9

Габриэлла Паладин крутилась перед зеркалом.

— Мама, я такая плоская, — жаловалась она. — Посмотри! Нет никаких выпуклостей.

Сесилия оторвалась от рукоделия, взглянула на нее и улыбнулась, вспомнив о том, как она сама бывала недовольна собой в молодые годы.

— Все будет, — успокоила она. — Тебе ведь только семнадцать.

— Но фигуры других девушек совсем другие. А мой нос. Он же совсем не смотрится!

— Нос твой в порядке. Ты очаровательна, Габриэлла.

— Ты так говоришь потому, что ты — моя мать. А что скажет Симон?

— Симон с благодарностью воспринял соглашение между его родителями и нами, — сказала Сесилия. — Но вы должны подождать со свадьбой до нового года, когда ему присвоят звание капитана.

— Мне не нравятся такие соглашения, мама. Никогда не узнаешь, с желанием или без него вступает в брак другая сторона.

— Первыми предложение сделали его родители, — напомнила Сесилия. — Были предложения из других семей, которые тоже с удовольствием хотели бы видеть тебя своей невесткой.

— Да, но это еще не доказывает, что я нравлюсь Симону. Я не хочу всю жизнь чувствовать себя нежеланной.

— Чепуха, Габриэлла! Симон давал повод так думать?

— Нет, но как узнаешь?

Габриэлла снова принялась рассматривать свое отражение в зеркале. Она попыталась получше уложить свои блестящие черные волосы, но у нее ничего не получилось.

— Почему у меня волосы не вьются, как у многих в нашей семье? Взгляни на этот конский хвост! Симон изящен, — промолвила она. — Мама, ты уверена, что он любит меня?

— Абсолютно, — заверила Сесилия, решив не упоминать о дошедших до нее слухах о том, что Симон, выбранный ими для Габриэллы после долгих и тщательных поисков, вступил в связь с одной из менее знатных придворных дам. Молодой и довольно легкомысленной женщиной. Слухи глубоко взволновали ее и Александра. Целую ночь они не спали, и вчера Александр пригласил к себе молодого человека и потребовал объяснений.

Симон поклялся офицерской честью, что все это злые сплетни, и что он глубоко и искренне любит их дочь.

Породниться с родом Паладинов — большая честь. Сесилия, когда-то сделавшая рискованное брачное предложение Александру, просто не понимала тогда, сколь велика была такая честь. Знай она это, может, и не решилась бы на риск. От этой мысли ее прошиб холодный пот. Разве могла бы она жить без Александра?

Симон, молодой человек с хорошим будущим, сам принадлежал к знатному роду. Не особо богатому, но для Сесилии и Александра это не имело значения. Главным для них было, что, когда молодой офицер однажды побывал у них, Габриэлле он понравился. Габриэлла после некоторого раздумья согласилась с их предложением стать его супругой.

Родители Симона очень обрадовались! Род Паладинов знатный. И состояние их велико.

Сесилия попыталась взглянуть на дочь глазами других. Это совсем не легко для любящей матери.

Да, фигура плоская, отрицать нельзя. Угловатая. Движения не особо грациозны. Голову держит, слегка наклонив, словно смущается всегда, — такова ее дочь.

Привлекательной с первого взгляда ее не назовешь. Но познакомься с ней поближе, и сразу проявятся ее многие достоинства.

Улыбка Габриэллы появлялась не сразу, как будто источник ее был спрятан глубоко в чудесной душе девушки, и, поэтому необходимо было некоторое время, чтобы эта улыбка вышла наружу. Но тогда она лучиками начинала отражаться в ее темных глазах и появлялась на узком, почти худом личике. Она всегда была приветлива, но приветливость проявлялась неуклюже, беспомощно, словно она все время думала о своей незначительности и врожденных недостатках. «Таково большинство нынешних девушек, — думала Сесилия. — Повзрослеет — все пройдет».

Она воспитывала дочь, проявляя необходимую осмотрительность, так как Габриэлла была чувствительной девушкой. Но в одном Сесилия была особенно тверда: до свадьбы никаких любовных приключений! Когда-то она сама страшно обожглась, испытав необыкновенную страсть, но такого с ее любимой дочерью случиться не должно! Все женщины из рода Людей Льда и Мейденов легко теряли голову, встречаясь с мужчинами, которые им нравились. И это часто приводило к достойным сожаления последствиям. Такого не должно случиться с робкой, легко ранимой Габриэллой. Именно поэтому Сесилия постоянно напоминала дочери о чистоте и высокой морали. Иногда ей самой казалось, что она ведет себя как старая дева, но она так боялась, что ее маленькой девочке придется страдать!

Симон — хороший человек. Мужественный, сильный и будет настоящей защитой, опорой для юной Габриэллы.

Вбежал Танкред. Что-то ему потребовалось взять в комнате. Он спешил на улицу к товарищам.

С ним проблем нет. Всегда весел и подвижен, всегда с веселой шуткой на устах. Он уже пристроен при дворе, носит древний титул пажа. На него, этого «откормленного теленка», возлагают большие надежды.

Танкред оценивается высоко на рынке женихов! Матери молодых девушек ревностно следят за ним. Он — блестящая партия. Выглядит превосходно. Обаятелен. Но Александр и Сесилия не спешат отпускать его от себя.

С женитьбой мальчиков трудностей не возникает. А выдать замуж девушку…

Танкред вернулся из своей комнаты и встал позади сестры, которая с преувеличенной самокритичностью продолжала изучать свое отражение в зеркале.

— Ха, не так уж и плохо, — съязвил Танкред, склонив голову на бок. — Совсем не плохо! Я видел пугала пострашней!

Габриэлла мгновенно вспыхнула и запустила щеткой в след брату, который так стремительно выскочил из комнаты, что от ветра закачались висевшие на окнах шторы.

Щетка угодила в слугу, входившего в этот момент с письмом в комнату. Тот сделал вид, что ничего не случилось.

— Извини, Вильгельмсен, — покаянно сказала и тут же рассмеялась Габриэлла. — Щетка предназначалась брату.

— Я понял, фрекен Габриэлла.

Он отдал письмо Сесилии.

— О, от мамы, — сказала та. — Знаешь, Габриэлла, у меня сердце уходит в пятки каждый раз, когда получаю письмо из дома. Несмотря на то, что там уже много лет все благополучно. Я рада этому. Они заслужили спокойствие после пережитых ими ужасов. Несчастья сыпались на каждого из них. Сейчас даже Таральд несколько успокоился, кажется, и его щадит судьба. И как видно из писем, мама рада и полна оптимизма. Она несгибаема! Весьма надеюсь, что и в этом письме только хорошие вести…

Она с некоторым страхом вскрыла конверт, прочитала письмо, улыбаясь время от времени.

— Ну? Что пишут? — спросила Габриэлла и присела рядом.

— Мама сообщает, что Маттиас на Рождество приедет домой. Он уже почти готовый врач…

— Как быстро время пролетело, — заметила Габриэлла.

— Ты же знаешь, что Маттиас очень добросовестный человек. Учится он очень упорно. Он не обладает талантом Тарье, но достаточно и тех способностей, которые у него есть. Но у него есть дар, который очень ценен для врача: теплое сердце, отражающееся в его глазах. У Тарье тоже была такая душа, но не в столь открытой форме, как у Маттиаса.

— Да, я помню глаза Маттиаса, — сказала Габриэлла. — Они отогревают замерзшие души.

— У тебя, надеюсь, душа не замерзла, — улыбнулась Сесилия, продолжая читать письмо.

— Иногда бывает, — тихо ответила Габриэлла. «Когда я чувствую себя никому не нужной, — подумала она про себя. — Когда я чувствую, что ничего не значу, что живу только для себя. Мы, женщины, играем в обществе не столь уж большую роль, хотя, конечно, в качестве жен мы необходимы, в это я могу поверить».

— Да, — согласилась ее мать, продолжая все еще думать о замерзших душах. — Да, бывает в молодые годы. И Калеб вернулся…

— Калеб? — Габриэлла порылась в памяти. — А, тот, долговязый неуч, мальчишка из простолюдинов. Но по-господски обходительный. Блондин?

— Да. Но он уже не мальчик. Мама о нем больше ничего не пишет.

— Я его не видела уже… Да, мы встречались лет десять назад. Ох, как быстро летит время.

— И это говоришь ты, — улыбнулась Сесилия. — Подожди! С возрастом оно побежит еще быстрее.

— Это не утешение, — заметила Габриэлла.

Как-то за месяц до Рождества они сидели и шили приданое для Габриэллы. Оно было громадным: Александр считал, что располагает средствами, чтобы достойно выдать единственную дочь замуж.

Сесилии казалось, что он портит детей большими подарками. Но он так сильно любил их, что Сесилию иногда охватывал страх.

Что будет, если с ними случится несчастье? Это сломает ему жизнь.

Не говоря уже о ней самой…

Но почему приходят такие мысли сейчас, когда весь дом бурлит от веселых ожиданий?

Они разослали приглашения и побеспокоились о размещении гостей, которых ожидают на свадьбу. Будут и члены королевской семьи. Уже решили, где будут жить молодожены.

— Симон хочет жить недалеко от Офицерского собрания, — заявила Габриэлла. — А я бы предпочла поселиться в сельской местности. Копенгаген — слишком шумный и грязный город. О, мама, я так волнуюсь, боюсь не справлюсь!

— Со свадьбой? Все будет хорошо.

— Нет. Я думаю о дальнейшем. Матерей только и волнует блестящая свадьба, — сказала она как взрослая, не заботясь о справедливости своих слов. — Супружеская жизнь вообще! Я попытаюсь сделать Симона счастливым. Он заслуживает хорошей верной жены.

— Как тебе кажется, он внимателен к тебе?

— О, да! Внимателен и любезен. Мне кажется, он меня уважает, мама.

Смутно в ее голове промелькнула мысль: пожалуй, было бы лучше, если б он меньше меня уважал. Но она прогнала ее. Габриэлла была воспитана для благопристойной жизни и гнала от себя фривольные мысли.

Она восхищенно вздохнула:

— О, я чувствую такое возбуждение! Все во мне напряжено! Только прошла бы поскорей эта окаянная свадьба, и я…

— Но, Габриэлла!

— Извини! Когда я видела его в последний раз, он сказал, что мне идет желтый цвет. Правда? — неуверенно спросила она у матери.

— Абсолютная правда.

В дверях показался Вильгельмсен.

— Его светлость желает видеть маркграфиню в гостиной.

— Хорошо, — сказала Сесилия и поднялась. — Закончи эту монограмму, Габриэлла, а не сиди без дела, предаваясь мечтам. Наволочка уже почти готова. «Р.П.». «Р.» — начальная буква фамилии Симона. А «П.» — Паладин.

— Букву «Р» очень трудно сделать красивой. Неужели ему не могли дать фамилию, которая бы начиналась с буквы «И»? Ой, мама, страшна ли первая брачная ночь?

Сесилия, несколько шокированная вопросом дочери, вспомнила свою первую довольно необычную брачную ночь. С шахматной доской посреди кровати и Александром, устроившим спектакль с кровавым пятном на простыне.

Непроизвольно она улыбнулась:

— Нет. Первая брачная ночь прекрасна.

Габриэлла была шокирована и взглянула на мать удивленно, когда та выходила из комнаты.

В гостиной находился их друг офицер. Лицо его было бледным, как и у Александра. Сесилия никогда не видела мужа таким расстроенным.

— Что случилось? — спросила она.

Нервно, с волнением в голосе Александр ответил:

— Наш друг принес ужасную весть: Симон сбежал в Германию с известной тебе придворной дамой. Не сказав ни слова нам.

Сесилия сначала не поверила своим ушам, словно не осознав произнесенных им слов.

Друг Александра презрительно сказал:

— Он потерял честь и уже лишен всех званий. До сегодняшнего дня мы ничего не знали. Симон доверился лишь одному своему приятелю, который потом и рассказал нам. Я решил, что следует немедленно сообщить вам. Я очень вас уважаю.

— Спасибо, — промолвила Сесилия. Ужасная правда стала медленно доходить до нее. — О, Боже, Габриэлла! Как мы сможем…

— Не нужно, — ответила дочь, стоявшая в дверях. В ее голосе прозвучало абсолютное безразличие. — Я все слышала. Мама и папа, не беспокойтесь. Я никогда по-настоящему ему не верила.

Она намеревалась уйти, когда в комнату вбежал Танкред. Его лицо пылало от возмущения.

— Вы слышали? Две твои подруги рассказали мне, Габриэлла. Они выразили тебе свое сочувствие, а потом засмеялись! Они смеялись над моей чудесной сестрой, папа, и мне пришлось убежать, чтобы не ударить их.

Возмущенный всем этим, он не подумал о том, что сыплет соль на рану Габриэллы, которая, всхлипнув, мгновенно убежала вы свою комнату.

— Танкред! — воскликнула удрученно Сесилия. — Неужели нельзя быть более тактичным?

— Прошу прощения! Я не думал… Я поднимусь к ней.

— Не нужно! Она знает о твоих чувствах, ты это сам видел. Думаю, что сейчас ей лучше побыть одной. Все мы глубоко огорчены случившимся. А может быть, это и к лучшему?

— Я тоже так думаю, — сказал Александр, но лицо его оставалось бледным. — Честно говоря, Симон не тот, кто нужен ей. И она не предназначена ему. Я не могу доверить ее такому человеку. Если бы он просто отказался! У него же было столько возможностей. Уже в самом начале он мог сказать, что любит другую. Но, когда я прямо спросил его, правда ли, что говорят о его связи с придворной дамой, он все отрицал! Выжидал до последнего момента, чтобы как можно сильнее унизить Габриэллу. И сбежал. Избрал самый легкий путь. Самый трусливый. Понять который я просто не могу.

— Пойду и объясню все Габриэлле, — сказал Танкред. — Это необходимо. Думаю, что встреча со мной несколько утешит ее.

Александр посмотрел в окно.

— Моя бедная девочка! Мы все понимаем, как ей тяжело.

Друг, стоявший рядом, кивнул:

— Я сожалею, что мне пришлось сообщить вам эту неприятную новость. Но я не хотел, чтобы вы услышали ее от сплетниц.

— Спасибо, что пришел, — сказала Сесилия. — До главных действующих лиц слухи, как правило, доходят в последнюю очередь. Что же касается Симона, думаю, он скоро поймет, что выход, избранный им, не самый легкий! Скорее наоборот. Танкред, ты сейчас можешь подняться к Габриэлле. Мы подойдем позднее.

Габриэлла после такого удара сникла. Она потеряла веру в себя и долго не могла оправиться. Не осмеливалась появляться в обществе, не помогало ей и то, что семья пыталась поддержать ее, показывая любовь и понимание. Она благодарно улыбалась и пыталась быть веселой, стараясь представить, что ничего страшного не случилось, но улыбка в ее глазах потухла.

Александр очень страдал.

— Что нам делать, Сесилия? Найти для нее нового жениха невозможно. Как ты думаешь?

— Она этого не переживет. Это для нее слишком большой удар. Никогда она больше не поверит в любовь. Нет, мне кажется, ей нужно уехать отсюда. Здесь она чувствует себя обесчещенной.

— Думаешь, следует отправить ее в Норвегию?

— Да, к маме. Лив сейчас одинока, несмотря на милую семью Таральда. Я знаю, что она до сих пор скорбит о папе. Габриэлла и она будут помогать друг другу. Кроме того, там у Габриэллы будет Маттиас и Андреас, одногодки Маттиас может совершать чудеса с людьми.

— Мы спросим ее.

Дочь поблагодарила, но отнеслась к предложению родителей без особого энтузиазма.

— Спросите сначала, согласна ли бабушка? Я не хочу быть для ее обузой.

Габриэлла очень боялась поездки в Гростенсхольм.

Время шло к Рождеству, когда Маттиас Мейден на маленьких санках, повесив бубенцы на лошадей, отправился в путь. Он должен был осмотреть одного очень больного старика.

Теперь Маттиас называл себя врачом, последователем Тарье. Он учился в том же университете в Тюбинге, но Тарье больше занимался научной работой и подготовка его была более глубокой.

Маттиас же отдавал предпочтение оказанию конкретной помощи людям.

Сначала все думали, что он будет пастором. Его мягкие глаза успокаивающе действовали на людей и, как казалось многим, говорили о том, что это может стать делом его жизни.

