ГЛАВА ПЕРВАЯ

Кристиана Сен Себастьян опаздывала, и опаздывала она уже не первый раз. Она быстро шла через тихие безлюдные просторные залы. Это были выполненные в стиле барокко залы Версаля. Ее каблуки громко стучали по мраморным полам.

Вчера вечером во время карточной игры она выпила слишком много шампанского, очень поздно легла спать, и сегодня у нее сильно болела голова. Она быстро взбежала по широкой мраморной лестнице, ведущей в спальню королевы.

Стражники, одетые в белые парики, слегка поклонились, открывая ей двери. Стараясь не привлекать к себе внимание, она прошла сквозь толпу титулованных женщин, наполнявших спальню королевы. Кристиана пробиралась через волны широких кринолинов из тафты, вуали и шелка.

Считалось большой честью присутствовать на утреннем туалете Марии Антуанетты и наблюдать, как она выбирает веера, драгоценности и туфли, которые выставлялись перед ней так же торжественно, как святые реликвии в церкви во время великих праздников.

Первые леди великосветского Версаля стояли в этом золоченом розовом великолепии спальни в строгом и ревниво соблюдаемом порядке согласно их рангу. Они быстро взглянули на появившуюся Кристиану, и она почувствовала неодобрение в их глазах.

Кристиана опаздывала более чем на час и надеялась незаметно занять свое место перед мадам Альфор, но позади маркизы Пьерфит. На ее счастье, лицо королевы было закрыто большим бумажным конусом, так как парикмахер наносил в это время на королевскую прическу большое количество тонкой золотисто-белой пудры. Казалось, что она не заметила, как Кристиана украдкой пробиралась на свое место.

— Эти маленькие сельчанки, — пробормотала тихо маркиза Пьерфит своей соседке, — появляются при дворе, чтобы приобрести великосветский лоск, но не имеют ни малейшего представления о том, как себя вести. C'est vulgaire.

Кристиана, у которой в это утро было далеко не лучшее настроение, хмуро посмотрела на белые страусиные перья, которые украшали белый парик маркизы.

Вот это уж действительно вульгарно! Эти страусиные перья! Сен Себастьяны принадлежали к великосветской знати со времен Шарлеманя, а маркиза была просто никто, но с деньгами.

Щеки Кристианы горели. Ей хотелось сказать маркизе все, что она о ней думает, но она не хотела привлекать к себе внимание. Королева требовала от своей свиты прежде всего пунктуальности.

Парикмахер опустил ширмочки, которые он использовал, когда наносил пудру на парик королевы. Его помощник убрал бумажный конус, который прикрывал лицо королевы, и две самые любимые фрейлины бросились к ней, чтобы убрать простыню, защищавшую ее платье.

Мария Антуанетта обвела комнату глазами с тяжелыми веками и остановила взгляд на Кристиане. Королева ничего не сказала, просто холодно, свысока посмотрела на нее, но этого было достаточно. Кристиана опаздывала не в первый раз, и королева выразила ей свое неудовольствие.

И теперь в течение какого-то времени Кристиана будет официально не в фаворе. Конечно, ничего ужасного в этом не было, но это означало, что она получит меньше приглашений на желанные частные обеды, на веселые представления в маленьком королевском театре или на пикники в Пэти Амо, в маленькой крестьянской деревне, которую королева построила для себя.

Стоящая рядом с королевой Габриэль де Ламбель бросила на Кристиану быстрый сочувствующий взгляд. Это немного подбодрило Кристиану.

Она еле сдержала улыбку, когда Габриэль, чуть поморщившись, дотронулась до своей золотистой головки, дав понять Кристиане, что у нее тоже болит голова от вчерашних излишеств.

Все дамы, находящиеся в спальне, склонились в реверансе, когда королева поднялась с кресла. Голова у Кристианы мучительно заболела, когда она склонилась в поклоне. Звук закрывшейся за королевой и сопровождающими ее лицами двери был необычно громким. Дамы, оставшиеся в спальне, шумно защебетали, как стайка птиц перед дождем.

Кристиана подняла голову и увидела, что маркиза Пьерфит улыбается ей с притворной симпатией.

— Очень нехорошо, мадмуазель. Кажется вам сегодня не повезло. Вероятно вчера вы вернулись домой слишком поздно. Я все прекрасно понимаю. Ведь ваш дед, когда он был при дворе, тоже увлекался ночными развлечениями.

Разговоры вокруг них стихли, и какое-то мгновение Кристиана не нашлась, что ответить. При дворе все знали о ее деде. Нет, не только при дворе. Все в Париже знали о нем. Он был знаменит своими попойками, легкомысленными связями, развращенностью и «театральными представлениями», которые он устраивал в своих аппартаментах. Обо всем этом и сейчас ходило много сплетен. Его называли — маркиз Дьявол.

Маркиза улыбалась, довольная тем, что ее удар попал в точку. Она не любила маленькую Сен Себастьян с ее большими голубыми глазами, прекрасными черными локонами и высокомерным поведением. Что ж, всем было известно, что их семья была бедна, что они были почти нищие! Единственной целью ее появления при дворе было поймать мужа с деньгами. Это было всем известно. И пока ей это не удавалось, несмотря на ее прекрасные локоны и соблазнительную стройную фигурку, с удовольствием отметила маркиза.

Кристиана гордо вскинула голову, голубые страусиные перья прически мягко коснулись ее скул, она высокомерно улыбнулась.

— Я не унаследовала пороки моего дедушки, мадам, — холодно ответила она, повернувшись к ней спиной, перебросив свои густые черные локоны через плечо.

Кристиана знала, что именно ее высокомерие больше всего раздражало маркизу.

— Я полагаю, что вчера вечером вы снова пили кофе с Артуа, — добавила маркиза. — Вы понапрасну теряете время, моя девочка. Артуа совершенно безразличен даже к вашим прелестям. Вы достаточно умны, чтобы понять, не так ли? Он любит мужчин.

Кристиана замерла и, остановившись, взглянула через плечо на маркизу, которая смотрела на нее со злорадной усмешкой.

По комнате пронесся шепот при виде холодного взгляда голубых глаз Кристианы и надменно приподнятых красивых черных бровей.

Но прежде чем заговорить, она сделала небольшую паузу, чтобы привлечь к себе всеобщее внимание.

— А откуда вам это известно, мадам? Может быть… от вашего мужа?

То, о чем только шептались, теперь было сказано вслух. Маркиза побелела от гнева. На фоне ее бледного лица резко проступили румяна, отчего оно стало казаться неестественным.

Кристиана же ослепительно улыбнулась, показав маркизе свои ямочки на щеках и легкой походкой удалилась из комнаты, довольная своей победой.

— Маркиза была права, — недовольно сказала Кристиана, удобно усаживаясь в свое любимое кресло-качалку, чтобы посмотреть сегодняшнюю почту. — Сегодня у меня не самый удачный день.

Первое письмо оказалось счетом от ее парикмахера, требовавшего оплаты в течение недели. Этот счет действительно необходимо было оплатить в первую очередь, особенно учитывая темперамент такого парикмахера, каким был Антуан.

Следующим было пренеприятное письмо от ее портнихи. Она требовала, чтобы все счета были оплачены немедленно и полностью, иначе кредит ей больше не будет предоставляться.

Но самым ужасным было то, что у нее не было денег, совершенно ничего не осталось. Кристиана уже давно потратила ту небольшую сумму, которую ей прислал брат Филипп. ОН отказывался понимать, как дорого стоит жизнь при дворе. Очень трудно найти себе хорошего мужа, если не имеешь платьев, сшитых по последней моде.

Почему же так дьявольски трудно найти мужа? Если мужчины были красивы, то они были бедны также, как и она и также неприступно высокомерны. Если они были добры, то обычно настолько скучны или надоедливы, что чуть ли не доводили ее до слез. Если они были богаты, то были толстыми и жались из-за каждого су.

— Как же я оплачу счета, если я не нашла себе мужа? — вскричала Кристиана, отшвырнув ногой разбросанные по полу счета.

Ее горничная Тэрэза, сидевшая на другом конце комнаты, бросила на нее недовольный взгляд. Она чинила одно из многочисленных платьев Кристианы, но свое мнение предусмотрительно держала при себе.

Некоторое время Кристиана ходила по золоченой голубой комнате, читая приглашения на балы, балеты, званые вечера, пикники, которые она сложила аккуратной стопочкой, а счета от мастера по изготовлению вееров, портних, от хозяев парфюмерных магазинов она разбросала, испытывая при этом лишь легкое угрызение совести.

К неудовольствию горничной она трижды меняла платье, пока наконец не остановилась на шелковом платье небесно-голубого цвета, украшенном по плечам бархатными фиалками чуть более темного голубого цвета. Юбка платья была очень широкой, на нее ушло не менее пятнадцати ярдов ткани. Юбка была модно присобрана и задрапирована сзади. Газовая оборка из вуали обрамляла глубокий вырез на груди. Это было ее любимое летнее платье: голубой цвет очень шел к ее глазам. На ней были новые туфли из голубого атласа на небольших каблуках. Мысы туфель были украшены мелкими бриллиантами. Туфли были хорошо видны из-под слегка укороченного по новой моде платья, открывавшего щиколотки ног.

Не сумев решить, куда лучше пойти: в салон мадам Альфор или на чай к маркизе де Гиз (все сейчас сходили с ума по всему английскому), она направилась с визитом к своему другу Артуа, с которым ей всегда было весело и который, возможно, сумеет поднять ей настроение.

Артуа сидел за клавикордами, когда его слуга проводил к нему в комнату Кристиану. Через открытые окна струился солнечный свет. Он неторопливо пробегал вверх и вниз по клавишам своими красивыми тонкими пальцами. Его светло-каштановые волосы были собраны в небольшую косичку, а глаза, такие же светлые и яркие, как у Кристианы, озорно поблескивали. Он приветствовал ее ослепительной улыбкой.

— Отгадай, кто здесь был сейчас? — спросил он без всякого вступления.

Кристиана попробовала стоящий на подносе клубничный торт, корочка которого была с привкусом миндальной пастилы.

— Представления не имею, — ответила она наконец. — И кто же?

Артуа сдвинул брови, озорная усмешка светилась в его глазах.

— Твой будущий муж.

Кристиана почувствовала, как у нее поднимается настроение, усевшись на скамью рядом с Артуа, она стала перебирать клавиши клавикордов, испытывая удовольствие от прекрасных звуков.

— Который из них? — перспективы на будущее замужество Кристианы были предметом бесконечных шуток как одного, так и другого.

— Тот, который красив, — ответил Артуа, стараясь сохранить серьезное выражение лица. — Герцог де Пуату.

— О, Артуа! В самом деле! — воскликнула она с отвращением, и ее передернуло при мысли об этом старом тучном человеке. — Ты просто невыносим!

Артуа весело рассмеялся, увидев ее реакцию.

— Нет, ты все же подумай, — продолжал дразнить он. — Он богат. Богат, богат, богат. И ужасно неотразим, и выглядит возмужалым. Ты только представь себе…

— Нет, не хочу ничего себе представлять, — оборвала его Кристиана, перебросив за спину тщательно завитые черные локоны.

— Ты была бы герцогиней, — сказал Артуа с насмешливым почтением. — Только подумай: ты могла бы подавать королеве по утрам ее туфли. Или, может быть, один только туфель. Но может быть эта привилегия сохранится только для принцесс голубой королевской крови? А может быть ты сможешь подавать ей нижнюю юбку?

Кристиана не могла удержаться от смеха. Артуа считал смешными ритуалы и церемонии двора и не стеснялся говорить об этом.

— Затем, — продолжал Артуа, — ты могла бы возвращаться каждую ночь к своему любимому мужу, чтобы проводить с ним часы блаженства. Как ты думаешь, он еще может? Можешь ты себе это представить? Как ты думаешь, как Пуату выглядит в своем ночном халате? Или даже лучше… без своего халата?

Кристиану затрясло от смеха и ужаса.

— Артуа, ты ужасен. Прекрати, пока мне не стало плохо!

Артуа было весело, и он продолжал дразнить ее.

— Можешь ты себе его представить: весь возбужденный, его челюсти трясутся над тобой. О, дорогая. О боже мой, мне кажется, я…

— Прекрати, Артуа. Боже мой, чем я с тобой занимаюсь? О чем только я с тобой говорю?! Ты действительно ненормальный. В любом случае, герцог не интересуется мной, как возможной женой. Я слишком бедна для того.

Артуа улыбнулся, ямочки заиграли у него на щеках. Его пальцы забегали по клавишам клавикордов, исполняя веселую итальянскую мелодию.

— Ты слишком бедна для всех. Возможно, тебе лучше отказаться от мысли о замужестве и стать просто чьей-то любовницей. И тогда герцог Пуату…

— Прекрати, — угрожающе предупредила Кристиана, ударяя по нижним клавишам. Диссонирующие звуки заставили Артуа покориться. — И никогда не упоминай слово «любовница» снова. Я слишком долго сохраняла свою невинность, чтобы бросить ее к ногам старого толстяка или молодого толстяка, и вообще любого. Я найду себе мужа, богатого мужа. И очень скоро, — добавила она, вспомнив о счетах, которые получила сегодня и отшвырнула от себя.

— Давай поговорим о чем-нибудь другом, Артуа. Тебе нравится мое новое платье?

Артуа откинулся назад и критическим взглядом окинул ее шелковое голубое платье.

— Да, прекрасное платье. Просто очень красивое платье. Твои глаза кажутся еще голубее. Я вижу, что прическу сегодня тебе делал месье Антуан. Но что он там сверху соорудил?

Кристиана дотронулась до тщательно уложенных кудрей, высоко поднятых надо лбом.

— Сверху голубые птички. Как ты думаешь, что это такое? Месье потратил на них два часа.

Артуа наклонился ближе, чтобы лучше рассмотреть какие-то предметы из перьев, уложенные на темных блестящих кудрях.

— Хм. Сами волосы хороши, очень хорошо уложены. Но в отношении этих птичек я затрудняюсь что-либо сказать.

— Это неважно, — твердо сказала Кристиана. — Лично мне нравится.

— Может быть если бы не было ленты? Или пусть лента останется, но эти птички…

— Я уже сказала, что неважно, — воскликнула Кристиана. — В конце концов, это мои волосы.

— Но все же, это немножко глупо, — настаивал Артуа.

Она хмуро посмотрела на него, затем оба рассмеялись так, как смеются друзья.

— Давай попробуем вместе сыграть отрывок из Торелли, — предложил Артуа, и его пальцы пробежали по клавишам клавикордов.

— Ты, между прочим, забыла здесь свою скрипку.

— Я знаю, — ответила Кристиана, вставая и лениво потягиваясь.

Скрипка лежала на верху комода из розового дерева, именно там, где, она знала, скрипка и должна была лежать. Кристиана подтянула по мраморному полу небольшой стульчик для игры на лире и потянулась, чтобы достать инструмент. Ее каблуки наступили на подушку из голубой парчи.

— Ты порвешь сегодня всю драпировку у моей мебели, — заметил Артуа, хотя по тону было видно, что его это мало волнует.

Кристиана не обратила на его слова никакого внимания, открывая золоченые филигранные замки футляра и доставая небольшую скрипку.

Эта скрипка принадлежала ей с двенадцати лет. Ее брат Филипп прислал эту скрипку из Парижа ко дню ее рождения в красивой коробке, перевязанной лентами.

Кристиана училась играть сначала самостоятельно, а потом с помощью репетитора из ближайшего аббатства.

Скрипка служила ей утешением во время ее одинокого и несчастливого детства. Она и ее брат Филипп воспитывались дедушкой, который оставил их в разрушающемся старом дворце недалеко от гор Оверн под присмотром нянек, учителей; в то время как он сам вел распутную жизнь при дворе. Время от времени маркиз Сен Себастьян вспоминал о своих осиротевших внуках и наносил короткий визит.

Когда Кристиане исполнилось семь лет, ее любимый брат Филипп уехал. Она плакала и скучала по нему, но он все равно уехал, желая как можно скорее скрыться от опеки деда. К этому времени ему уже исполнилось восемнадцать лет.

После его отъезда Кристиана осталась одна со своей няней и учителем — братом Джозефом, который приезжал по горной дороге один раз в неделю, чтобы давать ей уроки музыки.

Сначала он приезжал неохотно, недовольный тем, что пришлось изменить свою тихую, посвященную богу жизнь. Учитель недоверчиво смотрел на нетерпеливую нервную двенадцатилетнюю девочку, которую ему предстояло обучать музыке.

Она, в свою очередь, тоже отнеслась с подозрением к молодому человеку с тонзурой на голове. Ее волновал вопрос, будет ли он также потакать всем ее прихотям, как няня и остальные слуги во дворце?

Затем Кристиана взяла в руки свою скрипку. Она держала ее так нежно, как держат любимого ребенка. Это понравилось учителю. И еще он несколько смягчился, когда увидел инструмент: сверкающее розовое дерево, прекрасная полировка, симметричный изящный изгиб талии скрипки, колышки из серебра и слоновой кости.

— Эта скрипка из Италии, вам известно это? — тихо спросил священник.

То почтение и благословение, с которым сказал это брат Джозеф, напомнило Кристиане атмосферу церкви. Ей понравилось, как он нежно прикоснулся к инструменту, как будто он знал, как сильно она любила свою скрипку.

— Мне прислал ее мой брат Филипп из Парижа в коробке с лентами, — сообщила она ему.

Было больно слышать чувство одиночества, звучавшее в ее голосе, хотя сама она еще не осознавала этого.

— Филипп вернется на Рождество, — добавила она, — как вы думаете, смогу я к этому времени сыграть что-нибудь для него?

— Ну это зависит только от вас самой. Если вы будете хорошо трудиться, то сумеете. Но это не так легко.

— Я знаю, — грустно сказала девочка, — я уже пыталась, но звуки были похожи на те, что издают дерущиеся кошки.

Брат Джозеф добродушно засмеялся.

— Так не должно быть. Тем более, что у вас такой замечательный инструмент. Филипп рассказывал вам об этой скрипке? — Она с сомнением покачала головой, и учитель продолжал. — Это прекрасная скрипка. Она была сделана в Италии в семье Гуарнери. Их скрипками восхищается весь мир. Каждый их инструмент имеет свой особый голос, не похожий на звучание других инструментов. У каждой скрипки свой особый звук, особое звучание, как голос у человека — у каждого свой. Должно быть ваш брат очень любит вас, если прислал вам такой подарок.

— Из Парижа, — мягко добавила Кристиана.

— Из Парижа, — согласился монах с доброй улыбкой.

Он склонился над скрипкой и нежно дотронулся до нее пальцами.

— Можно? — спросил он.

Кристиане понравилось, что он попросил разрешения, и она согласно кивнула. Она смотрела молча, боясь что-нибудь пропустить. Молодой человек удобно приложил скрипку к изгибу плеча и нежно дотронулся смычком до струн.

— Смотрите внимательно. Надо делать вот так. Вы протягиваете смычок по струнам, а не бьете им. Вот так…

Голос скрипки нежно зазвучал в огромной пустоте зала. Волшебные звуки, чистые и нежные, прекрасные райские звуки, поднимались вверх по темным каменным стенам, золотые звуки кружились в танце под деревянными сводами потолка.

Когда монах прекратил играть, он увидел, что девочка сидит неподвижно. Глаза на четко очерченном личике сверкали как огоньки, руки малышка сжимала на коленях.

— Она звучит как живой голос, — наконец сказала она, — как будто ангелы говорят.

Она сказала это так искренне, что брат Джозеф решил простить ей маленькое богохульство.

— Вы будете прилежно трудиться? — спросил он, и она кивнула. Ее личико казалось совсем белым в обрамлении невероятно черных кудрей, а в широко распахнутых глазах светилась такая решительность и одержимость! Это доставило брату Джозефу удовольствие. Ему очень захотелось научить игре на скрипке этого одинокого странного ребенка.

Когда брат Джозеф ушел в этот день от Кристианы, она знала уже три ноты и даже рассердилась на него, что урок закончился так быстро. Ее глаза наполнились злыми слезами, подбородок сердито затрясся, но брат Джозеф — не няня, и гнев Кристианы не подействовал на него.

— Если ты будешь кричать и топать на меня ногой, — спокойно сказал он, — я просто больше не приду сюда.

Кристиана тут же остановилась, придя в ужас от этих слов.

— Pardon, Frere — робко сказала она, — Excuser moi.

Брат Джозеф улыбнулся доброй прощающей улыбкой, глядя на этого избалованного ребенка, и был награжден за это улыбкой, которая сразу преобразила это странное отчужденное хитроватое лицо. Из нее вырастет красавица, это стало совершенно ясно Джозефу.

