, что палач заберет ее мать, если она не уступит ему или не будет держать язык за зубами. Он очернял мать в глазах дочери, убеждая ее, что мать совершила преступление. Все это так омерзительно, что граф не заслуживает прощения!

— Нельзя забывать и о тех двух девочках с кухни, — сказал комендант. — Им он тоже доставил много страданий.

— Да, я все время думаю о них. Надо для них что-то сделать. Боюсь, они и Марина не единственные жертвы графа.

— Значит, мы можем с ним расправиться? — с надеждой спросил комендант.

— Это зависит не от меня, — пробормотал доктор.

Хильдегард больше не могла принимать участие в разговоре. Сердце у нее сдавило железной рукой, она чувствовала бесконечную слабость. Эта рука сжимала сердце Хильдегард и по ночам. Она часто лежала с открытыми глазами, тяжело дыша, вслушивалась в удары собственного сердца. Сейчас сердце сдавило сильнее, чем обычно, перед глазами Хильдегард мелькали черные точки, в ушах шумело.

«Я не могу умереть, — испуганно думала она. — Только не сейчас, не сейчас, я нужна Марине. Господи, смилуйся, позволь мне пожить еще немного. Я хочу дождаться, когда Марина попадет в надежные руки и забудет весь этот кошмар…»

Хильдегард услыхала над собой добрый голос, теплая рука осторожно погладила ее по щеке, она открыла глаза и увидела Тристана, он стоял на коленях и пытался вернуть ее к беспощадной действительности.

Доктор и комендант дворца задумчиво смотрели на них. Хорошо, что у бедной герцогини есть хоть кто-то, на кого она может опереться, думали они. По крайней мере, этот красивый телохранитель короля не доставляет ей огорчений, а ей сейчас так нужна хоть капля радости.

Можно только удивляться, что среди интриг, кокетства, суеты и пошлости двора этим двум людям удалось сохранить способность к состраданию и добру.

И мыслями коменданта вновь завладели поборники.

Прошло несколько дней с тех пор, как гроб с телом герцога был отправлен в Ризенштейн. Тристан подождал, чтобы Хильдегард и Марина отдохнули и хоть немного оправились от потрясений. После этого он повез их в Габриэльсхюс. Им понадобились две кареты — у Хильдегард было много вещей. Тристан был счастлив, ему не терпелось показать им свой красивый дом, и он радовался, что отныне в этом доме будет уже не так пусто. Живя один, он значительно сократил челядь. Теперь он распорядился о возвращении многих слуг, и дом сверкал чистотой, готовый принять почетных гостей.

После случившегося Марина почти перестала разговаривать. Она замкнулась в своем мире, терзаемая стыдом, от которого не могла избавиться.

Тристан не знал, как достучаться до нее. Как убедить ее в том, что в случившемся нет ее вины, заставить забыть о прошлом и жить мыслями о будущем.

Хильдегард пришла в восторг от гордого фасада Габриэльсхюса, от великолепных клумб, разбитых в парке, который был уже по-осеннему оголен. Но больше всего ей понравилось внутреннее убранство дома.

— Какая изумительна мебель! — восхищалась она. — Сколько прекрасных вещей!

— Таким этот дом создал мой дед, маркграф Александр Паладин, — не без гордости, объяснил Тристан. — Большая часть вещей принадлежала его предкам, герцогам Шварцбургским.

— Но, Тристан, — обрадовалась Хильдегард, — выходит, мы с вами ровня!

— Не совсем, — улыбнулся Тристан. — Сколько у вас было предков знатного происхождения?

— Тридцать два, не больше.

— Не больше! — Тристан добродушно усмехнулся. — А у меня только четверо. Мои родители были дворянского происхождения, а вот мать моего отца, бабушка Сесилия…

— Это она была из рода Людей Льда? — осторожно спросила Хильдегард.

— Совершенно верно. И знаете, герцогиня, этим родством я горжусь больше всего. В крови Людей Льда есть что-то особенное.

Тристан считал своих предков так, как это было принято у дворян. Если оба родителя были дворянского происхождения, значит, у человека было два предка. Если дед и бабка тоже были из дворян, предков было уже четверо. С прадедами их было уже восемь. Тридцать два дворянских предка Хильдегард внушали уважение.

Марина с изумлением смотрела по сторонам.

— Мама, мы будем здесь жить? — почти беззвучно спросила она.

— Да. Пока.

— И Тристан тоже?

— Да, большую часть времени он будет жить с нами.

Марина кивнула. По ее глазам было видно, что ей это понравилось. Во всяком случае, она не возражала.

Хильдегард и Тристан вздохнули с облегчением.

Их огорчало, что Марина моется чаще, чем это было необходимо, она все время как будто пыталась смыть с себя невидимую грязь. Иногда она с отвращением разглядывала свои руки, словно прикоснулась к чему-то липкому, грязному, и начинала лихорадочно их вытирать. Она отказывалась смотреться в зеркало и не хотела прикасаться к своему телу. Каждое ее раздевание сопровождалось трудностями. Она уже давно не раздевалась добровольно.

