«Закрывать или не закрывать?» — мучила меня мысль об отделе в торговом центре два первых осенних месяца. С продавцами повезло, обе девушки трудились хорошо и содержали отдел в чистоте и порядке, но выручка так и не выросла. Две тысячи в день, чуть выше точки безубыточности — все, чего мы достигли. Чашу весов в сторону закрытия склонило решение самих продавщиц уволиться и искать другую работу. Мы с отцом посовещались и решили закрыть отдел. В пятницу 29 октября мы приняли товар у продавщиц и рассчитали их. Выходные прошли в сплошной работе. В субботу вывезли на склад весь товар, в воскресенье торговое оборудование. Злые и нервные, натаскались мы вволю. Воскресный вечер я провел за компьютером, возвращая по учету весь товар с закрытого отдела на склад. Жутко нудное занятие. «Антипригар — 2 шт.», — подошел я к очередной строке и тяжко вздохнул. Странное дело, две коробки «Антипригара», всученные мне Сергеем в «Саше», никак не выходили из головы. Мое интровертное сознание придирчиво искало и не находило логическое объяснение такому поступку. Никто и никогда за все время бартерных операций из партнеров и клиентов так не поступал. «Антипригар» ставил меня в тупик. «Зачем Сергей откровенно втюхал мне непродаваемый товар, висяк!?» Здравого смысла в поступке не было, мы же в любой момент могли вернуть не продающийся товар. «Антипригар» практически не продавался, из начальных 48 штук на остатках нашего склада числилось 40. «У Надежды Петровны и Полины еще по две штуки, всего получается сорок четыре, — прикинул я в уме, — Надо будет вернуть этот «Антипригар» Сергею. Отогнав вопрошающие мысли прочь, я продолжил работу. В складе стало тесновато. Торговое оборудование заняло шесть поддонов, полностью поглотив левый ближний ко входу угол. Отец косился на шкафы и витрины недовольным взглядом, но молчал. Все, что он желал высказать, я с легкостью читал в его глазах. С первого ноября мы оказались в исходной точке — неразвивающаяся оптовая торговля и два неказистых ржавых, но прибыльных киоска на рынке. Я не успел перевести дух, как в первых числах месяца сменщица Надежды Петровны выдала новость.

— Я дорабатываю ноябрь и ухожу! — заявила она на удивление решительно, сердито сверкнув глазами сквозь кривые очки.

— Почему!? — растерялся я, заявление застало меня врасплох.

— Мне не нравится, что киоск открытый! — продолжила та, недовольно выпятив нижнюю губу. — Вот у соседей закрытый, был бы закрытый, я бы осталась! А так, летом, осенью и весной еще ничего, а вот зимой холодно очень целый день на морозе стоять!

Я не стал возражать. Женщина говорила правду, я сам удивлялся, как продавщицы в киосках умудрялись работать зимой. В легкие морозы, еще куда ни шло, но за «минус» пятнадцать уже требовалось определенное мужество. Я забрал с обоих киосков дневную выручку и пошел домой, сообщил новость отцу.

— Куда уходит!? — удивленно уставился на меня тот, лежа на диване.

— Понятия не имею, — пожал я плечами, выкладывая выручку на стол. — Вот деньги! Сказала, что уходит, наверное, есть куда, в магазин какой-нибудь. Да какая разница!?

Мда, — отец сел на диване, массируя обеими руками лицо, разгоняя дрему.

— Вот тебе и «мда», что делать будем? Искать замену или Надежда Петровна так поработает?

— Искать надо, — заморгал отец часто, продолжая отгонять сон. — Как же это… Надежда Петровна одна не сможет. Что ж она без выходных работать будет?

— Не, без выходных нельзя, мы так заморим старушку, раньше срока в гроб загоним! — цинично пошутил я. — По-хорошему, надо искать сменщицу или… надо у нее спросить, вдруг захочет одна работать.

— Одна? — удивился отец.

— Не, ну с выходными, естественно, — уточнил я. — И то, если сама захочет. В общем, у нее спросить надо. Послезавтра узнаем, Надежда Петровна выйдет на работу, и поговорим с ней.

Отец закивал, так и оставшись сидеть полусонным. Я вышел.

— Да я могу и одна поработать! — спокойно сказала Надежда Петровна, едва наш разговор состоялся, пожала плечами, переводя чуть растерянный и вместе с тем твердый взгляд с меня на отца и обратно. — Чего тут такого?

Надежда Петровна могла все! В моей голове сразу завертелись банальные фразы вроде «гвозди делать из таких людей» или «вот, раньше были люди, сейчас уже таких нет». Но старушка действительно относилась к редкому типу людей, умеющих скромно и на совесть делать любую порученную работу. Надежда Петровна была абсолютно надежна. Нам очень повезло с ней.

Отец молчал.

— Надежда Петровна, смотрите, как вам удобнее, — сказал я. — Мы можем искать вам сменщицу, пока вы одна трудитесь, а можем и не искать, будете тогда одна с выходным работать. Как Полина — суббота сокращенный день, а воскресенье выходной…

— Да одна я поработаю! — отмахнулась оптимистично старушка.

— Ну, хорошо, — согласился я, радуясь, что вопрос решился просто. — Давайте так, вы работайте и поспрашивайте тут на рынке по продавцам или знакомым, вдруг кому работа нужна, да? Найдете нормальную сменщицу, возьмем ее на работу, а нет, так нет.

— Давайте так, — кивнула Надежда Петровна, задумалась и тут же выпалила. — Ой, да не нужен мне никто, сама поработаю! Больше денег заработаю!

И засмеялась всеми морщинками лица.

— Ладно, хорошо, Надежда Петровна, — улыбнулся я. — Работайте сами, у вас все равно лучше всех получается.

Старушка покраснела от похвалы и затопталась на месте.

— Ну, все, пошли мы, — хлопнул отец ладонью по витрине. — Трудитесь, Надежда Петровна, зарабатывайте!

Мы с отцом пошли к машине. Я обернулся, голова Полины торчала наружу над прилавком ее киоска. Проблемы Полина испытывала с ногой, но не со слухом.

— Что будем делать с Надеждой Петровной? — зарядил я отцу сразу, как только мы оказались в кабине. — Сама пусть работает или поищем сменщицу?

— А разве мы не решили вопрос? — удивился отец. — Надежда Петровна же сказала, буду работать одна. Что еще надо!?

— Это не мы решили вопрос, это она так решила! — начал заводиться я. — По-моему, киоск наш и нам выгоднее, чтоб он торговал каждый день, а не как соседний с Полиной, в субботу до обеда, а в воскресенье вообще закрыт!

— Ну, и что ты предлагаешь!?

— Я предлагаю подумать, может быть, все-таки напрячься и самим поискать второго продавца, чтоб киоск работал полноценно? Это ведь лучшая наша точка из двух. Ладно Полина, торгует как попало, там уже ничего не исправишь. Но этот киоск хорошо торгует. А четыре полных дня простоя плюс четыре дня по половине, итого полных шесть дней. Посчитай! В среднем по две двести в день, тринадцать тысяч налички в месяц, тысячи три-четыре прибыли. Зачем терять? Можно же напрячься и поискать продавца.

— Ищи, кто тебе мешает? — равнодушно уставился на меня отец.

— Ну, вот всегда так, — сказал я кисло, внутренне негодуя и кипя.

— Да что, «всегда так»!? — всплеснул руками отец и хлопнул по рулю.

— Да, ничего, — отмахнулся я и отвернулся к окну.

— Что-то не нравится, иди, делай! Вперед! Никто не держит! — завелся отец.

— Ладно, ладно, я понял, — буркнул я примирительно, не поворачиваясь и ощущая мгновенное падение настроения ниже любого эфемерного плинтуса.

— Ааа, ты хотел, чтоб я начал искать продавца, да!? Побегал, посуетился, а ты будешь сидеть и только раздавать команды, куда и с какой скоростью бежать!?

«Бля, началось», — проползла в голове мысль с мерзким привкусом.

— Да ничего я не думал, — отрешенно ответил я.

Оба замолчали. В тишине возникло напряжение.

— Поехали? — произнес отец.

— Да, — сказал я, оторвавшись взглядом от окна и севши прямо.

— Куда сейчас? — задал свой затертый до дыр вопрос отец.

— По накладным, — подчеркнуто нейтрально произнес я, зная, какой эффект произведет моя фраза, но удержаться я уже не мог.