Но Маттиас не испытывал склонности к тому, чтобы быть пастором. Он много думал о том, каким станет его будущее. Сейчас он единственный наследник Гростенсхольма. Сделаться просто владельцем поместья ему тоже не хотелось. Это его отец Таральд был рожден помещиком.

В конце концов Маттиас понял, что став врачом, он сможет сделать больше всего для людей, особенно для изгоев общества. Не потому, что обладал какими-то особыми задатками для работы в медицине, но ведь можно и многое познать.

Кроме того в его распоряжении оказались запасы лекарств Людей Льда, унаследованные от Тарье. Это его также обязывало.

Выучиться на доктора в Норвегии было невозможно. Здесь можно стать только военным костоправом или фельдшером. Если захочешь стать врачом, учиться нужно заграницей. Поэтому он поступил в университет города Тюбинге. И когда там узнали, что он ближайший родственник легендарного Тарье Линда из рода Людей Льда, то помогли быстро пройти учебный курс.

По правде говоря, большую роль в этом также сыграло то хорошее влияние, которое он оказывал на других.

И вот в Гростенсхольм в 1645 году вернулся необыкновенно молодой врач. Ему шел только двадцать второй год. За это время он превратился в не очень высокого, отзывчивого и мягкого молодого мужчину с небесно-голубыми глазами и отливающими медью волосами, концы которых завивались легкими локонами. Улыбка его могла смягчить сердца самых жестоких людей, а холодных — заставить улыбнуться.

Он был действительно замечательным юношей. И его мать Ирья очень гордилась им. Таральда, который раньше старался показать, что он любит Колгрима не меньше, чем младшего сына, перестали мучить угрызения совести, и сейчас он открыто демонстрировал отцовскую любовь к Маттиасу. И тот понимал и уважал отца. Ибо Таральд в самые первые годы относился к Маттиасу очень сдержанно, чтобы Колгрим не чувствовал себя посторонним или обойденным.

Но это не помогло. Колгрим остался таким, каким был на самом деле, — волком в овечьей шкуре. А сбросив ее, он многих повлек за собой в пропасть. Маттиас, Тарье… и нельзя отрицать: здоровье Дага сильно пошатнулось после последних злодеяний Колгрима.

Сколько скорби и горечи принес он им! Особенно тяжело все это было для Таральда, после ужасной кончины Суннивы и долгого загадочного отсутствия Маттиаса.

Пока Маттиас под ритмичный и приглушенный звон бубенцов ехал в санях, он думал о встрече с Калебом. Эта встреча потрясла его.

Калеб стал взрослым, ему уже исполнилось двадцать семь лет. И в нем ничего не осталось от прежнего идеалиста. Маттиаса встретил твердый и ожесточенный человек.

Поработав несколько лет писарем в Лагтинге, Калеб решил попытаться стать самостоятельным, осуществить мечту своей юности. Судьи, едва замечавшие своего писаря, не противились его уходу.

После этого Калеб действительно делал все для освобождения детей с работ, которые были вредны для них. Но всюду он встречал сопротивление. Никто не хотел его слушать, так как люди, обладавшие властью, часто сами использовали детский труд. Выступая против жестоких работодателей, он обретал врагов.

Если бы был жив помощник судьи Даг Мейден!

Была у Калеба и другая мечта, осуществление которой он постоянно откладывал. Еще мальчиком в шахте и после нее он мечтал о том, что встретит хорошую простую, привязанную к земле девушку, на которой женится. Но женщины, с которыми ему приходилось сталкиваться в попытках помочь несчастным детям бедных кварталов, были не таковы, чтобы на них жениться. Калеб далеко обходил их. Разочаровавшись, он создал для себя искаженный образ молодых девушек, не отвечавший его мечтам. Абсолютно!

Конечно, ему удалось спасти несколько детей от рабства. Но для чего? Они теперь бродили по улице без дела, просили милостыню или воровали.

В конце концов все накопленные деньги кончились, а сам он почувствовал себя таким разбитым, что у него возникла потребность снова встретиться с теми людьми, которые его понимали. Он написал Лив, всегда остававшейся его другом, и попросил разрешения приехать повидаться. Она тут же ответила согласием. В Гростенсхольме Калеб буквально свалился от усталости. В первые дни Лив дала ему возможность отдохнуть, и он лишь сидел на стуле.

Он был сильно огорчен тем, что не оправдал их доверие.

— Послушай, — сказала Лив. — Мой муж, Даг, которым ты так восхищался, в молодости так же, как и ты, сражался с ветряными мельницами. Он пытался улучшить условия труда рабочих лесопилок, а добился лишь настоящей бури возмущения. Вынужден был сдаться, ибо был молод и неопытен. Так что не только тебе не повезло.

Калеб промолчал. Он только кивнул головой в знак благодарности. Он стал очень сильным с крупным, почти совершенно чистым лицом под светлыми волосами. В глазах как и раньше был тот же голубой блеск, но их них исчез энтузиазм, искра жизни и желание трудиться. Сейчас они стали узкими щелочками. Каждый будет несчастлив, если ему придется все время сталкиваться с сопротивлением.

Таким был Калеб, когда Маттиас вернулся домой. Молодому врачу было больно, что его друг стал циничным и потерял веру в людей.

Маттиас приехал к старику и, осмотрев, дал ему укрепляющее лекарство. Большого он сделать не мог; старое тело полностью износилось.

Старик хотел что-то сказать.

— Дорогой мой мальчик, — произнес он дрожащим голосом. — Ты, у которого такие добрые глаза, не сможешь ли сделать что-нибудь для моей внучки?

Голос Маттиаса всегда звучал по-дружески участливо, словно молодой врач был полон скрытой радости жизни и любви ко всему живому и к самому бытию.

— А что случилось?

— Маленькая Эли… Она работает у хозяйки Нюгорд. И я думаю, что у нее не все хорошо. Она выглядит такой худой и бледной. А уже несколько дней она не навещала меня. Хотя обычно забегала ко мне узнать о здоровье.

— Я по дороге домой заеду туда.

— Да благословит тебя Бог, — с облегчением произнес старик.

Маттиас знал хозяйку Нюгорд со времен своего детства. Невероятно жадная женщина, которая тащит себе все, что увидит и ни шиллинга не платит за любую вещь. Живет за счет других людей, с которыми ей доводится сталкиваться. Маттиас тоже сомневался, что маленькой неизвестной ему Эли живется хорошо в этом хозяйстве. Его опасения были не напрасны. Но, чтобы так плохо…

Хозяйка овдовела, ее дочери ушли от нее. В доме Маттиас услышал слабый стон, шедший от кровати. А ведь когда входил во двор, он видел женский силуэт в окне!

— Ох, ох, — раздавались стоны, — о, я несчастная женщина!

Он подошел к кровати, где лежала хозяйка Нюгорд, выглядевшая почти умирающей. Однако под одеялом ясно обозначались носки ботинок.

— Что случилось?

— Такое счастье, что молодой доктор зашел! Здесь лежит несчастная женщина, больная и беспомощная, и никакой пользы от ленивой служанки, которая по утрам не хочет вставать, чтобы помочь мне! О, мне так больно, так больно!

— Где больше всего болит? — спросил Маттиас, оглядываясь тем временем. Дверь в коморку около кухни была приоткрыта, и он увидел край кровати, на которой кто-то лежал. Оттуда не слышалось ни единого звука.

— Ох, колет в боку, и…

— Давайте я осмотрю вас?

— Нет, нет, — ужаснувшись, воскликнула женщина, вспомнив, что она полностью одета. — Нет. Больше всего болит голова. В ней стучит, она раскалывается, и такое впечатление, что я вот-вот погибну! Всю ночь сегодня я глаз не сомкнула…

— Я пропишу вам порошки от этого. Но они весьма дорогие, — сказал Маттиас, желая поддразнить ее.

— Нет, о, нет, я не могу пользоваться дорогим лекарством доктора! А нет ли чего-нибудь бесплатного?

— В данный момент нет.

Она вздохнула.

— Нет. Не может ли доктор помочь бедной одинокой женщине найти новую служанку, которая не будет такой эгоисткой, как та, что у меня служит сейчас? Я была бы очень благодарна. Скоро меня, беднягу, выживут из дома, и ест слишком много…

— Я и пришел взглянуть на нее. Ее дед меня прислал.

Маттиас поднялся и пошел в коморку. Женщина крикнула ему вслед:

— Не верь ей, она все врет!

В кровати лежала маленькая девочка. Или, может, лучше сказать куча тряпья? Пара огромных несчастных глаз смотрела на Маттиаса. Она не издавала ни звука.

Девчушка была такой маленькой и худой, что он не мог даже определить ее возраста. Волосы редкие, растрепанные, какого-то непонятного цвета, а на лице видны были одни глаза. Она ничего не понимала, словно только что появившийся на свет теленок.

— Ты Эли? — спросил Маттиас.

— Да, — прошептала она, задыхаясь.

— У тебя что-нибудь болит?

Девчушка тряхнула головой. Маттиас посмотрел на ее руки. Они были красными и потрескавшимися от работы и холода, с кожей такой же твердой, как на мужских кулаках. Было видно, что она постоянно недоедает.

— Пойдем, — произнес Маттиас.

Он взял ее на руки. Легкая, словно птенец. Поскольку на ней была только рубашка, он забрал с собой и ее простую одежду.

— Что это доктор делает, — закричала женщина, усевшись на кровати, забыв о том, что она одета.

— Я забираю девочку с собой, здесь она не останется больше ни одного часа, — мягко ответил Маттиас. А затем добавил любезно: — Вставайте. Здоровому человеку нехорошо валяться на кровати и болтаться без дела.

Затем он вместе с Эли вышел, уложил ее в сани и как следует укутал.

Сначала он поехал к ее деду.

— Я забираю Эли с собой в Гростенсхольм, — сказал он. — Там она побудет, пока не придет в себя. И не отсылайте ее обратно к Нюгорд, там слишком изнурительно.

— Господь благословит тебя, — сказал снова старик.

 

10

Эли уложили в большую кровать с белой простыней и укрыли легким пуховым одеялом. Ее маленькое тело почти потерялось в этой роскоши. Глаза стали как будто еще больше.

Но сначала Лив вымыла и основательно прополоскала волосы девочки острым щелочным раствором, чтобы она, как выразилась Лив, «лежала в кровати одна». Эли получила большую кружку молока и чашечку мясного бульона.

Некоторое время она лежала и смотрела на белый потолок. Затем заснула, легко вздохнув от облегчения и немного, совсем немного от страха. Она не верила в сказку.

Лив смотрела на нее и чувствовала, как грудь наполняется глубоким теплом после многих лет холодного одиночества. Потому что, несмотря на все, после потери Дага она чувствовала себя одинокой. Ни дети, ни внуки не могли заменить друга жизни.

Но сейчас она обрела нечто другое — поручение, которое следует выполнить.

Она пригласила к себе Маттиаса и Калеба. Ее глаза заблестели от энтузиазма.

— Что скажете, мальчики? Эли станет началом того, о чем мы давно говорили? Началом превращения части Гростенсхольма в приют и школу для несчастных детей?

— Да, бабушка, мы с тобой, — сказал Маттиас с не меньшим энтузиазмом. — Мы трое работаем во имя одного и того же дела.

Калеб не испытывал такой сильной веры в проект. В его голосе чувствовалось упрямство и строптивость, когда он ответил:

— Это ни к чему не приведет. Они уйдут обратно в бедность и убожество.

— Ты каркаешь сейчас, как настоящий зловещий ворон, Калеб, — сказала Лив, — по крайней мере, нам следует попробовать! Или ты хочешь, чтобы мы Эли выбросили вон?

— Нет, само собой, нет! Впрочем, сколько лет этой девчушке?

Лив задумалась.

— Она родилась в тот же год, когда… Дайте подумать… Да, ей сейчас уже семь лет.

— Семь лет? — произнес удрученно Маттиас. — И мы можем только догадываться о том, как хозяйка Нюгорд обращалась с ней.

Калеб задумался:

— Вы, баронесса, намерены организовать здесь приют?

— Я давно уже думала об этом.

— И сколько…

— Не очень много, в противном случае приют для детей будет не родным домом. У меня для начала есть две небольшие комнаты. Одна для мальчиков, другая для девочек. В каждой из них поместится две кровати. Начнем с этого и посмотрим, как пойдет дело. Набирать много пока нет смысла.

Калеб грубовато произнес, словно отказываясь от собственного предложения, или скорее стыдясь своего мягкосердечия:

— В таком случае я знаю двух мальчиков, которых я с удовольствием бы спас. Один выполняет работу взрослого мужчины у торговца углем, он скоро сломает позвоночник под непосильными ношами. Вам следовало бы взглянуть на то, как этот маленький парнишка зигзагами носится по улицам, изнемогая под тяжестью мешков, которые больше него самого! Я вытащил его оттуда, но ему некуда было податься, и, как только я повернулся спиной, угольщик тут же взял его обратно. Ему приблизительно десять лет. У парня хорошая голова, но он полностью подавлен и не позволяет себе ничего, кроме послушания. Родственников у него нет.

— Мы отправимся за ним, — сказал Маттиас. — А другой?

— Он глухонемой, и семья заставляет его зарабатывать им на хлеб. Он круглый год стоит на углу одной улицы в Кристиании с большим плакатом на груди с надписью «ГЛУХОНЕМОЙ». Если приходит домой без денег, его секут розгами. От побоев он весь в желтых пятнах и синяках, а зимой замерзает. Я дал ему пару варежек, но на следующий день он снова стоял с посиневшими от холода руками. Родители продали варежки, и, кроме того, просить милостыню в прекрасных варежках — значит выглядеть не очень бедным.

— Приведите его сюда, — сказала Лив.

Калеб и Маттиас поехали в Кристианию и привезли этих двух мальчиков. Сделать это оказалось нелегко. Торговец углем начал злобно ругаться, а сам мальчик перепугался до смерти и не знал, чью сторону ему принять.

Он колебался между ними своими спасителями и хозяином в зависимости от того, кто высказывался последним. Но улыбка, звание врача, титул барона и банкнота сунутая незаметно в его карман, победили торговца углем.

Родители глухонемого мальчика выкинули номер, заявив, что прибывшие хотят украсть их любимого сына (понимай: их лучший источник доходов!). Но они не стали звать полицию, нет, они ее сами побаивались. И поскольку у них было тринадцать детей, а Маттиас предложил им выкуп за мальчика, они быстро сдались.

На обратном пути Маттиас сказал:

— Ужасно, что родители берут плату за разрешение помочь их ребенку.

— Я больше не питаю иллюзий, думая о людях, — промолвил Калеб.

Они закутали мальчиков в большое санное покрывало. Дети испытывающе посматривали друг на друга. Мальчики были почти одногодки; маленький нищий производил унылое впечатление, а о другом мальчике нельзя было ничего сказать — так он был черен от угольной пыли.

— Как тебя зовут? — спросил разносчик угля.

— Никодемус, — ответил нищий.

— Что? — Воскликнули одновременно Калеб и Маттиас. — Ты говоришь?

— Конечно, — ответил маленький Никодемус. — Но отец с матерью запретили мне рассказывать об этом. Глухонемой зарабатывает больше денег.

Маттиас и Калеб были потрясены.

— Хорошо, что мы увезли его с собой, — заметил Маттиас.

— Да, — согласился Калеб. — До того, как его этическое восприятие окончательно не утрачено.

Обмороженные руки Никодемус спрятал под замечательным покрывалом. Был он ужасно худ, с синяками под глазами. Взгляд второго мальчика был скептическим, почти умершим, такого они еще не встречали у десятилетнего ребенка.

Лив ожила, когда в доме появились молодые люди, она радовалась тому, что может дать им то, чего они никогда не знали: хорошую пищу, уютную комнату и заботу.

Когда с маленького Пера смыли угольную пыль, он оказался худым, жилистым мускулистым парнишкой, с растрепанными, как у пичуги на сильном ветре, волосами и с необыкновенным аппетитом. Между собой они стали называть его Дрозденок. Пока еще не веря во все новое, подавленные незнакомой обстановкой, заползали они трусливо в кровати, благодарные тому, что находятся вместе. В соседней комнате лежала маленькая Эли — тихо, словно мышонок. С момента своего появления в Гростенсхольме она произнесла несколько слов: время от времени шепотом говорила «спасибо» — и все.

Приехала Габриэлла. Кучер встречал ее на пристани в Кристиании. Молча, замкнуто сидела она в санях по дороге в Гростенсхольм, не испытывая радости оттого, что будет гостить у бабушки. Но во всяком случае, она хоть оказалась вдали от Дании.