Но Габриэльсхюс ей понравился, и это обнадежило Хильдегард и Тристана.

Дворецкий принес Тристану письмо.

— Оно пришло два дня назад, Ваша Милость!

Тристан внимательно прочитал адрес.

— Из Норвегии? Господи, что за каракули! Ни у кого, кроме моей безумной кузины Виллему, нет такого почерка: она так спешит, когда пишет, что читать ее письма почти невозможно. Но что она делает в Норвегии? Я слышал, будто они с Домиником пытались найти какого-то нашего родственника. Но это было уже больше года назад. Что же ей взбрело в голову на этот раз?

Хильдегард засмеялась.

— Я вижу, Тристан, вы сгораете от любопытства. Прочитайте письмо, а мы тем временем снимем верхнюю одежду.

— Спасибо, герцогиня. Мусгорд, подайте, пожалуйста, нам чай в маленький салон.

Тристан извинился и вскрыл письмо.

Оно было очень короткое, и в самом деле от Виллему.

«Элистранд, конец лета 1696.

Дорогой кузен-отшельник!

Сколько лет мы не виделись? Я уже даже не помню.

А теперь слушай! Мы нашли-таки того неизвестного родственника! Но теперь не знаем, что делать. Он доставляет нам много хлопот. Поэтому необходим семейный совет, да и вообще нам всем уже давно пора повидаться.

Я написала в Сконе твоей сестре Лене и ее мужу. С моим свекром Микаелом и нашим сыном Тенгелем мы поговорим, когда вернемся в Швецию, поэтому их я не приглашала приехать сюда. Мы не уедем из Гростенсхольма, пока вы все в него не приедете. Тристан, это очень серьезно. Ульвхедину — так зовут нашего родственника — грозит смертный приговор, нельзя допускать его исполнения. Он женат на Элисе, дочери арендатора, который жил у нас в лесу, но ты ее, конечно, помнить не можешь. У них есть сын, Йон. Он тоже отмечен печатью Людей Льда. Нам надо вместе обсудить происхождение Ульвхедина. Его появление оказалось для всех нас несколько неожиданным.

Поэтому приезжай сразу же! Мы уже мечтаем вернуться домой в Швецию, но не уедем отсюда, пока вы все не приедете и мы не устроим семейный совет.

Твоя смиренная кузина Виллему».

— Смиренная, Виллему! — Тристан даже засмеялся. — Кто бы говорил! Какая угодно, но только не смиренная! — Он сложил письмо и вернулся к Хильдегард и Марине.

Хильдегард вопросительно смотрела на него.

— Не беспокойтесь, герцогиня, ничего важного это письмо не содержит, — равнодушно сказал он.

В тот же день он получил письмо от своей сестры Лене. Она очень жалеет, но они не смогут поехать в Норвегию — их престарелая родственница Леонора Кристина, вдова Корфитца Ульфельдта, пригласила всю родню в монастырь Морибу, чтобы проститься со всей семьей перед смертью. К сожалению, Элеонора София, их общая родственница, которая живет у Лене, так слаба, что не может поехать без Лене. Лене уже известила об этом Виллему. Но если Тристан поедет в Норвегию, Лене надеется получить от него письмо с подробным рассказом о встрече родичей.

Когда гостьи Тристана удалились к себе — им отвели две красивые большие комнаты, и каждой даме должна была прислуживать своя камеристка, — Тристан сел за письмо Виллему.

Письмо было написано в дружеском тоне, но не допускало никаких возражений. Они должны извинить его, но как раз сейчас он не может отлучиться из Габриэльсхюса. Его близкий друг, герцогиня Ризенштейн, лежит при смерти, и ее дочь тоже требует постоянного присмотра. Он взял на себя ответственность за них обеих и не может их оставить. Все вопросы, связанные с их новым родственником, придется решать без него. Он вообще не понимает, что изменится от его отсутствия на встрече родни.

Кроме того, на носу зима — самое неподходящее время для морских путешествий.

Тристан отправил письмо и забыл о нем.

Тристан был счастлив. Первый раз за много лет он был кому-то нужен. Все свободное время он проводил в Габриэльсхюсе. Они с Хильдегард очень сблизились и порой понимали друг друга без слов. Нередко они засиживались за беседой далеко за полночь, пока Тристан с ужасом не вспоминал, что Хильдегард необходим сон. Она же смеялась и говорила, что отпущенное ей время она должна использовать наиболее разумным способом — то есть проводить его вместе с Тристаном.

Тристан никогда не вспоминал об их разнице в возрасте: Хильдегард была почти на десять лет старше его. Они были друзьями. А дружба не разбирает, кто старше, кто младше, ее не пугает даже разница между поколениями. В обществе Хильдегард Тристану было хорошо и спокойно. Он мог не опасаться откровенного или тайного кокетства, а то и душераздирающих сцен, которые нередко устраивали дамы, возлагавшие на него слишком большие надежды.