— Куда едем, я тебя спрашиваю!? — взвился тут же отец, процедив зло сквозь зубы. — По накладным! Ишь, деловой!

— А че такого!? — с вызовом посмотрел я в ответ, с трудом сдерживая напирающую изнутри злость. — Там в накладных все написано! Грузили мы вместе! Куда грузили и в каком порядке, ты знаешь! Вот и поехали!

— Послушай, ты! — сцепил отец зубы, сузив глаза. — Не умничай мне тут! Я тебя нормально спросил, «куда едем?», будь добр отвечать! А не корчить из себя не пойми что!

— А я и не корчу, — неожиданно спокойно парировал я, едва не улыбнувшись. — Мы же вместе работаем? Вместе. Вот и участвуй в работе. Или ты как хотел, чтоб я всем звонил, собирал заказы, пробивал накладные, планировал рабочий день, а ты только рулил и спрашивал каждый раз «куда едем»? Так что ли?

Несколько секунд меня сверлил жесткий взгляд отца.

— Не, а то странно получается, как я предложил поискать продавца, так сразу «тебе надо, ты и ищи»! Как будто только мне надо! И здесь тоже, Рома позвони, Рома получи заказ, Рома подготовь накладные, Рома спланируй маршрут и рабочий день, а папа только грузит коробки вместе с Ромой и крутит баранку. Так что ли получается?

— На! Садись! Крути! — отец хлопнул ладонями по рулю, взорвавшись. — Я тебе уже сто раз говорил! Не нравится!? Садись, рули сам!

— И я тебе сто раз говорил, — спокойным голосом продолжал я. — Не нравится? Бери, звони сам, работай на компьютере сам, звони сам. Можем поменяться. Я — за! Буду тупо крутить руль, каждый раз спрашивая, куда ж нам ехать, и таскать коробки, какие скажешь.

Отец сверлил меня взглядом. Я знал, что ответа на такое заявление у него нет. Не в первый раз случалась же подобная перебранка. Мы оба все чаще и чаще провоцировали друг друга на скандалы и негатив. Я подсознательно нащупал истинную роль отца в нашем деле, а он, будто чувствуя, резко стал агрессивным.

— Куда едем!? — зло, с нажимом повторил отец, уйдя от неудобного разговора.

— «Арбалет», — непринужденно произнес я, уставив на отца ясный и чистый взор.

Побелевшая от сжатия рука отца воткнула с хрустом первую передачу, машина тронулась, я снова отвернулся к окну. Какой же унылый в наших краях месяц ноябрь. Зима приближается с неумолимо растущей скоростью и скалится кровожадно, а в природе все стынет от ее оскала и умирает. Настроение природы передается и людям. Унылый месяц, унылые мысли. В тот год все будто сошлось в одну депрессивную точку: парочка неудач в бизнесе, расход родителей по разным углам, напряжение между мной и отцом, боли в желудке. И промозглая ноябрьская погода, когда хочется послать все подальше и лечь в спячку до весны. А тут, нервы, нервы, сплошные нервы. Голова работала странно, я изо всех сил отгонял мысли о сравнении себя и отца в работе, а они становились все сильнее и настойчивее. Я перестал им сопротивляться, думал разное.

Алкоголь. Только он расслаблял меня и отгонял тревожные мысли. Я выпивал все больше и больше. Именно в ноябре я впервые ощутил легкую зависимость от спиртного.

В пятничный вечер, обрабатывая дома накладные на компьютере, я вдруг почувствовал сильное желание выпить. Не потанцевать и повеселиться, а именно выпить. Я позвонил Вовке, тот слег дома с температурой. Я пожелал ему скорейшего выздоровления и поехал в «Чистое небо» один. Середина ноября, на улице пять градусов выше нуля, промозгло и сыро. Я, застегнув молнию на серой куртке под самый подбородок, подошел ко входу заведения. Меня окликнули из темноты переулка. То был охранник Артур, он курил. Мы привычно фальшиво поздоровались и завели пустой разговор.

— Перед тобой стоит начальник охраны! — затянувшись и выпустив, смакуя, дым вверх ткнул в себя пальцами Артур.

О! — округлил я лицо, придавая значимости факту. — Мои поздравления!

Мы вновь фальшиво заулыбались и механически пожали руки. Странное знакомство. Едва ли ни единственное в своем роде. Артур пытался сократить расстояние между нами. Я же выверено держал дистанцию. От знакомства ни один не мог извлечь даже дешевой пользы. Я не желал ее извлекать, у Артура не получалось попасть в мое личное пространство в качестве «друга». И выходило, что я вынужденно общался с человеком, мне абсолютно неприятным. А Артур, чувствуя мое решение, демонстративно фальшиво панибратствовал. Нелепое ненужное знакомство.

— Ну, раз я теперь знаком с самим начальником охраны, то могу вытворять в заведении что захочу, я так понимаю!? — добавил я, сунув руки в карманы куртки.

— Типа того, — одобрил Артур, докурил и махнул рукой в сторону клуба. — Прошу!

Оба нырнули за тяжелую дверь. Меня обдало теплом, я расстегнул куртку, тело вздрогнуло, выгоняя из мышц уличный холод. Ступеньки вниз мимо нескольких человек на тесном пятачке, сдававших верхнюю одежду в гардероб и оплачивавших вход. Мимо двух прихорашивавшихся у зеркала девушек и парней, одетых значительно проще спутниц и нервно торопящих их. Сдал куртку в гардероб, поздоровался почти с каждым первым из персонала заведения. Я внутри. Шум, гам, разговоры, громкий ритм музыки, пелена дыма под потолком. Я сходу заказал двойную «отвертку» и вытянул ее минут за пять, словно чистый сок без водки. Вторая двойная. Ее пил уже медленнее, даже успел выкурить сигарету. Через полчаса я уже был навеселе. В общей массе появились знакомые лица. Мелькнуло лицо парня, часто его видел в «Чистом небе». Такой же постоянный гость, как и мы. Мне стало интересно, попытался определить, кем тот работает. По виду, менеджер. Джинсы и простенький свитер, из-под которого торчал воротник белой рубашки — типичная одежда всех менеджеров, словно у них со вкусом проблемы. Я так одевался в двадцать лет и быстро понял, что выгляжу как унылое говно и тряпка. Парень был крупный, с меня ростом, но рыхловатый, что мешковатый свитер удачно скрывал.

«Лицо розовое, гладенькое. Вряд ли даже в торговой компании работает. Банк? Вряд ли. Те совсем как лохи выглядят. Какая-то креативная область. Менеджер по рекламе или типа того. Ручки пухлые и нежные, видно, ничего ими не делает. Постоянно пьет виски с колой. При деньгах или понтуется. Курит постоянно. Глаза грустные, как у сенбернара. Да он и есть сенбернар, только в свитере. Хотя, нет. Больше на медведя похож, плюшевый какой-то… Плюшевый — точно!» — мои мысли быстро пробежались по парню, ощупали и покрутили его со всех сторон и тут же приклеили удачное прозвище.