— Pardonner, -тихо ответил он, — вы прощены.

Когда он снова пришел на урок к Кристиане через неделю, она уже овладела этими тремя нотами и самостоятельно выучила еще четыре.

Когда красавец-брат приехал навестить Кристиану, он привез ей новые подарки. Но она равнодушно отнеслась к замечательной кукле в стиле Помпадур, модным веерам и красивым платьям. К его большому удивлению, она бросилась за своей маленькой скрипкой, которую он выиграл в карты и послал ей, почти не придав этому значения.

Кристиана встала в центре зала старинного замка, который, казалось, никогда не покидали сквозняки, несмотря на постоянно горящий камин, приложила к плечу инструмент, прижала его подбородком и сыграла прекрасную маленькую пьесу Моцарта.

— О чем ты думаешь? — настойчиво спрашивал Артуа. Его рот был наполнен клубникой и миндальными пирожными.

— Будем ли мы с тобой играть или есть, или ты так и будешь весь день стоять и смотреть в пространство?

— Боже мой, ты слишком груб, — спокойно ответила Кристиана, — лучше бы я пошла к мадам Альфор.

— О, мадам Альфор, — заметил Артуа, — одна из тех женщин, которые считают себя ужасно умными, не являясь таковыми на самом деле.

Кристиана пропустила это замечание мимо ушей, подошла и встала за спиной Артуа, читая ноты поверх его плеча.

— Давай играть, — приказала она. Артуа легко коснулся пальцами клавиш.

— Прекрасно. Но будь внимательна. В прошлый раз, когда мы играли Торелли, ты испортила пьесу.

Кристиана высокомерно нахмурилась, но, заметив, что Артуа шутит, она весело рассмеялась.

Мягкий насыщенный звук скрипки вторил сверкающему причудливому звуку клавикордов, музыка заливала наполненную солнечным светом комнату. Кристиана чувствовала себя счастливой и довольной.

Она познакомилась с Артуа через несколько дней после своего прибытия в Версаль, и они сразу же стали друзьями. Вместе посещали званые вечера и оперы, вместе проводили вечера за карточной игрой. Уже прошло около года после их знакомства, но они постоянно были вместе, насколько это было возможно.

Его веселил ее острый язычок. Она высмеивала его высокомерие, а он сочувственно насмехался над ее счетами. Он любил рассказывать о путешествиях, и она была готова часами слушать с открытым ртом его рассказы.

Артуа познакомил ее с интересными людьми, давал оценку ее туалетам, посылал ей цветы и следил, чтобы она не пропускала званые приемы у нужных людей. Во многом благодаря Артуа Кристиану теперь считали одной из самых красивых женщин при дворе.

Как плохо, говорили все, что эта маленькая Сен Себастьян бедна. Ей будет довольно трудно составить себе хорошую партию. Забавно, что у ее деда была репутация развратного человека, а она кажется почти пуританкой.

Кристиане было все равно, что о ней говорят. Она не спешила замуж, пока брат оплачивал ее счета. Она жила в Версале, далеко от холодного и малолюдного Оверна, далеко от мрачного и сырого опустевшего замка Сен Себастьян. Все расточали ей комплименты и приглашали на званые приемы, а когда они вместе с Артуа ехали в открытом экипаже по улицам Парижа, люди показывали на них и говорили: «Это едет Кристиана Сен Себастьян, внучка маркиза».

Зависть и восхищение импонировали ей.

Во время всего своего одинокого детства она мечтала, чтобы ею восхищались и искали с нею встреч. Ей страшно не хватало внимания, а сейчас у нее его было предостаточно. Правда, плохо, что иногда это внимание выражается в зависти и сплетнях. Но какое ей дело до того, кто и что о ней думает?

Она была Кристианой Сен Себастьян, влиятельнейшей красавицей Версаля, одного из самых величайших дворов Европы. И ничего на свете лучше этого не было. Фактически, ей нужно было только найти богатого мужа, который оплачивал бы ей ее богатые туалеты.

— Ты не хочешь сегодня вечером поиграть в карты? — праздно спросил Артуа.

— Нет, — ответила Кристиана. Она лежала на диване, покрытом голубой драпировкой, наслаждаясь последней клубникой и миндальным тортом. Кристиана наблюдала, как Артуа примеряет и меняет различные жилеты, как он волнуется, нервничает, прикалывая бриллиантовую булавку к белоснежному кружевному жабо. — Я истратила вчера вечером мои последние карманные деньги, а счета от портного — это какой-то кошмар!..

— А как же ты заплатила за свои новые платья? — спросил Артуа, — наверно, в кредит?

Кристиана поморщилась, поправляя фиалки у выреза платья.

— Да, боюсь, что так. Я совсем этого не хотела, но ведь новые платья необходимы. Филипп будет возмущаться, когда получит счета.

Артуа закрепил черной атласной лентой волосы на затылке и засмеялся.

— А ты, конечно, пообещаешь ему больше никогда, никогда не делать этого снова?

— Разве я не обещаю это всегда? — спросила Кристиана, и они вместе весело рассмеялись.

— Как я люблю жаркие летние ночи, — мечтательно произнес Артуа. Может пойдем прогуляемся по саду и посмотрим, кого мы там встретим?

— Пойдем. Сад так прекрасен при луне. А мы сегодня ничем не занимались, только лежали и сплетничали. Очень хорошо, если теперь мы прогуляемся.

Артуа, наконец, остановился на красивом оливковом жилете с темно-золотым кантом. Его юношеская фигура в этом наряде казалась еще более стройной. Он прикрепил спадающие к манжетам кружева и отстегнул бриллиантовую булавку, решив, что это «слишком».

— Очень хорошо, — одобрила Кристиана небольшие изменения в его туалете.

— Со вкусом, — согласился Артуа, — совсем не то, что бегать с какими-то чертовыми птицами на голове.

— Мerde, -оскорбительное слово, звучало ласково в ее устах.

Артуа засмеялся, глядя на ее недовольное лицо.

— Да, именно так. И не забывай об этом, chere.

— Как будто это можно забыть. Ты слишком добр, и у тебя слишком хорошие манеры, чтобы быть чем-то иным.

— В любом случае, мы все равно могли бы пожениться, — поддразнил ее Артуа. — В конце концов, ты бы не скучала по тому, чего у тебя никогда не было, не правда ли?

— Не будь такой свиньей, — ответила она. — Что за шум во дворе? — добавила она, глядя на открытые окна. — Как ты думаешь, что могло случиться?

Через открытые окна были слышны крики людей и топот копыт лошадей. Шум был очень сильным. Обычно в такой приятный вечер, когда придворные отдыхают перед началом всевозможных приемов и карточных игр, никто не позволял себе так шуметь.

Артуа выглянул из окна и нахмурился.

— Не знаю, — ответил он, отодвигая шторы, — но что-то происходит, посмотри на весь этот переполох. Здесь и солдаты. Вот идет королевская охрана… Что-то случилось… Мне это совсем не нравится.

Кристиана неохотно покинула удобный диван и выглянула из окна вместе с Артуа.

Огромный королевский двор с примыкающими к нему высокими зданиями казался меньше из-за того, что был заполнен солдатами, экипажами и людьми. Солдаты, придворные и слуги, несущие сундуки и коробки со шляпами, сновали во всех направлениях в страшной спешке. Свет сотен факелов и свеч придавал всей этой сцене зловещий вид.

— Мне это не нравится, — повторил Артуа, его напряженный взгляд скользил по этой безумной сцене.

Мрачное предчувствие охватило Кристиану. Она быстро прочитала молитву и перекрестилась.

Послышался громкий стук в дверь, и в гостиную поспешно вошел слуга Артуа. Его темные глаза округлились от страха.

— Pardon, мonsieur, но у нас ужасные новости. Крестьяне захватили Бастилию и выпустили заключенных. Они захватили Париж и говорят, что собираются идти на дворец.

Кристиана и Артуа замерли у окна, пытаясь осмыслить совершенно невероятную информацию. Лицо Артуа застыло и побелело, взгляд был бессмысленным. Он не мог в это поверить.

— Все уезжают, — продолжал слуга. — Говорят, что крестьяне устраивают пожары, они громят и грабят магазины, — молодой человек перевел дыхание и закусил нижнюю губу, — говорят, они убивают аристократов.

Кристиана и Артуа молчали, не в силах сдвинуться с места. Шум во дворе усиливался. Их глаза встретились, и Кристиана отрицательно затрясла головой. Не подумав, она сказала первое, что пришло ей в голову.

— Прекрасно, это как раз то, что мне нужно.

Она вела себя так, как будто только что разбила дорогой браслет или порвала новое платье. Артуа после долгой паузы откинул назад голову и громко захохотал.

— Мир рушится, — закричал он, — а ты что говоришь? «Это как раз то, что мне нужно». О Кристиана, ты убиваешь меня, в самом деле ты убиваешь меня.

Она засмеялась вместе с ним. Шок, который они испытали, делал все происходящее еще более смешным. Молодой слуга смотрел на них как на безумных.

— Итак, — наконец произнес Артуа, — нам уже нет необходимости думать, чем заняться сегодня вечером. Я уезжаю.

Он быстрыми шагами направился в туалетную комнату, на ходу бросая вещи слуге, который тут же принялся за дело.

Кристиана неподвижно стояла у окна, не веря своим глазам. Она смотрела, как Артуа и его слуга опустошали шкафы и запихивали рубашки и жилеты в поспешно принесенные сундуки и сумки. Артуа схватил пачку нот с клавикордов. Концерт Торелли рассыпался по полу и так и остался забытым.

— Черт, черт, черт, — постоянно вырывалось у Артуа, пытавшегося закрыть переполненный суыдук. — Как жаль, что у меня мало наличных денег!

Он обвел своими голубыми глазами комнату. Его взгляд печально остановился на статуе Аполлона, которая стояла у дверей спальни. Мраморные одежды прекрасного бога развевались на ветру.

— Как мне тяжело оставлять здесь Бернини, — печально сказал Артуа.

Кристиана наконец обрела голос.

— Артуа! О Артуа, что мне делать? Куда мне ехать? Неужели все уезжают?

Артуа удивленно посмотрел на нее, как будто только что вспомнил о ее присутствии.

— Я не знаю. Ты могла бы поехать домой в Оверн или поехать со мной, если хочешь. Твой браг все еще в Англии?

— Думаю, что да, — ответила Кристиана, стараясь сдержать дрожь в голосе.

— Уезжают не все, — сообщил ей слуга, — некоторые говорят, что чернь никогда не посмеет прийти сюда, что Лафойет со своими солдатами сможет оказать им сопротивление.

Кристиане стало легче дышать.

— Вы думаете, что это правда?

— Кто знает, — воскликнул Артуа, — кто знает? Я лично не собираюсь рисковать. Поехали со мной, если хочешь.

— А куда ты едешь, Артуа?

Комната уже выглядела удивительно пустой и незнакомой,

— Не знаю, может быть, вернусь в Прованс, если там спокойно. А может быть, уеду в Италию, можег, в Кену. Кто знает? Ты едешь?

Артуа был действительно обеспокоен. Кристиана видела, как напряжено его лицо. Брови сурово сдвинуты. Он сидел на полу, закрывая переполненный сундук. Артуа поднял на Кристиану свои голубые глаза, их взгляды встретились. Он смотрел в ее глаза напряженно, не мигая. Ей нравилась эта манера Артуа пристально смотреть людям в глаза, как будто он хотел прочитать их мысли.

— Как ты думаешь, что будет потом? — спросила она, наконец, совершенно растерянная, не зная, что ей делать.

Артуа плотно прижал крышку сундука, ему удалось, наконец, закрыть замки. Он молчал.

— Я не знаю, — ответил он наконец. — Возможно, ничего. Может быть, солдатам удастся остановить крестьян еще до того, как они двинутся сюда. Может быть, все это дикие слухи, но я в этом сомневаюсь.

Кристиана смотрела в окно, прислушиваясь к топоту копыт по каменной мостовой, голосам придворных, переговаривающихся друг с другом и со своими слугами. Все эти безумные звуки говорили о несчастье.

— Или, — закончил тихо Артуа, — это может быть концом, концом всего. Революционеры могут занять дворец, армия отступит, и тогда нас всех могут убить еще до наступления завтрашнего дня.

Глаза Кристианы округлились от ужаса.

— Но почему?

Артуа нетерпеливо посмотрел иа нее.

— Потому что они голодают, Кристиана. Они теперь очень злые. А мы здесь едим пирожные, посещаем оперу. Что ты собираешься делать? Ты можешь поехать в Англию. Тебе известно, где сейчас твой брат? У тебя есть деньги? Нет? Я тебе дам немного в долг.

— Я точно не знаю, где сейчас Филипп. У меня есть письмо от него где-то.

— Может быть тебе лучше уехать в Оверн?

Кристиана подумала о старом замке, в котором свистел ветер через разрушающиеся стены. Он находился в тридцати днях езды от Парижа (при благоприятных условиях). Она представила, как там она будет одинока.

— Нет, я не могу туда ехать. Там никого нет. Я даже не знаю, есть ли там слуги. Этим занимается Филипп.

— В таком случае, ты можешь поехать со мной. Я не против.

— Это будет скандал, — возразила Кристиана. — Если я сделаю это, я никогда не выйду замуж. Так трудно сохранить хорошую репутацию, Артуа. Если я убегу с мужчиной, я погибла.

— Не будь глупой, если революционеры возьмут дворец, тебе не поможет твоя хорошая репутация.

Слуга продолжал выносить вещи. Кристиана видела, как люди спешат по залам дворца, нагруженные сундуками, шкатулками для драгоценностей, картинами и коробками для шляп.

Артуа осмотрел опустевшую комнату. Его лицо было спокойным и печальным, взгляд был задумчив. Он поправил волосы и заговорил снова:

— Так ты едешь со мной или нет? Я больше не могу ждать.

Кристиана подумала о своем брате Филиппе, который был где-то далеко в Англии. Она подумала о своих комнатах во дворце, обставленных мебелью с бледно-голубой обивкой, о своих книгах и платьях, о коллекции китайского фарфора и засомневалась, смогла бы она все это упаковать или нет. Как ужасно было бы оставлять здесь свои вещи. Здесь был ее дом. Она мечтала здесь жить с самого детства. Артуа был ее самым близким и дорогим другом. И он уезжал от нее. Она сразу почувствовала себя покинутой. Неприятное чувство одиночества росло у нее внутри.

— Я не смогу уехать, — наконец ответила она. — Я задержусь ненадолго, пока не пойму, что здесь происходит, а затем я уеду к Филиппу в Англию. Кажется, он собирается там жениться. Если ты пришлешь своего слугу в мою комнату, я дам ему адрес Филиппа, — голос ее задрожал, и она почувствовала, как на глазах выступили слезы.

— А ты уверена, что поступаешь правильно, — с нежностью в голосе спросил Артуа, его глаза впились в нее.

— Да, да, конечно. Но ты напиши мне. Обещай, что не забудешь меня.

Слуга вошел в дверь, неся на плечах тяжелый сундук. Его торопливость была вызвана страхом.

— Экипаж уже ждет нас, — сообщил он Артуа. В глазах его светился испуг. — Там все с ума посходили. Почти половина двора уезжает, но король и королева объявили, что они остаются.

Кристиана облегченно вздохнула. Не все уезжали, и если королевская семья остается, значит все еще не так уж плохо, не так ли?

Артуа подошел к Кристиане и сжал ее маленькую нежную руку.

— Я напишу тебе. Но если здесь станет опасно, уезжай немедленно. Лучше уж Оверн, чем Бастилия.

— Ты никогда не был в Оверне, — печально ответила она, и Артуа засмеялся, как она и ожидала.

Он обнял ее, все еще смеясь и крепко прижал к себе. Она склонила голову к его плечу, стараясь не заплакать, чтобы не испортить его накрахмаленную белую рубашку.

— Au revoir, — нежно сказал он, — я буду скучать по твоему острому язычку.

Она засмеялась, так как знала, что ему хочется, чтобы она засмеялась.

— Au revoir, — ответила она. Подняв руку, она погладили его по обозначившейся горестной складке на щеке. — Я буду очень скучать по тебе. Но я надеюсь, что это безумие скоро закончится, и все снова станет на свои места.

Артуа в последний раз сжал ее в объятиях, отступил от нее, снова окинул взглядом ставшую пустой комнату и покачал головой, как будто еще не веря всему этому.

— Ну что ж, — быстро сказал он, — может так и будет. Может быть я скоро увижу тебя, а может и нет. Посмотрим, что будет дальше. Он наклонился и поднял сумку, бросив грустный взгляд на молчавшие клавикорды и на мраморную статую Аполлона. — Если вдруг увидишь, что кто-то забирает моего Бернини, останови их. Лучше бы перенести его в твою комнату. Но имей в виду, что потом я его у тебя заберу. И не забудь, пожалуйста, свою скрипку.

Кристиана кивнула, быстро смахнув слезу со щеки, когда Артуа, горько улыбнувшись ей, направился к двери.

— Артуа, — позвала она. — Я очень тебя люблю.

Он оглянулся через плечо и весело подмигнул ей.

— Но не слишком, надеюсь.

— Ты просто невозможный, — Кристиана через силу засмеялась, хотя в глазах ее были слезы. — Храни тебя бог.

Артуа нетерпеливо вздохнул.

— Нет никакого бога, — сказал он высокомерно, а Кристиане так захотелось, чтобы он спокойно сел, и они бы долго беседовали, он бы послал своего слугу за кофе и шоколадом. И все было бы как прежде. — Ты мой друг, — добавил он грустно.

Им больше нечего было сказать друг другу.

Кристиана отвела от него взгляд и грустно с болью посмотрела на молчавшие клавикорды. Дверь за ним закрылась, и звук захлопнувшейся двери эхом отозвался в пустой комнате.

Она возвращалась в свои комнаты как в тумане, толпы надушенных придворных и перепуганных слуг бежали мимо нее, как звери от лесного пожара.

На верху лестницы, ведущей в апартаменты королевы, она встретила Габриэль де Ламбель. Принцесса наклонилась над резными перилами. Каждый золотой волосок ее прически был тщательно уложен, под мышкой она держала повизгивающего мопса. Она веселилась, глядя на обезумевшую толпу придворных, на этих аристократов, как будто это было первоклассное представление.

Она помахала рукой Кристиане и дала ей знак, чтобы та подошла. Кристиана подошла, чувствуя странное безразличие к шумной толпе, бегущей из дворца.

— Ты только посмотри на них, — заметила Габриэль. — Как перепуганные куры. Какой переполох! Как будто армия позволит этой черни проникнуть во дворец!

Кристиана внимательно посмотрела на свою подругу.

— А ты считаешь, что их сюда не пустят?

— Конечно нет! И все эти глупцы потом также бросятся назад. Конечно плохо, очень плохо, что они освободили заключенных из Бастилии и все такое, но что может сделать безоружная толпа против французской армии?

Кристиана кивнула, вздохнув с облегчением. Габриэль была так спокойна и уверена!..

— Может быть, нам пойти навестить королеву? — спросила Габриэль, — она будет рада узнать, что мы остались. Возможно она простит тебя. А что ты делаешь с этой скрипкой? Ты собиралась навестить Артуа?

— Артуа уехал, — ответила Кристиана, глядя на скрипку, которую держала в руках, — его здесь нет.

— Как крыса, — воскликнула с отвращением Габриэль, — он даже не попрощался. Куда он уехал?

Кристиана покачала головой.

— Он сам точно не знает.

— О, он еще вернется, — Габриэль расправила юбку, и розовая тафта зашуршала под ее пальцами, унизанными бриллиантами, а потом взяла поудобнее свою перепуганную маленькую собачку. — Все так глупы. Это же смешно. Чернь никогда не захватит дворец, никогда.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Октябрь, 1789

«Нас осталось только пятеро», — подумала Кристиана. Прошло только три коротких месяца, а из многочисленных придворных дам, танцевавших на балах королевы, из многочисленных горничных и портних, прачек и принцесс, мастериц по изготовлению и герцогинь осталось только пять человек.

— Твой ход, — Габриэль бросила быстрый недовольный взгляд на Кристиану поверх своих карт. — Если ты все еще играешь, тогда ходи. Но если ты, конечно, предпочитаешь смотреть в окно, тогда смотри.

В Версале, вспоминала Кристиана, было много садов, залов и салонов, очаровательных гротов с волшебными фонтанами. Здесь легко можно было найти уединение.

А теперь их перевезли в Париж, всех их поселили на одном этаже, и дамы, приближенные королевы, жили теперь по двое в комнате.

Все это время Габриэль была довольно терпимой.