Она сидела закутанная в меха и чувствовала, как мороз пощипывает щеки. Все последние дни ее терзала мысль о том, что уж лучше бы ей умереть! Для чего жить?

Никто во всем мире не поинтересуется, жива или мертва Габриэлла Паладин.

Полозья тихо скользили по снегу, стук копыт звучал приглушенно. Звук от единственного колокольчика широко разливался в лесной тишине. Ветер пел свою элегию в вершинах деревьев. «Боже мой, как горестно она звучит, — думала девушка, — неужели я больше никогда не испытаю радости?»

Сумерки начали окрашивать воздух в индиго-голубой цвет, когда сани подъехали к крыльцу. Габриэлла не часто посещала Норвегию. Первый раз семилетней девочкой — в год, когда хоронили Тарье, а Маттиас и этот Калеб должны были присматривать за детьми. Затем она приезжала сюда еще два раза. Тогда мальчиков не было дома, а она играла и разговаривала со спокойным Андреасом в Липовой аллее и была безгранично привязана к бабушке Лив.

Сейчас бабушка ничего для нее не значила. Жизнь Габриэллы окончилась, прошла мимо!

По лестнице навстречу ей бежал мальчик. Нет, ей это показалось только потому, что фигура у него была тонкая и стройная. Он был уже взрослым, увидела она, когда тот подошел поближе.

Небесно-голубые глаза, веснушки и мягкая улыбка. Это должно быть Маттиас.

Выглядит мило и хорошо, решила она, почувствовав, как на душе у нее потеплело (чего она совершенно не ждала). Нельзя радоваться чувствам, иначе сразу можно заплакать.

— Добро пожаловать, Габриэлла! Мы с бабушкой, словно дети, стояли у окна и следили за санями. Очень рады снова видеть тебя здесь.

На лице Габриэллы появилась слабая улыбка, когда ей помогали вылезти из саней. Рады ее приезду? Она этому не поверит.

— Как ты прекрасно выглядишь, Габриэлла! — воскликнул Маттиас. — Взрослая дама! Но чересчур худа. Бабушка откормит тебя. Вот и она.

Лив стояла на лестнице и приветственно махала рукой. Удивительно, бабушка совсем не стареет. Габриэлла забыла ее теплую улыбку. Не надо ничего, беззвучно попросила она. Я не хочу сочувствия. Оно разобьет мое сердце. Я хочу, чтобы все оставалось так, как сложилось. Пусть будет по-старому: ужасная боль и одиночество. Не нужно было Маттиасу напоминать мне о том, что я худая, страшная и плоская! Ух, как все запутано! Что я буду здесь делать?

— Добро пожаловать, девочка моя. Какой миленькой ты стала, — приветствовала ее бабушка.

Это она говорит лишь для того, чтобы утешить меня, подумала Габриэлла.

— Так выросла, так много времени убежало с твоего последнего приезда! Можешь поверить, мы пытались угадать, как ты выглядишь! Входи, входи! Таральд с Ирьей тоже здесь. А вот и Калеб, помнишь Калеба?

Габриэлла сначала поздоровалась с крупной, располневшей Ирьей, глаза у которой все еще оставались прекрасными. У Габриэллы появился нежелательный комок в горле. Она представила себе как Ирья в молодые годы должна была страдать оттого, что некрасива. Она была только приятной на вид! Но это не ее вина, и она все же заполучила Таральда. А что есть у Габриэллы?

Таральд в поношенной одежде выглядел как настоящий хозяин поместья.

Ему нравилась такая одежда, ее не надо было беречь. Таральду и Ирье было по сорок четыре года. Когда Габриэлла была моложе, она все время думала, почему Таральд — такой видный мужчина — женился на столь некрасивой и неприятной Ирье, когда он, если бы захотел, мог взять в жены прекраснейшую принцессу, такую же красивую, как он сам. Позднее взгляд ее изменился. Из этой пары Ирья оказалась наиболее сильным, лучшим и верным человеком и, благодаря своим добродушным глазам, — пожалуй, привлекательной! Кроме того, Габриэлла слышала об ужасной истории с Суннивой, первой женой Таральда, которую тот выбрал из-за ее красоты, пока Ирья ходила и страдала.

Габриэлла очнулась от своих мыслей и повернулась к последнему из находившихся в комнате. Боже мой, неужели это Калеб? Этот грубый лоботряс с холодным взглядом!

Габриэлла почувствовала, что у нее сжалось сердце. Она незаметно отпрянула назад. Почему у него такой враждебный вид?

Ей самой непонятны были ее противоречивые мысли. Она не нуждалась в симпатии, но и не хотела быть незваной гостьей.

Не легко оставаться Габриэллой в дни такого чудовищного унижения.

Под холодным взглядом Калеба она быстро опустила глаза.

— Пойдем, поздороваешься с нашими воспитанниками, — сказала Лив. — Мальчики прибыли вчера и…

— Мама, — улыбнулся Таральд. — Не лучше ли сначала предложить Габриэлле раздеться? И немного поесть?

— Фу, еда может подождать. Сними пальто, Габриэлла, и пойдем!

Маттиас и Калеб последовали за ними. Габриэлла старалась выглядеть заинтересованной, но сейчас, когда ей необходим был отдых, получилось так, что она рада присутствию в доме посторонних детей.

Мальчики уже играли вместе старыми игрушками Маттиаса и Калеба и здороваться им было некогда. Габриэлле они показались убогими и тусклыми. Стоит ли тратить силы на эти ужасные отбросы общества? Она не понимала бабушку.

Маленькая девочка встретила безрадостный взгляд Габриэллы с удивлением и страхом. Она попыталась в кровати сделать книксен, но он получился весьма неудачным.

— Почему она лежит? — спросила Габриэлла.

— Ее почти не кормили, — ответила Лив. — Но мне кажется, она сегодня выглядит уже лучше. Не правда ли, мальчики?

— Несомненно.

«Этого я понять не могу», — подумала Габриэлла и тут же забыла об Эли. Равнодушно направилась она к двери.

О, Симон, как ты мог?

Но он мог! Совершенно естественно, что он предпочел веселую легкомысленную женщину скучной Габриэлле. Что она о себе вообразила? Что кому-то она нужна? Никогда состояние Паладинов не соблазняло Симона настолько, чтобы он взял и ее в придачу. Благожелательность милого папочки… Он купил для них дом, дал ей княжеское приданое. Симон отказался от всего. Он не пожелал провести всю свою жизнь с Габриэллой!

Маттиас, двинувшийся вслед за Лив в столовую, сказал через плечо:

— Как видишь, Габриэлла, работы здесь для тебя много.

— Я не думаю, — произнес Калеб, шедший сзади нее.

Она быстро повернулась к нему. Тот холодно сказал:

— Люди, думающие лишь о том, чтобы их любовные огорчения продолжались как можно дольше, нам не нужны.

На глазах Габриэллы появились слезы.

— Вы таких людей будете отдалять от детей? Вы, вообще не понимающий других?

Калеб презрительно посмотрел на нее и даже не подумал ответить.

— Я хочу только умереть, — заявила Габриэлла.

— Мне кажется, Вы этого добьетесь. Такой Вы никому не принесете пользы.

— Да, сейчас я именно такая! — пожаловалась она. — Никому и нигде не нужна!

— Вот как? Вам известно, зачем бабушка пригласила Вас сюда?

— Не она, а мои родители решили отделаться от меня.

— Это меня не удивляет. Я помню Вас милой маленькой девочкой, многое отдавшей другим.

И он отошел от нее.

Габриэлла приглушенным от негодования голосом крикнула ему вслед:

— А я уважаю Вас!

Он даже не повернулся.

После полудня поприветствовать Габриэллу пришли Аре и Бранд с Матильдой и Андреасом, но она ушла в себя и рассеяно, с меланхоличной улыбкой на устах отвечала на их вопросы. Сама же ничего не спросила об их жизни или заботах.

Слова Калеба взволновали ее. Она сознавала, что вела себя глупо, но не собиралась изменяться. Для этого она чувствовала себя слишком разбитой.

Побег Симона словно парализовал ее. И она не могла прийти в себя от этого удара.

Габриэлла не считала предательством то, что он предпочел другую женщину. Чувствами не управляют, и она не захотела бы выйти за него замуж, если бы он остался лишь из уважения к ней, а в мыслях был бы с другой. Нет, ее возмутил способ, к которому он прибегнул. Отвратительная жестокость, трусость. Этого она не могла простить.

Габриэлла едва знала его. Приятно и благовоспитанно беседовали они во время встреч, которые организовывали родители. Она всегда вела себя так, как учила ее мать: держалась на отдалении и была по-женски несколько пугливой. Она мечтала о нем, однако, мечты ее были весьма боязливы, ибо она не могла поверить, что такой интересный офицер может любить ее.

И он этого не пожелал.

Тут она сообразила, что гости собираются домой. А она сидела все это время погруженная в свои мысли!

— Надеюсь, что скоро встретимся, — сказала она любезно, обращаясь к Андреасу, который столь блестяще вписывался в ряд владельцев поместья Липовая аллея. Тенгель в каком-то отношении был самим собой, а его сын Аре, внук Бранд и правнук Андреас привязались к земле, стали дородными, добродушными и покладистыми. Они никогда не шумели, не беспокоились ни о чем. С достоинством они держались в стороне от всяких встрясок, чувствуя за собой крепкую опору.

Андреас был старше Габриэллы на год. Когда они встречались, то говорили только о повседневной жизни. Нервы, пораненные чувства и другое подобное, было вне понимания Андреаса. Об этом можно было говорить с Маттиасом. Но это можно и отложить. Сейчас она хотела бы остаться одна.

Ей предоставили комнату на втором этаже в конце коридора. Комната бабушки была в этом же коридоре, здесь располагались и комнаты трех приемных малышей. Эли спала в комнате рядом с Габриэллой. А Калеб жил рядом с Маттиасом — в той части дома, которая принадлежала Таральду. Габриэлла в беспокойстве улеглась на кровать. Ее охватило слабое волнение. Почему? Понять этого она не могла.

Но оказалось, что нервы расшатались не настолько, чтобы она в первую ночь не могла уснуть, как убитая, хотя и убеждала себя, что, будучи такой несчастной, не сможет заснуть.

 

11

На следующий день ее решительно и довольно жестко включили в работу с детьми.

— Но мне необходимо отдохнуть, — жаловалась она.

— Чтобы вновь размышлять о Ваших оскорбленных чувствах? — спросил Калеб. — Ну нет, спасибо!

Лив бодро сказала:

— Возьми-ка эту овсяную кашу, Габриэлла, и попытайся покормить Эли!

— Если она не хочет каши, — промолвила Габриэлла, — значит, может обойтись и без нее. Я не хочу потакать ничьим прихотям.

— Дело не в этом, — терпеливо сказала Лив. — Попробуй, будь добра.

Мученически вздохнув, Габриэлла отправилась в комнату маленькой девочки, которая продолжала лежать так же, как и раньше, выставив кончик носа из-под пухового одеяла.

— Вот тебе каша, — сказала Габриэлла, изобразив на лице нечто похожее на улыбку. — Ешь!

Девочка не пошевелилась. Только с испугом смотрела на нее.

— Господи, — воскликнула нетерпеливо Габриэлла, — у меня нет времени стоять здесь целый день. Сядь!

Эли сделала легкое движение головой, пытаясь ее поднять, но та снова упала на подушку.

— Ах, так! — Габриэлла решила поднять ее и схватила за плечи, одной рукой обняла предплечье и тут же остановилась.

— Боже мой! — прошептала она. Руки девочки были тонки, как щепки. Плечи — кожа и кости, а лопатки поднялись будто крылья.

— О, дорогое дитя!

Габриэлла снова положила девочку.

— Так… Но все же мы тебя накормим, вот увидишь. Только лежи спокойно, я все сделаю.

Живя дома под крылышком родителей, Габриэлла никогда не ухаживала за детьми. А сейчас она одной рукой приподняла голову Эли, осторожно вложила ей в рот ложку каши. Девочка послушно, но с большим напряжением проглотила, однако она явно была напугана присутствием Габриэллы.

— Я не ударю тебя, если ты так думаешь, — кротко сказала та. — Но как твоя мама позволила довести тебя до такого состояния?

Эли смотрела на нее своими телячьими глазами.

— У тебя, может, нет мамы?

Девочка слегка покачала головой.

— А отца?

Наконец Эли попыталась что-то сказать.

— Дедушка, — как бы извиняясь, прошептала она.

— Но… он, наверное, старый?

Эли кивнула головой.

— Больной, — прошептала она с сожалением.

— А кто готовит для тебя?

— Я готовлю для… хозяйки Нюгорд, — прошептала девочка. — Но я больше не могла. Как она хотела. Она разозлилась на меня.

Габриэлла, которую мучила совесть, закрыла глаза.

— Отныне никто не будет на тебя злиться, — сказала она. — Прости меня за мое ворчание!

Эли вопросительно посмотрела на нее.

— Неужели у тебя тоже нет никого, кто бы любил тебя?

— Нет, но это ничего, — застенчиво сказала Габриэлла, перед которой в ее несчастье внезапно мелькнул светлый луч. — У меня много друзей. Только один человек отказался от меня.

Маленькая худющая ручонка утешающе пожала ее руку. «Боже мой, — подумала Габриэлла. — Девчушка утешает меня!»

— А сейчас отдыхай и ешь как следует!

— Да, — прошептало маленькое существо. — Очень плохо, когда тебе никто не радуется.

— Конечно! Чувствуешь себя никому не нужной.

Девочка согласно кивнула.

Габриэлла держала ее ручонку в своей, пожимая ее. Перед глазами слабо замерцала картина из прошлого. Лестница. Внешняя лестница здесь в Гростенсхольме. Рослый мальчик произнес несколько теплых слов в ее адрес, когда она оказывала помощь малышу, поранившему колено. Она не помнит сказанного дословно, но он говорил, что у нее есть талант оказывать помощь другим людям, что ей следует посвятить себя этому делу. И оба они поняли, что к оказанию помощи другим относятся одинаково.

Калеб…

Мгновенно она вернулась в горькое настоящее.

— Хозяйка Нюгорд плохо относилась к тебе?

Девчушка сжала губы и, глядя в сторону, кивнула.

— Как ты к ней попала?

— Она пришла к дедушке и сказала, что будет заботиться обо мне. Станет мне матерью.

— А вместо этого заставила тебя работать?

— Да.

— Бесплатная домработница. Тебя там кормили?

— Я не осмеливалась есть, ведь она кричала, что я съела все ее запасы. Но я этого не делала. Я почти ничего не получала. Но и эти крохи я трогать боялась.

Габриэлла подумала о своей роскошной пище, о любви и заботе, которой она была окружена у себя дома…

— Как тебя зовут? — раздался шепот из кровати.

— Габриэлла, — ответила она, позволив себе не обращать внимания на то, что к ней, к маркграфине, обращаются на ты.

Эли о чем-то хотела спросить, но не решалась.

— Да? Что ты хочешь?

Раздался боязливый шепот:

— Ты не можешь пожить здесь? У меня?

Габриэлла была тронута. Посмотрела на короткую детскую кроватку и беспомощно рассмеялась:

— Я здесь не помещусь. Ты боишься темноты?

Маленькое существо виновато кивнуло головой:

— Здесь так одиноко. И комната огромная.

— Скоро здесь будет жить еще одна девочка, Эли.

— Она добрая?

— Я не знаю. Не знакома с ней. А сейчас мне нужно идти, но я постараюсь, чтобы ты не ощущала одиночества. Посмотрим, что мы сможем предпринять. Я скоро приду снова.

Эли долго с мольбой глядела ей во след. Габриэлла ободряюще улыбнулась.

В коридоре она на секунду остановилась, держа в руках поднос.

Впервые за многие недели она забыла о себе. На продолжительное время.

В салоне бабушки она рассказала об одиночестве Эли.

Про себя все отметили, что в глазах Габриэллы появился намек на жизнь.

Маттиас нерешительно сказал:

— Есть у меня на примете девочка… Пастор просил меня позаботиться о десятилетней девчушке, если у нас есть возможность. Но она выпадает из той программы, которую мы определили для себя.

— А в чем дело? — спросила Лив.

— Она из нашего уезда. Но после смерти родителей уехала к сестре в Кристианию. И это оказалось не особенно счастливым исходом.