«О! Вот это тип пришел! Ха! Надо же! Его тут прибьют же сразу!», — среагировал я эмоционально на еще одного персонажа и заказал третью «двойную». Тщедушный длинный нескладный блондин с неприятным надменным лицом и выпендристым манерами подошел к стойке, покрутился на месте и с деловым видом, задрав нос, двинулся через грот к танцполу, размахивая руками и виляя бедрами почти по-женски. «Манерный», — приклеил я сходу ярлык жеманному типу. В гроте царила давка, два встречных потока людей сходились в одной точке и пихали друг друга плечами и всем прочим. «Манерный» получил два случайных чувствительных тычка плечами от встречных бугаев, сник на долю секунды, тут же гордо тряхнул шевелюрой и, как ни в чем не бывало, поплыл дальше в общем потоке, получив тут же очередной тычок. «Да, чувачок, тебе тут не рады», — подумал я, доставая сигарету. После третьей двойной я впал в алкогольную нирвану. Триста грамм водки сделали свое дело. С дебильной улыбкой на лице я стал всем рад. Захотелось в туалет. «Полдвенадцатого, а мне уже нормально», — проползли в голове мысли. Я встроился в поток людей, и тот вынес меня к лестнице, ведшей наверх в туалет. Тут же уперся в бесформенную толстую женскую задницу в джинсовой юбке и фиолетовых лосинах. Та оказалась последней в длинной очереди в туалет. Мужская половина двигалась явно быстрее. Я толкнул дверь на двусторонних петлях и оказался в мужском туалете. Жуткое зрелище. Две писсуара, одна кабинка с унитазом. В кабинке кто-то устало блевал. Один писсуар оказался забит, и из него текло на пол. Я воспользовался вторым. Зашла вдруг бабка уборщица и с матюками принялась тереть пол и стучать в кабинку. Я напрягся, быстро закончил свое дело и выскочил на лестницу, едва не потеряв равновесия. Снизу вверх вдоль ступенек на меня смотрела очередь из страждущих глаз. Я осторожно спустился и снова прилип к барной стойке. Полночь. Четвертая двойная «отвертка» и сигарета. Я понимал, как глупо выгляжу с пьяной улыбкой, но мне было плевать и так хорошо от алкоголя, что я счастливо тянул лицо в улыбке еще сильней. Подошел новоиспеченный начальник Артур, похлопал меня по плечу, приобнял, что-то сказал на ухо с приторной улыбкой. «Как ты надоел», — хотелось мне сказать ему в лицо, но я лишь машинально кивал и старался не отрываться от стакана. Артура позвали, и я слинял подальше от барной стойки, заняв единственное спокойное место в арке грота. К часу ночи я выпил еще две двойных. Во мне плескалось более полулитра водки. Наступило опьянение, я, покачиваясь, слонялся по клубу бессмысленными маршрутами. Улыбка сменилась состоянием отупления и безразличия. Седьмая двойная меня добила. «Лишняя», — мутно осознал я, глядя в ополовиненный стакан. Время без двадцати два. «Скоро закрытие, надо валить сейчас, по-тихому, а то народ через полчаса передушится у гардероба», — подумал я, встал, кривясь и давясь, сделал два глотка из стакана, отпихнул его в сторону и, придерживаясь стенки, пошел к выходу. Со мной кто-то попрощался перед самым гардеробом, я в ответ что-то буркнул. И у гардероба тоже кто-то попрощался? Девушка администратор? Сознание пребывало в вязком тумане. Я, скорее всего, в ответ попрощался. «Я вежливый, всегда отвечаю, да, да», — шевелился мыслями пьяный мозг. Не сразу найдя рукава куртки, я все же надел ее и, держась правой рукой за перила, пошел на выход вверх по ступенькам, еле переставляя ватные ноги. Два охранника изнутри у выхода. Они попрощались со мной? Я толкнул дверь, в лицо мне ударил холодный влажный воздух. Я сделал шаг через порог и вдохнул полной грудью. «Самый чистый воздух в мире, я вдыхаю самый чистый воздух в мире, как же вкусно», — закружились в эйфории мысли. У дверей на улице привычно стояла орущая пьяная толпа. Я сделал несколько шагов в сторону. Агрессивный ор толпы меня душил. Хотелось тишины. Я стоял на углу соседнего здания и провожал мутным взглядом группки людей, разбегавшихся от клуба. Одни ловили такси, другие уходили прогулочным шагом, третьи перебегали улицу в поисках продолжения веселья в других заведениях. Я дышал. Стоял и вдыхал воздух. Я не мог надышаться. Через пять минут голова закружилась сильнее. Наконец, я ощутил уличный холод. Он пробрался под куртку через распахнутый настежь ворот и отрезвил меня, заставив вздрогнуть. Зябко. Закурив, я застегнул куртку, поежился и пошел вихляющей походкой к гостинице, к Эдику. Тот стоял на месте, куря в салоне своей машины, натопленным печкой до жары. По пути домой меня развезло. После отъезда Эдика, я еще несколько минут стоял подле своего подъезда, нарочно расстегнув куртку и ощущая, как жадно проникший под нее ноябрьский холод возвращает меня в чувство. Дома, едва раздевшись, забравшись в кровать под одеяло и согревшись, я ощутил первый приступ рвоты. Меня начало крутить и мотать по кровати. Я сполз на пол и, шатаясь, добрался до туалета. Проведя там с полчаса и едва не уснув подле унитаза, я вернулся в комнату. Меня мотало, кружило, бил озноб. Я выпил слишком много. Ужасное состояние. Родители спали в своих комнатах, в квартире стояли тишина и мрак, я сидел на полу. При одной мысли о кровати меня снова затошнило. Унитаз. Снова пол в комнате. Озноб заколотил с новой силой. «Трезвею», — вяло обрадовался я. Придремав вот так на полу подле кровати, я взобрался на нее уже в полусонном состоянии и, не успев ощутить головокружения, уснул.

Очередную машину из Краснодара мы ждали к пятнице десятому декабря. Все вышло наперекосяк. В четверг мы собирали на складе товар для киосков, когда позвонил коммерческий директор Эдик и принялся своим елейный голосом упрашивать нас разгрузить машину в субботу, потому как «МАЗ» сломался и на сутки позже к нам отправили другую фуру. С неудовольствием мы согласились вновь выручить «Люксхим». Я злился, выходила странная штука — мы регулярно шли навстречу, а руководство «Люксхима» регулярно нарушало наши договоренности. Безвыходность положения меня злила.

— Да брось ты, — отмахнулся отец. — Они приезжают раз в месяц, три раза за зиму, что мы не выгрузим? Хотя, потакать им не следует, я тоже не сторонник торчать тут на складе по выходным. Надо будет в следующий раз сказать Эдику или Асланбеку.

— Конечно, надо! — выпалил я. — Вечно под них подстраиваемся, а они нас с бонусом хотели прокатить сначала, а потом в «Родной край» за нашей спиной товар отгрузили!

— Хорошо, хоть снега не нападало много, а то так заметет и не проехать будет тут у нас, — произнес отец, словно думая вслух.

— Это да, — протянул я, на секунду задумавшись, добавил удивленно. — Да ладно, в том году нормально все выгружали, проблем никаких не было.

— Та зима бесснежная была, — произнес отец деловитым тоном.

— Ой, да сейчас все зимы такие! — отмахнулся я. — И эта такая же будет. Нормально все будет, не забивай себе голову. Ну, если уж выпадет снег, ну почистим.

— Да ты представляешь сколько чистить!? — махнул отец в сторону ворот склада.

На пустующем заводе кроме нас людей было, раз-два и обчелся. Три немощные тетки на проходной и пару примелькавшихся мужиков. И все! Я мотнул головой, отгоняя неприятные мысли прочь. «Только бы этот дурацкий снег не повалил», — проговорил я мысленно несколько раз для успокоения спасительную мантру.

Снег повалил той же ночью густой стеной больших хлопьев. Минут десять перед сном в темноте комнаты я заворожено смотрел на сие зрелище со смешанным чувством восторга и досады. «Придется чистить», — обреченно понял я и лег спать.

Пятничным утром полчаса мы только очищали на стоянке от снега «газель». Город за ночь завалило напрочь! С самого утра дорожная техника уже урчала во всю, расчищая улицы. Погода установилась чудесная, всего пять градусов мороза при полном безветрии. Идеальная зима. Впереди выходные, отдых. Если бы! Очистив машину, мы выехали на склад и по пути купили две снеговые лопаты. Все асфальтовые дороги на нашем пути уже оказались расчищенными, и даже на грунтовой дороге от переезда до ворот завода уже побывал грейдер. На территории завода лежал никем нетронутый плотный покров чистейшего белого снега. Мы даже не рискнули проехать на «газели» к складу, машина застряла бы сразу. Взяли лопаты и, утопая в снегу и высоко задирая при каждом шаге ноги, проторили первую дорожку вниз.

— Да уж! — произнес я, оказавшись подле склада и обозревая объем предстоящих работ. — И где чистить будем?!

— Сначала ворота очистим, чтоб открыть смогли, — осматриваясь, сказал отец. — А после уж тут пятачок расчистим, чтоб машина могла подъехать, а там посмотрим.

— Да это понятно. — Обреченно сказал я, осознавая смысл слов «а там посмотрим».

Принялись за работу. За полчаса расчистили место перед воротами, на котором спокойно помещалась наша «газель». Отвалы снега у стен склада выросли угрожающе быстро. Я определенно разогрелся и даже чуть запыхался. Отец закурил.

В следующие полчаса мы расчистили еще примерно столько же.

— Ну, и как быть дальше? — спросил я, запыхавшись, навалившись на лопату и спихнув шапку на затылок от внутреннего жара, пышущего из меня через свитер.

— По-хорошему надо чистить и дорогу, — махнул отец в сторону проходной.

— Дорогу!? — вытаращился я на него.