— Мне надоело играть в карты, — Кристиана швырнула раскрытые карты на блестящий стол и стала смотреть в окно. Из окна были видны только крыши домов и серое небо Парижа. Больше они ничего не могли видеть, так как им было запрещено покидать Тюильри. Когда-то это был великий дворец, а теперь он стал красивой тюрьмой.

— Тебе все надоело, — заметила Габриэль, — и из-за этого ты тоже стала скучной.

Она тоже бросила свои карты на стол и откинулась назад, поправляя вуалевую юбку своего платья, которое было слишком светлым для осени.

На другом конце комнаты сидела мадам Клери. Она вышивала при тусклом свете, падавшем из окна. Мадам Клери подняла голову и хмуро посмотрела на двух молодых женщин.

— Вы обе сведете меня с ума, если опять начнете свою бесконечную перебранку. Будьте благодарны судьбе, помолитесь богу. По крайней мере, нас не арестовали.

— Не арестовали! — Габриэль воздела руки к небу, бриллиантовые кольца сверкнули на ее пальцах. — О, мадам! За что нас арестовывать? Они не могут нас арестовать! Что мы такого сделали в конце концов?

— Нас не могут арестовать за перебранку, — согласилась Кристиана, снова беря карты в руки и раскладывая их.

— Как не стыдно, — пробормотала мадам Клери, продевая нитку с иголкой через ткань, раздраженно дергая их при этом.

Габриэль поморщилась.

— Нас не арестуют до тех пор, пока мадам Клери не назначат начальником дворцовой стражи, — заметила Кристиана.

— Уже больше нет начальника дворцовой стражи, — поправила ее мадам, по голосу которой можно было понять, насколько выводило ее из себя постоянное присутствие этих двух легкомысленных и безответственных молодых женщин. — Теперь у них Генеральная ассамблея, я они арестовывают всех, кого считают нужным.

— Это невозможно, — провозгласила Габриэль. Кристиане хотелось бы верить в то, что это невозможно.

— Ты заметила, Габриэль, — сказала она, — когда бы ты ни заявила, что что-то невозможно, это тут же случается? Ты говорила, что невозможно, чтобы чернь захватила Париж, невозможно, чтобы чернь захватила Версаль, невозможно, чтобы нас силой вывезли в Париж. И вот мы здесь. Мне хотелось бы, чтобы слово «невозможно» ты всегда произносила в кавычках.

Габриэль удивленно посмотрела на подругу, которая в это время постукивала ногой по полу и думала о том, как ей хотелось бы иметь свою гостиную. Мадам Клери преувеличенно шумно, как дракон, вздохнула.

— Если вы обе хотите провести свои последние дни, подкалывая друг друга, то, пожалуйста. Однако, думаю, что было бы лучше, если бы вы посвятили все свое время молитве. Молодые теперь так безответственны.

Сказав это, мадам Клери направилась к большой резной двери, толкнула ее и вышла в зал, прейдя мимо охраны с холодным достоинством.

— Старая драконша, — заметила Габриэль, отбросив за спину свои золотистые волосы.

— Должно быть, она каждое утро ест лимоны, чтобы сохранять постоянно кислое выражение лица, — согласилась Кристиана, и Габриэль улыбнулась ей, они снова были союзницами.

— Я думаю, что мы все теперь немного кислые и мрачные, — призналась Габриэль, — а все из-за того, что мы слишком много времени проводим в компании друг друга. О, как бы мне хотелось, чтобы они позволили нам уехать отсюда. Почему они держат нас здесь, Кристиана?

Кристиане хотелось бы лучше разбираться в политике. Жаль, что раньше она совсем не уделяла этому никакого внимания. Все, что она была в состоянии понять сейчас, заключалось в том, что мир перевернулся вверх дном, а они теперь пленники.

— Может быть они собираются арестовать нас, — предположила Кристиана. — В конце концов, они уже почти всех забрали.

Она прошла в другой конец комнаты и взяла свою скрипку с позолоченного столика, выполненного в стиле рококо, легко пробежала смычком по струнам и сыграла короткую печальную мелодию.

— Как это мрачно, — пожаловалась Габриэль, — тебя нужно посадить в тюрьму за то, что ты так портишь мне настроение.

Кристиана засмеялась и в ответ сыграла легкую веселую мелодию.

— Вот это, моя дорогая подруга, действительно, невозможно. А если бы это было преступлением, мы давно бы распрощались с мадам Клери.

Смех Габриэль резко оборвался при звуке смены караула, который явился им мрачным напоминанием того, что они являются пленницами новой Французской Республики.

— Не думай об этом, — предупредила Кристиана, опуская смычок скрипки. — Если мы будем все время думать об этом, то сойдем с ума.

Габриэль приложила пальцы ко лбу и на минуту закрыла глаза. Затем она снова взглянула на подругу, на лице ее сияла вымученная улыбка.

— Единственное, что меня беспокоит, так это совершеннейшая скука. Как утомительны эти революции, Кристиана. Это хуже, чем неудачный званый обед.

Кристиана засмеялась только потому, что этого хотела Габриэль.

Габриэль арестовали через три дня. Арестовали за «преступление против государства», хотя Кристиана представления не имела, что это могли быть за преступления.

Габриэль встретила офицеров, пришедших ее арестовать, как будто они везли ее на бал. Она надела шляпку с большими полями и перьями. Шляпка беспечно и легкомысленно сидела на ее густых золотых локонах.

— Как это глупо, — беспечно сказала она Кристиане, — ведь единственное преступление, которое я совершаю, это то, что в октябре, в дождь, я выйду на улицу в летнем платье и шляпе. Возможно, даже замерзну.

Кристиана уже не смеялась.

— Я скоро вернусь, — продолжала щебетать Габриэль, ее зеленоватые глаза искрились смехом. — А если не вернусь, значит, я в тюрьме вместе со всеми. Я слышала, что там устраивают очень увлекательные кар точные игры, — казалось, она говорила не о тюрьме, а о загородном дворце.

«Офицеры», которые пришли ее арестовывать, стояли в дверях салона и нетерпеливо переглядывались.

Они смотрели на двух молодых женщин в легких шелковых одеждах, которые продолжали глупо болтать о каких-то платьях, шляпках и карточных играх.

Кристиана взглянула на них, приподняв брови. Ей показалось, что она узнала одного из них, того, который был маленького роста. Кажется, он был грумом или лакеем в Версале. Грубые неотесанные люди, которым кажется, что они смогут управлять государством. Но самым страшным было то, что они уже управляли.

— Пора идти, — напомнил один из стражников — крупный грубоватый парень. Тон его был наглым и грубым. Он хотел испугать Габриэль, хотел унизить и оскорбить ее, не называя ее титул.

— Вы, — он один раз поклонился, — Ваше Высочество.

Это сразу сработало. Габриэль испугалась. Она схватила Кристиану за рукав ее шелкового розового платья, глаза ее потемнели и стали почти серыми.

— Я вернусь, — повторила она почти безумно. Солдаты прошли через всю комнату. Их грубые сапоги оставляли грязные следы на прекрасных коврах.

— Если ты увидишь Артуа, — начала Кристиана, но не смогла ничего больше сказать.

Она знала, где-то внутри она чувствовала и понимала, что никогда больше не увидит Габриэль, никогда больше не будет смеяться над ее шутками. Ее сердце сжималось. Ей не хватало дыхания. Корсет розового шелкового платья плотно сжимал ее, она чувствовала себя словно фарфоровая ваза.

Стражник взял Габриэль за руку, как будто она была опасным преступником. Кристиане хотелось высмеять солдат или сказать им что-то презрительное. Но она была очень напугана.

Когда стражник начал тянуть Габриэль к двери, их перепуганные взгляды встретились, и к ужасу Кристианы Габриэль зарыдала.

«Она знает, — подумала Кристиана. — Она знает, что она уже никогда не вернется сюда; мы все умрем». Кристиана смотрела на свою подругу в немом отчаянии и продолжала так молча стоять и смотреть на дверь, когда солдаты вывели Габриэль из комнаты, и она осталась одна. Дождь стучал по оконным рамам, и угольки в камине безразлично потрескивали.

«Когда же наступит моя очередь?» — думала она.

Кристиана опустилась в изящное гобеленовое кресло и закрыла лицо руками. Она молилась от всего сердце и просила прощения за миллион маленьких грехов.

Она умоляла, упрашивала, увещевала бога, говорила ему, что согласна жить в бедности, воздержании и обещала все, что угодно, только бы он помог ей выбраться отсюда.

«Бога нет», — сказал Артуа, его глаза сверкали при этом богохульстве.

— О, Артуа, — прошептала она в пустоту комнаты, — как я хочу, чтобы ты был неправ.

В этот момент она увидела записку, подсунутую кем-то под дверь. На свернутом листе бумаги была написана буква К. Кристиана пыталась вспомнить, кто сейчас стоял на страже за дверью. Она была почти уверена, что это был тот коротенький жилистый человек, один из бывших лакеев Версаля.

Она быстро оглянулась. Удостоверившись, что никого в комнате нет, поднялась с кресла и пробежала через комнату к двери. Ее каблучки простучали по гладкому мраморному полу.

Сердце ее бешено билось, когда она, наклонившись, быстро схватила бумажку. Стоя, прислонившись к стене, раскрыла и прочитала записку:

«Кое-кто хочет вас освободить. Приходите завтра в десять часов вечера в часовню. Возьмите с собой только то, что сможете унести».

Почерк был ей незнаком — нечеткий и размашистый. Но Кристиане было все равно.

Кто-то хочет помочь ей выбраться отсюда, кто-то волнуется и заботится о ней. Филипп или Артуа, или даже этот ужасный герцог Пуату, в данном случае, это не имеет значения. Она выберется из этой золоченой тюрьмы при помощи человека, который позаботится о ней.

Она откинула со лба густой черный локон и заплакала от радости и облегчения.

Кристиана сожгла письмо а камине и пошла в свою комнату, желая тут же замяться упаковкой своих самых любимых вещей.

Ей даже не пришло в голову испугаться.

Следующий день тянулся очень долго, и Кристиана старалась не думать о том, что сегодня ночью она покинет дворец. Ей было очень трудно сохранять спокойствие и вести себя, как обычно. Она постоянно думала о том, кто же устраивает ей побег и чувствовала себя немного виноватой, потому что покидала королеву, которая была так добра к ней эти три месяца, благодаря за преданность, за то, что она осталась с ней в то время, как многие уехали.

Она перебирала пальцами прохладные хрустальные четки с серебряной филигранью, когда мадам Клери постучала в дверь.

— Ее величество хочет вас видеть, — сказала она Кристиане, — и просит взять с собой скрипку. Это подняло бы ей настроение. Она так волнуется за принцессу де Ламбель.

Кристиана кивнула и поднялась из кресла, потом подошла к столику и взяла в руки футляр со скрипкой.

— Я тоже очень переживаю за нее, — ответила она дрожащим голосом, — Бедная Габриэль! Как вы думаете, ее отвезут в Консьержери?

Мадам Клери пожала плечами и горько сжала губы.

— Кто знает? Возможно, нас всех перевезут туда. Сумасшедшие, они все сумасшедшие. Моя бедная королева, сердце ее разрывается. Бедная Франция.

Кристиана положила четки в карман своего платья, она не расставалась с ними, они успокаивали ее и напоминали о том, что бог ее не забыл, и что сегодня ее спасут.

Она посмотрела на окно. Луч солнца пробился через облака, которые уже несколько дней закрывали небо Парижа. Может быть, это благоприятный знак?

— Мы все в руках божьих, — тихо сказала она, и мадам Клери многозначительно усмехнулась.

— Отчаяние усиливает веру даже у неверующих. Пойдемте, мадемуазель Сен Себастьян. Их Величество ждет вас.

Мария Антуанетта сильно постарела за время своего вынужденного заключения. Под глазами у нее были темные круги, вокруг рта залегли глубокие складки. Но она сидела спокойная и тихая в своем небольшом красивом кресле и улыбалась, когда Кристиана играла ей.

Нежные, сладкие, насыщенные звуки маленькой скрипки наполняли спальню ее Величества, которая не подозревала, что эти мелодии Марчелло и Вивальди были прощальными песнями, прощальным подарком Кристианы своей королеве.

Даже во время ее игры можно было слышать крики толпы, собравшейся под окнами дворца. Разгневанная толпа все увеличивалась по мере того, как прекращался дождь.

Как всегда они кричали и требовали, чтобы королева появилась. Они называли ее Мадам Капет или австрияка, или еще хуже.

Все, кто находился здесь с королевой, привыкли к этим крикам так, как привычен был для них в Версале шум фонтана или пение птиц в саду.

Наконец Кристиана не выдержала и опустила скрипку. Крики стали очень громкими, они переросли в победный рев. Крики ненависти сменились криками необычайной радости.

— Чего они хотят? — спросила королева в отчаянии, ее показное спокойствие исчезло. — Чего они хотят от меня? Я опять должна выставлять себя напоказ как в зверинце для развлечения толпы. Боже мой, что там у них сегодня?

Она подала руку мадам Клери, которая помогла ей подняться.

— Не обращайте на них внимания, — предупредила королеву мадам Клери. — Они замолчат постепенно.

— Нет, не замолчат. Хорошо, я выполню их требование, — сказала королева измученным голосом. — Откройте двери, я покажусь еще раз, и тогда, может быть, они оставят нас в покое.

Кристиана положила свою скрипку на полированный столик, инкрустированный ореховым деревом и последовала за королевой к золоченым дверям, ведущим на балкон. Это был ритуал, который они совершали много раз, и Кристиана просто ненавидела эти минуты.

Несколько мгновений королева молча стояла перед толпой, наполнявшей двор. Руки ее были сжаты, голова поднята высоко. Она держалась с большим достоинством, а толпа выкрикивала оскорбления, унизительные непристойности. Они называли ее проституткой, убийцей, предательницей.

Кричащая озлобленная толпа напугала Кристиану: сжатые кулаки, полные ненависти глаза, грубый хохот.

— Закройте двери, закройте скорее! — вдруг закричала мадам Клери. Одетые в ливреи слуги поспешили выполнить приказание, но Кристиана успела увидеть, что заставило Марию Антуанетту упасть в обморок.

В глубине двора, перед ликующей толпой, группа революционеров рамахивала длинной пикой как флагом. Но на верху пики был не флаг. Это была голова Габриэль де Ламбель. Ее золотые волосы развевались вокруг обрубка шеи, которая была вся в крови. На какое-то мгновение невидящие глаза Габриэль, казалось, встретились с глазами Кристианы.

Балконные двери с шумом закрылись, но вой кровожадной толпы наполнял уши Кристианы дьявольской симфонией преисподней. Она издала крик ужаса, страха и боли. Упав на пол, она закрыла лицо руками, как бы желая не видеть и не помнить этот ужасный образ.

Но она знала, что теперь она никогда этого не забудет.

— Я переживу это, — шептала себе Кристиана, пытаясь остановить слезы, которые снова и снова подступали к глазам, — я переживу это, я пройду через это.

Ее спальня была освещена единственной свечой. Нежные изображения облаков и пасторальные сцены на стенах были почти не видны при тусклом свете. Она аккуратно уложила свои вещи в сумму из толстой гобеленовой ткани.

Только то, что сможешь унести, говорилось в записке. Было время, когда ей нужно было пять сундуков и десять коробок, чтобы отправиться в путешествие, но это время давно миновало.

Она взяла только одно платье, простое платье из цветного хлопка, которое она надевала на пикник, когда она ездили в загородный дом Артуа; одну нижнюю рубашку, которая одновременно будет служить ей и ночной рубашкой, и как смена белья. Она положила щетки для волос из слоновой кости, заколки для волос из черного дерева и флакон жасминовых духов.

У нее было немного драгоценностей: нитка жемчуга, доставшаяся ей от бабушки, пара бриллиантовых и жемчужных сережек, которые ей подарил на день рождения Артуа и сапфировая брошь, которая ей уже надоела.

Она аккуратно сложила письма, полученные этим летом от брата. Может быть, она сможет найти его, если он все еще в Англии. Затем уложила миниатюрный портрет своей матери в рамочке, украшенной бриллиантами.

Некоторое время она рассматривала лицо матери, так похожее на ее собственное: широкие скулы, четко очерченный подбородок. Но больше всего на лице выделялись большие светло-голубые глаза. Это была женщина, которая дала ей жизнь и умерла через несколько месяцев. Тоже Габриэль, Габриэль Сен Себастьян, оставившая после себя двоих детей и крошечный портрет, чтобы напоминать им о себе.

Кристиана тщательно упаковала миниатюру в тонкие вышитые лайковые перчатки и положила в сумку.

Следующими были ее хрустальные, украшенные серебром четки. Она быстро и горячо помолилась, прижала крест к губам, прежде, чем упаковать.

Теперь ей оставалось только ждать. На прикроватном столике тихо тикали китайские часы, которые она взяла с собой из Версаля. Это были красивые часы. Тонкий фарфор с нарисованными пасторальными сценами, изображавшими красивых пастухов и миловидных пастушек. Прошлым летом она заключила пари с одной из приближенных королевы и выиграла эти часы. Она с гордостью показывала свой приз Артуа. Еще раз посмотрев на часы с идиллическими деревенскими сценами, она произнесла: «Страшилище». Кристиана улыбнулась, вспомнив это словечко Артуа и провела пальцем по стеклу часов.

— О, Артуа, какой же ты сноб, — пробормотала она, как будто он мог ее слышать.

Может быть это Артуа организовал ее спасение? И уже завтра они вместе будут есть пирожные, пить много кофе, болтать и смеяться.

Или может быть завтра она будет вместе с Филиппом, со своим красавцем-братом, у которого строгое лицо и такие блестящие черные волосы. Он снова будет называть ее поросенком, он заберет ее с собой в Англию, подальше от Парижа, от этих кошмаров революции. На какое-то мгновение перед ней возник невидящий взгляд Габриэль, ее золотые волосы, окрашенные кровью. Кристиана вздрогнула от страха и постаралась отогнать ужасное видение.

Без пяти минут десять она взяла с кресла накидку с капюшоном из плотного дымчато-лилового бархата и накинула ее на плечи.

Из окна в комнату проникал холодный влажный октябрьский воздух, пропитанный запахом горящих костров. Кристиане хотелось взять свою голубую бархатную накидку, отороченную горностаем. Но это было бы, конечно, глупо. Такое дорогое одеяние сразу выдаст ее, как ненавистную всем аристократку.

В одну руку она взяла сумку, в другую скрипку, проведя рукой по приятно пахнущей коже футляра. Больше по привычке, чем почему-то еще она бросила последний взгляд в зеркало, прежде чем выйти из комнаты. Ее собственная внешность удивила ее. Лицо ее выглядело напряженным и печальным, глаза встревожены и широко раскрыты, щеки от страха ярко горели.

Кристиана глубоко вздохнула, дрожа от волнения. Она пожалела, что так туго затянула корсет, погасила свечу и вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.

В часовне было тихо и темно, несколько свечей у алтаря почти догорели. Ее нижние юбки из тафты тихо зашуршали, и она вдруг услышала голос, громко прозвучавший в тишине.

— Мадемуазель Сен Себастьян?

Кристиана резко повернулась на звук голоса. Одновременно надежда и страх пронзили ее. Пальцы с силой сжали футляр скрипки, которую она прижала к сердцу, как ребенка.

Позади нее из темноты вышел мужчина. Ее сердце быстро забилось. Это был один из стражников, орестовавших Габриэль, тот самый небольшого роста жилистый мужчина, в котором она признала лакея из Версаля.

Он улыбнулся ей, обнажив гнилые зубы.

— Я подумал, что, возможно, вы решитесь прийти после того, что случилось с вашей подругой. Знаете, вам очень повезло. Приказ о вашем аресте будет доставлен завтра.

Кристиане чуть не стало плохо при упоминании о Габриэль. Она хотела что-то сказать, задать какие-то вопросы, но горло ее сжалось, и она не могла ничего сказать.

— Вот, — мужчина достал из кармана рубашки измятый, весь в пятнах, лист бумаги. Ее пальцы дрожали, когда она брала письмо из его грубых рук. Но сердце ее подпрыгнуло от радости, когда она узнала почерк брата.

«Кристиана, я здесь, в Париже, я делаю все, чтобы вызволить тебя. Никому ничего не говори. Будь готова в любой момент. Поверь, я ни за что не уеду без тебя из Парижа».

Кристиана хотела плакать от радости, она подняла радостный взор на своего спасителя. Глаза мужчины сверкнули в ответ.

— Ну, мадемуазель аристократка, вы очень счастливая девушка, не так ли? Вам очень повезло. Однако, вопрос стоит об оплате. У вас есть какие-нибудь деньги?