— Каким образом? — резко спросил Калеб.

— Сестра тянет ее вниз в болото. Дело в том, что этот десятилетний ребенок уже сейчас настолько развращен, что едва ли станет хорошим товарищем для Эли.

— Ты знаешь, где живут сестры?

— Да. Пастор дал мне адрес. Старшая сестра — развратная женщина. Бродит по улицам в поисках мужчин, ворует, мошенничает и делает все для добычи денег. Сейчас она обучает всему этому младшую сестру.

— Конечно, мы должны попытаться помочь этой малышке, — воскликнула Лив. — Давайте будем считать это вызовом нам!

— Поедем вдвоем, — решил Калеб. — Иметь дело с такими девчонками бывает весьма неприятно. Один человек ничего не добьется, может быть нам придется прибегнуть к суровым мерам.

Лив улыбнулась:

— Возьмите с собой и Габриэллу! Она будет для вас классной дамой, и старшая сестра не совратит вас.

Молодые люди фыркнули.

— Во всяком случае не Калеба, — поддразнил Маттиас. — Его идеал — это здоровая, безыскусная девушка, светлая и сильная, с чистым сердцем, стоящая на земле обеими ногами. Не так ли?

— Во всяком случае, я не испытываю никаких чувств к ночным бабочкам или к нервным причудницам, — заявил в ответ Калеб, лицо которого посуровело от бестактных слов Маттиаса.

Лив, улаживая конфликт, сказала:

— Если вы поедете сейчас, то к обеду сможете вернуться.

— Но Эли не сможет жить вместе с таким распущенным подростком, — ужаснувшись, сказала Габриэлла.

— Предоставьте это мне, — улыбнулась Лив. — Если привезете девочку, то…

— Бабушка, я обещала Эли сразу же вернуться к ней. Могу ли…

— Я пойду, — сказала Лив.

Итак, они сели в сани и поехали. Габриэлла расположилась между мужчинами, немного страшась поездки в отвратительные трущобы большого города, но одновременно с облегчением на сердце.

«Забудем, что Симон предал меня! Забудем, что мужчины мной не интересуются, что я не выйду замуж. Что я значу? Ведь, пожалуй, самое прекрасное в том, что человек может сделать что-то хорошее для другого. Забывая о себе самом!»

Эли захотела, чтобы я жила в комнате вместе с ней. Бой мой, как это согрело замерзшее сердце мое.

«Пусть Калеб называет меня нервной и капризной. Те слова его были брошены в мой огород, это я поняла», — думала она.

Маттиас был полон планов и говорил всю дорогу. Калеб был настроен более скептически. Вопреки законам логики, Габриэлле не нравилось его недоверие к людям. То есть то же самое, что не нравилось ей в себе самой. «Пусть будут у него его светлые, прекрасные крестьянки», — думала она.

Адрес, полученный ими от пастора, оказался старым. Отвратительная старуха, встретившая их, закричала, что эту шлюху она уже давно выбросила из дома.

— А где ее можно найти? — поинтересовался Маттиас.

— В последнее время она, эта гадость, жила на лестнице в следующем переулке! Но то, что такие господа хотят связаться с ней, выше моего понимания. Она больна триппером и чесоткой, могу поклясться!

— Мы хотим забрать только ее маленькую сестру, — улыбнулся Маттиас.

— Она таскала с собой детеныша, я видела.

Они получили новый адрес и отправились на поиски.

На лестнице около чердачных дверей лежала куча тряпья. Маттиас наклонился к ней, и из нее показалась небольшая девочка с растрепанными волосами.

Выглядела она неописуемо грязной и измученной. Поразительно взрослой для своих десяти лет…

— Добрый день, — сказал Маттиас. — Мы пришли для того, чтобы спросить тебя: не хочешь ли переехать в новый дом. Хороший дом, где будут кормить тебя досыта каждый день…

— Какого черта, ты что, проповедник, а? — прокаркала малышка таким противным голосом, какого они никогда не слышали. — Убирайся к дьяволу!

Габриэлле хотелось заткнуть уши или убежать отсюда. Таких существ она не встречала ни разу в жизни. От удивления и ужаса у нее почти перехватило дыхание.

В этот момент куча тряпья снова зашевелилась, и из нее вынырнула голова девочки, которая была еще меньше. Растрепанная, широкоскулая, с быстрыми глазами, словно у малыша тролля, освещенная матовым светом, падавшим через щель в стене.

189

— Но… — произнес ошеломленный Маттиас. — Кому из вас десять лет?

Они неприязненно уставились на него, затем старшая сказала:

— Какое тебе дело? Если у тебя будет номер, то так и скажи, а не стой и не рассказывай сказки о прекрасном доме. На эту удочку ты меня не поймаешь! И убери свои грязные пальцы от моей сестры, ее я не отдам.

— Сколько тебе лет? — спросила шокированная Габриэлла.

Повзрослевшие, разочарованные детские глаза повернулись в ее сторону:

— А это что за старая карга? Ты что, еще ни разу не пробовала мужчин, раз выглядишь неудовлетворенной? Убирайся отсюда, сестру не отдам!

— Сколько тебе лет? — спросил Калеб более жестко.

Она, глядя на него, бесстыдно и непристойно улыбнулась.

— Баранинки, мальчик мой, хочешь испробовать?

— Нет, благодарю, я хочу ее пробовать свежую, не щупанную разными чесоточными пальцами. Мы говорим не о тебе, а о твоей сестре. Ее мы хотим увезти.

— Ах, вот вы какие, да? Что скажет об этом ножка?

— Не болтай глупостей! Сколько тебе лет?

— Угадай! Вообще то мне пятнадцать, мясцо лакомое, как у ягненка. Попробуй, узнаешь!

Калеб повернулся к остальным.

— Нет ли у кого-нибудь здесь щипцов? Я бы оттащил эту падаль от младшей сестры.

Старшая разъярилась. Ругань, которую она мгновенно вылила на Калеба, так возмутила Габриэллу, что она повернулась и спустилась вниз по лестнице на несколько ступенек, испытывая тошноту.

Без дальнейших разговоров двое мужчин подняли маленькую девочку, которая билась, извивалась, пиналась, кричала. Калеб вынес ее на улицу, а Маттиас тем временем удерживал плюющую и извергающую проклятия старшую сестру.

— Что вы делаете с ней, а? Проклятые похитители детей, я подам на вас в суд, я…

— Нет, ты этого не сделаешь, — казал Маттиас и застонал от боли, когда это чудовище укусило его. — Ты хочешь запретить своей младшей сестре поселиться в настоящем и прекрасном доме, где она получит образование и со временем сможет стать настоящей дамой?

— Дьявол, проклятый дьявольский поп!

— Я не поп, а врач. Тебя саму следовало бы тщательно осмотреть, и оставь ты эту недостойную жизнь.

— Мне и здесь хорошо, не хочу меняться местами ни с кем. Что вы сделаете с Фредой?

— Мы увезем ее в Гростенсхольмскую усадьбу. Там уже живут трое бездомных ребятишек, которым она составит компанию, — выдавливал Маттиас из себя слова, продолжая бороться с фурией, в то время как младшая сестра дико кричала на улице. — Она будет питаться три раза в день, будет окружена заботой и любовью, чего ты не можешь ей дать.

Фурия сдалась.

— Хорошо, в таком случае, забирай ее ты, лицемерный распутный козел! Увези с собой, я хоть освобожусь от ее вечного нытья о еде. Я пыталась только по доброму относиться к ней, но одной мне намного лучше. Намного! Мужчинам не нравится, когда она болтается под ногами.

— Хорошо, — сказал Маттиас. — Отдай только мой кошелек с деньгами.

— Какого черта, ты обвиняешь меня в воровстве, а?

— Да, давай кошелек!

— Я не…

Маттиас силой отнял у нее кошелек.

— Вот тебе монетка; не придется идти сегодня на панель.

Она изо всех сил бросила монету, и та со звоном покатилась вниз по лестнице.

— Я не нуждаюсь в твоих паршивых деньгах, проклятый святоша!

— Как хочешь, — сказал добродушно Маттиас и пошел от нее прочь.

Не успел он спуститься до конца лестницы, как она стрелой пронеслась мимо него и схватила монету. Маттиас на прощание вежливо поклонился. Она ему показала язык.

— Быстрей, — прошипел Калеб, рукой зажав рот Фреды, когда Маттиас подошел к саням. — Мы привлекаем внимание, и я не в силах больше заставить ее молчать.

Они быстро уехали, втроем удерживая десятилетнюю Фреду, которая думала, что ее везут в ад.

— Фреда, послушай нас, — обратилась Габриэлла к девочке. — Мы хотим помочь тебе. Ты больше не будешь спать на холодной лестнице, не будешь голодать, не увидишь непристойностей. Садись и посмотри вокруг! Мы едем домой в Гростенсхольм, ты же родилась в этом уезде.

— Проклятая баба! — закричала Фреда.

Когда они приехали в усадьбу, она уже более или менее успокоилась. Или же не осмеливалась дальше продолжать борьбу.

Путники сняли с себя запачканную одежду, а с Фреды — все ее тряпье и отвели прямо в деревянную ванну, которую подготовила Лив. Все четверо держали и мыли ее, а крики смертельного испуга слышны были даже в Липовой аллее. Спустя мгновение они все были мокры, а на полу стояла лужа, напоминавшая озеро.

Когда они отдраенную начисто Фреду, которая даже не отзывалась на свое имя, отнесли в кровать в комнату большеглазой и испуганной Эли, Габриэлла заявила:

— Я переезжаю на эту ночь к девочкам. Они друг друга не знают. Эли испугана, а Фреда, я думаю, окончательно решила сбежать.

— Хорошо, — сказал Калеб. — Мы перенесем вашу кровать.

Одно его доброе слово очень подбодрило ее.

Габриэлла посмотрела на него, но Калеб уже забыл о ее жаждавшем утешения сердце, отдав предпочтение более практическим делам. Впрочем, и она уже не нуждалась в похвалах этого грубияна.

Но, когда Габриэлла в спешке проходила по коридору за своими ночными принадлежностями, то остальные трое переглядывались между собой и улыбались. Дисциплина начала действовать!

Ночь для Габриэллы оказалась беспокойной. Фреда была возбуждена, скучала о сестре и совершенно не хотела лежать в своей прекрасной кровати. Проклятиями и неукротимым упрямством она приводила в ужас чувствительную Эли.

В конце концов Габриэлла вынуждена была обратиться за помощью.

Лив отправилась за Маттиасом и Калебом, которые уселись подле Фреды, Габриэлла же тем временем держала руку Эли.

— Веди себя тише, Фреда. Эли очень слаба, — объяснял Маттиас.

— Эта соплячка! — крикнула Фреда. — Я не хочу жить вместе с маленькими детьми.

— Тебе здесь будет лучше.

— К черту! Я сама могу справиться где угодно. Денег заработаю за день больше, чем ты за целый год.

— Почему же тогда ты жила на грязной лестнице?

— Я так хотела.

— И тебе не было холодно? Мне пришлось перебинтовать твои ноги, ведь они обморожены.

— Я могу сбросить твои дьявольские повязки.

— Можешь, но мне кажется, это будет глупо. Знаешь, ты будешь здесь свободно гулять. А затем пойдешь в школу.

— В школу, — фыркнула Фреда с безграничным презрением, — учеба нужна только дуракам.

— Наоборот, образование нужно всем, чтобы научиться чему-нибудь, — наставительно произнес Калеб. — И те, у которых в голове что-нибудь есть, учатся чаще всего самостоятельно. Ты же ничему не научилась, поэтому лучше оставить тебя в покое.

— Что ты знаешь о том, чему я научилась? Я намного умнее тебя, вот так!

— Я слышу, — ответил сухо Калеб. — Уже по твоему языку.

Когда взрослые на мгновение умолкли, она требовательно спросила:

— Вы будете сидеть здесь всю ночь?

— Это зависит от тебя.

— От меня? Мне вовсе не нужно ваше присутствие, проклятый старый хрыч!

— Понятно. Но маленькой Эли необходимо поспать. С ней обращались сурово, и она всего боится.

— Такая трусишка!

И после небольшой паузы:

— Как это сурово обращались?

— Били. Не давали есть. Поэтому мы привезли ее сюда. Чтобы ей снова стало хорошо.

Фреда задумалась над этим. Решительно поднялась, встала, и, поскольку она себя вела сейчас спокойнее, они разрешили это.

Она прошлепала к кровати Эли.

— Чем тебя били?

— Палкой.

— Можно посмотреть?

Эли вопросительно взглянула на Габриэллу, та кивнула головой. Лучше оставить их в покое. Они нашли точку соприкосновения.

И Эли показала продолговатые синяки, разбросанные по всему телу.

— Черт возьми! Какая ты худая, — удивилась Фреда. — Ты похожа на скелет! А сейчас увидишь, как меня били цепью.

— О-о! — удивленно пропищала Эли. Взрослые держались в стороне, пока девочки обменивались опытом бессердечного отношения к ним.

— Ты должна была работать на старуху? — спросила Фреда с недоверием, широко открыв свои беличьи глаза. — Работать — самое глупое, что может делать человек.

Ого, пора вмешаться!

— Никто не может существовать без работы, — сказал Калеб. — Но когда такого маленького ребенка, как Эли, заставляют работать за двоих взрослых — это уже слишком.

— Эй ты, со светлой щетиной, — насмешливо произнесла Фреда. — Ты слишком глуп, поэтому заткнись! Понял?

Она снова повернулась к Эли.

Габриэлла скрыла улыбку, а Калеб, наоборот, улыбнулся широко.

— Спасибо, мальчики, — сказала она, обращаясь к ним. — Теперь, думаю, я справлюсь одна. Они нашли друг друга.

Калеб удивил Габриэллу тем, что подошел к Фреде и погладил ее по волосам. Девочка ответила ему шипением.

— Убери свои когтистые пальцы! Держись лучше около вон той худой старой карги, большего ты не стоишь. Да смотри не обрежься об нее!

И она указала на Габриэллу.

Эти слова еще больше подорвали у Габриэллы веру в себя.

— Это несправедливо, Фреда, — спокойно заметил Маттиас. — Мне кажется, Габриэлла милая девушка. Люди не могут быть одинаковыми, понимаешь.

Фреда презрительно фыркнула. Калеб промолчал.

 

12

Самым трудным для них оказалось наставить Фреду на путь истинный. Малышка Эли день за днем приходила в себя и спустя неделю уже могла сидеть, закутанная в шаль, и присутствовать на уроках вместе с Фредой и мальчиками.

Но на занятиях Фреда ужасно мешала Лив. Она то отказывалась слушаться, то ей необходимо было выйти, то ей казалось все это чепухой. И она втягивала мальчиков в свой бунт против попытки взрослых дать детям полноценную жизнь.

— Тебе хочется обратно на лестницу? — спросил однажды Маттиас.

Вид у Фреды внезапно стал удрученным, беспомощным.

— Ясно, что хочу, — дерзко ответила она, но голос ее звучал жалко.

Попыток к побегу она больше не предпринимала. Габриэлла, на которую возложили ответственность за девочек, вела упорную борьбу за то, чтобы Эли влияла положительно на Фреду, а не наоборот.

Маттиас следил за здоровьем детей. Самой слабой естественно, была Эли, но и другие пострадали от жестокостей, которые преподносила им жизнь.

Маттиас был единственным взрослым человеком, которого Фреда воспринимала. Остальные подозревали, что она испытывает к нему слабость, но сказать об этом не решались. Она дразнила его и называла разными нелепыми кличками, но уже то, что она все время уделяла ему внимание, говорило о многом.

Однажды мужчины намеривались, взяв с собой Эли, навестить ее дедушку. Но в последний момент Маттиаса известили, что ему необходимо приехать в Эйкебю к бабушке, которая стала очень старой. Он немедленно отправился туда.

Поэтому поехать с девочкой вынужден был Калеб. Но Эли, будучи большой почитательницей Габриэллы, настояла на том, чтобы и та также приняла участие в поездке. Габриэлла же была в этот момент подавлена и решительно отказалась от этого.

— Что случилось с Их сиятельством? — спросил раздраженно Калеб.

— Я не думаю, что тебе хочется, чтобы я поехала с тобой, — робко промолвила она.

— Боже мой, — простонал он удрученно. — Что думаю я, не имеет значения! Неужели Вы не можете хоть один раз перестать думать о себе, маркграфиня, и порадовать Эли?