Марина же предпочитала уединение. Если к ней обращались, она отвечала с вежливой улыбкой, но близко к себе никого не допускала.

Тем не менее, чувствовалось, что ей нравится в Габриэльсхюсе. Она часами бродила по усыпанному листвой парку, разговаривала с собаками Тристана и никогда не выражала желания уехать отсюда.

Однако в глазах ее еще метался страх, и она выглядела притихшей и подавленной. Неужели она никогда не оправится от случившегося, думал иногда Тристан. Ему хотелось, чтобы это было не так. Он желал добра этой девочке, у которой во всем мире не было никого, кроме смертельно больной матери.

До них дошла весть о том, что граф Рюккельберг был полностью оправдан. «Баловство с девочками — невинная забава любого дворянина», — сказал судья с надменной улыбкой. Но графу пришлось навсегда уехать из Дании. О последнем Тристан и Хильдегард сообщили Марине. Они пытались внушить ей, что в случившемся нет ее вины, а то пугающее, что ей пришлось испытать, обычно происходит между взрослыми и тогда бывает даже прекрасным. Беда в том, что граф принудил девочку вступить с ним во взрослые отношения. Это было преступно. Сейчас главное — поскорее все забыть. Марина испуганно моргала и молча опускала глаза.

Но несмотря ни на что, она, по-видимому, испытывала доверие к Тристану. Однажды в Габриэльсхюс пришел человек необъятной толщины. Марина схватила Тристана за руку и спряталась у него за спиной, словно дочка бедного арендатора при появлении богатого помещика.

Это давало им надежду на будущее.

Спустя несколько недель к Тристану пришла заплаканная Хильдегард, лицо у нее было землистого цвета. Она уже давно так не выглядела, Тристан испугался.

Усадив Хильдегард на диван, он сел рядом. Хильдегард дышала с трудом, у Тристана сжалось сердце. Ее состояние явно ухудшалось.

Хильдегард вертела в пальцах носовой платок, Тристан ждал. Наконец она подняла на него глаза:

— Марину стало тошнить по утрам.

Страшная правда не сразу дошла до него.

— Но… — заикаясь, проговорил он, — этого не может быть! Ей только тринадцать лет! Ты не ошибаешься, Хильдегард?

С разрешения Хильдегард они перешли на «ты» и он стал называть ее просто по имени.

— Уже четырнадцать. И, как я тебе говорила, физически она давно не ребенок. Ведь в нас обеих течет южная кровь.

Тристан молчал, губы у него помертвели, он почувствовал дурноту. Ему вспомнилась история о Суль, которая соблазнила мужчину, когда ей было четырнадцать. Марине тоже четырнадцать. Но она еще невинная девочка и не понимает, что с ней случилось.

— Тристан, что же нам делать?

Голос Хильдегард дошел до него словно издалека, будто она взывала к нему из пещеры.

— Мы… теперь мы уже ничего не можем поделать. Мои родственники, владеющие секретами Людей Льда, могли бы, наверное, помочь, но они живут в Норвегии и им никак не успеть приехать сюда.

— Да, теперь уже поздно. Ты вспомни… Эта беда произошла в начале июня. А сейчас начало декабря. Тристан, дорогой, что нам делать?

— Давай все обдумаем, Хильдегард.

Сообщение Хильдегард повергло его в смятение: язык у него стал как ватный, в голове было пусто.

— Боюсь, ей придется испить эту чашу до дна, — с горечью сказала Хильдегард.

— Я тебя понимаю. Прости мою растерянность, просто эта новость пока никак не укладывается у меня в голове.

— Еще бы, Тристан. Как я понимаю, нам с Мариной, придется?..

Она не договорила и испуганно посмотрела на него. Ответом ей была нежная улыбка.

— О чем ты говоришь, Хильдегард! О том, чтобы вы покинули Габриэльсхюс, не может быть и речи. Я не строгий отец и не суровый ханжа, способный прогнать несчастных, попавших в беду. Сейчас Марина нуждается в нашей поддержке еще больше, чем раньше.

— Ты так добр, Тристан!

Он погладил Хильдегард по щеке и ушел к себе. Взгляд, которым она проводила его, был полон благодарности.

Тристан не знал, как он должен поступить. Положение казалось безвыходным.

Бедная Марина!

Тем временем для коменданта копенгагенского дворца начались жаркие дни. Личная охрана короля была усилена. Никто не знал, догадывается ли Его Величество об угрожавшей ему опасности. Комендант молчал как могила.

Поборники истинной власти не подавали признаков жизни. Лишь один раз двое молодых людей, которые поздно возвращались домой, сообщили нечто необычное. Их напугал вид трех высоких, мрачных и очень бледных людей, которые долго провожали их глазами. Молодые люди не могли объяснить, что именно так напугало их. Но у них вдруг возникло безотчетное желание позвать на помощь или убежать.