Кристиана покачала головой.

— Ничего, ни единого су.

Ее спаситель сплюнул с отвращением.

— Ничего? Черт возьми? И никаких драгоценностей?

Кристиана поставила сумку на землю, с готовностью открыла ее и начала шарить в ней дрожащими пальцами. Наконец она нашла нитку жемчуга. Прекрасный жемчуг красиво переливался при тусклом освещении. Она постаралась не заметить, как человек жадно схватил его своими грязными руками. Его темные глаза загорелись.

— Что ж, хорошо. А теперь, мадемуазель аристократка, вы молча пойдете за мной. Нам предстоит четырехчасовое путешествие. Ваш брат вынужден был покинуть город, мы встретимся с ним позже. А пока вы поедете в крестьянской повозке под копной сена. Вы не должны ни двигаться, ни разговаривать до тех пор, пока я вам этого не разрешу. Вы меня поняли?

Кристиана кивнула, думая, что она готова повиноваться самому сатане, если от этого зависит ее жизнь.

— Хорошо. Боюсь, что эта поездка совсем не будет похожа на те путешествия, которые вы привыкли совершать, но если вы хотите спасти свою задницу голубой крови, вы не будете возражать.

Он хотел попугать ее. Этот отвратительный человек наслаждался ее страхом. Он смаковал каждую насмешку, каждое грубое слово, которое произносил. Но ей было все равно, лишь бы он ее спас, а потом она быстро избавится от этой свиньи.

— Как бы там ни было, — ответила она холодно и спокойно, — нам нужно отправляться.

Его глаза сузились.

— Говорите «пожалуйста», когда разговариваете со мной, — резко сказал он. — Вам не стоит больше отдавать приказания, мадемуазель. И не забывайте этого.

Он повел ее к заднему выходу из часовни, остановившись, шумно глотнул святой воды у алтаря. Кристиана суеверно вздрогнула при таком богохульстве и последовала за ним в холодную темноту ночи.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Англия, 1790 год

— Я не хочу ехать в Новый Орлеан, — Кристиана взглянула через стол на брата. Официантка, прислуживавшая им за обедом, быстро убрала стакан Кристианы и тут же удалилась.

Филлип Сен Себастьян положил свою темноволосую голову на руки и тяжело вздохнул. Сегодня был тяжелый день. Нет, даже не день, весь этот год был тяжелым.

Революция потрясла его жизнь так же, как и жизнь всей его страны. Все переменилось в один день. Только что он был счастлив и влюблен, находясь в Англии. Он собирался жениться, но уже на следующий день он пересекал Ла Манш, чтобы попасть во Францию, надеясь вызволить сестру из раздираемого войной слишком опасного Парижа.

В течение долгих четырех месяцев он жил в опасном и кровавом Париже, скрываясь под видом виноторговца. Это было не так просто для человека такого необычного роста и грации, чье каждое движение говорило об аристократизме. Его кошелек быстро таял. Он потратил огромные суммы денег, пытаясь передать письма во дворец своей младшей сестре. А потом, в октябре, тот человек, через которого он посылал письма, вдруг сказал, что она уехала, исчезла, и один только бог знает куда.

Не зная, куда ехать, движимый только надеждой, он отправился в дальнюю поездку, в дом их детства, в Оверн, молясь, чтобы Кристиана оказалась там. Как и многие большие замки, замок Сен Себастьян был сожжен до тла, и Филипп нашел на месте родного дома только руины. Но Кристиана все же оказалась там, она жила в бедном домике у своей няни.

Она очень изменилась. Изнеженная беззаботная девушка, которая жила только приемами и новыми платьями исчезла навсегда. Вместо нее брат увидел похудевшее хрупкое нервное создание, которое вздрагивало при каждом неожиданном звуке и плакало от кошмаров во сне. В ее глазах постоянно появлялось выражение страха, она все время была в напряжении, словно ее поджидала опасность. Он с болью и сочувствием смотрел на нее, хотя иногда ее нервные срывы выводили его из себя. Подумать только, после того, как он, рискуя своей жизнью и судьбой своих близких, сделал все, чтобы спасти ее и вывезти благополучно в Англию, она теперь смотрела на него через стол в этой шумной гостинице и отказывалась слушать его разумные доводы.

Филипп беспомощно посмотрел на свою жену Викторию, молча моля ее о помощи, но счастливая Виктория все свое внимание сосредоточила на тарелке с зажаренным бифштексом и розовощеком ребенке у нее на руках.

— Как ты можешь просить меня об этом? — не соглашалась Кристиана. — Филипп, ты мне обещал, что когда мы приедем в Англию, наши мытарства закончатся. Ты обещал, что здесь я смогу отдохнуть. Филипп, у меня не было дома с тех пор, как я покинула Версаль. Уже прошло девять невыносимо долгих месяцев. Я пробиралась через горы и через Португалию, и через океан…

— Английский пролив едва ли можно назвать океаном, поросенок, — заметил Филипп. На его красивом лице появилось усталость.

— Он похож на океан и пахнет океаном, и поэтому я так его называю, — возразила Кристиана. — А что касается Нового Орлеана, то он находятся на другом конце света. Я не выдержу, Филипп, я умру, я это знаю.

Филипп был потрясен словами сестры сильнее, чем он мог себе в этом признаться. Она была очень худа, ее запястья были тонкими, как у ребенка. Она взрывалась по каждому поводу или пыталась казаться легкомысленной и беззаботной. Когда она смеялась, в голосе ее звучали слезы, и это очень пугало Филиппа.

Кристиана кричала по ночам, во сне она продолжала бороться с воспоминаниями о революции. Уже не один раз она рассказывала ему о том, что ей пришлось пережить, говорила ему по секрету, что ее преследуют демоны.

— Мне нужен отдых, — тихо сказала она. Филипп видел, что это правда. Она была так измучена, пальцы ее дрожали, когда она брала со стола стакан с вином.

Филипп наклонился к ней, его голубые глаза светились беспокойством и сочувствием.

— Я знаю, что тебе нужно отдохнуть. Но послушай, поросенок, у нас нет другого выхода. У меня осталось всего три английских фунта, меня здесь ждет бедность. Этьен предложил мне эту работу. Мне жаль, что это в Новом Орлеане, но у меня нет выбора. У меня жена и ребенок. Куда еще ты могла бы поехать?

— Она могла бы остаться с моей семьей, — вдруг сказала Виктория, — мы как раз сейчас туда собираемся. Места там достаточно. Деревенский воздух пойдет тебе на пользу, Кристиана. А когда ты отдохнешь, наберешься сил и сможешь путешествовать, мы пришлем за тобой.

Кристиана обдумывала это предложение. Отдых в загородном доме. Она вспомнила английские загородные дома, которые они проезжали по дороге сюда. Сверкающие белые здания, сочные зеленые лужайки, дорожки между цветущими деревьями, покрытые серым гравием. О, иметь, наконец, свою постель, никогда больше не останавливаться в гостиницах, не думать о мухах и клопах в гостиничных кроватях. Может быть у нее будет даже своя горничная.

— Но я уже заплатил за три билета.

— С нами может поехать Мэри, — сказала Виктория, имея в виду свою горничную, — она так хорошо ухаживает за ребенком, так мечтает вернуться домой и найти другую работу. Не будь глупым, Филипп. Кристиана будет совершенно счастлива с моей семьей. Они полюбят ее.

— Если они похожи на тебя, и я полюблю их, — быстро сказала Кристиана, улыбаясь хорошенькой жене брата.

Как это будет прекрасно находиться среди воспитанных людей и прекратить, наконец, эти цыганские путешествия. Может быть, семья Виктории познакомит ее с каким-нибудь местным графом, она сможет выйти замуж, и тогда ее будущее будет обеспечено.

— Тогда решено, — воскликнула Виктория, в своей английской манере, не терпящей лишних разговоров.

Но Филипп сомневался.

— О, ради бога, не устраивай лишней суеты, — сказала ему Виктория, тряхнув рыжей головой. — Кристиана права, она сейчас не выдержит путешествия через океан. Она слишком слаба. Я пойду скажу Мэри. Она, бедняжка, плачет там наверху, потому что мы уезжаем.

— Как только мы купим дом, — сказал Филипп сестре, — я пришлю за тобой.

Кристиана почти не слушала его. Ее взгляд был устремлен вдаль. Она представляла себе элегантные дома с полированными полами, прекрасными дорогими коврами, бархатными креслами перед отделанными мрамором каминами.

В ту ночь Филиппа разбудил крик, доносившийся из комнаты сестры, В ее голосе были слышны ужас и боль.

— Черт возьми, — пробормотал он, ища в темноте свои брюки. Жена, спавшая рядом с ним, проснулась тоже. Она протянула теплую руку и дотронулась до его плеча. Голос ее был хриплым и мягким от сна.

— Что случилось, Филипп? Опять Кристиана?

— Да. Я пойду разбужу ее, пока она не подняла на ноги всю гостиницу.

Он зажег свечу, и в комнате стало светло. Лицо Филиппа выражало тревогу. Он беспокоился за сестру.

Филипп бросил страстный взгляд на свою жену, теплую и нежную в пуховой постели. Ее рыжие волосы сверкали на белых плечах как осенние листья.

— Я сейчас вернусь. И еще, Виктория… Она сладко потянулась.

— Не вздумай засыпать.

— Замечательно, — ответила она, улыбаясь, глаза по-прежнему были закрыты.

Из соседней комнаты снова раздался крик, и Филипп не медля больше поспешил разбудить Кристиану, проклиная революцию и все то, что теперь мучает его сестру в ночных кошмарах.

Жан-Клод смеялся ей в лицо, зажав в грязных руках ее жемчуг. Она слышала неприятный запах от его гнилых зубов, противный запах от его жирных волос, затхлый запах в его грязном доме: смешанный запах капусты, кислого вина и пота.

— Тащи ее бриллианты, Рауль. Поройся среди ее вещей.

Она снова слышала эти слова во сне. Темные грубые стены дома, казалось, надвигались на нее и давили, не отпуская, руки ее были грубо скручены за спиной.

Она не могла двигаться.

В голове у нее звучал отвратительный смех. Перед ней, как наяву, стояли Жан-Клод и его брат. Их мрачные лица и сверкающие темные глаза были как у дьяволов, одеты они были в грубые грязные рубашки и брюки.

Тот, которого звали Рауль, грубо открыл мягкий кожаный футляр скрипки, оборвал струны и сорвал изящные золоченые заклепки. Одно мгновение, и его грубые руки сломали тонкий изгиб скрипки. Затем он поднял маленькую скрипку и сильно ударил ею о грязный стол. Он смеялся, как сумасшедший, когда скрипка разлетелась на кусочки.

Звуки оборванных струн были похожи на плач, горький и отчаянный. Осколки сверкающего дерева разлетелись по грязному полу. Колышек скрипки, сделанный из слоновой кости, покатился ему под ноги. Кристиане казалосъ, что это ее саму разрывают на части.

Сердце ее тоже разрывалось, она кричала. Но дверь комнаты закрылась, тяжелым кулаком ее ударили в лицо, голова девушки откинулась назад, в глазах засверкали красные искры.

— Кристиана! Кристиана! Прекрати, все хорошо.

Она вскочила, готовая броситься в драку. Так было всегда: она кричала, стараясь ударить кого-то.

— Поросенок, это я, Филипп, Все хорошо.

Она замерла. Взгляд стал осмысленным. Кристиана коснулась рукой щеки брата.

— О, Филипп, извини. О, пресвятая матерь, божья, я разбудила всю гостиницу? — она старалась выдавить из себя смех, старалась остановить дрожь, которая всегда сопровождала ее ночные кошмары.

— Все хорошо, у меня уже все хорошо. Я в безопасности, — твердила она себе. — Ты уже в Англии, у тебя четыре новых платья, Филипп обо всем позаботится, ты можешь ни о чем не волноваться.

— Нет, на этот раз, по-моему, все спят, — заверил ее Филипп. Он улыбался, но взгляд его был встревоженный.

— Кристиана…

— Не начинай, Филипп.

— Если бы ты все рассказала о…

— Чепуха. Иди спать и оставь меня в покое. А если хочешь, останься, и мы с тобой поболтаем. Но только не о Франции.

Филипп внимательно посмотрел на четко очерченное лицо сестры, на ее притворную улыбку. Она выглядела моложе своих двадцати лет. В белой ночной рубашке она казалась такой хрупкой. Густые черные волосы красиво падали на ее плечи.

— Кристиана, — начал он мягким голосом, но она опередила его.

— Мы действительно завтра поедем к родителям Виктории? Как ты думаешь, Филипп, как это будет? Ее семья не будет ничего иметь против моего присутствия? Это будет ужасно, если я буду чувствовать себя бедной родственницей.

— Раз Виктория говорит, что тебе там будет хорошо, значит так оно и будет. И я тоже так думаю. Они очень добрые и хорошие люди, я уверен в этом.

Кристиана облегченно вздохнула и поудобнее устроилась в своей теплой постели.

— Это просто непостижимо, — пробормотала она, — маркиз Сен Себастьян будет работать в морской компании.

Филипп тихо засмеялся, соглашаясь с ней. Движением руки он отбросил свои длинные черные волосы со лба.

— Маркиз Сен Себастьян, — произнес он с горькой улыбкой, — счастлив, что ему не надо убирать г…. чтобы выжить.

Кристиана поморщилась, но, довольная присутствием Филиппа, удобно устроилась среди подушек.

— Не могу дождаться, когда мы поедем в дом Виктории, — сказала она, устало вздохнув. — Я так устала от этих переездов, Филипп. Как хорошо, что мне больше не придется спать в гостиницах, и меня больше не будут окружать грубые люди.

Филипп улыбнулся сестре и ласково погладил ее по бледной щеке.

— Спи спокойно, поросенок, — сказал он, вставая. Он оставил свечу в ее комнате, и Кристиана долго лежала не засыпая, глядя на золотое пламя свечи, пока не устали глаза. Потом сладкий сон окутал ее. Во сне она увидела дом Виктории. Это было английское поместье с аккуратными рядами роз вокруг больших зеленых лужаек. Сверкающие комнаты с прохладными мраморными полами и мягкими чистыми коврами.

— Завтра, — думала она, засыпая, — завтра снова моя жизнь станет обычной.

Но это оказалось совсем не то, что она ожидала.

Кристиана замерла в дверях экипажа, глаза ее расширились от удивления. Она не могла поверить тому, что увидела.

— Филипп, — сказала она тихо, — мне кажется, что ты ошибся.

Но брат, казалось, не слышал ее. Он улыбался, как влюбленный идиот, прижимая к себе свою маленькую дочку и радостно смотрел на встречавших.

Не может быть, чтобы это был дом Виктории. Это невозможно, невероятно и просто смешно. Кристиана с ужасом рассматривала невысокий фермерский дом. Стены из темного бруса были покрыты толстым слоем штукатурки. Окна казались узкими, так как стены были увиты разросшимся вьющимся плющом. Сад был старым, и в нем росли сучковатые искривленные яблоневые деревья. Крыша дома была покрыта соломой. К дому вела пыльная дорога.

Это был не дом богатой наследницы, это был крестьянский дом. Но жена Филиппа шагала по неровной каменистой дорожке, лицо ее светилось радостью.

Кристиана не замечала очарования низких каменных оград, буйного цветения весенних цветов на клумбах неправильной формы. Не заметила она и покрытые нежной зеленью склоны холмов с пастбищами на них, свежевспаханные и недавно засеянные поля, которые стелились как богатые темные ковры, за которыми начинались густые леса.

Она видела только простой фермерский дом, и ее мечты об утонченности и роскоши оказались миражом.

— Филипп, — снова повторила Кристиана, голос ее немного задрожал, — не может быть, это совсем не то.

Филипп повернулся, чтобы ответить, но его внимание привлекла открывшаяся вдруг дверь дома. К ужасу Кристианы из дома внезапно выбежала орущая толпа рыжеволосых гигантов, высоких грубых мужчин в рабочих перепачканных брюках и в рубашках с закатанными рукавами на сильных загорелых руках.

Они окружили Викторию, радостно крича, обнимая и подбрасывая ее, словно ребенка, смеясь над ее элегантным дорожным костюмом из зеленого бархата. Виктория смеялась в ответ и, казалось, совсем не обращала внимания на то, что выбежавший из-за кустов коротконогий длинноухий пес начал радостно прыгать на нее, оставляя грязные следы от лап на ее элегантном красивом костюме.

— Филипп, — повторила Кристиана, голос ее дрожал и прерывался, — извини, mo frere. Ты не сошел с ума? Что это, шутка?

Филипп повернулся к ней. Он переложил на другую руку спящего ребенка, на его лице играла блаженная улыбка, что совсем вывело из себя Кристиану.

— Никакой ошибки, поросенок. И, пожалуйста, говори по-английски. Мы не должны быть невежливыми и грубыми.

Кристиана в замешательстве что-то беспомощно пробормотала.

— Грубыми!? — закричала она, когда наконец обрела голос, — грубыми? Ты приехал в Англию, чтобы жениться на богатой наследнице, Филипп! Ты маркиз Сен Себастьян! Ты не можешь жениться на дочери-пастуха!

— Слишком поздно, — ответил Филипп, и голос его звучал так, как будто такое несчастье очень радовало его. — А что касается моего титула, то он достоин только заключения в Бастилию. А теперь веди себя хорошо, поросенок, а то я могу забыть прислать за тобой, и тогда ты останешься здесь навсегда.

Кристиана беспомощно хватала ртом воздух, думая, не стал ли Филипп действительно идиотом. Не веря своим глазам, она смотрела, как Филипп пошел по неровной дорожке и присоединился к шумной и радостной толпе, которая окружала его жену.

Кристиана продолжала стоять в дверях экипажа, забытая всеми, в то время, как высокие орущие мужчины приветствовали ее брата. Боже мой, Виктория говорила, что у нее есть братья, но это была не семья, а целая армия! Каждый из них был не менее шести футов роста, все были рыжеволосыми, но с разными оттенками рыжего цвета. Их яркие волосы сверкали на майском солнце.

А этот с редкими волосами и треснутыми стеклами очков мужчина? Не может быть, чтобы это был отец Виктории. Трудно было поверить в то, что этот маленький кругленький человек, отец этих высоких и крепких молодых людей. Из-под изношенного сюртука выглядывали концы его рубашки. Он пробирался сквозь толпу кричащих и смеющихся сыновей, радостные крики которых усиливались громким лаем собаки.

Длинноухая собака охотничьей породы вперевалку направилась к экипажу, глядя на Кристиану круглыми глупыми глазами и открытой пастью и счастливо помахивая хвостом.

— Боже праведный, — сказала Кристиана громко, — ты выглядишь такой же умной, как и мой брат.

Собака, очевидно, приняла это замечание за похвалу, перевернулась на спину и радостно завиляла хвостом.

Кристиана закрыла глаза. Ее мечты об утонченных салонах, элегантных бальных залах, о блестящих приемах были разрушены.

Когда она открыла глаза, перед нею стоял мужчина с темно-каштановыми волосами, сверкая белозубой улыбкой. Его глаза, цвета зеленого мха, сузились, ямочка играла на его загорелой щеке. Руки он держал в карманах своих старых брюк. Его волосы были повязаны темной старой лентой и скреплены ею на затылке. Прежде чем заговорить, он сдул с глаз каштановую прядь волос.

— Итак, ты Кристиана? А я Гэрет Ларкин. Спускайся, девочка, и познакомься с нашей семьей. Ты очень вкусно выглядишь. И мы совсем не против, чтобы ты пожила у нас месяц или два.

И с этими ужасными словами он вытащил свои загорелые руки из карманов, поднял ее, как будто она была ребенком, и легко вынес из экипажа.

На одно мгновение он задержал руки на ее талии после того, как поставил ее на землю, и засмеялся над ее растерянным выражением. В довершение же всего, к огромному возмущению Кристианы, он подмигнул ей и легонько шлепнул.

В течение нескольких мгновений Кристиана не могла подобрать нужных английских слов. Она была возмущена и решила, что «глупый крестьянин» подойдет очень хорошо. Она уже почти собралась это сказать, как собака, с интересом наблюдавшая за ними, прыгнула на нее, радостно лая. Она выпачкала юбку ее нового розового платья своими грязными лапами и чуть не сбила Кристиану с ног.

Гэрет Ларкин громко рассмеялся.

— Вы только посмотрите. Даже Дог считает вас прекрасной. Пойдем, я познакомлю вас с отцом и парнями.

Кристиана вдруг разрыдалась. Это было ужасно, просто ужасно. Она мечтала о прекрасном доме, о званых обедах, о блестящих приемах, о новых платьях и о новой скрипке. Она хотела быть как можно дальше от крестьян, от безобразных грубых крестьян.