Поняв, что отказаться не может, она стыдливо уселась в сани. Эли обрадовалась, что Габриэлла едет, вся засветилась от восторга.

Они сидели по разные стороны от девочки, и их словно барьер разделяло молчание. Габриэлла считала Калеба исключительно грубым и неотесанным мужланом, с которым не о чем говорить. Она обратила внимание на то, сколь неприятными они должны выглядеть со стороны, взяла Эли за руку и ободряюще пожала ее.

Девочка в ответ благодарно улыбнулась.

— Ваше высокопревосходительство, вы уже способны на многое, стоит только вам захотеть, — коротко бросил Калеб, обращаясь к Габриэлле.

— Это не так легко, когда человек полностью замкнулся в себе, — тихо произнесла она в свою защиту.

— А ваши родители?

— Мои родители?

— Вы никогда не думали о том, как они все это переживают?

Она вопросительно посмотрела на него.

— Их единственная дочь вернется отвергнутой, непригодной для замужества. Можете ли вы представить себя на их месте, в их горе, Ваше сиятельство? Представьте, что у вас самой есть единственная дочь, которая вынуждена пережить то же, что пережили вы!

Габриэлла попыталась представить.

— Они взяли на себя все заботы, не так ли, маркграфиня? — продолжал безжалостно Калеб. — Вы можете страдать и спокойно переживать, а ваша мать должна садиться за стол и написать, может быть, сотни неприятных для нее писем о том, что свадьба не состоится. Ибо жених не пожелал венчаться с ее дочерью, о которой она проявляла такую заботу и, уверен, очень гордилась ею. Ваш отец вынужден отказаться от всего, переделать все, что он организовал для вас двоих. Дом, приданное. Не жалуясь, не правда ли? Вы о них подумали?

Габриэлла проглотила сдавивший горло комок.

— Я напишу домой, поблагодарю их. Расскажу, что мне здесь хорошо и я забыла историю с Симоном.

— Забыли?

Габриэлла ответила, взвешивая каждое слово:

— Я забыла Симона. Но не думаю, что я осмелюсь поверить кому-нибудь снова.

— Не все же такие, как он.

— Нет. Но я осталась той же. Некрасивой, худой, нежеланной. Такое не забывается.

— Значит, когда Вы разговариваете с кем-нибудь, Вы все время думаете о том, как выглядите Вы сами? А если позабыть о своей незначительной персоне и подумать о собеседнике? Поинтересоваться его жизнью и его проблемами?

У нее не нашлось слов для ответа, ничего не смогла она сказать в свою защиту.

Эли вмешалась:

— Тебе не следует так строго относится к Габриэлле! Она такая добрая и так переживает, что никто ее не любит.

— Я хочу только помочь ей выбраться из футляра, в который она сама себя спрятала, Эли, — сказал Калеб и подстегнул лошадь. — Вы уже кое-что можете, Ваше сиятельство! Когда Вы находитесь с детьми, то думаете лишь о том, чтобы им было хорошо, мы это видим. Вы в эти моменты становитесь мягкой и приятной. Почему бы в таком случае Вам не попытаться вести себя так же с мужчинами, когда вернетесь ко двору?

— Обратно, — тихо произнесла Габриэлла и отвернулась. — Мне хочется домой к семье, но ко двору? Пусть они катятся ко всем чертям! Мне хорошо здесь у вас.

— Это уже звучит лучше, — жестко заметил Калеб. — Но Вам предстоит пройти еще долгий, долгий путь. Сейчас мы, например, говорим все время о Вас. Но вы ни разу не поинтересовались моей жизнью или жизнью Эли.

— О, — произнесла Габриэлла, покраснев. — Извини меня, Калеб! Я ничего не знаю о твоей жизни после того, как ты выбрался из шахты. А мне хочется услышать!

— В другой раз. Когда Ваш вопрос не будет таким неожиданным.

Ей отказали. И она это заслужила. Странно, но мысль о несуществующей белокурой крестьянке, которую Калеб мечтает взять в жены очень беспокоила ее.

Но она получила новый заряд мужества, когда они узнали лежащего в постели деда Эли. Габриэлла и Калеб ощутили чувство подъема, слушая, как девочка рассказывает о сказочном замке, где она живет, и о том, как все прекрасно.

Им казалось, что они добились многого.

Как выразился Калеб, их большая попытка к спасению детей не улучшила условия жизни всех страдающих малышей в Норвегии. Но для четверых они все-таки создали возможность жить настоящей человеческой жизнью. Они были довольны этим. Калеб прекратил борьбу с властями. Тогда его удары сотрясали только воздух. Здесь же они, во всяком случае, видели результаты своих усилий: одним нищим да меньше.

Андреас часто заглядывал к ним. Была зима, и в Липовой аллее дел было не так уж много. Когда по вечерам дети ложились спать, молодежь сидела за беседой. Однажды и Лив присоединилась к ним, и никто не обратил внимания на то, что в их круг вошла женщина 62 лет. Душа у Лив всегда оставалась молодой и открытой.

Но в этот день перед самым Рождеством она выглядела чем-то озабоченной, погруженной в собственные мысли. Маттиас поинтересовался:

— В чем дело, бабушка?

Она запнулась.

— Да нет, ничего.

— Нет, скажи! Беспокоишься о детях?

— Нет, нет. Старею. Временами слышу какие-то звуки.

Габриэлла, ежедневно ждавшая с нетерпением этих часов живой болтовни, вздрогнула, услышав слова бабушки.

— Звуки?

— Да. Зловещие. Откуда они идут и что это за звуки — не знаю. Они такие неясные.

— Они звучат мрачно, — улыбнулся Маттиас. — Не привидения ли?

— Нет. Привидений в Гростенсхольме никогда раньше не было.

— Раньше? — спросила Габриэлла. — Какое неприятное маленькое слово!

— Нет, я не то хотела сказать. Давайте кончим этот разговор! Габриэлла, я видела, что ты сегодня рисовала для детей. У тебя хорошие способности. Я этого не знала.

— Спасибо, — улыбнулась радостно Габриэлла и покраснела под удивленным взглядом Калеба.

Однако она не правильно поняла его удивление. Но слова Андреаса кое-что объяснили.

— Габриэлла, у тебя необыкновенно красивая улыбка, — заявил ее молодой родственник из Липовой аллеи. — Она исходит как бы изнутри и лучится так, что ты становишься другой! И это ты, такая кислятина, — закончил он скорее откровенно, чем любезно.

— Она не кислая, Андреас, — поправила его мягко Лив, — правильнее сказать — несчастливая.

Габриэлла смутилась и снова ушла в себя.

— Я тоже видел твои рисунки, — сказал Маттиас. — От кого ты унаследовала такие способности?

— От моей мамы, Силье, — пояснила Лив. — Вы же видели расписанные ею стены. Когда-то и я в молодости немного рисовала, но мой первый муж уничтожил во мне уверенность в себе, и я уже больше никогда не осмеливалась рисовать.

Габриэлла встретилась с ней взглядом. Обе они знали, что значит потерять веру в себя.

Молодые люди попросили показать им хотя бы один рисунок. Лив смущенная, как юная девушка, отправилась на поиски.

— Бабушка так мила, — сказал Маттиас после ее ухода. — Я думаю, что проект с детьми значит для нее бесконечно много.

— Для нас всех, — заметила Габриэлла.

Все согласно кивнули. Увидев акварели Лив, они почти онемели.

— Послушай, мама! — воскликнул Таральд, которого тоже пригласили посмотреть. — Почему ты никогда ничего не говорила? И не рисовала?

— Все произошло так, как я рассказывала, — как бы оправдываясь, ответила Лив, — со мной разделались.

— Это же фантастика, — воскликнула Ирья.

— Можно мне взять их в Липовую аллею и показать папе, маме и дедушке? — спросил Андреас.

— Но дорогие мои, — взволнованно сказала Лив, — это же ерунда!

— Ерунда? — воскликнул Калеб.

— Вот этот лучше всех, — заметила Габриэлла, указав на один из рисунков.

Глаза Лив погрустнели.

— Тебе действительно так кажется? Мне тоже. Именно эту акварель я хотела преподнести первому мужу. А получила оплеуху. Он тогда заявил: «Женщины должны держаться подальше от искусства. Это не женское дело, они должны только исполнять желания мужа».

— Это самое отвратительное из всего, что мне довелось слышать, — возмутился Калеб. — Мужчина и женщина должны быть равноправны в браке. В противном случае брак не имеет значения.

Остальные согласились с ним. Габриэлла задумчиво посмотрела на него.

— Да, сейчас я это знаю, — сказала Лив. — Но тогда я была молода и слишком чувствительна. Поэтому сейчас я понимаю потребность Габриэллы в спокойствии. Она так же легко ранима, как и я в то время. С годами становишься сильнее, девочка моя.

— Я надеюсь, — улыбнулась Габриэлла. — Вообще, интервалы между моментами, когда я вспоминаю Симона, становятся все продолжительнее. Все чаще и чаще обнаруживаю я, что забываю его. О, извини, — прошептала она, взглянув на Калеба.

— Почему ты просишь прощения? — удивился Маттиас.

— Я не получила разрешения от Калеба говорить о самой себе.

— Вы его получите, — фыркнул Калеб. — А среднего пути у Вас нет? Должна же быть альтернатива: или — или.

Она съежилась от его жесткого тона.

Он был раздражен и не выбирал слов.

— Я много лет провел в соседстве с возмутительной нуждой и убожеством среди несчастных большого города. Изучал их проблемы изнутри, заболел и устал от бессилия, ибо не мог им помочь! И вот пришел сюда и должен с пониманием обходиться с небольшим тщеславием! У дамы, которая обладает всем, что можно пожелать в жизни. Которая за один обед съедает больше, чем те бедняги за целую неделю! Нет, благодарю!

Габриэлла склонила голову, подавленная и несчастная.

— Но Габриэлла, — обратился к ней Маттиас, — ты ведь не боишься Калеба? Ты скажешь что-нибудь в свою защиту?

— Я не хочу, чтобы он сердился на меня, — прошептала она и к своему глубокому огорчению заметила, что в любую минуту готова расплакаться. Она, не пролившая ни одной слезы после ужасного случая с Симоном.

— Извините, — произнесла она шепотом и выбежала из комнаты.

— Но я же не… — начал взволнованно Калеб.

— В ее глазах ты злой человек, — сказала спокойно Лив. — Я знаю, ты пытаешься разбудить ее, но, по правде говоря, ты слишком резок! Тебе кажется, что она сейчас чересчур занята собой, не так ли? Я думаю, ты не прав, не понимаешь чувств, владеющих ею после того, как она была так грубо отвергнута женихом. Она не занимается собой, она настолько взволнована, что каждый нерв у нее натянут, она только и ждет, что каждый крикнет ей: «Убирайся прочь!» Поверь мне, я знаю, сама прошла однажды через такое. Была презрением одного человека изничтожена настолько, что мне потребовался огромный промежуток времени и все терпение Дага для того, чтобы прийти в себя. Габриэлла сейчас не в себе. Вообще же она приятный и осторожный человек и занята собой не больше других девушек в ее возрасте. Скорей, наоборот.

— Я сожалею, — сказал мрачно Калеб. — Должен я…

— Нет. Оставь ее сейчас в покое. Не думаю, что ей понравится, если ее увидят плачущей. А вот и она. Она снова контролирует себя.

Затем они разговаривали только на легкие и веселые темы.

В этот вечер Габриэлла сделала открытие: в Гростенсхольме происходят удивительные вещи.

Она уже давно перебралась в свою комнату и после того, как улеглась в постель, услышала шепот и шлепанье ног в коридоре над ней.

Затем раздался осторожный стук в дверь.

— Габриэлла, — раздался шепот из замочной скважины. — Ты не спишь?

Она встала, зажгла огонь и открыла дверь. Четыре пары испуганных глаз отражали свет.

— Мы слышали звуки, — сказал Никодемус.

— Входите, — пригласила Габриэлла. Все вместе они прошлепали в комнату.

— О, как хорошо здесь пахнет, — сказала Эли.

— Ой! — воскликнул Дрозденок Пер, скорчив гримасу. — Пахнет дамой. Духи!

Габриэлла рассмеялась.

— Что вы слышали?

— Кто-то ходит над нашими головами, — ответил Никодемус.

— Тяжелый волочащийся шаг, — сказала драматически Фреда.

— Ой, — воскликнул Пер. — И никакой не тяжелый, а крадущийся, как у несчастного духа.

Габриэлла вздрогнула.

— Мы боимся спать, — прошептала Эли.

— Девочки, забирайтесь в мою постель! Мальчики — в другую.

— Ты не можешь позвать Калеба и Маттиаса? — поинтересовалась Фреда.

— Среди ночи — нет, — быстро ответила Габриэлла, не желая сознаваться, что эта мысль пугает ее. Длинный путь по темным коридорам и лестницам.

Габриэлла бодрствовала, а дети лежали, приглушенно переговариваясь и смеясь.

— Как я услышу что-нибудь, когда вы шумите? — сказала она.

Они мгновенно умолкли.

Ей не нравилась мысль о том, что в Гростенсхольме, возможно, завелось привидение.

Она не бывала на огромном чердаке, один лишь раз заглянула на него несколько лет тому назад. Тогда он ей показался таким страшным.

Как туда забираются? Может где-нибудь имеется лестница.

Дети наконец заснули. Габриэлла, оставшаяся без кровати, съежилась на стуле и попыталась уснуть.

Невозможно было найти хорошее положение. Она крутилась и вертелась, но перебраться в комнату девочек не осмеливалась.

Трусиха, думала она о себе.

Вдруг она вся напряглась. Почувствовала, что запылало лицо.

Кто-то двигался по чердаку.

Звук не был похож на человеческий. Он был таким…

Уф, Габриэлла рассердилась на себя за свои дикие фантазии, но звук продолжался. Было похоже, что какой-то предмет или тело, или что-то еще тяжело перемещалось по полу, двигаясь по направлению к лестнице.

Ужас, паника охватила ее. Дверь?

Заперта ли? Удастся ли ее запереть?

«О, Боже! Что мне делать? — думала она. — Позвать Калеба?»

Почему Калеба? Он самый большой и самый сильный.

Нет, она не осмелится выйти в коридор. Ни за что в жизни!

Что говорила бабушка? Непонятные звуки?

Может быть, она это и слышала?

Так… Звуки как начались внезапно, так и кончились.

На чердаке все затихло. Наступила могильная тишина.

О, неужели она не в силах отбросить эти ужасные мысли.

Габриэлла этой ночью так и не заснула. Утром за завтраком она выглядела как само привидение: бледная, изможденная, со впавшими глазами.

Калеб изучающе посмотрел на нее, но ничего не сказал.

Это сделал Маттиас:

— У тебя такой вид, словно ты всю ночь кутила?

— Можно назвать это и так. У меня в комнате спали все четверо, а я сидела всю ночь на стуле.

Лив посмотрела на нее:

— Ты что-нибудь слышала?

Габриэлла кивнула головой.

— Дети тоже. То, что я слышала звучало жутко.

— До прихода маленьких милых овечек нам следует в этом разобраться, — сказал Калеб. — Что вы слышали?

— Дети слышали шаги. От крадущихся шагов ужасного духа до тяжелых в кандалах, в зависимости от детской фантазии.

— А Вы, маркграфиня?

Она описала то ужасное впечатление, которое произвел на нее звук. Словно кто-то пытался войти в комнату.

— Звучит невесело, — согласился Маттиас. Взгляд его — чист, а в глазах появился блеск возбуждения. — А что вы слышали, бабушка?

— Сегодня ночью я ничего не слышала. Спала. А в прошлую ночь, как я уже говорила, слышен был какой-то весьма нечеткий шум.

— Создается впечатление, что все это происходит на вашей половине чердака, мы-то ничего не слышали. Что там наверху?

— Всякий хлам. Гростенсхольм, как вам известно, довольно старый дом. Он принадлежал роду Мейденов задолго до нашего времени. Мне неизвестно чего… либо… особого…

Ее голос затих, и она углубилась в свои мысли.

— О чем думаешь, бабушка?

— Нет, это глупо.

— Скажи, — попросили все трое.

— Нет, это, само собой разумеется, к делу отношения не имеет, но вы помните год, когда погибли Колгрим и Тарье?

— Десять лет тому назад, — сказал Калеб. — Никто из нас не забудет этого года.