— Ну, а кто будет чистить? — сказал спокойно отец.

Я все понимал. Никому кроме нас до расчистки территории завода и дела не было. Забытое и брошенное место. Я подумал о владельцах завода. Им звонить? Можно и нужно, но глупо и не зачем. Ничего не произойдет. Чистить нечем и некому. «Дыра какая-то, а не завод, угораздило же нас сюда залезть», — злился я мысленно беспричинно, понимая, что за такие деньги нормального склада в городе не найти.

— И докуда нам чистить эту дорогу? — махнул я в сторону ближнего проезда.

— Да я думаю, ту надо чистить, — отец кивнул в сторону центрального заводского проезда между двумя зданиями цехов.

— Ту!? Почему ту!? Эта же ближе и короче!

— Там у проходной, ты же сам знаешь, фура не проедет мимо трансформаторной будки, поворот слишком крутой там, машина застрянет.

— Ну да, — вздохнул я, понимая правоту отца и вглядываясь в злосчастный поворот.

— Блин, жуть, столько чистить!

До поворота метров тридцать и там вверх до проходной сто пятьдесят. Предстояло расчистить почти двести метров дороги от полуметрового снега. Я аж вздрогнул.

— Слушай, давай, только колею прочистим!? — предложил я. — Мы офигеем просто всю дорогу сплошь чистить! До ночи тут будем впахивать!

— Конечно, колею только почистим и все! Зачем всю-то? — согласился отец.

Работа закипела. Описывать ее бессмысленно. Нудная, тяжелая работа, кажущаяся поначалу невыполнимой. Час и мы у поворота. Время перевалило за два часа дня.

— Еще пару часов и темнеть начнет, — заметил я.

— Да, — выдохнул отец, тяжело дыша и источая клубы пара. — Должны успеть. Как раз часа на два работы осталось. Ну, что, поехали?

«Поехали», — подумал я недовольно и удивленно. Я удивлялся нашему энтузиазму. Два человека на отшибе города на практически безлюдном заводе чистят дорогу от снега, выполняют работу, которую не должны делать ни по каким договорам. Но выполняют. Большинство на нашем месте оборвало бы все телефоны арендодателей в напоминаниях о том, что завод их собственность и что по договору аренды они как собственники обязаны организовать чистку снега на территории. И это верно. Обязаны. Но мы не звонили. Знали, бессмысленно. Никто не пошевелился бы. Хотите, чтобы дело сделалось, делайте сами. Все сами. Многие на нашем месте отложили бы поставку товара на время, пока вопрос с уборкой снега не решился бы кем-то другим. Мы не могли. Семейная черта — ответственность, обязательность, исполнительность. Надо, значит надо. Иногда в схожие моменты я сам себе казался дураком. Слишком исполнительным, слишком работоспособным. Появлялось желание стать другим, более разболтанным и беспечным. Меньше думать и делать за других. Я не мог. Злился на свое воспитание, понимая, что чрезмерность плоха во всем и в хороших качествах характера тоже. «Мера, во всем должна быть мера», — думал я, расчищая очередной метр и уныло поглядывая на ровный толстый слой снега в начале дороги. «Еще много, еще так много чистить», — ело мой мозг отчаяние. Не верилось, что мы всего лишь двумя лопатами пройдем эти метры. Через час с усталостью пришло и безразличие. Мы монотонно откидывали в стороны снег, не помня, зачем трудимся, но точно зная, что надо.

— Все! Хорош! — сказал я, когда мы полностью прочистили две колеи между зданиями. — Дальше, думаю, не стоит чистить.

— И как он сюда доедет? — засомневался отец.

— Доедет! — махнул я рукой. — От проходной разгонится, как раз груженый, под уклон эти двадцать метров колесами пробьет сам. А там уже и колея. Не застрянет.

— Думаешь? — засомневался отец, усталый, но готовый со мной согласиться.

— Уверен! — рубанул я. — Все! Пошли назад! Лопаты ставим и домой! Я запарился, весь мокрый, жрать хочу, как собака! Пошли!

Я выдернул лопату из сугроба и поплелся устало по колее обратно к нашему складу. Отец пошел следом по своей. На самом деле я не был уверен, что машина не застрянет тут же на въезде у проходной. Я просто очень устал. Мне стало безразлично. Я надеялся на удачу. Представлять застрявшую в снегу машину и отчитывающего меня за лень отца, не хотелось. Хотелось домой.

Водитель позвонил вечером и сказал, что к полудню субботы будет на складе.

На следующий день мы, хорошо позавтракав, поехали на склад. Оставили «газель» снаружи у ворот завода и стали ждать фуру. Через час она показалась на переезде и, дымя черной дизельной копотью, подползла к воротам.

— Слушай! — сказал я водителю, свесившемуся из открытой двери кабины. — Тебе надо пройти посмотреть, как тебе ехать! Тут замело все, но мы где надо почистили!

Водитель спрыгнул на землю, мы втроем вошли в ворота завода.

— Ого! Как же я тут проеду!? — Уставился водитель на нетронутый покров снега.

— Сейчас покажем, пошли, — махнул я рукой и первый погрузился по колено в снег. — Видишь, тут не так глубоко, тут всего метров двадцать такого снега, а дальше мы почистили.

Пыхтя, втроем мы преодолели нечищеный промежуток и оказались в колее.

— Тебе придется ехать, не останавливаясь, я думаю, — сказал я немного растерянному водителю и потянул его за локоть дальше вниз. — Пошли.

— Там внизу поворот крутой, — вставил отец.

— О! — почесал лоб водитель, остановившись на повороте и разглядывая две колеи, уходящие к нашему складу почти под прямым углом.

— Тут если остановишься, сядешь, скорее всего, — добавил я.

— Да уж, — пришел в себя водитель. — Задача.

Мы пошли обратно.

— Я думаю, тебе надо на одной скорости без рывков ехать, — продолжил настраивать я водителя. — Ты груженый, а там под горку, просто накатом проедешь и все.

— А по-другому никак! — бодро согласился тот и полез в кабину, захлопнул дверь, запустил двигатель. Из-под седельного тягача вырвался сноп черного дыма. «Ну, с Богом, давай, чувак», — подумал я, выдохнул и пошел к нашему складу по протоптанной нитке следов. Тягач взревел и потянул за собой полуприцеп. Фура прошла ворота и принялась подминать под себя колесами снег. Скорость машины начала падать. Семь метров пройдено. Водитель добавил газу, тягач взревел и следующие семь метров держал упавшую скорость. «Ну, еще чуть-чуть!», — прыгало в груди мое сердце. Снег перед колесами стал толще. Машина взревела и, еще потеряв в скорости, натужно продолжила движение. Три метра, два, один. Тягач вырвался в колею, сбросив обороты и перестав реветь, пошел под уклон легче, вытягивая за собой из снега полуприцеп. Перед поворотом тягач сбавил скорость и повернул вправо немного раньше, дабы вписаться в прямой угол поворота, от чего полуприцеп поволокся колесами по снежной целине, вспахав ее и едва не застряв. Тягач добавил оборотов, не дав полуприцепу остановиться, вернул его в колею и потащил до площадки перед складом, остановившись только там. Я радостно вскрикнул и побежал по колее к складу.

Выгрузка товара штука рутинная. Сколько уже мы с отцом разгрузили вдвоем машин, и сколько еще предстояло впереди, я не знал и не задумывался. Лето — жара, зима — мороз, весна и осень — дожди и слякоть. Будь добр — разгружай. За два часа мы выгрузили шесть тонн. Уставшие, но довольные, поехали домой. Я поужинал, пролежал час в горячей ванне, придремал, выбрался усилием воли из воды и полусонный плюхнулся в кровать и сразу уснул. Разбудил меня телефонный звонок. Вовка криком в ухо напомнил, что на календаре суббота и нам вечером непременно надо быть в «Небе». Я продрал глаза, на часах мигало восемь. Через два часа мы с Вовкой уже заходили в клуб.