И зачем только Филипп тащил ее через две страны, через море. Почти не останавливаясь, они промчались через Лондон, у нее едва хватило времени, чтобы купить одежду, чтобы сменить свои безобразные лохмотья. И когда она уже считала, что все плохое позади, оказалось, что это не так.

— Черт возьми, — сказал Гэрет, нахмурив бровь, захваченный врасплох этой женской истерикой.

— О, Гэрет, — воскликнула Виктория, бросаясь назад по каменистой дорожке. По краям дорожки рос колючий кустарник, он цеплялся за ее юбку, когда она бежала, но, не замечая ничего, Виктория толкнула деревянные ворота и бросилась к Кристиане, обняла и прижала ее к себе.

— Что ты ей сказал, ты, великовозрастный верзила?

Гэрет виновато оглядывался на всех. Конечно, все смотрели на них: Ричард и Даниэль, Стюарт и Джеймс, Джеффри и отец.

— Ничего я не говорил, — запротестовал старший из братьев.

— Он ущипнул ее за задницу, — сообщил всем Джеффри, задумчиво потирая свой веснушчатый нос.

Гэрет удивленно посмотрел на своего самого младшего брата, решив про себя, что восемнадцать лет — это слишком много, чтобы рассказывать сказки.

При этих словах красивая черноволосая девушка заплакала еще сильнее. Виктория пыталась утешить ее. Однако Кристиана разразилась целым потоком французских слов, которые, похоже, относились к ее брату, а он уже терял всякое терпение.

— Ради бога, Кристиана, возьми себя в руки. И говори по английски… Конечно, если ты можешь сказать что-нибудь приличное. Я уверен, никто не хотел тебя обидеть.

Утонченная молодая женщина сорвала с головы соломенную шляпу с широкими полями и начала бить ею брата; букетики шелковых розочек, которые украшали поля шляпы, разлетелись и упали на пыльную дорогу.

Джеффри и Стюарт, которым было 18 и 19 лет, и они были самыми младшими из братьев Ларкиных, обменялись веселыми взглядами.

— Послушай, Филипп, — предположил Джеффри, — ты не напоил ее?

— Может быть, у нее немного не хватает, — с готовностью подключился Стюарт, — не хватает нескольких шариков.

— Заткнитесь, идиоты, — оборвала их Виктория, наблюдая, как ее невестка барабанит кулаками по груди Ричарда, — она просто переутомилась, вот и все.

— Что она говорит, Даниэль? — спросил Гэрет, повернувшись к своему образованному брату.

Даниэль растерянно покачал головой, не веря своим ушам,

— Много чего, — ответил он, поправляя очки на носу, — «безграмотные крестьяне», — это то, что я точно понял, затем «ужасная собака» и что-то о том, что она хотела бы иметь ружье.

— Помоги нам, боже, — пробормотал Гэрет. Филипп крепко схватил сестру за руки.

— Кристиана, — закричал он, — cesser! Immediatement! Ко всеобщему облегчению девушка прекратила колотить брата, закрывая лицо руками и зарыдала так, словно сердце ее было разбито.

Мэтью Ларкин прошел через толпу своих рыжеволосых детей, в волнении потирая свои испачканные чернилами пальцы, его круглые, как у совы, глаза поблескивали через очки.

— О, дорогая, — пробормотал он. — О, дорогая, — Он положил руку на плечо плачущей девушки. — Ну, успокойся, успокойся, — волнуясь, сказал он. — Не надо так близко все принимать к сердцу. Я знаю, что мальчики немного грубоваты, но, я уверен, они желают тебе только хорошего. О, дорогая, пожалуйста, мадемуазель, не плачьте. В самом деле, Гэрет очень сожалеет, он просит у вас прощения. Не так ли, Гэрет?

Гэрету, которому уже надоела вся эта сцена, очень не понравилось, что отец разговаривал с ним, как с двенадцатилетним мальчиком, хотя ему уже было тридцать лет. Он нахмурился.

— Черта с два буду я просить прощения, — ответил он.

Услышав этот грубый бесцеремонный ответ, черноволосая девушка перестала плакать и гневно посмотрела на него. Ее блестящие голубые глаза были полны слез.

Ричард, третий по возрасту сын, не выдержал и расхохотался.

— Послушай, Гэрет, — весело воскликнул он, — мне кажется, она сказала, чтобы ты съел г…

— Я думаю, нам нужно войти в дом, — оборвал его быстро Мэтью, — и напоить мадемуазель Сен Себастьян хорошим чаем.

Про себя Гэрет подумал, что хорошо, если бы кто-нибудь положил эту мадемуазель Сен Себастьян на колено и отшлепал ее по ее утонченному заду, но из уважения к сестре, которая смотрела на него умоляющим взглядом, он промолчал. В конце концов, Виктория была самой благоразумной женщиной на всей земле, а кроме того, сестра у него была одна.

Нужно поговорить с Филиппом и быстро, решила Кристиана. Как только они останутся одни. Он не мог не знать, куда он ее везет.

И все же, вот он сидит, обняв одной рукой жену за плечи, смеется и разговаривает со всеми этими людьми, как будто все прекрасно.

По крайней мере, в доме было чисто, заметила она, осмотрев комнату. Еды было достаточно, нет, надо быть справедливой, еда была очень вкусной. Свежий вкусный хлеб, наваристый золотистый суп с нежными кусочками курятины, очень вкусное свежее масло и варенье из черной смородины.

Кристиана с удовольствием взяла второй кусок яблочного пирога и не возражала, когда один из братьев Виктории положил на кусок густой сметаны.

— Вот так, — сказал он, — пирог хорошо есть со сметаной.

Который это был из братьев? Она никогда не сможет различить и запомнить их. Она посмотрела на длинный дубовый стол, за которым сидели все братья, и попыталась их различить.

Гэрета было запомнить легче всего, он самый старший из сыновей, у него темно-каштановые волосы и ямочка на правой щеке; следующий Даниэль, с такими же четкими чертами лица и темно-зелеными глазами, но в очках, у него вежливая манера разговора, что ей понравилось.

Затем был третий брат, который, казалось, смотрел так, словно у нее было две головы; у этого волосы не были связаны на затылке, его рыжие кудри торчали во все стороны, словно грива у льва. Один рукав его выпачканной белой рубашки был немного оторван. Как же его зовут? Роберт? Нет, кажется, Ричард, подумала она.

По другую руку от Виктории сидел Джеймс. Его легко было запомнить, потому что они с Викторией были близнецами: такие же слегка раскосые глаза и высокие скулы.

И двое самых молодых братьев, которые все время смеялись как идиоты и ели, словно они давно уже голодали. Она не могла различить, который из них Джеффри, а который Стюарт. Это неважно, подумала она, ей это совершенно безразлично.

А отец Виктории! Что за чудо. Он дважды опрокинул свой чай, один раз потерял очки, наступил на собаку, прожег дыру в кармане своей рубашки, положив туда еще горящую трубку. Не удивительно, что его сыновья были такими… неотесанными и дикими.

Кристиана внимательно осмотрела комнату. В ней не было богатой обстановки, полка с оловянными кружками, грязные стулья и старый шерстяной коврик перед камином. Широкие доски пола поблескивали при вечернем свете, кремовая штукатурка стен отражала свет, идущий из узких окон. Если бы это была гостиница, она должна была бы признать, что здесь чисто, и можно комфортно провести ночь. Но никогда, никогда она не хотела, чтобы это был ее дом.

Она ни за что не останется здесь, особенно после того как Гэрет Ларкин допустил такой непозволительный жест. Ей обязательно надо поговорить с Филиппом.

Она взглянула на него и увидела, что все слушают ее брата. Он говорил на правильном, с легким акцентом, английском языке.

— …и только в марте я смог добраться до Оверна. Крестьяне сожгли замок. Кристиана жила со своей няней в маленьком, состоящем из одной комнаты, домике. Фактически, ей удалось самой бежать из Парижа и проделать путь, равный двум сотням миль.

Гэрет Ларкин смотрел на нее недоверчиво.

— Ты шутишь, — сказал он Филиппу. — Эта маленькая пушинка? На вид она не смогла бы пройти и мили.

Коистиана усиленно ела пирог.

— Как вам это удалось, мадемуазель? — вежливо спросил Мэтью Ларкин.

Последовало долгое молчание. Все ждали ее ответа. Кристиана сжала рукой ложку. Она почувствовала в желудке неприятные ощущения, но когда заговорила, тон ее был беспечным и спокойным.

— Я заплатила одному человеку, лакею из конюшни. Я отдала ему свой жемчуг… Но он забрал все остальное: мои сережки, которые подарил Артуа, сапфировую брошь — подарок Габриэль. И он вывез меня из Парижа, спрятав в крестьянской телеге под копной сена… Он должен был отвезти меня к Филиппу, но он лгал, он привез меня в своп отвратительный дом, к своему пьяному брату.

Кристиана пыталась отогнать мысли о происшедшем. Она не хотела вспоминать свои четки, разбросанные по грязному полу, по которым топтались грязными ботинками, хрустальные четки, разлетевшиеся на тысячи сверкающих осколков. Затем последовала миниатюра с портретом ее матери, стекло сразу же разбилось на нежном рисунке лица матери.

Она глубоко вздохнула.

— Когда мы приехали в дом Жана Клода, у нас… не совпали мнения. Он сказал мне, что я никуда больше не поеду, и отдал меня своему брату, как будто я была наградой, и когда я закричала, они избили меня.

Даже сейчас она помнила горький металлический вкус крови во рту, слышала их отвратительный смех, чувствовала занозы в своих пальцах, когда она вцепилась в дверной проем. Они оторвали ее от двери и швырнули на жесткий пол дальней комнаты дома. Она ударилась головой о доски пола так, что красные круги поплыли перед глазами. Из-за закрытой двери она слышала, как Жан Клод кричал брату, чтобы тот овладел ею.

Она подняла голову и спокойно сказала: — И поэтому мы расстались.

— Я убила его, -мысленно говорила она. — Я выхватила нож, который у него был на поясе, когда он пытался изнасиловать меня, и перерезала ему горло.

Она думала, что ей станет плохо при воспоминании о том, как легко вошел в него нож, как теплые брызги крови попали на ее разорванное платье и как отяжелевшее тело мужчины навалилось на нее.

Руки ее дрожали, когда она открывала задвижки окна, но она справилась с ними и убежала глубокой ночью, слепая от ужаса. Платье ее было порвано и покрыто кровью.

— Я добиралась одна в течение трех дней… Ночами, чуть не сойдя с ума от страха, как ночной призрак, я шла в перепачканном кровью платье, в грязи и с листьями в волосах.

— Какие-то крестьяне нашли меня… Они думали, что я мертвая. Я лежала замерзшая и неподвижная на дороге…

— Они взяли меня к себе в дом. Я долго болела. Затем старик Гастон отвез меня в Оверн. Замок был сожжен, и поэтому я пошла в дом моей няни и была там, пока не приехал Филипп. Брат привез меня сюда.

Она не поднимала глаз от тарелки. Еда, которая только мгновение назад казалась такой вкусной, теперь вызывала у нее тошноту. Она сильно сжала руки под столом, пытаясь унять дрожь.

Кристиана подняла глаза и увидела, что Гэрет задумчиво и удивленно смотрит на нее своими бледно-зелеными глазами.

Она быстро отвела взгляд в сторону, постаравшись выдавить из себя натянутую улыбку.

Вокруг шел разговор на английском языке. Английские слова, смысл которых никак не доходил до нее, гудели в голове.

О нет, она не хочет этого слышать. Они снова говорят о революции.

— Большая несправедливость заставляет людей начинать бороться, — заметил Мэтью Ларкин, — это неизбежно. Король и королева не должны не видеть тяжелого положения своего народа.

Гэрет кивнул отцу.

— Как Нерон, который был занят игрой на скрипке в то время, как Рим уже пылал. Идиотство, в самом деле.

Кристиана подумала о Марии Антуанетте, все еще бывшей в плену у своего народа, о ее добром, милом муже, который был так нежен со своими детьми. Она вспомнила о золотых блестящих днях Версаля, о дне, когда она играла на скрипке для короля и королевы, и Людовик назвал ее самой ценной жемчужиной Франции.

— Это небольшое преувеличение, — заметил тогда Артуа; глаза его смеялись, и Габриэль де Ламбель с трудом удержалась от смеха.

Кристиана отложила вилку и внимательно посмотрела на Гэрета.

— Идиотство? — повторила она. — Что вы можете знать об этом? Вы в этом ничего не понимаете. Они хорошие, добрые люди. Именно таких слов и можно ждать от безграмотного крестьянина.

Все были шокированы, как будто это не Гэрет, а именно она была неправа.

Гэрет Ларкин посмотрел через стол на Кристиану.

— И именно такое отношение приводит к революциям. Благородное рождение не ведет к благородному поведению, и ваши идиотские истерики и отвратительный характер доказывает это.

— Гэрет, — мягко сказал Мэтью Ларкин, поправляя очки на широком носу, — пожалуйста. Мадемуазель Сен Себастьян будет у нас два месяца. Давайте будем более… терпеливы.

Гэрет бросил на нее холодный взгляд и отвернулся к ее брату.

— Расскажи нам о Новом Орлеане. Чем ты там будешь заниматься?

Кристиану поразило то, что брат ни слова не сказал в ее защиту. Он кивнул Гэрету Ларкину и продолжал разговор с ним, как будто ее здесь и не было.

— Один мой друг — судовладелец, он занимается в основном продажей произведений искусства, антиквариата и все в таком роде. Ему нужен человек, понимающий толк в этом. Все, что у меня было, я потерял во время революции, и Этьен предложил оплатить мне и проезд в Новый Орлеаи, и приличный заработок. Другого выбора у меня не было, и я согласился. В конце концов, для другой какой-либо работы я не подхожу.

— Не понимаю, Филипп, — холодно заметила Кристиана, — мне кажется, тебе нужно остаться здесь и превратиться в деревенского идиота. Мне кажется, это у тебя хорошо получится, потому что ты совсем потерял ум.

Парень с каштановыми волосами, который сидел слева от нее (кажется, это был Джеффри), громко захохотал.

Кристиана хмуро посмотрела на него.

Филипп поднялся из-за стола, его ястребиное лицо было гневным,

— Извините меня, джентльмены. Нам с сестрой необходимо поговорить.

Филипп не выпускал ее руки до тех пор, пока они не отошли достаточно далеко от дома. Он властно усадил ее на каменную ограду, которая окружала старый сад и повернулся к ней.

— Боже мой, Кристиана! С меня достаточно твоих выходок, твоего мрачного настроения и истерик. Это прекрасные честные люди, и они теперь моя семья, так же как и твоя. Твое высокомерие очень хорошо подходило, когда ты была при дворе, но теперь с этим должно быть покончено навсегда. У нас нет ничего, мы все потеряли. Ты это понимаешь?

Кристиана уклонилась от ответа и отвернулась, глядя на свежевспаханные поля и зеленые луга, далеко простирающиеся до покрытых лесом живописных холмов.

— У меня нет денег, чтобы взять тебя с собой, — каждое слово Филиппа отзывалось в ней болью. — Эта ферма — единственное место, где ты сможешь остаться. Я пришлю за тобой, как только смогу. Ты слушаешь меня? Ты меня понимаешь? Мы обратились к этим людям за помощью. Мы зависим от их доброты.

Кристиана заморгала, стараясь сдержать слезы, и посмотрела на брата.

— Я думала… Я думала, что все будет по-другому, — наконец сказала она.

— Ты неправильно думала, и вела себя грубо. Поэтому я хочу, чтобы ты нашла Гэрета и извинилась перед ним.

— За что? — вскричала она.

— За то, что ты назвала его безграмотным крестьянином, для начала; за то, что ты заорала, как ненормальная, когда он дотронулся до тебя.

Кристиану передернуло, когда она вспомнила огромные руки Гэрета на своей талии.

— Ты же Сен Себастьян, — мягко напомнил ей Филипп. — Постарайся вести себя хоть немного повежливее, хоть с каким-то достоинством. Ведь это единственное, что у нас осталось.

Кристиана обернулась на дом. Плющ обвивал стены, вокруг росли старые сучковатые яблоневые деревья, которые были все в розовом цвету, узкие окна отражали лучи заходящего солнца.

То, что сказал Филипп, было правдой. Все, что она имела, и все, кого она любила, исчезли или погибли.

— Хорошо, — согласилась она, но голос ее был печальным и горьким. — Ты прав, Филипп, это все, что у меня осталось.

Она вернулась в дом через кухонную дверь и оказалась в большой чистой комнате с огромным камином и каменной печью. Связки лука и сушеных трав висели по деревянным балкам, которые пересекали потолок. Полная женщина с красным лицом стояла около двух огромных корыт с водой, рукава у нее были закатаны по локоть. Она с таким ожесточением чистила чайники, как будто от этого зависела ее жизнь.

Женщина обернулась на вошедшую Кристиану и оценивающе посмотрела на нее из-под чепца, отделанного кружевом.

Было совершенно очевидно, что тщательно уложенные локоны Кристианы и шелковое розовое платье не произвели на нее никакого впечатления.

— Итак, ты сестра француза, не так ли? — спросила она и, не слушая ответа, продолжала. — Кажется, мне прибавится еще забот, вот что я должна сказать. Нет ничего хорошего выходить замуж за разодетого иностранца с совершенно никому не нужным титулом. Лучше бы наша Вик вышла замуж за честного деревенского парня. Но здесь никто меня не слушает.

Кристиана видела, что эта женщина всем недовольна.

— Тащить нашу девочку через весь океан, где ее съедят краснокожие дикари, вот что это значит. А теперь и ее брат собрался с нею ехать.

— Кто? Гэрет? — с надеждой спросила Кристиана.

— А кто тогда будет заниматься хозяйством, если Гэрет уедет? Нет, Джеми, наш Джеймс. Он и представить себе не может, чтобы его сестра одна без него отправилась на другой конец света. Они же близнецы. Они никак не могут друг без друга.

Кристиана удивлялась, все ли английские слуги так откровенно говорят о своих хозяевах. Она постаралась улыбнуться своей самой обворожительной улыбкой.

— Скажите, пожалуйста, где мне найти Гэрета? Женщина подозрительно посмотрела на нее, как будто хотела спросить, зачем он ей понадобился.

— Если он закончил дела с лошадьми, — наконец, ответила она, — то тогда он в конторе. Она как раз направо от гостиной, у главного входа, через который вы пришли. — Она повернулась к девушке спиной и добавила уже через плечо:

— Между прочим, меня зовут миссис Хэттон, хотя вы забыли об этом спросить. Я веду дом, и я не люблю всяких глупостей.

Кристиана охотна поверила этому.

— Завтрак у нас около шести, — без всяких церемоний заявила женщина, — и все сами себе готовят завтрак.

Кристиана с острой тоской вспомнила дни, когда она спала до двенадцати часов, когда ее горничная подавала ей на завтрак кофе и пирожные на разрисованных тарелочках почти прозрачного фарфора.

— Спасибо, миссис Хэттон, — вежливо ответила она и получила в ответ открытую усмешку на такие благовоспитанные манеры.

Она почти натолкнулась на двух младших Ларкиных, когда вошла в холл, и едва сдерживаемый смех в их глазах заставил ее подумать, что они подслушивали.

— Привет, — сказал веснушчатый парень. — Вы ищете Гэрета, не так ли?

Совершенно точно, они подслушивали.

— Нет, — ответила она, — дело в том, что я иду повидаться с королем и пригласить его на чай. Как вы думаете, он согласится?

Ее сарказм не смутил ни того, ни другого. Они весело пошли следом за ней.

— Вы в самом деле знали королеву? — спросил другой.

— Как мне думается сейчас, я ее знала не очень хорошо.

— Это правда, что у нее было пятьсот платьев? Кристиана вздохнула.

— Нет, это у меня было пятьсот платьев. А у королевы было пять тысяч платьев. У нее было четыре мавра, которые приносили ей платья, и она била их дважды в день, пока не уставала. Затем она поручала это делать мне. Вы не хотите, чтобы я продемонстрировала это?

К ее неудовольствию оба захохотали.

— Звучит смешно, — сказал один.

— А затем мы можем побить тебя? — спросил другой.

Кристиана смотрела то на одного, то на другого.

— Который из вас кто? — спросила она.

— Я Джеффри, — ответил веснушчатый, — а это Стюарт.

Кристиана постаралась запомнить. Джеффри худой с веснушками. У Стюарта ямочки на щеках, а нос как будто сломан. Она подняла голову и приятно улыбнулась им. На них ее улыбка произвела большее впечатление, чем на миссис Хэттон.