Лив неуверенно продолжала:

— Оба они говорили о какой-то вещи, которую нашли на чердаке. И оба долго были там наверху. Колгрим провел там два дня, а Тарье — целую ночь.

— Что они нашли?

— Не знаю. Никто из них не успел рассказать об этом. Но я думаю… думаю, что здесь есть какая-то связь с Людьми Льда. Вы слышали о таинственном кладе?

Габриэлла обратилась к Маттиасу:

— Где ты хранишь все снадобья?

— Во всяком случае, не на чердаке. Поскольку сейчас нет ничего, что необходимо было бы прятать, я храню все открыто вместе с медицинскими инструментами, правда, все заперто. Там есть смертельные яды, но тайны нет.

— Итак оба, Колгрим и Тарье, были на чердаке? И оба умерли после этого, — сказала Габриэлла. — Я не думаю, что мне захочется подняться туда.

— Не говори глупостей, — произнес Калеб. — Я присутствовал при смерти обоих. Причиной было исключительно то, что Колгрим принял наркотик и потерял способность здраво рассуждать.

— Но это не объясняет загадки чердака, — заметил Маттиас. — Может, поднимемся сейчас и посмотрим?

Он действительно хладнокровен, подумала Габриэлла. Но он ведь не слышал тех ужасных звуков.

— Сейчас мы не можем, — сказала Лив. — Твоя бабушка в Эйкебю снова послала за тобой, Маттиас. А Габриэлла нуждается в отдыхе. Ты можешь занять комнату внизу и будешь спать спокойно. Калеб же и я позаботимся о детях. Мы можем осмотреть чердак после обеда.

Но позднее их пригласили в Липовую аллею на предрождественские торжества.

Затем наступила темная ночь.

Андреас пошел вместе с ними в Гростенсхольм; его обуяло любопытство, и он страстно хотел принять участие в походе на чердак.

Таральд и Ирья остались дома. Они не верили в чердачные мистические звуки. Старый дом с годами начинает сам шуметь и поскрипывать.

Детей уложили в комнате на первом этаже, а следить за ними поручили служанке. Они пока еще не доверяли полностью Фреде. Боялись, что она может плохо повлиять на мальчиков.

Лив хотела быть с молодыми, но не совсем была уверена в том, что у нее появится желание подняться на чердак.

Не испытывала желания идти наверх и Габриэлла, но вслух сказать об этом не осмеливалась. Не хотела снова стать объектом насмешек Калеба.

Время было около полуночи. Никто не раздевался, все сидели на стульях или полулежали на кроватях в комнате Габриэллы, выбрав эту комнату потому, что в ней наиболее ясно были слышны звуки, исходившие с чердака. Громко говорить не решались, боясь, что ничего не услышат. Разговаривали шепотом.

Габриэлла сидела и незаметно поглядывала на Калеба. В свете маленькой свечи он казался ей фантастически сильным и интересным. Мужчина из другого мира. Внезапная дрожь пробежала по ее телу. Инстинктивно она поняла, что это сигнал тревоги, относящийся к тем опасным чувствам или ощущениям, о которых предупреждала ее мама. Послушная Габриэлла, никогда не сознавая почему, держала себя с мужчинами, в том числе и с Симоном, любезно, но сдержанно.

Этот внезапный трепет дал ей понять, в чем заключалась опасность. Она сразу же прозрела.

Андреас сказал:

— Отец рассказывал о каком-то волшебном корне, который якобы должен быть в кладе, но сейчас исчез. Это не он ли…

— Ты имеешь в виду корень в форме фигуры человека, — спросила Лив, — который, как утверждали, может творить чудеса? Думаю, звучит глупо.

Габриэлла была согласна с этим, но промолчала.

— Нет, — сказал Калеб. Его грубый голос казался чудесным и тревожил Габриэллу. — Думаю, амулет был на Колгриме, когда мы похоронили его. Это дошло до нас позднее.

Лив задумчиво произнесла:

— Одна из служанок утверждает, что видела нечто удивительное в кладовой перед кухней.

— А что именно?

— Нет, не видела, а только почувствовала, что она в помещении не одна. За нею из темных углов внимательно следили глаза.

— Ужасно, — прошептала Габриэлла.

— А не мог ли он вернуться? — произнес шепотом Андреас. — Волшебный корень? Как некая месть?

— По правде говоря, я слышал, что амулет живой и у него есть душа, но никогда не мог поверить в это, — произнес Маттиас. — Зачем ему…

Он внезапно замолчал.

Все услышали одновременно.

Слабый неопределенный звук.

— Крысы? — шепотом спросила Габриэлла.

— В Гростенсхольме крыс нет, — ответила Лив. — Могут быть только мыши.

Ответом ей был глухой удар.

— Большая мышь, — сухо произнес Калеб.

— Поднимемся наверх? — прошептал Андреас.

Мужчины встали. Габриэлла вопросительно посмотрела на бабушку, но Лив продолжала сидеть.

— Габриэлла, пойдешь с нами? — поинтересовался Маттиас.

— Ее сиятельство боится, — пробормотал Калеб.

Это для нее было уже слишком!

— Совсем не боюсь, — тихо сказала она и, не успев даже подумать как следует, оказалась в коридоре, а потом вместе со всеми, крадучись, вошла в другой коридор.

Она очень раскаивалась в этом. Но отступать уже было поздно.

 

13

Лив лежала в постели и слушала завывание ветра. По окнам била снежная крупа. Она задумалась о том, что пряталось на чердаке. Что нашли Тарье и Колгрим. Лив была не в силах понять.

И все же только она должна была знать об этом. Но, то, что она проделывала двадцать восемь лет назад, она полностью забыла.

Четверо молодых людей тем временем поднимались на чердак по лестнице, которую нельзя было назвать узкой и крутой. Они пытались двигаться по возможности беззвучно, боясь, как бы не скрипнули ступени.

Перед Габриэллой уже была поставлена задача. Ей надлежало стоять наверху лестницы с тем, чтобы воспрепятствовать неизвестному существу проскочить этим путем.

Задача, как ей думалось, была не из приятных.

Еще меньше ей понравилось и то, что ей в руку вложили стальное оружие и что все они вооружились, чтобы наброситься на сброд троллей, если это понадобится.

Итак, все они оказались наверху. Перед ними открылся огромный неизвестный чердак.

Никто не знал помещения, даже Маттиас. И свечу они с собой не захватили. Все должно было произойти в условиях исключительной секретности.

Снежный шквал обрушивался на крышу, сквозь щели и под балками на чердаке с воем прорывался ветер.

Он пел жалобную стонущую скорбную песню, заглушая звуки, которые они должны были услышать. Чердак навевал тоскливые думы. Сюда были заброшены некогда любимые вещи, теперь никому ненужные.

Так думала Габриэлла, душой которой овладела мрачная грусть.

Гораздо хуже было чувство неудовлетворенности, почти страха, охватившее каждого на чердаке. Все, что укрывалось здесь, было неизвестным, полным тайн…

А эта ночь была исключительно неприятной.

Ибо они знали, что кто-то находится в этом огромном помещении, тараща на них глаза.

Габриэлла видела, как мальчики удалялись от нее, исчезая в темноте. В панике она схватила чью-то руку и попыталась удержать хотя бы одного из них.

Он сделал шаг назад и быстро успокаивающе обнял ее одной рукой за плечи. По его росту она поняла, что это Калеб.

Но вот исчез и он.

Удивительно, он впервые отнесся к ней приветливо! Эта чудесная мысль настолько завладела Габриэллой, что она даже забыла о страхе. В ее сердце снова появилась теплота. И новое чувство. Не сомнение в том, будет ли ее любить Симон. Это было нечто новое. Это было чувство взрослой женщины. Сильное и чудесное, возбуждающее.

Калеб был также поражен.

Габриэлла никогда не понимала его холодности. Не сознавала, что причиной агрессивности Калеба была она сама. Ему казалось, что девушка относится к нему снисходительно и с презрением, подчеркивая различие в их происхождении. Все его резкие слова вызывались лишь желанием «принизить ее немного».

И вот она внезапно стала искать его руку.

Его руку!

Он не сознавал, что его рука случайно оказалась рядом. Напротив, все существо его наполнилось огромной нежностью, мгновенно он смог глазами Габриэллы увидеть случившееся с ней несчастье. Он уже не считал ее кислятиной, занятой только собой, «высочеством», а видел испуганное, неуверенное, жаждущее утешения маленькое существо, выброшенное в темную пустоту этим дурно воспитанным аристократом.

Калеб подавил в себе страстное желание вернуться и рассказать все это Габриэлле.

В том, что они не понимали друг друга была виновата в некоторой степени Сесилия. Она смертельно боялась, что дочь может случайно оказаться в таком же положении, в какое попала она в молодости, что горячая кровь Людей Льда заведет ее в такую ситуацию, управлять которой она окажется бессильной. Сесилия уступила мужчине, которого не желала. И произошло это только потому, что она изголодалась по любви и сгорала от страстного чувства к мужчине, которого получить не могла. Подобного не должно случиться с Габриэллой. Поэтому Сесилия, не желая того, воспитала дочь существом, сдержанно и строго относящимся к мужчинам.

Калеб ничего этого не знал. Он чувствовал только жгучую боль в груди от тоски или грусти, сознавая, что она аристократка, а он просто Калеб.

Он на мгновение зажмурил глаза и, чтобы сконцентрировать внимание на чердаке, сделал глубокий вдох.

В темноте невозможно было увидеть даже собственную руку. Поэтому он стоял и слушал.

В завываниях снежной бури он слышал осторожные крадущиеся шаги своих товарищей, продвигавшихся вперед дюйм за дюймом. Иногда ноги цеплялись то об один предмет, то о другой, он слышал приглушенные проклятия. Видимо, их произносил Андреас — Маттиас никогда не ругался.

Внезапно все они услышали из-за угла резкий щелчок. Затем тягучий звук.

Габриэлла, чтобы не закричать, закрыла рот рукой.

«Что Колгрим и Тарье нашли здесь? — подумала она. — Какие тайны прошлого Людей Льда скрывались на чердаке?»

Волшебный корень…

Нет, это было бы слишком страшно, так жутко, что просто стало бы смешно.

Но Габриэлла в этот момент совершенно не испытывала желания смеяться. Абсолютно никакого!

Мужчины быстро и беззвучно шмыгнули в угол, из которого раздался звук. Один из них споткнулся о нечто, зазвеневшее как железный ящик. Калеб беззвучно замер.

Под одной ногой он почувствовал что-то мягкое, из ткани. Он немного подвигал ногой и решил, что это, должно быть, стул, обитый ковром.

Затем на фоне оконного пролета он увидел силуэт Маттиаса. Он был черным, а сзади него виднелось ночное небо, заполненное снегом. А Андреас находился справа от него, это он знал.

Габриэлла стоит у лестницы.

Кто же слева от него? В углу…

По спине пробежал холодок.

Задержав почти полностью дыхание, он услышал, как совсем рядом с ним кто-то дышит. Почувствовал тепло живого существа.

Он быстро выбросил вперед руку и схватил ткань, прикрывавшую плечи. Низкое, маленькое создание, которое тут же вырвалось. Калебом на мгновение овладели нелепые мысли. О голосах Тарье и Колгрима в долине Людей Льда. Слова, которые донес до него ветер, слова, предназначавшиеся не ему: Колгрим, рассказывающий о маленьком зловещем создании с носом, напоминающим клюв, и Тарье, объясняющий, что это не Сатана, а Тенгель Злой из рода Людей Льда, который умер 400 лет тому назад.

Эта мысль словно молния проскочила в его голове, но в то же время достаточно медленно, так как в страхе он разжал руку. Что-то как ветер промчалось по чердаку. Все побежали следом. Калеб споткнулся о железный ящик, который словно нарочно оказывался на пути у всех. Он услышал, как тот поехал по полу под комод и глухо ударился о стену. Калеб мгновенно поднялся на ноги, и тут услышал крик Габриэллы.

Он предоставил мальчикам одним преследовать нечто, скатившееся вниз по лестнице, а сам бросился на помощь Габриэлле, которая, плача, лежала на полу.

— Как Вы себя чувствуете? — обеспокоенно спросил он, поднял ее с пола и, утешая, обнял. Она благодарно приникла к нему.

— Сейчас все хорошо, — прошептала она в его волосы.

Все было так прекрасно. Но едва осознав, в каком положении находится, она тут же в смущении отпрянула и прошептала:

— Извини.

Он пришел в себя:

— Не за что, Ваше сиятельство. Идем, мы должны помочь остальным.

Калеб помог ей осторожно спуститься по лестнице, его рука была такой сильной и надежной. Габриэлла чувствовала, как от двойного напряжения сильно бьется ее сердце.

Еще на лестнице они услышали сильный шум внизу в коридоре. Они быстро спустились и тут же оказались вовлечены в настоящую битву. Габриэллу укусили в запястье, и она закричала от боли и испуга. Не зная, с кем бьются, они вели себя несколько сдержанно, а это делало битву еще более продолжительной.

Но наконец им удалось взять этого тролля в плен.

Он шипел и плевался, на их головы посыпались проклятия и грубые ругательства, поток непристойных слов в нелепой смеси.

Они никогда не слышали ничего подобного.

Или слышали? Этот хриплый, шипящий голос…

— Хватит! Успокойся! — холодно произнес Калеб. — И объясни, что ты здесь делаешь?

— У меня такие же права находиться здесь, как и у Фреды. Я хорошо относилась к ней, но она получила возможность хорошо поесть и жить в прекрасном доме. А я что, не человек?

Прибежали Лив и другие обитатели дома, заспанные, в ночных рубашках, со свечами, которые сейчас были так нужны.

— Конечно, человек, — сказала Габриэлла, настроение которой было такое, что она готова была обнять весь мир. — Об этом мы не подумали. Ты же еще просто ребенок. Подымите ее, мальчики!

— Но у нас нет места, — возразил Калеб. — И она окончательно испортит остальных детей. В особенности Фреду.

— Место найдем, — спокойно вмешалась в разговор Лив. — Она может разделить постель со своей сестрой. Как тебя зовут?

— Это тебя не касается, старая карга, — по старой привычке произнесло это любезное существо, но тут же спохватилась, осознав, что ведет себя распущенно. — Олина, — промямлила она. — Проклятое имя, которое навязали мне. Ангелина или Марианна подошли бы мне лучше, и я хотела бы, чтобы меня так звали. Куда вы дели Фреду, черти?

— Фреда сейчас спит, — сказала Лив.

Она отдала приказ служанкам приготовить ванну. Никогда еще в ней не было такой огромной потребности, как сейчас.

— Ты сегодня будешь спать на прекрасной кровати, — пообещал Маттиас. — А завтра утром я осмотрю тебя всю с ног до головы.

— У, бесстыдник! — игриво сказала Олина.

— Ты голодна? — спросила Лив.

— Голодна ли! У вас в кладовке плохой порядок. Все лучшее где-то спрятали, скупердяи!

Мыться она отказывалась категорически! Прижималась спиной к стене и плевалась в каждого, кто к ней приближался.

Лив пыталась ее уговорить.

— Фреда, когда пришла сюда, тоже должна была искупаться. Все дети делают так, это непременное условие, если хочешь остаться у нас. Присутствовать будут только женщины.

— Что? Бабы будут глазеть на меня? Э, нет, благодарю! Во всяком случае не эта соплячка! — Крикнула она, указав на Габриэллу. — Она дьявольски противна, нежна и худа, еще утопится от зависти, увидев, как должна выглядеть девчонка! Не хочу быть причиной ее смерти. Вот так. И пусть она до меня не дотрагивается своими тощими пальцами! Лучше в преисподнюю!

Слезы, которые Габриэлла сдерживала в течение многих недель, сдавили ей грудь. Выбегая из прачечной, она еще успела услышать, как Калеб возмущенный крикнул: «Тебе это было нужно, злая тварь!» — и быстро поднялась в свою комнату. Здесь спряталась она за дверями, прижалась к стене, борясь с давившими ее слезами.

«Все говорят — худая, противная, тощая. Неудивительно, что Симон бросил меня! Но именно сейчас я не хочу этого слышать. Не сейчас, когда я испытала счастливые минуты».

Она почувствовала на своих плечах пару нежных рук.

— Фрекен Габриэлла…

Голос Калеба был так нежен и мягок. Удерживать слезы она уже больше не могла!