Жизнь шла своим чередом. Весенне-осенняя кампания с открытием и закрытием двух розничных точек уже успела позабыться. О ней напоминали лишь остатки возвращенного товара, мешавшиеся под ногами, да торговое оборудование, занимавшее четверть склада. Рабочей суеты стало в разы меньше. Я так отвык от размеренной и неторопливой работы, что воспринимал ее как праздник. Бизнес перешел в монотонную стадию. Развитием не пахло, стагнацией тоже. Мы застыли в приятной точке равновесия, работа делалась, деньги зарабатывались и накапливались. После закрытия отделов у нас в обороте образовалось приличное количество лишних денег, которые мы вывели к декабрю из работы и положили отцу на книжку. Что-то около ста тысяч. В обороте осталось около трехсот, нам вполне хватало. Раз в месяц приходила машина с товаром из «Люксхима», раз в месяц мы катались в Липецк за порошками. Приближался Новый год, росло предпраздничное настроение. Хотелось и ждалось чуда. С окончанием летней суеты в голове снова всплыла мысль о необходимости развития. Я просчитывал различные варианты, даже самые немыслимые, но интуиция молчала. Нужный вариант отсутствовал.

«К весне надо обязательно что-то найти и лето хорошо сработать, как этим летом на дихлофосах! Эх, вот дихлофосы были бы кстати, но где их взять!? Это нужно новое производство аэрозолей, которое тут в нашем городе никто не раскручивает, а я такого не знаю. А раскрученные, их товар давно продают тот же «Арбалет» и «Саша», этих мы не осилим, жаль. Хороший товар аэрозоли, надо будет свои искать и раскручивать», — думал я во время поездок по городу, сидя в уютной натопленной кабине. Я подметил интересную особенность — мне казалось, что Илья, менеджер «Арбалета», после известных летних событий с его розничной точкой стал хуже к нам относиться. К нам, я имею в виду в первую очередь меня, т. к. бегал-то постоянно наверх к нему я и по телефону звонил я, с отцом он практически не общался. Появилось ощущение, что он стал меня избегать. Общение наше стало суше, диалоги короче, взгляд Ильи постоянно избегал моего. Надеясь, что мне именно кажется, я отогнал свои наблюдения прочь.

Первый месяц зимы вышел угрожающе снежным. Снег шел регулярно, через день-два. Не так чтоб сильный, колею к складу мы в декабре больше не чистили ни разу, постоянно прикатывая выпавший снег колесами. Площадку перед складом чистили регулярно. Отвалы снега у его стен доросли до крыши. Снег все падал и падал, Новый год близился.

В середине месяца объявилась покинувшая нас продавщица и с виноватым видом попросилась обратно. В тот день я пришел к шести часам к киоскам за выручкой и застал ее скромно перетаптывающуюся подле Надежды Петровны.

— Ой, ну, спасибо вам большое! — повеселела, замахала руками и закудахтала Катя, едва я сказал, что она может выходить и по-прежнему работать у нас.

— Сейчас, секунду, — поднял я руку, прерывая ее болтовню и направляясь к другому киоску. Голова в шапке тут же нырнула внутрь.

— Привет, Полин! — сказал я, силясь не улыбаться от внешнего вида продавщицы.

— Здрасьте! — деловым тоном произнесла Полина, доставая из-под полы учетную тетрадку выручки. Все же внутренне повеселев, я наблюдал за ее действиями. Полина была ужасно неуклюжая и нелепая в своих угловатых не выверенных движениях, при которых она постоянно за что-то цеплялась в тесном пространстве киоска. Одежда — сплошная сборная солянка из случайных вещей: детская вязаная спортивная шапка, то ли серая, то ли грязная; замусоленный по краям рукавов и карманов зеленый пуховик явно большего размера, внутри которого Полина словно бултыхалась при ходьбе. Раскрыв тетрадку, она принялась, высунув язык, старательно мелкими прерывистыми каракулями записывать текущую выручку. Я сдержал смех, но увидев перчатки Полины, отвернулся и улыбнулся. Обычные белые рабочие перчатки Полина умудрилась довести до состояния дырявой серости. От долгого использования перчатки протерлись под подушечками пальцев, и в образовавшихся дырках торчали уже сами пальцы Полины, заскорузло державшие тетрадь и ручку. Перчатки смешно заворачивались над пальцами вверх, придавая продавщице бродячий вид.

— Сколько сегодня? — сказал я, только чтоб перестать улыбаться.

— Тысяся семьсот, — прошепелявила Полина, сквозь высунутый язык. — Вот.

Рука в дырявой перчатке выложила передо мною жиденькую пачку денег. Я пересчитал деньги взглядом и сунул в карман: «Угу, спасибо, заявку сделала?»

— Да, вот! — рука вынула из-под полы тетрадный лист в мелких плотных каракулях.

— О! Да ты заказала больше Надежды Петровны! — подбодрил я Полину.

— Да! Вот так вот! — гордо распрямилась та в своем бесформенном пуховике, поправила сползшую на глаза шапку. — Торгуем! И мы что-то можем!

— Можешь, можешь, — улыбнулся я, пряча заявку в карман. — Завтра все привезем как обычно. Ну, все?

— Вроде, да, — развела руками Полина, и шапка тут же сползла обратно на глаза.

— Ну, тогда до завтра, Полин, — попрощался я и направился домой.

— До завтра, — раздался позади усталый голос.

Следующие полчаса я неспешно топал по заснеженному городу, погруженному в темноту зимнего вечера и расцвеченному яркими огнями фонарей, реклам, витрин магазинов и окон жилых домов. Погода стояла шикарная. «Если б я был офисным работником, то сейчас бы шел и радовался такой погоде, радовался постоянно идущему мягкому снегу, а так не очень-то и радуюсь, весь этот снег приходится без конца чистить перед складом», — думал я, щурясь медленно пролетающим перед лицом белым хлопьям. Я отчетливо понял, что монотонная и тяжелая работа убивает в человеке все восприятие красоты. Вот так идешь машинально и не замечаешь окружающего великолепия. Так же буднично случился и Новогодний праздник. Случился в семье из трех получужих друг другу людей. Мы с отцом все также не ладили с матерью, она не пыталась сблизиться, а лишь отдалялась, все больше времени проводя в своей комнате. Ее затворничеству способствовал телевизор, небольшой, «кухонного» варианта, который мать смотрела почти круглосуточно, не вылезая из кровати. Телевизор был куплен осенью по желанию отца, который ворчал, что та днями напролет сидит в его комнате и смотрит «его» телевизор. Мои отношения с отцом столь сильно натянулись, что мы даже ничего друг другу не подарили. Сухо обменялись поздравлениями с наступившим Новым годом, выпили по бокалу шампанского, поковырялись в салатах, приготовленных по старой памяти матерью, и разошлись по своим комнатам.

2005 год начался мертвецкой утренней тишиной. Так каждый год происходит. Город словно вымирает. Всегда жутковато несколько первых минут после сна наблюдать город за окном. Тишина абсолютная. Магазины закрыты, учреждения не работают. Не двигается ничто. Только кое-где перекатываются по земле парочки мусорных пакетов или рваные газеты. Людей нет. Машины не ездят. Общественный транспорт не подает звуков. Мне захотелось, чтоб скорей наступил вечер, и мы с Вовкой оказались в «Чистом небе». «Надо будет позвонить ему, сейчас умоюсь, поем и позвоню, посплю еще пока», — подумал я сонно, зевнул, натянул одеяло на голову и вернулся в дрему.

Первого января наши киоски не работали. Торговать начали со второго числа. В праздники рабочий режим сбился, и вся наша деятельность свелась к трем поездкам на склад за товаром для киосков. Все свободное время я делил между играми на компьютере и толкотней в «Чистом небе».

После праздников все вернулось на круги своя. Я обзвонил всех клиентов, собрал первые заказы, и мы принялись с отцом колесить по городу. Тут же из «Люксхима» позвонил менеджер, поинтересовался очередным заказом. Товара на складе было еще достаточно, и мы с отцом, посовещавшись, решили сделать заказ позже.

Во второй половине января ударили «Крещенские морозы». Температура резко опустилась ниже «минус» двадцати пяти, и я отчетливо понял, что зиму уже просто ненавижу. Морозы продержались дней десять, мы вновь намучились с «газелью». Она категорически отказывалась заводиться. Каждый раз после работы, мы снимали аккумулятор и несли домой. Только так утром был шанс, что машина заведется. Двигатель промерзал за ночь насквозь, масло в картере становилось настолько густым, что замерзший аккумулятор вообще не мог прокрутить вал даже раз. Только теплый, принесенный из квартиры он, с трудом, но проворачивал вал, давая шанс на запуск двигателя. Мы уже знали с отцом, что у нас есть всего три пуска двигателя, чтобы тот завелся. После трех попыток даже теплый аккумулятор садился. Пару раз приходилось «прикуривать» у добрых людей. Мы стали выезжать реже, раз в два дня. Если бы не розничные киоски, работа сократилась бы до двух дней в неделю. Бедные, бедные наши продавщицы! Я не представлял, как они работали днями на морозе! Мы с отцом сразу им сказали, что при таких морозах, можем закрыться и не торговать вовсе. Все решали деньги. Нужда в них толкала продавщиц на мороз. Три самых студеных дня из десяти киоски все же не торговали, «минус» тридцать уже грозили обморожениями.