— Стюарт? Джеффри? Не могли бы вы кое-что сделать для меня?

Оба парня с готовностью кивнули, глаза их горели от нетерпения.

— Хорошо. Тогда отстаньте от меня, не ходите за мной следом.

Она отправилась на поиски Гэрета, оставив братьев в зале.

— Она ужасно хорошенькая, правда? — спросил Стюарт, весело глядя на брата.

— .Да, черт возьми, — ответил Джеффри. — Как ты думаешь, что она хочет от Гэрета?

— Может быть, она хочет сказать ему «иди к черту», — ответил Стюарт, передразнивая ее французский акцент. — Давай пойдем подслушаем.

— Входите, — отозвался Гэрет, не поднимая глаз от бумаг, лежащих перед ним. Его перо быстро бегало по листу бумаги. Он поднял голову только тогда, когда услышал, что дверь тихо закрылась.

Его новая невестка молча стояла у двери. Она спокойно рассматривала своими широко раскрытыми голубыми глазами загроможденную комнату, грубо сбитый стол, который служил ему письменным столом. Он был завален бухгалтерскими книгами, счетами, журналами, куда записывались долги и прибыль, полученный урожай. Один из журналов лежал раскрытый перед ним.

У ног Гэрета сидел Дог и ритмично стучал хвостом по деревянному полу.

Какое-то мгновение девушка выглядела такой несчастной и растерявшейся, что Гэрету стало почти жаль ее. Она сжимала руками складки платья, а глаза ее смотрели куда угодно, но только не на него.

— Садись, если хочешь, — коротко бросил он, указывая на грубо сколоченный стул у стола. Гэрет положил ручку около журнала, подул на страницу, чтобы высохли чернила и закрыл журнал.

Она робко села и закусила губу, прежде чем начала говорить.

— Я… Я хотела бы извниться, — наконец, сказала она. — Я не хотела быть грубой. Я просто очень устала, и это выбило меня из колеи. И… вы очень добры, что позволили мне остаться здесь.

Щеки ее покраснели, и Гэрет видел, что извинение давалось ей с трудом.

Он ничего не ответил, рассматривая ее. Она напоминала ему бабочку, пойманную в сеть. Ее густые ресницы дрожали, глаза сверкали. Нежное кружево окаймляло манжеты платья и слегка колебалось в такт ее движениям. Платье плотно облегало ее фигуру, грудь была открыта, она то поднималась, то опускалась в такт ее быстрому дыханию. Казалось, она кого-то боится. Кого? Неужели его, подумал он.

— Видите ли, я считала, — быстро объяснила она, — что Филипп женился на богатой наследнице; я думала, что буду жить в большом доме с воспитанными людьми, а когда я увидела это место, я была… — Она прикусила нижнюю губу, как бы подыскивая подходящее слово.

— Возмущена? — спросил Гэрет, — что ты вынуждена признать «безграмотных крестьян» своими родственниками?

Она вспыхнула.

— Вы все такие шумные, — ответила она наконец, — и такие огромные, что я… испугалась. — Она произнесла последнее слово тихо и быстро.

— Испугалась? — повторил Гэрет. — Чего?.

Ее небольшие белые руки не находили себе места, взгляд ее отчаянно метался по комнате.

— Я не… это… Вы взяли меня на руки, месье. А я не люблю, когда меня трогают руками.

При этих словах ее поведение резко изменилось. Она гордо вскинула свою черную головку и улыбнулась ему неестественной напряженной улыбкой.

— Сколько шуму из-за простого извинения. Можно считать, что все решено, месье? Я слишком устала, я давно не спала как следует. У людей обычно плохое настроение, когда они устают, не так ли?

— Думаю, что да, — согласился Гэрет, — очень хорошо. Я принимаю твое извинение. Он протянул руку через стол.

Она поколебалась одно мгновение, ресницы ее беспокойно задрожали, но протянула ему руку. Это была небольшая рука, мягкая и белая, и Гэрет сжал ее пальцы.

Он чувствовал, как ей хочется быстрее уйти, поэтому быстро отпустил ее. Она тут же отдернула руку. На лице ее было написано облегчение.

— Спасибо, — сказала она. — Постараюсь не быть вам обузой, пока я здесь.

Гэрет смотрел, как она поднялась и почти выбежала из комнаты, шурша своим розовым платьем.

Каким странным капризным существом она казалась. Эта девушка не похожа ни на кого из тех, кого он когда-либо знал. Она экзотична и грациозна как маленькая птичка со сверкающими глазами и волнующей грацией.

Он вздохнул и взялся за перо.

Из дневника Гэрета Ларкина.

5 мая 1790 года.

«Осуществили покупку двадцати голов овец на ферме Эверли. Продали двух жеребят Торнли, эсквайру. Посадили хмель на северном поле, вспахали два акра под корма. Заплатили долги за шерсть торговцам. Миссис Хэттон наняла девушку для дойки коров.

Встретили мужа Виктории. Кажется, он хороший человек. Джеймс выпросил разрешение сопровождать их в колонию или штаты, если выразиться правильнее.

Филипп Сен Себастьян оставляет под нашим присмотром свою сестру, боже избавь.

Она груба, высокомерна и самовлюбленна. Короче, это как раз то, что я не люблю в женщинах. Надеюсь, что ее пребывание у нас будет коротким».

Гэрет вздохнул, отбросил волосы со лба и снова взялся за перо:

«Она самое прекрасное существо, которое я когда-либо в своей жизни видел».

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Когда Кристиана проснулась на следующее утро, она была удивлена тем, что так крепко спала. Она лежала несколько минут с закрытыми глазами, прижимаясь щекой к чистой ткани подушки, которая пахла сухой лавандой. Это был легкий приятный запах. Кристиана потянулась как кошка и громко вздохнула.

Когда она наконец открыла глаза и осмотрелась, комната ей понравилась. Вчера вечером при свете свечи она не могла ее рассмотреть как следует, так как была измучена и сразу же легла в постель, даже не сняв свое розовое шелковое платье.

Кровать стояла рядом с узким окном. Солнечный свет нежно проникал сквозь оконное стекло, через которое были видны ветви цветущих яблоневых деревьев. Буйный зеленый плющ обвивал окно, через которое виднелось голубое небо и каменистые холмы.

Широкий чистый подоконник из темного полированного дерева издавал приятный запах медового воска. Кто-то специально поставил на него чашку с сухой лавандой и розовыми лепестками. Солнце согревало их, и от этого они источали тонкий аромат.

Занавески были из натурального белого хлопка, отделанные простым ручным кружевом, так же как и покрывало на постели, которое было украшено оборкой и вышивкой.

Изголовье постели не было высоким, но было изготовлено из дерева хорошей твердой породы, украшенное простой резьбой в стиле Тюдор. Около постели стоял деревянный подсвечник из такого же дерева, на котором была поставлена свежая свеча.

Толстые стены, наклонный потолок двускатной крыши были чисто побелены, за исключением темных деревянных балок. Ее сундук стоял в углу комнаты на чистом ровном полу. На столе стояла чаша с водой для умывания, на стене несколько крючков для одежды, и больше ничего.

— Мне нравится эта комната, — громко сказала она, удивляясь. Это была ее комната, ее первая своя комната за многие месяцы. Она была чистой и солнечной, за окном цвели яблоневые деревья, в саду пели птицы, в комнате было уютно. Это было приятное успокаивающее место.

Кристиана поднялась из теплого углубления в постели, которое она сделала своим телом, и умыла лицо холодной водой из чаши, пригладив назад пряди черных волос, которые падали ей на лицо.

Судя по солнцу, уже было позднее утро, и в доме было на удивление тихо. Прошлым вечером она уснула, слыша звук приглушенных голосов, тяжелые шаги вверх и вниз по лестнице, прерываемые изредка смехом.

Удивляясь, почему так тихо, Кристиана открыла тяжелую дверь своей комнаты и спустилась в пустой зал.

Никого не было видно, все двери были закрыты.

Она не понимала, куда исчезли все обитатели этого дома и твердо была уверена только в одном: она просто умирала от голода. А еще хотелось принять ванну и надеть другое чистое платье.

Вчера миссис Хэттон сказала на кухне, что завтрак в шесть, а это время уже давно прошло, но должно же быть на кухне что-нибудь из еды. А может быть, миссис Хэттон поможет ей расстегнуть сотню пуговиц на ее платье или, может быть, у них есть горничная, которая могла бы помочь ей расстегнуть платье.

Она прошла вниз по узкой лестнице, удивляясь, как это Гэрет и остальные огромные парни не бьются головой о потолок.

На кухне было пусто, за исключением собаки, которая стояла передними лапами на столе в центре комнаты и с интересом принюхивалась к корзине с хлебом.

— Кыш, — прогнала ее Кристиана. Собака послушалась ее, тяжело опустив лапы на пол.

Беря хлеб из корзины, Кристиана с опаской посмотрела на собаку, которая просящими глазами смотрела на нее.

— Пошла прочь, — сказала она. Но, кажется, собака лучше понимала французский, чем английский, так как она опрокинулась на спину, показывая свой бело-коричневый живот и виляя хвостом с подобострастным видом.

Кристиана продолжала удивляться, куда все подевались. Потом она заметила, что дверь, ведущая в кладовую и во двор, приоткрыта. Она вышла во двор, освещенный ярким солнцем, надеясь увидеть там миссис Хэттон.

Девушка остановилась на заднем крыльце, кусок хлеба замер у нее в руке.

В десяти шагах от нее у старого каменного колодца стоял Гэрет Ларкин.

Он был без рубашки и без ботинок; стоя под старым деревом, он лил себе прямо на голову воду из ведра.

Вода текла блестящими струями по бронзовой коже его рук, шеи и далее по его сильной спине, по сильным мышцам его гладкой широкой груди. Мокрые темно-каштановые волосы прилипли к голове и шее; он вскрикивал от удовольствия, тряся головой. Брызги летели во все стороны.

Кристиана замерла на месте и зачарованно смотрела на него. Промокшие от воды брюки ясно обрисовывали его тело от талии до колен, и Кристиане пришло в голову, что он похож на римскую статую, но не из холодного гладкого камня, а ожившую и двигающуюся. Она забыла, что ненавидит его и смотрела на него широко раскрытыми глазами.

Гэрет перевернул ведро, вылив последнюю прохладную воду себе на лицо, и повернулся, чтобы взять льняное полотенце, которое он принес раньше.

Он громко и весело рассмеялся при виде Кристианы, неподвижно стоящей на крыльце. Ее нежные губы были слегка открыты, глаза округлились от удивления.

— Ты проснулась, — весело приветствовал он ее. — Мы уже начали думать, что ты проспишь всю свою жизнь.

Его развеселило то, что она покраснела, отвела от него взгляд, и стала смотреть себе под ноги.

Гэрет начал энергично растираться полотенцем.

— Ты голодна? — спросил он через плечо. — Пойдем, я помогу тебе найти что-нибудь на завтрак.

Кристиана с трудом перевела дыхание.

— Нет, нет, спасибо. Я нашла немного хлеба на кухне.

— Если ты имеешь в виду кусок, который был у тебя в руках, то боюсь, что Дог уже почти съел его, пока ты разглядывала меня.

Она пришла в себя и посмотрела на свою пустую руку. Собака сидела рядом с ней и смотрела на нее с беспокойством.

— Глупая собака, — проворчала она, сильно покраснев. Обращаясь к Гэрету, она добавила. — Я совсем не рассматривала вас. Я только была шокирована, и все.

Он ослепительно улыбнулся ей. Но она подумала, что он совсем не красивый: и улыбка его была насмешливой, и у него была всего одна ямочка.

— Как знаешь, — ответил он, соглашаясь. — Все уехали кататься верхом, а миссис Хэттон ушла в гости к своей сестре с ребенком.

— Пожалуйста, будьте так любезны, наденьте рубашку, — вдруг попросила Кристиана, боясь посмотреть на него.

Он снова засмеялся.

— Рубашка осталась на кухне. Пойдем, поищем, что тебе поесть.

Он подошел близко к ней и прошел мимо нее. Она с большой неохотой покинула залитый солнцем двор и вошла за ним в дом.

— Ну вот, — сказал Гэрет, снимая белую рубашку со спинки стула и натягивая ее на мокрую голову. Рубашку он заправил в мокрые брюки. Вид его больших сильных рук, выполнявших эти интимные действия, заставил ее покраснеть еще сильнее, хотя теперь он уже выглядел вполне прилично.

— А когда все вернутся? — внезапно спросила она. Гэрет взглянул на нее, она напряженно сидела на краешке стула, как птичка, готовая улететь при первой же опасности. Руки, сжатые вместе, лежали у нее на коленях, глаза опущены в пол, щеки пылали. Ее черные волосы выбились из-под заколок и падали на плечи и на грудь, которая хорошо была видна в довольно глубоком вырезе платья.

— Кристиана, — сказал он, и его мягкий тон заставил ее поднять глаза. — Тебе не нужно так нервничать из-за того, что я один здесь с тобой. Я совсем не собираюсь положить тебя в горшок и приготовить к обеду, хотя выглядишь ты очень аппетитно. Ну а теперь не съешь ли ты немного масла и меда с хлебом?

Она улыбнулась ему и стала такой очаровательной, что он растерялся и стоял как дурак с горшочком меда в руках. Она была очаровательна, когда краснела и избегала его взгляда, но она была вдвойне очаровательна, когда улыбалась и смотрела прямо в глаза.

— Да, спасибо, — сказала она и взяла горшочек из его рук.

С тяжелым глиняным кувшином он пошел в кладовую, прохладную темную комнату в дальней части дома. Здесь рядами стояли бутыли с элем и вином. В чистых ведрах стояло утреннее молоко со слоем сливок наверху.

Он наполнил молоком кувшин и вернулся на кухню, подошел к столу и разлил молоко по кружкам.

— Миссис Хэттон будет ругаться, если узнает, что мы пили молоко вместе со сливками, — сообщил он ей, садясь напротив нее за стол и пододвигая ей кружку с молоком.

Рот у нее был заполнен хлебом с медом. Она проглотила его и только потом смогла ответить.

— Вы тоже боитесь ее? — спросила Кристиана.

Гэрет отвел от нее глаза. Кристиана облизывала пальцы, выпачканные медом. Боже мой, даже язык ее нравился ему. Да, эти два месяца будут для него нелегкими.

— Ты не должна бояться миссис Хэттон, ей нравятся аккуратные люди, которые умеют себя хорошо вести, а ты очень воспитанная девушка, особенно, когда не бьешь своего брата и не ругаешься на меня по-французски, — добавил он.

— Я хотела вас спросить, — сказала Кристиана, принимаясь за большую кружку молока, — у вас нет в доме девушки, работающей по дому?

— Что-то вроде горничной? Нет, в доме только миссис Хэттон и девушки, которые приходят по понедельникам. Они помогают на молочной ферме. А что? Что тебе нужно? Может я смогу помочь?

Она снова покраснела, все ее миловидное лицо стало красным до корней волос. Густые ресницы опустились, прикрывая блестящие глаза.

— О, нет, видите ли, мне нужна девушка. Мне нужно помочь расстегнуть пуговицы. Я не могу расстегнуть их сама.

Гэрет рассмеялся.

— Не можешь расстегнуть пуговицы? А как же ты их застегивала?

Кристиане это совсем не казалось смешным.

— Вчера горничная в гостинице застегнула мне их. Этой ночью я спала в платье, и мне хотелось бы сменить его Гэрету было очень смешно. Его зеленые глаза искрились смехом. Он запустил пальцы в свои волосы, затем почесал бровь.

— Извини, что я смеюсь, но мне кажется так глупо не суметь раздеться самой в таком возрасте. Ты такое беспомощное и такое бесполезное создание, не так ли? Ты когда-нибудь в жизни раздевалась сама?

Кристиана больше не могла терпеть. Все, с нее достаточно!

— Я не бесполезное создание!

— В самом деле? Ну тогда, что ты можешь делать?

Вопрос поразил ее. Она никогда над этим не задумывалась, и была просто шокирована. Что же действительно она может делать?

— Я могу играть на скрипке, — наконец воскликнула она, гордо вскинув голову. — Я могу играть, как настоящий музыкант. Я могу играть с таким чувством, что люди плачут. Я могу сыграть любое произведение по нотам без подготовки. Я могу заставить скрипку звучать, как голос самого ангела.

Гэрет не считал это очень большим достижением, но маленькая кокетка была настолько горда этим, что он решил не возражать.

— Да, это уже что-то, — согласился он. — Мне бы хотелось тебя послушать.

Ее сверкающие глаза сразу потемнели, уголки губ скорбно опустились.

— У меня нет больше скрипки, — просто сказала она, но он был поражен, как печально она это сказала. — Она была, но ее у меня забрали.

Глядя на нее, Гэрет почувствовал, что она вдруг мысленно унеслась куда-то далеко-далеко. Как будто темная вуаль упала на ее лицо, таким замкнутым и напряженным стало оно. Вдруг это выражение сменилось холодным надменным взглядом.

— Какой глупый разговор, — быстро сказала она, — Давайте больше не будем об этом говорить. Какой у вас вкусный хлеб, правда?

— Да, — кивнул Гэрет, он склонился над столом, поставив на него локти. — И мед тоже. Пчелы на нашей ферме делают самый лучший мед в округе.

Она улыбнулась, лицо ее немного прояснилось, стало веселее.

— Как это может быть? — спросила она. — Чем же ваши пчелы могут быть лучше других?

— Это зависит от цветов, которые мы выращиваем, — объяснил Гэрет, показывая на старый сад за узкими окнами, где буйно росли наперстянка, вербена, фиалки, первоцветы. — Кажется, что они растут беспорядочно, но на ферме все имеет свой смысл и предназначение.

«За исключением меня», — подумала Кристиана, но вслух ничего не сказала. Он назвал ее бесполезной. Странно, но это больно укололо ее. А когда она хотела возразить, то не смогла вспомнить ничего «полезного», что она может делать, за исключением игры на скрипке, которой у нее больше не было.

— Можно мне еще молока? — спросила она, протягивая свою пустую чашку.

Гэрет снова налил молока из кувшина.

— Тебе не надо спрашивать. У нас много еды.

— Все очень вкусно. Как вы думаете, когда миссис Хэттон вернется?

— Через час или два. Ты в самом деле хочешь попросить ее расстегнуть пуговицы?

Кристиана с беспокойством взглянула на него.

— А что, нельзя? Мне не хочется сердить ее, но видите ли…

Она повернулась спиной к Гэрету, изогнувшись на стуле так, чтобы он мог увидеть бесконечные пуговички на спине размером с горошину. На каждой была маленькая петелька из розового шелка. Пуговицы шли вниз по ее стройной спине.

— Если я начну просто снимать, я испорчу платье, — объяснила она. — Сама я не могу их расстегнуть, и у меня нет горничной, чтобы сделать это.

Гэрет изо всех сил старался не рассмеяться.

— Знаешь, — предложил он наконец, — может быть сейчас самое удобное время чтобы ты научилась чему-нибудь полезному, предположим, одевать и раздевать себя. У миссис Хэттон нет времени для этого, а других женщин в доме нет. Может быть тебе придется быть заключенной в это платье, пока ты не уедешь. Ну, не вспыхивай, как полено в печи, я шучу. Повернись ко мне спиной, и я расстегну эти глупые пуговицы.

От этих слов она просто пришла в ужас.

— О, но вам нельзя. Это неприлично.

— Не будь ребенком. Я не собираюсь бить тебя. А кроме того, мне уже приходилось видеть женские спины. Если ты хочешь, я могу расстегнуть твои пуговицы, и тогда ты сможешь пойти и надеть другое платье. А можешь сидеть и ждать еще пару часов миссис Хэттон, которая тебе ответит, что ты должна это делать сама.

— Или ты думаешь, что я могу позволить себе что-то лишнее, — добавил он. — Я ничего не собираюсь с тобой делать. Мой отец сейчас в своей библиотеке, как раз через несколько комнат от нас. Ты можешь закричать, и он сразу прибежит.

На ее лице появилось выражение облегчения. Смешно, какой испуганной она кажется. Она повернулась к нему спиной, отбросила свои черные волосы с плеч.

Гэрет пересел на стул рядом с ней и начал снимать маленькие шелковые петельки, на которые были застегнуты пуговицы. Какой же странной колючей девушкой она была. Капризная и трогательная. Когда его пальцы коснулись ее шеи, она напряглась и вздрогнула.

Почему-то это вызвало у него раздражение.

