Мы с Янси Барнетом приветствовали гостей, пропущенных обезьяноподобным швейцаром. Проверяли заказ, провожали в столовую, в бар или к маленькому лифту, который поднимал их наверх, в спальни. Янс работал с полудня до семи, после чего заступал я — до двух часов ночи. Каждую неделю мы меняли свой график.

Однажды днем, в ту первую лихорадочную неделю января, я сидел в офисе на первом этаже, колдуя над графиком, когда вошел Янс и сказал, что меня хочет видеть Николь Редберн.

Я не разговаривал с ней с того самого Сочельника и действительно не желал разговаривать. Янс, должно быть, заметил мои колебания и деликатно предложил:

— Я ей скажу, что вы заняты, Питер.

— Нет, — сказал я. — Не хочу сваливать на вас грязную работу. Я приму ее.

Вид у нее был деловой — костюм на заказ и дождевик через руку. Раньше я никогда не видел ее с зачесанными назад волосами. Этот стиль придавал ее внешности резкость и твердость. Мы попытались улыбнуться друг другу.

— Хочешь чего-нибудь выпить? — предложил я. — Я закажу в баре.

— Нет, спасибо. — Молчание. — Прелестный клуб, Питер. Насколько я успела заметить.

— Спасибо. Могу показать.

— Нет. У меня всего несколько минут. — И снова молчание. — Грейс Стюарт сегодня возвращается на побережье, — сказала она. — Зовет меня с собой.

— Да?

— Приглашает работать. Говорит, у меня ум финансиста и я смогу зарабатывать за год по сотне тысяч.

— Заманчиво.

— Если не выйдет, у меня есть профессия, к которой всегда можно вернуться.

— А ты не думаешь, что нужна Грейс только для шоу?

— Нет, — сказала Никки, глядя мне прямо в глаза. — Не для шоу.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять.

— О-го-го, — заметил я. — Тебе удалось превратить зрителя в артиста.

— Нечто вроде. Может быть, это мой лучший шанс, Питер.

— Конечно. Глупо упускать.

Она резко встала.

— Мне надо бежать, Питер. Я…

— Что? — спросил я, поднявшись.

— Мне было хорошо. А тебе?

— Нам с тобой? Да. Хорошо.

— Но другого раза не будет?

— Думаю, нет, — сказал я. — То был поистине особый случай.

Наши взгляды скрестились. Вдруг лицо ее дрогнуло.

— Мы все погубили? — спросила она.

— Что ты имеешь в виду?

— А ты не знаешь?

— Нет, — грустно проговорил я, — знаю. Это все коньяк, Никки.

— Это все деньги, Питер.

— Пожалуй, — согласился я.

И мы обнялись. Не поцеловались. Просто тесно прижались друг к другу. Ни слез, ни вздохов.

— Если когда-нибудь будешь на побережье, — сказала она, — найди меня.

— Конечно, — пообещал я.