Едва мы отсрочили заказ «Люксхиму», как складские запасы сразу растаяли. Товар разобрали за десять дней после праздников, аккурат к морозам. Мы позвонили в Краснодар и заказали товар на начало февраля. Раньше он нам был ни к чему, затоваренные клиенты спокойно проторговали бы им до конца января. А там как раз и новая партия подоспела бы. Во вторник 25 января раздался телефонный звонок. Отец утром ритуально пил кофе на кухне, взял трубку.

— Доброе утро, — произнес он, отставил чашку в сторону и встал к окну.

Голос в мобильнике немного пожужжал.

— А зачем вы так рано машину отправили!? — удивился отец. — Мы же с вами договаривались, что подвезете нам товар в начале февраля.

Динамик снова пожужжал, более пространно.

— Да я понимаю, что вам надо! — цыкнул отец раздраженно. — Но нам-то не надо! Я ж вас просил, предупредил, что товар нам нужен не раньше февраля, а заказ заранее сделал, чтоб могли допроизвести, если чего нет на складе. Вы же сами говорили, что после праздников не сразу производство запускаете, нужно время, пока наработаете товар.

Г олос зажужжал.

— Да, слушаю! — недовольно произнес отец, глянул на меня, закатил глаза в потолок. — Да, хорошо! Ну, а что ж теперь поделаешь!? Машина вышла, будем разгружать!

Жужжание в трубке.

— Вам спасибо! Мне-то за что! Да, и вам всего наилучшего! Да, будем ждать звонка от водителя, будет на подъезде к городу, пусть звонит. Погода? Холодно у нас очень! Я вам поэтому и заказал на начало февраля, через неделю, по прогнозам, должно потеплеть уже немного. Да, вот так! Теперь придется в мороз выгружать! Радости никакой! Пожалуйста! Не за что! И вам всего хорошего!

— Машина вышла? — переспросил я, уже сидя за кухонным столом с кружкой чая.

— Вот бестолковые, ой мама родная! — вздохнул отец, кладя телефон на подоконник.

— Да почему бестолковые? Им просто нужно за сырьем срочно, вот они собрали машину, загрузили и вытолкнули. Не будет же производство неделю ждать сырья, только из-за того, что нам товар нужен чуть позже? Загрузили и отправили, все дела, — сказал я.

— Что ты их вечно защищаешь!? — вспылил отец.

— Да не защищаю я никого! Я тебе просто говорю, как оно есть на самом деле.

— Просто, — съязвил отец.

— Да, просто, — хлебнул я чаю. — А то ты не знаешь их, не первый раз уже машину отправляют, когда им вздумается. Хватит, тебе.

Я отмахнулся, отец, уже начавший следующую фразу, запнулся, позлился с пару секунд про себя, выдал: «Ну, раз ты такой деловой, вот и выгружай теперь в мороз!»

— И буду выгружать, куда деваться-то? — посмотрел я на отца недоуменно. — Ну, нет смысла уже обсуждать это, все, машина вышла. Ну, такие они. Их не переделаешь.

Отец, остыв, сел к столу, закинул ногу на ногу, глотнул кофе и задрыгал ногой.

Ни через день, ни через два водитель не позвонил. Странно.

— Сломался где-нибудь, — произнес я очередным утром на кухне 28 января, посматривая на термометр за окном. Погода менялась. Температура медленно росла. С утра термометр показывал «минус» двадцать. «К обеду будут все пятнадцать», — подумал я радостно и глянул на кристально чистое небо, затягивавшееся густыми снежными облаками.

Мы уехали на работу и на день забыли про потерявшуюся машину. О ней напомнили вечерние новости. На севере Ростовской области начался сильнейший снегопад, который парализовал движение на трассе «М4».

— А ведь и краснодарская машина тоже где-то в том месте сейчас должна быть!? — предположил я, глянув на отца, внимательно смотревшего новостной репортаж по телевизору. — Может, водитель поэтому и не звонит, что застрял там?

— Может быть, — пожал плечами отец.

Весь следующий день наперебой шли новости об ухудшении ситуации на трассе. «Сплошной затор… многокилометровая пробка… скопилось более ста тридцати фур и количество их продолжает увеличиваться… сильнейший снегопад».

И следующий. «Пробка достигла тринадцати километров… большегрузные фуры стоят по обочинам по сто и более машин у придорожных кафе… несколько фур перевернулось… движение полностью парализовано… МЧС стягивает к месту происшествия дорожную технику и разворачивает пункты быстрого питания».

На третий день, 31 января, позвонил Эдик: «Машина перевернулась… да, в ней только наш товар, а потом машина должна была ехать в другой город за сырьем… пока не знают, что делать, придется, наверное, высылать другую машину, чтоб перевернувшуюся отбуксировать обратно в Краснодар».

1 февраля, новости пестрели тем же. «Сложные метеоусловия, сильные снегопады, дожди при минусовой температуре… к вечеру уже после 19 часов движение возобновилось в обе стороны… большое скопление машин, движение нормализуется, скорее всего в течении суток… за все время в пункты быстрого питания МЧС обратились более семи тысяч человек… перевернутые фуры поднимают… пострадавших нет».

2 февраля новостной накал пошел на убыль. «Кризис миновал… снег идет, не переставая… дорожная техника работает круглосуточно… пропускная способность трассы восстановлена».

— Пока они фуру поднимут, пока вторая машина придет с Краснодара, пока дотащит первую обратно, — прикидывал я вслух, сидя в комнате отца перед телевизором. — О! это не раньше чем через неделю нам товар привезут! Жаль, что перевернулись, надеюсь, там не сильно большой ущерб, товар, в принципе, не бьющийся, должны обойтись минимальными потерями. Машину вот точно придется чинить, сам тягач. Угораздило же их попереться в это время к нам.

— Это вечная их спешка, — произнес отец недовольно. — Сказал же им русским языком, товар нужен только к концу месяца, а еще лучше в начале февраля! Нет, поперлись в снегопад. Вот результат.

— Ну, они ж не знали, что будет такой буран сильный, — посмотрел я на отца удивленно. — Кто ж знал-то? Единственное что, так то, что у нас морозы вон какие стояли, не хотелось выгружать в холод просто! А так… кстати, сколько уже градусов?

Я вскочил и собрался идти на кухню, глянуть на термометр.

— Что ты вечно… — начал отец.

— Сейчас, подожди, — поднял я руку и выскочил в коридор, вернулся через десять секунд. — Минус пятнадцать! Завтра уже минус десять будет! Отличная погода! Чего ты хотел сказать?

— Что ты постоянно их защищаешь!?

— Да не защищаю я никого, говорю, как есть. Кто знал, что такое случится? Никто.

Через день позвонил сам Асланбек.

— На, тебя, — принес я телефон из зала на кухню завтракавшему отцу.

— Доброе утро Асланбек Ахмедович! — отчеканил отец, торопливо прожевав кусок.

Разговор случился короткий, я стоял рядом и все понял сразу. В «Люксхиме» приняли решение не тащить перевернувшуюся фуру обратно в Краснодар, а везти к нам. Но, требовалось наше согласие. Формально мы могли легко отказать. Груз наверняка уже потерял товарный вид. А некондиционную продукцию по договору мы имели право не принимать. Но это формально. По-человечески нам было жаль о случившемся, даже как-то хотелось помочь. Вернее отказывать не хотелось. Я стоял рядом с отцом, слушал диалог и уже в голове для себя принял решение, что придется принять у себя фуру и перебрать товар. Именно об этом уговаривал отца Асланбек в телефонном разговоре.

— Ну что, пусть к нам везут товар? — спросил отец, зажав рукой мобильник.

— Пусть везут, — вздохнул я. — Что уж теперь. Посмотрим, что там за солянка внутри.

— Асланбек говорит, что большая часть товара цела, процентов тридцать примерно повредилось, ну, что, пусть везут? — переспросил отец.

— Ты вот как думаешь? — задал я встречный вопрос.

Отец растерялся, пожал плечами.

— Думаю, пусть везут. Что в нормальном состоянии — примем, остальное завернем.