— Какой же ты ребенок еще, — заметил он. — Ты считаешь, что ты очень умная, раз ты жила при французском дворе, но это совсем не так. Я думал, что ты упадешь в обморок, когда увидела, как я купаюсь у колодца.

Ее спина была как бледный шелк. Он расстегнул все пуговицы и смотрел на ее спину. От ее волос шел экзотический цветочный запах.

— Не называйте меня ребенком, — резко сказала она. — Я была просто удивлена.

Гэрет глубоко вздохнул и снова сосредоточился на выскальзывающих из пальцев маленьких пуговицах.

— Удивлена, — насмешливо заметил он, — ты наверно никогда в жизни не видела мужскую грудь.

— Я видела, — возразила Кристиана, — сотню раз. В Версале Артуа… — она вдруг замолчала, вспомнив об Артуа, который менял рубашку в ее присутствии так же спокойно, как он это делал при своем слуге, — пожалуйста, давайте не будем говорить об этом.

Гэрет замолчал, почувствовав грусть в ее словах. И так, у нее был любовник. Это не должно удивлять его. Правда, она застенчива, как юная девушка, краснеет, отводит глаза. Ну конечно, сказал он себе, ты же не французский аристократ, не так ли, Гэрет? Ты фермер глупый крестьянин.

Он продолжал расстегивать пуговицы. Показалось белое кружево корсета, плотное белое кружево сложного рисунка на фоне бледной кожи.

Не удержавшись, Гэрет поднял палец и нежно прикоснулся к ее спине. Прикосновение его было нежным, как у крыльев бабочки.

— Все твои пуговицы расстегнуты, — просто сказал он, не пытаясь дотронуться до нее снова.

Она быстро вскочила со своего стула, который с грохотом опрокинулся на пол, и быстро вышла из комнаты.

Только вбежав в свою комнату, она почувствовала себя в безопасности и долго стояла прислонившись к двери, часто дыша.

Надо было дать ему пощечину, ей надо было закричать. Она не должна была позволять расстегивать платье.

Но настоящая причина ее волнения была в том, что его нежное прикосновение сильно возбудило ее. Она много раз видела, как Артуа меняет рубашку, но когда она увидела, как Гэрет купается у колодца, она почувствовала совсем другое.

В самом деле, сейчас она испытывала совсем другое, новое чувство.

Она начала уже бояться того дня, когда Филипп и Виктория уедут в Новый Орлеан. Конечно, сейчас уже поздно что-либо менять, сказала она себе. Обо всем уже договорились. И даже если она передумала, как она смогла бы объяснить это?

Она пробудет здесь только два месяца, напомнила она себе. Два месяца — это не очень много, и она, конечно, сумеет избегать Гэрета Ларкина все это время.

Казалось, это будет так просто.

Но на самом деле все вышло иначе. Каждое утро он сидел за столом во время завтрака и смотрел на нее. Его странные желтовато-зеленые глаза смотрели насмешливо, на губах играла кривая ухмылка. Казалось, он понимал, как она смущается и, что хуже всего, казалось, это его ужасно развлекает.

Вместо того, чтобы вести себя, как джентльмен, (кем он, конечно, не был), и принципиально соблюдать приличное расстояние, он, казалось, наоборот все время искал встреч с нею, стараясь при каждом удобном случае коснуться ее. Он дотрагивался до ее плеча в зале или брал ее за локоть, когда она пыталась проскользнуть мимо него в дверях. Иногда он предлагал ей руку, когда она поднималась из-за стола. Все это были совсем невинные дружеские жесты, если бы не озорной блеск его глаз,

Кристиана не отходила от брата и Виктории, предлагая ей помочь няньчить ребенка, что (признавалась она себе) делала довольно неуклюже. Она предложила Виктории помочь упаковывать вещи, что заняло совсем мало времени. Или искала любое для себя дело.

Она терялась среди этих шумных людей с их странными привычками и громкими голосами. Они смеялись буквально над всем, спорили из-за всякой ерунды и, казалось, ничто не могло вывести их из себя.

Холодный взгляд и приподнятая бровь, которыми она пользовалась, чтобы разозлить маркизу Пьерфит, заставляли Ричарда хохотать. Холодный резкий голос, которым отчитывала слуг и горничных, вызвал просто недоумение у Джеффри и Стюарта, а позже она слышала, как Стюарт изображал ее гнев, копируя ее голос и манеры.

Она решила думать только о Новом Орлеане, куда она уедет еще до наступления осени. Она мечтала о том, что там она найдет себе богатого мужа, который купит ей бриллианты, платья, экипажи. И тогда ее жизнь станет такой же, как прежде, до того, как мир разрушился, и она никогда больше не будет иметь никаких дел с этими противными англичанами.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

Когда Филипп и Виктория уехали в Новый Орлеан, Кристиана, действительно, почувствовала себя одиноко. Все в доме были заняты работой: кто ухаживал за овцами, кто за курами и коровами, кто работал в поле, кто в огороде.

Миссис Хэттон занималась кухней. Она сразу ясно дала понять, что не хочет, чтобы кто-нибудь «торчал здесь и путался у нее под ногами», и что она не собирается относиться к Кристиане как-то «по-особому». После этого Кристиана сразу же ушла в свою комнату.

Она попросила у Даниэля, который казался самым вежливым и мягким человеком из всех Ларкиных, ручку и бумагу и написала письма Артуа. Это были шесть одинаковых писем, адресованные во французские посольства в Риме, Венеции, Вене, Лондоне и туда, где он, по ее мнению, мог оказаться. Она понимала, что, возможно, в этих городах не осталось французских посольств и, что возможно, Артуа не удалось живым выбраться из Франции, но Кристиана все равно написала.

Кристиана чувствовала бы себя менее одинокой и более уверенной в своем положении в этом мире, если бы она знала, что Артуа жив.

Ясным прохладным майским утром Гэрет Ларкин с удовольствием осматривал акры возделанной плодородной земли. Глаза его были такими же ясными и чистыми, как нефрит на солнце. В них отражалась свежая зелень молодой листвы и первых всходов. Эта весна была самой теплой за последние пятнадцать лет. В этом году овцы рано принесли приплод, ветви с клубникой уже свешивались через деревянные подпорки, и букеты белых соцветий уже виднелись среди ее сочных зеленых листьев.

Ларкины приобрели еще десять новых коров для производства молочных продуктов, и на доходы от прошлогоднего урожая приобрели прекрасную породу овец «джерси».

Обходя чисто вымытые, покрытые соломой амбары, Гэрет думал, что следует ожидать хорошего урожая. Направо от него простирались поля со свежими всходами. Они тянулись длинными нежно-зелеными рядами: клубника и салат, бобы и горох, целых два акра хмеля — ярко-зеленые сильные ростки на темной плодородной земле.

Рои пчел шумно гудели вокруг своих ульев под старыми дубами. Амбары, хлева и все хозяйственные постройки были отремонтированы и находились в полном порядке, отметил Гэрет. Это было хорошо и умело ведущееся хозяйство, процветающая ферма.

Вид полей наполнил его радостью и гордостью. Он повернул лицо навстречу утреннему солнцу, чувствуя себя таким же живым и сильным, как дубы в лесу. Его земля, его ферма были самыми лучшими в графстве. Пусть другие живут в больших и маленьких городах, для него не было ничего прекраснее растущего хмеля и овощей на плодородной ухоженной земле.

Он громко рассмеялся своим собственным мыслям и повернул на дорогу к дому. Сквозь бледно-зеленую листву деревьев, что стояли вдоль дороги, он заметил своего брата Даниэля. Он выехал через главные ворота и направлялся к эсквайру Торнли, у которого работал. Гэрет громко окликнул брата, его голос разрезал тишину утра.

— Даниэль, подожди минутку!

Даниэль легко повернул своего рыжего мерина и остановился у края дороги, поджидая пока Гэрет пройдет по зеленому склону.Братья были очень похожи, солнце освещало их рыжие головы и чистые четкие черты лица.

— Даниэль, попроси эсквайра, не отпустит ли он тебя на неделю для стрижки овец. Торговцы шерстью должны здесь появиться примерно через три недели.

Даниэль кивнул, поправляя очки на носу.

— Неплохая мысль, Гэрет. Это гораздо легче, чем учить латыни этих идиотов, детей эсквайра.

— Лучше уж учить латыни овец, — согласился Гэрет.

— Я хотел научить латыни Стюарта и Джеффри, — сказал Даниэль, успокаивая нетерпеливого коня.

Гэрет засмеялся, протянул руку и погладил морду чалой лошади, потом потрепал ее шелковистую гриву.

— Ну и что, ты уже отказался от этой мысли?

— Да, отказался. Так легко было учить Ричарда и Викторию, и Джеймса, а Стюарт и Джеф мне кажутся безнадежными, они счастливы в своем блаженном неведении. А ты, черт возьми, выглядишь таким довольным, — добавил Даниэль нахмурившись. Гэрет был одет в свободную белую рубашку и вылинявшие брюки, порванные на одном колене. Брюки были заправлены в высокие кожаные старые ботинки. — Нет ничего хуже в такой прекрасный день, как сегодня, надевать на себя официальный костюм и отправляться учить латыни этих избалованных маленьких ублюдков. Я готов их удавить собственным галстуком.

— Но зато ты выглядишь таким ученым, — сказал Гэрет с довольной усмешкой.

— Ты тоже хороший педераст, — вежливо сказал Даниэль.

— А когда ты вернешься, я буду тебе очень признателен, если ты посмотришь на всходы картофеля. На листьях появился какой-то неприятный серый налет.

— Договорились, — согласился Даниэль. Он смотрел мимо Гэрета и улыбался. — Сагреолегл, — весело приветствовал он.

Гэрет обернулся и увидел Кристиану. Она спешила к ним по каменистой дорожке и казалась пастушкой из сказки в своем воздушном платье небесно-голубого цвета с белыми цветами. Юбка была присобрана по бокам вверх так, что были видны нижние кружевные юбки. Суживающийся книзу корсаж платья был стянут атласными лентами. Перед корсажа был из белоснежного кружева. Черные кудри были перекинуты через плечо. Она поспешно шла к ним. Юбка ее платья цеплялась за ветви зеленой изгороди.

— Кто рано встает, тому бог дает, — ответила она Даниэлю. — Я поняла, что вы мне сказали, «мистер учитель», это я еще помню из латыни.

Она толкнула деревянные ворота и подошла к ним. Ее пышные юбки соблазнительно покачивались.

— Прекрасное сегодня утро, не правда ли? — спросила она.

Даниэль посмотрел вокруг и улыбнулся.

— Divina natura agoros, ars humana aedificavit urbes. Кристиана на мгновение задумалась, затем подняла вверх руки, сдаваясь.

— Сдаюсь, вы победили.

— Бог создал природу, а человек создал города, — перевел Даниэль.

— Ты рано встала, — заметил Гэрет, — в первый раз.

Она не обратила на него внимания, повернулась к Даниэлю, подошла к нему и взяла за руку. Это почему-то не понравилось Гэрету.

— Вы поедете через деревню или нет? Не могли бы вы отправить эти письма? Пожалуйста, сделайте это для меня.

Гэрет посмотрел на пачку аккуратно сложенных писем. Даниэль взял их в руки и начал просматривать.

— Артуа де Валье через сэра Карко Франчези, Вена. Артуа де Валье через Его превосходительство маркиза де Рамбуйе, Вена, Австрия, Артуа де Валье в Рим, Женеву, Лондон и Флоренцию.

— Боюсь, что у меня нет карманных денег, чтобы отправить их. У тебя нет с собой денег, Гэрет?

— Черт возьми, а ты имеешь хоть какое-то представление, сколько стоит отправить все эти письма? — обратился Гэрет к Кристиане.

— Нет, я не знаю, — ее голубые глаза, только что сиявшие радостью, погасли. — Я не имею представления. А много? — с тревогой спросила она. — Мне очень важно найти Артуа.

Она была такой хорошенькой, так встревожена тем, что не подумала о цене, что Гэрет уже собрался сказать ей, что завтра он сам отправит письма, но Даниэль опередил его.

— Неважно, сколько это будет стоить. Сегодня мне должны заплатить за уроки, и по пути домой я завезу их на почту.

Кристиана радостно улыбнулась ему.

— Спасибо вам, Даниэль. Для меня это очень много значит.

Красивое лицо Даниэля вспыхнуло, и Гэрету захотелось высмеять его за то, что он так легко поддался ее улыбке. Это избалованное маленькое создание в жизни своей никогда не заработало ни пенни, ей только стоило показать свои ямочки, тряхнуть своими локонами, как сразу все бросаются выполнять ее приказания.

— Мне уже пора ехать, — сказал Даниэль, вложив письма в учебник латинского языка. — Я проверю картофельное поле, когда вернусь, Гэрет, — добавил он, поворачивая своего резвого мерина на дорогу.

— Я надеюсь, — угрюмо ответил Гэрет.

— До свидания, Даниэль, — сказала Кристиана, и Гэрет отметил, какой чистый и звонкий у нее голос.

Она повернулась и направилась к дому, осторожно приподнимая свои пышные юбки, и Гэрет заметил, как соблазнительно мелькнуло кружево ее нижних юбок и ее стройные ножки.

— И чем ты собираешься заняться сегодня? Спрячешься в своей комнате и будешь весь день сидеть на заднице?

Она вспыхнула.

— А что еще я должна делать? — Она вскинула голову. — Нет ничего, что мне можно было бы поручить сделать, как любезно заметила миссис Хэттон. Кажется, я в самом деле, как вы сказали, бесполезный человек. Да, именно так.

Лепесток цветущей яблони слетел с дерева и опустился на ее густые волосы. Рука Гэрета невольно потянулась к ней, чтобы смахнуть лепесток. Это невольное, независящее от него движение, его разозлило. Черт бы ее побрал с ее ямочками, соблазнительным изгибом ее тонкой талии, ее налитыми маленькими грудями, выступающими из плотно облегающего платья!

— Я знаю пару вещей, с которыми ты смогла бы справиться. Но ты залепишь мне пощечину, если я тебе предложу это.

Она нахмурилась и высоко подняла нос в своей обычной высокомерной аристократической манере.

— Не грубите! — приказным тоном сказала она.

— Ну что ж, такой уж я есть, и ничего не поделаешь с этим, правда? Грубый крестьянин? Только и годен для того, чтобы покупать тебе еду или отправлять письма твоему любовнику? — он понимал, что не должен был так грубо с ней разговаривать. Но он, действительно, разозлился на нее за то, что она так мило разговаривала с Даниэлем, кокетничала с ним, используя свое обаяние, чтобы получить то, что ей надо.

— Вам дела нет до Артуа, — резко сказала она, перебросив локоны через плечо. — И вам не пришлось отправлять мои письма. Спасибо Даниэль сделал это.

— Да, ему это обойдется в половину того, что ему заплатят за работу, — сообщил ей Гэрет. — Разве тебя это волнует? Или ты думаешь, что очаровала его, опуская свои ресницы и дотрагиваясь до его руки.

Щеки ее покраснели.

— Какой же ты свинья! Я ничего подобного не делала. Я просто его попросила, и он согласился, как настоящий джентльмен.

Гэрет возмущенно хмыкнул.

— Ты флиртовала с ним. Ты ему строила глазки и улыбалась, и положила свою хорошенькую ручку на его руку. Что же еще он мог тебе сказать? Конечно, он согласился.

Кристиана вскинула голову и удивленно посмотрела на него.

— Ты ревнуешь, — воскликнула она, очень довольная собой.

Гэрет внутренне вздрогнул от ее проницательности, но вида не показал. Он громко расхохотался.

— Какая же ты тщеславная! Ты хорошенькая, ты это знаешь и пользуешься этим. Может быть, на Даниэля это и действует, но только не на меня. Слава богу, мне нравятся крупные женщины, чтобы на костях у них было хоть немного мяса, ну и в бедрах пошире. А тебя сдует при первом сильном ветре.

Он понимал, что очень груб с ней. Но это потому, что он, как мог, сопротивлялся этому праздному созданию, колдовскому очарованию ее чувственного личика. Он не хотел признаться себе, что он также легко попадал под ее очарование, как Даниэль, который краснел, как школьник, когда она улыбалась ему. И это вместо того, чтобы вести себя так, как подобает мужчине двадцати семи лет.

Он удивился, что она не ответила ему грубостью и не стала возмущаться его преднамеренно оскорбительному тону.

— Если бы это было так, — устало сказала она, — я бы не смогла выжить во время революции.

Она повернулась и пошла к дому. Ее локоны, так весело подпрыгивающие раньше, когда она шла сюда, теперь уныло спускались по ее спине. Он почувствовал угрызение совести за то, что причинил ей боль.

— Кристиана, — быстро окликнул он ее. Она обернулась.

— Извини меня. Не хочешь совершить небольшую прогулку перед тем, как я начну готовить и чистить сарай для стрижки овец?

Она остановилась на середине садовой дорожки и язвительно взглянула на него через плечо-

— К твоему сведению, — высокомерно сказала она, — я собираюсь выиграть сражение с этим драконом, завладевшим кухней и стать «полезной», иначе я сойду с ума от скуки.

Гэрет засмеялся, представив себе, как это нежное создание будет работать на кухне вместе с дородной миссис Хэттон. Он улыбнулся, глядя, как она шла по тропинке. Ее пышные юбки покачивались и шелестели.

Миссис Хэттон приняла предложение Кристианы помочь ей с ее обычной бесцеремонностью.

— Когда поваров много, то блюдо оказывается испорченным, — сказала она мрачным голосом, вытирая свои красные пухлые руки о передник.

Обычные английские банальности не подействовали на Кристиану.

— Я не собираюсь готовить никаких блюд. Но я хочу что-нибудь делать. Я не могу все два месяца сидеть в комнате.

— Ты умеешь пользоваться ножом? — спросила миссис Хэттон после долгой паузы.

Кристиана криво усмехнулась.

— Могу, когда это необходимо.

Миссис Хэттон была явно не в восторге, она тяжело вздохнула.

— На заднем крыльце стоит корзина свежей моркови. Ты можешь внести ее и начинать резать, но не очень мелко, а то она разварится и превратится в кашу.

После этих слов она повернулась к Кристиане спиной и все внимание перенесла на ароматные буханки хлеба, которые пеклись в каменной печи.

Кристиана направилась за морковью, размышляя о том, почему она терпит такое недостойное обращение с собой? «Потому что иначе ты сойдешь с ума от скуки», — ответила она сама себе. Но на самом деле, больше всего ей хотелось послать к черту Гэрета Ларкина. Его замечания о ее «бесполезности» и что «она сидит на своей заднице весь день», больно задели ее.

Она ему не нравилась, это было очевидно. И он ей тоже не нравился, старалась убедить она себя. Он был просто туповатым, грубым фермером, которого зачем-то бог наградил красивым лицом и прекрасными физическими данными.

Она нашла корзину с морковью и внесла ее в залитую солнечным светом кухню, удивляясь, почему для нее так важно мнение Гэрета.

Было вполне очевидно, хотя она и не хотела признаваться себе в этом, было что-то такое в Гэрете Ларкине, что будоражило и зажигало ее кровь, заставляло дрожать ее колени, а сердце трепетать. Но ведь и раньше ей приходилось флиртовать и кокетничать, шутить и целоваться с герцогами и принцами, с самыми замечательными и знатными молодыми людьми Франции… Но с Гэретом все было иначе.

Она высыпала морковь на свободный деревянный стол, взяла большой нож и с решительным видом принялась за работу.

К тому времени, как она нарезала морковь (слишком мелко, по мнению миссис Хэттон), порезала лук, репу (слишком крупно в соответствии с тем же источником), принесла пять ведер воды из колодца (не полные, конечно) и обернула чашку с драценой, приготовленную к обеду, Кристиана очень пожалела о своем решении «стать полезной». Ее красивое платье было выпачкано, прическа растрепалась. Она изнемогала от жары, которая была на кухне.

Миссис Хэттон встречала каждую ее новую попытку помочь удивленным поднятием брови и звуком «Хм», который мог означать, что угодно, начиная от «Ну раз ты такая умная» и кончая «Ну иди за водой в колодец и упади в него». Кристиане приходилось все время напоминать себе О своих благих намерениях.

Как бы Артуа смеялся, подумала она, если бы увидел меня сейчас.

Она отбросила локон со щеки и чуть сама не расхохоталась над собой. Кристиана Сен Себастьян, жившая прежде в Версале, внучка и сестра маркиза, проливает пот над рыбой на фермерской кухне.

Она поставила локти на стол, оперлась на них, чтобы немного передохнуть. Спина и руки у нее ныли.

— Все, ты уже выдохлась, правда? — заметила миссис Хэттон. Впервые за весь день голос ее был довольным, а лицо над ее пышной грудью просто светилось радостью. — Думаю, что помощь твоя на сегодня закончилась.