— Думаю, Вам надо выплакаться, Ваше сиятельство. Вы еще не плакали? Сдерживать дальше слезы вредно для здоровья.

Она продолжала крепиться.

— Надеюсь, Вы понимаете, что Олина всего лишь маленькая ревнючка? Вы живете здесь, окруженная молодыми мужчинами. Она так понимает жизнь, что посчитала нас всех вашими любовниками.

Габриэлла, все еще всхлипывая, рассмеялась. Чудесное, возбуждающее чувство вспыхнуло в ней при мысли о Калебе…

Нет, ох, о чем она думает?

Но его слова оказали и другое воздействие. Она престала сдерживаться, прильнула к его плечу и расплакалась горькими слезами, которые так долго накапливала в себе.

Калеб оказался внимательнее, чем она думала. Пока вдали раздавались ужасные крики Олины, которую, видимо, затолкали в ванную, он тихо прошептал:

— Любимая, маленькая маркграфиня! Вы принадлежите другому миру, но здесь я ничем не могу помочь. Мне кажется, что Вы самая прекрасная и самая красивая во всем мире. Извините меня, что осмелился произнести эти слова!

Продолжая рыдать, Габриэлла сказала:

— Говори, Калеб. Такое я смогу вытерпеть. Я нуждаюсь в этих словах именно сейчас.

Она перестала плакать и попыталась взглянуть на него, но в темноте ничего не смогла рассмотреть.

— А я была так несчастна, что ты не мог терпеть меня!

— Те же самые несчастные мысли о Вас терзали меня, маркграфиня. Сейчас чувствуете себя лучше?

— Да, спасибо, намного лучше. Помогло, что я поплакала немного. И то, что услышала такие теплые слова.

— Я мало говорил Вам таких слов. Мне стыдно за мое грубое отношение. Но просто я хотел защитить себя от своей собственной нескромной преданности Вам. Я боролся с этим всеми силами, пытался найти в Вас тысячи недостатков. Заставлял себя верить, что Вы высокомерны и заняты лишь своей персоной. Но вы совершенно не такая! Простите меня, если сможете!

Габриэлла горячо кивнула поникшей головой.

— Прекрасно, — произнес он. — Может, пойдем вниз, на помощь? По сдержанным ругательствам, которые сменили крики, мы можем заключить, что Олину, видимо, уже отмыли?

— Да, — улыбнулась Габриэлла и неохотно высвободилась из его приятных объятий. — Калеб, в силах ли мы потягаться с ней?

— Будет ужасно трудно. Но Ваша бабушка полна оптимизма. Мы будем решать проблемы постепенно, по мере их появления.

Габриэлла вздохнула.

— Боюсь, что все они навалятся на нас одновременно.

Так хорошо, так бесконечно прекрасно обсуждать что-то с Калебом, сознавая, что он .ее друг, что они понимают друг друга!

Если и раньше у них были трудности в работе с детьми, то сейчас, с появлением Олины, они удвоились. Своими грубыми выражениями, бесстыдными нападками на мужчин и всеми своими болезнями она постоянно приводила их в отчаяние. Маттиас вынужден был использовать все свои ресурсы, чтобы вылечить ее от ужасной болезни.

Они также нашли объяснение тем тягучим звукам, которые раздавались с чердака. Олина с возмущением рассказала, что там вверху было очень холодно и она была вынуждена вытащить старую кровать и устроиться по возможности удобней.

Самое удивительное, что она проявляла желание к сотрудничеству, правда, в определенной степени. И кое в чем она преуспела. Ирья застала ее в собственном гардеробе за примеркой красивых шелковых юбок. По старой привычке она продолжала красть еду, которую могла свободно получить через несколько минут.

Она воспылала любовью к Андреасу, который стороной обходил это маленькое нахальное существо. От нее сильно пахло дегтем, который Маттиас втирал в нее, как лекарство от чесотки, и она утверждала, что в этом причина нежелания Андреаса дотронуться до нее.

— Дайте мне только избавиться от этой гадости, — говорила она, — он за мной бегать будет…

— Прекрати! — резко сказал Калеб. — Здесь же дамы.

Это колкое замечание Олина пропустила мимо ушей.

Она была старательной на уроках и далеко не глупой, быстро догнала остальных, научившись читать. Счет ей давался трудно, поскольку считать непонятные вещи казалось ей делом нудным, и она грубо отказывалась от уроков. Поэтому Лив позволила ей довольствоваться самым элементарным — считать деньги. Что она будет делать с высшей математикой?

Она уважала мягкие глаза Маттиаса, чувствуя, что ничего не значит для него.

— Он кастрирован, могу поклясться, — фыркала она, утешая себя.

В малый Сочельник, когда весь Гростенсхольм ходил ходуном от суматохи и ожиданий, приехал рождественский гость.

Габриэлла, гулявшая с детьми, услышала голос, когда входила в зал, и лицо ее запылало.

Симон? Здесь?

Все находились в большой гостиной, стояли в официальном строе: Симон, Лив, Маттиас, Калеб, Таральд и Ирья. Габриэлла отправила детей со служанкой. Калеб, как она заметила, был бледен.

Симон направился к ней с распростертыми объятиями.

— Габриэлла, дорогая моя, я только что объяснил всем им, что все это было просто ужасным недоразумением. Как можно было подумать, что я сбежал в Германию с другой женщиной? Меня так спешно призвали к ложу умирающего родственника, что я даже не успел ничего сообщить…

Габриэлла смотрела на этого выхоленного человека, не испытывая никаких чувств.

— А юная дама? Ее тоже пригласили к одру умирающего родственника?

Симон отбросил назад свои прекрасные каштановые с блеском волосы.

— То, что она выехала одновременно со мной, абсолютная случайность. Мы до встречи в карете даже не были знакомы.

Это была совершенно иная версия, отличная от той, которую он доверил своему другу…

Возникла пауза.

— Ты разговаривал с папой и мамой? — Равнодушно спросила Габриэлла.

— Нет еще. От друзей я узнал, что ты уехала в Норвегию, и помчался прямо сюда, чтобы заверить тебя в своей преданности.

— Итак, она прощает вас… а другие? — сухо произнес Калеб.

Симон раздраженно повернулся к нему.

— Я не понимаю, почему вмешиваются посторонние. На такие неслыханные поклепы я отвечать не намерен. Габриэлла, можем мы поговорить в отдельной комнате?

— Этого не требуется, — ответила она, гордо подняв голову. — Ты обесчещен, не правда ли? У тебя отнято офицерское звание, твоя семья отвернулась от тебя, и у тебя больше нег денег. Другими словами, ты потерял всякую надежду. Я не знаю, что ты сделал со своей подругой, но видимо, Калеб прав в своем предположении. Сейчас ты приехал ко мне, потому что я гадкий и глупый утенок, который с благодарностью примет тебя и расскажет всем, как несправедливо они обращались с тобой. Так ты решил, не правда ли? Тебе вернут звание, и ты получишь то огромное приданное, которое мой отец хотел дать нам. Для всего этого есть смысл пожертвовать своей жизнью и получить взамен некрасивую, безобразную жену.

— Но, Габриэлла, — возразил он растерянно. — Как ты могла только подумать такое? Я хочу тебя в жены, и мне больно от того, что ты думаешь обо мне так плохо! Нельзя ли нам поговорить с глазу на глаз? — закончил он, бросив раздраженный взгляд на остальных, которые спокойно продолжали стоять рядом.

Голос Лив был мягкий, но тон жесткий.

— Я не думаю, что Габриэлла желает остаться наедине с Вами, господин граф. Ей не нужны ваши новые попытки соблазнить ее, ваши льстивые слова и знаки внимания. За время после того ужасного унижения, когда вы столь невероятным и трусливым способом предали ее, Габриэлла многое поняла.

Симон раздраженно возразил:

— Повторяю, что никогда не думал унизить ее!

В разговор вмешался Маттиас.

— Вы слишком долго собирались сообщить ей, что это было только недоразумение. Впрочем, Габриэлла уже интересуется другим человеком.

Симон посмотрел на Габриэллу.

— Это правда, — серьезно сказала она. — Мое чувство к тебе было лишь восхищением ребенка. Сейчас я знаю, что значит полюбить.

— Габриэлла! Подумай, что ты со мной делаешь! Выбрасываешь меня в кромешную тьму!

— Об этом ты мог бы подумать раньше. Теперь же я рада, что все получилось так, как получилось. Искренне благодарю тебя за твой позорный поступок! А сейчас можешь идти. Кучер довезет тебя до Кристиании.

Мгновение он молчал. Затем предпринял последнюю отчаянную попытку:

— Ты гонишь прочь рождественского гостя? Это приносит несчастье, ты знаешь.

— И это ты придумал? Нет, я не гоню тебя. Ты можешь пойти к кухонной двери и протянуть руку. Служанка положит в нее хлеба. Прощай, Симон. Дорогу ты найдешь сам.

Она вышла из комнаты и, не оборачиваясь, стала подниматься по лестнице. Но Симон, который наконец увидел возможность остаться с нею глазу на глаз, быстро побежал за ней и схватил ее за руку. В его глазах отразился истерический страх.

— Габриэлла, неужели ты не понимаешь? — прошептал он хриплым голосом. — Мне остается только пустить себе пулю в лоб!

Габриэлла сочувственно взглянула на него и оттолкнула его руку так, как отбрасывают ненужную вещь.

— Ты хочешь вину возложить на меня? — спросила она печально. — Нажать на мою совесть, чтобы я снова благоволила к тебе? Как же низко ты пал?

И она двинулась дальше по лестнице.

Спустя некоторое время Габриэлла услышала уходивший все дальше и дальше по дороге звук колокольчика.

Вошли Лив и Калеб, стали у двери и молча смотрели на Габриэллу, которая, сжав руки, сидела на кровати.

Лив сказала:

— Мы слышали последние слова Симона. Хорошо, что ты не поддалась на такую дешевую уловку.

— А если он застрелится?

— Самоубийцы о таких вещах заранее не кричат. Это была лишь пустая угроза. Тебе известно, что только ты можешь сейчас восстановить его честь.

— Меня не должна мучить совесть, правда?

Бабушка вздохнула.

— Поняла, как он перевернул все? А ты сидишь страдаешь от какого-то чувства вины. После того, как он полностью втоптал тебя в грязь. Радуйся, благодари Бога, что избавилась от такого человека! Или ты все еще питаешь к нему нежные чувства?

— Упаси Боже!

Она выпрямилась.

— Наоборот! Сейчас я поняла, как прекрасно, что освободилась от него.

— Калеб разговаривал со мной, Габриэлла, — тихо произнесла Лив. — Он хотел бы просить твоей руки, если это возможно.

— Почему невозможно? — робко спросила она, забыв о стыде.

Бабушка села рядом с ней.

— Потому что ты Паладин, девочка моя. Даже Симон для тебя был шагом вниз. Твой отец не сможет одобрить брака между тобой и человеком, вообще не имеющим дворянского звания. Ему самому пришлось идти к королю и просить разрешения жениться на твоей матери, Сесилии, хотя она была баронессой. Калеб не просит твоей руки. Он хочет только, чтобы ты знала о его любви к тебе.

Габриэлла посмотрела на него и увидела наполненные любовью глаза. Она вскочила и бросилась в его объятия, спрятала лицо у него на груди.

— Он также любим, — промолвила она и смущенно улыбнулась.

Руки Калеба ласково сжимали девушку в осторожных объятиях, и в это время взгляд ее встретился с умными глазами бабушки, которая произнесла:

— Готовы ли вы бороться за свою любовь? Достаточно ли она крепка, чтобы вы захотели этого?

— Моя — да, — горячо воскликнула Габриэлла. — А Калеб? Может, его намерения несерьезны? Не он ли… не он ли…

Голос ее замер, и она, расстроенная, освободилась от его объятий.

— Не он ли мечтал о здоровой белокурой крестьянке, на которую я совсем не похожа?

— Но фрекен Габриэлла, не верьте этой чепухе, — произнес, смутившись, Калеб. — Это были просто необдуманные слова, которые я сказал в пятнадцать лет, выйдя из шахты, где работал в абсолютной темноте и вообще не видел девушек, а только выдумывал, как они выглядят. Сейчас я знаю: любят не за внешность. Любовь зарождается в самые трудные моменты, такие, как сейчас у нас с Вами.

Габриэлла еще не совсем освободилась от своих навязчивых мыслей.

— Но я такая невезучая, — сказала она.

— Фрекен Габриэлла, никакая Вы ни невезучая! Я люблю Вас такой, какая Вы есть, неужели Вы этого не видите? Я научился любить Вас. Этого недостаточно?

— Достаточно, достаточно, — вспыхнула она. — Бабушка, что вы имели в виду под словами бороться?

— Теперь послушайте, — начала Лив. — Сама я была простого происхождения, когда вышла замуж за барона Дага Мейдена. Сесилия получила в мужья маркграфа Паладин, несмотря на ее простое происхождение. Ирья не была аристократкой, выходя замуж за барона Таральда. Тарье же женился на столбовой дворянке Корнелии. Теперь нам ясно, что Калеб должен попытаться. Мама Габриэллы сразу даст согласие. Все зависит от того, что скажет отец.

Габриэлла кусала губы.

— Папа — самый милый человек на свете, и он все сделает для Танкреда и меня, но он ужасно щепетильно относится к нашему положению в обществе… Как нам следует поступить?

— Во-первых, я хочу дать вам время получше узнать друг друга. Первая вспышка влюбленности может оказаться короткой. Попытайтесь только избежать таких ситуаций, которые могут привести к слишком большим соблазнам! Вы понимаете, что я имею в виду?

Калеб серьезно кивнул головой. Габриэлла энергично сказала:

— Не беспокойтесь, бабушка! Мама постоянно и строго предупреждала меня об этом. Я твердо убеждена, что не наделаю глупостей до замужества.

Лив и Калеб слегка улыбнулись ее словам.

— Прекрасно, — сказала Лив. — Затем мы втроем поедем к тебе домой и поговорим с родителями. Заодно я повидаюсь с родней в Дании. Мы уже давно не встречались.

Это было разумное предложение, и все его одобрили.

Наконец наступило Рождество. За обильный праздничный стол уселись все, взрослые и дети, торжественные и нарядно одетые. Глаза у пятерки ребят блестели, и Габриэлла с волнением вспомнила, как проходили их рождественские вечера в прошлом.

Переполненная искренним чувством Олина после того, как Таральд прочел рождественскую молитву заявила:

— Черт возьми, до чего все прекрасно!

Калеб и Габриэлла сели в сани и поехали раздавать рождественские подарки всем крестьянам и арендаторам Гростенсхольма. Их всюду угощали вином и, несмотря на то, что Габриэлла лишь осторожно смачивала в нем губы, в голове у нее немного зашумело. Все были так приветливы. Было Рождество, и она чувствовала себя такой счастливой. Свободна! Свободна и любима!

Что еще нужно человеку?

Очень скоро она познает это!

По дороге домой она удобно и беззаботно прильнула к Калебу под медвежьей шкурой. Ехали молча, испытывая огромное счастье. Калеб выпил больше нее. И когда они проезжали лесом после визита к последнему арендатору, его рука проникла довольно далеко под ее лифчик. Габриэлла спокойно подвинулась к нему ближе. Он остановил лошадь. Сумерки уже наступили, и на дороге никого не было. Калеб притянул высокородную фрекен Габриэллу к себе и прижался лицом к ее шее. Она легко и радостно вздрогнула: наконец она свободна от всех тех препятствий, которые внушало ей молодое самокритичное отношение к себе. Ее рука почти конвульсивно погрузилась в его волосы.

Губы их сами нашли друг друга. Габриэлле, которую раньше никто так не целовал, показалось, что она плывет по чудесным теплым волнам. Она ответила на его поцелуй со всей искренностью, порожденной легким опьянением и не стала протестовать, когда руки Калеба продвинулись еще дальше. Наоборот.

Первым очнулся он.

— Мы должны ехать, — прошептал он, задыхаясь. — Я поступил нехорошо.

Габриэлла выпрямилась и поправила на себе одежду.

— Да.

Она была потрясена. Боже мой, как легко впасть в соблазн. И так трудно противиться. Если бы Калеб вовремя не очнулся, то все ее принципы, всю ее добродетель сдуло бы словно ветром, и предупреждения ее дорогой мамочки оказались бы совершенно напрасными.

Габриэлла не думала, что ею владеют такие сильные инстинкты.