— Тогда пусть везут, будем разгребаться.

— Асланбек Ахмедович, пусть везут! — отчеканил отец в трубку. — Да, примем, пусть везут! Посмотрим, что сможем спасти и продать, продадим, ну, а что уж совсем будет испорчено, то оставим в машине, принимать не будем, уж извините.

Отец хлопнул себя свободной рукой по коленке, цыкнул и взялся снова за коленку, поглаживая ее и расплываясь в улыбке: «Да, хорошо! Все, договорились! Пусть везут! Эдуард пусть приезжает! Мы всегда рады его видеть, да! Так и передайте ему! Всего хорошего! До связи!

— Сейчас притащат нам винегрет, будем разгребаться, — вздохнул я.

— О! Ну, ты же сам только что сказал — пусть везут!? — вытаращился отец.

— Да я не против, пусть, просто сказал, что долбаться будем с этим теперь, и вроде отказать неудобно, а с другой стороны, зачем нам все это? — махнул я рукой. — Ладно, переживем.

Машина пришла в воскресенье 6 февраля. С погодой повезло. К тому времени сильно потеплело, «минус» десять после морозов в двадцать пять градусов казались практически оттепелью. Захватив из дома аккумулятор, мы пошли на стоянку. «Газель» завелась сразу. Через сорок минут мы были на складе. Старый белый тягач «Вольво» с полуприцепом-контейнером стоял напротив ворот склада. На наш шум, из кабины в снег вывалился в дубленке и кепке Эдик и приветственно замахал рукой. Следом из другой двери показался водитель. Я окинул фуру быстрым взглядом и после бурных приветствий и рукопожатий поинтересовался: «Это вы уже перецепили прицеп, да?»

— Да, тот перевернувшийся «МАЗ» на буксире домой отправили, а прицеп вот к вам привезли! — замахал руками Эдик, источая пивной запах.

Вчетвером пошли к воротам склада, я стал снимать замок, а отец расспрашивать Эдика и водителя, что да как там случилось на дороге. Я особенно и не слушал, лязгал замком, скрипел ржавыми петлями ворот, распахивая их. Я все сильнее уставал от манеры общения отца, его склонность к пустопорожним разговорам тяготила меня все больше.

Как я раньше не видел в нем зануду? Не знаю. Не обращал внимания. А последнее время стал видеть и замечать и понимать мать, которая мне иногда роняла фразу: «Вот работаешь с отцом и сам становишься таким же занудой!» Да и Эдик не рассказал ничего необычного, произошла банальность. По его рассказу, фура начала съезжать на обочину, водитель не рассчитал, колеса полуприцепа сползли по придорожной насыпи вниз, потянув за собой тягач, фура и перевернулась. Эдик же будучи подшофе и радостным от окончания столь нелегкой поездки болтал почти без умолку.

— Мы сейчас с вами, Анатолий Васильевич, посмотрим, постараемся, конечно, побольше товара вам оставить, чтоб и вам было чем торговать, и нам меньше обратно везти! — суетился он, смотря то на отца, то на меня бегающими глазками.

Я уже жалел, что мы глупо ввязались в совершенно не касавшееся нас дело. Я ругал себя мысленно за чрезмерную доброту и уступчивость, понимая, что всегда, и в этот раз тоже, ничего кроме суеты и проблем мы не получим.

— Эдик, посмотрим сначала сейчас, что вы нам привезли, а там уж видно будет, — закурив, парировал отец. — Мы можем взять себе только целый, неповрежденный товар.

— Давайте, открывайте уже! — добавил я, махнув на контейнер.

Водитель снял замок, распахнул двери.

— Ого! — вырвалось у меня.

— Да уж… — протянул отец, отнимая ото рта сигарету.

— Винегрет, — добавил я.

— Да тут только сверху попадало и все, Рома, что ты говоришь такое!? — замахал Эдик руками. — Вот, внизу все стоит ровно даже не сдвинулось никуда! Все ж целое!

— Эдик! — оборвал того отец. — Мы сейчас сами все посмотрим и разберемся! Что упало, а что целое! Тут все перебирать надо, посмотри какая каша!

— Ну, хорошо, Анатолий Васильевич, — сдулся тот, сунул руки в карманы дубленки и поежился от холода. — Как скажете, так и сделаем.

Я, не отрываясь, смотрел вглубь контейнера на содержимое. Коробки с товаром, изначально стоявшие штабелями на высоту двух метров, теперь лежали горой мешанины на всю глубину контейнера. И снова подумалось, что зря, абсолютно зря мы с отцом надели это ярмо добровольно на свои шеи. «Половина примерно испорчена», — прикинул я на глаз ущерб, обернулся к отцу: «А перчатки где у нас, в машине или на складе?»

— На складе, наверное, — обернулся тот, торопливо докурил сигарету, откинул бычок и пошел внутрь склада. — Тут где-то были они.

— Давайте сейчас все перевернутые упаковки сверху снимем, освободим от них целые, и целые выгрузим, а потом уже займемся поврежденными, — предложил я и посмотрел на Эдика, улыбнувшись, добавил: «Кто из контейнера подавать будет?»

Тот, кряхтя, полез внутрь, цепляясь голыми руками и упираясь коленями в мерзлую раму полуприцепа. За ним и водитель.

— Вот перчатки, держи, — протянул мне отец пару новых тряпичных перчаток.

— И мне дайте перчатки, Анатолий Васильевич, — сказал Эдик, отряхивая наглаженные брюки на коленках от налипшего снега, по которым уже расползались пятна влаги. Водитель, расторопно натянув свои замусоленные перчатки, молча ждал нас.

Работа началась.

Долго и нудно дольше четырех часов мы перебирали кашу перевернутого товара. На мое удивление целого товара оказалось больше половины. Четверть груза совершенно утеряла товарный вид — разорванные упаковки, вытекшие жидкости, залившие и разъевшие этикетки, смятые полупустые флаконы, рассыпанные по полу чистящие средства. Остальное, предварительно выгруженное на землю у склада, нам предстояло перебрать. Из контейнера несло ацетоном и едким запахом щелочи. Скользя по железному полу обувью, Эдик и водитель подавали нам содержимое контейнера. Эдик в очередной раз перемазался весь. «Конец штанам и дубленке, выкидывать придется», — подумал я, оглядев его и ставя поврежденную упаковку в сторону.

— Рома, это хорошая упаковка! — завопил Эдик из контейнера. — Зачем отставляешь ее в сторону!?

— Эдик, да где она хорошая? — удивился я, приподняв упаковку. — Тут вот несколько флаконов потекли и залили все остальные, их уже не продашь.

— Рома, я тебе говорю там нормальная синька! — снова заголосил тот, подойдя к краю контейнера. — Там посмотреть, перебрать, в середине точно целые бутылочки есть!

— Эдик, да мне что делать больше нечего, перебирать так каждую упаковку из-за трех пузырьков!? — настала моя очередь неподдельного удивления. — Мы так тут до ночи перебирать будем! Хочешь, становись и перебирай сам, я не буду!

— Сейчас я буду перебирать! — засуетился Эдик, слезая с кузова. — Поставь синьку обратно, дай ее мне!

— Эдик, да не занимайся ты ерундой! — вступил в диалог отец. — Не перебирать же тут, в самом деле, каждый пузырек!?

— Анатолий Васильевич, надо! Надо, постараться по-максимуму товар, какой хороший, отобрать и продать! — суетился Эдик, подошел к куче мятых коробок и принялся ковыряться в той, с какой начался наш спор. — Рома, вот хорошая синька! Вот еще хорошая!

Он принялся выуживать из середины бутылочки и составлять кучкой на снегу.

— Ну, и куда вот их ты теперь!? — высказал я недоумение. — Упаковок-то целых все равно нет, так же их не будешь продавать!

— Найдем сейчас упаковку, Рома, найдем! Все найдем! — запрыгал суетливо Эдик вокруг кучи брака, начав ковыряться в следующей упаковке.

— Эдик! — рявкнул отец над моим ухом. — Да прекрати ты, в самом деле!

Мне стало противно и неприятно от мелочности совладельца «Люксхима», который скакал и думал только о своем кармане, как бы меньше потерять товара и больше спихнуть нам. Мы же и так пошли навстречу, согласились участвовать в ненужной нам возне в мешанине мятого товара. Так нет же, надо еще попытаться втюхать нам даже брак.