Причем слово «помощь» звучало саркастически.

— Вовсе нет, — быстро ответила Кристиана, хотя спина ее ныла, она спокойно встретила взгляд грозной и крупной миссис Хэттон. — Я как раз собираюсь спросить, что еще делать.

— Хм, — издала неопределенный звук миссис Хэттон, но можно было легко угадать, что она имела в виду.

Вдруг тяжелая входная дверь с шумом отворилась, и вошли Джеффри и Стюарт, лица их были разгорячены солнцем и работой.

При виде Кристианы они расхохотались, глядя на ее измученное лицо и грязное платье. — Гэрет сказал, ты решила поиграть в прислугу на кухне, — громко сказал Джеффри, ямочки играли на его лице. — Мы ему не поверили.

Стюарт откинул с глаз свои рыжие волосы, смеясь как идиот. — Так твои волосы выглядят гораздо лучше, — заметил он, — а то торчат как какая-то гора.

— Never mind, — резко ответила Кристиана.

Это новое для нее английское выражение стало ее любимой фразой, очень полезной и удобной.

— Мы принесли с собой обед, — громко объявил Стюарт, и к ужасу Кристианы он бросил на стол несколько обезглавленных цыплят.

Теплые капли крови брызнули ей на платье. Она уставилась на цыплят, комната поплыла перед нею.

В руках она держала нож, а по платью расплывались красные пятна крови.

— Нет, — громко сказала она, слово это вырвалось у нее против ее желания.

Она плотно закрыла глаза, чтобы ничего не видеть. Но перед ее глазами возник образ Рауля, толкающего ее на пол. Его смех звенел в ее ушах, его грубые руки касались ее тела, причиняя ей боль.

— Ты больна? — услышала она чей-то голос. Он звучал где-то далеко, перекрывая шум в голове. Она с усилием открыла глаза и отшвырнула от себя ненавистный нож.

В глазах у нее потемнело, и она погрузилась в темноту.

Откуда-то издалека она слышала голоса, какую-то какафонию звуков, и до нее не сразу дошел смысл английских слов. Видимо, случилось что-то ужасное, но она не могла понять и вспомнить, что именно.

— …только положили цыплят на стол, а она вдруг, раз и потеряла сознание.

— Честное слово, Гэрет, больше ничего. Она сказала «нет» и потеряла сознание.

Громко лаяла собака, кто-то прогонял ее прочь. И голос миссис Хэттон: «…не должна работать на кухне, упала в обморок, только увидела кровь».

— Боже мой, Гэрет, я этого не хотел, не смотри на меня так…

— Тупоголовые ослы… — эти слова она услышала совсем близко от своего уха. Кристиана почувствовала, как ее взяли на руки, как сильные руки обняли ее и вынесли из комнаты. Голоса были уже не слышны, лай собаки тоже отдалился.

Она знала, что это Гэрет несет ее. Она чувствовала это, не открывая глаз. Его сердце громко стучало прямо ей в ухо. От его кожи исходил запах свежескошенной травы, ветра и солнца. Она с удовольствием ощутила, что ей безопасно и спокойно рядом с ним.

Кристиана вдруг вспомнила: она упала в обморок на кухне при виде крови, брызнувшей ей на платье. Наверно, она издала какой-то звук или вздрогнула, вспомнив, что с ней случилось, потому что Гэрет еще сильнее прижал ее к себе.

Он произнес что-то ласковое и успокаивающее. Что-то такое, она слышала, говорил он, успокаивая игривого жеребенка.

Он положил ее на мягкую пуховую постель, от которой исходил свежий запах чистого льняного белья и лаванды. Она почувствовала, как он нежно погладил ее по щеке. Ей было удивительно, что его огрубевшие от работы пальцы, могут быть такими нежными.

Он тихо произнес ее имя, и она с сожалением открыла глаза. Ей так было приятно лежать с закрытыми глазами, окруженной теплом и темнотой.

Глаза его, ясные и чистые, были светло-зелеными с крапинками золотого и серого цвета. В них не было совершенно никакой насмешки, только сочувствие. Волосы его свободно падали на плечи, закрывая брови. Он медленно убрал руку с ее лица, а ей хотелось, чтобы он продолжал гладить ее.

— Ты заболела? — мягко спросил он.

Она покачала головой и постаралась засмеяться.

— Нет, нет. Как глупо. Мне жаль, что из-за меня столько суеты.

— Что случилось?

— Я не могу сказать. Я не знаю, — солгала она, отводя взгляд от его лица. Острая боль пронзила ее голову, она прикоснулась к голове рукой.

— Ты ударилась головой, когда падала, — объяснил Гэрет, хотя ей и так было все понятно, она чувствовала, что у нее растет шишка.

— А Джефф и Стюарт, — добавил он, — стояли и смотрели как пара недоумков. Миссис Хэттон считает, что она переутомила тебя работой по кухне и сейчас чувствует себя виноватой, и ей даже стало плохо с сердцем. Отец пролил весь чай на книгу Шекспира, когда услышал об этом.

Кристиана тихо засмеялась, когда представила себе эту сцену. Гэрет был доволен тем, что она улыбается, ямочка заиграла и на его загорелой правой щеке.

— Дога пришлось выгнать на улицу. Слышишь, как он воет? А Ричард считает, что все аристократы должны быть слабыми, для них это естественно, так как они женятся только друг на друге. И с этим ничего нельзя поделать.

Кристиана снова засмеялась, смущенная тем, что произвела такой фурор. Гэрет смеялся вместе с ней, радуясь, что она чувствует себя лучше.

Она приподнялась от подушки, потирая больное место на затылке.

— Мне все равно, что думает Ричард, — ответила она, улыбаясь. — Он тоже не безупречен.

Гэрет смотрел на нее сверху вниз, сидя на краю постели. Взгляд его был ясным и нежным. Кристиане внезапно стало не по себе от его близости. И хотя платье ее было открытым в рамках приличия, ей показалось, что это совсем не так. Казалось, что Гэрет ласкал ее тело своим неотрывным ясным взглядом.

Их взгляды встретились, он протянул руку и дотронулся до ее головы, он погладил ее черные шелковистые волосы.

— Да, настоящая шишка, — добавил он после длинной паузы.

Сердце Кристианы затрепетало как-то по-особому. Гэрет какое-то время не отнимал руку от ее волос.

— Знаешь, что я думаю? — наконец спросил он, не отрывая глаз от ее лица.

Кристиана замерла под его нежным прикосновением, слушая его тихий красивый голос. Она отрицательно покачала головой.

— Я думаю, — сказал он, пробегая пальцами по ее губам. Прикосновение было таким легким, как дуновение ветерка, но оно заставило ее задрожать от блаженства. — Я думаю, что Кристиана Сен Себастьян лгала, когда сказала мне, что не знает, почему она упала в обморок. Как ты думаешь?

Кристиана похолодела, но потом улыбнулась, кокетливо вскинула голову и, глядя на него сквозь опущенные ресницы, сказала:

— Вы очень часто говорите друг другу «Bugger off». Легкий акцент делал эту фразу очень смешной, осооенно, когда ее произносила такая нежная и воспитанная девушка. Гэрет откинул голову и захохотал.

— А ты знаешь, что это значит? — наконец спросил он ее, при этом глаза его озорно сверкали.

— То же самое, что: это неважно, плевать, ерунда. Обычно никто не обращает внимания на эти слова. А теперь я хочу побыть одна, пусть моя больная голова немного отдохнет.

— Как будет угодно, — ответил Гэрет со своей обычной добродушной улыбкой, которая ее выводила из себя. Кристиана почувствовала облегчение, когда он убрал руку с ее волос и направился к двери.

Взгляд, который он бросил на нее, уходя, был добрым, но за безмятежностью его взгляда и улыбки сквозило желание. Это взволновало ее, дыхание ее участилось. Когда дверь за ним закрылась, она прикоснулась пальцами к своей щеке, которую он только что гладил.

Интересно, ему доставило удовольствие прикосновение к ее коже?

Она удивлялась сама себе: у нее возникло желание отдаться Гэрету Ларкину, хотя она убила мужчину, попытавшегося овладеть ее телом.

Кристиана решила помолиться, но пальцам не хватало четок. Ей казалось, чем больше она размышляла и пыталась понять смысл своей новой жизни, тем меньше она ее понимала. И в результате таких размышлений она всегда чувствовала себя еще более одинокой.

— Может быть нам нанять горничную, чтобы она относила ей еду наверх.

Кристиана, которая только собралась войти в столовую, замерла на месте, рука ее была на ручке двери.

— О боже, я не думаю, что мы можем себе это позволить, не так ли, Гэрет? — послышался голос Мэтью Ларкина, как всегда он волновался больше всех.

— Ричард просто шутит, папа.

— Черт возьми, Гэрет, ты когда-нибудь видел еще кого-нибудь такого же неприспособленного к жизни? Почему она не поехала в Штаты со своим братом?

— Я пытался одолжить ему денег, но он отказался их взять. Нельзя винить человека за то, что у него есть гордость.

Кристиана понимала, что ей надо сейчас войти, чтобы прекратить этот разговор о себе, иначе она услышит действительно что-нибудь очень обидное. Но она продолжала стоять в холле, держа руку на слегка приоткрытой двери.

— Мне кажется, что она очень милая. Приятно, когда около тебя такое хорошенькое личико, — эти слова принадлежали Мэтью.

— А мне кажется, что она смешна. Аристократы вообще ни на что не способны. А французская знать еще хуже английской, — снова послышался голос Ричарда.

Кристиана представляла себе его возмущенное лицо, его буйные рыжие кудри торчали во все стороны. Было похоже, что он говорит с набитым ртом, что не удивило ее.

Джеффри и Стюарт начали смеяться. Один из них произнес, копируя ее акцент: «Кровь цыплят вульгарна. Мне кажется, я сейчас упаду в обморок».

— Убери голову из моей тарелки, осел!

— Цыплята на столе! Гэрет, спаси меня!

Щеки Кристианы горели. Лучше бы она осталась в своей комнате. Раздался взрыв хохота. Потом она услышала спокойный низкий голос Гэрета.

— Убирайся с моих коленей, болван. Послышался звук чего-то падающего и шум отодвигающихся стульев.

— А теперь послушайте, ребята. Я знаю, что она немного изнежена и так же бесполезна, как трехногая кобыла, но она ничего с этим не может поделать. Она никогда в жизни ничего не делала, кроме своих причесок. Но будьте поделикатнее с ней, она такая слабенькая, как пушинка.

Кристиана тихо повернулась, чтобы уйти к себе в комнату, но следующие слова остановили ее.

— Я тебе не верю. Ты положил на нее глаз, Гэрет, разве не так?

— Да поможет нам бог, Джефф, ты шутишь? Нет. Мне нужна хорошая, работящая английская девушка, такая как Мэг или Джени. Кристиана хорошенькая и на нее приятно смотреть, вот и все. Она может пофлиртовать с сельским парнем, чтобы развлечься, но она никогда не была бы хорошей женой. Она и пальцем не пошевельнет, чтобы сделать что-то. Совершенно бесполезное существо.

Мне это совершенно безразлично, говорила она себе. Меня не волнует, что эти идиоты думают обо мне, особенно Гэрет. И после того, как он дотрагивался до моих волос, я думала, что не безразлична ему, хоть чуточку.

Она повернулась к лестнице и почти наткнулась на Даниэля. Он тихо стоял, отмечая пальцем страницу книги, которую читал. Его сочувствующее выражение лица показывало, что он тоже слышал, что о ней говорилось в столовой.

Как бы не видя его, она прошла мимо, ничего не сказав, и ушла в свою комнату.

К неудовольствию Кристианы на ее постели лежала собака. Довольная, она повернулась на спину, показывая свой пятнистый живот. Ее длинные уши лежали на подушке.

Глупое животное открыло один глаз, затем быстро закрыло его, притворяясь, что не видит Кристиану.

— Мне ты тоже не нравишься, — резко сказала Кристиана и столкнула тяжелую собаку на пол.

Собака обиженно взглянула на нее своими печальными карими глазами и уныло поплелась из комнаты.

Было темно, Кристиана сидела у узкого окна. Она вслушивалась в мягкие ночные звуки деревни: ржание лошади в конюшне, отдаленный лай собаки. Прохладный ветерок шелестел листвой. Когда раздался стук в дверь, первой ее мыслью было отослать любого, кто бы там ни был. Но она позволила войти.

Это был Даниэль. Очки его сползли на нос, его темные волосы были аккуратно связаны на затылке.

— Я принес тебе вот это, — сказал он и протянул ей книгу и блокнот с записями.

«Учебник английской ботаники. Цветы и травы в саду». Таково было название замасленной книги. В толстом блокноте выцветшими чернилами давались описания различных растений и цветов, написанные аккуратным женским почерком.

«Monarda Didyma или пчелиный бальзам, — говорилось в одной из заметок. — Запах мяты привлекает пчел, она также полезна для качества меда.»

«Asperula Oderata, — было написано под растением со множеством листьев и крошечными, как звездочки, цветочками, — Или душистый ясменник. Используется для плетения венков и гирлянд, очищает воздух. Применяется при порезах, останавливает кровотечение.»

Кристиана смущенно посмотрела на Даниэля.

— Гэрет рассказал мне, что случилось сегодня. Он сказал, что ты пыталась чем-то заняться. Мне кажется, тебе может понравиться работа в саду. Ты можешь там привести в порядок цветы и травы. Моя мама занималась этим. Я знаю, что многие знатные женщины любят разводить цветы.

Кристиана взглянула на подробные иллюстрации: пушистые пионы, стебли лаванды, желтые нарциссы, укроп. Надписи были сделаны аккуратным девичьим почерком.

— Ты сможешь заниматься этим столько, сколько захочешь. Можешь уделять этому совсем немного времени. И миссис Хэттон не будет стоять у тебя над душой. А свежий воздух и солнце пойдут тебе на пользу.

«Огуречник, — прочитала Кристиана, — Borago Oficinalis. Цветы в форме звездочек, переливчатого голубого цвета. Лечит от лихорадки. Полезно настаивать на спирту.»

— Это вредно, весь день сидеть дома, — подчеркнул Даниэль. — Неудивительно, что ты упала в обморок, целый день находясь на кухне, там было очень жарко, потому что пекся хлеб.

— О, это совсем не поэтому, — поспешно заверила его Кристиана, оторвавшись от книги. — Я совсем не такая уж слабая. Не обращай внимания на то, что они говорят. Я просто… видишь ли, я увидела кое-что, что напомнило мне о… революции.

Даниэль ничего не сказал, а только посмотрел на нее своими ясными светлыми глазами. Кристиана подумала, что он очень похож на Гэрета, и все же совсем другой. Черты лица его были немного тоньше, глаза с серым оттенком. Его спокойное доброе лицо кого-то напоминало ей… Она вдруг поняла, кого. Брата Джозефа, который давным-давно в древнем замке учил ее играть на скрипке.

— Видишь ли, это все из-за крови, — слова полились у нее, как давно сдерживаемый поток воды. — Моя подруга Габриэль была такой глупой… Я так скучаю по ней, потому что ее нет в живых. Ей отрубили голову, прикрепили к шесту и размахивали ею, как флагом перед нашими окнами. Ее волосы были в крови. И поэтому я вынуждена была бежать. И когда я убежала, со мной произошло нечто ужасное. Мне пришлось… убить одного человека, было много крови. Я вся была в крови. И затем я заблудилась, не знала, куда идти. Иногда я и сейчас чувствую себя так, как будто я заблудилась. А теперь Филипп уехал, и я не знаю, где теперь Артуа. Может быть его тоже убили. Я очень скучаю без него. У тебя был когда-нибудь большой друг, который искренне тебя любил и всегда заставлял тебя смеяться? Вот почему я упала в обморок. Это совсем не из-за кухни.

Она перевела дыхание и поднесла дрожащую руку к губам, как будто хотела взять свои слова обратно. Ей было больно говорить об этом, воспоминания снова нахлынули на нее.

Даниэль был поражен и растерян.

— Извини меня, — быстро сказала Кристиана, — мне очень жаль. Пожалуйста, не рассказывай никому. Я прошу тебя. Я не хочу больше вспоминать об этом.

Даниэль кивнул и неожиданно произнес по латыни:

«Curae leves lpquuntur ingentes stupent», — ТИХО сказал он.

Взволнованная, Кристиана на минуту задумалась.

— О малых бедах говорят… — перевела она неуверенно.

— О больших молчат, — закончил Даниэль. — Труднее всего говорить о вещах, которые действительно печалят нас.

— Да, именно так, — согласилась она, довольная, что он понял ее. — Мне действительно не хочется обсуждать это ни с кем. Я ужасно не хочу, чтобы меня жалели и еще хуже того, осуждали. Я делюсь этим только с богом.

Прижимая книгу к груди, она дотронулась до его руки.

— Спасибо тебе за книгу, Даниэль. Ты очень добр ко мне. Я прочту ее и посмотрю, смогу ли я заняться этим.

Даниэль вздохнул.

— Как ты пожелаешь, — мягко сказал он, используя ту же фразу, которую сказал Гэрет сегодня днем, и Кристиана знала, что он никому не расскажет об их разговоре. — Если у тебя появятся какие-то вопросы или тебе нужна будет помощь, спрашивай у меня. И что касается цветов и всего остального.

— Спокойной ночи, Даниэль, и тебе.

Она быстро закрыла за ним дверь, все еще прижимая к груди книгу и блокнот с записями.

Кристиана легла на пахнущую лавандой пуховую постель и перелистала старые страницы книги. Она читала о пчелином бальзаме и пионах, фиалках и шпорнике до тех пор, пока иллюстрации не стали расплываться у нее перед глазами, и она заснула глубоким сном без сновидений.

На следующее утро она проснулась с первыми лучами солнца от уже привычного кукареканья петуха. Кристиана быстро оделась, провела расческой по волосам, умылась холодной водой, спустилась вниз и вышла из дома, держа под мышкой свою новую книгу.

Только глупая собака не спала, ее хвост весело тарабанил о пол кухни, глаза были полузакрыты. Она поднялась на ноги и последовала за Кристианой.

Некоторое время Кристиана внимательно осматривала сад.

Заросшие цветочные клумбы были полны сорняков. Трудно было разобрать, что там растет. Настоящие джунгли вьющихся растений плелись по стволам деревьев и по каменной изгороди.

Не обращая внимания на свое новое платье, Кристиана опустилась на колени и начала рассматривать растение. Собака тоже сунула свой нос, но она прогнала ее прочь. Кристиана открыла старую книгу, сравнивая рисунки с вытянутыми, забитыми сорняками растениями наяву.

— Anthemis Nobilis, — бормотала она, с удовольствием узнавая цветы, похожие на маргаритки. Она изучала поблекшие записи, которые Элизабет Ларкин делала много лет назад своим красивым девичьим почерком.

«Очень успокаивает, если заваривать, как чай. Используется для ополаскивания волос. Разрастается по всему саду, если за ним не следить.»

— Действительно, так и есть, — согласилась Кристиана.

Она пошла по тропинке, листья и ветки цеплялись за ее юбки. Она находила купырь садовый и пижму, перетрум девичий и фенхель. Она получала большое удовольствие, узнавая каждое растение.

Она чувствовала почти то же самое, что пережила в детстве, когда впервые открывала для себя звуки и училась распознавать их по нотам; когда, казалось бы, беспорядочные черные знаки нот на листе внезапно превращались во что-то осмысленное. Это был свой особый язык.

Этому растению нужно больше солнца; этому нужен тщательный полив, этот нужно обязательно прореживать. Вот здесь нужно вырвать люпин, чтобы пионы могли расти. Надо освободить от сорняков цветы, чтобы у них было место для роста. Она вырвет колючую ежевику, которая обвила своими ветвями розу. А дельфиниум надо получше удобрить.

Она стояла в теплых лучах солнечного света, слушая, как птицы приветствовали друг друга высокими чистыми звуками и вдыхала чистый прохладный запах растений. Она сделает сад прекрасным, она поразит всех своим искусством.

Кристиана наклонилась и вырвала неровный стебель перетрума девичьего, поморщившись от неприятного острого запаха.

— Нечего тебе здесь делать, — заявила она, — мы не потерпим здесь такой запах. Неважно, полезное ты растение или нет. Это теперь мой сад.

Она рассмеялась над собой, затем ее внимание было привлечено высоким растением, которое, вероятно, было штокрозой розовой. Она пробралась сквозь пыльные заросли лаванды, желая как можно быстрее приступить к работе.

Позади нее Дог с огромным интересом наблюдал за ее необычайной активностью и вилял хвостом.