— И я даже не пропищала ничего против, — тихим голосом невесело сказала она. Калеб легко догадался, какие мысли привели ее к такому искреннему выводу. Он взял ее за руку.

— Я тоже забылся. Ты очень привлекательна, Габриэлла. Знаешь ты об этом?

Она смущенно улыбнулась, прошептав:

— Ты тоже. — И крепко сжала его руку, словно не желая отпускать ее никогда. Сани, скользя по снегу, двигались вперед сквозь начинавшуюся рождественскую ночь.

— Завтра день рождения Маттиаса, — сказала Габриэлла.

— Да. Хороший парень. Самый лучший мой друг. Удивительно, как нужда и несчастья привязывают людей друг к другу. После того ужасного времени в шахте нас с Маттиасом связывают невидимые узы.

— Понимаю, — тихо произнесла Габриэлла.

Калеб немного помолчал, а затем сказал:

— Этот Симон — элегантный мужчина. Ты была сильно влюблена в него?

— Но это я могу искренне ответить: нет, — сказала Габриэлла, совершенно естественно восприняв сейчас его обращение к ней на ты, ведь руки его уже обнимали ее. — Я была одурманена мыслью, что такой мужчина, как Симон, хочет меня. Одновременно была испугана и взволнована, не верила, что смогу справиться с тем, что мне предстоит в браке, и я не испытывала ни капли любви. Даже не знала, что существуют такие чувства.

— Какие?

— Как… Как мое к тебе.

— Почему не «наше»?

Она не ответила.

— Ты до сих пор не веришь, что я способен любить тебя?

— Мне кажется, что это слишком смело с моей стороны. Чересчур самонадеянно.

Калеб помолчал мгновение.

— Ты хочешь, чтобы я также сомневался в твоих чувствах?

— Нет, — тихо ответила она. — Извини меня. — И еще тише добавила: — Моя любовь к тебе безгранично велика, Калеб. Это так прекрасно.

— Повтори громко, — улыбнулся он. — Неужели ты не можешь быть откровенной и сказать именно то, что хочешь сказать?

Она широко улыбнулась:

— Нет, но я могу сделать то, чего я больше всего желаю. — Она обняла его за шею и притянула его лицо вниз к своему. Калеб дал лошади возможность искать дорогу самой без его помощи. Но в этот момент они уже почти въехали во двор.

В Новый год они приехали в Данию. Габриэлла по-прежнему была скромна и в хорошем настроении. К своему удивлению они узнали, что Александр ничего не имеет против этого брака.

— Нет проблем, — заявил он. — Я вижу, что Габриэлла счастлива и спокойна, как никогда ранее. А что Калеб хороший юноша, мы уже знаем давно. В Норвегии дворянства не существует! И нам, видимо, нет необходимости отказывать норвежцу потому, что у него нет дворянского звания? Поскольку молодые хотят поселиться в Норвегии, мы построим для них там поместье, не правда ли, Сесилия? А если тот или иной сноб при дворе спросит, я отвечу только, что моя дочь вышла замуж за норвежского помещика.

Калеб улыбнулся. Он был ошеломлен. А Габриэлла обняла родителей. Они решили еще некоторое время пожить в Гросгенсхольме, чтобы присматривать за детьми. И Маттиас был в полном восторге от того, что его друг Калеб стал членом их семьи.

В уезде перед врачом — Маттиасом — все преклонялись. Он предпочел работать в провинции, хотя мог получить важный пост в государстве, стать, например, придворным врачом, стоило ему только захотеть. Но он пожелал остаться в Гростенсхольме, ибо других наследников у его родителей не было. И он предпочел лечить своих пациентов — простых людей, понимая, что они могут попасть в плохие руки. Они шли к Маттиасу из-за его доброты и мягких глаз издалека так же, как когда-то к Тенгелю. Так приятно было рассказывать о своих мучениях тому, кто понимает…

Мальчиков Никодемуса и Дрозденка отдали в ученики к ремесленнику и следили, чтобы они не испытывали нужды. Хуже обстояло дело с двумя дикими сестрами. Лив и остальные не решались отпускать их от себя, поэтому они остались в Гростенсхольме и работали служанками. Прежде всего Олина. Фреда была еще слишком молода, и ей давали только легкие поручения, чтобы время у нее было занято, и она не болталась бы без дела. Обе девочки с удовольствием жили здесь, так как с прислугой в Гростенсхольме обходились лучше, чем в других поместьях.

Олина, как всегда, устроила бучу, совратила сына кучера, и, чтобы замять скандал, спешно сыграли свадьбу. Но сын кучера и сам по уши влюбился в нее, не замечая недостатков у своей легкомысленной невесты. Олина стала расторопной, темпераментной хозяйкой. Она прикидывалась хорошей женой, но стала злой, несмотря на блестящее воспитание, которое дала ей Лив. Ругательства то и дело раздавались на дворе Гростенсхольма.

Маленькая Эли после того, как умер дедушка, тоже жила здесь. Она стала ловкой маленькой служанкой, искусно выполнявшей в усадьбе швейные и другие подобные работы. Никогда не подымала шума, а пыталась всем услужить быстро и старательно.

Казалось, что у Габриэллы и Калеба детей не будет. Только через три года им улыбнулось счастье. Тогда они и начали строить свой дом недалеко от Гростенсхольма. Деньги на строительство, естественно, дал Александр Паладин, но бабушка Лив помогала. Дом был еще не готов, и поэтому они продолжали жить в Гростенсхольме. Недолго осталось ждать и появления на свет ребенка.

Однажды Лив, Аре и Габриэлла сидели в гостиной и разговаривали. Калеб с пастухами уехал в горы, пора было гнать скот на зиму домой. Маттиас ушел по вызову к больному, а Ирья и Таральд были в Эйкебю. Слуги отправились в церковь на вечерню. Они в доме были одни. Внезапно Габриэлла почувствовала сильные боли.

— О, дорогая, — воскликнула Лив. — Скоро начнутся роды! Нет даже времени позвать повивальную бабку! Это, конечно, чан с бельем, который ты сегодня подняла, глупышка!

Родить Габриэлле еще не пришло время, но все бросились помогать ей. Аре налил в чан воды, а Лив в это время отвела Габриэллу в спальню и уложила свою внучку в постель. Все произошло страшно быстро и мучительно. Лицо Лив стало бледным, когда она осознала, что происходит.

— Аре! На помощь! — крикнула она, обезумев от ужаса. Габриэлла, которая никогда не была сильным человеком, от боли потеряла сознание.

И хорошо, что так случилось.

Лив уставилась на новорожденного, который так неожиданно быстро появился на свет, а затем сомкнула веки.

— Нет! — прошептала она. — Нет, нет, нет!

Когда в комнату вбежал Аре, то увидел, что его сестра неподвижно стоит с закрытыми глазами.

— Лив! Ты с ума сошла. Возьми ребенка и шлепни его по попе! Он же не дышит!

— Аре, — только и сказала она невнятно. Он взглянул на маленькую девочку, лежавшую расслабленной и без признаков жизни.

— О, Боже, — прошептал он. — Вот где проклятие на этот раз нанесло свой удар.

— Это же ведьма Ханна, Аре, — опустошенно промолвила Лив. — Я абсолютно отчетливо вспомнила, как она выглядела. А теперь Калеб и Габриэлла! — со стоном молвила она. — Они так долго ждали, были так рады и полны надежд!

— Нет, они не заслужили этого, — хрипло сказал Аре.

Лив выдавливала из себя слова:

— Ты помнишь, как мы просили, чтобы Колгрим остался жив? Когда отец хотел убить новорожденного мальчика? Мы спасли его. А он пытался отнять жизнь у Маттиаса, убил нашего любимого Тарье и загнал в могилу моего Дага.

Закрыв глаза, она прошептала:

— Не хочу больше, Аре! Не хочу! О, Боже, что мне делать?

Аре посмотрел на неподвижный, ужасный, опасный маленький комочек, лежавший на кровати.

— Она родила слишком рано, не так ли? Выйди, Лив, это дитя твоей внучки, а не моей. Иди, пока Габриэлла не очнулась, я позабочусь обо всем.

Предприняв энергичные усилия, они еще могли бы заставить девочку дышать. Заботливым уходом они могли бы добиться, чтоб она осталась жить…

— Аре… — начала Лив со слезами на глазах, и вышла из комнаты.

Калеб и Габриэлла никогда не увидели дочери. Мертвый ребенок был положен в гроб и погребен на кладбище. А всей семье сообщили, что ребенок родился мертвым и что девочка была отмечена проклятием Людей Льда. Сказать об этом было их долгом. Чтобы поколение Габриэллы могло чувствовать себя уверенным и рожать нормальных, желанных детей.

Габриэлла долго не могла прийти в себя от скорби. В первые дни только Калебу разрешалось быть около нее. Это было их личное горе, и они утешали себя единственной мыслью: «Что произошло — то к лучшему. Могло быть гораздо хуже». Эти слова они повторяли все время.

Когда Габриэлла несколько оправилась, она говорила с ним об этом более открыто.

— Поверь, Калеб, это лучшее из всего, что могло случиться, я знаю, о чем говорю. Отмеченные проклятием не только приносят несчастья другим, но и сами бывают глубоко несчастны. Нашей маленькой девочке сейчас хорошо там, у Бога, который не делает различия между злом и добром.

На этот раз Калеб не стал возмущаться, что Габриэлла доверяется каким-то высшим милосердным силам. А Лив и Аре пошли в церковь, где опустившись на колени, долго, искренне молились. Они вынуждены были сделать нечеловеческий выбор. Сейчас же они будут доживать жизнь, убежденные в правоте содеянного или, вернее, не содеянного. Они могли попытаться вдохнуть жизнь в только что родившуюся девочку. Но они даже не пытались сделать это. И ни с кем, кроме Бога, они не могут говорить об этом? Ибо никто не догадывался, на что они решились в тот вечер…

Они медленно брели по липовой аллее, направляясь домой. Ветер пел реквием в кронах голых деревьев. Аре вздохнул.

— Во всяком случае, будущее поколение будет жить спокойно.

— Да, — сказала Лив, спокойно распрямляя спину. — Думаю, мы должны быть благодарны, что все так произошло. Что мы тогда были одни и никто не узнал.

— Да. Представляю, если бы это случилось при Маттиасе. Проклятие бы снова пало на семью Таральда. А он страдал уже достаточно! Вместо этого несчастье ушло на ветвь Сесилии, а ее оно до сих пор щадило.

— Правда. Это могло бы произойти и с Андреасом, что было бы весьма несправедливо, ибо никто кроме тебя и твоего рода не испытал таких тяжелых ударов проклятия.

Аре кивнул.

— Ребенок, помеченный проклятием, мог родиться и у Танкреда, но хуже всего было бы, если бы он появился у Микаела, который вообще об этом ничего не знает. О, Микаел, внучек мой, сын моего любимого Тарье, где ты теперь? Тебе надо знать многое. О Людях Льда.

Лив вздрогнула.

— Слышишь, как жалуются деревья, Аре? Идет зима.

Он остановился и взглянул вверх на два самых старых дерева.

— Да. А наши деревья еще крепки, сестра.

— Я больше никогда не смотрю на них, — ответила она. — Нет, я больше думаю о другом, о великом проклятии. Когда наша несчастная семья избавится от него?

Аре улыбнулся.

— Согласно легенде проклятие может быть снято тогда, когда будет найдено место, где когда-то в XIII веке Тенгель Злой спрятал ужасный горшок, и он будет выкопан. Если верить всему этому.

— В нашей семье произошло так много удивительных событий, что будешь в это верить, сколь бы невероятным это ни казалось, — заметила Лив. — Но как отыскать это место? Оно может находиться в любом уголке Норвегии.

Они двинулись дальше. Лив и не представляла, что однажды она, немного более четверти века тому назад, держала ответ в своих руках. И положила его в железную шкатулку на чердаке. Колгрим нашел шкатулку и понял. Тарье тоже разобрался. Но оба они мертвы.

А Лив забыла, что положила дневник своей матери в шкатулку, прекрасный, разрисованный дневник, который Силье получила от Бенедикта. В нем она подробно рассказывала о жизни в долине Людей Льда. Там она начертила карту долины и дороги, которая ведет в нее. Силье точно, ничего не подозревая, описала место, где Суль видела «опасного человека». Но Тарье не видел карты потому что крошки пирожного, которое ел Колгрим, склеили страницы… А сейчас железная шкатулка была засунута под громоздкий шкаф.

— Война, наконец, закончилась, — сказал Аре. — Тридцать лет продолжалась она. А для чего? Тысячи убитых, десятки тысяч разрушенных домов. Только кое-кто из правителей, может, и прибавил к своим владениям небольшой кусочек территории. Но он ведь также умрет. Так для чего все это?

— Этот 1648 год запомнится, поверь мне! Мир перемешал государства и границы. Его величество король Кристиан скончался. Он сделал многое для своих двух стран. Были у нас короли и похуже, а может и получше. — И вдруг спросила: — Андреас не собирается жениться?

— Ему сначала надо найти женщину, — улыбнулся Аре. — Твой Маттиас гораздо старше. Он так и останется холостяком?

— Это было бы грешно, — ответила Лив.

Много еще произойдет событий до того, когда Андреас и Маттиас встретят своих женщин, и когда Андреас на пашне усадьбы Липовая аллея обнаружит удивительную вещь… Тот год станет для Андреаса Линда из рода Людей Льда беспокойным и в то же время прекрасным. Но ничего этого не могли даже предположить Лив и Аре, когда медленно шли по двору усадьбы Липовая аллея…

В Гростенсхольме Калеб и Габриэлла позвали к себе маленькую Эли, которая застенчиво и быстро последовала за ними в их комнату. Калеб сел на подоконник и положил руки на ее тщедушные плечи.

— Эли, ты знаешь, что мы потеряли нашу маленькую дочь…

Она по-взрослому кивнула головой.

— И я вовсе не уверена, что у меня будут еще дети, — сказала Габриэлла, стоявшая рядом с ним. Глаза у них немного блестели, и оба они выглядели торжественно. Калеб продолжал:

— Тебе также известно, что скоро будет готов наш новый дом, и мы переедем в него…

— О, я хотела бы, чтобы вы остались здесь! — прошептала она грустно. Они таинственно улыбнулись.

— Эли, — сказал Калеб. — Не можешь ли ты доставить нам радость и переехать вместе с нами? Ты хочешь стать нашей дочерью?

Лицо Эли стало пурпурным.

— Нашей собственной дочерью, — улыбнулась Габриэлла неуверенно. — Мы с удовольствием заберем тебя с собой навсегда. Мы любим тебя, ты знаешь.

Подбородок у Эли задрожал:

— Жить у вас? Постоянно?

— Во всяком случае, до тех пор, пока пожелаешь, — улыбнулся Калеб. — Может быть, ты однажды встретишь мужчину и захочешь переехать к нему.

— О, нет, такого я не захочу никогда! — заверила она, почти не дыша. — Я буду делать все, чтобы стать хорошей дочерью! Я знаю, что не смогу заменить вам вашу настоящую дочь, которую вы потеряли, но я буду делать все, это я обещаю, — произнесла она на одном дыхании.

— Спасибо, Эли, благодарим за то, что ты хочешь поехать с нами, — воскликнула Габриэлла и сжала ее в своих объятиях. Девочка нежно обняла Калеба, а тот в ответ крепко прижал ее к себе. Эли вылетела из комнаты и понеслась вниз по лестнице. В зале она встретила Лив и Аре. Калеб и Габриэлла слышали ее детский голосок, разносившийся по залу:

— Вы слышали? Габриэлла и Калеб берут меня с собой, как свою дочь! У меня будут мама и папа, и я перееду вместе с ними в их дом, буду работать как раб, чтобы они были довольны мной.

Калеб быстро вышел к перилам лестницы.

— Нет, Эли, нет, ты не будешь работать на нас. Ты наша дочь, понимаешь?

Девочка стояла внизу, прижав руки к груди.

— О, я так счастлива, так счастлива, что боюсь не выдержу!

Лив вздохнула:

— Это самое лучшее из всех событий, происходивших здесь! Мы должны это отпраздновать! Мы все заслужили это!

Так для семьи наступил конец продолжительного и трудного периода. Затем, вплоть до 1654 года, последовало шесть спокойных, прекрасных лет. Но это тоже был не плохой год. Даже, если он и начался ужасно.

Так жила семья в Норвегии.

Но и с датской ветвью рода Людей Льда за это время также случилось многое…