— Анатолий Васильевич, ну хороший же товар есть тут! Почему бы его не взять и не продать, я не пойму!? — замер Эдик, уставивши на отца выпуклые водянистые глаза.

— Эдик! — отец начал не на шутку злиться, желваки заиграли, лицо обострилось. — Ну, зачем вот ты начинаешь мне тут впаривать откровенную некондицию!? Ты меня что, за дурака что ли держишь!?

— Анатолий Васильевич, где, где некондиция!? — состроил невинную изумленность тот. — Я же стою тут нормальный товар отбираю вам же!

— Да какой нормальный товар, Эдик!? — вставил я. — Ну как мы его продавать будем!? Ты подумал!? Поштучно!? Упаковок же нет, все порваны! Толку от этих пузырьков без упаковок никаких! Даже если они и хорошие, их уже продать невозможно, надо упаковать, ты это понимаешь!?

— Рома, что ты так волнуешься!? — продолжал изображать непонятливость тот. — Сейчас найдем на складе коробки, есть же у вас коробки из-под товара, возьмем их и сложим и все, можно торговать!

«То ли правда дурак, то ли настолько циничен, хоть ссы в глаза — все Божья роса», — крутилось в моей голове с секунду, пока я остолбенело смотрел в глаза коммерческого директора «Люксхима», пытаясь разглядеть в них, хоть толику порядочности.

— Да не будем мы никакие коробки искать! — выкрикнул отец, подошел к Эдику и почти насильно отогнал того от кучи брака. — Отойди отсюда! Не занимайся ты ерундой! Погрузите это обратно и там у себя перебирайте сколько хотите! Тебе понятно!?

— Что вы так кипятитесь, Анатолий Васильевич!? — хлопал глазами Эдик, бегая взглядом от отца ко мне. — Рома!? Что вы разнервничались!? Нет, так нет!

Ситуация действительно неприемлемо накалилась. Требовалась разрядка. И тут сработала натура Эдика, он расплылся в своей хитрющей лисьей улыбке, напряжение между нами троими как рукой сняло. Я улыбнулся, отец хмыкнул и полез за сигаретой.

— Дай мне тоже одну, — сказал я отцу.

— И я тогда с вами покурю, — донесся из контейнера голос водителя.

— Анатолий Васильевич, ну, и меня тогда угостите сигареткой! — щерился Эдик.

Все закурили.

Отец долго пристально смотрел на Эдика, словно подвел итог своим мыслям, не выдержал, хмыкнул: «Ну, Эдик! Ну, Эдик! Ох, какой ты!»

Я глянул на водителя, тот хмыкнул, улыбнулся и отвернулся. Эдику стало неуютно, он задвигал плечами, словно ему что-то мешалось сзади между лопаток под дубленкой.

— Анатолий Васильевич, я же для вас как лучше стараюсь! — завел он привычную гнилую пластинку.

— Ой, Эдик, замолчи, а! — прервал я, отмахнувшись.

Водитель вновь хмыкнул.

Тяжелый был день. Мы намучились, промерзли до костей. За несколько часов перебрали весь товар. Я даже сжег щелочью кончики пальцев. Не сразу понял, что случилось с пальцами, почему вдруг их начало щипать так резко и остро, словно множество тоненьких иголок впились в подушечки пальцев и проникали все глубже. Я выпустил из рук бутылку «Ерша» и сунул руки в снег. «Щелочь, там же щелочь», — дошло до меня тут же. Я вытащил руки обратно, перчатки за время выгрузки протерлись на кончиках пальцев и оголили их. Я же, не замечая этого, ковыряясь в упаковках «Ерша» и касаясь вытекшей и замерзшей щелочи, сжег себе кожу в оголенных местах.

— Блин, щиплет то как! — вскрикнул я, стирая снегом желтоватую пенящуюся жидкость с рук. — Осторожнее, не вытирайте руками бутылки с «Ершом», а то руки сожжете!

Все удивились, поврежденные упаковки «Ерша» больше никто не трогал.

Домой приехали затемно, голодные, продрогшие и уставшие. Мы сильно выручили «Люксхим», обратно в Краснодар поехало не более трети товара. В моей голове почему-то возникла мысль, подобным которой уже давно не полагалось возникать — мне думалось, что наш человеческий поступок как-то будет отмечен Асланбеком, да и Эдиком, и укрепит наши отношения. Я так надеялся. Глупо, знаю.

Весь февраль мы занимались тем, что продавали товар из пострадавшей партии. С целыми упаковками проблем не возникло, а вот с частично подпорченным товаром пришлось повозиться. Все решалось благодаря хорошим личным отношениям с кладовщиками оптовых баз. Каждого мы просили взять товар как есть, да, с испорченным где-то товарным видом, но взять и постараться продать, если уж что-то не продастся, мы обещали тут же забрать обратно. Я понимал, что мы лезем к людям в глаза с неудобными просьбами, но ничего поделать уже было нельзя. Мы сами создали себе проблему своей добротой, сами и расхлебывали. Удивительно, но все продалось. Возвраты оказались столь незначительными, что руководство «Люксхима» нам их попросту списало.

К концу зимы я понял, что устал. Не было никаких сил терпеть это время года. К тому же с середины февраля температура вновь сползла к «минус» двадцати и прочно там застряла. «Весна! Да где же ты!? Скорей бы уже!» Последнюю неделю я зачеркивал на настенном календаре каждый уходящий день зимы жирным черным маркером. И прозевал смену неба. Очередным морозным утром выскочил из подъезда и побежал догонять отца, ушедшего на стоянку десятью минутами ранее. Я пересек извилистыми дорожками соседний двор, перебежал дорогу и, оказавшись на снежной тропинке, перешел на шаг, тяжело дыша на чистом холодном воздухе. Солнце светило так ярко, что заболели глаза. Я шел по тропинке, щурясь от белоснежного наста и ощущая лицом и кончиками ушей мороз. На стоянке из-под «газели» валил дым, отец прогревал двигатель и расхаживал перед капотом с сигаретой в зубах. В холодную кабину не хотелось, и я принялся тут же поблизости расхаживать и размахивать руками и пританцовывать. Через несколько минут, надрыгав-шись, я закрыл глаза, задрал голову вверх, подставил лицо солнцу и замер.

— Что застыл, как истукан!? — раздался веселый голос отца.

— Греет, — буркнул довольно я.

— Да какой «греет»!? — удивленно возразил тот. — Мороз, вон, какой на улице, не греет там еще ничего! Рано еще!

Я отстранился от всего внешнего, продолжая стоять на морозе с закрытыми глазами и чувствовать его кожей лица. Медленно поворачивая голову, подставляя лицо солнцу с разных сторон, я пытался почувствовать то еле уловимое, что с каждым годом значило для меня все больше. Есть! Правая щека вдруг ощутила кроме окружавшего царапанья морозного воздуха крохотный пятачок тепла, неуверенно образовавшийся на ней. Солнце неумолимо пробивалось сквозь веки и разливалось под ними ярко-красным светом. Казалось, если я сейчас открою глаза, то окажусь посреди лета в его буйстве тепла, красок и запахов. Я медленно повернул лицо, подставив солнцу левую щеку. Пятачок тепла робко перебрался через подмерзший кончик носа туда же. «Греет!» — застучало радостно в моей голове.

— Поехали!? — голос отца разогнал мои тонкие ощущения, как стаю мальков на отмели. Я открыл глаза, лета не случилось. Стоянка, февраль, «минус» двадцать.

— Да, поехали! — бодро согласился я. — А какое сегодня число?

— Двадцать четвертое, а что? — отец замялся, уже взявшись за ручку двери.

— Да, ничего, это я так, — отмахнулся я и двинулся к кабине, закончив вслух свои мысли: «Двадцать четвертое февраля, четверг».

Мы забрались внутрь. Сиденье тут же облепило меня со спины ночным холодом, который поглотил пуховик, я лишь поежился. Отец с трудом воткнул передачу, преодолевая густое сопротивление масла в коробке, и отпустил сцепление. «Газель» зарычала, кабину снаружи заволокло клубами дыма, колеса хрустнули, срываясь с места — тронулись. Отец с трудом, багровея, выкрутил замерзший руль до отказа вправо. Машина выехала на центральную дорожку стоянки и бодро покатилась к выезду. Солнечный свет ударил справа в боковое стекло, замер на моем лице. «Греет, греет!», — застучало в голове тут же с новой силой, я радовался как ребенок, понимая, что до спасительного весеннего тепла оставалась неделя или две.